Страница:
Инок
В июне 1925 года Сергей Извеков окончил среднюю школу в Богородске, после чего стал чаще бывать на богослужениях в московских храмах. В августе 1925 года он отправился из Москвы в Саров и Дивеево. Юноша стремился принять монашеский постриг в Саровской пустыни. Тогда там под сенью преподобного Серафима подвизалось около 150 монахов. Празднование дня памяти преподобного 1 августа собрало множество паломников со всей России. Один из старцев пустыни благословил будущему Патриарху вернуться в Москву: «Тебя ждут там». Об этом мы узнаем из воспоминаний художника Алексея Петровича Арцыбушева «Милосердия двери», которому рассказывали дивеевские монахини (до одиннадцатилетнего возраста художник жил в Дивееве)[40].
8 сентября (26 августа), в праздник Владимирской иконы Божией Матери, Сергей Извеков был в столице. Православные москвичи отмечали в тот день 530-летие чудесного избавления Москвы от нашествия Тамерлана (1395 г.). В память об этом на месте встречи («сретения») чудотворной Владимирской иконы в 1397 году был основан Сретенский монастырь. Ежегодно в праздник сюда переносили Владимирскую икону крестным ходом из Успенского собора. Русские цари были богомольцами, вкладчиками и строителями Сретенской обители, с которой связаны имена многих деятелей русской истории.
Небесная Путеводительница направила юношу в Сретенский монастырь, где он «канонаршил», то есть принял участие в праздничном богослужении в качестве чтеца и певца: возглашал перед пением хора глас и строчки из молитвословия, которые вслед за ним пел хор.
Его голос понравился епископу Можайскому Борису (Рукину), викарию Московской епархии, настоятелю Сретенского монастыря. А на Сергея Извекова служба произвела столь сильное впечатление, что он окончательно решил посвятить свою жизнь Богу. Этот случай имел в виду Патриарх Пимен, когда в день восьмой годовщины своей интронизации вспоминал: «…Путь моего служения Церкви начался в юности, более 50 лет тому назад, в тот день, когда Святая Церковь празднует Владимирской иконе Божией Матери»[41].
После Октябрьской революции 1917 года Сретенский монастырь являлся одним из оплотов Святой Церкви в противостоянии разгулу атеизма. В обители нередко служил Святейший Патриарх Тихон. В 1922 году монастырь был временно захвачен «обновленцами», но летом 1923 года усилиями архиепископа Илариона (Троицкого) обитель удалось возвратить в лоно Патриаршей Церкви, а ее собор был переосвящен великим чином, что создавало поучительный прецедент. Владыка Иларион (впоследствии священномученик) стал на короткое время последним настоятелем обители перед ее закрытием.
Выдающийся богослов и проповедник, он смело отстаивал права Церкви в условиях неслыханного на нее гонения. Бескомпромиссная позиция святителя повлекла за собой его ссылку, а потом и шестилетнее заключение в Соловецком концлагере. В Сретенском монастыре в 20-е годы служили прославленные впоследствии мученики за веру архиепископ Гурий (Степанов) и протоиерей Николай Лавров.
Преосвященный Борис по достоинству оценил духовные дарования Сергея Извекова и приблизил его к себе. 4 декабря (21 ноября) 1925 года, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, владыка Борис совершил его постриг в рясофор с именем Платон, то есть Сергей стал монастырским послушником, получившим благословение носить рясу и клобук (черную камилавку), но без мантии, так как еще не принес всех иноческих обетов. Ему было всего 15 лет. Именно здесь, в одном из последних духовных оплотов гонимого Православия, начал свое служение Церкви будущий Патриарх. В столь раннем постриге, разумеется, велика заслуга матери, от колыбели готовившей сына к иночеству: он был ребенком молитвы и обета, еще до рождения обещанным Богу.
Здесь же, в Сретенском монастыре, рясофорный отрок начал готовиться к следующей ступени подвижничества. Нравственное призвание свое он понимал очень ответственно, в духе самопожертвования. Об этом красноречиво говорит его стихотворение «Послушник»:
Юный послушник, таким образом, почти сразу же после вступления на иноческую стезю оказался вне монастырских стен – испытание неожиданно суровое, особенно в годы лихолетья.
