Страница:
В.И. Якунин, С.С. Сулакшин, В.Э. Багдасарян, С.Г. Кара-Мурза, М.В. Деева, Ю.А. Сафонова
Постиндустриализм. Опыт критического анализа
Предисловие
Мифы постиндустриализма и проблемы реиндустриализации России
Р.С. Гринберг, член-корреспондент РАН, директор Института экономики РАН, профессор Московской школы экономики МГУ им. М.В. Ломоносова
Российские читатели познакомились с книгой Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество» в русском переводе в 1999 г. С середины 1960-х гг. она была мировым бестселлером. В атмосфере падения Берлинской стены, распада Советского Союза и очевидной победы мира капитализма над миром социализма идеи автора казались не просто научными, а почти пророческими. Д. Белл говорил о постиндустриальном будущем, конструирование которого уже начали американские технократы. Американские астронавты осваивали Луну, число американских лауреатов Нобелевской премии превысило фантастическую цифру – пятьсот. Эти факты упрямо свидетельствовали в пользу истинности теории Белла в главном – наука становится ключевым фактором развития, ведущей производительной силой.
Но тогда же у социологов и экономистов впервые появились некоторые «тупиковые» вопросы. Как далеко пойдут сдвиги в западных экономиках, обозначенные Беллом? Какой будет судьба старого индустриального уклада, обеспечивающего жизнедеятельность человека, какие новые сектора появятся в сфере услуг? Наконец, как изменится характер американского общества и государства в условиях господства меритократии – «демократии заслуг», которую Белл противопоставлял традиционной американской демократии, ориентированной на «естественную» элиту, прошедшую конкуренцию? Но и тогда ощущение грандиозности экономического и социологического замысла американского ученого не покидало многих: это Маркс XXI века, – считали они. Но вопросов к Беллу с годами становилось все больше и больше, его книги стали объектом системной научной критики. Последователи и непримиримые оппоненты появились и в России, где всегда осторожно относились к работам, претендующим на роль очередного некоммунистического манифеста. А здесь не просто манифест, но и огромный аналитический аппарат, научная прогностика.
Сегодня мы живем в эпоху быстрых перемен. Глобальный мир развивается не по сценариям пророков постиндустриализма. Кто бы мог подумать еще пять лет тому назад, что американская экономика, несмотря на ее очевидные сильные стороны и преимущества, попадет в длительный период нестабильности и турбулентности? Кто сомневался в стабильности еврозоны и единой Европы с ее амбициями расширения на Восток? Глобализм породил антиглобализм, новые идеи – новую несправедливость и исторические ошибки.
Творцы идей не должны и не могут нести ответственность за интерпретации будущих поколений. Известный критик царского режима и непримиримый русофоб Карл Маркс ничего общего не имеет с идеологией и практикой русских марксистов, которые создали целую государственную идеологию гегемонии пролетариата для 1/6 населения Земли. Маркс подобных вещей просто не говорил, это мифотворчество.
Д. Белл был идеологом информационного общества и «властителем дум» технократической элиты. В его научной картине мира, как он считал, не было места политической идеологии. Но это не значит, что его наследие не могло быть использовано в идеологической или информационной войне. Могло, если препарировать идеи соответствующим образом. И настоящая книга, которая предложена читателю В.И. Якуниным с соавторами, открывает эту не лежащую на поверхности сторону вопроса о современном понимании теории постиндустриализма.
Постиндустриализм 1960-х – это технократический прогноз Д. Белла о перспективах американского общества, в котором он утверждает приоритетное значение науки и научной деятельности, прогнозирует смену индустриального уклада и тренд к расширению сферы услуг. Он провозгласил концепцию новой социальной стратификации и доминирования класса профессионалов – научного, технологического, административного и культурного сословий – над гражданским обществом. Однако в работе В.И. Якунина с коллегами убедительно показано, что события в глобальном мире развиваются не по сценарию Д. Белла. Даже без сложных математических моделей ясно, что факты мировой экономики и политики не соответствуют прогнозам американского футуролога.
Использование идей постиндустриализма в информационной войне – предмет исследований, размышлений и опровержений данной книги, подготовленной коллективом авторов Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. Книги, на мой взгляд, современной, дискуссионной, формирующей особый исследовательский взгляд не столько на научное наследие Д. Белла, сколько на постиндустриализм как одну из интерпретаций современной эпохи.
Прежде всего отмечу масштабы проведенного исследования: авторы действительно в теме и развивают свой собственный, альтернативный дискурс. Причем потенциал этого дискурса таков, что он наверняка будет востребован при разработке политики модернизации российской экономики. Напомню читателям, что многие критики Белла не без оснований считают, что главным в наследии ученого является его научная и технологическая прогностика. В предлагаемой книге уделено немало внимания этому «сухому остатку» наследия американского прогнозиста и технократа.
Авторы затрагивают нечасто акцентируемый вопрос о том, что гуманитарные науки могут использоваться и в военно-политических (информационная война), и в идеологических целях. Почему это происходит, какие гуманитарные ценности навязываются странам и народам в условиях информационной войны? Об этой содержательной части проблемы в литературе говорится мало, хотя, с моей точки зрения, конкуренция идеологий здесь первична и не исчерпывается темой постиндустриализма. И читателю полезно узнать, что нового в борьбу идеологий вносит теория Д. Белла. Главное, что вскрывают авторы – это становление мирового механизма паразитирования одной части мира, которая производит преимущественно финансовые услуги (печатает мировую резервную валюту) по отношению к другой, которая трудится, развивает реальный сектор и производит блага. Как убедить эту работящую вторую часть мира, что все идет в рамках прогресса? Ну, конечно, выдать паразитическую структуру одной части мира за всеобщий рецепт. Мол, все там будем. А кто раньше постиндустриализовался, тот более прогрессивен… Так научная футурология превращается в глобальную политическую манипуляцию. Ведет ли это к практическим последствиям? Авторы показывают это на примере современной России, которая, последовав идеям сервисизации, утрачивает реальный сектор и нуждается в итоге в реиндустриализации. Цена заблуждений обретает масштаб общегосударственный.
