Страница:
Разумеется, всего этого я не знала, и чувствовала себя в геленджикском Зеленом театре небесным ангелочком, залетевшим по случаю на прекрасную планету.
К сожалению, детство не бесконечно. И наступит день, когда я, защищая себя, проломлю голову самодовольному болвану. И, глядя на чужую кровавую кашу, пойму, что выросла, и что наивный ангелочек упорхнул из моей души, словно бабочка из сачка этимолога. И я осталась один на один с жизнью, не признающей слез, малосильности и сопливых сантиментов.
Москва меня испугала — храбрилась, уезжая в златоглавую, но, увидев воочию кишащую людскую массу на вокзале и напряженный гул, исходящий с улиц, проспектов и площадей, почувствовала себя маленькой букашечкой, которую вот-вот раздавит огромный индустриальный башмак города. Возникло ощущение, что я поспешила, надеясь на свою самостоятельность и характер.
Впрочем, обстоятельства сложились так, что я была вынуждена убыть из родного Дивноморска. Это решение принималось на семейном совете. Хотя, понятно, что решающую роль сыграла мама. И, наверное, была права — ситуация вокруг меня и моего имени складывалась самая скандальная.
Весь городок неделю судачил о происшествии, случившимся в бухте Счастливая, где находился дом отдыха «Факел». Там поправлял здоровье руководящий состав работников газовой промышленности, коих мы называли «газовщиками». Там была лучшая танцевальная площадка, куда мы, шестнадцатилетние, летели, точно мотыльки на костер. Там было весело и по южному жизнерадостно. Там я себя чувствовала превосходно, несмотря на то, что вымахала в дылду, как любя ворчала бабушка, и на многих своих кавалеров смотрела сверху вниз.
Что скрывать, каждая дивноморская девчонка мечтала о принце, молодом и красивом, который вдруг появится на нашей танцплощадке и…
Увы, должно быть, принцы перевелись либо отдыхали в более престижных местечках, и поэтому мы вынуждены были танцевать или со своими глуповатыми ломкими сверстниками, или изношенными жизнью «газовщиками».
Для нас все, кто был старше двадцати, казался малоинтересным липким «папиком». Хотя кое-какие девочки постарше ходили на танцплощадку именно для того, чтобы подцепить брюхатого буржуя для своего интереса. Понятно, что интерес в таких случаях возникал обоюдный.
Я догадывалась, что существует и этот мир, где есть свои правила и законы. Некоторых моих старших подруг этот мир притягивал. Меня же он пугал, и я была занята собой.
— Я хочу быть топ-моделью, — сообщила после того давнего возвращения из Галенджика, где впервые увидела показ мод.
— Похвально, — улыбнулась мама. — Но для этого надо расти и учиться.
— Я же учусь? — удивилась.
Мама рассмеялась и сказала, для того, чтобы стать хорошей манекенщицей мне нужно, во-первых, подрасти хотя бы до шестнадцати лет, во-вторых, заняться художественной гимнастикой, а не разбивать ноги в секции тэквондо, в-третьих, ходить в музыкальную школу, в-четвертых, слушаться бабушку.
— Тэквондо — это святое, — запротестовал папа, который, собственно, меня туда и отвел в мои девять лет.
— Руки-ноги ломать — это святое дело?
— Пусть учиться себя защищать, — не уступал отец. — В жизни пригодится.
— Ну не знаю, — сдалась мама. — Все-таки она девочка.
— Тем более, — со значением проговорил папа. — Пусть будет разносторонним человеком.
И на этом спор закончился: пришлось мне не только расти, но и бегать на тренировки восточного единоборства, ходить на занятия по художественной гимнастике, посещать музыкальную школу, покупать журналы мод, плавать в море до глубокой осени и слушаться бабушку.
Словом, к своим шестнадцати я имела рост 1,81 см., натренированное тело, развитый музыкальный слух, добрые отношения с бабулей и оптимистическое восприятие мира. Сверстники хороводились вокруг меня, включая братьев Крючковых, да я настолько была занята воспитанием себя, что принимала их постольку поскольку. В отличие от Верки Солодко, которая иногда секретничала со мной, рассказывая о своих похождениях в плавнях с дивнаморскими пацанами. Ее рассказы воспринимались, как небылицы. Я была уверена, что подруга больше врет, чем говорит правду, таким образом, пытается утвердиться, считая меня целомудренной задавакой и дурочкой.
