Ваг Юрай. Катастрофа на шоссе

   Усевшись в кресло, он придвинул к себе кофе и посмотрел на Лазинского. Тот напоминал ему кота, добродушно мурлыкающего кота.
   - Ну, давайте рассуждать. У вас есть какие-нибудь предположения?
   Розовые губы сложились трубочкой, мелькнули белые зубы.
   - Пока ничего, товарищ капитан. Стараюсь понять взаимозависимость между…
   - Между смертью Голиана и его историей с Бауманном?
   - И это тоже. Когда и где они расстались? О чем говорили? Я жду результатов вскрытия.
   - Ну, а когда они будут перед нами, что тогда?
   - Тогда мы увидим, что это было убийство. Все время думаю, мог ли Бауманн достать эту ампулу? На химзаводе таких не имеется, по крайней мере так утверждает Сага. Но если человек проработал в химии всю жизнь, у него наверняка есть знакомства… Химики отлично знают, что хлор действует усыпляюще…
   - Лишь в значительном количестве.
   - Могло быть и значительное, - заметил Лазинский. - Существуют десятки сочетаний. В автомобиле, в такую жару… Голову даю на отсечение, что инженер держал окна открытыми.
   - Не обязательно.
   - Допускаю, но это не самоубийство. Самоубийца, забрав из банка деньги, перед смертью обязательно переслал бы их. А Голиан этого не сделал, хотя уже заполнил бланк перевода. Сага мне говорил, что Голиан с сестрой очень любили друг друга. - Лазинский улыбался, его гладкое лицо напоминало лицо монаха-чревоугодника. - А если будет доказано, - предположил он, - если будет доказано, что это убийство, что вы тогда скажете насчет Шнирке?
   - А почему бы и не Шнирке? -Шимчик казался поглощенным своим кофе. - Если б я был абсолютно уверен, что он действительно здесь…
   - Только в этом случае? - переспросил Лазинский и, не получив ответа, продолжал: - Вы все еще не верите, что он может быть здесь?
   - Не верю? Разве я это утверждаю? - Шимчик выпрямился.
   - Нет, но мне так показалось.
   - Правильно показалось, - поддакнул Шимчик, допил кофе и встал. Он подошел к вешалке, где висел его серо-зеленый, поношенный пиджак, медленно надел его и добавил: - Ставлю вас в известность - я эту мысль допускаю, очень, правда, робко, но тем не менее… - Он не докончил и стал искать фуражку, ее нигде не было. Шимчик рассеянно улыбнулся.
   - Вы сегодня в гражданском, - напомнил ему Лазинский.
   - Верно, верно, забывчивость… - Улыбка сползла с его лица.
   - На основании чего вы можете предположить, что Баранка здесь нет?
   - Сейчас мне некогда, - ответил Шимчик. - Поймите, я, быть может, глупо опровергаю вчерашнюю свою точку зрения, все заставляет меня заняться этим… - Он глазами показал на стол. - Вас в самом деле ничто не поразило? Вам ничего не говорят эти вещи? - И, не получив ответа, он сказал со вздохом: - Жаль, жаль! - Шимчик казался печальным. Он распахнул дверь и крикнул: - Бренч! - И снова, громче: - Лейтенант Бренч!
   Явившемуся лейтенанту Шимчик отдал распоряжение поторопить со вскрытием и химическим анализом, соединиться с криминалистами и узнать, не обнаружено ли что-нибудь ими, приказать Веберу и Смутному опечатать кабинет инженера Голиана, узнать адреса ближайших сотрудников Бауманна, принести их личные дела, личное дело Голиана и Бауманна тоже.
   - От Станковича еще не поступало никаких сведений?
   Едва Бренч ответил «нет», как зазвонил телефон, Лазинский снял трубку и кивнул: он.
   - Станкович?
   - Станкович, товарищ капитан.
   - Дайте.
   Шимчик взял трубку и услышал: «Бауманн сидит в привокзальном ресторане, пообедал, пьет пиво, заказал ром».
   - Ему этот ром уже принесли?
   - Нет, сидит и ждет, вид у него расстроенный.