Поэтому авторы правы: в одном пункте Д. Белл явно не устарел – его постиндустриализм действительно стал частью праволиберальной идеологии, которая правит бал в российской экономике. Его апологеты говорят: на развалинах СССР будем создавать сразу постиндустриальное общество, рынок выполнит эту задачу без участия государства, старый индустриальный уклад изжил себя. Но прыжок из индустриального прошлого в постиндустриальное будущее не состоялся; в результате потери чувства меры и прагматизма после двадцати лет реформ мы создали экономику без индустрии, перешли из второго, вполне конкурентоспособного по международным меркам мира, в третий мир. И только сегодня возникло осознание того, что не пройдя этап реиндустриализации, мы не сможем двигаться дальше. Такова цена мифологических представлений реформаторов.
Тема реиндустриализации – важнейшая в новой экономической политике, которую должна проводить Россия в ближайшие 10–15 лет. Рост реального сектора должен быть естественным, и только на его основе может быть осуществлен переход в новое качество, гарантирующее нам будущее без техногенных катастроф.
Мы можем с уверенностью утверждать, что в результате господства праволиберальной идеологии в наше время финансовая сфера недопустимо далеко оторвалась от производства, от реального сектора экономики. Это противоречие и приводит к мировым кризисам. Оказание различных финансовых услуг превратилось в самостоятельную, громоздкую, неповоротливую, плохо контролируемую и скверно регулируемую сферу деятельности, которая стала приносить обществу больше вреда, чем пользы.
В современном капиталистическом мире фактически сосуществуют две экономики: одна – экономика реального сектора, в ней создаются реальные товары и услуги; вторая – виртуальная и спекулятивная экономика, представляющая собой торговлю биржевыми товарами и различными ценными бумагами. Экономика реального сектора развивается по классическим рыночным законам, ее целью является получение прибыли через снижение затрат и повышение качества товаров. Виртуальная же экономика развивается по законам спекуляции, ее цель – нажива через спекуляции на товарных и фондовых биржах. Называть такое пространственное расслоение фронтальным прогрессом мира по формулам постиндустриализма ошибочно, и это авторы книги показывают очень убедительно. Но зачем тогда тиражируется теория постиндустриализма, явно не оправдавшаяся на практике в течение 50 лет? Ответ очевиден – это выгодно тем, кто манипулируя сознанием масс, элит и научного сообщества получает свои дивиденды.
Виртуальная экономика не может существовать без реального сектора: в сущности, она на нем паразитирует. Современные крупные спекулянты научились получать огромные доходы, искусно управляя подъемами и спадами фондового рынка, используя их в своих интересах. В современном мире только 2–3 % денег связаны с сектором материального производства. Остальные десятки триллионов долларов обслуживают сами себя.
Как считает американский экономист Дж. Стиглиц, фондовые рынки являются непредсказуемыми по своей природе. В США, к примеру, реальный сектор экономики, который действительно что-то производит, это только 15–18 % экономики. Все остальное – финансовый сектор, услуги и т. п. Нынешняя стадия финансового капитализма – я бы назвал эту стадию «финансово-виртуальной» – порождена усилением процессов глобализации, наблюдаемых в последние два десятилетия. Постоянный рост трансграничных финансовых операций, периодическое появление на глобальном финансовом рынке новых финансовых институтов (хеджевых, паевых, пенсионных фондов и др.) привело к тому, что мировое сообщество признало необходимость определенного наднационального регулирования финансовой деятельности, в первую очередь – банковской. Признало, но отнюдь не сразу. Но ведь явления, которые авторы книги открывают как реалии современности, не описываются теорией постиндустриализма, претендующей на объяснение развития мира в целом. Она апологетизирует механизм паразитизма одной отдельно взятой страны, пусть даже и самой мощной в мире.
Мировой финансовый кризис и очевидный крах идеологии правого либерализма заставили вновь вспомнить Кейнса и леволиберальную политику. Чего стоит одна накачка ликвидностью финансовой системы и частичная национализация попавших в сложное положение предприятий и компаний, наблюдаемые практически во всех странах мира. По иронии судьбы, как раз американцы, призывавшие всех к свободному рынку, едва ли не первыми вынужденно фактически прибегли к социалистическим мерам.
Выводы книги обоснованны. Претензии России на глобальную роль в мировой экономике осуществимы лишь при наличии технологически передового машиностроительного ядра, даже если оно будет недостаточно эффективным с точки зрения сравнительных конкурентных преимуществ. Здесь требуются не узко экономические, чисто рыночные критерии, а политико-экономические императивы. Нас не должны вводить в заблуждение всякого рода ссылки на «постиндустриальные» тенденции. Доля продукции машиностроения и металлообработки в развитых странах составляет 30–50 % объема продукции промышленности, в то время как в России – 19 %. Сегодня только 8–10 % роста российской экономики достигается за счет роста высокотехнологичных секторов (в высокоразвитых странах – до 60 %); доля России в наукоемком экспорте не превышает 0,5 %; доля расходов на науку в ВВП (1,5 %) несопоставима с теми же показателями для современных высокоразвитых стран Запада, Японии, а в последние годы и Китая.
