— Я насчет того убийства, про которое напечатано в газете, — сказала женщина.
— Слушаю вас.
— А кто со мной говорит? — подозрительно спросила она.
— Помощник инспектора Скакке.
Женщина молчала, очевидно, что-то взвешивая.
— Помощник? А начальника, что, нету?
— Да, он вышел. Но вы можете говорить со мной. Я тоже занимаюсь этим делом. Ну, так что же вас тревожит? — Самому Скакке казалось, что его тон должен внушать доверие, но женщина, как видно, не совсем была убеждена в его компетентности.
— Пожалуй, лучше уж мне самой прийти, — торжественно сказала она. — Я тут недалеко живу.
— Да, пожалуйста, — приветливо сказал Скакке. — Спросите помощни…
— Может, и начальник к тому времени успеет вернуться, — добавила она и повесила трубку.
Прошло двенадцать минут. В дверь постучали. Если эта женщина во время разговора по телефону относилась к Скакке скептически, то теперь, увидев его, и вовсе, кажется, потеряла к нему полное доверие.
— Мне бы кого-нибудь постарше, — сказала она, словно выбирая товар в магазине.
— Весьма сожалею, — сухо сказал Скакке. — Но сейчас на этом посту нахожусь я. Садитесь, пожалуйста.
Он пододвинул стул чуть ближе к письменному столу, и женщина осторожно уселась на самый краешек. Она была маленькая, кругленькая, в светло-зеленом плаще и белой соломенной шляпе.
Вернувшись на свое место за столом, Скакке сказал:
— Итак, фру…
— Грёнгрен.
«Неужели бывают такие фамилии?» — подумал Скакке.
— Итак, фру Грёнгрен. Что вы можете сказать, о том происшествии в среду?
— Об убийстве, — сказала она. — Дело в том, что я видела убийцу. Хотя, конечно, тогда я не знала, что он убийца. Только когда в газете про это прочитала, поняла.
Скакке подался вперед, положив ладони на стол.
— Рассказывайте, — сказал он.
— Значит, так. Я ездила в Копенгаген за продуктами, а когда вернулась, встретила подругу и пила с ней кофе в Брэннуме, поэтому домой шла довольно поздно. Дошла до Мэларбрун, а на перекрестке красный свет горит. Я стою и жду. Это как раз напротив «Савоя». И вдруг вижу: человек какой-то из окна вылезает, из ресторана, я там бывала с племянником, так что знаю, что это ресторан. Вот паршивец, думаю, поел, а платить не хочет, через окно удирает. Но сделать-то ничего не могу, ведь красный свет горит, и никого поблизости нету.
— Вы видели, куда он потом направился?
— Конечно. Подошел к стоянке велосипедов возле гостиницы, сел на велосипед и поехал в сторону Дротнингторгет. Потом зеленый загорелся, но тогда я этого человека уже не видела, ладно, думаю, директор ресторана, наверное, не обеднеет, надо домой идти. Ну а когда перешла дорогу, вижу, из гостиницы люди выбегают, смотрят по сторонам. А его уж и след простыл.
— Вы можете описать этого человека? — спросил Скакке с плохо скрываемым нетерпением и раскрыл свою записную книжку.
— На вид ему лет этак тридцать-сорок. А может, и больше сорока, поскольку он лысоватый, не совсем плешивый, а редкие, значит, волосы. И темные. И костюм на нем коричневый, желтоватая такая рубашка и галстук не знаю какого цвета. Ботинки, по-моему, черные или коричневые, нет, точно, коричневые, раз костюм такой.
— Как он выглядел? Телосложение, черты лица, особые приметы?
Она задумалась.
— Он худой. И сам худой, и лицо тоже. Выглядел как обычный человек, только роста он довольно высокого. Нет, поменьше вас, конечно, но тоже длинный. Не знаю, что еще сказать.
Скакке молча сидел и смотрел на нее. Потом спросил:
— Когда вы потеряли его из вида? Где он в тот момент находился?
— У светофора, по-моему. На перекрестке у Бруксгатан. Там, видно, красный свет был. А потом загорелся зеленый. Я перешла дорогу, а он уехал.
— Хм, — сказал Скакке. — А вы видели, что за велосипед у него?
— Велосипед? Да обычный велосипед, кажется.
— Не заметили, какого цвета?
— Нет, — ответила фру Грёнгрен, покачав головой. — Ведь машины все время проезжали, заслоняли его.
— Так, — сказал Скакке. — Больше ничего не можете припомнить?
— Нет. Только то, что рассказала. А какое-нибудь вознаграждение мне за это будет?
— Не думаю, — сказал Скакке. — Помогать полиции — моральный долг общественности. Вы не могли бы оставить свой адрес и телефон, чтобы вас вызвать, если понадобитесь?
Женщина назвала свой адрес и номер телефона. Потом встала.
— Ну тогда до свидания, — сказала она. — А как вы думаете, в газете про меня напечатают?
— Вполне вероятно, — сказал Скакке, чтобы как-то ее утешить.
Он поднялся и проводил гостью до дверей.
— До свидания. И большое спасибо за помощь. И за беспокойство.
Он вернулся к письменному столу, но в это время дверь снова приоткрылась, и женщина просунула голову в щель.
— Да, вот еще что, — сказала она. — Прежде чем сесть на велосипед, он достал что-то из-за пазухи и сунул в картонную коробку на багажнике. Я совсем забыла сказать.
— Так, — сказал Скакке. — А вы случайно не видели, что это было? То, что он вынул из-за пазухи?
— Нет, он стоял вроде как отвернувшись. Но коробка была вот такого размера. Длиной почти с багажник и высотой сантиметров десять.
Скакке еще раз поблагодарил, и фру Грёнгрен ушла, на этот раз окончательно.
Он набрал номер телефона морского вокзала.
На обложке записной книжки еще тогда, когда она была совсем новой, его рукой было написано: «Помощник инспектора Б. Скакке». Ожидая ответа по телефону, он принялся пририсовывать перед этой надписью слово «Первый».
X
XI
— Слушаю вас.
— А кто со мной говорит? — подозрительно спросила она.
— Помощник инспектора Скакке.
Женщина молчала, очевидно, что-то взвешивая.
— Помощник? А начальника, что, нету?
— Да, он вышел. Но вы можете говорить со мной. Я тоже занимаюсь этим делом. Ну, так что же вас тревожит? — Самому Скакке казалось, что его тон должен внушать доверие, но женщина, как видно, не совсем была убеждена в его компетентности.
— Пожалуй, лучше уж мне самой прийти, — торжественно сказала она. — Я тут недалеко живу.
— Да, пожалуйста, — приветливо сказал Скакке. — Спросите помощни…
— Может, и начальник к тому времени успеет вернуться, — добавила она и повесила трубку.
