— Знаю, — сказал Мартин Бек. — Возможно, я выразился не совсем ясно. Я хотел спросить, к какому, на ваш взгляд, типу людей принадлежал этот человек?
— Он идиот, — сказал Матс Линдер, ни секунды не колеблясь. — Только душевнобольной способен на такие поступки.
— Стало быть, Пальмгрена можно считать случайной жертвой?
Линдер задумался. Потом улыбнулся своей тусклой улыбкой:
— Это уж полиция должна выяснить.
— Насколько я понимаю, Пальмгрен вел дела и за рубежом?
— Верно. Круг его интересов был весьма широк. Но здесь, в Мальмё, мы занимаемся тем, с чего когда-то начиналась фирма: экспорт и импорт рыбы, частично консервная промышленность. Фирму основал старый Пальмгрен, отец Викки. С ним я никогда не встречался, слишком молод для этого. Что же касается зарубежных дел концерна, то тут я мало что знаю.
Он сделал паузу.
— Но весьма вероятно, что теперь мне придется познакомиться с этими делами поближе.
— А кто теперь отвечает за деятельность… концерна?
— Шарлотта, я полагаю. Она единственная наследница. Ни детей, ни родственников у Пальмгрена нет. Впрочем, это уже дело юристов. Главному адвокату фирмы пришлось срочно прервать свой отпуск. Он приехал в пятницу вечером и вместе со своими помощниками просматривал дела за последние дни. А пока мы работаем, как обычно.
— Рассчитываете ли вы занять место Пальмгрена? — вдруг спросил Монссон.
— Нет, — ответил Линдер. — Не рассчитываю. У меня нет ни того опыта, ни тех способностей, которых требует дело такого размаха…
Он остановился, а Монссон не стал развивать этой темы дальнейшими вопросами. Бек тоже молчал. Линдер продолжил сам:
— Пока меня полностью удовлетворяет мое положение. Могу вас заверить, что и этой работой не так-то просто руководить.
— А что, прибыльно это — торговля сельдью? — спросил Мартин Бек.
Линдер снисходительно улыбнулся:
— Но ведь мы занимаемся не только сельдью. Во всяком случае, можете не сомневаться: экономическое положение фирмы весьма прочное.
Мартин Бек решил начать наступление с другого фланга.
— Я полагаю, вы лично знаете всех присутствовавших на ужине?
Линдер на мгновение задумался.
— Да. Кроме секретарши Бруберга.
Не промелькнула ли тень неприязни по его лицу? Бек, чувствуя, что вот-вот что-то обнаружится, продолжал:
— Директор Бруберг, кажется, старше вас и по возрасту, и по должности, которую он занимает в концерне?
— Да, ему лет сорок пять.
— Сорок три, — уточнил Мартин Бек. — А давно он работает на Пальмгрена?
— С середины пятидесятых. Лет пятнадцать.
Было очевидно, что Линдеру эта тема не по вкусу.
— И все же вы находитесь в более привилегированном положении, чем он, не так ли?
— Это зависит от того, что считать привилегиями. Хампус Бруберг сидит в Стокгольме, занимается недвижимостью. И акциями тоже.
Линдер явно был не в своей тарелке. Надо бить в одну точку. Рано или поздно он проговорится.
— Но ведь совершенно ясно, что директор Пальмгрен доверял больше вам, чем Брубергу. И это несмотря на то, что он работал у него пятнадцать лет, а вы только… Да, кстати, а сколько вы здесь работаете?
— Почти пять лет, — ответил Матс Линдер.
— А Пальмгрен не очень-то полагался на Бруберга?
— Наоборот. Слишком полагался, — сказал Линдер и сжал губы, словно хотел взять свои слова обратно и вычеркнуть их из протокола.
— А вы считаете Бруберга ненадежным? — быстро спросил Бек.
— На этот вопрос я не хочу отвечать.
— Бывали ли разногласия между ним и вами?
Линдер помолчал. Казалось, он пытается взвесить ситуацию.
— Да, — наконец сказал он.
— По каким вопросам?
— Это уж наше внутреннее дело.
— Вы считаете его нелояльным по отношению к концерну?
Линдер молчал. Но теперь это уже не имело значения, ибо он в принципе дал ответ на вопрос.
— Ладно, нам ведь все равно придется говорить и с Брубергом, — небрежно сказал Бек.
Линдер взял тонкую длинную сигару, снял целлофан и осторожно закурил ее.
— Я совершенно не понимаю, какое отношение все это имеет к убийству моего шефа.
— Может быть, никакого, — пожал плечами Мартин Бек. — Посмотрим.
— У вас есть еще вопросы ко мне? — спросил, затягиваясь, Линдер.
— В среду днем у вас было заседание. В этом кабинете?
— Нет, в конференц-зале.
— О чем шла речь на этом заседании?
— Внутренние дела. Я не могу и не хочу рассказывать о том, что там говорилось. Скажем так: Пальмгрен на какое-то время должен был отключиться от работы и хотел получить обзор положения дел в Скандинавии.
— Делались ли во время докладов выговоры кому-либо? Был ли Пальмгрен чем-нибудь недоволен?
Ответ последовал после короткого колебания:
— Нет.
— Но вы, возможно, считаете, что выговоры кому-то следовало сделать?
Линдер не отвечал.
— Вы, может быть, имеете что-нибудь против того, что мы поговорим с Брубергом?
— Наоборот, — пробормотал Линдер.
— Извините, я не понял, что вы сказали?
— Ничего.
— Во всяком случае, ясно, что Пальмгрен доверял вам больше, чем Брубергу.
— Может быть, — сухо сказал Ландер. — Так или иначе, к убийству это отношения не имеет.
— Это мы посмотрим, — произнес Мартин Бек.
В глазах Линдера сверкнул огонек. Он был взбешен и с трудом скрывал это.
— Ну извините, мы и так уже отняли у вас много драгоценного временя, — сказал Мартин Бек.
— Верно замечено. И чем скорее мы этот разговор закончим, тем лучше. И для меня, и для вас. Я не вижу никакого смысла в том, чтобы пережевывать одно и то же.
— Что ж, согласен, — сказал Мартин Бек, поднимаясь.
— Спасибо, — устало выговорил Линдер. В его тоне чувствовался сарказм.
И тут Монссон, выпрямившись в кресле, медленно произнес:
— Простите, пожалуйста, но я хотел вас кое о чем спросить.
— О чем же?
— В каких вы отношениях с Шарлоттой Пальмгрен?
— Я с ней знаком.
— Насколько хорошо?