В ХХ в. Россия невольно помогла Западу стать социальным, и вполне осознанно помогла Китаю стать индустриальным государством. Но сама, увлекшись постиндустриализмом, утрачивает сегодня и социальность, и индустриальность. После начала реформ нам были дарованы три экономических «улыбки Фортуны», три удобных возможности для радикальной модернизации. Первый шанс дала горбачевская перестройка. Но он не состоялся. Вторая «улыбка» – сверхдоходы последних лет от продажи углеводородов. Однако нежданные колоссальные суммы, буквально упавшие с неба, не вложены в инвестирование и модернизацию основных фондов, они ушли на счета банков и в игры с ценными бумагами вполне по рецептам сервисной экономики. Масштабный мировой кризис – это и испытание, и вместе с тем третья и, возможно, последняя из дарованных нам «улыбок». Дело за политиками.
И в этом смысле основное содержание книги «Постиндустриализм: опыт критического анализа» не только говорит об ограничениях теории постиндустриализма и угрозах информационной войны, она высвечивает наши шансы на лучшее будущее.
Российские читатели познакомились с книгой Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество» в русском переводе в 1999 г. С середины 1960-х гг. она была мировым бестселлером. В атмосфере падения Берлинской стены, распада Советского Союза и очевидной победы мира капитализма над миром социализма идеи автора казались не просто научными, а почти пророческими. Д. Белл говорил о постиндустриальном будущем, конструирование которого уже начали американские технократы. Американские астронавты осваивали Луну, число американских лауреатов Нобелевской премии превысило фантастическую цифру – пятьсот. Эти факты упрямо свидетельствовали в пользу истинности теории Белла в главном – наука становится ключевым фактором развития, ведущей производительной силой.
Но тогда же у социологов и экономистов впервые появились некоторые «тупиковые» вопросы. Как далеко пойдут сдвиги в западных экономиках, обозначенные Беллом? Какой будет судьба старого индустриального уклада, обеспечивающего жизнедеятельность человека, какие новые сектора появятся в сфере услуг? Наконец, как изменится характер американского общества и государства в условиях господства меритократии – «демократии заслуг», которую Белл противопоставлял традиционной американской демократии, ориентированной на «естественную» элиту, прошедшую конкуренцию? Но и тогда ощущение грандиозности экономического и социологического замысла американского ученого не покидало многих: это Маркс XXI века, – считали они. Но вопросов к Беллу с годами становилось все больше и больше, его книги стали объектом системной научной критики. Последователи и непримиримые оппоненты появились и в России, где всегда осторожно относились к работам, претендующим на роль очередного некоммунистического манифеста. А здесь не просто манифест, но и огромный аналитический аппарат, научная прогностика.
Сегодня мы живем в эпоху быстрых перемен. Глобальный мир развивается не по сценариям пророков постиндустриализма. Кто бы мог подумать еще пять лет тому назад, что американская экономика, несмотря на ее очевидные сильные стороны и преимущества, попадет в длительный период нестабильности и турбулентности? Кто сомневался в стабильности еврозоны и единой Европы с ее амбициями расширения на Восток? Глобализм породил антиглобализм, новые идеи – новую несправедливость и исторические ошибки.
Творцы идей не должны и не могут нести ответственность за интерпретации будущих поколений. Известный критик царского режима и непримиримый русофоб Карл Маркс ничего общего не имеет с идеологией и практикой русских марксистов, которые создали целую государственную идеологию гегемонии пролетариата для 1/6 населения Земли. Маркс подобных вещей просто не говорил, это мифотворчество.
Д. Белл был идеологом информационного общества и «властителем дум» технократической элиты. В его научной картине мира, как он считал, не было места политической идеологии. Но это не значит, что его наследие не могло быть использовано в идеологической или информационной войне. Могло, если препарировать идеи соответствующим образом. И настоящая книга, которая предложена читателю В.И. Якуниным с соавторами, открывает эту не лежащую на поверхности сторону вопроса о современном понимании теории постиндустриализма.
Постиндустриализм 1960-х – это технократический прогноз Д. Белла о перспективах американского общества, в котором он утверждает приоритетное значение науки и научной деятельности, прогнозирует смену индустриального уклада и тренд к расширению сферы услуг. Он провозгласил концепцию новой социальной стратификации и доминирования класса профессионалов – научного, технологического, административного и культурного сословий – над гражданским обществом. Однако в работе В.И. Якунина с коллегами убедительно показано, что события в глобальном мире развиваются не по сценарию Д. Белла. Даже без сложных математических моделей ясно, что факты мировой экономики и политики не соответствуют прогнозам американского футуролога.
Использование идей постиндустриализма в информационной войне – предмет исследований, размышлений и опровержений данной книги, подготовленной коллективом авторов Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. Книги, на мой взгляд, современной, дискуссионной, формирующей особый исследовательский взгляд не столько на научное наследие Д. Белла, сколько на постиндустриализм как одну из интерпретаций современной эпохи.
Прежде всего отмечу масштабы проведенного исследования: авторы действительно в теме и развивают свой собственный, альтернативный дискурс. Причем потенциал этого дискурса таков, что он наверняка будет востребован при разработке политики модернизации российской экономики. Напомню читателям, что многие критики Белла не без оснований считают, что главным в наследии ученого является его научная и технологическая прогностика. В предлагаемой книге уделено немало внимания этому «сухому остатку» наследия американского прогнозиста и технократа.
