Вадецкий Б.. Сказание о флотоводце

   И прикрикнул, равняя шаг, поглядывая на колонну:
   - Эй, слепцы! По земле ходи, как но палубе! Куда разбрелись? Держись тверже!
   - Какие ж мы слепцы? Все видим! - подняли голос молодые матросы, но на них в рядах зашумели те, кто были взрослее.
   - Унтер говорит - слушать надо. Стало быть, "слепцы". Это он от сердца и для порядка!
   Унтер, не слушая никого, продолжал говорить с пушкарем:
   - Говорят, из-под Варны эскадры их вышли?
   - Из Варны давно вышли. В Балаклаве они! - отвечал пушкарь. - С трех сторон на Россию.
   Колонна миновала здание адмиралтейства и подходила к площади. Владимирский собор, в котором был похоронен Лазарев, неожиданно предстал в темноте.
   - Эй, малой! - крикнул унтер кому-то из молодых, нарушивших строй. Куда идешь? К адмиралу? Знать надо!
   И, повернувшись к матросам, служившим с ним не первый год, сказал:
   - Ребята, день сегодня такой, что, хотя и держим строй, может, кому плакать хочется. Мы с вами хотя и вольно, не на параде, но так пройдем, словно во веки веков жива наша "Силистрия", чтобы всем и адмиралу Лазареву любо было. А ну, подтянись!
   Матросы одним дыханием вобрали в грудь воздух, выпрямились, сверкнув в темноте сталью штыков, и прошли около собора, со всех сил ударяя ногой по камню, выбивая искры кованым сапогом. Унтер ободрился, почувствовав, что матросы поняли его, и шепнул пушкарю:
   - Молодцы, хорошо прошли!
   7
   Варна походила на стойбище кочевых орд. На площади возле церкви, в низеньких шатких палатках, натянутых на ружейные стволы, жили зуавы.
   Громадные вещевые мешки их были наполнены всяким краденым скарбом и походили издали на шары. Их и называли здесь остряки "воздушными шарами братьев Мон-Гольфье". Зуавы, в широких сборчатых шароварах, в коротких куртках, похожих на жилеты, в белых гетрах, лениво ходили по городу, прихватив под мышку схваченного в подворотне гуся. Вечерами они собираются в круг, и капитан их, веселый марселец, бойко рассказывал о Севастополе:
   - Граф Нахимов живет в богатом замке на крутой горе. Туда по горной тропе с трудом идет конь. В замке графа любимая наложница его черкеска Розаль-ханум, в подвалах несметные богатства, которые он скрывает от царя.
   Зуавы слушали. Нечто подобное довелось им узнать об алжирском бее.
   Низкий, заполненный арбами берег прикрывался с моря сплошной завесой парусов. Пароходы копотно дымили на рейде, и дым их сливался на ветру с чадом костров и потухающих на улицах пожарищ. Всю неделю в городе горели подожженные кем-то дома, в которых расположились английские моряки, только недавний дождь остановил огонь.
   Моряки перебрались в дальние кварталы, выставив на улицах караулы. Город поделили па три части между французами, англичанами и турками. Сынам Альбиона достались лучшие дома и единственная в городе гостиница. Болгарин Петро Богов оказался жителем той части города, где квартировали англичане.
   В доме Боговых частым гостем стал турецкий офицер Мушавар-паша, никак, впрочем, не похожий на турка. Мушавар-паша запросто приходил к английским офицерам и вол себя с подозрительной и, как думалось Богову, непозволительной для турка непринужденностью. К хозяину дома он относился подчеркнуто учтиво, как бы призывая к этому остальных, приносил с собой детям леденцы, пряники, и каждый раз старик с враждебной недоуменностью молча провожал его к жильцам. Они быстро и шумно заговаривали на непонятном Богову языке, и старик, незаметно крестясь, пятился от их дверей.
