[458]Андронова подвергли пытке, и ему пришлось расплачиваться за разграбление Кремля, следы которого нашли после сдачи поляков.
На другой день (23-го) два крестных хода - один из церкви Казанской Божией Матери, а другой от Ивана Великого, отряды ополченцев и казаков сошлись на Лобном месте (Красной площади), где архимандрит Троицкой лавры отслужил благодарственный молебен; сюда же крестным ходом прибыло духовенство, неся с собою икону Владимирской Божией Матери. При виде этой неоцененной иконы, которую считали погибшей, изрубленной поляками, все множество народа зарыдало. Затем войско и народ вошли в священную ограду Кремля, из которой удалось, наконец, изгнать поляков, - и радость сменилась скорбью перед раздирающим душу зрелищем: разрушенные и оскверненные церкви, поруганные и обезображенные иконы, а в подвалах склады внушающей ужас провизии: омерзительное крошево, в котором воображение кое-кого из москвитян рисовало себе части тела друга или родственника!
Торжественная обедня и благодарственный молебен в Успенском собор завершили этот день. Такой же день древней столице пришлось вновь пережить ровно через двести лет, после отступления Наполеона.
Москва была возвращена москвитянам. Но Сигизмунд все еще подвигался вперед. Соединившись под Вязьмой с Ходкевичем, он осадил Погорелое-Городище; на свои предложены сдаться он получил от воеводы кн. Юрия Шаховского такой ответ, что он мог его принять за поощрение: "Идите к Москве; если столица будет вашей, я тоже буду ваш". Король послушался этого совета и из Волоколамска послал к воротам города небольшой отряд своих войск с двумя парламентерами. Эту обязанность согласились еще взять на себя бывший член великого посольства кн. Данило Мезецкий и дьяк Грамотин.
И Москва, возвращенная москвитянам, испугалась! Ополченцы и казаки уже рассеялись; поэтому первые вести от Мезецкого и Грамотина внушили Сигизмунду полную уверенность: из ополчения Пожарского осталось только две тысячи дворян и с ними четыре тысячи казаков.
[459]Однако, благодаря деятельному вмешательству диктатора и Минина, столица держалась твердо. Приближение зимы доделало остальное. Испытав силы своей маленькой армии на плохих стенах Волоколамска и потеряв напрасно много людей после нескольких отчаянных приступов, король, в свою очередь, испугался грозившей впереди опасности начать гораздо более трудную осаду под угрозой холода и голода; тот же Мезецкий быстро повернул в сторону более правого дела и, переменив свою обязанность, известил своих соотечественников, что поляки уходят.
За этой счастливой вестью последовала другая. Покинув Михайлов, Заруцкий был разбит М. М. Бутурлиным и бежал лишь с горстью приверженцев.
Теперь временное правительство поняло, что его задача исполнена, и что ему следует увенчать дело, дав стране то, чего ей еще не доставало - государя. Еще в Ярославле поговаривали о том, что надо приступить к избранию царя, но необходимость преградить путь Ходкевичу, приближавшемуся к столице, оказалась более неотложной. Пожарский и Минин притом благоразумно отступали перед ответственностью, которую они взяли бы на себя со своим "земским советом", в сущности временным военным учреждением. Через две недели после сдачи поляков новые окружные грамоты призывали области к выбору более полноправных представителей.
[460]
[461]что временное правительство советовало избрать и прислать "лучших и самых разумных людей". Обращение к всеобщему голосованию совсем невероятно. Ни в одном подобном этому собрании того времени не находим его следов. Более вероятно участие местных властей. Опираясь на указания, которые дают подписи под избирательной грамотой Михаила Феодоровича Романова,
[462]делали заключение, что представительство организовалось по сословиям. Действительно, расписывались за целые группы населения. Так, Федор Дьяков расписался "за всех выборных дворян, городских и уездных людей".
[463]Но это сомнительно; другие историки,
[464]напротив, предполагают, что выборщики руководились только личными достоинствами кандидатов. Город Кашин, например, прислал только одного выборного, монаха Порфирия. Тверь имела представителями двух архимандритов, нескольких дворян и горожан. Но можно допустить также,
[465]что монах Порфирий был представителем одного только кашинского духовенства, так как некоторые местности роскошно и полно организовывали свое представительство, другие - обезлюдевшие вследствие войны и приведенные в состояние полной анархии - могли снарядить одного уполномоченного, или вовсе никого не присылали.