Правда, однажды я не выдержала и решила посетить мир, где, как уверяла подруга, очень интересно. И что же? Выпускники школы дули местное вино у костра, курили и рассказывали похабные анекдотцы, а разрисованные малолетки хихикали, как кикиморочки, и со всех сил делали вид, что они счастливы. Южный темперамент бил через край и, перепившись, мальчики начинали тискать девочек. Те деланно отбивались. Диалог был примерно такого содержания: «Ну ты чево?» «А ты чево?» «А чо — ничо!», «И я ничо»… Потом некоторые пары падали на песок… и ничего. По той причине, что кавалер засыпал беспробудным пьяным сном, а барышню тошнило на него от неумеренного курения и пития…
Когда вернулась домой под утро, то чуткая бабушка уловила запах сигаретного дыма и вина, и папа с мамой пристроили мне допрос с пристрастием. Отца я никогда таким не видел, он побелел, как полотно, решив, что его дочка низко пала. Мама была более сдержана. Как я поняла, для отцов честь дочери — это как стяг боевого корабля, а для матерей — это дело житейское.
— Всё! К доктору! — Кричал папа. — И если что-то… я всех твоих дружков пересажаю! И особенно Крючковых!
— При чем тут Крючковы? — смеялась я.
— Они шпана!..
— Прекрати, — требовала мама. — Еще ночь, какой доктор?
— Нет-нет, ты посмотри на нее, она смеется, шлюха! И-и-издевается…
Мне было жалко отца — создавалось такое впечатление, что он потерял смысл жизни. И голову. Маме пришлось применить силу — она вытеснила его на кухню и провела там короткую профилактическую беседу. Потом вернулась в мою комнату, и мы поговорили… по душам.
О чем может говорить мать с дочерью? Думаю, противоположному полу об этом знать необязательно. Главное, мама мне поверила, и мы договорились, что я девочка взрослая и буду крепко думать о своем будущем.
— Или будешь сидеть здесь в железной палатке и торговать водкой, или поедешь в Москву. Выбирай, Маша.
Естественно, я выбрала «Москву», и два года вела себя, словно ангел в байковых облаках.
Правда, братья Крючковы говорили про меня всякие гадости, впрочем, они говорили эти пакости обо всех девчонках, и однажды за это поплатились. Может, они расплатились за что-то другое, но случилось то, что случилось: братья упились на пляже до такой степени, что бросились купаться в шторм и не вернулись. Море не любит пьяных и наглых.
Утром рыбаки нашли Пашу-Сашу на берегу — они лежали на песку, словно закоченевшие, прижимая крючковатые руки к груди. По цвету были неприятно синеватые. А на молоденьких умытых лицах — удивление, будто они увидели на дне, мутном от шторма, то, что неведомо пока нам, живым.
Их хоронили всем городком, многие девочки плакали, на могиле говорили хорошие слова, а я вспомнила тот давний солнечный день, когда уезжала в Геленджик и когда мы с Веркой Солодко хоронили в землю за сарайчиком выдранные белобрысые чубчики братьев и подумала, возможно, в их смерти и моя вина. Но в чем она, эта вина?
Потом жизнь вернулась в привычную колею — праздничную, шумную и веселую. И казалось, что так будет продолжаться вечно.
Тот субботний летний вечер начинался как обычно: сначала многие девчонки, чтобы разнообразить свои наряды, обменялись на вечер кое-какими вещичками — от браслетиков, цепочек, колечек до топиков, юбочек, джинсиков, потом мы собрались в сиреневых сумерках двора, и оживленной щебечущей стаей устремились на побережье, где вовсю факелил праздник.
К этому вечеру у меня уже был готов черный брючный костюм с бахромой эдакий винегрет из собственных капризов и фантазий бесчисленных журналов мод, которыми была завалена вся комната. Девчонки ахнули, увидев результат моей кропотливой работы.
— Роскошно, — не могла скрыть своего восхищения Верка.
— Ага, — подтвердили остальные, — высший класс.
Я была необыкновенна горда собой и верила, что теперь уж точно не останусь незамеченной.
«Принц» появился из ниоткуда, из ночи, из прекрасных сновидений. Был молод, атлетичен, улыбчив, как индийский киногерой, и весь в белом. Хлопчатобумажный летний костюм, батистовый платочек в кармашке и шелковая рубаха подчеркивали его бронзовый новоприобретенный загар. И главное глаза, словно брызги моря.
Заметив его, почувствовала себя, будто на качелях, которые взметнулись вверх, а потом резко пошли вниз. Сладостное предчувствие первой любви? Такого со мной никогда не происходило, и я прислушалась к новым ощущениям. Возникло впечатление, что свинцовая теплынь желания заполняет мои клетки. Мне захотелось, чтобы «принц» пригласил именно меня на медленный танец…
Краем глаза заметила, что на него обратили внимание все наши девчонки. И решила не ждать милости от судьбы. Когда был объявлен «белый» танец, рванула к объекту своего неожиданного обожания:
— Я приглашаю, — сделала книксен.
— Меня? — оглянулся. — Тебе сколько лет, юная леди?
— А сколько надо? — храбрилась.
— Чем больше, тем лучше, — усмехнулся. — Тебя как зовут?
— Маша.
— А я — Арнольд, — протянул руку к моей талии. — Ну-ка, покажем класс, Машель.