— Это, очевидно, мое личное дело.
— Конечно. Но я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос: состоите ли вы в каких-либо отношениях с Шарлоттой Пальмгрен?
Линдер смотрел на него холодным и неприязненным взглядом. После минутного молчания он раздавил сигару в пепельнице и сказал:
— Да.
— В любовных отношениях?
— В половых. Я сплю с ней, если уж выражаться так, чтобы это было понятно даже полицейскому.
— И как долго эти отношения у вас продолжаются?
— Два года.
— Знал ли о них директор Пальмгрен?
— Нет.
— А если бы знал, ему бы это, наверное, не понравилось?
— Не уверен. Шарлотта и я — люди современные, достаточно широко мыслящие и без предрассудков. Виктор Пальмгрен был таким же. Их супружество основывалось скорее на деловых соображениях, чем на чувствах.
— Когда вы ее видели в последний раз?
— Шарлотту? Два часа назад.
Монссон полез в нагрудный карман за новой зубочисткой. Посмотрел на нее и спросил:
— А как она в постели, ничего?
Линдер, онемев, смотрел на него. Наконец сказал:
— Вы в своем уме?
Когда садились в машину, Монссон произнес:
— Ловкий парень. Достаточно ловкий, чтобы говорить правду тогда, когда знает, что на враках мы его поймаем. Уверен, что Пальмгрену от него была большая польза.
— Матс Линдер прошел, как видно, хорошую школу, — заметил Мартин Бек.
— Да и сам он способный. Вопрос только в том, способен ли он убивать людей.
XII
XIII
— Он идиот, — сказал Матс Линдер, ни секунды не колеблясь. — Только душевнобольной способен на такие поступки.
— Стало быть, Пальмгрена можно считать случайной жертвой?
Линдер задумался. Потом улыбнулся своей тусклой улыбкой:
— Это уж полиция должна выяснить.
— Насколько я понимаю, Пальмгрен вел дела и за рубежом?
— Верно. Круг его интересов был весьма широк. Но здесь, в Мальмё, мы занимаемся тем, с чего когда-то начиналась фирма: экспорт и импорт рыбы, частично консервная промышленность. Фирму основал старый Пальмгрен, отец Викки. С ним я никогда не встречался, слишком молод для этого. Что же касается зарубежных дел концерна, то тут я мало что знаю.
Он сделал паузу.
— Но весьма вероятно, что теперь мне придется познакомиться с этими делами поближе.
— А кто теперь отвечает за деятельность… концерна?
— Шарлотта, я полагаю. Она единственная наследница. Ни детей, ни родственников у Пальмгрена нет. Впрочем, это уже дело юристов. Главному адвокату фирмы пришлось срочно прервать свой отпуск. Он приехал в пятницу вечером и вместе со своими помощниками просматривал дела за последние дни. А пока мы работаем, как обычно.
— Рассчитываете ли вы занять место Пальмгрена? — вдруг спросил Монссон.
— Нет, — ответил Линдер. — Не рассчитываю. У меня нет ни того опыта, ни тех способностей, которых требует дело такого размаха…
Он остановился, а Монссон не стал развивать этой темы дальнейшими вопросами. Бек тоже молчал. Линдер продолжил сам:
— Пока меня полностью удовлетворяет мое положение. Могу вас заверить, что и этой работой не так-то просто руководить.
— А что, прибыльно это — торговля сельдью? — спросил Мартин Бек.
Линдер снисходительно улыбнулся:
— Но ведь мы занимаемся не только сельдью. Во всяком случае, можете не сомневаться: экономическое положение фирмы весьма прочное.
Мартин Бек решил начать наступление с другого фланга.
— Я полагаю, вы лично знаете всех присутствовавших на ужине?
Линдер на мгновение задумался.
— Да. Кроме секретарши Бруберга.
Не промелькнула ли тень неприязни по его лицу? Бек, чувствуя, что вот-вот что-то обнаружится, продолжал:
— Директор Бруберг, кажется, старше вас и по возрасту, и по должности, которую он занимает в концерне?
— Да, ему лет сорок пять.
— Сорок три, — уточнил Мартин Бек. — А давно он работает на Пальмгрена?
— С середины пятидесятых. Лет пятнадцать.
Было очевидно, что Линдеру эта тема не по вкусу.
— И все же вы находитесь в более привилегированном положении, чем он, не так ли?
— Это зависит от того, что считать привилегиями. Хампус Бруберг сидит в Стокгольме, занимается недвижимостью. И акциями тоже.
Линдер явно был не в своей тарелке. Надо бить в одну точку. Рано или поздно он проговорится.
— Но ведь совершенно ясно, что директор Пальмгрен доверял больше вам, чем Брубергу. И это несмотря на то, что он работал у него пятнадцать лет, а вы только… Да, кстати, а сколько вы здесь работаете?
— Почти пять лет, — ответил Матс Линдер.
— А Пальмгрен не очень-то полагался на Бруберга?
— Наоборот. Слишком полагался, — сказал Линдер и сжал губы, словно хотел взять свои слова обратно и вычеркнуть их из протокола.
— А вы считаете Бруберга ненадежным? — быстро спросил Бек.
— На этот вопрос я не хочу отвечать.
— Бывали ли разногласия между ним и вами?
Линдер помолчал. Казалось, он пытается взвесить ситуацию.
— Да, — наконец сказал он.
— По каким вопросам?
— Это уж наше внутреннее дело.
— Вы считаете его нелояльным по отношению к концерну?
Линдер молчал. Но теперь это уже не имело значения, ибо он в принципе дал ответ на вопрос.
— Ладно, нам ведь все равно придется говорить и с Брубергом, — небрежно сказал Бек.
Линдер взял тонкую длинную сигару, снял целлофан и осторожно закурил ее.
— Я совершенно не понимаю, какое отношение все это имеет к убийству моего шефа.
— Может быть, никакого, — пожал плечами Мартин Бек. — Посмотрим.
— У вас есть еще вопросы ко мне? — спросил, затягиваясь, Линдер.
— В среду днем у вас было заседание. В этом кабинете?
— Нет, в конференц-зале.
— О чем шла речь на этом заседании?
— Внутренние дела. Я не могу и не хочу рассказывать о том, что там говорилось. Скажем так: Пальмгрен на какое-то время должен был отключиться от работы и хотел получить обзор положения дел в Скандинавии.
— Делались ли во время докладов выговоры кому-либо? Был ли Пальмгрен чем-нибудь недоволен?
Ответ последовал после короткого колебания:
— Нет.