   Недоверие к незнакомцу особенно усилилось после того, как старик побывал на параде, устроенном в честь приезда турецкого командующего. Колонну турецких моряков вел Мушавар-паша, изредка и коротко выкрикивая приветствие сэру Раглану с усердием слуги и достоинством сообщника. Офицер не был турком; его голос и движения не передавали ни исступленной ярости янычаров, ни изысканности стамбульских вельмож. Богов встречал тех и других. "Этот турок ряженый",- говорил себе старик. Мушавар-пашу он раньше встречал и видел. Богов уловил, как переглядывались английские офицеры, глядя на своего соотечественника. Что касалось французов, они отмалчивались; их старый Сент-Арно стоял рядом с сэром Рагланом и не проронил пи слова. Странное было зрелище: однорукий седеющий англичанин, с ним хилый и бледный француз, опершийся на шпагу, чтобы не упасть от слабости, и набыченно марширующие мимо них турки в красных фесках и синих, похожих на юбки, шароварах.
   Ни один Петро Богов усмехался, взирая на это воинство, отданное под власть чужеземцев. Многие горожане следили за каждым шагом обоих генералов, за тем, как пробежали зуавы с длинными ружьями наперевес, с кинжалом,
   схваченным зубами за рукоять, как скакала кавалерия, поблескивая серебряной инкрустацией уздечек, и удивлялись театральности парада.
   Всадники выделялись надменной осанкой, были они молоды, стройны, но держались на коне, явно красуясь собой, без той притягивающей непринужденности, которая изобличает в человеке простоту нрава и долгую жизнь в походах. Да и застоявшиеся кони их, не привыкшие гарцевать, были слабогруды, в чем-то под стать всадникам. Все это не мог не заметить Петро. Но неисчислимое множество чужеземных солдат, сошедших с кораблей, невольно пугало и отшатывало. Петро все дальше отходил к концу площади, уступая место марширующим. Л они все шли, грозные в своей привычке повиноваться, отвернув головы и упрямо выставив подбородки.
   Вслед за пехотой пришли артиллеристы, саперы, мелькнули повозки Красного креста, и санитары, одетые в черное, похожие на монахов, замкнули шествие войск. Варна не поглотила всех высадившихся полков, и часть их осталась на берегу. Корабли, облегченные от груза, как бы взмывало волной, бил ветер, и гул прибоя сливался с шелестом флагов и свистом ветра в парусах. Казалось, флот оттеснит куда-то в долину всю маленькую Варну с ее постройками и людьми, сгрудившимися на площади.
   Болгарина вместе с толпой прижимало к домам этим наступающим с моря, похожим на горную гряду, белым массивом парусов, ветром, гулом и скопищем войск. С крыш, над головой Петро, кричали дети, путаясь в длинных рубашонках, и прижимали к груди ручных голубей, испуганных городским шумом. Из окон глядели женщины и старики, а из толпы все чаще доносились до Петро тревожные, тихие голоса:
   - Смотри, какая сила на Россию прет!
   - Ничего, братья, красив меч, да без закалки ломается! - На нас идут, на славян идут, на защитницу нашу, на Россию!
   Петро выбрался из толпы и ушел. А вечером явился Мушавар-паша, и англичане пригласили к себе хозяина дома. Командир "Таифа" сидел на тахте, поджав под себя ноги, и курил кальян. Двое его собеседников читали английские газеты, недавно пришедшие с кораблей. Увидя Богова, они оторвались, от чтения и один из них смеясь сказал Слэду:
   - Вот твои навозный патриарх, не может ли он нам достать несколько подвод?..
   В городе не стало лошадей, куда-то девались извозчики, и войскам трудно было подвозить провиант.
   Слэд запросто, но при этом чуть кичась простотой, предложил Богову сесть и заговорил с ним по-болгарски:
   - Ты старый человек, Петров, мы доверяем тебе. Скажи, почему население не хочет нам помочь? Мы ведь не воюем с болгарами, а Турция уже признала права славян, живущих на ее земле. Вот и церкви христанские разрешены и школы... Почему же?