Прошло двенадцать минут. В дверь постучали. Если эта женщина во время разговора по телефону относилась к Скакке скептически, то теперь, увидев его, и вовсе, кажется, потеряла к нему полное доверие.
— Мне бы кого-нибудь постарше, — сказала она, словно выбирая товар в магазине.
— Весьма сожалею, — сухо сказал Скакке. — Но сейчас на этом посту нахожусь я. Садитесь, пожалуйста.
Он пододвинул стул чуть ближе к письменному столу, и женщина осторожно уселась на самый краешек. Она была маленькая, кругленькая, в светло-зеленом плаще и белой соломенной шляпе.
Вернувшись на свое место за столом, Скакке сказал:
— Итак, фру…
— Грёнгрен.
«Неужели бывают такие фамилии?» — подумал Скакке.
— Итак, фру Грёнгрен. Что вы можете сказать, о том происшествии в среду?
— Об убийстве, — сказала она. — Дело в том, что я видела убийцу. Хотя, конечно, тогда я не знала, что он убийца. Только когда в газете про это прочитала, поняла.
Скакке подался вперед, положив ладони на стол.
— Рассказывайте, — сказал он.
— Значит, так. Я ездила в Копенгаген за продуктами, а когда вернулась, встретила подругу и пила с ней кофе в Брэннуме, поэтому домой шла довольно поздно. Дошла до Мэларбрун, а на перекрестке красный свет горит. Я стою и жду. Это как раз напротив «Савоя». И вдруг вижу: человек какой-то из окна вылезает, из ресторана, я там бывала с племянником, так что знаю, что это ресторан. Вот паршивец, думаю, поел, а платить не хочет, через окно удирает. Но сделать-то ничего не могу, ведь красный свет горит, и никого поблизости нету.
— Вы видели, куда он потом направился?
— Конечно. Подошел к стоянке велосипедов возле гостиницы, сел на велосипед и поехал в сторону Дротнингторгет. Потом зеленый загорелся, но тогда я этого человека уже не видела, ладно, думаю, директор ресторана, наверное, не обеднеет, надо домой идти. Ну а когда перешла дорогу, вижу, из гостиницы люди выбегают, смотрят по сторонам. А его уж и след простыл.
— Вы можете описать этого человека? — спросил Скакке с плохо скрываемым нетерпением и раскрыл свою записную книжку.
— На вид ему лет этак тридцать-сорок. А может, и больше сорока, поскольку он лысоватый, не совсем плешивый, а редкие, значит, волосы. И темные. И костюм на нем коричневый, желтоватая такая рубашка и галстук не знаю какого цвета. Ботинки, по-моему, черные или коричневые, нет, точно, коричневые, раз костюм такой.
— Как он выглядел? Телосложение, черты лица, особые приметы?
Она задумалась.
— Он худой. И сам худой, и лицо тоже. Выглядел как обычный человек, только роста он довольно высокого. Нет, поменьше вас, конечно, но тоже длинный. Не знаю, что еще сказать.
Скакке молча сидел и смотрел на нее. Потом спросил:
— Когда вы потеряли его из вида? Где он в тот момент находился?
— У светофора, по-моему. На перекрестке у Бруксгатан. Там, видно, красный свет был. А потом загорелся зеленый. Я перешла дорогу, а он уехал.
— Хм, — сказал Скакке. — А вы видели, что за велосипед у него?
— Велосипед? Да обычный велосипед, кажется.
— Не заметили, какого цвета?
— Нет, — ответила фру Грёнгрен, покачав головой. — Ведь машины все время проезжали, заслоняли его.
— Так, — сказал Скакке. — Больше ничего не можете припомнить?
— Нет. Только то, что рассказала. А какое-нибудь вознаграждение мне за это будет?
— Не думаю, — сказал Скакке. — Помогать полиции — моральный долг общественности. Вы не могли бы оставить свой адрес и телефон, чтобы вас вызвать, если понадобитесь?
Женщина назвала свой адрес и номер телефона. Потом встала.
— Ну тогда до свидания, — сказала она. — А как вы думаете, в газете про меня напечатают?
— Вполне вероятно, — сказал Скакке, чтобы как-то ее утешить.
Он поднялся и проводил гостью до дверей.
— До свидания. И большое спасибо за помощь. И за беспокойство.
Он вернулся к письменному столу, но в это время дверь снова приоткрылась, и женщина просунула голову в щель.
— Да, вот еще что, — сказала она. — Прежде чем сесть на велосипед, он достал что-то из-за пазухи и сунул в картонную коробку на багажнике. Я совсем забыла сказать.
— Так, — сказал Скакке. — А вы случайно не видели, что это было? То, что он вынул из-за пазухи?
— Нет, он стоял вроде как отвернувшись. Но коробка была вот такого размера. Длиной почти с багажник и высотой сантиметров десять.
Скакке еще раз поблагодарил, и фру Грёнгрен ушла, на этот раз окончательно.
Он набрал номер телефона морского вокзала.
На обложке записной книжки еще тогда, когда она была совсем новой, его рукой было написано: «Помощник инспектора Б. Скакке». Ожидая ответа по телефону, он принялся пририсовывать перед этой надписью слово «Первый».
X
Мартин Бек и Пер Монссон столкнулись в дверях в служебную столовую в начале второго.
Мартин Бек с утра бродил по грузовому порту, который по случаю субботы казался пустым и вымершим. Он дошел до нефтяных причалов, рассматривая странный, как в научно-фантастических романах, пейзаж: стоячая молочно-белая вода в запрудах, песчаные отмели, глубокие следы самосвалов и погрузчиков, и удивился, насколько вырос порт за пятнадцать лет, которые прошли с той поры, когда он увидел его впервые. Потом он почувствовал, что голоден, и, шагая к центру города насколько можно быстро в такую жару, прикидывал, что сегодня на обед в служебной столовой.
Монссон не испытывал особого голода, но зато очень хотел пить. Он отказался от приглашения у Шарлотты Пальмгрен, но теперь, в прокаленной солнцем машине, ему все время мерещились запотевшие от холода стаканы с красноватым напитком, которые нес Матс Линдер. Он подумал было, не заехать ли домой что-нибудь выпить, но решил, что для этого время еще раннее и вполне можно обойтись холодной содовой.
У Мартина Бека голод чуть приутих, когда он вошел в столовую. Пока еще не веря как следует своему желудку, он заказал омлет с ветчиной, помидоры и минеральную воду. Монссон повторил этот заказ.
Усевшись за столиком, они увидели Бенни Скакке, который смотрел в их сторону взглядом отчаявшегося человека. Перед Бенни, спиной к ним, сидел Баклунд. Он уже отодвинул свою тарелку в сторону и, грозя пальцем, что-то говорил Скакке. Слов не было слышно, но, судя по взгляду Скакке, Баклунд его за что-то распекал.
