Валё Пер. Полиция, полиция, картофельное пюре!

   Колльберг перевел разговор на другую тему.
   — Знали ли вы директора Пальмгрена раньше?
   — Нет.
   — А остальных присутствовавших? Были ли вы с ними знакомы?
   — Только с директором Брубергом. Остальных я никогда раньше не встречала.
   — Но Бруберга вы знали?
   — Да, он иногда пользовался моими услугами.
   — В качестве кого вы находились в Мальмё?
   Она посмотрела на него удивленно:
   — Конечно, в качестве секретаря. Правда, у директора Бруберга есть постоянный секретарь, но она не ездит с ним в поездки.
   Она говорила свободно и уверенно. Все казалось хорошо отрепетированным.
   — Стенографировали ли вы или вели протокол в этой поездке?
   — Да, конечно. Днем же было совещание. И я записывала, о чем шла речь.
   — А о чем шла речь?
   — О различных делах. Честно говоря, я не очень в этом разбираюсь, просто записывала.
   — Есть ли у вас стенограмма?
   — Нет, я расшифровала все, когда вернулась домой в четверг, и передала протокол директору Брубергу. Стенограмму я выбросила.
   — Вот как, — сказал Колльберг. — Сколько вы получили за работу?
   — Гонорар в двести крон плюс, конечно, за проезд и гостиницу.
   — Так. А это трудная работа?
   — Не очень.
   Колльберг обменялся взглядами с Осой Турелль, которая пока что не произнесла ни слова.
   — Мне все ясно, — сказал он. — Только еще один вопрос. Когда вас допрашивали в полиции в Мальмё сразу же после убийства, вы назвали свой адрес на Вестеросгатан?
   — Неужели?
   — Вы ошиблись?
   — Раньше я действительно жила на Вестеросгатан. В этой всеобщей суматохе я просто оговорилась.
   — Гм, — пробормотал Колльберг. — Это может случиться с каждым. — Он поднялся. — Спасибо за помощь. Мне все ясно. Прощайте.
   Он направился к двери и вышел из квартиры.
   Хелена Ханссон вопросительно взглянула на Осу Турелль, которая по-прежнему молча и неподвижно сидела в кресле.
   — Еще что-нибудь?
   Оса посмотрела на нее долгим взглядом.
   Они сидели друг против друга. Две женщины примерно одного возраста, но на этом сходство и кончалось.
   Оса Турелль не нарушала молчания долго, затем смяла свою сигарету в пепельнице и медленно проговорила:
   — Ты такая же секретарша, как я царица Савская.
   — Как вы смеете так говорить! — возмутилась Хелена Ханссон.
   — Мой коллега, который только что вышел, служит в отделе, занимающемся убийствами. А я работаю в полиции нравов.
   — О, — проговорила Хелена. Ее плечи поднялись.
   — У нас есть на тебя досье, — спокойно и безжалостно продолжала Оса. — Оно заведено десять лет тому назад. Тебя забирали уже пятнадцать раз. Это многовато.
   — На этот раз ты меня не засадишь, шпионка проклятая, — пробормотала Хелена Ханссон.
   — Какая халатность — не иметь дома пишущей машинки. Или хотя бы блокнота для стенографирования. Если только все это не находится вон в том портфеле.
   — Посмей только рыться в моих вещах без разрешения, мерзавка. Я свои права знаю.
   — А я и не собираюсь здесь ничего трогать без разрешения, — сказала Оса Турелль.
   — Какого же черта тебе здесь надо? За это меня не посадят. И к тому же я имею полное право ездить с кем хочу и куда хочу.
   — И спать с кем хочешь? Совершенно верно. Но ты не имеешь права брать за это плату. Какой ты, говоришь, получила гонорар?
   — Ты что, считаешь меня идиоткой, чтобы я отвечала на такие вопросы?
   — И не нужно. Такса мне известна. Ты получила тысячу монет, с которых не платишь налога, и все остальное тоже даром.
   — Не слишком ли много ты знаешь? — нахально спросила Хелена Ханссон.