Авторы затрагивают нечасто акцентируемый вопрос о том, что гуманитарные науки могут использоваться и в военно-политических (информационная война), и в идеологических целях. Почему это происходит, какие гуманитарные ценности навязываются странам и народам в условиях информационной войны? Об этой содержательной части проблемы в литературе говорится мало, хотя, с моей точки зрения, конкуренция идеологий здесь первична и не исчерпывается темой постиндустриализма. И читателю полезно узнать, что нового в борьбу идеологий вносит теория Д. Белла. Главное, что вскрывают авторы – это становление мирового механизма паразитирования одной части мира, которая производит преимущественно финансовые услуги (печатает мировую резервную валюту) по отношению к другой, которая трудится, развивает реальный сектор и производит блага. Как убедить эту работящую вторую часть мира, что все идет в рамках прогресса? Ну, конечно, выдать паразитическую структуру одной части мира за всеобщий рецепт. Мол, все там будем. А кто раньше постиндустриализовался, тот более прогрессивен… Так научная футурология превращается в глобальную политическую манипуляцию. Ведет ли это к практическим последствиям? Авторы показывают это на примере современной России, которая, последовав идеям сервисизации, утрачивает реальный сектор и нуждается в итоге в реиндустриализации. Цена заблуждений обретает масштаб общегосударственный.
Поэтому авторы правы: в одном пункте Д. Белл явно не устарел – его постиндустриализм действительно стал частью праволиберальной идеологии, которая правит бал в российской экономике. Его апологеты говорят: на развалинах СССР будем создавать сразу постиндустриальное общество, рынок выполнит эту задачу без участия государства, старый индустриальный уклад изжил себя. Но прыжок из индустриального прошлого в постиндустриальное будущее не состоялся; в результате потери чувства меры и прагматизма после двадцати лет реформ мы создали экономику без индустрии, перешли из второго, вполне конкурентоспособного по международным меркам мира, в третий мир. И только сегодня возникло осознание того, что не пройдя этап реиндустриализации, мы не сможем двигаться дальше. Такова цена мифологических представлений реформаторов.
Тема реиндустриализации – важнейшая в новой экономической политике, которую должна проводить Россия в ближайшие 10–15 лет. Рост реального сектора должен быть естественным, и только на его основе может быть осуществлен переход в новое качество, гарантирующее нам будущее без техногенных катастроф.
Мы можем с уверенностью утверждать, что в результате господства праволиберальной идеологии в наше время финансовая сфера недопустимо далеко оторвалась от производства, от реального сектора экономики. Это противоречие и приводит к мировым кризисам. Оказание различных финансовых услуг превратилось в самостоятельную, громоздкую, неповоротливую, плохо контролируемую и скверно регулируемую сферу деятельности, которая стала приносить обществу больше вреда, чем пользы.
В современном капиталистическом мире фактически сосуществуют две экономики: одна – экономика реального сектора, в ней создаются реальные товары и услуги; вторая – виртуальная и спекулятивная экономика, представляющая собой торговлю биржевыми товарами и различными ценными бумагами. Экономика реального сектора развивается по классическим рыночным законам, ее целью является получение прибыли через снижение затрат и повышение качества товаров. Виртуальная же экономика развивается по законам спекуляции, ее цель – нажива через спекуляции на товарных и фондовых биржах. Называть такое пространственное расслоение фронтальным прогрессом мира по формулам постиндустриализма ошибочно, и это авторы книги показывают очень убедительно. Но зачем тогда тиражируется теория постиндустриализма, явно не оправдавшаяся на практике в течение 50 лет? Ответ очевиден – это выгодно тем, кто манипулируя сознанием масс, элит и научного сообщества получает свои дивиденды.
Виртуальная экономика не может существовать без реального сектора: в сущности, она на нем паразитирует. Современные крупные спекулянты научились получать огромные доходы, искусно управляя подъемами и спадами фондового рынка, используя их в своих интересах. В современном мире только 2–3 % денег связаны с сектором материального производства. Остальные десятки триллионов долларов обслуживают сами себя.
Как считает американский экономист Дж. Стиглиц, фондовые рынки являются непредсказуемыми по своей природе. В США, к примеру, реальный сектор экономики, который действительно что-то производит, это только 15–18 % экономики. Все остальное – финансовый сектор, услуги и т. п. Нынешняя стадия финансового капитализма – я бы назвал эту стадию «финансово-виртуальной» – порождена усилением процессов глобализации, наблюдаемых в последние два десятилетия. Постоянный рост трансграничных финансовых операций, периодическое появление на глобальном финансовом рынке новых финансовых институтов (хеджевых, паевых, пенсионных фондов и др.) привело к тому, что мировое сообщество признало необходимость определенного наднационального регулирования финансовой деятельности, в первую очередь – банковской. Признало, но отнюдь не сразу. Но ведь явления, которые авторы книги открывают как реалии современности, не описываются теорией постиндустриализма, претендующей на объяснение развития мира в целом. Она апологетизирует механизм паразитизма одной отдельно взятой страны, пусть даже и самой мощной в мире.
Мировой финансовый кризис и очевидный крах идеологии правого либерализма заставили вновь вспомнить Кейнса и леволиберальную политику. Чего стоит одна накачка ликвидностью финансовой системы и частичная национализация попавших в сложное положение предприятий и компаний, наблюдаемые практически во всех странах мира. По иронии судьбы, как раз американцы, призывавшие всех к свободному рынку, едва ли не первыми вынужденно фактически прибегли к социалистическим мерам.