   - Вы это понимаете лучше меня, господин офицер, вы турок, вы сами родились в Турции! - с издевкой ответил Богов и покосился на англичан: кто их знает, может быть, и они только "ряженые"?
   - Но я спрашиваю тебя, отец!- возвысил голос Слэд.
   - Не знаю, что вам и ответить, господин генерал, только против русских нашей помощи не ждите.
   - По вере они вам ближе?
   Слэд был терпелив и явно хотел войти в доверие к старику.
   - Да, по вере, - избегая объяснений, согласился Богов.
   - Жаль. Но мы все же принудим болгар работать на нас, выведем все взрослое население на площадь и разобьем на взводы, на роты. Наши союзники правы, требуя от нас этого. Мы, турки, много лет живем вместе с вами и отвечаем теперь за вас перед ними!
   И спросил, поглаживая себе лицо руками, движением, которым на молениях или на долгих беседах отгоняют суетные, неугодные аллаху мысли:
   - Ты ведь можешь помочь нам, отец? Труд твой не останется без вознаграждения.
   - Что надо сделать, господин офицер? - схитрил Богов.
   - Узнать место, где население скрывает лошадей, и пройти туда. Нанять двадцать подвод. Ты смеешься, старик? Раньше немало было в Варне извозчиков, теперь же с трудом найдешь пару быков...
   - Быков я найду, господин офицер,- так же охотно согласился Богов.Это все?
   - Нет, отец, дело не в быках, - поторопился Слэд. Он переменил позу, бросил на тахту потухший кальян и ласково тронул Богова по плечу: - Быки... только начало, отец. Ты понял меня? В этой войне мы особенно ценим каждого, кто поможет нам..
   - Что еще нужно?
   - Что может быть дороже расположения старого человека? Быков у тебя нет, но нам хочется, чтобы арбакешем ты бы сам был, пусть на чужих быках!.. Люди увидят, что быками правит Богов, и скажут: "Он не желает зла нашим постояльцам". Короче говоря, командование может взять тебя на службу, отец, - усмехнулся Слэд. - Ты будешь здесь... конюшим английского королевства, заведовать извозом.
   Он перевел сказанное старику офицерам, и те весело засмеялись.
   - Можете посулить ему, Слэд, даже солдатскую медаль и... признательность самой королевы. Как бы только старик не возомнил, что мы не можем его силой заставить стать хотя бы стряпчим!
   - Когда это нужно сделать, господин офицер? - изобразив почтительность на лице, спросил старик.
   - Завтра!
   - Две недели мне надо для этого!
   - Почему так много? - удивился Слэд.
   - Лошади в деревнях, пока туда дойду...
   Богов чинно вышел, и англичане заинтересовались:
   - Слэд, ты чего-нибудь достиг? Нам казалось, ты уговаривал его так, словно речь шла о судьбе империи.
   - Сам не знаю! В этих местах трудно понять человека! - ответил Слэд.-Действительно, он ничего не возразил, но согласился как-то подозрительно быстро, и здесь на Балканах у любого пастуха чувство достоинства в сто раз больше, чем денег, а привычка к борьбе с турками развила этакую... браваду у стариков и юношей, манеру играть с нами, скрывая свои мысли. Я много раз говорил, что в Англии еще не знают славянства. Л здесь "Маленькая Россия", если хотите, и, конечно, сэр Раглан быстро бы побил Нахимова, если бы имел союзниками... не французов, а здешних славян, но этого не ждите. Да и сэр Раглан слишком далек даже от мыслей об этом...
   -Слушайте, Слэд, - возразил один из офицеров,- если здесь "Маленькая Россия" - здесь преддверие этого русского мира. Почему вы нас не введете в круг здешних людей, не подготовите к тому, как нужно вести себя там, у русских, завоевать изнутри? Нам ведь, наверное, долго здесь жить.