   — О таких делах мы знаем почти все.
   — Не воображай, что можешь посадить меня.
   — Могу. Не волнуйся. Все образуется.
   Вдруг Хелена Ханссон вскочила и, растопырив пальцы, через стол бросилась на Осу Турелль.
   Оса быстро, как кошка, вскочила на ноги и парировала атаку ударом, который опрокинул Хелену на спинку стула. Ваза с гвоздиками покатилась на пол, никто не подумал ее поднять.
   — Не царапаться, — сказала Оса Турелль. — Спокойно.
   Женщина уставилась на нее. В ее водянистых голубых глазах выступили слезы. Парик съехал набок.
   — Ты еще дерешься, чертова ведьма, — простонала она. Посидела минуту молча, с безнадежным видом. Потом снова решила пойти в атаку: — Убирайся отсюда! Оставь меня в покое. Приходи, когда будет с чем прийти.
   Оса Турелль порылась в сумке, достала ручку и блокнот.
   — Меня, собственно, интересует другое, — сказала она. — Ты ведь никогда не была свободным художником, так сказать, не являешься им и теперь. А кто же дергает за ниточки?
   — Неужели ты настолько глупа, что думаешь — я отвечу на этот вопрос?
   Оса подошла к телефону на туалетном столике. Наклонилась и записала номер на аппарате. Подняла трубку и набрала этот номер. Занято.
   — Не очень-то хитро оставлять наклейку с настоящим номером, — сказала она. — На этом телефоне вы попадетесь независимо от того, под каким именем зарегистрирован абонент.
   Женщина опустилась глубже на стул и посмотрела на Осу Турелль взглядом и ненавидящим и покорным одновременно. Взглянув на часы, жалобно проговорила:
   — Может, все-таки уберешься отсюда? Ты уже доказала, какая ты ловкая ищейка.
   — Нет еще, подожди немного.
   Хелена Ханссон была совершенно сбита с толку ходом событий. Она никак не ожидала такого поворота. Тут все шло не так, как обычно, хорошо заученный урок не помогал. К тому же теперь можно было не притворяться: ведь эта женщина из полиции все равно знает ее прошлое. И все же Хелена нервничала и все смотрела на часы. Она поняла, что Оса ждет чего-то, но не могла догадаться — чего.
   — Долго ты будешь стоять здесь и глаза таращить? — раздраженно спросила она.
   — Недолго. Дальше пойдет быстрей.
   Зазвонил телефон.
   Хелена Ханссон не сделала никакого движения, чтобы подняться и взять трубку. Оса Турелль тоже не пошевелилась. Прозвонив шесть раз, аппарат замолчал.
   Хелена Ханссон съежилась в кресле, глядя перед собой пустыми, бесцветными глазами, и пробормотала:
   — Отпустила бы, а? — И сразу же после этого: — Как это женщина может стать ищейкой…
   Оса могла бы задать контрвопрос, но промолчала.
   Мертвая тишина минут через десять нарушилась громким стуком во входную дверь.
   Оса Турелль открыла, вошел Колльберг с бумагой в руках. Красный, потный, он явно очень спешил. Остановился посреди комнаты, оценил обстановку. Бросив взгляд на упавшую вазу, осведомился:
   — Дамы подрались?
   Хелена Ханссон посмотрела на него без надежды и без удивления. Всю ее профессиональную полировку словно ветром сдуло.
   — Чего вы, черт вас подери, хотите? — сказала она.
   Колльберг протянул ей бумагу и сказал:
   — Это разрешение на обыск в квартире. По всем правилам — с печатью и подписью. Я сам его затребовал, и дежурный прокурор разрешил.
   — Катитесь к дьяволу, — пробормотала Хелена Ханссон.
   — Не собираемся, — любезно ответил Колльберг. — Нам нужно тут немножко оглядеться.
   — По-моему, там. — Оса Турелль указала на дверцу шкафа. Взяла сумочку Хелены Ханссон с туалетного столика и открыла. Женщина в кресле никак на это не реагировала.