Выводы книги обоснованны. Претензии России на глобальную роль в мировой экономике осуществимы лишь при наличии технологически передового машиностроительного ядра, даже если оно будет недостаточно эффективным с точки зрения сравнительных конкурентных преимуществ. Здесь требуются не узко экономические, чисто рыночные критерии, а политико-экономические императивы. Нас не должны вводить в заблуждение всякого рода ссылки на «постиндустриальные» тенденции. Доля продукции машиностроения и металлообработки в развитых странах составляет 30–50 % объема продукции промышленности, в то время как в России – 19 %. Сегодня только 8–10 % роста российской экономики достигается за счет роста высокотехнологичных секторов (в высокоразвитых странах – до 60 %); доля России в наукоемком экспорте не превышает 0,5 %; доля расходов на науку в ВВП (1,5 %) несопоставима с теми же показателями для современных высокоразвитых стран Запада, Японии, а в последние годы и Китая.
В ХХ в. Россия невольно помогла Западу стать социальным, и вполне осознанно помогла Китаю стать индустриальным государством. Но сама, увлекшись постиндустриализмом, утрачивает сегодня и социальность, и индустриальность. После начала реформ нам были дарованы три экономических «улыбки Фортуны», три удобных возможности для радикальной модернизации. Первый шанс дала горбачевская перестройка. Но он не состоялся. Вторая «улыбка» – сверхдоходы последних лет от продажи углеводородов. Однако нежданные колоссальные суммы, буквально упавшие с неба, не вложены в инвестирование и модернизацию основных фондов, они ушли на счета банков и в игры с ценными бумагами вполне по рецептам сервисной экономики. Масштабный мировой кризис – это и испытание, и вместе с тем третья и, возможно, последняя из дарованных нам «улыбок». Дело за политиками.
И в этом смысле основное содержание книги «Постиндустриализм: опыт критического анализа» не только говорит об ограничениях теории постиндустриализма и угрозах информационной войны, она высвечивает наши шансы на лучшее будущее.
Вводная глава
Общая постановка задачи
Теория постиндустриального общества, или постиндустриализма, – это интересное явление в гуманитарной науке. Предлагая определенный объяснительный и прогностический потенциал для понимания особенностей развития современного мира, в последующем своем развитии она одновременно демонстрирует и признаки политического проектного и даже манипулятивного содержания. Разобраться в этих деталях предлагает настоящее исследование. Вопрос оказывается не таким простым, как может показаться.
Современные общественные науки не только познают закономерности развития социальной природы, человеческого мира, но, безусловно, нацелены и на миростроительство, преобразование современного мира, поддержку активно-деятельностного подхода.
Обратимся к рис. В.1[1].
Рис. В. 1. Познавательный и практический рекомендательный потенциалы науки (ФН – фундаментальная наука, ПН – прикладная наука)
По горизонтальной оси познавательного потенциала и уровня познания в науке показан путь прохождения ряда этапов, присущих любому научному проекту познания. Первичные – чувствование (принадлежность и искусства, и литературы, и художеств), отражение мира (описательность), первичные эмпирики. Это пока еще когнитивно очень слабосильные этапы познания. Но затем включаются методы точных наук – упорядочение эмпирики и обработка все более утонченных уровней знания.
Затем становится возможным построение модели познаваемого явления мира. Важно, что понятие теории имеет право появляться только на этом уровне. На уровне первичного отражения или описания никакой теории не бывает. Затем появляется математически и логически построенная модель.
Здесь без аппарата точных наук делать нечего. Именно здесь возникают современные научные междисциплинарные приложения, требующие от представителей и точных, и гуманитарных наук шагов и усилий, направленных навстречу друг другу. Однако очень часто возникает барьер непонимания терминологии и методов, предметов исследований друг друга. Хуже того – появляются взаимные претензии и психологическая несовместимость. Если эти проблемы непреодолимы, то серьезного научного продвижения получить невозможно. Но о каком именно продвижении речь?
Для чего вообще нужна наука? Наука необходима человечеству для двух вещей: познавать мир, и на основе его понимания менять мир к доброму, комфортному, устойчивому, гармоничному, справедливому, прогрессивному, эффективному, человечному. Впрочем, ровно так же формируется и поход человечества за оружием разрушения.
Посмотрим на вертикальную ось рекомендательного, или практически преобразовательного, потенциала науки. На рис. В. 1 обозначена важнейшая особенность – запретная зона. Дело в том, что если должное понимание законов мира не достигнуто (т. е. ученый не продвинулся по горизонтальной оси до необходимого уровня понимания явлений мира, например, ограничиваясь первичными описаниями), то ответственно, результативно и безопасно преобразовывать мир невозможно. Вместо этого – неудачи, аварии, жертвы. Действительно, разве возможно было создать ядерное оружие или ядерную энергетику, не имея теории и математического аппарата, описывающего строение атома? Так и в любом другом вопросе – о материалах, о сопромате, о грунтоведении (исследование фундаментов зданий и плотин ГЭС). Возведенные сооружения либо развалятся, если знаний и понимания мира при их проектировании было недостаточно, либо, напротив, будут безопасными и эффективными на протяжении длительного периода.
С определенного уровня понимания мира можно ответственно и результативно давать только определенные рекомендации по преобразованию и строительству мира. Отсюда и возникла запретная граница, показанная на рисунке. Что происходит, когда человек заходит в запретную зону? Неудачи, разрушения, катастрофы, неуспешность развития. Именно так ограниченная и отчасти ошибочная теория «марксизма-ленинизма», доведенная до догматизма, привела СССР к распаду. Именно так теория неолиберализма заводит сегодня в тупик многие страны, включая Россию.