Мы закружились на бетонном пятачке. Кавалер вел меня уверенно, источая запах дорогого парфюма. Цветные фонарики и лица мелькали в стороне. Мне было приятно и хорошо, единственное, что смущало — имя героя моего романа. Арнольд? Какое-то оно не мужественное? Как собачья кличка, право. И ещё конфузила некая чрезмерная приторность партнера? При ближайшем рассмотрении он казался слишком медоточивым и глаза почему-то не синели жизнерадостными каплями морской воды…
— Спасибо, детка, — поцеловал руку, когда закончилась музыка. — Не желаем ли мы шампанского?
— Желаем.
Бар находился на балюстраде, нависшей над морем. Удобное местечко, чтобы упиться и, упав в воду, сразу протрезветь. Под завистливые взгляды подружек я продефилировала туда по лестнице. Верка Солодко сморщилась и личиком походила на обезьянку, сидящую на плече пляжного фотографа.
Сев у стойки бара, Арнольд щелкнул пальцами: человек, шампанского! И оно вскипело в бокалах на длинных хрустальных ножках.
— За вас, Машель! — поднял бокал. — За твою красоту!
— Спасибо, — засмущалась.
— Пожалуйста, — рассмеялся. — Наверное, мечтаешь стать фотомоделью? Сделал небольшой глоток из бокала. — Вижу, угадал?
— Топ-моделью, — поправила.
— Топ-моделью? — вскинул брови. — Браво-браво! — Покачал головой. — Но должен предупредить, дитя мое, Высокая мода требует жертв. — Оглядел меня оценивающе. — Понятно, о каких жертвах я говорю?
— Догадываюсь, — заставила ответить; шампанское уже казалось уксусным, а кавалер неприятным, как херсонский рафинад на зубах.
— Увы, это правда жизни, — произнес с колкостью, видя мое неприятие, которая мало кому нравится, моя Машель. Высокая мода, как одеяло, прикрывает низменные страсти. И если ты хочешь достичь успеха, то… — и возложил свою ладонь на мою коленку, — то я могу тебе в этом помочь.
Помню, в школе мальчишки, утверждаясь друг перед другом, хватали нас за колени особенно на уроках биологии, когда учительница рассказывала о тычинках и пестиках. Девчонки ойкали и лупили нахалов портфелями или книгами по голове. И все были довольны, кроме, разумеется, преподавателя.
— Помочь? — и почувствовала, как во мне нарастает волна отвращения.
— Конечно, — «принц» ненамеренно облизнулся. — У меня друзей в модельном бизнесе пруд пруди. Слышала о Севе Зайченко? Или Вольдемаре Зубце? Они сейчас в зените славы. Или там Лёня Бирюков. Или Ленка Супрун. Я с ними на дружеской ноге.
— Лапу убери, — процедила сквозь зубы.
— Грозна, — засмеялся, откинувшись на спинку стула. — А я тебя проверял, так сказать, на прочность.
— Дурак, — поднялась. — В следующий раз, — предупредила, — ударю.
Этим утверждением окончательно рассмешила Арнольда. Он запрокинул голову и расхохотался в голос. Как бы поступила в таком случае воспитанная девочка? Правильно: развернулась бы и удалилась, давя свою непорочную гордость, как клюкву в стакане. Однако я была воспитана ещё двором, школой, спортивной секцией и морем, и поэтому, взяв фужер, наполненный игристым шампанским, выплеснула газированные шарики в хохочущей лик недруга. Ведь неприятно, когда твою мечту осмеивают таким гадким и вызывающим образом. Не так ли?
Конечно, я поступила банально, словно героиня бесконечного «мыльного» сериала. Но разве наша жизнь не схожа с подобными сериалами?
Шампанское подействовало на «принца» отрезвляюще. Он им захлебнулся, будто морской волной. Покосившись на его неприятное, искаженной лицо, направилась к лестнице. Я посчитала, что конфликт исчерпан. Оказывается, я плохо знала мужчин, самолюбие которых было прилюдно задето.
Я приближалась к лестнице, ведущей вниз, когда почувствовала на плече чужой грубый цап. Возможно, «принц» просто хотел развернуть меня к себе лицом, чтобы сказать все, что обо мне думает? Или, быть может, хотел извиниться за свое хамское поведение? Трудно сказать.
Дело в другом: мое натренированное тело отреагировало на такое насильственное принуждение мгновенно. Я мертвой хваткой вцепилась в запястье чужой руки, и перебросила врага через бедро, как не раз делала это в спарринге с боевым противником, потом нанесла резкий боковой удар ногой этот прием в тэквондо называется «йоп ча-ги».
«Принц» обвалился на ступени лестницы. И очень неудачно он это сделал. Мешковато кувыркаясь по бетонным клавишам, ударился головой о стену, выложенную гранитом. Все это произошло настолько быстро, что я не успела ни испугаться, ни осознать случившееся. Понимание пришло позже, когда увидела на бетоне чужую, расползающуюся кровавую лужицу. А, увидев её, осмыслила, что отныне вступаю в новую жизнь, неизвестную и опасную.