   Колльберг открыл шкаф и вытащил чемодан.
   — Небольшой, но на редкость тяжелый, — пробормотал он. Положил его на кровать и раскрыл. — Нашла что-нибудь интересное? — спросил он Осу Турелль.
   — Билет в Цюрих и обратно и заказ на номер в гостинице. Самолет вылетает без четверти десять с Арланды. Обратный рейс из Цюриха в семь сорок завтра утром. Комната в гостинице заказана на одну ночь.
   Колльберг поднял лежавшие сверху в чемодане платья и начал копаться в связке бумаг на дне чемодана.
   — Акции, — сказал он. — Да их целая куча.
   — Не мои, — беззвучно сказала Хелена Ханссон.
   — Я в этом не сомневаюсь.
   Отойдя от чемодана, он открыл черный портфель. В нем было именно то, о чем говорила его жена. Ночная рубашка, трусики, косметические принадлежности, зубная щетка и коробочка с пилюлями.
   Он посмотрел на часы. Уже половина шестого. Он надеялся, что Гюнвальд Ларссон сдержит свое обещание и не проморгает Бруберга.
   — Пока хватит. Вам придется проследовать за нами.
   — Почему? — спросила Хелена Ханссон.
   — Я могу тут же обвинить вас в грубом нарушении валютных правил, — сказал Колльберг. — Вы можете считать себя арестованной, но тут не мое дело. — Оглядев комнату, он пожал плечами. — Оса, последи, пусть возьмет с собой что полагается в таких случаях.
   Оса Турелль кивнула.
   — Ищейки чертовы, — сказала фрёкен Ханссон.

XVI

   Многое случилось в тот понедельник.
   Гюнвальд Ларссон стоял у окна кабинета и смотрел на свой город. Внешне все было вполне благопристойно. Город как город. Но Гюнвальд Ларссон слишком хорошо знал, какой ад преступности таился в нем. Правда, он имел дело лишь с такими преступлениями, где дело шло о насилии, но и этого более чем достаточно. К тому же обычно их очень неприятно разбирать. Шесть новых ограблений, одно хуже другого, и до сих пор никаких следов. Четыре случая избиения жен, с членовредительством. А один обратный: жена ударила мужа утюгом. Помимо ограблений, которые производили впечатление хорошо обдуманных, все так называемые спонтанные преступления были похожи на несчастные случаи. Несчастные, с истрепанными нервами люди помимо своей воли оказывались в отчаянном положении. Почти во всех случаях наркотики или алкоголь играли решающую роль. В какой-то степени, может, действовала и жара, но в первую очередь виновна была сама система, безжалостный механизм большого города, перемалывающий слабых, мало приспособленных и толкающий их на безумные поступки. И еще — сколько же самоубийств было совершено за последние сутки; пройдет еще некоторое время, прежде чем он об этом узнает — дела пока находились в полицейских отделениях, где материалы обрабатывались и составлялись отчеты.
   Без двадцати минут пять, его вот-вот сменят.
   Он мечтал поехать домой в свою холостяцкую квартиру в Булмору, принять душ, влезть в домашние туфли и чистый купальный халат, выпить холодного ситро — Гюнвальд Ларссон был почти полным трезвенником, — выключить телефон и провести вечер за чтением отнюдь не детективного романа.
   Но он взялся за дело, которое, собственно, его никак не касалось. За дело Бруберга, в чем он иногда раскаивался, а иногда испытывал какую-то животную радость. Если Бруберг преступник (а Ларссон был в этом убежден), то такого рода, кого Гюнвальд Ларссон сажал бы в тюрьму с радостью. Кровосос. Спекулянт. К сожалению, подобные люди попадали в руки правосудия редко, хотя всем было известно, кто они и какими способами благоденствуют, формально не нарушая давно устаревшие законы.
   Он решил не заниматься этим делом в одиночку. Потому что слишком часто за свою службу действовал, исходя только из своего разумения, и получал слишком много нареканий. Так много, что перспективы повышения по службе можно было считать минимальными. Еще потому, что не хотел рисковать, и потому, что тут все следует сделать чисто.