   - Долго жить в "Маленькой России"? - едко переспросил Слэд. - А если они вам оторвут голову?
   - Ну, ну, Слэд, - смутился офицер. - Не кажется ли вам, что в этом случае ответит своей головой Омар-паша?
   Слэд молчал, несколько раздосадованный. Легко им, только что прибывшим из Англии, рассуждать о славянских племенах, а каково Турции, до сих пор не сумевшей подчинить болгар и сербов своему влиянию? И что за нелепая обязанность выпала ему, Слэду, "представлять" своим товарищам эти племена и отвечать за турок, по долгу человека, долго жившего в Турции и принявшего мусульманство. А перед турками отвечать за англичан. Порой это становится утомительно. Он тут же вспомнил о происшедшей недавно беседе на эту же тему с самим сэром Рагланом.
   "Вы можете быть нашим советником по русским делам, мой милый Слэд, ласково говорил ему английский командующий вечером после парада.- От вас больше, чем от других, я вправе ждать воздействия на здешнее население, а главное на... турок. Да, да, чтобы турки ни в чем не обманули наши ожидания, ну и сами понимаете, Слэд, чтобы они не меньше нас жертвовали бы своими людьми. - И, прощаясь, сэр Раглан сказал: - Я приглашу вас к себе, когда мы двинемся отсюда.
   Теперь Слэд знал, что он не только командир "Таифа", вынужденный поднять свой престиж в глазах турок, но и ответчик за них перед соотечественниками.
   Думать об этом было сейчас неприятно.
   Слэд попрощался и ушел на корабль. "Таиф" стоял на рейде с заглушенными котлами на мертвом якоре. Был вечер и тени других кораблей как бы придавливали его к волне, делая низким, похожим на баржу. Слэд вызвал лодочника и направился на корабль. Вахтенный офицер встретил его словами:
   - Господин генерал, в час молитвы тень заката коснулась нашего флага!
   Он хотел этим сказать о некоем счастливом предзнаменовании. Слэд пренебрежительно кивнул и пошел в каюту. Ему наскучило пышное славословие турок, принятое даже на корабле. Вахтенный офицер был к тому же из стамбульских поэтов. Сидя у себя в каюте, Слэд в этот этот вечер раздумывал: почему корабли соединенных эскадр задерживаются в Варне? Ему не терпелось быть в Крыму и непонятна была осторожность командования. Может быть, потому, что он знал больше, чем сэр Раглан, о неподготовленности русских к обороне. Но говорить об этом не смел. Ему ли, праздному свидетелю гибели турецкой эскадры при Синопе, толковать о слабости русских? Не призрак ли синопского поражения удерживал здесь английские корабли? Во всяком случае, Синоп взывал к осторожности. Слэд чувствовал себя находящимся между молотом и наковальней. Иной раз, когда заходила речь о русских, он ханжески соглашался: "Да, Нахимов еще может выкинуть какой-нибудь маневр!"
   Слэд не знал еще, что эскадры задерживаются в Варне в большей степени из-за возникших между сэром Рагланом и Сент-Арно разногласий. Офицерам было объявлено, что командующие выжидают для наступления удобное время... В подробности командир "Таифа" посвящен не был. Однако остановка, долгая стоянка в Варне была в тягость всем, население не принимало союзников, и турецкие чиновники в свое извинение уже не раз обещали сэру Раглану "наказать болгар".
   В каюту Слэда никогда не проникало солнце: шторы на иллюминаторах сохраняли полусвет. Па стене висели карты Турции, Палестины, Египта, и в небольшом стеклянном шкафу в беспорядке лежали инкрустированные ятаганы, кинжалы, книги. Над диваном висел и портрет молодого Нельсона и групповое изображение выпускников морского колледжа. Среди них был и Слэд. За тяжелой турецкой занавесью из шелка, плотно прикрывавшей стену, сиротливо мерцала крохотная, похожая на ладанку, иконка.