   - У него что-нибудь есть с собой?
   - Ничего, кроме портфеля.
   - Сейчас отходит какой-нибудь поезд?
   - Нет, - ответил Станкович. - В пятнадцать ноль пять скорый до Праги, после него пассажирский до Вруток. До тех пор - никаких.
   - Отлично, времени у нас достаточно. Ждите меня без малого в три на вокзале. Если ваш подопечный уйдет, позвоните, - нет, не сюда, погодите, сейчас скажу.
   Он взял телефонную книгу, полистал, нашел и сказал в трубку:
   - Номер 29343. Записали? Да, конечно.
   Лазинский лениво поднялся.
   - Где это? - спросил он.
   - Боттова улица. Квартира Голиана.
   - А что если там никого нет?
   - Позвоните, проверьте, - предложил Шимчик.
   Лазинский набрал номер, кто-то сказал «алло», Лазинский не ответил и положил трубку.
   - Лейтенант, - приказал Шимчик, - вызовите машину.
   Когда Бренч вышел, он поинтересовался:
   - Вы поедете со мной?
   - Конечно. - Монаха-чревоугодника как не бывало, перед Шимчиком стоял мужчина с твердым взглядом: - Шнирке занимаюсь я. Вы сами об этом вчера официально заявили.
   - Но аварией занимаюсь я. И Голиана тоже беру я.
   - Официально? - Лазинский не хотел заходить слишком далеко и, чтобы снять напряжение, достал леденец.
   Капитан понял и, сказав: «Да», повернулся и пошел. Лазинский, сжав губы, двинулся следом.
   В служебной машине было жарко, как в аду.
 

6

 
   Они вошли в темную неуютную прихожую. Анна Голианова зажгла свет, и они смогли разглядеть ее: стареющая женщина с глубоко запавшими испуганными глазами. Она, вероятно, стеснялась своей робости и, стараясь подавить ее, улыбнулась.
   - Что вам угодно? - прошептала она, не поднимая глаз.
   Казалось, женщина едва держится на ногах. Словно все уже знает. Шимчик подумал: вероятно, директор живет в этом же доме.
   Он спросил:
   - Вы уже знаете?
   Взгляд женщины не поднялся выше его груди.
   - Нет. А что я должна знать?
   - Относительно вашего брата.
   - Что-нибудь случилось?
   Капитан все еще не мог допустить, что Голианова ничего не знает. Он спросил:
   - Кто вам сообщил? - И хотя она отрицательно качала головой, продолжал настаивать: - Директор Сага?
   - Нет, - ответила женщина. - Я его не видела.
   Он никак не мог понять ее испуга, и вдруг его осенило: виной всему их удостоверения!
   Когда-то, когда ее брат сбежал, наверняка к ней изо дня в день ходили, расспрашивали, делали обыски…
   Шимчик решил сказать ей правду:
   - Ваш брат погиб. Его машина налетела на дерево, на старую черешню. За Михалянами. Возле распятия, может быть, вы знаете эти места…
   Прихожая была маленькая, без окон. Анна Голианова стояла под равнодушной лампой, заключенной в шар из молочного стекла. Плечи ее тряслись. Прошло несколько секунд, и капитану казалось, будто он слышит, как их отстукивают чьи-то часы - Лазинского или его, - на запястье женщины не было ничего, даже дешевого браслета.
   - Очень сожалеем, но это так, - добавил Лазинский. - Смерть наступила мгновенно, он не страдал… Тело находится в прозекторской.
   Анна Голианова кивнула. Глаза ее были сухими.
   - Это была авария, несчастный случай. Возможно, он был чем-то взволнован или…
   Они смотрели на женщину. Та опустила голову и, снова кивнув, застыла на месте.
   - Вы не знаете… - несмело спросил Шимчик, - почему?
   - Нет, - ответила женщина. - Не знаю, я ничего не знаю. Ее сразу бессильно повисшие не по-женски грубые руки торчали из коротких рукавов темно-красного платья.