   На этот раз он действовал по всем правилам, и именно поэтому был готов к тому, что все полетит прямиком в тартарары.
   Но где взять помощника?
   В его отделе не было никого, а Колльберг сказал, что в Вестберге такое же положение.
   В поисках выхода он позвонил в четвертый район и после долгих «если» и «но» получил положительный ответ.
   — Если это так уж важно, — сказал комиссар, — я смогу выделить одного человека.
   — Это великолепно.
   — Ты думаешь, легко давать людей, причем вам? Должно бы быть наоборот.
   Бóльшая часть полицейских болталась в полном безделье перед различными посольствами и туристскими бюро. Причем безо всякой пользы. Они ведь все равно не смогут ничего сделать в случае демонстрации или диверсии.
   — Ну, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Так кого вы мне даете?
   — Его фамилия Цакриссон. Он из полицейского участка «Мария». Работает в гражданской патрульной службе.
   Гюнвальд Ларссон угрюмо нахмурил брови.
   — Я его знаю.
   — Вот как, тогда это преиму…
   — Последите только, чтобы он не надел форму, — сказал Гюнвальд Ларссон, — и чтобы без пяти пять был здесь перед зданием. — Подумав, он прибавил: — И если я говорю перед зданием, то это вовсе не значит, что он должен стоять, скрестив руки наподобие вышибалы.
   — Понимаю.
   Сам Ларссон подошел к дому на Кунгсгатан точно без пяти пять и сразу же обнаружил Цакриссона, который с дурацким видом стоял у витрины с дамским бельем. Из штатского на нем была только спортивная куртка. Остальное все форменное — форменные брюки, форменная рубашка и полагающийся к ней форменный галстук. Любой идиот на расстоянии ста метров мог догадаться, что это полицейский. К тому же он стоял широко расставив ноги, заложив руки за спину и покачиваясь на носках. Не хватало только фуражки и дубинки.
   Увидев Гюнвальда Ларссона, он вздрогнул и чуть было не встал по стойке «смирно». У Цакриссона были неприятные воспоминания об их предыдущей совместной работе.
   — Спокойно, — сказал Ларссон. — Что это у тебя в правом кармане куртки?
   — Пистолет.
   — А что, у тебя не хватило ума надеть наплечную кобуру?
   — Не нашел, — уныло ответил Цакриссон.
   — Так сунул бы свою пушку за ремень, что ли.
   Цакриссон тут же полез в карман.
   — Да не здесь же, ради Бога, — взмолился Ларссон. — Зайди в подъезд. Незаметно.
   Цакриссон послушался. В подъезде он несколько улучшил свой внешний вид, хотя и ненамного.
   — Слушай, — оказал Гюнвальд Ларссон. — Возможно, что тут появится один человек и войдет в дом где-то после пяти. Он выглядит примерно так. — Он показал фотографию, которую держал скрытно в огромной ладони. — Плохая фотография, но единственная, которую удалось раздобыть. — Цакриссон кивнул. — Он войдет в дом и, если я не ошибаюсь, через несколько минут выйдет. У него в руках, наверное, будет черный кожаный чемодан, оплетенный двумя ремнями.
   — Он вор?
   — Да, вроде. Я хочу, чтобы ты держался около дома, вблизи подъезда.
   Цакриссон снова кивнул.
   — Сам я поднимусь по лестнице. Возможно, я возьму его там, но, возможно, предпочту этого не делать. Вероятно, он приедет на машине и остановится перед подъездом. Он будет торопиться и едва ли станет глушить мотор. Машина — черный «мерседес», но это не точно. Если получится так, что он с чемоданом в руках выйдет из дому без меня, то ты любой ценой должен помешать ему сесть в машину и уехать, пока я не приду.
   Полицейский сделал решительное лицо и стиснул зубы.
   — Ради Бога, постарайся сделать вид, что ты просто прохожий. Ты ведь стоишь не перед Торговым центром США.
   Цакриссон покраснел и немного смутился.