— Но вы, возможно, считаете, что выговоры кому-то следовало сделать?
Линдер не отвечал.
— Вы, может быть, имеете что-нибудь против того, что мы поговорим с Брубергом?
— Наоборот, — пробормотал Линдер.
— Извините, я не понял, что вы сказали?
— Ничего.
— Во всяком случае, ясно, что Пальмгрен доверял вам больше, чем Брубергу.
— Может быть, — сухо сказал Ландер. — Так или иначе, к убийству это отношения не имеет.
— Это мы посмотрим, — произнес Мартин Бек.
В глазах Линдера сверкнул огонек. Он был взбешен и с трудом скрывал это.
— Ну извините, мы и так уже отняли у вас много драгоценного временя, — сказал Мартин Бек.
— Верно замечено. И чем скорее мы этот разговор закончим, тем лучше. И для меня, и для вас. Я не вижу никакого смысла в том, чтобы пережевывать одно и то же.
— Что ж, согласен, — сказал Мартин Бек, поднимаясь.
— Спасибо, — устало выговорил Линдер. В его тоне чувствовался сарказм.
И тут Монссон, выпрямившись в кресле, медленно произнес:
— Простите, пожалуйста, но я хотел вас кое о чем спросить.
— О чем же?
— В каких вы отношениях с Шарлоттой Пальмгрен?
— Я с ней знаком.
— Насколько хорошо?
— Это, очевидно, мое личное дело.
— Конечно. Но я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос: состоите ли вы в каких-либо отношениях с Шарлоттой Пальмгрен?
Линдер смотрел на него холодным и неприязненным взглядом. После минутного молчания он раздавил сигару в пепельнице и сказал:
— Да.
— В любовных отношениях?
— В половых. Я сплю с ней, если уж выражаться так, чтобы это было понятно даже полицейскому.
— И как долго эти отношения у вас продолжаются?
— Два года.
— Знал ли о них директор Пальмгрен?
— Нет.
— А если бы знал, ему бы это, наверное, не понравилось?
— Не уверен. Шарлотта и я — люди современные, достаточно широко мыслящие и без предрассудков. Виктор Пальмгрен был таким же. Их супружество основывалось скорее на деловых соображениях, чем на чувствах.
— Когда вы ее видели в последний раз?
— Шарлотту? Два часа назад.
Монссон полез в нагрудный карман за новой зубочисткой. Посмотрел на нее и спросил:
— А как она в постели, ничего?
Линдер, онемев, смотрел на него. Наконец сказал:
— Вы в своем уме?
Когда садились в машину, Монссон произнес:
— Ловкий парень. Достаточно ловкий, чтобы говорить правду тогда, когда знает, что на враках мы его поймаем. Уверен, что Пальмгрену от него была большая польза.
— Матс Линдер прошел, как видно, хорошую школу, — заметил Мартин Бек.
— Да и сам он способный. Вопрос только в том, способен ли он убивать людей.
XII
Леннарту Колльбергу задание, которое он получил, казалось и бессмысленным и противным, но уж никак не трудно выполнимым. Нужно найти каких-то конкретных людей, поговорить с ними, и все.
Сразу же после десяти он вышел из здания полиции в Вестберге; там все было тихо и спокойно, что главным образом объяснялось нехваткой людей. В работе же, напротив, недостатка не было, ибо на великолепно унавоженной почве так называемого «общества всеобщего благоденствия» преступность во всех ее формах расцветала пышным цветом. Причины такого положения казались совершенно неясными — во всяком случае, для власть имущих и для теоретиков.
За благопристойным, приглаженным, даже респектабельным фасадом Стокгольма скрывались джунгли большого города, где наркомания и развращенность достигли широчайшего размаха, где бессовестные воротилы совершенно открыто наживали огромные барыши на порнографии в ее самых грязных и отвратительных формах, где профессиональные преступники не только росли численно, но и становились все более и более хорошо организованными. То, что алкоголизм, который всегда был проблемой, и преступность среди молодежи продолжали все расти и расти, не могло удивить никого, кроме служащих учреждений, отвечавших за борьбу с этими явлениями, и правительственных кругов.
Стокгольм, что поделаешь.
От того города, в котором Колльберг родился и вырос, мало что осталось. Экскаваторы спекулянтов земельными участками и бульдозеры так называемых специалистов по уличному движению снесли, с благословения планировщиков, бóльшую часть старых, добротных строений, оставив только своего рода заповедники культуры, которые, потеряв окружение, отдавали теперь излишней патетикой и резали глаз. Характер города, его настроение и стиль исчезли, или, точнее говоря, бесповоротно стали другими.
А механизм стокгольмской полиции от излишней перегрузки работал все с бóльшим скрипом, и нехваткой людей это объяснялось лишь отчасти, главными здесь были другие причины. Все упиралось не в то, чтобы полицейских было больше, а в то, чтобы они работали лучше, но об этом никто не заботился.
Так думал Леннарт Колльберг.
Добраться до жилого района, которым ведал Хампус Бруберг, оказалось непросто. Он находился в южной части города, в местах, которые во времена детства Колльберга были дачными.
Школьником он ездил туда вместе с классом на экскурсии. Теперь это был район, в точности напоминавший многие другие, застроенные доходными домами. Изолированная группа быстро и небрежно приткнутых друг к другу высотных зданий, единственное назначение которых — дать владельцу как можно бóльшую прибыль и одновременно заразить своей унылостью и неуютом тех несчастных людей, коим придется здесь жить. Поскольку жилищный кризис в течение многих лет поддерживался искусственным путем, даже эти квартиры были желанными, а квартплата — почти астрономической.
Контора Бруберга размещалась, вероятно, в самом лучшем и тщательно отделанном помещении, но даже здесь пятна сырости проступали по фасаду, а дверные косяки отошли от стен.
Однако главным ее недостатком, с точки зрения Колльберга, было то, что самого Бруберга не оказалось на месте.
Помимо его личного кабинета, просторного и довольно хорошо обставленного, здесь был зал заседаний и две маленькие комнаты. В них жили техник и две консьержки, одна лет пятидесяти, другая совсем молоденькая, не старше девятнадцати.
Старшая оказалась сущей крокодилицей, и Колльберг предположил, что ее главная задача — грозить жильцам выселением и отказывать в ремонте квартир. Девушка была дурнушкой, неуклюжей, прыщавой и, как видно, совсем забитой. Мужчина производил впечатление человека, смирившегося со своей судьбой. По всей вероятности, его неблагодарная миссия заключалась в том, чтобы следить за исправностью сантехники. Колльберг решил, что говорить ему следует с крокодилицей.