Можно сомневаться даже в подлинности указанных подписей. В самом деле, избирательная грамота помечена маем 1613 г., тогда как Михаил был избран в феврале; далее, среди 277 подписавшихся князь Д. М. Пожарский, И. Б. Черкасский, И. Н. Одоевский и Б. М. Салтыков являются здесь в чине бояр, а между тем они получили его только впоследствии, - оба первых в июле, а двое других в декабре этого года. Строго говоря, этот документ не имеет никакой исторической ценности. Предназначенный служить протоколом великого события, он в значительной части состоит из буквальной копии избирательной грамоты Годунова; самая речь, которую произнес перед Борисом патриарх Иов, влагается здесь в уста архиепископа Феодорита, обращающегося к Михаилу.
Состав этого знаменитого собрания тоже представляется очень неясным. Подписи соответствуют представительству пятидесяти городов и уездов на пространстве от берегов Северной Двины к югу до Оскола и Рыльска, от Осташкова Тверской области до Казани и Вятки на востоке. Однако из других источников мы знаем, что присутствовал и представитель г. Торопца, хотя ни одна подпись не свидетельствует об этом. От представителей Новгорода имеются четыре подписи, а другие документы сообщают о девятнадцати представителях этого города - попах, горожанах и стрельцах.
[466]
277 более или менее достоверных подписей принадлежат людям всех классов, с казаками включительно, только за исключением крестьян, прикрепленных к земле, и холопов; но количественного соотношения этих элементов нельзя учесть. Служилые люди выступают в огромном большинстве, а казаков очень мало; но это указание только ослабляет веру в подлинность документа, так как установившееся предание упорно настаивает на том, что товарищи Трубецкого имели очень важное, даже преобладающее влияние на соборе; поляки называли Михаила их избранником, и даже в 1614 году шведский генерал Горн писал новгородцам, что и тогда казаки распоряжались в Москве как хозяева.
[467]
Несомненно, что большинство областей неторопливо откликалось на призывы временного правительства, поэтому некоторые историки пришли к догадке, что будто бы за ноябрьским собранием последовал новый созыв выборных в январе 1613 г. Но если в этом смысле можно истолковать одно письмо Гонсевского, все-таки нельзя допустить возобновления в такой короткий срок столь сложной процедуры; об этом не упоминает ни один русский источник.
Когда именно открылся этот новый собор и заменил совет, который учрежден был в Ярославле, тоже невозможно установить. Первый известный нам признак его жизни проявился не ранее января 1613 года, - в выражении благодарности начальнику голытьбы: князю Трубецкому пожаловали область Вагу, отобранную у Салтыкова. Но и эти числа сомнительны. Опять-таки эта щедрая награда, несомненно, состоялась в течение того же года и еще раз указывает на весьма высокое положение, которое сохраняли за собой в Москве казаки, сдерживаемые, правда, и до некоторой степени дисциплинируемые силами противников смуты. В самом деле, с Пожарским хуже обращались. Наградив его гораздо позже боярским чином, сам Михаил, должно быть, считал, что покончил с ним все свои счеты. Только с возвращением Филарета бывший диктатор был снова вознагражден за свои подвиги увеличением своих и без того обширных вотчин. Впрочем, карьера обоих деятелей была уже окончена. С 1614 г. Пожарский поступил в ряды служилых людей, а за местнические счеты с Борисом Салтыковым был даже наказан "выдачей головой" своему противнику, довольно темной личности. Трубецкой принимал участие в походе 1618 года против поляков и ничем не отличился. Что касается Минина, он просто исчез, без сомнения, возвращенный на прежнее положение, как того желали поляки.