   — О'кэй, — пробормотал он. И тут же прибавил: — Он опасен?
   — Может статься, — небрежно проронил Ларссон. Сам он считал, что Бруберг не опаснее мокрицы. — Постарайся все запомнить, — со значением проговорил он.
   Цакриссон с достоинством кивнул.
   Гюнвальд Ларссон вошел в подъезд. Просторный вестибюль казался пустынным, похоже, все учреждения уже закрылись. Он поднялся вверх, и когда проходил мимо двери с двумя дощечками А/О ХАМПУС БРУБЕРГ и БАНКОВСКАЯ ФИРМА ВИКТОРА ПАЛЬМГРЕНА, то она открылась, и на площадку вышла темноволосая женщина лет тридцати пяти. По-видимому, секретарь. Взгляд на хронометр — точно пять. Пунктуальность — добродетель. Женщина, не удостоив его взглядом, нажала кнопку лифта, чтобы спускаться вниз. Он же поднялся по лестнице еще на один марш и стоял спокойно, ждал.
   Ждать пришлось довольно долго. За последующие пятьдесят минут лифт проходил три раза, два раза по лестнице шли вниз люди, которые, очевидно, по той или иной причине задержались на работе. В этих случаях Ларссон поднимался на верхнюю площадку. А затем опять спускался. Без трех минут шесть он услышал скрип лифта, который шел вверх, и одновременно чьи-то тяжелые шаги снизу. Лифт остановился, из него вышел человек. Он держал в руках связку ключей, и Гюнвальд Ларссон понял, что это Хампус Бруберг. Несмотря на жару, тот был в пальто и шляпе. Он отпер контору, вошел и закрыл за собой дверь.
   Одновременно поднимавшийся снизу человек прошел мимо конторы Бруберга и стал подниматься выше. Это был кряжистый парень в синем костюме и фланелевой рубашке. Увидев Гюнвальда Ларссона, он остановился и громко спросил:
   — Что вы тут делаете, а?
   — Это вас не касается, — прошептал Ларссон в ответ.
   От парня несло пивом или водкой, а скорее всего, и тем и другим.
   — Очень даже касается, — упрямо сказал парень. — Я — здешний привратник.
   Он стал посреди лестницы, одной рукой опираясь о стену, а другой — на перила, чтобы загородить дорогу.
   — Я из полиции, — шепнул Ларссон.
   Как раз в эту минуту открылась дверь, и Бруберг, или кто бы он ни был, вышел, держа в руках пресловутый чемодан.
   — Ах, из полиции, — громким хриплым голосом сказал парень. — А ты покажи документы, прежде чем…
   Человек с чемоданом не стал ждать лифта и доли секунды. Он стремглав помчался вниз по лестнице.
   Гюнвальд Ларссон оказался в трудном положении. Времени для объяснений не было. Ударь он парня в синем костюме, тот скатится по лестнице и свернет себе шею. Чуть поколебавшись, он решил оттолкнуть его в сторону. Однако привратник был упрям и уцепился за пиджак Ларссона. Тот попытался вырваться, пиджак затрещал и разорвался. Раздраженный, Ларссон повернулся и ударил парня по рукам. Привратник взвыл и выпустил его, но Бруберг был уже далеко внизу. Гюнвальд Ларссон побежал по лестнице, слыша за своей спиной злобные проклятия и тяжелые неуверенные шаги.
   А в вестибюле разыгралась совершенно нелепая сцена. Цакриссон, конечно, вошел в подъезд и стоял у входной двери, широко расставив ноги. Он расстегнул куртку и вытащил пистолет.
   — Стой! — заорал он. — Полиция!
   Бруберг резко остановился, не выпуская чемодана, который держал в правой руке. Левой рукой он вынул из кармана пальто что-то вроде пистолета и выстрелил вверх. Не услышав рикошета, Гюнвальд Ларссон был почти уверен, что это скорее всего стартовый пистолет, а может быть, игрушечный или учебный.