Бек быстро покончил со своим омлетом и подошел к их столику. Положив руку на плечо Баклунда, он дружелюбно сказал:
— Извини, я заберу у тебя Скакке. Мне с ним нужно кое-что обсудить.
Баклунд, хотя и был раздражен тем, что ему помешали, вряд ли мог возражать. Ведь этого напускающего на себя важность стокгольмца прислали из управления…
Скакке поднялся с явным облегчением и последовал за Мартином Беком. Монссон уже поел, и они втроем направились к выходу, провожаемые оскорбленным взглядом Баклунда.
Они устроились в кабинете Монссона, довольно прохладном и проветренном. Монссон уселся во вращающееся кресло, достал из карандашницы зубочистку и, сунув ее в уголок рта, принялся за бумаги. Бек закурил сигарету, а Бенни, сходив за своим блокнотом, сел рядом с ним и положил блокнот на колени. Мартин Бек заметил надпись на обложке и улыбнулся. Скакке перехватил его взгляд и, покраснев, быстро прикрыл блокнот. Потом начал докладывать о показаниях новой свидетельницы.
— А ты уверен, что ее фамилия Грёнгрен? — с сомнением спросил Монссон.
Когда Скакке кончил, Мартин Бек сказал:
— Займись экипажем катера на подводных крыльях. Если на палубе стоял тот же человек, они, возможно, видели и коробку. Если она была у него с собой.
— Я уже звонил, — сказал Скакке. — У стюардессы, которая его видела, сегодня выходной. Но завтра она будет, и я с ней поговорю.
Пришел черед Мартина Бека. Он рассказал им о телефонном разговоре с Мальмом и о приехавшем сюда новом коллеге.
— Значит, его зовут Паульссон. Не его ли я видел по телевидению? — спросил Монссон. — Он, кстати, очень напоминает нашего местного парня из безопасности. Мы его называем «Секретчик Перссон». Тоже любит такие костюмы и всякие маскарады. Насчет экспорта сельди дело известное, а вот о сделках с оружием и прочем я никогда не слыхал.
— Это и неудивительно, — сказал Бек. — Вряд ли кто хотел, чтобы такие дела имели огласку.
Монссон сломал зубочистку и бросил ее в пепельницу.
— Верно. Мне тоже так показалось, когда голая вдова рассказала, что в Португалии Пальмгрен ворочал большими делами.
— Голая? — в один голос переспросили Бек и Скакке.
— Я хотел сказать — веселая вдова. Но она не веселая. И не печальная. Она совершенно равнодушная.
— Но голая, — произнес Мартин Бек.
Монссон рассказал о визите к вдове Пальмгрена.
— А она красивая? — спросил Скакке.
— По-моему, нет, — коротко ответил Монссон. Потом, повернувшись к Мартину Беку, спросил: — Ты ничего не будешь иметь против, если я поговорю с этим Линдером?
— Нет. Но я бы тоже хотел на него посмотреть. Так что давай им вдвоем займемся.
Монссон кивнул. Немного помолчав, сказал:
— А почему нет? Но сначала мне бы хотелось побольше узнать о зарубежных делах Пальмгрена. Любыми путями. Матс Линдер, вероятно, в них участия не принимал, он ведал, скорее всего, этой селедочной фирмой. Кстати, а чем занимался датчанин?
— Пока не знаю. Мы это выясним. В крайнем случае позвоню Иогансену — он наверняка в курсе дела.
Они помолчали. Потом Скакке сказал:
— Если стрелял тот же самый парень, который летел из Копенгагена в Стокгольм, то уже ясно, что он швед. И если это убийство по политическим соображениям, то он, значит, был против дел Пальмгрена в Родезии, Анголе, Мозамбике и где-то там еще. А раз так, то он должен быть каким-нибудь фанатиком из левых экстремистов.
— Ты рассуждаешь как секретчик Перссон, — сказал Монссон. — Тому за каждым углом чудятся фанатики-экстремисты. Но в твоих словах все-таки что-то есть.
— По правде говоря, мне пришло это в голову еще до разговора с Мальмом. Поразительная схожесть с покушением по политическим мотивам. И странность с этим модус операнди…
Мартин Бек резко оборвал себя, вдруг поняв, что он пользуется терминологией Мальма. Это его страшно разозлило.
— Может, так, а может, и нет, — сказал Монссон. — У нас на юге большинство экстремистских группировок сконцентрировано в Лунде. Я всех их знаю, они в большинстве своем чертовски мирно настроены. Сепо, понятное дело, это не нравится.
— Ничто не указывает, что он здешний, — вставил Скакке.
Монссон покачал головой.
— Хорошее знание местности, — сказал он. — Если история с велосипедом правда.
— Вот бы нам найти этот велосипед, — с оптимизмом произнес Скакке.
Монссон долго смотрел на него. Потом снова покачал головой и добродушно сказал:
— Эх, мальчик ты мой, выследить велосипед…
В дверь постучали, и в кабинет вошел, не дожидаясь приглашения, Баклунд. В руках у него были очки, он усердно протирал их платком.
— Все заседаете, — раздраженно сказал он. — Может, господа заседатели выяснили, куда девалась гильза? Мы искали повсюду, даже в еде. Я лично переворошил все картофельное пюре. Никакой гильзы просто нет.
— Гильза есть, — устало вздохнул Монссон.
— Стрелял-то он из револьвера, — в один голос сказали Мартин Бек и Скакке.
Баклунд ошарашено смотрел на них.
Когда в воскресенье утром Бенни Скакке слезал с велосипеда у причала катеров на подводных крыльях, «Бегун» как раз входил в порт. Он уже опустился на киль и медленно скользил к пристани.
Погода стояла по-прежнему великолепная, и мало кто захотел провести весь путь через Зунд взаперти, сидя в салоне, больше похожем на самолетный. «Бегун» привез всего с десяток пассажиров. Выкарабкавшись из его чрева, они торопливо зашагали по мосткам к морскому вокзалу и скопом бросились к единственному такси, оказавшемуся на стоянке.
Скакке ждал у трапа. Минут через пять на палубе показалась светловолосая девушка в форме стюардессы. Он подошел к ней, представился и показал свое удостоверение.
— Но ведь я уже рассказывала об этом человеке полиции, — сказала она. — В Копенгагене.
— Да, я знаю, — сказал он. — Но мне бы хотелось задать вам еще несколько вопросов. Вы случайно не заметили, держал ли он что-нибудь в руках?
Наморщив лоб и закусив губу, стюардесса неуверенно сказала:
— Знаете, вот когда вы спросили, я, кажется, припоминаю… По-моему… Да, по-моему, у него была какая-то коробка, черная, вот такой примерно величины.
Она показала руками.