Нет, господина Бруберга на месте нет. Он не появлялся здесь с пятницы. Тогда он зашел в контору минут на десять, взял портфель и уехал.
Нет, директор Бруберг не сказал, когда он вернется.
Нет, ее зовут не Хелена Хансен, и она никогда не слышала здесь такой фамилии.
Нет, директор Пальмгрен обычно не занимался этими домами. С тех пор, как их построили четыре года назад, он был тут только два раза, причем вместе с директором Брубергом.
Что она делает в конторе? Конечно, собирает квартирную плату и следит за тем, чтобы жильцы не нарушали порядок.
— А это не самое легкое дело, — злобно сказала крокодилица.
— Охотно вам верю, — быстро согласился Колльберг.
И ушел. Он сел в машину и поехал в северную часть города.
Поставил машину на Кунгсгатан и подошел к подъезду проверить, по тому ли адресу приехал.
Судя по перечню названий, в доме помещались главным образом кинофирмы и юридические бюро, но было и то, что он искал. На четвертом этаже было указано не только «Акционерное общество Хампус Бруберг», но и «Банковская фирма Виктор Пальмгрен».
На старом, скрипучем лифте Колльберг поднялся на четвертый этаж и увидел, что оба этих названия украшают одну и ту же дверь. Он дернул за ручку, но дверь оказалась заперта. Конечно, был и звонок, но он предпочел свой старый верный способ и забарабанил в нее кулаком.
Открыла женщина. Удивленно взглянула на него большими карими глазами:
— Что случилось?
— Я ищу директора Бруберга.
— Его здесь нет
— Вас зовут Хелена Ханссон?
— Нет… А вы кто такой?
Колльберг вытащил из заднего кармана визитную карточку. Комната, в которой он очутился, была похожа на самую обычную контору: стол, пишущая машинка, шкаф, бумаги и прочее. Через полуоткрытую дверь он видел еще одну комнату, вероятно, личный кабинет Бруберга. Она была меньше секретарской, но уютнее. Казалось, что бóльшую ее часть занимают письменный стол и большой сейф.
Пока Колльберг осматривался, женщина захлопнула дверь на замок. Вопросительно глядя на него, она спросила:
— Почему вы решили, что меня зовут Ханссон?
Ей было лет тридцать пять. Стройная, темноволосая, с широкими бровями и короткой стрижкой.
— Я думал, что вы секретарь директора Бруберга, — рассеянно ответил Колльберг.
— Я и есть его секретарь.
— А как же вас зовут?
— Сара Муберг.
— И вы не были в Мальмё в среду, когда был убит Пальмгрен?
— Не была.
— У нас есть сведения, что Бруберг был в это время в Мальмё вместе со своим секретарем.
— В таком случае не со мной. Я не езжу ни в какие поездки.
— И секретаря звали фрекен Хелена Ханссон, — упрямо продолжал Колльберг.
— Мне неизвестна эта фамилия. Кроме того, я замужем. У меня двое детей. И я, как уже сказано, не сопровождаю Бруберга в его поездках.
— Кто же тогда такая фрекен Ханссон?
— Не имею понятия.
— Может быть, она работает где-нибудь у вас в концерне?
— Я, во всяком случае, никогда о ней не слышала. — Женщина пристально посмотрела на него. — До сих пор. — Потом тихо добавила: — Хотя ведь есть же так называемые разъездные секретари.
Колльберг не стал касаться этой темы.
— Когда вы видели Бруберга в последний раз?
— Сегодня утром. Он пришел в десять, с четверть часа был в своем кабинете. Потом ушел. Я думаю, в банк.
— А где он может быть сейчас?
Она взглянула на часы.
— Вероятно, дома.
Колльберг заглянул в свою бумажку.
— Он живет на Лидинге, да?
— Да, улица Чедервеген.
— У него есть семья?
— Есть. Жена и дочь семнадцати лет. Но их дома нет. Уехали отдыхать в Швейцарию.
— Вы это точно знаете?
— Да, я сама заказывала им билеты на самолет. В пятницу. Они улетели в тот же день.
— После этого случая в среду, в Мальмё, Бруберг работал как обычно?
— Пожалуй, нет. Едва ли так можно сказать. Он очень нервничал в четверг. Тогда ведь мы еще ничего определенно не знали. О том, что директор Пальмгрен умер, нам стало известно только в пятницу. И в пятницу Бруберг пробыл здесь около часа. А сегодня, как я сказала, всего минут пятнадцать.
— А обычно он у себя в конторе бывает дольше или нет?
— О да, он почти все время здесь. Сидит в своем кабинете.
Колльберг подошел к двери, ведущей в кабинет, и заглянул в нее. На столе три черных телефона, возле сейфа элегантный чемодан. Небольшой, кожаный, затянутый ремнями. Как видно, совсем новенький.
— Вы не знаете, был здесь Бруберг в субботу и в воскресенье?
— Кто-то, во всяком случае, здесь был. По субботам контора закрыта, так что я два дня была выходная. А когда сегодня утром пришла, то сразу заметила, что кто-то рылся в бумагах.
— А этот «кто-то» может быть кем-то иным, кроме Бруберга?
— Едва ли. Ключи есть только у меня и у него.
— Как вы думаете, он еще придет сюда сегодня?
— Не знаю. Может быть, он из банка поедет прямо домой. Это скорее всего.
— Лидинге, — пробормотал Колльберг. — Чедервеген. До свидания, — вдруг оборвал он беседу.
Проезжая по мосту через Вэртан и глядя на корабли в гавани и сотни лодок с полуголыми загорелыми отпускниками, он думал, какую глупость делает, что болтается по городу. Конечно, можно было сидеть в своем кабинете, а этих людей вызвать к себе по телефону. Но тогда он бы их не нашел, а это уже ни к черту не годилось. Кроме того, Мартин Бек сказал, что дело срочное.
На Чедервеген стояли дома, может статься, и не сверхроскошные, но выгодно отличающиеся от серой унылости, с которой он только что столкнулся. Здесь уже жили не бедняги, которые, не имея иного выбора, позволяют людям типа Пальмгрена и Бруберга выжимать из себя деньги. По обеим сторонам дороги красовались дорогостоящие виллы в стиле бунгало с великолепно ухоженными садами.
Дом Хампуса Бруберга казался вымершим. Следы автомашины вели к гаражу, но, когда Колльберг заглянул в него через одно из маленьких окошек в стене, он оказался пустым. На звонки и стук в двери никто не отвечал, гардины на огромных окнах были опущены, и разглядеть виллу изнутри Колльбергу не удалось.