Попасть в запретную зону можно двумя путями.
1. Неумышленная ошибочность научной теории. Такое бывает. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
2. Целенаправленность когнитивной агрессии против страны (или геополитического ареала стран – например, концепт войны цивилизаций) с применением средств и методов «информационного оружия».
Итак, предмет исследования настоящей работы – теория и практика постиндустриализма. Основная часть исследования посвящена вопросу о достоверности теории.
Во-первых, теория постиндустриального общества, или постиндустриализма, в научном плане получила значительный экспериментальный, эмпирический материал для своей проверки.
Что является критерием истинности теории в науке? Практика, т. е. эксперимент. Теории постиндустриализма уже более 40 лет. Человеческая практика, состоявшаяся за это немалое время, может быть проанализирована применительно к вопросу о достоверности теории постиндустриализма. Именно такую часть общей исследовательской задачи и поставили перед собой авторы.
Однако есть и вторая сторона дела. Концепт постиндустриализма вызвал к жизни целый поток научной и околонаучной мысли, подражательства, интерпретаций и дальнейшего «развития». При этом дискуссионному анализу, ревизии сама теория, ее категориальное ядро почему-то в должной мере не подвергаются. Поток интеллектуальных продуктов последователей-родоначальников теории постиндустриализма 70-х гг. ХХ в. слишком стал напоминать еще памятный поток интерпретаторов «всесильного» учения Маркса, которое в итоге получило и получает очень серьезную научную коррекцию в связи с новым анализом нового опыта человечества, опыта развития сложных социальных систем. Теорию постиндустриального общества также не стоит «обожествлять», а следует научным образом верифицировать.
Кроме того, поток последователей и интерпретаторов постиндустриализма далеко не ограничивается только «теоретическими» изысканиями. В современной России концепт становится едва ли не новым «всесильным учением», которое, заменив марксизм-ленинизм, закладывается в основания практики государственной политики и управления социально-экономическим развитием страны.
Вот, например, как в 2011 г. отвечал на задачу, поставленную перед авторитетнейшими университетами страны (Высшая школа экономики и Академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ) Премьер-министром России о разработке стратегии развития страны до 2020 г., доклад, переданный в Правительство России: «Новая модель роста предполагает ориентацию на постиндустриальную экономику – экономику завтрашнего дня». Получается, что теория постиндустриализма в России признана за достоверную и целесообразную для применения на практике.
Что действительно – истинность или ошибочность теории постиндустриального общества? Заблуждения или целенаправленность при практической ориентации на эту теорию, если выясняется, что она недостоверна и разрушительна?
Эти вопросы также составляют содержание поставленной авторами исследовательской задачи.
В методологическом отношении необходим еще один экскурс. Дело в том, что в «традиции» гуманитаристики – очень облегченное отношение к категориальной (дефиниционной) определенности. Человеческий язык, или терминологический ряд, довольно ограничен. Многие термины имеют многозначное смысловое наполнение. Практически все толковые словари и энциклопедии сталкиваются с многозначием термина, и выход тут только один. Однозначное понимание, или интерпретация, восприятие и использование смыслового содержания того или иного термина достижимо только локально, только в конкретном контексте поставленной задачи. Никакого результативного дискурса, обсуждения и использования гуманитарных достижений невозможно получить, если конвенциально не установлено единой смысловой интерпретации ключевых категорий.
В поле настоящей работы ключевых категорий не так много. Это префикс «пост-». Это «общество». Это «индустриализм». Это «постиндустриализм».
Разумеется, на когнитивном пути настоящего исследования появятся и иные сопряженные и подчиненные термины.
Прежде всего необходимо видеть, что понятие постиндустриального общества находится в ряду: аграрное общество, индустриальное общество, постиндустриальное общество. Недалеко от этого ряда находится похожий ряд: традиционное общество, модерн, постмодерн – с производными образованиями – общество модерна, постмодерна и т. д.
Входят в научную «моду» такие обороты, как «конец истории» и «постистория». «Постчеловек» и «постчеловечество». «Постфилософия» и «постантропология». И, вероятно, еще какие-то «пост-» уже изобретены и изобретаются.
Очевидно, что префикс «пост-» указывает на временну́ю или историческую стадиальность. «Нечто» – после чего-то. Ограниченность смыслового указания заключается в том, что претензия термина эквивалентна утверждению, что наступившее «пост-» – это «навсегда». Привязка тут только к прошлому. Уточняется, что «что-то после чего-то», но вовсе ничего не указывается по вопросу – на сколько по времени? Это только этап или действительно «навсегда»?
Разумеется, что существует понятие «смысловой нагрузки по умолчанию». Существует даже логика умолчания. Но в том-то и дело, что сам корневой выбранный термин, уклонившись от раскрытия или хотя бы указания или намека на это важное смысловое востребование, указывает на некоторую теоретическую ограниченность и даже, зачастую, когнитивную технологическую нацеленность. Мгновенно возникает вопрос: а что может быть потом, когда наступит «постпост-»? Об этом концепт постиндустриализма умалчивает. Формируются творческая недостаточность и неудовлетворенность, ощущение какой-то недоговоренности, недодуманности или даже манипулятивности.