   - Утром он сказал мне, что ночью выпил. Завтракать не стал, только молока… И еще сказал, что в столовой поест рыбы… Сказал, что, когда вернулся, хотел и со мной чокнуться, но в моей комнате уже не было света… Что вам еще угодно?
   - Да, мы понимаем, - извинился Шимчик, - вы хотите остаться одна, но у нас к вам есть несколько вопросов. - С кем он ночью пил?
   - Он встречался с некоей Бачовой… Зубной врач из Михалян, сказал, что выпил с ней. Где - не упоминал, но наверняка у нее.
   - Часто они там выпивали?
   Анна ответила, что не знает.
   - Пожалуйста, - настаивал Шимчик, - припомните.
   - Не помню.
   - Вы не знаете, по какому поводу он пил именно вчера?
   Она снова хотела ответить «нет», но потом передумала, повернулась и растворила узкие, когда-то белые, давно не крашенные двери.
   - Войдите, - попросила она, - я должна сесть.
   Они вошли в комнату, женщина предложила им кресла, а сама опустилась на кровать. Комната была маленькая с низким длинным окном, за окном - яблоня и два куста смородины, шиповник, на клумбе стоял глиняный улыбающийся гном в красной шапочке. В комнате - шкаф, комод, на нем салфеточки и транзистор, керамика и резная деревянная тарелочка. Несколько книг, табуретка, фотография в серебряной рамке: уголок сада, забор, домик, пестрый луг. Ретушированные облака. Прозрачный полдень ранней осени; от фотографии исходило умиротворение, которое обычно сопровождает прошлое.
   - Мне кажется, я знаю, что его взволновало, - выдавила Анна Голианова, голос ее стал хриплым. - Брат получил открытку от бывшей жены. Они разошлись… Она писала, что тоскует, хочет вернуться. Может быть, брат все еще любил ее, он никогда ни с кем об этом не говорил, и со мной тоже, но я убеждена, что он думал о ней часто - скрывал это, делал вид… Вчера приехал с работы, и я тут же сказала про открытку, сначала он притворялся, что это его не интересует, прочтет, мол, потом, но я ему выпалила, о чем Вера пишет, и он ушел, сказав, что на почту… В полночь его еще дома не было, до половины десятого его здесь ждал пан директор Сага… Брат вернулся около часа, я не спала…
   Женщина умолкла. Плотно сжатые бледные губы, около носа и рта четко проступают морщины - горькие и преждевременные.
   - Вы не любите ее, не так ли? - спросил Шимчик.
   - Это не имеет значения.
   - За то, что она осталась, - Лазинский сделал паузу, - осталась там?
   Голианова молчала, потом шепнула:
   - Наоборот. Это меня радовало.
   - Она иногда писала? С тех пор, как ваш брат вернулся?
   - Да, сначала. Когда Дежо сообщил ей, что хочет подать на развод, она настаивала, чтоб он не делал этого, просила, долго не хотела согласиться… И позже иногда писала, но только поздравительные открытки к рождеству, изредка из поездок, но последние четыре года писать совсем перестала.
   Она заметила, что Лазинский кивнул.
   - Вы эту открытку читали? Она была у пана инженера с собой, - объяснил Шимчик.
   - Дежо держался так, будто ничего не произошло, - прошептала Анна. - В моем присутствии - я ведь боялась… Еще утром он утверждал, что Вера не приедет, раздумает… Мне казалось, он верит своим словам, теперь я вижу, нет, не верил. Мучился, потому и выпил. С Бачовой, конечно. Вероятно, его чувство к ней было более серьезным, чем я предполагала… хотя он давал мне это понять, когда говорил о ней.
   - Он часто вспоминал о бывшей жене?
   Женщина достала платок.
   - Нет, совсем не вспоминал. Он был человеком не скрытным, но не терпел, чтобы вмешивались в его интимную жизнь - интимным он считал все, что касается женщин. Особенно с тех пор, как развелся. Словно, -она колебалась или не смогла сразу найти слово и умолкла, - словно извинялся перед Верой, что разошелся с ней и бросил ее в Германии.
   - Ваш брат настаивал, чтобы она вернулась?
   Анна вытерла глаза и ответила:
   - Нет. Может быть, он хотел этого, наверняка хотел. Но в то время они уже вместе не жили.