Наверное, мне повезло? Во-первых, «принц» выжил, правда, оставшись на какое-то время малоподвижным калекой. Во-вторых, местный патриотизм: дивноморские свидетели в один голос утверждали о непристойном поведении человека во всем белом. Но самое главное, как шепнула мне бабушка, молодчик, называющий себя Арнольдом, оказался то ли пошлым картежным шулером, прибывшим в санаторий газовщиков для игрального обмана последних, то ли любителем молоденьких дурочек, заманивающих в свои донжуановские сети.
— Его Бог наказал, детка, — заключила бабушка и, вероятно, была права, однако я уже переступила границу и вернуться вновь в мир, окрашенный в наивные пудро-розовые тона, не могла, да и не хотела.
Конечно, мне было жаль уезжать из родного городка, но понимала, что здесь моя мечта зачахнет, как клумбы без ежедневного полива.
В лучшем случае меня ожидала учеба в Сочинском университете, мелкие радости жизни в студенческом общежитии, первая ночь близости с каким-нибудь бестолковым однокурсником, который будет бояться меня больше, чем я его, потом поспешная молодежная свадьба, поскольку на свет Божий будет рваться случайный крепенький малют, после — тяжелые роды, когда тебя будут резать, как арбуз, и, наконец, возвращение в дом родной — возвращение с капризным сыном или дочерью, но без знаний и молодого мужа, сбежавшего от семейных забот. Возвращение в мирок, где все мило, тихо и затхло, где тебя любят и обожают, однако на этом ты можешь ставить на своей судьбе крест.
Крест, сработанный из свинца безнадежья и ржавчины разочарований.
Жить и нести на себе этот крест? Жить и знать, что жизнь не удалась? Жить, обманывая себя тем, что живешь ради ребенка? Зачем? И этот простой вопрос разбивает вдребезги все правильные умозаключения о жертвенности и женской мужественности.
Быть может, я слишком молода и слишком люблю себя? Или я не готова поступаться своей судьбой ради кого-то? Ради кого? Кто будет любить меня больше, чем я сама? Не так ли?
Да, закон природы требует, скажем, взаимоотношений с теми, кто называет себя сильным полом. От этого не уйти. Однако почему женщины добровольно идут на вторые роли? Мужчины — это большие дети, как утверждала моя бабушка. Большие дети, для которых мы есть игрушки?
Я — игрушка?
Вопрос риторический. И поэтому решение «семьи» ехать в столицу приняла с радостью. Да, предчувствовала, что белокаменная попытается перемолоть меня и мою судьбу для своих народнохозяйственных нужд. Допускала, что будут слезы, но известно, Москва — слезам не верит. И поэтому никаких пустых сердечных порывов, никаких надежд на сопливое счастье, никакой веры в благородные порывы тех, кто попытается облапать, прошу прощения, не только мое тело, но и душу.
И вот — Москва, и первая наша встреча с этим огромным мегополисом, и первый мой испуг от него. Кажется, я переоценила свои силы?
К счастью, меня встречал мамин старший брат Олег Павлович. Мама провела с ним несколько телефонных бесед, после которых он, видно, был готов встретить кого угодно. Увидев меня, обрадовался: ба! почти взрослый человечек.
— Ну, Вика напугала, — признался, продираясь со мной и моим чемоданом сквозь вокзальную толпу. — Я думал: малютка!.. А ты, как наша Женька! Вперед-вперед, Мария! У нас нужно иметь крепкие локти!..
Вырвавшись на автостоянку, сели в старенькую импортную машину «Вольво» и покатили по городу. И, глядя на проспекты, забитые транспортом, на грузные большие дома, на прохожих, бестолково снующих под ними, ощутила себя слабой и беспомощной перед грозной и непонятной пока силой.
— Ничего, Маша, привыкнешь, — понял мое состояние Олег Павлович и принялся рассказывать, как он покорял столицу, прибыв в неё в свои двадцать один после службы в ВМФ. Я слушала вполуха: чужая жизнь меня меньше всего волновала. — Главное, поставить цель перед собой — и вперед! — Утверждал родной дядя совсем не похожий на маму — был грузен, добродушен, весел и принимал жизнь такой, какая она была. — А я тебя помню, Мария, — вспоминал. — Тебе года три тогда накрутило, когда я приезжал к вам на море, а потом сам закрутился та-а-ак, что не продохнуть. Хочешь жить — умей вертеться. Все в твоих руках, Маша! Пока будешь пробиваться в Высокую моду, мы тебя устроим в МГУ, на журфак. У меня так друзья. Хочешь быть журналисткой?
— Нет, — передернула плечом.
— Можно и учиться, и трудиться, — назидательно говорил дядя, выполняя, очевидно, установку младшей сестры, то есть моей мамы.