   Цакриссон упал ничком на мраморный пол и выстрелил, но промазал. Ларссон крепко прижался к стене. Бруберг бросился в сторону от двери вестибюля, около которой находился полицейский. Очевидно, в доме был черный ход. Цакриссон выстрелил снова и снова промахнулся. Человек с чемоданом был всего в трех метрах от Гюнвальда Ларссона.
   Цакриссон выстрелил три раза подряд и промазал. «Чему, черт возьми, их только учат в школе полицейских?» — в отчаянии думал Ларссон. Пули свистели, отскакивая от каменных стен. Одна из них попала в каблук ботинка Ларссона и навсегда испортила первоклассную итальянскую работу.
   — Прекратить огонь, — зарычал он.
   Цакриссон нажал на курок еще раз, но пистолет дал осечку. Очевидно, он забыл вставить обойму.
   Гюнвальд Ларссон сделал три быстрых шага вперед и изо всех сил ударил Хампуса Бруберга в челюсть. Что-то хрустнуло под кулаком, и Бруберг сел, вытянув ноги.
   По ступенькам спускался привратник, ругаясь и тяжело пыхтя.
   — Что тут такое? — ошарашено прохрипел он.
   Над вестибюлем висел голубой туман. Резко пахло порохом.
   Цакриссон поднялся со смущенным видом.
   — Куда ты целился? — злорадно спросил Гюнвальд Ларссон.
   — В ноги.
   — В мои?
   Гюнвальд Ларссон поднял оружие, выпавшее из руки Бруберга. Это действительно был стартовый пистолет.
   На улице возле дома собралась шумная толпа.
   — Вы с ума сошли, — сказал привратник. — Это же директор Бруберг.
   — Заткни глотку, — сказал Ларссон и заставил сидящего человека подняться на ноги.
   — Возьми чемодан, — сказал он Цакриссону. — Если сумеешь. Крепко держа Бруберга за правую руку, он вывел его из подъезда. Левую руку Бруберг держал у подбородка. Между пальцами сочилась кровь. Не оглядываясь, Ларссон прокладывал дорогу к своей машине среди шумящей толпы. Цакриссон с чемоданом тащился сзади.
   Гюнвальд Ларссон толкнул Бруберга на заднее сиденье и сел рядом.
   — Доберешься до полицейского управления? — спросил он Цакриссона.
   Тот кивнул с пришибленным видом и уселся за руль.
   — Что тут происходит? — спросил почтенного вида господин в сером костюме и в берете.
   — Кино снимаем, — ответил Гюнвальд Ларссон и захлопнул дверцу.

XVII

   Хампус Бруберг не произнес до сих пор ни слова и потому, что не хотел, и потому, что не мог. У него было выбито два зуба и сломана нижняя челюсть.
   В половине десятого вечера Ларссон и Колльберг все еще стояли, наклонившись над ним, и задавали бессмысленные вопросы:
   — Кто застрелил Виктора Пальмгрена?
   — Почему вы пытались бежать?
   — Вы наняли убийцу?
   — Расскажите, что вы знаете.
   — Кто стрелял?
   — Почему вы не отвечаете?
   — Ваша игра проиграна, так что говорите.
   Время от времени Бруберг качал головой, а когда речь заходила об убийстве Пальмгрена, его искривленное лицо искажалось еще более и на нем появлялось что-то, долженствующее изображать сардоническую усмешку.
   В начале допроса они из чистой формальности спросили его, не хочет ли он позвонить своему адвокату, но и тогда арестованный только покачал головой.
   — Вы хотели убрать Пальмгрена, чтобы сбежать с деньгами, да?
   — Где находится человек, стрелявший в Пальмгрена?
   — Кто еще участвовал в заговоре?
   — Отвечайте же, черт вас дери!
   — Если вы скажете, кто совершил убийство, возможно, это облегчит вашу участь.
   — С вашей стороны было бы умнее помочь нам.
   Колльберг иногда пытался задавать более нейтральные вопросы.
   — Когда вы родились? Где?
   А Гюнвальд Ларссон по давней привычке действовал по принципу, что нужно начинать сначала.