   - Следовательно, вы полагаете, - обобщил Шимчик, - что единственной причиной его волнения была открытка?
   - Думаю, что да.
   - Как он держался, когда прочел ее?
   - Я не видела, я ушла. Сказала, что открытка лежит на столе, но Дежо только заглянул в свою комнату, даже в руки ее не взял и ушел.
   - И больше не возвращался?
   - Нет, только ночью.
   - Но ее содержание было инженеру Голиану известно?
   Анна кивнула в знак согласия.
   - Куда он направился? На почту?
   - Да, хотел отправить телеграмму.
   - Не говорил, какого содержания и кому?
   - Нет. - В голосе ее была беспомощность. - Но вы ведь можете выяснить…
   - Да, - согласился Шимчик, а Лазинский поднялся. Его невозмутимое лицо сейчас казалось печальным, как лицо участливого доброго соседа, готового понять и помочь.
   «Из тебя получился бы неплохой артист, - мелькнула у Шимчика злорадная мысль, - хотя и переигрываешь, когда, склонясь, подаешь ей руку и говоришь: «Примите наше искреннее соболезнование. То, что случилось с вашим братом…»
   Анна Голианова, поспешно выдавив «благодарю», отвернулась. Они вышли в прихожую. Шимчик, указав на двери, спросил:
   - Это его комната?
   - Да. Хотите посмотреть?
   Он кивнул и, войдя, спросил:
   - Где лежала открытка?
   - Там. - Голианова показала на письменный стол, стоящий метрах в трех от двери. - Еще утром она там была, в полдень уже нет. Я звонила ему из школы, мне сказали - ушел, я решила, что домой, и поторопилась вернуться. Когда это случилось?..
   - В половине двенадцатого, - ответил Лазинский.
   - Я звонила без малого в двенадцать, значит, его уже… Я вернулась домой в час… В кухне, в сумке у меня лососевые консервы… купила… Дежо их любил…
   Комната инженера Голиана была больше и светлее, чем комната сестры. За окном - садовая калитка, улица, дом, в нижнем этаже которого был магазинчик. Шимчик представил себе погибшего. Он, вероятно, сиживал здесь, на единственном стуле у письменного стола, лицом к окну. Что он видел перед собой? Здесь всегда так сыро и холодно? Полка с книгами в потрепанных переплетах, дешевый чернильный прибор, медное пресс-папье и неожиданно светлый среди темной мебели ящик для постельного белья.
   «Комната ожидания, - подумал Шимчик, - чего же он ждал? Чего? Или это было убежище человека, замкнувшегося в себе, которого ничто уже больше не интересует?..»
   На стене олеографии: сидящий на скале Иисус, на другой - Юдифь, в ее руках отсеченная голова в шлеме. Юдифь улыбается кому-то. Христос тоже.
   Стареющему Шимчику вдруг стало казаться, что ему. Он переступил с ноги на ногу и нарушил тишину:
   - Извините. Откуда пан Голиан родом?
   - Из Гемера.
   - Из Тисовца?
   - Да.
   - Я об этом не знал, - удивился он, будто что-то припоминая. - Он никогда мне об этом не говорил. Странно.
   Женщина удивленно спросила:
   - Вы знали Дежо?
   - Да, когда-то мы встречались. Я знаю многих с химзавода, товарища Сагу, Бауманна…
   Капитан заметил: на имя Бауманн она не обратила особого внимания.
   - Поэтому меня и послали к вам. Поверьте, тяжелая обязанность приносить людям горькие сообщения.
   Он простился и направился к выходу, Лазинский еще раз пробормотал: «…искренние соболезнования…», женщина проводила их и захлопнула дверь. Шимчик остановился и прислушался: в квартире стояла тишина. И вдруг раздались прерывистые рыдания, страшный нечеловеческий крик.
   Внизу, у машины, капитан сказал Лазинскому:
   - В присутствии сестры он на открытку не реагировал. У Бачовой, вероятно, да…
   Было без четверти три. Жара и безветрие. Деревья застыли как памятники.