Провожая меня, та наставляла, чтобы я не сидела на шеи у семьи брата, а пыталась поступить в какой-нибудь институт, чтобы жить в общежитии и содержать себя на стипендию.
— Хорошо, мама, — смиренно отвечала я, зная, что спорить с ней нет никакого смысла.
Мама жила иллюзиями, уверенная, что на студенческую стипендию можно прожить безбедно, месяц жуя бананы и кокосы.
— Мы тебе будем помогать, — предупредила все-таки. — В границах наших возможностей.
— А границы наших возможностей, — выступил папа, — будут безграничны, как море.
— Витя, — строго взглянула мама на отца. — Будь сдержан в своих чувствах. Сам видишь, что случается, когда человек плохо контролирует свои эмоции.
Мама была уверена, что ЧП в баре «Факел» произошло только потому, что я повела себя неправильно. Во-первых, пошла с незнакомцем пить шампанское, во-вторых, плеснула игристый напиток тому в лицо, в-третьих, провела боевой прием…
— И правильно сделала, — кипятился отец. — Я его вообще убил бы, козла!
— А расплачиваемся мы все, — на это ответила мама. — И попрошу не выражаться в моем присутствии.
Такая была она, моя мама и младшая сестра Олега Павловича. Строгая, правильная и при этом простодушная, как ребенок. Все-таки за отцом она была, как за каменной стеной, и это накладывало свой отпечаток и на её характер, и на её общее миропонимание. Отец приспособился к ней, как бывалый моряк к непостоянству моря, и вел свою дипломатическую политику. Например, уже прощаясь в вагоне, успел передать мне конверт, сказав, что «это» есть мои подъемные: тысяча долларов.
— Спасибо, па, — сказала я. — Буду пай-девочкой.
— Будь собой, — не без пафоса посоветовал отец.
«Быть собой» — хорошее пожелание, что там говорить. И я буду собой — в этом у меня нет никаких сомнений. Как учит тэквондо: побеждает не тот, кто силен телом, а тот, кто силен духом. Такая вот банальная истина, о которой многие забывают, наращивая мускулатуру с помощью анаболиков. Глупцы! Декоративные бицепсы на бездуховном скелете, подобны высыхающему дереву с мертвой листвой.
«Быть собой»? Наверное, это трудно в мире, где все продается и покупается. Где каждый человек, как и вещь, имеет свою цену. Я тоже имею цену. Только вот какую?
Однажды мама в целях педагогических заставила меня работать секретаршей в коммерческой компании по продаже рыбы.
Было лето, и мама не хотела, чтобы я била три месяца баклуши. Ты взрослая девочка и должна знать, как зарабатывается трудовая копейка. И устроила меня, повторю, в компанию по продаже рыбы «ЛГ Фишер Груп». Глава компании господин Фишер Роберт Робертович ходил в маминых приятелях и с радостью взял меня на временную работенку.
— Мария, я очень рад, — галантно целовал мою руку, — что вы будете трудиться под моим руководством, — и кроил многозначительные смешные мордочки. — Виктория Павловна, — обращался к моей маме, — не волнуйтесь. Маша будет под нашей защитой, как рыбка под зонтиком.
— Вы с ней построже, Роберт Робертович, — требовала мама, — построже.
— Непременно-с! — рафинадился вовсю директор компании.
Было ему, жилистому и крепкому, лет сорок; по утрам он любил бегать по берегу моря. Но все равно казался мне старым осетром. Это впечатление усиливалось ещё оттого, что при ходьбе Роберт Робертович чуть горбился, жевал мысли мокрыми губами и смотрел часто на меня задумчивым взглядом.
Нет, это был не похотливый взгляд, это был взгляд человека вдруг осознавшего, что жизнь его прошла — и прошла бездарно. Торговать проклятой рыбой, заработать на ней миллионы и… не иметь возможности купить шестнадцатилетнюю красотку. Хотя деликатная попытка «купить» меня была однажды предпринята.
— Машенька, не хотите ли вы поехать в Германию? — вопросил господин Фишер. — На родину моих предков.
Я вопросительно взглянула на него, как резкая чайка на мертвую рыбу в нездоровых волнах.
— Исключительно деловая поездка, Машенька, — поспешил с разъяснениями. — Мы заключаем очень важный договор с немецкими поставщиками из Франкфурта-на-Майне. И ваша красота, Машенька… Вся Германия падет к вашим ногам, Машенька, — переводил все в шутку. — Впрочем, боюсь, бюргеры не смогут по достоинству оценить нашу российскую красу. — И нервной улыбкой походил на рыбу, выброшенную на палящий берег. — А вот где бы вы, Маша, хотели сами побывать?
— В Париже, — буркнула я, вспоминая детство и в нем сапожника дядю Сеню.
— Недурственно-недурственно, — хихикал Роберт Робертович. — Будем над этим вопросом, так сказать, работать.