Последовательность в ряду периодизации эволюции общества, очевидно увязанной с доминирующим способом общественного производства, неизбежно подводит к предположению, что после доминанты аграрного производства приходит доминанта промышленного производства, а затем – доминанта следующего поколения. И в чем же она заключается? Если это не аграрное производство, не индустриальное производство, то что же это может быть? В силу достаточно жесткой методологической логики невозможно выйти из коридора поиска доминанты человеческой деятельности в сфере производства. Если не аграрное и не промышленное, то только нематериальное производство, только услуги, сервис. Ничего иного нет.
Формируется логический вызов: а что, аграрное и промышленное производство должно исчезнуть, согласно навязываемой концептом постиндустриализма логике стадиальности развития? Но что тогда человечество будет кушать, где жить, на чем перемещаться, чем обогреваться, во что одеваться, чем лечиться? Почему вдруг на некоторой стадии развития должны исчезнуть сферы и продукты материального производства?
Проведем еще один мысленный эксперимент для логической проверки концепта постиндустриализма. Если все до одного человека (предел доминантности в методологии стадиального построения) займутся сервисом, то откуда возьмутся материальные блага, которые всегда будут нужны человеку? Вновь возникает ощущение категориальной недоговоренности обсуждаемого концепта или какой-то его специфической заданности и целенаправленности.
В любом случае, неотъемлемым категориальным содержанием концепта является обстоятельство временно́й изменчивости и стадиальной типологизации этой изменчивости в глобальной истории и футурологии человечества.
Современные общественные науки не только познают закономерности развития социальной природы, человеческого мира, но, безусловно, нацелены и на миростроительство, преобразование современного мира, поддержку активно-деятельностного подхода.
Обратимся к рис. В.1[1].
По горизонтальной оси познавательного потенциала и уровня познания в науке показан путь прохождения ряда этапов, присущих любому научному проекту познания. Первичные – чувствование (принадлежность и искусства, и литературы, и художеств), отражение мира (описательность), первичные эмпирики. Это пока еще когнитивно очень слабосильные этапы познания. Но затем включаются методы точных наук – упорядочение эмпирики и обработка все более утонченных уровней знания.
Затем становится возможным построение модели познаваемого явления мира. Важно, что понятие теории имеет право появляться только на этом уровне. На уровне первичного отражения или описания никакой теории не бывает. Затем появляется математически и логически построенная модель.
Здесь без аппарата точных наук делать нечего. Именно здесь возникают современные научные междисциплинарные приложения, требующие от представителей и точных, и гуманитарных наук шагов и усилий, направленных навстречу друг другу. Однако очень часто возникает барьер непонимания терминологии и методов, предметов исследований друг друга. Хуже того – появляются взаимные претензии и психологическая несовместимость. Если эти проблемы непреодолимы, то серьезного научного продвижения получить невозможно. Но о каком именно продвижении речь?
Для чего вообще нужна наука? Наука необходима человечеству для двух вещей: познавать мир, и на основе его понимания менять мир к доброму, комфортному, устойчивому, гармоничному, справедливому, прогрессивному, эффективному, человечному. Впрочем, ровно так же формируется и поход человечества за оружием разрушения.
Посмотрим на вертикальную ось рекомендательного, или практически преобразовательного, потенциала науки. На рис. В. 1 обозначена важнейшая особенность – запретная зона. Дело в том, что если должное понимание законов мира не достигнуто (т. е. ученый не продвинулся по горизонтальной оси до необходимого уровня понимания явлений мира, например, ограничиваясь первичными описаниями), то ответственно, результативно и безопасно преобразовывать мир невозможно. Вместо этого – неудачи, аварии, жертвы. Действительно, разве возможно было создать ядерное оружие или ядерную энергетику, не имея теории и математического аппарата, описывающего строение атома? Так и в любом другом вопросе – о материалах, о сопромате, о грунтоведении (исследование фундаментов зданий и плотин ГЭС). Возведенные сооружения либо развалятся, если знаний и понимания мира при их проектировании было недостаточно, либо, напротив, будут безопасными и эффективными на протяжении длительного периода.
С определенного уровня понимания мира можно ответственно и результативно давать только определенные рекомендации по преобразованию и строительству мира. Отсюда и возникла запретная граница, показанная на рисунке. Что происходит, когда человек заходит в запретную зону? Неудачи, разрушения, катастрофы, неуспешность развития. Именно так ограниченная и отчасти ошибочная теория «марксизма-ленинизма», доведенная до догматизма, привела СССР к распаду. Именно так теория неолиберализма заводит сегодня в тупик многие страны, включая Россию.
Попасть в запретную зону можно двумя путями.
1. Неумышленная ошибочность научной теории. Такое бывает. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
2. Целенаправленность когнитивной агрессии против страны (или геополитического ареала стран – например, концепт войны цивилизаций) с применением средств и методов «информационного оружия».
Итак, предмет исследования настоящей работы – теория и практика постиндустриализма. Основная часть исследования посвящена вопросу о достоверности теории.
Во-первых, теория постиндустриального общества, или постиндустриализма, в научном плане получила значительный экспериментальный, эмпирический материал для своей проверки.
Что является критерием истинности теории в науке? Практика, т. е. эксперимент. Теории постиндустриализма уже более 40 лет. Человеческая практика, состоявшаяся за это немалое время, может быть проанализирована применительно к вопросу о достоверности теории постиндустриализма. Именно такую часть общей исследовательской задачи и поставили перед собой авторы.