 

7

 
   - Сидит и тянет вторую рюмку рома, - сообщил Станкович. - Только что позвал официанта и заказал третью.
   Они подошли к широким застекленным дверям ресторана и увидели ром на нечистом, в пятнах подносике. Инженер Бауманн медленно отпил и закрыл ладонями лицо, было ясно, что он не слышит объявления о прибытии пражского скорого на второй путь.
   - Подождем, - сказал Шимчик и отошел от двери. - Может быть, кого-нибудь встречает или сам куда-нибудь едет,
   - Навряд ли, - возразил Лазинский, - тогда бы он уже расплачивался.
   - Ему никто не звонил? Он тоже никуда? Все сидел и пил?
   - Да, - подтвердил Станкович.
   - Вы поинтересовались у официанта, он часто здесь бывает?
   - Только собрался, слышу, он спрашивает, где туалет, я решил, что он здесь впервые.
   - Он ходил в туалет?
   - Да, - ответил Станкович, - я за ним следом, но он меня не заметил, хотя мы там были только вдвоем.
   У кассы несколько человек дожидались билетов. Шимчик закурил. Немолодой, но и нестарый человек с плащом через плечо и портфелем в руках подошел и попросил прикурить. Шимчик достал зажигалку, их глаза встретились. Капитан увидел невыразительное, равнодушное лицо. «Ему следовало бы побриться, - мелькнула мысль, - бородой оброс».
   - Вы с ним будете говорить? - спросил Лазинский, имея в виду Бауманна, и проводил взглядом уходящего человека с портфелем и плащом.
   - Хочу видеть, как он воспримет известие об аварии.
   - Удостоверение предъявите?
   - Конечно. Не люблю играть в прятки.
   Человек с портфелем и плащом вышел из зала и остановился на перроне; в нескольких шагах от него стояли цыганка с красивым саквояжем в руках, рядом парень с девушкой, парень гладил по щеке девушку, девушка пыталась улыбнуться и мяла в руках платочек. Радио вещало: «На второй путь прибывает скорый, следующий до Праги… на второй путь прибывает…»
   Станкович сказал:
   - В такую жарищу - алкоголь. Я тоже не прочь выпить, но только под рождество. А может, он хочет напиться?
   - Возможно, у него запой, - ответил Шимчик. - Кто его знает. У всех свои заботы. Слушайте-ка, оставьте Бауманна и подскочите к Бренчу. В кабинете Лазинского на столе лежит портфель. Мой портфель. Пускай Бренч достанет оттуда папку - в ней пакет с документацией и бумаги Голиана - и отдаст сравнить отпечатки пальцев. Во-первых, будут ли обнаружены одинаковые, во-вторых, есть ли на бумагах, что в пакете, отпечатки пальцев Голиана.
   Парень поцеловал девушку, цыганка обогнала человека с портфелем и плащом - она влезла в вагон первая, парень - последний. За ним - проводник. Девушка опустила голову.
   - Так, - сказал Лазинский, когда скорый ушел, - вот мы все и прошляпили.
   - Что, что же это мы прошляпили? Объясните, пожалуйста. - Шимчик думал сейчас только о Бауманне.
   - Я насчет Шнирке, товарищ капитан, о его фотографии и словесном портрете. Я смотрел на человека, который у вас прикуривал, и меня как током ударило… Мысль достаточно наивная, но ведь это мог быть и Шнирке, ведь подобных ординарных физиономий, как у этого, в нашей стране наберется по меньшей мере полмиллиона, и наш словесный портрет сидит как влитой на ком угодно. Наши ребята потеют, а господин Шнирке уходит у них из-под носа!
   - А если этот Шнирке пойдет по адресам, известным Вондре и его молодцам?
   - Адрес Голиана тоже был Шнирке знаком, - сказал Лазинский. - Мог быть по крайней мере…
   - Конечно.
   Шимчик чему-то усмехнулся и, сказав: «Пошли», отбросил сигарету. В ресторане (Бауманн не заметил, что они остановились перед его столом) тон капитана сразу стал официальным:
   - Мы должны вам кое-что сообщить, товарищ Бауманн. Мы из госбезопасности, вот наши документы.