— А вы не заметили, в салон он вернулся с коробкой или без нее? И на берег как выходил — с пустыми руками или нет?
Она снова задумалась. Потом покачала головой и твердо сказала:
— Нет, не могу вспомнить. Не знаю. Я видела только, что он держал коробку под мышкой, когда стоял на палубе.
— Ну что ж, спасибо. Это очень ценные сведения. После того разговора с полицией в Копенгагене вы ничего нового не припомнили об этом человеке?
Она опять отрицательно покачала головой и улыбнулась профессиональной улыбкой.
Скакке вернулся на Давидсхалсторгет и поднялся в свой кабинет. Собственно говоря, дел у него никаких не было, но время подходило к одиннадцати: пора звонить Монике.
Он охотнее звонил ей с работы, чем из дома. Отчасти это объяснялось тем, что он хотел сэкономить, отчасти тем, что хозяйка была излишне любопытна. А он не хотел, чтобы ему мешали, когда он говорит с Моникой.
Она тоже была выходная и сидела одна в квартире, которую снимала вместе с подругой по работе. Проговорили почти час, но и что из того? Платить-то будет полиция, или, вернее, налогоплательщики.
Когда Скакке положил трубку, он уже не думал о деле Пальмгрена: его занимали совсем другие мысли.
Мартин Бек с утра бродил по грузовому порту, который по случаю субботы казался пустым и вымершим. Он дошел до нефтяных причалов, рассматривая странный, как в научно-фантастических романах, пейзаж: стоячая молочно-белая вода в запрудах, песчаные отмели, глубокие следы самосвалов и погрузчиков, и удивился, насколько вырос порт за пятнадцать лет, которые прошли с той поры, когда он увидел его впервые. Потом он почувствовал, что голоден, и, шагая к центру города насколько можно быстро в такую жару, прикидывал, что сегодня на обед в служебной столовой.
Монссон не испытывал особого голода, но зато очень хотел пить. Он отказался от приглашения у Шарлотты Пальмгрен, но теперь, в прокаленной солнцем машине, ему все время мерещились запотевшие от холода стаканы с красноватым напитком, которые нес Матс Линдер. Он подумал было, не заехать ли домой что-нибудь выпить, но решил, что для этого время еще раннее и вполне можно обойтись холодной содовой.
У Мартина Бека голод чуть приутих, когда он вошел в столовую. Пока еще не веря как следует своему желудку, он заказал омлет с ветчиной, помидоры и минеральную воду. Монссон повторил этот заказ.
Усевшись за столиком, они увидели Бенни Скакке, который смотрел в их сторону взглядом отчаявшегося человека. Перед Бенни, спиной к ним, сидел Баклунд. Он уже отодвинул свою тарелку в сторону и, грозя пальцем, что-то говорил Скакке. Слов не было слышно, но, судя по взгляду Скакке, Баклунд его за что-то распекал.
Бек быстро покончил со своим омлетом и подошел к их столику. Положив руку на плечо Баклунда, он дружелюбно сказал:
— Извини, я заберу у тебя Скакке. Мне с ним нужно кое-что обсудить.
Баклунд, хотя и был раздражен тем, что ему помешали, вряд ли мог возражать. Ведь этого напускающего на себя важность стокгольмца прислали из управления…
Скакке поднялся с явным облегчением и последовал за Мартином Беком. Монссон уже поел, и они втроем направились к выходу, провожаемые оскорбленным взглядом Баклунда.
Они устроились в кабинете Монссона, довольно прохладном и проветренном. Монссон уселся во вращающееся кресло, достал из карандашницы зубочистку и, сунув ее в уголок рта, принялся за бумаги. Бек закурил сигарету, а Бенни, сходив за своим блокнотом, сел рядом с ним и положил блокнот на колени. Мартин Бек заметил надпись на обложке и улыбнулся. Скакке перехватил его взгляд и, покраснев, быстро прикрыл блокнот. Потом начал докладывать о показаниях новой свидетельницы.
— А ты уверен, что ее фамилия Грёнгрен? — с сомнением спросил Монссон.
Когда Скакке кончил, Мартин Бек сказал:
— Займись экипажем катера на подводных крыльях. Если на палубе стоял тот же человек, они, возможно, видели и коробку. Если она была у него с собой.
— Я уже звонил, — сказал Скакке. — У стюардессы, которая его видела, сегодня выходной. Но завтра она будет, и я с ней поговорю.
Пришел черед Мартина Бека. Он рассказал им о телефонном разговоре с Мальмом и о приехавшем сюда новом коллеге.
— Значит, его зовут Паульссон. Не его ли я видел по телевидению? — спросил Монссон. — Он, кстати, очень напоминает нашего местного парня из безопасности. Мы его называем «Секретчик Перссон». Тоже любит такие костюмы и всякие маскарады. Насчет экспорта сельди дело известное, а вот о сделках с оружием и прочем я никогда не слыхал.
— Это и неудивительно, — сказал Бек. — Вряд ли кто хотел, чтобы такие дела имели огласку.
Монссон сломал зубочистку и бросил ее в пепельницу.
— Верно. Мне тоже так показалось, когда голая вдова рассказала, что в Португалии Пальмгрен ворочал большими делами.
— Голая? — в один голос переспросили Бек и Скакке.
— Я хотел сказать — веселая вдова. Но она не веселая. И не печальная. Она совершенно равнодушная.
— Но голая, — произнес Мартин Бек.
Монссон рассказал о визите к вдове Пальмгрена.
— А она красивая? — спросил Скакке.
— По-моему, нет, — коротко ответил Монссон. Потом, повернувшись к Мартину Беку, спросил: — Ты ничего не будешь иметь против, если я поговорю с этим Линдером?
— Нет. Но я бы тоже хотел на него посмотреть. Так что давай им вдвоем займемся.
Монссон кивнул. Немного помолчав, сказал:
— А почему нет? Но сначала мне бы хотелось побольше узнать о зарубежных делах Пальмгрена. Любыми путями. Матс Линдер, вероятно, в них участия не принимал, он ведал, скорее всего, этой селедочной фирмой. Кстати, а чем занимался датчанин?
— Пока не знаю. Мы это выясним. В крайнем случае позвоню Иогансену — он наверняка в курсе дела.
Они помолчали. Потом Скакке сказал:
— Если стрелял тот же самый парень, который летел из Копенгагена в Стокгольм, то уже ясно, что он швед. И если это убийство по политическим соображениям, то он, значит, был против дел Пальмгрена в Родезии, Анголе, Мозамбике и где-то там еще. А раз так, то он должен быть каким-нибудь фанатиком из левых экстремистов.
— Ты рассуждаешь как секретчик Перссон, — сказал Монссон. — Тому за каждым углом чудятся фанатики-экстремисты. Но в твоих словах все-таки что-то есть.
