Ваг Юрай. Катастрофа на шоссе

   …Услышав стук затворяемой двери, Лазинский замер: Анна Голианова стояла в серебристом лунном свете и смотрела во тьму плохо освещенной узкой улочки. На ней было надето пальто и шляпа, она стояла сгорбившись, прислушиваясь и что-то высматривала. Сколько это длилось, минуту, две, он не знал, - ее неподвижность казалась бесконечной. Хотелось взглянуть на часы, но, боясь выдать свое присутствие, он не шевелился и сдерживал дыхание. Сестра Голиана наконец сдвинулась с места. Миновала сад, выбралась за калитку, свернула направо и, держась совсем близко к ограде, осторожно и поспешно удалялась от дома.
   Ждать больше нельзя. Лазинский выскользнул из своего укрытия и остановился в тени дома. Быстро сориентировавшись, он двинулся следом за ней. Анна Голианова едва тащилась между притихшими домами.
   Вдруг она остановилась, огляделась и прислушалась - ничего, лишь где-то очень далеко на стыках рельсов прогромыхал поезд. Женщина двинулась вперед, и Лазинский скорее угадал, чем увидел металлические бачки для мусора. Женщина приподняла крышку, и с глухим стуком один за другим в бачок упали два предмета. Крышка бачка захлопнулась. Анна Голианова возвращалась. В саду она задержалась и посмотрела наверх: в окнах директора было темно, она отперла и снова заперла двери.
   Лазинский ждал еще минут пятнадцать. Свет из витрины магазинчика на площади позволил разобрать надпись на банках: «Full cream condensed milk. Swiss made» - сгущенное молоко! Банки не распечатаны.
   Около полуночи банки были уже у Шимчика. Лазинский молча положил их на стол и сказал:
   - Допускаю, что кое в чем я заблуждался.
   - В чем же? - Шимчик отхлебнул кофе.
   - Голиан-таки перехитрил наших пражских коллег. Мне не ясно, зачем он назвал им Шнирке, хотя, возможно, поддерживал с ним постоянную связь.
   - Из-за этих двух банок сгущенки?
   - Товарищ капитан, в них, безусловно, что-то есть. Между прочим, я отправил на Боттову улицу Вебера, Анна Голианова банки не просто выбросила, не исключено, что за ними кто-нибудь явится.
   - Уж не Шнирке ли? Лазинский сел.
   - Да.
   - Не верьте в привидения, коллега. Чем быстрее вы поймете, что его здесь вовсе не было и что Голиана он не убивал, тем лучше. С Вондрой я говорил, доложил ваши соображения насчет западного экспресса. Вондра редко кого-нибудь хвалит, но о вас высказывался положительно, сказал, что вы чрезвычайно проницательны. - Шимчик улыбнулся и приказал: - Ступайте с этими банками вниз, пусть их проверят, а сами возвращайтесь, я хочу сообщить вам кое-какие новости. И попрошу: принесите все магнитофонные записи, и в том числе запись вашего утреннего разговора с Голианом. Я пробуду здесь всю ночь, я и жену предупредил об этом.
   Шимчик, сгорбившись, сидел за столом, перед ним чашка с неизменным кофе и «Фольксштимме», портфель погибшего инженера и пепельница, полная окурков. Настольная лампа освещала казенный чернильный прибор, зеленый сейф, кресла и секретер и красную дорожку ковра с распластавшейся керамической черепахой.
   - Вот и я, - сказал Лазинский, - Храстек при мне открыл банки. В каждой было настоящее сгущенное молоко, а в нем пленка.
   - Какая? - Шимчик выпрямился.
   - Микропленка. Он побежал в лабораторию проявлять. Обещал сообщить, как только проявит. Что с вами, товарищ капитан? Вам плохо?
   - Нет, нет, это пройдет, - ответил Шимчик. - Давайте по порядку.
   Они разобрали разговор с Бауманном и прослушали магнитофонную запись вечерней беседы с Сагой.