   — Начнем сначала. Когда вы решили убрать Виктора Пальмгрена с дороги?
   Гримаса. Покачивание головой.
   Колльбергу казалось, что губы Бруберга складываются в слово «идиот». На мгновение он подумал, что это недалеко от истины.
   — Если вы не хотите говорить, пишите.
   — Вот ручка.
   — Нас интересует только убийство. Остальным занимаются другие.
   — Понимаете ли вы, что вас подозревают в заговоре?
   — В участии в преднамеренном убийстве?
   — Признаётесь вы или нет?
   — Было бы лучше для всех, если бы вы признались теперь. Немедленно.
   — Начнем сначала: когда вы решили убить Пальмгрена?
   — Говорите же!
   — Вы знаете, у нас достаточно доказательств для вашего ареста. Вы уже задержаны.
   В этом можно было не сомневаться. В чемодане лежали акции и другие ценные бумаги на сумму около полумиллиона крон, насколько можно было оценить на первый взгляд. Делом обоих было расследовать убийства, а не экономические преступления, но все же они кое-что знали о контрабанде валюты и акций.
   Во внутреннем кармане пиджака Бруберга они нашли билет до Женевы через Копенгаген и Франкфурт. Билет на имя мистера Роджера Франка, инженера.
   — Ну так как?
   — Самое лучшее для вас облегчить свою совесть.
   Наконец Бруберг взял шариковую ручку и написал на блокноте:
   «Приведите сюда врача».
   Колльберг отвел Ларссона в сторону и тихо сказал:
   — Это самое лучшее, что мы можем сделать. Нельзя же продолжать вот так час за часом.
   Гюнвальд Ларссон нахмурился:
   — Возможно, ты прав. И есть ли какие-либо доказательства того, что он подстроил это убийство? Я думаю, скорее наоборот.
   — Вот именно, — задумчиво проговорил Колльберг. — Вот именно.
   Оба они устали, и им очень хотелось уйти домой. Но в заключение они задали еще несколько вопросов:
   — Кто стрелял в Пальмгрена?
   — Мы знаем, что стреляли не вы, но вы знаете имя стрелявшего. Кто он?
   — Где он?
   — Когда и где вы родились? — спросил Гюнвальд Ларссон, уже не понимая, о чем говорит.
   Наконец, потеряв всякую надежду, они вызвали дежурного полицейского врача и, передав Бруберга на попечение дежурным, сели в свои машины и отправились — Колльберг к жене, которая уже уснула, а Ларссон — сожалеть о своей испорченной одежде. Прежде чем лечь, Колльберг попытался позвонить Мартину Беку, но безуспешно. Гюнвальд Ларссон не собирался звонить ни Мартину Беку, ни кому-либо еще.
   В тот день Колльберг, правда, принимал участие и в более удачном допросе.
   Как только он и Оса Турелль привели Хелену Ханссон в холодную негостеприимную комнату в полиции нравов, она совершенно упала духом, и показания полились из нее столь же обильно, сколь и проливаемые при этом слезы. Им пришлось включить магнитофон, чтобы записать все, что она говорила.
   Да, она была «девушкой по вызову». Да, к ней часто обращался Хампус Бруберг. Он передал ей чемодан и билет на самолет. Она должна была лететь в Цюрих и оставить в гостинице чемодан на хранение. Он должен был прибыть на следующий день из Женевы и взять чемодан. Ей было обещано за труды десять тысяч крон, если все пройдет удачно. Что в чемодане — она не знает. Хампус Бруберг сказал, что им нельзя рисковать и лететь одним самолетом. Да, при появлении полицейских она попыталась связаться с Брубергом, который жил в отеле Карлтон под именем Франка, но не застала его.
   Гонорар за выполнение поручения в Мальмё составил не тысячу, а полторы тысячи крон.
   Она сообщила номера телефонов девушек, к сообществу которых принадлежала. Да, она живет проституцией, но, во-первых, не одна она такая, а, во-вторых, она никогда ничем другим не занималась.