[468]
Допустимо, что вследствие больших расстояний и трудности сообщения выборные съезжались понемногу, постепенно, и за все время продолжительных совещаний, тянувшихся несколько месяцев, намечаемый Платоновым кворум в семьсот человек не мог ни разу состояться, тем более что, за неимением в Москве здания подходящих размеров, местом заседаний назначили Успенский собор, который тоже с трудом мог вместить такое множество людей. Совещания были довольно бурны и продолжительны, хотя ни один отзвук этих бурь не проник в официальные документы. Но если они так медлили с установлением согласия между собою, должно быть, они жестоко и упорно спорили. Вначале слишком многого недоставало собранию, чтобы хоть приблизиться к соглашению. Было решено, что будущий государь "будет дарован Богом", но, несмотря на горячие молитвы и строгие посты, вдохновение свыше заставляло себя ждать.
Из среды бояр сперва послышались голоса, напоминавшие о присяге Владиславу. В ноябре один москвитянин, захваченный Мезецким и Грамотиным, когда они еще служили Сигизмунду, сообщил, что бояре и "все лучшие люди" все еще стоят за королевича, но не смеют об этом говорить, боясь казаков, которые разделили свои голоса между сыном Филарета и сыном Марины, пренебрегая знатью и дворянством, "делают все, что хотят".
[469]Мы видели, что возможность делать все, что угодно, была для них не особенно широка, но что касалось избрания, здесь, действительно, голытьба все время держала дело в своих руках; так как казаки решительно отвергли шведскую кандидатуру, которую поддерживали одни только новгородцы, то скоро выяснилось, что большинство стоит за туземного кандидата.
Но здесь поле действий оказалось удивительно узким. За отсутствием Василия Васильевича семья Голицыных не могла выставить достаточно чтимого народом кандидата. С Шуйскими было то же самое; к тому же мешал страх, что сродник бывшего царя будет мстить за оскорбления, нанесенные его семье. Ф. И. Мстиславский и И. С. Куракин слишком навредили себе своими сношениями с поляками. Скромный И. М. Воротынский добровольно отстранился. Предание, сохранившееся в роде Трубецких, говорит, что имел сторонников начальник голытьбы; и он мог бы по своему честолюбию дать себя увлечь, если бы Пожарский, со своей стороны, не истратил двадцати тысяч рублей на защиту своей кандидатуры, как его в этом впоследствии подозревали. Все еще не совсем примирившись, эти соперники, оба борца за народное дело, взаимно исключали друг друга. Так устранялся весь круг князей. Среди высшей знати группа соперничавших бояр казалась обезглавленной с тех пор, как во главе ее не было Филарета. Годуновы наверное не шли в счет. Но Романовы сохранили любовь к себе в народе, едва затронутую пребыванием главы семьи в Тушине и вполне восстановленную поведением лишенного престола патриарха среди великого посольства и его недавним пленом. В течение всей смуты велась темная работа, о которой по временам только догадывались, чтобы использовать эту любовь народа, и несомненно происки продолжались и теперь, во время собора. И вот путем исключений, с одной стороны, и рядом пока еще неизвестных происков, с другой, - колебавшиеся голоса вдруг обратились в эту сторону.
[470]
[471]но мне нужно здесь указать еще некоторые дополнительные подробности. Прусское происхождение этого рода, хотя и признанное большинством историков, не может быть точно установлено. Гланд-Камбил Дивонович, брат прусского князя, который приехал в Россию в конце XIII-го века и положил начало роду Романовых, - легендарная личность; его имя, как и славянское прозвище Кобыла, данное его сыну Андрею Ивановичу, скорее указывают на Литву. В Литве как раз в это самое время, после смерти великого князя Миндовга (1263), происходило сильное эмиграционное течение. Современник Симеона Гордого, Андрей Иванович Кобыла уже принадлежит истории. Сын его, Феодор Андреевич Кошка, - отсюда Кошкины, - прозвище, под которым первое время была известна семья, - вместе с родителем получили звание бояр и исполняли важные поручения. В 1391 г. Феодор Андреевич выдал свою дочь за сына великого князя Михаила Александровича Тверского; впоследствии брачные связи с домом Рюрика часто возобновлялись. В конце правления Василия III-го (1425-1462) кн. Василий Васильевич Шуйский занял первое место в чиновной иерархии, а второе - Михаил Юрьевич Кошкин.