   - Рассуждая о причинах обмена Голианом квартиры, мы не должны забывать о том факте, что Ульрих сбежал за границу. Это может играть какую-то роль в данном деле, хотя и не обязательно. Однако во всем следует основательно разобраться, особого труда это не составит. Голиан, вернувшись из Мюнхена, попросился сюда, к нам. Ну, что ж, его право - хотел быть с сестрой, Анна к этому времени уже жила здесь, хотя и в полуподвале. Но если бы оказалось… Погодите, может быть, мы все узнаем сейчас же.
   Он взял телефонную книгу и набрал номер. На другом конце провода ответил сонный женский голос. Шимчик назвал себя и попросил позвать к телефону мужа.
   - Это вы, товарищ Сага?
   - Я. Тебе чего? Я уже сплю.
   - Извини. - В тоне Шимчика не было раскаяния. - Мне надо разобраться в истории с квартирой инженера Голиана. Речь пойдет не о последней, а о той, другой. Голиан, когда вернулся из Германии, подавал заявление на квартиру?
   - Инженер? Ну, конечно, в горсовет, мне об этом сразу же сообщили. Ему ответили, что нет никакой надежды.
   - Ответили, как только он подал заявление?
   - Вероятно.
   - Ну, а дальше как было дело?
   - Не могу тебе сказать, не знаю. Но думаю, что Голиан с этим смирился.
   - Почему ты так считаешь?
   - Почти на каждом собрании речь идет о жилплощади. Положение сложное, за Голиана никто не ходатайствовал. Он и сам не очень-то просил. Наверное, понимал, что есть более нуждающиеся, есть очередники, да и по другим причинам ему светит мало. Хотя бы из-за жены, она ведь осталась в Германии, а они к тому времени еще не были разведены…
   - Понятно. И еще один вопросик, коль скоро я тебя разбудил… Помнишь о том, что ты когда-то привез Донатам из Вены консервы?
   - Не Донатам, а девочке, - не очень уверенно возразил Сага.
   - Пускай девочке, какая разница. Что это были за консервы?
   - Почем мне знать… кажется… Нет, не сардины и не мясо, внутри что-то плескалось… Точно не помню, пожалуй, фруктовый сок.
   - Гм, а сгущенное молоко не могло быть?
   - Возможно, - допустил директор, - две продолговатые банки, то ли сок, то ли молоко.
   - Значит, две банки.
   - Две, - решительно сказал Сага.
   - Ты передал их девочке из рук в руки?
   - Конечно. И шоколад и остальное.
   - И что она?
   - Поблагодарила и все. Шоколад схватила и тут же стала грызть, а консервы взяла та женщина.
   - Понесла в чулан?
   - Не знаю, наверное, унесла в чулан.
   - Она унесла только консервы?
   - Насколько мне запомнилось - да, - сказал Сага, - но я все время наблюдал за девочкой, для нее существовал лишь шоколад, она ела и смеялась, я еще подумал: бедняжка - уж очень она бледненькая.
   - А сами Донаты?
   - Квартира великолепная. Обстановка, ковры, цветы… одеты… Они же не знали, что я приду.
   - А какая тогда была погода, не помнишь?
   - Точно не помню, но дождь не лил, это уж факт. В парке перед Авионом играли дети, кормили голубей… Начало мая - пятого-шестого, пополудни. Кажется, так.
   Он расчувствовался. Словно бы через два года все еще видел перед собой майский садик возле автобусной станции, голубей, скамейки, детей… «Его гложет совесть, - усмехнулся Шимчик - поет, лишь бы не молчать!»
   - Спасибо, - сказал он, - спокойной ночи, - и медленно положил трубку.
   Лазинский тоже усмехнулся.
   - Значит, банки были получены инженером от жены, - заметил он. - Через несколько лет после развода. Если Сага не лжет, то она просила ничего не говорить бывшему мужу об их встрече в Вене. Чтоб он, бедняга, не затосковал… Из Братиславы еще ничего не было?
   - Насчет Доната? Сообщили, ищут его, вроде бы ушел вечером с женой в кино. Так он сказал соседям.
   - А в его квартиру звонили?
   - Кто? Наши сотрудники или соседи?
   - Наши сотрудники.