Надо полагать, на него обрушилось тогда много искушений, и одно из самых сильных – очарование девичьей красотой. Об этом глухо свидетельствует его лирическое стихотворение, единственное из дошедших до нас, посвященное некоей М. И. Р. Инициалы эти невольно складываются в своего рода символическую анаграмму «мир», являются как бы отзвуком мира, последним его эхом перед принятием иночества. Стихотворение завершается призывом, адресованным самому себе; и это не самолюбование лирического героя, а акт самопознания и исповедание веры:
Служение церковному искусству стало первой ступенью на этом пути, а музыкальный дар помогал постоянно ощущать присутствие Божие в согласной гармонии мира. В возрасте 15—16 лет юный инок, следуя своему призванию, получил возможность возглавить хор в одном из московских храмов. По приглашению епископа Даниила (Троицкого, 1887—1934) он стал регентом в храме Преображения Господня, что в Пушкарях, близ Сретенского монастыря. Вскоре, после ареста и высылки владыки Даниила в Кинешму, инок Платон стал регентом храма во имя святых Флора и Лавра, что у Мясницких ворот, затем – регентом храма во имя преподобного Максима Исповедника, что на Варварке. Об этом свидетельствует уникальный рисунок в записной книжке художника Павла Дмитриевича Корина, изображающий юного монаха, дирижирующего хором. Рисунок подписан самим автором: «Молодой монах. Регент. Церковь св. блаж. Максима Московского, чудотворца, на Варварке. Всенощная. 10/23 ноября 1926 года. Павел Корин». Рукой вдовы художника Прасковьи Тихоновны приписано: «Будущий митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен», а еще позднее добавлено: «затем Патриарх Московский и всея Руси»[43]. Документ позволяет констатировать, что начало знакомства и последующей многолетней дружбы между Павлом Кориным и иноком Платоном, будущим Патриархом Пименом, восходит к осени 1926 года[44].
Через год, 4 октября (21 сентября) 1927 года, в праздник обретения мощей святителя Димитрия, митрополита Ростовского, инок Платон принял постриг в мантию. Он дал обеты самоотречения, смирения и послушания, следуя внутреннему зову и во исполнение материнского обета, принесенного Пелагеей Афанасьевной семнадцать лет назад. Свершилось это в Параклитовой пустыни[45] близ Сергиева Посада, в уединенной обители, основанной наместником Троице-Сергиевой Лавры архимандритом Антонием (Медведевым).
Архимандрит Антоний стяжал своими трудами во славу Божию широкую известность не только в России, но и на православном Востоке. Еще до назначения в Лавру он сподобился встречаться с преподобным Серафимом Саровским и услышал от него пророческие слова: «Радость моя! Промысл Божий вверяет тебе обширную Лавру. Будь к братии матерью, а не отцом». В течение почти полувека архимандрит Антоний управлял Лаврой согласно завету великого старца, явив пример самоотверженной, подлинно материнской любви к вверенным его попечению инокам; и этот дар любви помог ему быть талантливым проповедником и стать выдающимся администратором и строителем. В 1861 году архимандрит Антоний завершил сооружение храма во Имя Всесвятого Духа Утешителя в пустыни Параклита, самой юной из всех других пяти иноческих обителей, расположенных вокруг матери-Лавры.
После закрытия Троице-Сергиевой Лавры эта пустынь на время стала пристанищем для изгнанных монахов. И юноша, взысканный Богом, сделал здесь самый важный и ответственный шаг в своей жизни, столь необходимый для спасения души, совершил, с Божией помощью, бесстрашный поступок, превративший его в так называемого «лишенца» – отщепенца и изгоя. Ведь он отныне был служителем культа – «классово чуждым элементом» – и автоматически, согласно «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа» (принятой 10 июля 1918 года), относился к категории граждан, «лишенных прав».
Вспомним: то было время «ленинского призыва» в комсомол, когда его недавние соседи по парте вступали в ряды «строителей нового общества», как они себя гордо называли. Путь инока в те суровые годы был устлан сплошными терниями, и надо было ощутить в себе способность к самопожертвованию, готовность взойти на Голгофу, чтобы дерзнуть идти этим путем. О такой внутренней готовности Патриарх Пимен доверительно говорил спустя несколько десятилетий своему келейнику иеромонаху Сергию (Соколову).
Став уже епископом, владыка Сергий оставил интереснейшие воспоминания, проливающие свет на неизвестные факты из биографии Святейшего Патриарха, со своими взволнованными и глубоко прочувствованными оценками.
В семнадцать лет, подчеркивает епископ Сергий, «он окончательно и бесповоротно вручил себя в руки Промысла Божия, веря, что все, что происходит с Россией, промыслительно дано ей Богом и что у всего этого кошмара, от которого многие убежали в дальние заморские страны, может и должен быть один конец – это победа правды Божией над силами зла, за которыми стоит враг рода человеческого – диавол»[46].