Он вздохнул и пошел к соседнему дому. Эта вилла была больше и шикарнее, чем у Бруберга. Колльберг позвонил, дверь открыла высокая светловолосая женщина, на редкость тощая, с аристократическими манерами. Когда он представился, она надменно и с легким презрением взглянула на него, не проявляя никакого намерения пригласить в дом. Он изложил свое дело, и она холодно сказала:
— У нас здесь нет привычки шпионить за своими соседями. Я не знаю директора Бруберга и ничем не могу вам помочь.
— Печально.
— Может быть, для вас, но не для меня. Скажите, а кто вас сюда прислал?
Судя по голосу и выражению голубых глаз, она его в чем-то подозревала. Ей было лет тридцать пять-сорок. Холеная. Кого-то она ему очень напоминала, но кого именно, он вспомнить не мог.
— Что ж, прощайте, — уныло сказал он, пожав плечами.
Сев в машину, Колльберг заглянул в свою бумажку. Хелена Ханссон называла свой адрес — Вестеросгатан в Васастадене и номер телефона. Он поехал в отделение полиции на Лидинге. Его коллеги в штатском сидели над карточками футбольной лотереи, попивая лимонад из бумажных стаканчиков.
— Я сюда пришел только позвонить, — устало произнес Колльберг.
— Звони по любому.
Колльберг ехал в Васастаден и по дороге думал о том, что и Лидинге с его лощеным видом тоже кладет свою гирю на весы растущей преступности. Только живут здесь люди богатые, и они могут скрыть свои делишки за чистеньким фасадом.
В доме на Вестеросгатан лифта не было, и Колльбергу пришлось карабкаться на пятый этаж в пяти разных подъездах. Дом был ветхий и запущенный хозяевами, в заасфальтированном дворе между бочками для мусора сновали большие жирные крысы.
Он звонил в разные квартиры, иногда двери открывались, и разные люди испуганно смотрели на него. Здесь полиции боялись, и, как видно, причины для этого были.
Никакой Хелены Ханссон он не нашел.
Никто не мог сказать, живет ли здесь женщина с такой фамилией и жила ли вообще. В таких домах не любили давать сведения полиции, да и мало что знали друг о друге.
Колльберг стоял на улице, вытирая лицо носовым платком, который давным-давно был насквозь мокрым от пота. Несколько минут размышлял. Потом сдался и поехал домой. Через час его жена сказала:
— Почему ты так плохо выглядишь?
Он уже принял душ и сидел, завернувшись в мохнатое полотенце, с банкой холодного пива в руках.
— Потому что я себя так чувствую, — ответил он. — Эта проклятая работа…
— Бросать ее пора.
— Это не так-то легко.
Колльберг был полицейским и ничего не мог поделать с тем, что всегда старался быть как можно более хорошим полицейским. Это стремление было как будто встроено в механизм его психики и стало бременем, которое он почему-то обязан нести.
Задание Мартина Бека казалось простым заурядным делом, а оно не давало ему покоя. Нахмурившись, он спросил:
— Слушай, Гюн, а что такое разъездной секретарь?
— Обычно своего рода «девушка по вызову», у которой в портфеле всегда наготове ночная рубашка, зубная щетка и противозачаточные таблетки.
— Значит, обычная проститутка?
— Вот именно. Обслуживает бизнесменов и прочих, когда они куда-нибудь едут и не хотят искать себе потаскуху на месте.
Он поразмыслил и решил, что ему нужна помощь. У себя в отделе он на нее рассчитывать не мог, потому что народ был в отпусках. Вздохнув, Колльберг пошел к телефону и позвонил в уголовную полицию на Кунгсхольмсгатан.
Ему ответил человек, с которым он меньше всего хотел иметь дело, — Гюнвальд Ларссон.
— Как у меня дела? — недовольно ответил тот. — А как ты думаешь? Поножовщина, драки, грабежи, сумасшедшие иностранцы, готовые отдать любые деньги за наркотики. А людей почти нет. Меландер сидит в Вермдё, Рённ в пятницу уехал в свой Арьеплуг, Стрёмгрен на Майорке. Кроме того, похоже, что в такую жару люди становятся агрессивнее. А тебе чего?
Колльбергу Гюнвальд Ларссон был неприятен. «Он сообразительность потерял еще в колыбели», — подумал Колльберг. А вслух сказал:
— Я насчет этого дела Пальмгрена.
— Ничего общего с ним иметь не хочу, — быстро сказал Ларссон. — И так уже имел с ним достаточно неприятностей.
Колльберг тем не менее изложил ему историю своих мытарств. Гюнвальд Ларссон слушал, изредка вставляя злые реплики, а один раз оборвал его, сказав:
— Чего ты зря стараешься мне все объяснить? Не мое это дело.
Тем не менее что-то его все-таки заинтересовало, потому что под конец он спросил:
— Так ты говоришь, Чедервеген? А какой номер?
Колльберг повторил номер дома.
— Хм, — сказал Ларссон. — Может быть, тут я сумею что-то сделать.
— Спасибо, — выдавил из себя Колльберг.
— А я не для тебя стараюсь, — сказал Ларссон, будто и в самом деле имел в виду какие-то свои цели.
А он их и имел.
Колльберг удивился этой заинтересованности. Желание помочь другому никогда не было характерной чертой Гюнвальда Ларссона.
— Что касается этой потаскухи Ханссон, — мрачно произнес Ларссон, — то тебе лучше всего поговорить с полицией нравов. Конечно же, в Мальмё на первом допросе ей пришлось показать свое удостоверение личности. Так что зовут ее скорее всего Хеленой Ханссон. А вот адрес она могла соврать какой угодно.
Колльберг повесил трубку, потом тут же набрал еще один номер. На этот раз он звонил Осе Турелль, в полицию нравов.
Сразу же после десяти он вышел из здания полиции в Вестберге; там все было тихо и спокойно, что главным образом объяснялось нехваткой людей. В работе же, напротив, недостатка не было, ибо на великолепно унавоженной почве так называемого «общества всеобщего благоденствия» преступность во всех ее формах расцветала пышным цветом. Причины такого положения казались совершенно неясными — во всяком случае, для власть имущих и для теоретиков.
За благопристойным, приглаженным, даже респектабельным фасадом Стокгольма скрывались джунгли большого города, где наркомания и развращенность достигли широчайшего размаха, где бессовестные воротилы совершенно открыто наживали огромные барыши на порнографии в ее самых грязных и отвратительных формах, где профессиональные преступники не только росли численно, но и становились все более и более хорошо организованными. То, что алкоголизм, который всегда был проблемой, и преступность среди молодежи продолжали все расти и расти, не могло удивить никого, кроме служащих учреждений, отвечавших за борьбу с этими явлениями, и правительственных кругов.