— По правде говоря, мне пришло это в голову еще до разговора с Мальмом. Поразительная схожесть с покушением по политическим мотивам. И странность с этим модус операнди…
Мартин Бек резко оборвал себя, вдруг поняв, что он пользуется терминологией Мальма. Это его страшно разозлило.
— Может, так, а может, и нет, — сказал Монссон. — У нас на юге большинство экстремистских группировок сконцентрировано в Лунде. Я всех их знаю, они в большинстве своем чертовски мирно настроены. Сепо, понятное дело, это не нравится.
— Ничто не указывает, что он здешний, — вставил Скакке.
Монссон покачал головой.
— Хорошее знание местности, — сказал он. — Если история с велосипедом правда.
— Вот бы нам найти этот велосипед, — с оптимизмом произнес Скакке.
Монссон долго смотрел на него. Потом снова покачал головой и добродушно сказал:
— Эх, мальчик ты мой, выследить велосипед…
В дверь постучали, и в кабинет вошел, не дожидаясь приглашения, Баклунд. В руках у него были очки, он усердно протирал их платком.
— Все заседаете, — раздраженно сказал он. — Может, господа заседатели выяснили, куда девалась гильза? Мы искали повсюду, даже в еде. Я лично переворошил все картофельное пюре. Никакой гильзы просто нет.
— Гильза есть, — устало вздохнул Монссон.
— Стрелял-то он из револьвера, — в один голос сказали Мартин Бек и Скакке.
Баклунд ошарашено смотрел на них.
Когда в воскресенье утром Бенни Скакке слезал с велосипеда у причала катеров на подводных крыльях, «Бегун» как раз входил в порт. Он уже опустился на киль и медленно скользил к пристани.
Погода стояла по-прежнему великолепная, и мало кто захотел провести весь путь через Зунд взаперти, сидя в салоне, больше похожем на самолетный. «Бегун» привез всего с десяток пассажиров. Выкарабкавшись из его чрева, они торопливо зашагали по мосткам к морскому вокзалу и скопом бросились к единственному такси, оказавшемуся на стоянке.
Скакке ждал у трапа. Минут через пять на палубе показалась светловолосая девушка в форме стюардессы. Он подошел к ней, представился и показал свое удостоверение.
— Но ведь я уже рассказывала об этом человеке полиции, — сказала она. — В Копенгагене.
— Да, я знаю, — сказал он. — Но мне бы хотелось задать вам еще несколько вопросов. Вы случайно не заметили, держал ли он что-нибудь в руках?
Наморщив лоб и закусив губу, стюардесса неуверенно сказала:
— Знаете, вот когда вы спросили, я, кажется, припоминаю… По-моему… Да, по-моему, у него была какая-то коробка, черная, вот такой примерно величины.
Она показала руками.
— А вы не заметили, в салон он вернулся с коробкой или без нее? И на берег как выходил — с пустыми руками или нет?
Она снова задумалась. Потом покачала головой и твердо сказала:
— Нет, не могу вспомнить. Не знаю. Я видела только, что он держал коробку под мышкой, когда стоял на палубе.
— Ну что ж, спасибо. Это очень ценные сведения. После того разговора с полицией в Копенгагене вы ничего нового не припомнили об этом человеке?
Она опять отрицательно покачала головой и улыбнулась профессиональной улыбкой.
Скакке вернулся на Давидсхалсторгет и поднялся в свой кабинет. Собственно говоря, дел у него никаких не было, но время подходило к одиннадцати: пора звонить Монике.
Он охотнее звонил ей с работы, чем из дома. Отчасти это объяснялось тем, что он хотел сэкономить, отчасти тем, что хозяйка была излишне любопытна. А он не хотел, чтобы ему мешали, когда он говорит с Моникой.
Она тоже была выходная и сидела одна в квартире, которую снимала вместе с подругой по работе. Проговорили почти час, но и что из того? Платить-то будет полиция, или, вернее, налогоплательщики.
Когда Скакке положил трубку, он уже не думал о деле Пальмгрена: его занимали совсем другие мысли.
XI
Мартин Бек и Монссон снова встретились в полиции в понедельник в восемь утра не в лучшем расположении духа.
Воскресенье не принесло ничего нового, разве стало еще жарче и еще безлюднее на улицах, и, когда они сообщили вечерним газетам, что «в расследовании изменений нет», эта пустая и избитая фраза имела под собой все основания. Единственным светлым пятном были расплывчатые сведения, добытые Скакке у стюардессы.
Июль — очень неудобный месяц для полицейских дел. Если к тому же стоит хорошая погода, то он неудобен ни для чего. Королевство Швеции закрыто, ничто не работает, и никого не найдешь по той простой причине, что люди уехали за город или за границу. Это касается большинства, от местных профессиональных преступников до работников государственных органов, и полицейские, которых в это время остается относительно мало, занимаются большей частью проверкой иностранцев да пытаются поддержать порядок на автомагистралях.
Мартин Бек, к примеру, много бы дал за то, чтобы поговорить со своим бывшим сотрудником Фредриком Меландером, теперь инспектором уголовной полиции в Стокгольме. Тому было сорок девять лет, тридцать из них он прослужил в полиции, и его память надежнее, чем чья-либо, хранила имена, события, ситуации и другие факты, которые ему удалось добыть за все годы. Этот человек никогда ничего не забывал и был одним из тех, кто, может быть, сумел бы посоветовать сейчас что-нибудь дельное. Но Меландера не найдешь, он в отпуске и, как всегда, когда бывает свободен, сидит в своем домишке на острове Вермдё. Телефона там нет, и никто из его коллеге не знает точно, где этот дом находится. Любимое занятие Меландера — заготовка дров, но в этот отпуск он решил заняться строительством нового, двухместного нужника.
Кстати говоря, отпуска у Бека и Монссона начались как раз в эту неделю, и мысль о том, что отпуск приходится отодвинуть на неопределенный срок, действовала на нервы.
Но, как бы там ни было, в этот понедельник придется провести допрос. Мартин Бек позвонил в Стокгольм и после долгих «если» и «но» уговорил Колльберга заняться Хампусом Брубергом и Хеленой Ханссон.
— О чем мне их спрашивать-то? — уныло сказал Колльберг.
— Сам толком не знаю.
— А кто же руководит расследованием?
— Я.
— И ты не знаешь? Что же я-то тогда могу придумать, черт возьми!
— Нам не хватает мотива преступления. Или, вернее, у нас их слишком много, этих мотивов. Может быть, знание обстановки в пальмгреновском концерне поможет нам за что-то уцепиться?
— Ну-ну, — недоверчиво произнес Колльберг. — А эта самая Ханссон, секретарша, она хоть симпатичная?
— Говорят.
— Ну, тогда еще куда ни шло. Пока.
Мартин Бек чуть не сказал «жду звонка», но в последнюю минуту сдержался.