Вот как описывает зловещую атмосферу двадцатых годов в Москве Анатолий Борисович Свенцицкий (1921—2007; племянник известного проповедника о. Валентина Свенцицкого): «…В школе учили вирши Демьяна Бедного: «У Николы сшибли крест, стало так светло окрест! Здравствуй, Москва – новая, Москва – новая бескрестовая!» Яркими красками на корпусах «антирелигиозных» трамваев, оборудованных художниками РОСТа и авторами ЛЕФа, были нарисованы неприличные карикатуры на Иисуса Христа, Богоматерь. Помню, почему-то апостол Петр обнимал нагую женщину, у которой на нимбе было написано: Св. Фекла… В Москве таких трамваев было несколько. Мои родители брезгливо не садились в эти вагоны, тем более что кондукторский сбор шел на антирелигиозную пропаганду общества «Воинствующий безбожник», возглавляемого Емельяном Ярославским»[47].
Совершивший постриг духовник скита игумен Агафодор нарек инока Пименом – в честь подвижника Египетской пустыни преподобного Пимена Великого (340—450).
«Мое имя Пимен (которое переводится как «пастырь»), – писал Патриарх, – дано мне Провидением… когда я размышляю о своем монашеском имени Пимен, я всегда думаю о том, что оно обязывает меня ко многому. Промысл Божий повелел мне стать пастырем. Но если мы обратимся к Святому Евангелию, то услышим слова Христа Спасителя о том, что нужно быть не просто пастырем, а пастырем добрым, который полагает душу свою за овец своих. Именно это, несомненно, налагает на меня, как носителя этого имени, большую ответственность»[50].
Конечно, будущий Патриарх получил имя Пимен промыслительно, ибо Господу было угодно, чтобы он стал пастырем многомиллионной православной паствы своего Отечества. Его Небесный покровитель в юности вступил на стезю монашества и прославился равноангельским житием. Он получил наименование «Великий», ибо был велик в добродетелях смиренномудрия, простоты, скромности, нестяжания, правдивости, самоотверженного служения Богу. Духовное совершенство – это постоянная, в продолжение всей жизни, хвала Богу, это постоянное горение духовного пламени. К такому совершенству и стремился преподобный Пимен Великий, назидая своих учеников: «Кипящему сосуду не прикоснется муха, егда же остудится сосуд, всякие гады внидут в онь». Так преподобный призывал к постоянному памятованию о Боге, постоянному возгреванию огня молитвы. Молитвенность и постоянное памятование о Боге стали основными духовными качествами будущего Патриарха.
Значение имени – глубоко онтологично, ибо имя, как подчеркивает священномученик Павел Флоренский, должно выражать внутреннюю идею личности. «По имени и житие» – стереотипная формула житий; по имени – житие, а не имя по житию. Имя оценивается Церковью, а за нею и всем православным народом, как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия, как идея, а святой – как наилучший ее выразитель, свое эмпирическое существование соделавший прозрачным так, что чрез него нам светит благороднейший свет данного имени»[51].
Имя Пимен, полученное будущим Патриархом при пострижении в монашество, ознаменовало особое о нем попечение Божие, помогло ему стать достойным пастырем.
После пострижения в монашество монах Пимен некоторое время проходил иноческий искус в лаврском скиту Параклита. Это было тяжкое время испытаний для него и для всей Русской Церкви. Набирала силу атеистическая пропаганда, усиливались гонения на духовенство и преследования верующих, в особенности после указа ЦК ВКП(б) от 24 января 1929 года «О мерах усиления антирелигиозной работы», в котором каждый церковный приход объявлялся «контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы»[52].
Монах Пимен с честью выдержал испытания и трудности. Он сознательно дистанцировался от событий политической жизни, избегая не только участия в каких-либо общественных мероприятиях, но и всяких контактов с представителями советской власти. Удалось ему избежать и другой крайности – увлечения обновленчеством. Неканоничность этого течения он ясно понимал, хотя разобраться во всех оттенках тогдашней церковной жизни было очень непросто. Главное, что он усвоил, став свидетелем удивительной жизнеспособности Церкви, так это то, что ее своеобразный организм принципиально отличается от государства. Если государство «богатеет и крепнет» в периоды мира и спокойствия, то Церковь внутренне усиливается в эпоху гонений и страданий. Как писал протопресвитер Георгий Шавельский (в 1922 году): «Когда Христос говорил своим ученикам: «Блаженны вы, когда будут вас поносить, гнать и преследовать за Меня», то Он, несомненно, имел в виду и эту особенность церковного организма. Огонь веры, религиозный дух подогреваются и возбуждаются подвигом, самоотвержением»[53].