Стокгольм, что поделаешь.
От того города, в котором Колльберг родился и вырос, мало что осталось. Экскаваторы спекулянтов земельными участками и бульдозеры так называемых специалистов по уличному движению снесли, с благословения планировщиков, бóльшую часть старых, добротных строений, оставив только своего рода заповедники культуры, которые, потеряв окружение, отдавали теперь излишней патетикой и резали глаз. Характер города, его настроение и стиль исчезли, или, точнее говоря, бесповоротно стали другими.
А механизм стокгольмской полиции от излишней перегрузки работал все с бóльшим скрипом, и нехваткой людей это объяснялось лишь отчасти, главными здесь были другие причины. Все упиралось не в то, чтобы полицейских было больше, а в то, чтобы они работали лучше, но об этом никто не заботился.
Так думал Леннарт Колльберг.
Добраться до жилого района, которым ведал Хампус Бруберг, оказалось непросто. Он находился в южной части города, в местах, которые во времена детства Колльберга были дачными.
Школьником он ездил туда вместе с классом на экскурсии. Теперь это был район, в точности напоминавший многие другие, застроенные доходными домами. Изолированная группа быстро и небрежно приткнутых друг к другу высотных зданий, единственное назначение которых — дать владельцу как можно бóльшую прибыль и одновременно заразить своей унылостью и неуютом тех несчастных людей, коим придется здесь жить. Поскольку жилищный кризис в течение многих лет поддерживался искусственным путем, даже эти квартиры были желанными, а квартплата — почти астрономической.
Контора Бруберга размещалась, вероятно, в самом лучшем и тщательно отделанном помещении, но даже здесь пятна сырости проступали по фасаду, а дверные косяки отошли от стен.
Однако главным ее недостатком, с точки зрения Колльберга, было то, что самого Бруберга не оказалось на месте.
Помимо его личного кабинета, просторного и довольно хорошо обставленного, здесь был зал заседаний и две маленькие комнаты. В них жили техник и две консьержки, одна лет пятидесяти, другая совсем молоденькая, не старше девятнадцати.
Старшая оказалась сущей крокодилицей, и Колльберг предположил, что ее главная задача — грозить жильцам выселением и отказывать в ремонте квартир. Девушка была дурнушкой, неуклюжей, прыщавой и, как видно, совсем забитой. Мужчина производил впечатление человека, смирившегося со своей судьбой. По всей вероятности, его неблагодарная миссия заключалась в том, чтобы следить за исправностью сантехники. Колльберг решил, что говорить ему следует с крокодилицей.
Нет, господина Бруберга на месте нет. Он не появлялся здесь с пятницы. Тогда он зашел в контору минут на десять, взял портфель и уехал.
Нет, директор Бруберг не сказал, когда он вернется.
Нет, ее зовут не Хелена Хансен, и она никогда не слышала здесь такой фамилии.
Нет, директор Пальмгрен обычно не занимался этими домами. С тех пор, как их построили четыре года назад, он был тут только два раза, причем вместе с директором Брубергом.
Что она делает в конторе? Конечно, собирает квартирную плату и следит за тем, чтобы жильцы не нарушали порядок.
— А это не самое легкое дело, — злобно сказала крокодилица.
— Охотно вам верю, — быстро согласился Колльберг.
И ушел. Он сел в машину и поехал в северную часть города.
Поставил машину на Кунгсгатан и подошел к подъезду проверить, по тому ли адресу приехал.
Судя по перечню названий, в доме помещались главным образом кинофирмы и юридические бюро, но было и то, что он искал. На четвертом этаже было указано не только «Акционерное общество Хампус Бруберг», но и «Банковская фирма Виктор Пальмгрен».
На старом, скрипучем лифте Колльберг поднялся на четвертый этаж и увидел, что оба этих названия украшают одну и ту же дверь. Он дернул за ручку, но дверь оказалась заперта. Конечно, был и звонок, но он предпочел свой старый верный способ и забарабанил в нее кулаком.
Открыла женщина. Удивленно взглянула на него большими карими глазами:
— Что случилось?
— Я ищу директора Бруберга.
— Его здесь нет
— Вас зовут Хелена Ханссон?
— Нет… А вы кто такой?
Колльберг вытащил из заднего кармана визитную карточку. Комната, в которой он очутился, была похожа на самую обычную контору: стол, пишущая машинка, шкаф, бумаги и прочее. Через полуоткрытую дверь он видел еще одну комнату, вероятно, личный кабинет Бруберга. Она была меньше секретарской, но уютнее. Казалось, что бóльшую ее часть занимают письменный стол и большой сейф.
Пока Колльберг осматривался, женщина захлопнула дверь на замок. Вопросительно глядя на него, она спросила:
— Почему вы решили, что меня зовут Ханссон?
Ей было лет тридцать пять. Стройная, темноволосая, с широкими бровями и короткой стрижкой.
— Я думал, что вы секретарь директора Бруберга, — рассеянно ответил Колльберг.
— Я и есть его секретарь.
— А как же вас зовут?
— Сара Муберг.
— И вы не были в Мальмё в среду, когда был убит Пальмгрен?
— Не была.
— У нас есть сведения, что Бруберг был в это время в Мальмё вместе со своим секретарем.
— В таком случае не со мной. Я не езжу ни в какие поездки.
— И секретаря звали фрекен Хелена Ханссон, — упрямо продолжал Колльберг.
— Мне неизвестна эта фамилия. Кроме того, я замужем. У меня двое детей. И я, как уже сказано, не сопровождаю Бруберга в его поездках.
— Кто же тогда такая фрекен Ханссон?
— Не имею понятия.
— Может быть, она работает где-нибудь у вас в концерне?
— Я, во всяком случае, никогда о ней не слышала. — Женщина пристально посмотрела на него. — До сих пор. — Потом тихо добавила: — Хотя ведь есть же так называемые разъездные секретари.
Колльберг не стал касаться этой темы.
— Когда вы видели Бруберга в последний раз?
— Сегодня утром. Он пришел в десять, с четверть часа был в своем кабинете. Потом ушел. Я думаю, в банк.
— А где он может быть сейчас?
Она взглянула на часы.
— Вероятно, дома.
Колльберг заглянул в свою бумажку.
— Он живет на Лидинге, да?