— Пока, — лаконично ответил он и повесил трубку. Взглянул на Монссона и сказал: — Колльберг займется стокгольмским отделением концерна.
Потом оба сидели молча, лениво перебирая бумаги. В девять часов встали и пошли на улицу, к автомашине Монссона.
Движение было более оживленным, чем в воскресенье, но тем не менее путь до портового района, где располагалась главная контора Пальмгрена в Швеции и где сейчас распоряжался Матс Линдер, занял не больше десяти минут.
Монссон поставил машину так, как ставить ее по правилам никак уж нельзя, и опустил щиток, с наружной стороны которого красовалась надпись «ПОЛИЦИЯ».
Они поднялись на лифте на седьмой этаж и оказались в просторной приемной, пол которой был затянут светло-красным ковром, а стены обиты шелком, посредине стоял низкий стол и удобные кресла, на столе — груда журналов, большей частью иностранных, но были «Свенск тидскрифт» и «Векканс афферер», две большие хрустальные пепельницы, деревянный ящик с сигарами и сигаретами, настольная зажигалка черного дерева и массивная ваза с красными розами. Поодаль, за столиком, сидела светловолосая девица лет двадцати и изучала свои сверкающие, как зеркало, ногти. Перед ней — переговорный аппарат, два телефона, блокнот на металлической дощечке и позолоченное вечное перо.
У нее была фигура манекенщицы, черно-белое, очень короткое платье. Чулки с черным хитроумным узором, элегантные черные туфли с серебряной обтяжкой. Губы накрашены почти белой помадой, а веки резко обведены синим. Серебряные серьги, белые как мел зубы, длинные приклеенные ресницы над глуповатыми голубыми глазами. «Безупречно сделано, если кому это надо», — подумал Мартин Бек.
Она взглянула на них с оттенком презрения, ткнула длинным ногтем в свой блокнот и сказала на самом настоящем сконском диалекте:
— Вы из полиции, насколько я понимаю. — Бросила взгляд на свои миниатюрные часики и добавила: — Вы пришли почти на десять минут раньше. Господин Линдер сейчас говорит по телефону.
«Господин, — подумал Мартин Бек. — Значит, Матс Линдер уже сделал шаг вперед, туда, где должность называть уже и не нужно».
— Он разговаривает с Йоханнесбургом, — сказала девушка. — Как только он закончит, я вас приглашу. Ваши фамилии Монссон и Бек, кажется?
— Бек.
— Хорошо, — равнодушно сказала она. Взяла ручку и стала небрежно чертить в своем блокноте. Потом снова посмотрела на них с плохо скрываемым отвращением и, кивнув в сторону стола с розами, хрусталем и сигаретами, сказала: — Курите, пожалуйста. Примерно так говорит зубной врач — сплюньте, пожалуйста. Мартин Бек чувствовал себя скверно в этой обстановке. Он взглянул на Монссона, на котором была мятая рубаха навыпуск, неглаженые брюки и сандалеты. Сам он выглядел ненамного элегантнее, хотя и положил на ночь брюки под матрас. Монссон тем не менее казался совершенно невозмутимым. Он развалился в кресле, достал из нагрудного кармана зубочистку, за полминуты пролистал «Векканс афферер» и, пожав плечами, бросил журнал на стол. Бек, внимательно изучив богатое содержимое ящика с сигаретами, кончил тем, что вытащил из кармана свою «Флориду», прикусил мундштук и чиркнул спичку.
Минуты шли. Монссон с отсутствующим видом жевал зубочистку. Бек загасил сигарету и прикурил новую. Встал и подошел к стене, в которую был вделан большой аквариум с зеленой искрящейся водой. Он молча стоял, разглядывая пестрых рыбешек, пока жужжащий сигнал переговорного аппарата не прервал это занятие.
— Господин Линдер ждет вас.
Сразу отворилась одна из дверей, и темноволосая женщина лет тридцати пяти пригласила их войти. Ее движения были быстрыми и точными, а взгляд пронизывающим. Типичная секретарша большого начальника, подумал Мартин Бек. Вероятно, именно она и делала всю работу, если только какая-то работа здесь была. Монссон тяжело поднялся и лениво двинулся за Мартином Беком через небольшую комнату с письменным столом, электрической пишущей машинкой, шкафом для документов и полками, которые пестрели переплетами.
Темноволосая секретарша открыла следующую дверь и молча пропустила их вперед. Бек еще сильнее почувствовал, насколько они с Монссоном неуклюжи, неприглажены и не вписываются в эту обстановку.
Пока Монссон шел к письменному столу, из-за которого с печальной, но все же любезной и учтивой улыбкой поднялся Матс Линдер, Мартин Бек изучал по порядку три разных объекта: вид из окна, кабинет и человека, к которому они пришли. Он успел заметить все самое значительное, пока Монссон вынимал зубочистку изо рта, клал ее в пепельницу и протягивал руку Линдеру.
Вид из окна открывался потрясающий. В гавани (вернее, в гаванях, ибо их было несколько) кипела жизнь: сутолока грузовых и пассажирских судов, буксиров, кранов, грузовиков, железнодорожных составов, нагромождения контейнеров. Где-то вдали лежали Эресунн и Дания. Видимость была великолепная, и он заметил по меньшей мере два десятка судов, тянувшихся по морской глади в Копенгаген или идущих оттуда. Эта панорама была лучше, чем вид из его окна в гостинице, хотя и тот был неплохим. Так и хотелось попросить хороший бинокль.
На столе Линдера как раз лежал бинокль: морской, цейсовский. Стол поставили так, что Линдер сидел спиной к торцовой, без окон, стене. Всю стену от пола до потолка и из угла до угла занимала гигантская фотография, изображавшая рыболовный траулер во время шторма. Брызги пены, каскады воды, обрушивающиеся на палубу. Вдоль правого борта — люди в зюйдвестках и проолифенных робах, поднимающие трал. Контраст поразительный. Зарабатывать себе на пропитание неимоверным трудом в море или спокойно посиживать в роскошном кабинете и наживать состояние на тяжком труде других. Разница поразительная, как уже сказано, однако вряд ли фотографию здесь выставили умышленно: и цинизм должен иметь свои границы. На противоположной окну стене висели три литографии — Матисс, Шагал, Сальвадор Дали. В кабинете стояли также два кожаных кресла для посетителей и стол для переговоров с шестью стульями палисандрового дерева.
По полученным данным, Матсу Линдеру было тридцать лет, и его внешность точно соответствовала его возрасту и положению. Высокий, подтянутый, хорошо тренированный. Карие глаза, аккуратный пробор, сухощавое лицо с твердым профилем и решительным подбородком. Строгий костюм.
Мартин Бек посмотрел на Монссона и почувствовал себя мятым и потным, как никогда.