   - Я думаю о ребенке, - ответил Лазинский колко. - Полагаю, что тринадцатилетние девочки не ходят вечером в кино. Наши сотрудники звонили, но им никто не открыл. Вам не сказали, в котором часу это было?
   - Говорили, что-то около половины десятого, наши собираются еще раз туда зайти.
   - Следовательно, мы можем предположить: первое, что у девочки очень крепкий сон и звонок не разбудил ее, второе - вчера вечером ее не было дома, и третье… - Лазинский умолк, - и третье, что девочка-камуфляж. Донаты от жены Голиана знали о том, что должен прийти Сага, и на этот день пригласили чужую девочку. Соседскую или с улицы. Естественно, лишь в том случае, если Сага не солгал.
   - В чем вы его подозреваете? - Шимчик быстро выпил кофе и отодвинул чашку.
   - Еще и сам не разобрался. Но Сага жил в одном доме с Ульрихом, потом с Голианом, привез из Вены эти банки. Он по ходу следствия постепенно сообщает все новые факты. Пока ведется следствие - по каплям, Я не могу избавиться от подозрения, что каждый раз, как только становится горячо…
   - Кому горячо? Ему?
   Лазинский пожал плечами.
   - Кто знает!
   - И еще кое-что: срочный телефонный разговор с Михалянами велся из переговорной в Карлтоне. Телефонистка сообщила, что вызывала женщина, уже немолодая, блондинка. Она эту женщину видит впервые и не обратила на нее внимания. На переговорной было много народу, шумно, люди вызывали Чехию, заграницу, разве упомнишь женщину, говорившую с какой-то деревней! Поиски, конечно, ведутся, но сомневаюсь, что удастся выяснить, кто она. С Донатом дело более верное - телеграмма у нас в руках, он не сможет утверждать, что не знает никакой Вероны. Бренч проверил, может быть, вас удивит, но Голиан действительно выиграл в спортлото двенадцать тысяч восемьсот шестьдесят крон. Сестра говорила правду. И еще мы сравнивали четвертые отпечатки пальцев на документации и отпечатки в «трабанте». Справа от шофера. Их оставил Бауманн, тут правда ваша. На документации - Сикора. Но только нас это не интересует, документация Бауманна - тоже камуфляж, - Шимчик победоносно взглянул на Лазинского, - как предполагал я.
   - Это ничего не меняет, а, с моей точки зрения, объясняет причину убийства. - Лазинский говорил размеренно: - Шнирке понял, что Голиан хочет его обмануть, вероятно, Голиан оказал, что я показывал ему фотографии, и тот не стал рисковать, рассудив, что его могут выдать…
   - Оставьте в покое Шнирке. Насчет Голиана вы уже промахнулись, не промахнитесь еще раз. Тот факт, что Голиан обманул наших сотрудников в Праге, еще не делает его чисто автоматически шпионом. И полученные от жены консервы - тоже. И даже то обстоятельство, что формулы переписал, безусловно, он, а не Сикора.
   - Честно говоря, не понимаю. - Лазинский поднялся со стула.
   - Я, честно говоря, тоже не совсем понимаю. Но почтовая открытка и еще некоторые детали не дают мне покоя. Например, эта австрийская газета и вечернее прощание Голиана с Бачовой. От официантки нам известно, что перед этим прощанием он напился. Если подсчитать весь выпитый им алкоголь за последние двенадцать-шестнадцать часов, то это составит внушительное количество и разнообразный ассортимент. Для активизировавшегося шпиона более чем достаточно. Бехеровка и бикавер, ронда и пиво, кроме того, еще и водка. И все - один или в обществе, где пить не обязательно. Сам покупал, сам платил. Дальше - новая рубашка, это заметил Гаверла. Он сказал Бренчу, что рубашка у Голиана была абсолютно новая, в ней даже булавка торчала - доказательство, что надета она в большой спешке. Купил он рубашку тоже второпях и без ведома сестры; та бы непременно все булавки вынула. И он, если б так не спешил, внимательно осмотрел бы рубашку, прежде чем надевать. - Шимчик улыбнулся, встал и, подойдя к умывальнику, вымыл чашку и напился воды. - Вот, значит, каковы дела, - сказал он с некоторым злорадством и вернулся к столу. - Есть еще кое-какие неясности, над ними надо еще пораскинуть мозгами. Спокойной ночи, ступайте-ка спать. Я вас жду к шести утра.