— Да, улица Чедервеген.
— У него есть семья?
— Есть. Жена и дочь семнадцати лет. Но их дома нет. Уехали отдыхать в Швейцарию.
— Вы это точно знаете?
— Да, я сама заказывала им билеты на самолет. В пятницу. Они улетели в тот же день.
— После этого случая в среду, в Мальмё, Бруберг работал как обычно?
— Пожалуй, нет. Едва ли так можно сказать. Он очень нервничал в четверг. Тогда ведь мы еще ничего определенно не знали. О том, что директор Пальмгрен умер, нам стало известно только в пятницу. И в пятницу Бруберг пробыл здесь около часа. А сегодня, как я сказала, всего минут пятнадцать.
— А обычно он у себя в конторе бывает дольше или нет?
— О да, он почти все время здесь. Сидит в своем кабинете.
Колльберг подошел к двери, ведущей в кабинет, и заглянул в нее. На столе три черных телефона, возле сейфа элегантный чемодан. Небольшой, кожаный, затянутый ремнями. Как видно, совсем новенький.
— Вы не знаете, был здесь Бруберг в субботу и в воскресенье?
— Кто-то, во всяком случае, здесь был. По субботам контора закрыта, так что я два дня была выходная. А когда сегодня утром пришла, то сразу заметила, что кто-то рылся в бумагах.
— А этот «кто-то» может быть кем-то иным, кроме Бруберга?
— Едва ли. Ключи есть только у меня и у него.
— Как вы думаете, он еще придет сюда сегодня?
— Не знаю. Может быть, он из банка поедет прямо домой. Это скорее всего.
— Лидинге, — пробормотал Колльберг. — Чедервеген. До свидания, — вдруг оборвал он беседу.
Проезжая по мосту через Вэртан и глядя на корабли в гавани и сотни лодок с полуголыми загорелыми отпускниками, он думал, какую глупость делает, что болтается по городу. Конечно, можно было сидеть в своем кабинете, а этих людей вызвать к себе по телефону. Но тогда он бы их не нашел, а это уже ни к черту не годилось. Кроме того, Мартин Бек сказал, что дело срочное.
На Чедервеген стояли дома, может статься, и не сверхроскошные, но выгодно отличающиеся от серой унылости, с которой он только что столкнулся. Здесь уже жили не бедняги, которые, не имея иного выбора, позволяют людям типа Пальмгрена и Бруберга выжимать из себя деньги. По обеим сторонам дороги красовались дорогостоящие виллы в стиле бунгало с великолепно ухоженными садами.
Дом Хампуса Бруберга казался вымершим. Следы автомашины вели к гаражу, но, когда Колльберг заглянул в него через одно из маленьких окошек в стене, он оказался пустым. На звонки и стук в двери никто не отвечал, гардины на огромных окнах были опущены, и разглядеть виллу изнутри Колльбергу не удалось.
Он вздохнул и пошел к соседнему дому. Эта вилла была больше и шикарнее, чем у Бруберга. Колльберг позвонил, дверь открыла высокая светловолосая женщина, на редкость тощая, с аристократическими манерами. Когда он представился, она надменно и с легким презрением взглянула на него, не проявляя никакого намерения пригласить в дом. Он изложил свое дело, и она холодно сказала:
— У нас здесь нет привычки шпионить за своими соседями. Я не знаю директора Бруберга и ничем не могу вам помочь.
— Печально.
— Может быть, для вас, но не для меня. Скажите, а кто вас сюда прислал?
Судя по голосу и выражению голубых глаз, она его в чем-то подозревала. Ей было лет тридцать пять-сорок. Холеная. Кого-то она ему очень напоминала, но кого именно, он вспомнить не мог.
— Что ж, прощайте, — уныло сказал он, пожав плечами.
Сев в машину, Колльберг заглянул в свою бумажку. Хелена Ханссон называла свой адрес — Вестеросгатан в Васастадене и номер телефона. Он поехал в отделение полиции на Лидинге. Его коллеги в штатском сидели над карточками футбольной лотереи, попивая лимонад из бумажных стаканчиков.
— Я сюда пришел только позвонить, — устало произнес Колльберг.
— Звони по любому.
Колльберг ехал в Васастаден и по дороге думал о том, что и Лидинге с его лощеным видом тоже кладет свою гирю на весы растущей преступности. Только живут здесь люди богатые, и они могут скрыть свои делишки за чистеньким фасадом.
В доме на Вестеросгатан лифта не было, и Колльбергу пришлось карабкаться на пятый этаж в пяти разных подъездах. Дом был ветхий и запущенный хозяевами, в заасфальтированном дворе между бочками для мусора сновали большие жирные крысы.
Он звонил в разные квартиры, иногда двери открывались, и разные люди испуганно смотрели на него. Здесь полиции боялись, и, как видно, причины для этого были.
Никакой Хелены Ханссон он не нашел.
Никто не мог сказать, живет ли здесь женщина с такой фамилией и жила ли вообще. В таких домах не любили давать сведения полиции, да и мало что знали друг о друге.
Колльберг стоял на улице, вытирая лицо носовым платком, который давным-давно был насквозь мокрым от пота. Несколько минут размышлял. Потом сдался и поехал домой. Через час его жена сказала:
— Почему ты так плохо выглядишь?
Он уже принял душ и сидел, завернувшись в мохнатое полотенце, с банкой холодного пива в руках.
— Потому что я себя так чувствую, — ответил он. — Эта проклятая работа…
— Бросать ее пора.
— Это не так-то легко.
Колльберг был полицейским и ничего не мог поделать с тем, что всегда старался быть как можно более хорошим полицейским. Это стремление было как будто встроено в механизм его психики и стало бременем, которое он почему-то обязан нести.
Задание Мартина Бека казалось простым заурядным делом, а оно не давало ему покоя. Нахмурившись, он спросил:
— Слушай, Гюн, а что такое разъездной секретарь?
— Обычно своего рода «девушка по вызову», у которой в портфеле всегда наготове ночная рубашка, зубная щетка и противозачаточные таблетки.
— Значит, обычная проститутка?
— Вот именно. Обслуживает бизнесменов и прочих, когда они куда-нибудь едут и не хотят искать себе потаскуху на месте.
Он поразмыслил и решил, что ему нужна помощь. У себя в отделе он на нее рассчитывать не мог, потому что народ был в отпусках. Вздохнув, Колльберг пошел к телефону и позвонил в уголовную полицию на Кунгсхольмсгатан.
Ему ответил человек, с которым он меньше всего хотел иметь дело, — Гюнвальд Ларссон.