Еще Тертуллиан в своем сочинении «О бегстве во время гонения» (De fuga in persecutione, 211—212 гг.) утверждал, что гонения попускаются Богом в нравственных целях и не являются злом, которого надо избегать; но вместе с тем не следует и навлекать их на себя. Христианам надлежит быть мужественными и единодушными, помня о разнице между земными и вечными благами, но вместе с тем не следует забывать слов Самого Господа: будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (Мф. 10, 16).
Усвоить всю эту диалектику юному монаху было, конечно, непросто. В реальной действительности ему очень пригодился опыт управления церковным хором. Инок Пимен получил еще в 1926 году приглашение протоиерея Николая Бажанова, настоятеля московского храма во имя преподобного Пимена Великого (своего Небесного покровителя), что в Новых Воротниках, управлять хором этого храма. Это послушание он с честью нес до 1932 года.
Хор в Пименовском храме насчитывал тогда около 70 человек. Новый регент быстро приобрел признание прихожан и настоятеля о. Николая[54], в семье которого стал желанным гостем. Отец Пимен «прикипел душой» к этому замечательному храму с его удивительно красивым иконостасом[55].
Таким образом, монах Пимен фактически проходил свое иноческое послушание в миру, идя по пути такого же внутреннего делания, каким шли иноки в условиях прежней монастырской жизни. Ему удалось осуществить идеал монастыря в миру, чрезвычайно актуальный в 20-е годы, в условиях массового закрытия монастырей и гонений на веру, воздвигнутых атеистическим режимом.
«Монастырь в миру» – это создание молитвенной, духовной жизни, которую мы переносим из наших разрушенных монастырей в условия жизни мирской. Здесь такое же ухождение от развращенного мира, как там; здесь такое же уединенное жительство, как там; здесь такое же устремление к высшему и горнему, к служению Богу, как там; здесь может быть и такое же великое послушание, как там. И тогда, если эта задача будет выполнена нами, будет создан новый, невидимый монастырь взамен разрушенных», – провозглашал в одной из своих проповедей в 1927 году отец Валентин Свенцицкий[56].
Наряду с этим, в условиях повсеместных арестов и репрессий против духовенства, в те годы возникали и подпольные, точнее сказать, катакомбные монастыри. Это были преимущественно уединенные скиты около закрытых монастырей, иногда организованные как «трудовые артели», а также поселения монахов в весьма удаленных местах – в горах Кавказа или в лесах Сибири.
16 (3) июля 1930 года, в день своего тезоименитства, архиепископ Звенигородский Филипп (Гумилевский), управлявший тогда Московской епархией, рукоположил монаха Пимена во иеродиакона в этом соборе.
Перед посвящением в сан иеродиакона, монах Пимен сдал экстерном экзамены за курс духовной школы, – по благословению архиепископа Звенигородского Филиппа[57]. Надо сказать, что к тому времени в Советской России все духовные учебные заведения были закрыты. Последние, уже полулегальные очаги духовного образования – богословские курсы в Ленинграде под руководством протоиерея Николая Чукова и при Московском епархиальном управлении в Высокопетровском монастыре под руководством епископа Сергиевского Варфоломея (Ремова) – большевики закрыли в 1928 году. «Оставалась возможность только для частного индивидуального и нелегального преподавания…»[58].
Экзамены у монаха Пимена принимала компетентная комиссия под председательством бывшего ректора Вифанской Духовной семинарии протоиерея Александра Зверева[59]; в то время он был благочинным храмов Сретенского сорока и настоятелем храма во имя святителя Николая Чудотворца в Звонарях.
8 сентября (26 августа), в праздник Владимирской иконы Божией Матери, Сергей Извеков был в столице. Православные москвичи отмечали в тот день 530-летие чудесного избавления Москвы от нашествия Тамерлана (1395 г.). В память об этом на месте встречи («сретения») чудотворной Владимирской иконы в 1397 году был основан Сретенский монастырь. Ежегодно в праздник сюда переносили Владимирскую икону крестным ходом из Успенского собора. Русские цари были богомольцами, вкладчиками и строителями Сретенской обители, с которой связаны имена многих деятелей русской истории.
Небесная Путеводительница направила юношу в Сретенский монастырь, где он «канонаршил», то есть принял участие в праздничном богослужении в качестве чтеца и певца: возглашал перед пением хора глас и строчки из молитвословия, которые вслед за ним пел хор.