[472]Многочисленное потомство Кобылы распространялось кроме того на двадцать других родов - бояр и просто дворян, - Шереметевых, Жеребцовых, Беззубцевых, Колычевых, Ладыгиных и др. Впоследствии Кошкины именовались Захарьиными, потом Юрьевыми, наконец, Романовичами или Романовыми; обычай долго требовал, чтобы к прозвищу лица прибавлялись прозвища одного или нескольких ближайших предков, с окончанием, указывающим на отчество. Никита Романович Захарьин-Юрьев, т. е. сын Романа, происшедшего от Юрия и Захара, имел сестру, Анастасию Романовну, - это была первая жена Грозного. Сам Никита был женат первым браком на Варваре Ивановне Ховриной, а вторым - на Евдокии Александровне, дочери Александра Борисовича Горбатого-Шуйского; он имел сына (от которой из них, - неизвестно) Феодора, в иночестве Филарета. Под давлением правителя Феодор должен был жениться на Ксении Ивановне Шестовой.
[473]Несмотря на все усилия Годунова подорвать опасное влияние этой семьи, память об Анастасии и личные достоинства некоторых ее близких родственников поддерживали его в прежней силе; впоследствии в своих жалобах, что Филарет сносился с Гермогеном для устранения Владислава, с Шеиным - чтобы способствовать сопротивлению Смоленска во время осады, поляки только повторяли мнение, давно сложившееся среди москвитян, и этим содействовали Романовым стяжать народную любовь в 1613 году.
Тушинский патриарх принадлежал к самым образованным русским людям того времени. Горсей говорит, что составил для него латинскую грамматику, которую тот весьма прилежно изучал. По свидетельству Массы, это был очень изящный, обходительный молодой человек, видной наружности, хороший наездник и первый щеголь в Москве. Про умевшего красиво носить национальный костюм москвитянина говорили: он точно Феодор Никитич! Вынужденный облачиться в рясу и жить под строгим надзором в монастыре, как в тюремном заключении, Филарет сумел сохранить свои разнообразные связи с миром и участвовать в событиях, потрясавших его родину. Из польского плена он продолжал сноситься с родными и друзьями и, конечно, не оставался безучастным к совещаниям избирательного собора и их окончательному исходу. Он не мог уже сам притязать на престол, но до пострижения он не ограничился одной мечтой о нем. В середине прошлого века в Коломне, в митрополичьих палатах, среди картин, перенесенных в Москву, нашли портрет Филарета в патриаршеском облачении. Хранители музея очень заинтересовались замеченной на полотне короной; они скоро открыли, что очень плохая живопись мастера XVIII-го в. покрывала другую, более старую; очистив от нее картину, увидали Феодора Никитича в царском облачении с порфирой на плечах и со скипетром в руке и надпись: "Феодор, царь всея Руси".
[474]
Человек, способный поддаться такой странной фантазии, имел, как известно, сына Михаила, который вместе со своей матерью, тоже постриженной под именем Марфы, на себе переиспытал бедственные времена. Пережив все испытания польского господства и страшную осаду, мать с сыном удалились в свои поместья близ Костромы. Преданию угодно было, чтобы они подверглись здесь новой опасности - похищению или умерщвление от шайки поляков, спасением своим были бы обязаны только преданности крестьянина Ивана Сусанина, который погиб в муках, но не указал полякам дороги к их жилищу. Этот смиренный мужик вошел в славу, вдохновлял поэтов и художников и получил заметное место на памятник тысячелетию России, где собраны главные герои народной истории. Избавление Московии мясником Мининым в 1612 году и это новое вмешательство сына народа, защитившее основателя новой династии, соединились здесь в символическом воспроизведении.
К несчастью, легенда о прославленном герое не выдерживает критики. Рассказы современников, всегда богатые подробностями, ни словом не обмолвились о его подвиге. Единственное указывающее на него свидетельство - грамота от 30 марта 1619 г., которой жалуются некоторые льготы зятю Сусанина, Богданке Сабинину. Но грамота эта свидетельствует только, что истязаемый поляками Сусанин отказался указать, где находятся Михаил и его мать, но вовсе не упоминает, что свобода или жизнь будущего царя зависели от того, что Сусанин сохранил молчание о его местопребывании. Грамота имела на это основание: в дни этого события, в 1613 г., Марфы и ее сына на самом деле не было ни в селе Домнине, где оно произошло, ни в его окрестностях. Так как места эти были небезопасны, Романовы уже избрали себе пребывание в самой Костроме, укрепленном городе; без сомнения, поляки знали дорогу к нему, но не могли и думать овладеть им со своей маленькой шайкой. Очень мало вероятно, впрочем, и самое присутствие поляков в этой области. Сусанин, должно быть, имел дело с казаками, которые, вероятно, искали вотчину Романовых не ради них самих, а ради грабежа в их отсутствии. Отказавшись служить им проводником, мужик, может быть, и оказал услугу будущему царю; а семейство его, обращаясь к доброй и доверчивости Марфы, несомненно преувеличило значение происшествия, а легенда доделала остальное.