   Слэду было тоскливо: приневоливая себя, он сел за квадратный столик, выложенный деревянными кубиками с рисунком полумесяца, и начал писать.
   Надо было продолжать для лондонского журнала давно начатую, похожую на донесение статью "О том, что притягивает турецких славян, живущих вблизи Черноморского бассейна, к русскому адмиралу Нахимову".
   Дня три Слэду посчастливилось не выходить на берег: корабли готовились к выходу, и на "Танфе" чистили котлы. Посыльные докладывали о новых пожарах в городе, о нежелании болгарских купцов что-либо продавать союзникам и, наконец, об эпидемии холеры. Варна надолго становилась лагерем для армии двух государств, но солдаты их предпочитали вернуться на корабли. Карантинные палатки вырастали за городом.
   Находясь в море, Слэд вспоминал о болгарине Богове: выполнил ли он обещание?
   Утром Слэд постучался в низенький, обвитый диким виноградом дом болгарина. Его встретил турецкий полицейский и, вытянувшись, безучастно доложил, выпучив глаза:
   - Старик убежал в горы, жена его с детьми неизвестно где, два квартиранта-англичанина убиты.
   Слэд сел на ступеньку крылечка и переспросил:
   - А что сделали два англичанина?..
   - Они хотели подружиться с населением, насильно привели к себе девушек... Они были немного неосторожны, господин генерал.
   - Для чего ты находишься здесь? - хрипло крикнул Слэд.
   - Оставлен для порядка, господин генерал. Приказано в каждом квартале, где остановились господа англичане и французы, держать полицейский пост.
   И вдруг лицо полицейского оживилось.
   - Скорей бы ушли они,- по-свойски сказал он.- Иначе придется султану покорять болгар!
   Этого не мог вынести Мушавар-паша.
   - С сегодняшнего дня этот дом занимаю я, - заявил он. - Можешь идти.
   Полицейский ушел, недоумевая, зачем понадобилось Мушавар-паше поселяться здесь, а Слэд, закрыв дом, направился на флагманский корабль английской эскадры, к сэру Раглану. Адмирал принял его в кабинете, мало отличавшемся от того, который был оставлен в лондонском его доме. Помещения адмирала занимали половину корабля. Пол был прикрыт тростниковым настилом и коврами, смягчающими качку. Длинный телескоп, похожий на ракетную трубу, вставлен в иллюминатор. Ни один корабль не заслонял адмиралу вида на берег. Жена сэра Ратлана, прибывшая недавно в Варну, присутствовала при разговоре мужа с "верноподданным королевы, который уже много лет несет тяжелый крест в этих краях", - так был отрекомендован ей Слэд. Сэр Раглан уже знает о событиях на берегу. Он нездоров и греется у камина, подбрасывая время от времени в огонь пахучие ветви пихты. Стоит август, а на корабле сыро, словно туман, и изморось въелась в его корпус за время пути из Англии, как въедается в человека болотная лихорадка.
   - Вы хотите мне что-нибудь сообщить? - спросил сэр Раглан.
   - Если бы я посмел, то порекомендовал бы вашему превосходительству действовать безотлагательно и жестоко,- сказал Мушавар-паша, стоя у камина,-притом средствами, употребляемыми не во всякой войне...
   - Что вы имеете в виду, Слэд?
   - Мы идем в страну, где не регулярные армии и не обычные позиционные бои решат войну, где встанет против нас народ, от мала до велика. Потребуется долгая осада городов, придется травить людей газом, вести подкопы, заманивать на свою сторону татар, обещать щедрые подарки туркам...
   - Я не учился этому, - сэр Раглан досадливо морщится.-Это дело Сент-Арно!
   - Для этого надо только очень не любить Россию! - вырывается у Слэда. - И знать все, что предстоит в этой войне.