Его голос понравился епископу Можайскому Борису (Рукину), викарию Московской епархии, настоятелю Сретенского монастыря. А на Сергея Извекова служба произвела столь сильное впечатление, что он окончательно решил посвятить свою жизнь Богу. Этот случай имел в виду Патриарх Пимен, когда в день восьмой годовщины своей интронизации вспоминал: «…Путь моего служения Церкви начался в юности, более 50 лет тому назад, в тот день, когда Святая Церковь празднует Владимирской иконе Божией Матери»[41].
После Октябрьской революции 1917 года Сретенский монастырь являлся одним из оплотов Святой Церкви в противостоянии разгулу атеизма. В обители нередко служил Святейший Патриарх Тихон. В 1922 году монастырь был временно захвачен «обновленцами», но летом 1923 года усилиями архиепископа Илариона (Троицкого) обитель удалось возвратить в лоно Патриаршей Церкви, а ее собор был переосвящен великим чином, что создавало поучительный прецедент. Владыка Иларион (впоследствии священномученик) стал на короткое время последним настоятелем обители перед ее закрытием.
Выдающийся богослов и проповедник, он смело отстаивал права Церкви в условиях неслыханного на нее гонения. Бескомпромиссная позиция святителя повлекла за собой его ссылку, а потом и шестилетнее заключение в Соловецком концлагере. В Сретенском монастыре в 20-е годы служили прославленные впоследствии мученики за веру архиепископ Гурий (Степанов) и протоиерей Николай Лавров.
Преосвященный Борис по достоинству оценил духовные дарования Сергея Извекова и приблизил его к себе. 4 декабря (21 ноября) 1925 года, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, владыка Борис совершил его постриг в рясофор с именем Платон, то есть Сергей стал монастырским послушником, получившим благословение носить рясу и клобук (черную камилавку), но без мантии, так как еще не принес всех иноческих обетов. Ему было всего 15 лет. Именно здесь, в одном из последних духовных оплотов гонимого Православия, начал свое служение Церкви будущий Патриарх. В столь раннем постриге, разумеется, велика заслуга матери, от колыбели готовившей сына к иночеству: он был ребенком молитвы и обета, еще до рождения обещанным Богу.
Здесь же, в Сретенском монастыре, рясофорный отрок начал готовиться к следующей ступени подвижничества. Нравственное призвание свое он понимал очень ответственно, в духе самопожертвования. Об этом красноречиво говорит его стихотворение «Послушник»:
Даже неуклюжая инверсия в последней строке не лишает стих внутренней силы и поэтического «магнетизма».
Если ты вступил в Обитель
С тою целью, чтоб спастись,
Помни, что сказал Спаситель:
Славы мира отрекись.
Вместо славы и богатства
Возлюби ты нищету;
Вместо пышного чертога –
Бедной кельи тесноту.
Пусть не любят, презирают,
Пусть клевещут – не страшись!
Пусть отрады всей лишают –
Ты терпи, люби, молись!
Нет иной дороги к небу,
Кроме тесного пути:
Если любишь страсть и негу,
То по ней нельзя идти.
Не прельщайся ты примером
Погрязающих в сластях,
Кто живет одним лишь телом,
А душой сгорел в страстях,
Тех не радость ожидает,
Ох! Ужасен их удел;
Всё, что ад в себе вмещает,
То их будет мздою дел.
* * *
Увы, в конце 1925 года Сретенский монастырь был закрыт[42].Юный послушник, таким образом, почти сразу же после вступления на иноческую стезю оказался вне монастырских стен – испытание неожиданно суровое, особенно в годы лихолетья.
Надо полагать, на него обрушилось тогда много искушений, и одно из самых сильных – очарование девичьей красотой. Об этом глухо свидетельствует его лирическое стихотворение, единственное из дошедших до нас, посвященное некоей М. И. Р. Инициалы эти невольно складываются в своего рода символическую анаграмму «мир», являются как бы отзвуком мира, последним его эхом перед принятием иночества. Стихотворение завершается призывом, адресованным самому себе; и это не самолюбование лирического героя, а акт самопознания и исповедание веры:
Этот выстраданный юношей призыв, конечно, сначала был услышан, как зов свыше; и он, подобно некоему внутреннему камертону, точно настроил – на долгие годы – звучание чистой души, взыскующей Бога. Автор стихотворения всю жизнь старался быть верным другом Христу.
Пусть думы не тревожат
И не волнуют грудь.
Господь всегда поможет,
Лишь другом Ему будь!