   Ответом ему было движение руки перед закрытыми глазами, пальцы задрожали, так и не коснувшись рюмки…
   - Инженер Голиан попал в аварию. Смерть наступила мгновенно.
   Старик, вздрогнув, распрямился. Пальцы схватили рюмку. Он, часто моргая, смотрел на толстого капитана. Поднес рюмку ко рту, но Шимчик его придержал:
   - Нет, нет, вам хватит!
   - Да, - прошептал Бауманн и опять сгорбился: - Несколько часов назад мы… - Он умолк и отодвинул рюмку,
   - Мы знаем, потому и пришли.
   - Значит, директор вам все-таки сказал.
   - Конечно, - вмешался Лазинский. - Куда вы поехали с завода вместе с Голианом?
   - В общем-то никуда, только… Мне надо было поговорить с ним, я нашел его на телефонной станции, он не хотел… Мы ездили по породу, потом он меня высадил, сказал, что поговорим вечером или завтра… Теперь уже никогда…
   - И слава богу, не так ли? - холодно спросил Шимчик.
   Бауманн покачал головой и жалко улыбнулся. Он не понял, что капитан хотел этим сказать.
   - Речь шла о вашем открытии?
   - Да.
   - Вчера он присвоил вашу формулу?
   - Да.
   - Это важная формула?
   - Пустяк не станут красть, - пробормотал Бауманн.
   - Вы хотели, чтобы он вернул вам этот листок или что у вас там было?
   - Пожалуй, нет. Сперва хотел, а потом уже нет… - прозвучало приглушенно.
   Капитан замолчал и только пристально смотрел на человека, сидящего перед ним. Тот не был пьян, глаза его оставались ясными и прозрачными, но взгляд их был как бы обращен в себя - Бауманн был далеко, в том краю, куда им входа не было. Лазинский понял это раньше, чем Шимчик.
   - Вы себя плохо чувствуете? - спросил он.
   - Нет, ничего… Последнее время мне постоянно плохо… Даже не в работе дело, поймите, я в ней видел, я искал… Это была навязчивая идея, я, словно мальчишка, сидел над мыльной водой и дул в соломинку, пузырики летели… но потом они стали лопаться и я… но… - Он глубоко вздохнул. - К его смерти это не имеет никакого отношения.
   - Выпейте, - предложил Лазинский, - но только глоточек.
   Ресторан был высоким, неуютным и грязным. В узких вазочках из дешевого стекла торчали крикливо-красные искусственные маки. На стенах висели виды Татр с озерами, под ними зеркала, в которых отражались лица немногочисленных посетителей и задик официантки. Пахло пивом, салом, капустной похлебкой и подгоревшим бараньим гуляшом.
   - Спасибо, - ответил Бауманн и отхлебнул из рюмки. - Я хотел Голиану утром все объяснить, просил у него прощения за то, что ходил к Саге, а Сага наверняка… Ведь в его положении, с его прошлым и всем… Он ответил, что поздно. Я никогда не забуду, как он на меня посмотрел…
   Бауманн выпрямился и повернулся к Лазинскому.
   - У меня не было сил пойти обратно на работу, - прошептал он, - не хватило сил, я бродил по городу, а потом очутился здесь. У меня было плохое предчувствие, Дежо Голиан - истерик… И вот - катастрофа… Вы хотите меня арестовать?
   - Ну что вы, - сказал Шимчик. - В котором часу вы расстались?
   - Не имею представления, но, кажется, не поздно.
   - Не поздно? Как вас понимать?
   - Да так. Я не смотрел на часы, - покорно ответил Бауманн.
   - Где вы расстались?
   - Голиан живет в зеленом районе, кажется, где-то там.
   - Недалеко от дома директора?
   - Пожалуй, да. Кажется… Ага, припоминаю: он высадил меня на улице Красной Армии, недалеко от закусочной. Да, перед закусочной, а потом медленно поехал дальше.
   - Медленно?
   - Очень медленно.
   - Куда?
   - Не могу вам сказать, потому что он снова остановился возле бензоколонки и стал заправляться.