Однако есть и вторая сторона дела. Концепт постиндустриализма вызвал к жизни целый поток научной и околонаучной мысли, подражательства, интерпретаций и дальнейшего «развития». При этом дискуссионному анализу, ревизии сама теория, ее категориальное ядро почему-то в должной мере не подвергаются. Поток интеллектуальных продуктов последователей-родоначальников теории постиндустриализма 70-х гг. ХХ в. слишком стал напоминать еще памятный поток интерпретаторов «всесильного» учения Маркса, которое в итоге получило и получает очень серьезную научную коррекцию в связи с новым анализом нового опыта человечества, опыта развития сложных социальных систем. Теорию постиндустриального общества также не стоит «обожествлять», а следует научным образом верифицировать.
Кроме того, поток последователей и интерпретаторов постиндустриализма далеко не ограничивается только «теоретическими» изысканиями. В современной России концепт становится едва ли не новым «всесильным учением», которое, заменив марксизм-ленинизм, закладывается в основания практики государственной политики и управления социально-экономическим развитием страны.
Вот, например, как в 2011 г. отвечал на задачу, поставленную перед авторитетнейшими университетами страны (Высшая школа экономики и Академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ) Премьер-министром России о разработке стратегии развития страны до 2020 г., доклад, переданный в Правительство России: «Новая модель роста предполагает ориентацию на постиндустриальную экономику – экономику завтрашнего дня». Получается, что теория постиндустриализма в России признана за достоверную и целесообразную для применения на практике.
Что действительно – истинность или ошибочность теории постиндустриального общества? Заблуждения или целенаправленность при практической ориентации на эту теорию, если выясняется, что она недостоверна и разрушительна?
Эти вопросы также составляют содержание поставленной авторами исследовательской задачи.
В методологическом отношении необходим еще один экскурс. Дело в том, что в «традиции» гуманитаристики – очень облегченное отношение к категориальной (дефиниционной) определенности. Человеческий язык, или терминологический ряд, довольно ограничен. Многие термины имеют многозначное смысловое наполнение. Практически все толковые словари и энциклопедии сталкиваются с многозначием термина, и выход тут только один. Однозначное понимание, или интерпретация, восприятие и использование смыслового содержания того или иного термина достижимо только локально, только в конкретном контексте поставленной задачи. Никакого результативного дискурса, обсуждения и использования гуманитарных достижений невозможно получить, если конвенциально не установлено единой смысловой интерпретации ключевых категорий.
В поле настоящей работы ключевых категорий не так много. Это префикс «пост-». Это «общество». Это «индустриализм». Это «постиндустриализм».
Разумеется, на когнитивном пути настоящего исследования появятся и иные сопряженные и подчиненные термины.
Прежде всего необходимо видеть, что понятие постиндустриального общества находится в ряду: аграрное общество, индустриальное общество, постиндустриальное общество. Недалеко от этого ряда находится похожий ряд: традиционное общество, модерн, постмодерн – с производными образованиями – общество модерна, постмодерна и т. д.
Входят в научную «моду» такие обороты, как «конец истории» и «постистория». «Постчеловек» и «постчеловечество». «Постфилософия» и «постантропология». И, вероятно, еще какие-то «пост-» уже изобретены и изобретаются.
Очевидно, что префикс «пост-» указывает на временну́ю или историческую стадиальность. «Нечто» – после чего-то. Ограниченность смыслового указания заключается в том, что претензия термина эквивалентна утверждению, что наступившее «пост-» – это «навсегда». Привязка тут только к прошлому. Уточняется, что «что-то после чего-то», но вовсе ничего не указывается по вопросу – на сколько по времени? Это только этап или действительно «навсегда»?
Разумеется, что существует понятие «смысловой нагрузки по умолчанию». Существует даже логика умолчания. Но в том-то и дело, что сам корневой выбранный термин, уклонившись от раскрытия или хотя бы указания или намека на это важное смысловое востребование, указывает на некоторую теоретическую ограниченность и даже, зачастую, когнитивную технологическую нацеленность. Мгновенно возникает вопрос: а что может быть потом, когда наступит «постпост-»? Об этом концепт постиндустриализма умалчивает. Формируются творческая недостаточность и неудовлетворенность, ощущение какой-то недоговоренности, недодуманности или даже манипулятивности.
Последовательность в ряду периодизации эволюции общества, очевидно увязанной с доминирующим способом общественного производства, неизбежно подводит к предположению, что после доминанты аграрного производства приходит доминанта промышленного производства, а затем – доминанта следующего поколения. И в чем же она заключается? Если это не аграрное производство, не индустриальное производство, то что же это может быть? В силу достаточно жесткой методологической логики невозможно выйти из коридора поиска доминанты человеческой деятельности в сфере производства. Если не аграрное и не промышленное, то только нематериальное производство, только услуги, сервис. Ничего иного нет.
Формируется логический вызов: а что, аграрное и промышленное производство должно исчезнуть, согласно навязываемой концептом постиндустриализма логике стадиальности развития? Но что тогда человечество будет кушать, где жить, на чем перемещаться, чем обогреваться, во что одеваться, чем лечиться? Почему вдруг на некоторой стадии развития должны исчезнуть сферы и продукты материального производства?
Проведем еще один мысленный эксперимент для логической проверки концепта постиндустриализма. Если все до одного человека (предел доминантности в методологии стадиального построения) займутся сервисом, то откуда возьмутся материальные блага, которые всегда будут нужны человеку? Вновь возникает ощущение категориальной недоговоренности обсуждаемого концепта или какой-то его специфической заданности и целенаправленности.
В любом случае, неотъемлемым категориальным содержанием концепта является обстоятельство временно́й изменчивости и стадиальной типологизации этой изменчивости в глобальной истории и футурологии человечества.