Служение церковному искусству стало первой ступенью на этом пути, а музыкальный дар помогал постоянно ощущать присутствие Божие в согласной гармонии мира. В возрасте 15—16 лет юный инок, следуя своему призванию, получил возможность возглавить хор в одном из московских храмов. По приглашению епископа Даниила (Троицкого, 1887—1934) он стал регентом в храме Преображения Господня, что в Пушкарях, близ Сретенского монастыря. Вскоре, после ареста и высылки владыки Даниила в Кинешму, инок Платон стал регентом храма во имя святых Флора и Лавра, что у Мясницких ворот, затем – регентом храма во имя преподобного Максима Исповедника, что на Варварке. Об этом свидетельствует уникальный рисунок в записной книжке художника Павла Дмитриевича Корина, изображающий юного монаха, дирижирующего хором. Рисунок подписан самим автором: «Молодой монах. Регент. Церковь св. блаж. Максима Московского, чудотворца, на Варварке. Всенощная. 10/23 ноября 1926 года. Павел Корин». Рукой вдовы художника Прасковьи Тихоновны приписано: «Будущий митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен», а еще позднее добавлено: «затем Патриарх Московский и всея Руси»[43]. Документ позволяет констатировать, что начало знакомства и последующей многолетней дружбы между Павлом Кориным и иноком Платоном, будущим Патриархом Пименом, восходит к осени 1926 года[44].
Через год, 4 октября (21 сентября) 1927 года, в праздник обретения мощей святителя Димитрия, митрополита Ростовского, инок Платон принял постриг в мантию. Он дал обеты самоотречения, смирения и послушания, следуя внутреннему зову и во исполнение материнского обета, принесенного Пелагеей Афанасьевной семнадцать лет назад. Свершилось это в Параклитовой пустыни[45] близ Сергиева Посада, в уединенной обители, основанной наместником Троице-Сергиевой Лавры архимандритом Антонием (Медведевым).
Архимандрит Антоний стяжал своими трудами во славу Божию широкую известность не только в России, но и на православном Востоке. Еще до назначения в Лавру он сподобился встречаться с преподобным Серафимом Саровским и услышал от него пророческие слова: «Радость моя! Промысл Божий вверяет тебе обширную Лавру. Будь к братии матерью, а не отцом». В течение почти полувека архимандрит Антоний управлял Лаврой согласно завету великого старца, явив пример самоотверженной, подлинно материнской любви к вверенным его попечению инокам; и этот дар любви помог ему быть талантливым проповедником и стать выдающимся администратором и строителем. В 1861 году архимандрит Антоний завершил сооружение храма во Имя Всесвятого Духа Утешителя в пустыни Параклита, самой юной из всех других пяти иноческих обителей, расположенных вокруг матери-Лавры.
После закрытия Троице-Сергиевой Лавры эта пустынь на время стала пристанищем для изгнанных монахов. И юноша, взысканный Богом, сделал здесь самый важный и ответственный шаг в своей жизни, столь необходимый для спасения души, совершил, с Божией помощью, бесстрашный поступок, превративший его в так называемого «лишенца» – отщепенца и изгоя. Ведь он отныне был служителем культа – «классово чуждым элементом» – и автоматически, согласно «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа» (принятой 10 июля 1918 года), относился к категории граждан, «лишенных прав».
Вспомним: то было время «ленинского призыва» в комсомол, когда его недавние соседи по парте вступали в ряды «строителей нового общества», как они себя гордо называли. Путь инока в те суровые годы был устлан сплошными терниями, и надо было ощутить в себе способность к самопожертвованию, готовность взойти на Голгофу, чтобы дерзнуть идти этим путем. О такой внутренней готовности Патриарх Пимен доверительно говорил спустя несколько десятилетий своему келейнику иеромонаху Сергию (Соколову).
Став уже епископом, владыка Сергий оставил интереснейшие воспоминания, проливающие свет на неизвестные факты из биографии Святейшего Патриарха, со своими взволнованными и глубоко прочувствованными оценками.
В семнадцать лет, подчеркивает епископ Сергий, «он окончательно и бесповоротно вручил себя в руки Промысла Божия, веря, что все, что происходит с Россией, промыслительно дано ей Богом и что у всего этого кошмара, от которого многие убежали в дальние заморские страны, может и должен быть один конец – это победа правды Божией над силами зла, за которыми стоит враг рода человеческого – диавол»[46].