   Последние слова, несмотря на ироническую улыбку, звучали дружелюбно. Лазинский спросил:
   - Товарищ капитан, что мы будем делать с Анной Голиановой?
   - Понятно. Несчастные консервы - доказуемое соучастие и так далее… Пока оставим ее в покое, пусть выспится. Ответственность беру на себя, ведь она уже немолода, а вчера у нее погиб единственный брат…
   Он сидел, спрятав лицо в ладонях. Город за окном молчал, на площади каменная дева Мария караулила фонтан и газон с тюльпанами. На крыше ратуши зевал медный петух. На костеле у францисканцев пробило час.
   Лазинский ушел. Фотолаборатория была на первом этаже, Шимчик постучался. Лейтенант Храстек впустил его и сразу же начал:
   - Неиспользованная высокочувствительная французская микропленка. Если б и у нас выпускали такую, я бы с утра до ночи только и делал, что фотографировал!
 

13

 
   Утром Шимчик чувствовал себя совершенно разбитым; поспать удалось всего часа два, да и то скорчившись за столом. Вскоре после ухода Лазинского позвонил Храстек, они поговорили минут пятнадцать, а потом Шимчик позвал его выпить чашку кофе. Не хотелось сразу же приниматься за работу: магнитофонные записи, ожидание.
   Братислава, как видно, отложила Доната на утро, не имеет смысла настаивать, просить соединить… с кем? На лице его появилась горькая усмешка - забыл записать имена, «лейтенанты такие-то…»
   Венская газета… Вернувшись от Бауманна, он опять принялся изучать рубрику объявлений, но ничего нового не обнаружил. Может быть, Голиан сохранил эту газету чисто случайно? Или, сидя над ней, он просто возвращался в иной мир: Вена, кажется, немного похожа на Мюнхен, Голиан вспоминал о жене… Глупости. Просто эта дверь заперта для них замочком с секретом.
   Храстека, очевидно, мучили какие-то личные проблемы, и он не обнаруживал ни малейшего желания стать утешителем или советчиком. Шимчик пододвинул к нему «Працу» и «Фольксштимме» и, делая вид, что поглощен приготовлением кофе, внимательно наблюдал за лейтенантом. Лейтенант горячо взялся за дело.
   - Кажется, нашел, товарищ капитан! - Храстек победоносно смотрел на него. Шимчик вздрогнул.
   - Не может быть!
   - Нет, правда! - настаивал Храстек.
   Шимчик подошел к лейтенанту и стал следить за красным карандашом в его руках, который упирался в объявление. Капитан наизусть знал его словацкий перевод: «С прошлого воскресенья производится дешевая распродажа обоев. Большой выбор! Интересующиеся каталогом могут звонить по номеру 03484 или писать по адресу: Курт Коллер, Вена XI, почтовый ящик 20».
   - Это «Фольксштимме», - сказал лейтенант. - Обратите внимание на дату - одиннадцатое мая. За несколько дней до этого было объявление в «Праце»: ищем опытного инженера-химика. Номер объявления - 03484, та же цифра, что и номер телефона в «Фольксштимме». И объявление помещено в то самое воскресенье, о котором упоминается в «Фольксштимме». Случайное совпадение? И то, что ваш Голиан оставляет у себя обе газеты и даже подчеркивает объявление в «Праце», тоже случайность?
   - Поздравляю, - искренне обрадовался Шимчик и задумался: «Немецкое объявление означает приказ - Голиану следует принять место, указанное в «Праце». Он слушается приказа, набрасывает заявление об уходе, но почему-то его не подает. Что-нибудь случилось?» и продолжал вслух; - Ах я, старый тупица! Прикидывал, комбинировал, искал… Не разглядеть такой элементарный трюк. Не надо было даже сравнивать объявления, только телефон заметить, номер, начинающийся с нуля, более того, ведь номер-то телефона пятизначный! Но в Вене, где минимум миллион вызовов в день, меньше семизначных не может быть. Не заметить такую мелочь!..