— Как у меня дела? — недовольно ответил тот. — А как ты думаешь? Поножовщина, драки, грабежи, сумасшедшие иностранцы, готовые отдать любые деньги за наркотики. А людей почти нет. Меландер сидит в Вермдё, Рённ в пятницу уехал в свой Арьеплуг, Стрёмгрен на Майорке. Кроме того, похоже, что в такую жару люди становятся агрессивнее. А тебе чего?
Колльбергу Гюнвальд Ларссон был неприятен. «Он сообразительность потерял еще в колыбели», — подумал Колльберг. А вслух сказал:
— Я насчет этого дела Пальмгрена.
— Ничего общего с ним иметь не хочу, — быстро сказал Ларссон. — И так уже имел с ним достаточно неприятностей.
Колльберг тем не менее изложил ему историю своих мытарств. Гюнвальд Ларссон слушал, изредка вставляя злые реплики, а один раз оборвал его, сказав:
— Чего ты зря стараешься мне все объяснить? Не мое это дело.
Тем не менее что-то его все-таки заинтересовало, потому что под конец он спросил:
— Так ты говоришь, Чедервеген? А какой номер?
Колльберг повторил номер дома.
— Хм, — сказал Ларссон. — Может быть, тут я сумею что-то сделать.
— Спасибо, — выдавил из себя Колльберг.
— А я не для тебя стараюсь, — сказал Ларссон, будто и в самом деле имел в виду какие-то свои цели.
А он их и имел.
Колльберг удивился этой заинтересованности. Желание помочь другому никогда не было характерной чертой Гюнвальда Ларссона.
— Что касается этой потаскухи Ханссон, — мрачно произнес Ларссон, — то тебе лучше всего поговорить с полицией нравов. Конечно же, в Мальмё на первом допросе ей пришлось показать свое удостоверение личности. Так что зовут ее скорее всего Хеленой Ханссон. А вот адрес она могла соврать какой угодно.
Колльберг повесил трубку, потом тут же набрал еще один номер. На этот раз он звонил Осе Турелль, в полицию нравов.
XIII
Закончив разговор по телефону, Гюнвальд Ларссон тут же спустился вниз, сел в машину и поехал прямым путем на Лидинге.
Он рассматривал свои тяжелые ладони, лежавшие на баранке, и посмеивался про себя. Юмор висельника.
Приехав на Чедервеген, он бросил беглый взгляд на по-прежнему мертвый дом Бруберга и направился к соседней вилле. Позвонил. Дверь открыла та же тощая блондинка, которая двумя часами ранее выпроводила Колльберга.
— Гюнвальд, — ошеломленно сказала она теперь. — Какого… Как ты смел сюда явиться?
— О, — насмешливо ответил он. — Старая любовь не ржавеет.
— Я не видела тебя больше десяти лет, и за это благодарна. — Нахмурив светлые брови, она подозрительно спросила: — Это не ты подослал ко мне того толстяка, что приходил сегодня утром?
— Нет, не я. Хотя я пришел по тому же делу.
— Могу повторить только то же, что сказала ему. Я не шпионю за своими соседями.
— Нет? А впустить меня в дом ты собираешься? Или мне разнести эти твои дурацкие палисандровые двери?
— Я на твоем месте умерла бы от стыда. Хотя у тебя не хватит тонкости для этого.
— Потихоньку исправляюсь.
— Уж лучше входи, чем стоять здесь и позорить меня.
Она распахнула дверь. Гюнвальд Ларссон перешагнул порог.
— А где эта вонючка, муж твой?
— Хюгольд в штабе. У него сейчас много работы, очень ответственной.
— И ему не удалось тебя обрюхатить за тринадцать или за сколько там лет?
— Одиннадцать, — сказала она. — И не хами. Впрочем, я дома не одна.
— Вот как? И любовника завела? Небось какой-нибудь курсантик?
— Оставь при себе эти вульгарные шуточки. Ко мне на чашку чая заглянула подруга детства. Соня. Может быть, ты ее помнишь?
— Слава Богу, нет.
— Ей не очень повезло, — сказала женщина, поправляя свои светлые волосы. — Но у нее очень респектабельная работа. Она зубной врач.
Гюнвальд Ларссон промолчал. Он вошел следом за ней в просторную гостиную. На низком столике стоял чайный сервиз, а на диване сидела высокая худощавая женщина с каштановыми волосами и грызла печенье.
Он рассматривал свои тяжелые ладони, лежавшие на баранке, и посмеивался про себя. Юмор висельника.
Приехав на Чедервеген, он бросил беглый взгляд на по-прежнему мертвый дом Бруберга и направился к соседней вилле. Позвонил. Дверь открыла та же тощая блондинка, которая двумя часами ранее выпроводила Колльберга.
— Гюнвальд, — ошеломленно сказала она теперь. — Какого… Как ты смел сюда явиться?
— О, — насмешливо ответил он. — Старая любовь не ржавеет.
— Я не видела тебя больше десяти лет, и за это благодарна. — Нахмурив светлые брови, она подозрительно спросила: — Это не ты подослал ко мне того толстяка, что приходил сегодня утром?
— Нет, не я. Хотя я пришел по тому же делу.
— Могу повторить только то же, что сказала ему. Я не шпионю за своими соседями.
— Нет? А впустить меня в дом ты собираешься? Или мне разнести эти твои дурацкие палисандровые двери?
— Я на твоем месте умерла бы от стыда. Хотя у тебя не хватит тонкости для этого.
— Потихоньку исправляюсь.
— Уж лучше входи, чем стоять здесь и позорить меня.
Она распахнула дверь. Гюнвальд Ларссон перешагнул порог.
— А где эта вонючка, муж твой?
— Хюгольд в штабе. У него сейчас много работы, очень ответственной.
— И ему не удалось тебя обрюхатить за тринадцать или за сколько там лет?
— Одиннадцать, — сказала она. — И не хами. Впрочем, я дома не одна.
— Вот как? И любовника завела? Небось какой-нибудь курсантик?
— Оставь при себе эти вульгарные шуточки. Ко мне на чашку чая заглянула подруга детства. Соня. Может быть, ты ее помнишь?
— Слава Богу, нет.
— Ей не очень повезло, — сказала женщина, поправляя свои светлые волосы. — Но у нее очень респектабельная работа. Она зубной врач.
Гюнвальд Ларссон промолчал. Он вошел следом за ней в просторную гостиную. На низком столике стоял чайный сервиз, а на диване сидела высокая худощавая женщина с каштановыми волосами и грызла печенье.