   - А вы се очень не любите? - скосив глаза, роняет Раглан. - Чем вы напуганы, мой дорогой? В ненависти к врагу признаются только очень молодын воины. О ненависти не говорят, ее подразумевают. Наши флоты столь несравненно сильнее русского, к тому же Россия будет подавлена нами с трух сторон: в севера, юга и Дальнего Востока... На этот раз ей не встать у руля в Европе, не торжествовать, как при поражении Бонапарта.
   - Только бы не скорый мир! - запальчиво заметил Слэд.
   - О, вы действительно не любите эту страну!-заметил, усмехнувшись, Раглан. - Но почему все же вы думаете, что дело не решится уничтожением нами русского флота и крымской армии? Потому ли, что здесь, н Варне, "Маленькая Россия" столь злобно встречает нас? Я вижу, болгары ничему не научены турками! Когда н какую подобную войну решала не сила армии, а старания населения?
   - Смею возразить, сэр, но не смею повторяться. Мне ли напоминать, что пишут в лондонских газетах о нашей остановке в Варне?
   - Вы смелы! - недовольно произнес Раглан, поводя плечом, лишенным руки. - Что ж, я передам генералу Сент-Арпо и тем кому следует о вашем желании... действовать особыми мерами, несколько необычными для командира "Таифа". Впрочем, мы уже думали назначить вас военным комендантом Варны.
   - Я подчиняюсь, сэр...
   - Да нет, Слэд, вряд ли необходимо такое кратковременное назначение. Днями мы покидаем Варну.
   И, отойдя от камина, устало промолвил с видом человека, облагодетельствовавшего собеседника в разговоре, но ничего не получившего для себя:
   - Вы внушили мне некоторые опасения, Слэд. Я подумаю над тем, что вы сказали. Прошу вас и дальше быть откровенным со мной.
   Слэд вышел, и Раглан сказал жене, с тревогой вникавшей в сказанное Слэдом:
   - Не удивляйся... Этот офицер очень полезен нам. А что касается его взглядов на войну, они не новы, их разделяет и Сент-Арно. Но я желал ободрить Слэда, вел себя так, словно слышал их впервые. При нем русские потопили турецкий флот, и бедняга до сих пор не отделается от испуга!
   Не назначенный комендантом города Мушавар-паша все же почувствовал себя им. В городском вилайете он потребовал создать суд присяжных над лицами, уклоняющимися от помощи союзническим государствам, в полиции сменил начальника. Англичане, как и местные жители, думали, что командир "Таифа" уполномочен на это своим командованием. Уже давно о тайных правах этого "ряженого турка" предполагали и те и другие. В штабе Септ-Арно, узнав о действиях Мушавар-паши, решили, что "турок" действует от имени стамбульских властей. И тем лучше, ибо иначе французам самим пришлось бы прибегнуть к этим же мерам.
   Ночью расстреляли двух пастухов, угнавших скот в горы. В списках преступников, подлежащих аресту, значились больше ста человек. Болгарин, делопроизводитель суда, неосторожно сказал при Слэде: "Союзники уйдут, и аресты кончатся". За эти слова во дворе вилайета его высекли розгами. Наказание совершил полицейский, сдавший охраняемый им дом Слэду. Эскадры готовились покинуть, Варну, и комендант был больше не нужен.
   Вахтенный офицер на "Таифе", докладывая Слэду о происшествиях на корабле, важно помянул:
   - Вернувшийся на корабль командир корабля встречает признание команды за действия на берегу, возвышающие честь турецкого флага!
   Слэд, нервно на ходу снимая перчатки, поспешил в свою каюту, не умея скрыть раздражения. Позже он написал письмо Стрэтфорду Рэдклифу в Константинополь:
   "...Я жду военных действий, как своего спасения. И, сэр, внушите командующим, что промедление чревато осложнениями".