Вот как описывает зловещую атмосферу двадцатых годов в Москве Анатолий Борисович Свенцицкий (1921—2007; племянник известного проповедника о. Валентина Свенцицкого): «…В школе учили вирши Демьяна Бедного: «У Николы сшибли крест, стало так светло окрест! Здравствуй, Москва – новая, Москва – новая бескрестовая!» Яркими красками на корпусах «антирелигиозных» трамваев, оборудованных художниками РОСТа и авторами ЛЕФа, были нарисованы неприличные карикатуры на Иисуса Христа, Богоматерь. Помню, почему-то апостол Петр обнимал нагую женщину, у которой на нимбе было написано: Св. Фекла… В Москве таких трамваев было несколько. Мои родители брезгливо не садились в эти вагоны, тем более что кондукторский сбор шел на антирелигиозную пропаганду общества «Воинствующий безбожник», возглавляемого Емельяном Ярославским»[47].
* * *
…Но была иная Россия, хранившая заветы Святой Руси. «В одном из самых уединенных скитов Лавры, – вспоминает Патриарх, – в пустыни Святого Духа Параклита, состоялось мое пострижение в монашество, и там проходили первые шаги моего монашеского искуса, «вся вменяющаго во уметы, да Христа приобрящу». Здесь же я насыщался от сладостной трапезы бесед и наставлений, исполненных глубокой мудрости, огромного опыта и духовной настроенности, всегда любвеобильного и благостного приснопамятного наместника Лавры архимандрита Кронида[48], много добрых семян посеявшего в мою душу»[49].Совершивший постриг духовник скита игумен Агафодор нарек инока Пименом – в честь подвижника Египетской пустыни преподобного Пимена Великого (340—450).
«Мое имя Пимен (которое переводится как «пастырь»), – писал Патриарх, – дано мне Провидением… когда я размышляю о своем монашеском имени Пимен, я всегда думаю о том, что оно обязывает меня ко многому. Промысл Божий повелел мне стать пастырем. Но если мы обратимся к Святому Евангелию, то услышим слова Христа Спасителя о том, что нужно быть не просто пастырем, а пастырем добрым, который полагает душу свою за овец своих. Именно это, несомненно, налагает на меня, как носителя этого имени, большую ответственность»[50].
Конечно, будущий Патриарх получил имя Пимен промыслительно, ибо Господу было угодно, чтобы он стал пастырем многомиллионной православной паствы своего Отечества. Его Небесный покровитель в юности вступил на стезю монашества и прославился равноангельским житием. Он получил наименование «Великий», ибо был велик в добродетелях смиренномудрия, простоты, скромности, нестяжания, правдивости, самоотверженного служения Богу. Духовное совершенство – это постоянная, в продолжение всей жизни, хвала Богу, это постоянное горение духовного пламени. К такому совершенству и стремился преподобный Пимен Великий, назидая своих учеников: «Кипящему сосуду не прикоснется муха, егда же остудится сосуд, всякие гады внидут в онь». Так преподобный призывал к постоянному памятованию о Боге, постоянному возгреванию огня молитвы. Молитвенность и постоянное памятование о Боге стали основными духовными качествами будущего Патриарха.
Значение имени – глубоко онтологично, ибо имя, как подчеркивает священномученик Павел Флоренский, должно выражать внутреннюю идею личности. «По имени и житие» – стереотипная формула житий; по имени – житие, а не имя по житию. Имя оценивается Церковью, а за нею и всем православным народом, как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия, как идея, а святой – как наилучший ее выразитель, свое эмпирическое существование соделавший прозрачным так, что чрез него нам светит благороднейший свет данного имени»[51].
Имя Пимен, полученное будущим Патриархом при пострижении в монашество, ознаменовало особое о нем попечение Божие, помогло ему стать достойным пастырем.
После пострижения в монашество монах Пимен некоторое время проходил иноческий искус в лаврском скиту Параклита. Это было тяжкое время испытаний для него и для всей Русской Церкви. Набирала силу атеистическая пропаганда, усиливались гонения на духовенство и преследования верующих, в особенности после указа ЦК ВКП(б) от 24 января 1929 года «О мерах усиления антирелигиозной работы», в котором каждый церковный приход объявлялся «контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы»[52].
Монах Пимен с честью выдержал испытания и трудности. Он сознательно дистанцировался от событий политической жизни, избегая не только участия в каких-либо общественных мероприятиях, но и всяких контактов с представителями советской власти. Удалось ему избежать и другой крайности – увлечения обновленчеством. Неканоничность этого течения он ясно понимал, хотя разобраться во всех оттенках тогдашней церковной жизни было очень непросто. Главное, что он усвоил, став свидетелем удивительной жизнеспособности Церкви, так это то, что ее своеобразный организм принципиально отличается от государства. Если государство «богатеет и крепнет» в периоды мира и спокойствия, то Церковь внутренне усиливается в эпоху гонений и страданий. Как писал протопресвитер Георгий Шавельский (в 1922 году): «Когда Христос говорил своим ученикам: «Блаженны вы, когда будут вас поносить, гнать и преследовать за Меня», то Он, несомненно, имел в виду и эту особенность церковного организма. Огонь веры, религиозный дух подогреваются и возбуждаются подвигом, самоотвержением»[53].