Он назвался и пожал руку Линдеру.
Уселись в кожаные кресла.
Линдер, поставив локти на стол, поднял руки. Кончики пальцев касались друг друга.
— Ну, — сказал он, — вы взяли убийцу?
Монссон и Бек одновременно покачали головами.
— Чем я могу вам помочь?
— У директора Пальмгрена были враги? — спросил Мартин Бек.
Глупый и простой вопрос, но с чего-то надо начинать. Линдер тем не менее воспринял его с преувеличенной серьезностью и тщательно обдумывал свой ответ. Наконец сказал:
— Когда человек ведет дело такого размаха, он едва ли может обойтись без недругов.
— А кто бы конкретно это мог быть?
— Слишком многие, — тускло улыбнулся Линдер. — Господа, деловой мир сегодня весьма жесток. Конъюнктура не оставляет места для благотворительности и сантиментов. Очень часто вопрос стоит так: убить или быть убитым. С точки зрения экономической, конечно. Но мы, деловые люди, пользуемся иными методами, чем стрельба друг в друга. Поэтому, я думаю, можно спокойно отложить в сторону теорию, согласно которой некий обиженный конкурент приходит в первоклассный ресторан с пистолетом в руках, чтобы лично, так сказать, подвести итог.
Монссон шевельнулся. Казалось, ему в голову пришла какая-то идея, но он ничего не сказал. Бек продолжал спрашивать:
— Вы имеете какое-нибудь представление о человеке, который стрелял в вашего шефа?
— Я его, собственно говоря, и не видел. Во-первых, я сидел рядом с Викки — так мы обычно называли его в узком кругу — и, следовательно, спиной к убийце. Во-вторых, я не сразу понял, что случилось. Я услышал выстрел, он был не слишком громкий и не вызвал у меня тревоги, потом Викки упал ничком на стол, я тут же встал и наклонился над ним. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что он серьезно ранен. Когда я посмотрел по сторонам, стрелявший уже исчез, к нам со всех сторон бежали люди. Впрочем, все это я уже говорил полиции еще в тот вечер.
Воскресенье не принесло ничего нового, разве стало еще жарче и еще безлюднее на улицах, и, когда они сообщили вечерним газетам, что «в расследовании изменений нет», эта пустая и избитая фраза имела под собой все основания. Единственным светлым пятном были расплывчатые сведения, добытые Скакке у стюардессы.
Июль — очень неудобный месяц для полицейских дел. Если к тому же стоит хорошая погода, то он неудобен ни для чего. Королевство Швеции закрыто, ничто не работает, и никого не найдешь по той простой причине, что люди уехали за город или за границу. Это касается большинства, от местных профессиональных преступников до работников государственных органов, и полицейские, которых в это время остается относительно мало, занимаются большей частью проверкой иностранцев да пытаются поддержать порядок на автомагистралях.
Мартин Бек, к примеру, много бы дал за то, чтобы поговорить со своим бывшим сотрудником Фредриком Меландером, теперь инспектором уголовной полиции в Стокгольме. Тому было сорок девять лет, тридцать из них он прослужил в полиции, и его память надежнее, чем чья-либо, хранила имена, события, ситуации и другие факты, которые ему удалось добыть за все годы. Этот человек никогда ничего не забывал и был одним из тех, кто, может быть, сумел бы посоветовать сейчас что-нибудь дельное. Но Меландера не найдешь, он в отпуске и, как всегда, когда бывает свободен, сидит в своем домишке на острове Вермдё. Телефона там нет, и никто из его коллеге не знает точно, где этот дом находится. Любимое занятие Меландера — заготовка дров, но в этот отпуск он решил заняться строительством нового, двухместного нужника.
Кстати говоря, отпуска у Бека и Монссона начались как раз в эту неделю, и мысль о том, что отпуск приходится отодвинуть на неопределенный срок, действовала на нервы.
Но, как бы там ни было, в этот понедельник придется провести допрос. Мартин Бек позвонил в Стокгольм и после долгих «если» и «но» уговорил Колльберга заняться Хампусом Брубергом и Хеленой Ханссон.
— О чем мне их спрашивать-то? — уныло сказал Колльберг.
— Сам толком не знаю.
— А кто же руководит расследованием?
— Я.
— И ты не знаешь? Что же я-то тогда могу придумать, черт возьми!
— Нам не хватает мотива преступления. Или, вернее, у нас их слишком много, этих мотивов. Может быть, знание обстановки в пальмгреновском концерне поможет нам за что-то уцепиться?
— Ну-ну, — недоверчиво произнес Колльберг. — А эта самая Ханссон, секретарша, она хоть симпатичная?
— Говорят.
— Ну, тогда еще куда ни шло. Пока.
Мартин Бек чуть не сказал «жду звонка», но в последнюю минуту сдержался.
— Пока, — лаконично ответил он и повесил трубку. Взглянул на Монссона и сказал: — Колльберг займется стокгольмским отделением концерна.
Потом оба сидели молча, лениво перебирая бумаги. В девять часов встали и пошли на улицу, к автомашине Монссона.
Движение было более оживленным, чем в воскресенье, но тем не менее путь до портового района, где располагалась главная контора Пальмгрена в Швеции и где сейчас распоряжался Матс Линдер, занял не больше десяти минут.
Монссон поставил машину так, как ставить ее по правилам никак уж нельзя, и опустил щиток, с наружной стороны которого красовалась надпись «ПОЛИЦИЯ».
Они поднялись на лифте на седьмой этаж и оказались в просторной приемной, пол которой был затянут светло-красным ковром, а стены обиты шелком, посредине стоял низкий стол и удобные кресла, на столе — груда журналов, большей частью иностранных, но были «Свенск тидскрифт» и «Векканс афферер», две большие хрустальные пепельницы, деревянный ящик с сигарами и сигаретами, настольная зажигалка черного дерева и массивная ваза с красными розами. Поодаль, за столиком, сидела светловолосая девица лет двадцати и изучала свои сверкающие, как зеркало, ногти. Перед ней — переговорный аппарат, два телефона, блокнот на металлической дощечке и позолоченное вечное перо.
У нее была фигура манекенщицы, черно-белое, очень короткое платье. Чулки с черным хитроумным узором, элегантные черные туфли с серебряной обтяжкой. Губы накрашены почти белой помадой, а веки резко обведены синим. Серебряные серьги, белые как мел зубы, длинные приклеенные ресницы над глуповатыми голубыми глазами. «Безупречно сделано, если кому это надо», — подумал Мартин Бек.
Она взглянула на них с оттенком презрения, ткнула длинным ногтем в свой блокнот и сказала на самом настоящем сконском диалекте:
— Вы из полиции, насколько я понимаю. — Бросила взгляд на свои миниатюрные часики и добавила: — Вы пришли почти на десять минут раньше. Господин Линдер сейчас говорит по телефону.