   В этот день старик Богов исполнил обещание, данное Василию Погорельскому, - "прийти на помощь Нахимову". Из горного леса вышел отряд крестьян, предводимый им. В лесу осталось несколько изб, наскоро сколоченных беженцами, и в них женщины с детьми. Казалось, в город на заработки откуда-то двигались плотники, на арбах везли с собой топоры, гвозди и заранее отесанные доски, связанные в две колоды. В пустынном рыбацком селенье заночевал необычный этот отряд. Кто-то из провожатых выпряг и повел обратно коней. Поднявшись на гору, он следил при свете луны за тем, что делали оставленные им товарищи. На море было тихо, и в ночной тишине гулко и неожиданно раздался звон топоров. Рыбаки чинили лодки, словно собираясь на путину. Белые, свежие заплаты на темных парусах из домотканого деревенского рядна замелькали кое-где на лодках. Досками укрепляли борта старых, почерневших от времени баркасов. Провожатый смотрел на море и отирал рукавом слезы. Стреноженные кони прядали и норовили уйти. Лодок было много. Спущенные в море, они составляли большой ровный треугольник. На передней находился Петро Богов. Провожатому послышались слова Богова, обращенные к своему отряду. Должно быть, он сказал: "Путь будет тяжел, и редко кому приходилось плыть на лодках далеко. Будем же смелы, братья!" Когда лодки ушли, провожатому казалось, будто от берега откачнулся большой плот. Лодки шли одна подле другой и, уже выйдя далеко в море, раздвинули строй. Отряд плыл восемь суток, - гребцы часто менялись, а на ветру парусные лодки тащили за собой остальные. На одной из них, укрепив на днище железный лист, разжигали костер, варили еду. Компас, вправленный в глиняную чашку, держал Петро Богов. До сих пор погода помогала
   отряду. Солнечный восход люди встречал и с мыслями о том, каким будет закат, по закату судили о зреющих где-то штормах. Днем стойбище лодок походило на птичий базар. Гребцы, голые, натянув над собой рубахи, дремали под тенью.
   Наконец, когда закат уже не предвещал покоя на море, отряд приблизился к Херсонесу. В окутанное туманом утро они остановились возле рыбацкого кладбища. Здесь были похоронены только женщины и дети. С края светилась лампада, словно дальний огонек маяка. Дорожка, посыпанная желтым песком, вела к свежей могиле. Па кресте белела дощечка с надписью: "Рыбачка Мария Дыховец ушла во след мужу". Богов прочитал надпись и пожалел, что обычай не позволил похоронить Марию, как мужчину, в море.
   Подождали полдня и вновь вышли в море. Петро Богов искал корабли и удивлялся, не видя ни одного. Белые холмы Севастополя не прикрывали с моря, как обычно, сплошные полотнища парусов, и город выглядел оголенным. Богов терзался недоумением, но молчал. Они не знали, что лишь на день раньше этой же стороной прошли к Севастополю лодки с сохранившимися сербскими добровольцами, после затопления их корабля.
   Был вечер, когда они встретили патрульные суда и заметили в глубине бухты корабли, стоящие на мертвых якорях. До гребцов донесся стук топоров, вскрывающих днища, и приглушенный рокот воды, будто где-то били глухие струи водопадов. Сюда доходила голубоватая прохлада ущелий, и струи нагретого воздуха дрожали над сумеречной волной и расходились на ветру. Все холодней становилось в море, и яснее выступали в прозрачной дали недвижные контуры кораблей. Вскоре все увидели три передних корабля, медленно опускавшихся в воду на безветренной глади моря. Одни из кораблей, накренясь бортом, голыми мачтами, словно руками, тянулся в сторону пришедших. Блеснула палуба, покатая, как каток, и гулко, отступив от бортов, приняла корабль саженная, воронкой вздыбившаяся волна. Лодки вошли в бухту, и в воде отразился частокол весел, словно вырос вокруг тонущих кораблей невысокий шаткий барьер.