   Он немного преувеличивал, просто хотел доставить парню удовольствие.
   Шимчику все время казалось, что дело не двигается с места. Капитан мучился, прослушивал магнитофонные записи допросов - его раздражал и собственный голос и большинство вопросов Лазинского, где почти за каждым, словно тень, стоял Шнирке. Единственное исключение составлял утренний разговор с Голианом, в нем отсутствовали и тень и намеки, просто Шнирке вошел в него, уже воплотившись в имя и профессию, - это была заслуга инженера. Один человек говорил о другом, знакомом ему человеке, говорил внешне спокойно, и в его корректных фразах лишь иногда проскальзывало беспокойство. Инженер был еще жив, вертел в руках какую-то коробочку, его «трабант» стоял внизу, во дворе, старая черешня находилась далеко, ампула с газом…
   У Шимчика вдруг мелькнула мысль: а вдруг ампула была тут же, в этой же комнате? В кармане, скажем? Коробочка с горстью земли… Лазинский долго отрицал возможность бегства Голиана - может быть, вещи в портфеле погибшего подтвердят иное?
   Лазинский с Бренчем явились в шесть часов, почти без опоздания. Шимчик показал им газеты с объявлениями. Лазинский прочел, выслушал объяснение, удовлетворенно кивнул и поинтересовался, что нового насчет Доната.
   - Ничего, я подожду сообщений, а вы ступайте на завод, один из вас пусть займется Стегликом, другой - Сикорой. Когда закончу - я к вам подъеду. Между прочим, хочу просить Гаверлу съездить в Михаляны. Мы вчера кое о чем забыли. Возможно, мелочь, но все-таки.
   - Вы о чем, товарищ капитан?
   - Да об этом сердитом мужике из дома Бачовой. Он говорил о Голиане в связи с каким-то ремонтом или починкой. Хочу выяснить подробности. Не шла ли речь о какой-то работе, сопровождаемой шумом.
   - Это имеет отношение к Бачовой? Она ведь должна была к этому времени вернуться домой.
   - Да. Этот дядька с ней в ссоре. Он из деревни. Деревенские обычно внимательны к соседям, которых недолюбливают.
   - Но он говорил, что не видел, чтоб она выходила.
   - Говорил, разве это резон? Он ведь мог в это время вместе с Голианом находиться в сарае.
   - И если действительно находился?
   - Если находился, значит, не мог видеть, как Бачова уходит, а если работа была шумной, то не мог слышать ее шагов. - Шимчик улыбнулся Бренчу. - Давайте, давайте, времени мало!
   Они ушли. Шимчик снял телефонную трубку. Гаверла сказал, что ничего срочного у него пока нет, сейчас доложит начальству и может выехать в Михаляны.
   - Доложите, - попросил капитан. - Похоже, что гибель Голиана скорее в вашей компетенции, чем в нашей. Но это еще надо выяснить. А пока - спасибо.
   Ему хотелось побыть одному. После разговора с Бауманном он понял, что эта бессонная ночь была одной из самых трудных в его жизни. Он размышлял о жестокости: может ли ненависть прятаться за любовью, за добротой лица? Что произошло? Предательство, более того, косвенное соучастие в убийстве? Или это лишь несчастное стечение обстоятельств? «Черт побери, вчера у Бауманна меня как обухом по голове ударило - сначала старик донес на Голиана, потом через Сагу же - на Сикору. Потом скорбел о смерти одного и спаивал другого - я от возмущения накричал на него… Сага не ошибся: деньги - единственное, что его интересует… А если я ошибаюсь, утверждая, что его документация, лежавшая в сейфе, липа и камуфляж? Это мое мнение, доказательств у меня нет».