Понятно, что на этом наш производственно-фишерный флер закончился. Когда на мужчину смотрят, как на мертвую рыбу, то не всякий выдержит подобного испытания. Не выдержал и «немец» Фишер, который, кстати, мог прикупить по дешевке местных смуглолицых молоденьких тел сколько хочешь. Но почему-то не опускался до этого, считая, видимо, ниже своего аристократического достоинства иметь дело с теми, кто падал в камни при любом платежеспособном клиенте.
Впрочем, была недовольна и я — работой. Не понимала, что это за профессия такая: принять факс, отправить факс, подать документы на подпись руководителю, обязательно быть в модных туфельках на высоком каблуке и желательно открывать коленки, чувствуя, как постепенно атрофируются мозги.
И была счастлива, когда эта «рыбная» м`ука для меня закончилась. Роберт Робертович попрощался со мной шуткой:
— В Париж, Машенька, в следующей нашей жизни.
— Непременно-с, — шутила и я.
— А, может, и в этой? — проговорил со значением. — Жизнь — она долгая… вечная…
— Может, и в этой, — легкомысленно отмахнулась я.
Получив свои честные две сотни долларов, поехала на электричке в Сочи, где прошлась по магазинам, как дикие варвары по Германии.
Потом купила модный женский журнал «ELLE» и увидела в нем прелестницу с губами карамельно-розового оттенка и со сложным архитектурным сооружением на голове в стиле ранних 60-х годов — изящное нагромождение накладных завитков и прядей, уложенных и закрепленных над «конским хвостом», под романтическим названием «Восход солнца».
— Так можно сработать? — зашла в салон «Локон», похожий на современную орбитальную станцию — неземным освещением, креслами, столиками, где находились баллончики-баночки-скляночки с косметикой.
— Работают, дитя мое, на шахте таки, — проговорил старенький еврей с грустными глазами бездомной собаки, рассматривая меня в зеркалах. — А Михаил Соломоныч таки мастер высшей категории. Я брал призы в Ленинграде, брал призы в Свердловске, брал призы в Тель-Авиве. — Ворочал мою голову руками, как ваятель. — Я взял из жизни все, что только можно взять, а вы… Как вас таки зовут?.. Вас зовут Маша. Я таки знал, что такую красивую девушку зовут именно так. Красивое имя — Мария. Надеюсь, вы слыхали таки о Марии, матери Божьей, родившей от Святого духа Сына человеческого… Доверьтесь, Маша, мне, мастеру, и вы не узнаете самую себя!..
К сожалению, детство не бесконечно. И наступит день, когда я, защищая себя, проломлю голову самодовольному болвану. И, глядя на чужую кровавую кашу, пойму, что выросла, и что наивный ангелочек упорхнул из моей души, словно бабочка из сачка этимолога. И я осталась один на один с жизнью, не признающей слез, малосильности и сопливых сантиментов.
Москва меня испугала — храбрилась, уезжая в златоглавую, но, увидев воочию кишащую людскую массу на вокзале и напряженный гул, исходящий с улиц, проспектов и площадей, почувствовала себя маленькой букашечкой, которую вот-вот раздавит огромный индустриальный башмак города. Возникло ощущение, что я поспешила, надеясь на свою самостоятельность и характер.
Впрочем, обстоятельства сложились так, что я была вынуждена убыть из родного Дивноморска. Это решение принималось на семейном совете. Хотя, понятно, что решающую роль сыграла мама. И, наверное, была права — ситуация вокруг меня и моего имени складывалась самая скандальная.
Весь городок неделю судачил о происшествии, случившимся в бухте Счастливая, где находился дом отдыха «Факел». Там поправлял здоровье руководящий состав работников газовой промышленности, коих мы называли «газовщиками». Там была лучшая танцевальная площадка, куда мы, шестнадцатилетние, летели, точно мотыльки на костер. Там было весело и по южному жизнерадостно. Там я себя чувствовала превосходно, несмотря на то, что вымахала в дылду, как любя ворчала бабушка, и на многих своих кавалеров смотрела сверху вниз.
Что скрывать, каждая дивноморская девчонка мечтала о принце, молодом и красивом, который вдруг появится на нашей танцплощадке и…
Увы, должно быть, принцы перевелись либо отдыхали в более престижных местечках, и поэтому мы вынуждены были танцевать или со своими глуповатыми ломкими сверстниками, или изношенными жизнью «газовщиками».
Для нас все, кто был старше двадцати, казался малоинтересным липким «папиком». Хотя кое-какие девочки постарше ходили на танцплощадку именно для того, чтобы подцепить брюхатого буржуя для своего интереса. Понятно, что интерес в таких случаях возникал обоюдный.
Я догадывалась, что существует и этот мир, где есть свои правила и законы. Некоторых моих старших подруг этот мир притягивал. Меня же он пугал, и я была занята собой.