В том виде, как это предание излагается теперь, оно, очевидно, сложилось под влиянием книг, и притом довольно недавно, так как имя Сусанина было вовсе неизвестно до появления в 1804 г. хвалебной статьи в третьем томе географического словаря Щекатова.
[475]Что касается местного предания, на которое ссылаются защитники героя, оно не имеет никакого значения ввиду перемен, происходивших в составе населения прославленного им села.
[476]Однако даже несогласные с истиной народные сказания имеют такую ценность, что зачастую она заслуживает больше внимания, чем явное противоречие предания с фактами. Предание это соответствует истинному историческому явлению, которое имело в ту пору первостепенное значение и оказало решающее влияние при основании новой династии: - я говорю о народном чувстве. Михаил, призванный принять наследие "боярского царя" при обстоятельствах, нам хорошо известных, должен был во многих смыслах стать "царем крестьянским". Не питая теплых чувств к высшей аристократии, как это показывает его поведение, - я сказал бы даже его неблагодарность, - относительно Пожарского, он собирался искать опоры главным образом в среде малопоместных дворян, в среднем сословии служилых людей; а эта политика вела к неизбежному последствию - усилению крепостного права, без которого это сословие не могло существовать. Между тем как на "белых землях" служилых людей сельский рабочий был принесен в жертву их собственникам, на "черных землях",
[477]местопребывании свободных крестьян, и на землях государственных другой класс земледельцев пользовался милостями нового правительства до тех пор, пока развитие правящего класса, происшедшего из окрепших аристократов, не принялось расшатывать установившееся было равновесие. Тогда чувства, вдохновлявшие к смиренной преданности, оказались обманутыми и глубоко оскорбленными; но они все-таки пережили и это испытание и долго дремали в глубине народной души, пока их не разбудили освободительные веяния 1861 г.
В 1613 г., когда заседал избирательный собор, Михаилу было семнадцать лет; в нем не замечали больших способностей. Озабоченная лишь тем, как бы не подвергнуться вместе с ним новым бедствиям, Марфа вовсе не собиралась выдвигать его вперед; в никому неизвестном, ничем не выдающемся мальчике сам Филарет не замечал возможного кандидата. Зачинщиком и главным деятелем в пользу его кандидатуры был, по-видимому, Феодор Иванович Шереметев, женатый на Ирине Борисовне Черкасской, племяннице бывшего патриарха. С большим влиянием, очень ловкий этот боярин отличился в нескольких сражениях перед занятием Москвы поляками и потом с большой твердостью сопротивлялся Андронову и полякам; он все время поддерживал деятельную переписку с дядей жены и В. В. Голицыным. Из своего заключения в Мариенбурге Филарет советовал просто выбрать какого-нибудь боярина и предписать ему условия. Он и в плену выказывал вполне определенную склонность к польской конституции. Говорили, будто на одном из заседаний собора Шереметев показал выборным письмо пленника, чтобы убедить их в его бескорыстии;
[478]но вместе с тем он внушал боярам, что юный и неопытный Михаил неминуемо будет вынужден предоставить им действительную власть; он писал В. В. Голицыну: - "Мы выберем Мишу Романова; он молод и еще незрел умом, и нам с ним будет повадно".
[479]
Избрание деятельного участника недавних событий в особенности не улыбалось аристократам: на престоле оказался бы неприятный свидетель общих прегрешений остальных деятелей; избрание же такого юноши удовлетворяло большинство избирателей; ведь Александры Великие назначают на высшее звание достойнейших, а инстинкт всякой демократии побуждает предоставлять его самому незначительному.