«Господин, — подумал Мартин Бек. — Значит, Матс Линдер уже сделал шаг вперед, туда, где должность называть уже и не нужно».
— Он разговаривает с Йоханнесбургом, — сказала девушка. — Как только он закончит, я вас приглашу. Ваши фамилии Монссон и Бек, кажется?
— Бек.
— Хорошо, — равнодушно сказала она. Взяла ручку и стала небрежно чертить в своем блокноте. Потом снова посмотрела на них с плохо скрываемым отвращением и, кивнув в сторону стола с розами, хрусталем и сигаретами, сказала: — Курите, пожалуйста. Примерно так говорит зубной врач — сплюньте, пожалуйста. Мартин Бек чувствовал себя скверно в этой обстановке. Он взглянул на Монссона, на котором была мятая рубаха навыпуск, неглаженые брюки и сандалеты. Сам он выглядел ненамного элегантнее, хотя и положил на ночь брюки под матрас. Монссон тем не менее казался совершенно невозмутимым. Он развалился в кресле, достал из нагрудного кармана зубочистку, за полминуты пролистал «Векканс афферер» и, пожав плечами, бросил журнал на стол. Бек, внимательно изучив богатое содержимое ящика с сигаретами, кончил тем, что вытащил из кармана свою «Флориду», прикусил мундштук и чиркнул спичку.
Минуты шли. Монссон с отсутствующим видом жевал зубочистку. Бек загасил сигарету и прикурил новую. Встал и подошел к стене, в которую был вделан большой аквариум с зеленой искрящейся водой. Он молча стоял, разглядывая пестрых рыбешек, пока жужжащий сигнал переговорного аппарата не прервал это занятие.
— Господин Линдер ждет вас.
Сразу отворилась одна из дверей, и темноволосая женщина лет тридцати пяти пригласила их войти. Ее движения были быстрыми и точными, а взгляд пронизывающим. Типичная секретарша большого начальника, подумал Мартин Бек. Вероятно, именно она и делала всю работу, если только какая-то работа здесь была. Монссон тяжело поднялся и лениво двинулся за Мартином Беком через небольшую комнату с письменным столом, электрической пишущей машинкой, шкафом для документов и полками, которые пестрели переплетами.
Темноволосая секретарша открыла следующую дверь и молча пропустила их вперед. Бек еще сильнее почувствовал, насколько они с Монссоном неуклюжи, неприглажены и не вписываются в эту обстановку.
Пока Монссон шел к письменному столу, из-за которого с печальной, но все же любезной и учтивой улыбкой поднялся Матс Линдер, Мартин Бек изучал по порядку три разных объекта: вид из окна, кабинет и человека, к которому они пришли. Он успел заметить все самое значительное, пока Монссон вынимал зубочистку изо рта, клал ее в пепельницу и протягивал руку Линдеру.
Вид из окна открывался потрясающий. В гавани (вернее, в гаванях, ибо их было несколько) кипела жизнь: сутолока грузовых и пассажирских судов, буксиров, кранов, грузовиков, железнодорожных составов, нагромождения контейнеров. Где-то вдали лежали Эресунн и Дания. Видимость была великолепная, и он заметил по меньшей мере два десятка судов, тянувшихся по морской глади в Копенгаген или идущих оттуда. Эта панорама была лучше, чем вид из его окна в гостинице, хотя и тот был неплохим. Так и хотелось попросить хороший бинокль.
На столе Линдера как раз лежал бинокль: морской, цейсовский. Стол поставили так, что Линдер сидел спиной к торцовой, без окон, стене. Всю стену от пола до потолка и из угла до угла занимала гигантская фотография, изображавшая рыболовный траулер во время шторма. Брызги пены, каскады воды, обрушивающиеся на палубу. Вдоль правого борта — люди в зюйдвестках и проолифенных робах, поднимающие трал. Контраст поразительный. Зарабатывать себе на пропитание неимоверным трудом в море или спокойно посиживать в роскошном кабинете и наживать состояние на тяжком труде других. Разница поразительная, как уже сказано, однако вряд ли фотографию здесь выставили умышленно: и цинизм должен иметь свои границы. На противоположной окну стене висели три литографии — Матисс, Шагал, Сальвадор Дали. В кабинете стояли также два кожаных кресла для посетителей и стол для переговоров с шестью стульями палисандрового дерева.
По полученным данным, Матсу Линдеру было тридцать лет, и его внешность точно соответствовала его возрасту и положению. Высокий, подтянутый, хорошо тренированный. Карие глаза, аккуратный пробор, сухощавое лицо с твердым профилем и решительным подбородком. Строгий костюм.
Мартин Бек посмотрел на Монссона и почувствовал себя мятым и потным, как никогда.
Он назвался и пожал руку Линдеру.
Уселись в кожаные кресла.
Линдер, поставив локти на стол, поднял руки. Кончики пальцев касались друг друга.
— Ну, — сказал он, — вы взяли убийцу?
Монссон и Бек одновременно покачали головами.
— Чем я могу вам помочь?
— У директора Пальмгрена были враги? — спросил Мартин Бек.
Глупый и простой вопрос, но с чего-то надо начинать. Линдер тем не менее воспринял его с преувеличенной серьезностью и тщательно обдумывал свой ответ. Наконец сказал:
— Когда человек ведет дело такого размаха, он едва ли может обойтись без недругов.
— А кто бы конкретно это мог быть?
— Слишком многие, — тускло улыбнулся Линдер. — Господа, деловой мир сегодня весьма жесток. Конъюнктура не оставляет места для благотворительности и сантиментов. Очень часто вопрос стоит так: убить или быть убитым. С точки зрения экономической, конечно. Но мы, деловые люди, пользуемся иными методами, чем стрельба друг в друга. Поэтому, я думаю, можно спокойно отложить в сторону теорию, согласно которой некий обиженный конкурент приходит в первоклассный ресторан с пистолетом в руках, чтобы лично, так сказать, подвести итог.
Монссон шевельнулся. Казалось, ему в голову пришла какая-то идея, но он ничего не сказал. Бек продолжал спрашивать:
— Вы имеете какое-нибудь представление о человеке, который стрелял в вашего шефа?
— Я его, собственно говоря, и не видел. Во-первых, я сидел рядом с Викки — так мы обычно называли его в узком кругу — и, следовательно, спиной к убийце. Во-вторых, я не сразу понял, что случилось. Я услышал выстрел, он был не слишком громкий и не вызвал у меня тревоги, потом Викки упал ничком на стол, я тут же встал и наклонился над ним. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что он серьезно ранен. Когда я посмотрел по сторонам, стрелявший уже исчез, к нам со всех сторон бежали люди. Впрочем, все это я уже говорил полиции еще в тот вечер.