Еще Тертуллиан в своем сочинении «О бегстве во время гонения» (De fuga in persecutione, 211—212 гг.) утверждал, что гонения попускаются Богом в нравственных целях и не являются злом, которого надо избегать; но вместе с тем не следует и навлекать их на себя. Христианам надлежит быть мужественными и единодушными, помня о разнице между земными и вечными благами, но вместе с тем не следует забывать слов Самого Господа: будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (Мф. 10, 16).
Усвоить всю эту диалектику юному монаху было, конечно, непросто. В реальной действительности ему очень пригодился опыт управления церковным хором. Инок Пимен получил еще в 1926 году приглашение протоиерея Николая Бажанова, настоятеля московского храма во имя преподобного Пимена Великого (своего Небесного покровителя), что в Новых Воротниках, управлять хором этого храма. Это послушание он с честью нес до 1932 года.
Хор в Пименовском храме насчитывал тогда около 70 человек. Новый регент быстро приобрел признание прихожан и настоятеля о. Николая[54], в семье которого стал желанным гостем. Отец Пимен «прикипел душой» к этому замечательному храму с его удивительно красивым иконостасом[55].
Таким образом, монах Пимен фактически проходил свое иноческое послушание в миру, идя по пути такого же внутреннего делания, каким шли иноки в условиях прежней монастырской жизни. Ему удалось осуществить идеал монастыря в миру, чрезвычайно актуальный в 20-е годы, в условиях массового закрытия монастырей и гонений на веру, воздвигнутых атеистическим режимом.
«Монастырь в миру» – это создание молитвенной, духовной жизни, которую мы переносим из наших разрушенных монастырей в условия жизни мирской. Здесь такое же ухождение от развращенного мира, как там; здесь такое же уединенное жительство, как там; здесь такое же устремление к высшему и горнему, к служению Богу, как там; здесь может быть и такое же великое послушание, как там. И тогда, если эта задача будет выполнена нами, будет создан новый, невидимый монастырь взамен разрушенных», – провозглашал в одной из своих проповедей в 1927 году отец Валентин Свенцицкий[56].
Наряду с этим, в условиях повсеместных арестов и репрессий против духовенства, в те годы возникали и подпольные, точнее сказать, катакомбные монастыри. Это были преимущественно уединенные скиты около закрытых монастырей, иногда организованные как «трудовые артели», а также поселения монахов в весьма удаленных местах – в горах Кавказа или в лесах Сибири.
* * *
В 1928 году юный монах Пимен, которому тогда было всего 18 лет, возглавил хор в Дорогомиловском Богоявленском соборе. То был поистине удивительный хор (в праздники насчитывал около 70 человек), наследовавший лучшие дореволюционные традиции, его пение очень помогало сосредоточенной молитве богомольцев. Слушая неземное пение хора, невольно вспоминались слова, которые послы святого князя Владимира, отправленные на поиск веры, сказали ему о храме во Имя Софии, Премудрости Божией, в Константинополе: «Мы не знали, где мы были, на земле или на небе».16 (3) июля 1930 года, в день своего тезоименитства, архиепископ Звенигородский Филипп (Гумилевский), управлявший тогда Московской епархией, рукоположил монаха Пимена во иеродиакона в этом соборе.
Перед посвящением в сан иеродиакона, монах Пимен сдал экстерном экзамены за курс духовной школы, – по благословению архиепископа Звенигородского Филиппа[57]. Надо сказать, что к тому времени в Советской России все духовные учебные заведения были закрыты. Последние, уже полулегальные очаги духовного образования – богословские курсы в Ленинграде под руководством протоиерея Николая Чукова и при Московском епархиальном управлении в Высокопетровском монастыре под руководством епископа Сергиевского Варфоломея (Ремова) – большевики закрыли в 1928 году. «Оставалась возможность только для частного индивидуального и нелегального преподавания…»[58].
Экзамены у монаха Пимена принимала компетентная комиссия под председательством бывшего ректора Вифанской Духовной семинарии протоиерея Александра Зверева[59]; в то время он был благочинным храмов Сретенского сорока и настоятелем храма во имя святителя Николая Чудотворца в Звонарях.