— Я хочу быть топ-моделью, — сообщила после того давнего возвращения из Галенджика, где впервые увидела показ мод.
— Похвально, — улыбнулась мама. — Но для этого надо расти и учиться.
— Я же учусь? — удивилась.
Мама рассмеялась и сказала, для того, чтобы стать хорошей манекенщицей мне нужно, во-первых, подрасти хотя бы до шестнадцати лет, во-вторых, заняться художественной гимнастикой, а не разбивать ноги в секции тэквондо, в-третьих, ходить в музыкальную школу, в-четвертых, слушаться бабушку.
— Тэквондо — это святое, — запротестовал папа, который, собственно, меня туда и отвел в мои девять лет.
— Руки-ноги ломать — это святое дело?
— Пусть учиться себя защищать, — не уступал отец. — В жизни пригодится.
— Ну не знаю, — сдалась мама. — Все-таки она девочка.
— Тем более, — со значением проговорил папа. — Пусть будет разносторонним человеком.
И на этом спор закончился: пришлось мне не только расти, но и бегать на тренировки восточного единоборства, ходить на занятия по художественной гимнастике, посещать музыкальную школу, покупать журналы мод, плавать в море до глубокой осени и слушаться бабушку.
Словом, к своим шестнадцати я имела рост 1,81 см., натренированное тело, развитый музыкальный слух, добрые отношения с бабулей и оптимистическое восприятие мира. Сверстники хороводились вокруг меня, включая братьев Крючковых, да я настолько была занята воспитанием себя, что принимала их постольку поскольку. В отличие от Верки Солодко, которая иногда секретничала со мной, рассказывая о своих похождениях в плавнях с дивнаморскими пацанами. Ее рассказы воспринимались, как небылицы. Я была уверена, что подруга больше врет, чем говорит правду, таким образом, пытается утвердиться, считая меня целомудренной задавакой и дурочкой.
Правда, однажды я не выдержала и решила посетить мир, где, как уверяла подруга, очень интересно. И что же? Выпускники школы дули местное вино у костра, курили и рассказывали похабные анекдотцы, а разрисованные малолетки хихикали, как кикиморочки, и со всех сил делали вид, что они счастливы. Южный темперамент бил через край и, перепившись, мальчики начинали тискать девочек. Те деланно отбивались. Диалог был примерно такого содержания: «Ну ты чево?» «А ты чево?» «А чо — ничо!», «И я ничо»… Потом некоторые пары падали на песок… и ничего. По той причине, что кавалер засыпал беспробудным пьяным сном, а барышню тошнило на него от неумеренного курения и пития…
Когда вернулась домой под утро, то чуткая бабушка уловила запах сигаретного дыма и вина, и папа с мамой пристроили мне допрос с пристрастием. Отца я никогда таким не видел, он побелел, как полотно, решив, что его дочка низко пала. Мама была более сдержана. Как я поняла, для отцов честь дочери — это как стяг боевого корабля, а для матерей — это дело житейское.
— Всё! К доктору! — Кричал папа. — И если что-то… я всех твоих дружков пересажаю! И особенно Крючковых!
— При чем тут Крючковы? — смеялась я.
— Они шпана!..
— Прекрати, — требовала мама. — Еще ночь, какой доктор?
— Нет-нет, ты посмотри на нее, она смеется, шлюха! И-и-издевается…
Мне было жалко отца — создавалось такое впечатление, что он потерял смысл жизни. И голову. Маме пришлось применить силу — она вытеснила его на кухню и провела там короткую профилактическую беседу. Потом вернулась в мою комнату, и мы поговорили… по душам.
О чем может говорить мать с дочерью? Думаю, противоположному полу об этом знать необязательно. Главное, мама мне поверила, и мы договорились, что я девочка взрослая и буду крепко думать о своем будущем.
— Или будешь сидеть здесь в железной палатке и торговать водкой, или поедешь в Москву. Выбирай, Маша.
Естественно, я выбрала «Москву», и два года вела себя, словно ангел в байковых облаках.
Правда, братья Крючковы говорили про меня всякие гадости, впрочем, они говорили эти пакости обо всех девчонках, и однажды за это поплатились. Может, они расплатились за что-то другое, но случилось то, что случилось: братья упились на пляже до такой степени, что бросились купаться в шторм и не вернулись. Море не любит пьяных и наглых.
Утром рыбаки нашли Пашу-Сашу на берегу — они лежали на песку, словно закоченевшие, прижимая крючковатые руки к груди. По цвету были неприятно синеватые. А на молоденьких умытых лицах — удивление, будто они увидели на дне, мутном от шторма, то, что неведомо пока нам, живым.
Их хоронили всем городком, многие девочки плакали, на могиле говорили хорошие слова, а я вспомнила тот давний солнечный день, когда уезжала в Геленджик и когда мы с Веркой Солодко хоронили в землю за сарайчиком выдранные белобрысые чубчики братьев и подумала, возможно, в их смерти и моя вина. Но в чем она, эта вина?