   - Сколько он набрал бензина? Вы не знаете?
   - Я был довольно далеко от колонки, - ответил инженер Бауманн.
   Шимчик кивнул. Он был явно доволен.
   - Спасибо, - сказал он. - Но вам лучше больше не пить. Вам следовало бы прилечь.
   Старый инженер кивнул в знак согласия. Когда за Шимчиком закрывались стеклянные двери, он уже доставал деньги. Подносик с недопитым ромом стоял на противоположном конце длинного пустого стола, накрытого несвежей белой скатертью.
   - Может быть, вы напрасно вспугнули его, - заметил Лазинский, - вдруг он замешан в этой катастрофе.
   Шимчик молча посмотрел на него. Цирковой тигр прыгал сквозь огненное кольцо. Где-то гудел паровоз. Неподалеку стояли двое, они смеялись; Шимчик услышал обрывок анекдота.
 
   Когда они вернулись, на столе у Шимчика лежало медицинское заключение о результатах вскрытия. Шимчик прочел его вслух и тут же отложил - несколько коротких профессиональных фраз ему ничего не говорили. Он попросил коллегу поторопить криминалистов. Лазинский набирал номер, а капитан разглядывал его небольшие розовые руки с коротко остриженными, ухоженными ногтями. В голосе Лазинского была заинтересованность человека, по уши ушедшего в работу. Шимчик подумал: действительно ли он настолько поглощен делом? Действительно ли он верит, что Шнирке сейчас в Чехословакии? Может быть, это я ошибаюсь, предполагая, что тревога ложная? Смерть Голиана и все, что ей предшествовало… что мне, собственно, об этом известно? Чему приписать безразличие инженера к открытке от бывшей жены? Только лишь исчезновению формулы и ссоре с Бауманном? Не скрывается ли за его поведением что-то совсем иное? Не спугнул ли его вчера Лазинский, договорившись о встрече? А может быть, прав Сага, полагая, что старик Бауманн интриговал против Голиана? Если это так и Голиан поэтому вернул ключ - что значат бумаги в его портфеле, институтский диплом и неотправленные три тысячи сестре? Неотправленные! Почему он собирался отправлять их почтой, ведь проще лично… Может быть, сегодняшний разговор с Бауманном в машине? Незадолго до этого Голиан разговаривал с Лазинским, вертел в руках коробочку, в которой после его смерти была обнаружена земля - он наверняка положил ее туда сам, после того, как ушел с завода, но почему он захватил эту коробочку с собой? Его нервозность, когда он незадолго перед смертью просил Бачову встретиться с ним? Что он хотел сказать ей, почему не сказал накануне вечером? Может быть, просто забыл, а если нет, то зачем к ней вернулся? Сплошные вопросы: все возможные ответы расплывчаты, лишены логики; он - капитан взглянул на Лазинского, - наверное, уже нашел какую-то взаимосвязь, хотя считает, что за всем этим стоит Шнирке. Или я ошибаюсь?
   Лазинский повесил трубку и сказал:
   - Сейчас приедет Гаверла из криминального и привезет врача. Он там уже давно сидит, считает, что это убийство.
   Лысеющая голова капитана медленно повернулась к говорящему:
   - Кто это утверждает? Гаверла или врач?
   - Лейтенант Гаверла, товарищ капитан.
   - Отравление содержимым ампулы?
   - Не могу сказать. Говорит, обнаружены отпечатки пальцев. Вместе с ними приедет лейтенант Бренч.
   - Бренч? - обрадовался Шимчик. - Отлично, вероятно, все-таки речь идет о других отпечатках пальцев.
   Капитан сидел, как школьник, руки на столе, перед ним - предметы из портфеля погибшего и чашка от кофе, который он выпил по приезде из Михалян. На дне чашки осталась гуща. «На кофейной гуще гадают, - пришла ему в голову мысль, - фантазируют, отыскивают желаемое, принимая его за действительное. Игра… не гадаем ли и мы, смешивая воедино факты, рассуждения и догадки? Но если это убийство, идет ва-банк тот, кто сегодня убил».