   Братислава позвонила в половине девятого. Шимчик долго слушал, потом сказал:
   - Отлично, товарищ старший лейтенант, потерпите еще немного, я сейчас повторю, что вы мне доложили, а вы проверьте, все ли я запомнил: «Михаляны из Карлтона вызывала Далма Штаглова. Донат клянется, что ему она была представлена как Верона. Это тридцатитрехлетняя блондинка. Телефонистка ее узнала. Штаглова утверждает, что звонила в Михаляны из-за последнего взноса за «трабант». Голиан должен был его сделать еще в прошлом месяце. Она посылала письменное уведомление, но не получила ответа. Позавчера хотела звонить, но почувствовала себя плохо, отложила звонок на вчерашний день. Она знает, что утром у Голиана никого нет дома, на завод звонить не хотела, потому звонила к Бачовой. Ее удивило, что Голиан находится там, она лишь хотела передать ему все через Бачову. Голиан обещал выслать деньги телеграфом. Денег не выслал. Вот и все, что Штагловой известно. Она работает в Чедоке

^*, несколько раз побывала с туристами в Вене, почему из нее вдруг сделали Верону, она не знает, Голиану и Донату она известна под именем Далма. Доната встречала всего несколько раз. Около года назад их познакомил Голиан. Теперь давайте дальше: Донат с женой вчера вечером действительно были в кино, потом отправились в ресторан, вернулись во втором часу ночи. Они отрицают какое бы то ни было родство с бывшей женой инженера Голиана; ни ее сестры, ни племянницы не знают, никогда не получали посылок из Австрии, о Саге слышат впервые от вас… Допрос продолжается…» Сообщение Саги будет проверено, подумайте насчет обыска, особенно у Штагловой… Конец.
   Он положил телефонную трубку и протер глаза. Потом позвонил жене.
   - Да, - сказала она. - Владя сидит и занимается, встал в пять, с половины шестого возится с тетрадями…
 
   - Это происходило здесь. - Инженер Стеглик показал на прибор, который Лазинский видел впервые: стрелки, циферблат, несколько разноцветных кнопок, ручки. - Некоторое время с нами была лаборантка Токарова, она спросила Голиана, за что он ненавидит инженера Бауманна. Я разозлился, выпроводил ее, хотелось поговорить с Голианом наедине, понимаете, он нас вроде бы игнорировал, заглянет раза два в неделю и все, но вдруг, как только опыты достигли определенной стадии, он начал проявлять большой интерес, спрашивать, подтверждают ли тесты теорию, иногда нас высмеивал, иногда становился серьезным, как, например, позавчера, когда рассматривал металлическую пластинку…
   - Это мы уже записывали, - предупредил Лазинский и показал на магнитофон. - Он сказал вам, что открытие Бауманна - ворованное, потом говорил про американцев и Государственную премию и признался, что иногда за вами, как бы это сказать, ну, наблюдает, что ли.
   Молодой инженер с нездоровым желтым лицом кивнул в знак согласия и продолжал:
   - Он сидел вот здесь, на этом месте, потом встал, походил по лаборатории и, остановившись у окна - хотя, быть может, это пустяк, не знаю, стоит ли об этом говорить, - вдруг попросил у меня ключ.
   - Какой ключ? От чего?
   - От дачи, у меня домик под Грюном. Я сказал, что ключ у Сикоры. И что, пожалуйста, пусть возьмет. Мне показалось, что у него словно камень упал с сердца. Понимаете, он как-то странно выглядел, как будто… Перед тем как попросить ключ, он безо всякой причины начал вдруг хохотать…
   - Хотите сказать это? - Лазинский выразительно повертел пальцем у виска.
   - Почти, товарищ капитан. Вдруг ни с того ни с сего захохотал. Стоял у окна, смотрел…
   - И начал хохотать?
   - Да, но это не был веселый смех, скорее…
   - Договаривайте, договаривайте, - подбодрил его Лазинский.
   Инженер продолжал:
   - Он был будто в состоянии шока, так, словно вдруг увидел, ну, привидение, что ли.
   - Привидение? А где стояли вы?
   - Здесь. Или нет, вот тут.
   - Вы тоже посмотрели в окно? И что же там?
   - Ничего, товарищ капитан. Тополя, солнышко, вахтер торчит у проходной, а на скамейке, около той палатки, сидит какой-то тип.
   Лазинский выглянул из окна. Площадка перед воротами завода была пуста, далеко на горизонте спокойно синели горы, высоко в небе парила птица, где-то за спиной жужжали приборы; этот звук резко контрастировал с картиной солнечного утра, словно по свежей зеленой траве пробегала мрачная, ломаная тень.
   - Какой тип? - спросил Лазинский напряженно. - Опишите.
   - Ну… как вам сказать… какой-то парень.
   - Какой?
   - Обыкновенный. Плащ, портфель, а может, сумка.
   - Молодой?
   - Не разглядел. Вроде… молодой, не старый, это определенно.
   Магнитофонная лента бежала с кассеты на кассету, жужжанье приборов заглушало звук.
   - Значит, вы его не разглядели? Ничего подробней сказать не можете?
   - Не могу, товарищ капитан. Меня интересовал инженер Голиан.
   - Вы уверены, что Голиан заметил этого человека?
   - По-моему, да. Именно тогда он расхохотался.
   - Понятно, - протянул Лазинский. - И тут же попросил у вас ключ.
   - Да. От дачи. - Стеглик увидел довольную улыбку на лице собеседника. Магнитофон остановился.
   Инженер Сикора подтвердил, что дал Голиану ключ от дачи. Сначала у него было два ключа, но потом один куда-то запропастился и его не нашли.
   - Это было в апреле, - посетовал он, - теперь у меня нет ни одного.
   После выпивки у него невыносимо трещала голова. За те сорок пять минут, что Бренч допрашивал его, Сикора дважды принимал таблетки, боль не проходила, сумрак кабинета Саги, где они сидели, утомлял глаза, молоденький лейтенант впился в него как клещ. Сикора не понимал, чего он хочет, и невольно вздохнул с облегчением, когда в кабинет вошли Стеглик и Лазинский.
   - Голиан не говорил вам, зачем едет на дачу?
   - Мне - нет, может быть, Стеглику.
   - И мне тоже не говорил, - сказал Стеглик.
   Лазинский продолжал:
   - Вчера утром вы его видели? Говорили с ним?
   - Нет.
   - А вы?
   - Нет, - ответил Сикора.
   - Спасибо, - отпустил их Лазинский.
   Он подождал, пока за ними закроется дверь, и, попросив Бренча немедленно связаться по телефону с Шимчиком, быстро зашагал к вахтеру. Через десять минут он увидел голубую «победу» и рядом с водителем очень бледное лицо капитана. На широкую победоносную улыбку Лазинского Шимчик не отреагировал.
 
   Когда пришло сообщение о даче, Шимчик был на совещании. Извинившись, он вышел и поспешно позвонил Гаверле. Едва «победа» затормозила у ворот завода, подбежали Стеглик и Бренч, все расселись по машинам, Лазинский и Шимчик в одну, Бренч со Стегликом в другую.
   В голубой «победе» царило молчание, которое наконец нарушил Шимчик:
   - Ну, довольно триумфов, Бренч ничего не напутал? Давайте, докладывайте!
   - Я разговаривал с вахтером. Этот человек подходил к нему позавчера днем: Шнирке, собственной персоной.
   - Грассирует?
   - Нет, но сходство с фотографиями большое. Лет тридцати пяти, среднего роста, невыразительная, моложавая физиономия. Шатен, глаза карие. Портфель, плащ. Часа два просидел на скамейке и смотрел на ворота. Вахтеру сказал, что у него свидание с Боженой, фамилии не знает. По его поведению можно судить, что Голиана он не ждал, просто хотел, чтоб инженер его увидел. Так оно и получилось, Стеглик при этом случайно присутствовал, говорил, что с Голианом произошло нечто вроде шока, после чего он попросил ключ от дачи, но ключ был у Сикоры. Инженер пошел к Сикоре и ключ взял. Вчера утром он ключа не вернул, не мог, Шнирке еще оставался на даче… Вот и все. Стеглик лишь подтверждает то, что вчера утром вам говорил Сага. Извините, теперь-то вы верите?