Потом жизнь вернулась в привычную колею — праздничную, шумную и веселую. И казалось, что так будет продолжаться вечно.
Тот субботний летний вечер начинался как обычно: сначала многие девчонки, чтобы разнообразить свои наряды, обменялись на вечер кое-какими вещичками — от браслетиков, цепочек, колечек до топиков, юбочек, джинсиков, потом мы собрались в сиреневых сумерках двора, и оживленной щебечущей стаей устремились на побережье, где вовсю факелил праздник.
К этому вечеру у меня уже был готов черный брючный костюм с бахромой эдакий винегрет из собственных капризов и фантазий бесчисленных журналов мод, которыми была завалена вся комната. Девчонки ахнули, увидев результат моей кропотливой работы.
— Роскошно, — не могла скрыть своего восхищения Верка.
— Ага, — подтвердили остальные, — высший класс.
Я была необыкновенна горда собой и верила, что теперь уж точно не останусь незамеченной.
«Принц» появился из ниоткуда, из ночи, из прекрасных сновидений. Был молод, атлетичен, улыбчив, как индийский киногерой, и весь в белом. Хлопчатобумажный летний костюм, батистовый платочек в кармашке и шелковая рубаха подчеркивали его бронзовый новоприобретенный загар. И главное глаза, словно брызги моря.
Заметив его, почувствовала себя, будто на качелях, которые взметнулись вверх, а потом резко пошли вниз. Сладостное предчувствие первой любви? Такого со мной никогда не происходило, и я прислушалась к новым ощущениям. Возникло впечатление, что свинцовая теплынь желания заполняет мои клетки. Мне захотелось, чтобы «принц» пригласил именно меня на медленный танец…
Краем глаза заметила, что на него обратили внимание все наши девчонки. И решила не ждать милости от судьбы. Когда был объявлен «белый» танец, рванула к объекту своего неожиданного обожания:
— Я приглашаю, — сделала книксен.
— Меня? — оглянулся. — Тебе сколько лет, юная леди?
— А сколько надо? — храбрилась.
— Чем больше, тем лучше, — усмехнулся. — Тебя как зовут?
— Маша.
— А я — Арнольд, — протянул руку к моей талии. — Ну-ка, покажем класс, Машель.
Мы закружились на бетонном пятачке. Кавалер вел меня уверенно, источая запах дорогого парфюма. Цветные фонарики и лица мелькали в стороне. Мне было приятно и хорошо, единственное, что смущало — имя героя моего романа. Арнольд? Какое-то оно не мужественное? Как собачья кличка, право. И ещё конфузила некая чрезмерная приторность партнера? При ближайшем рассмотрении он казался слишком медоточивым и глаза почему-то не синели жизнерадостными каплями морской воды…
— Спасибо, детка, — поцеловал руку, когда закончилась музыка. — Не желаем ли мы шампанского?
— Желаем.
Бар находился на балюстраде, нависшей над морем. Удобное местечко, чтобы упиться и, упав в воду, сразу протрезветь. Под завистливые взгляды подружек я продефилировала туда по лестнице. Верка Солодко сморщилась и личиком походила на обезьянку, сидящую на плече пляжного фотографа.
Сев у стойки бара, Арнольд щелкнул пальцами: человек, шампанского! И оно вскипело в бокалах на длинных хрустальных ножках.
— За вас, Машель! — поднял бокал. — За твою красоту!
— Спасибо, — засмущалась.
— Пожалуйста, — рассмеялся. — Наверное, мечтаешь стать фотомоделью? Сделал небольшой глоток из бокала. — Вижу, угадал?
— Топ-моделью, — поправила.
— Топ-моделью? — вскинул брови. — Браво-браво! — Покачал головой. — Но должен предупредить, дитя мое, Высокая мода требует жертв. — Оглядел меня оценивающе. — Понятно, о каких жертвах я говорю?
— Догадываюсь, — заставила ответить; шампанское уже казалось уксусным, а кавалер неприятным, как херсонский рафинад на зубах.
— Увы, это правда жизни, — произнес с колкостью, видя мое неприятие, которая мало кому нравится, моя Машель. Высокая мода, как одеяло, прикрывает низменные страсти. И если ты хочешь достичь успеха, то… — и возложил свою ладонь на мою коленку, — то я могу тебе в этом помочь.
Помню, в школе мальчишки, утверждаясь друг перед другом, хватали нас за колени особенно на уроках биологии, когда учительница рассказывала о тычинках и пестиках. Девчонки ойкали и лупили нахалов портфелями или книгами по голове. И все были довольны, кроме, разумеется, преподавателя.
— Помочь? — и почувствовала, как во мне нарастает волна отвращения.
— Конечно, — «принц» ненамеренно облизнулся. — У меня друзей в модельном бизнесе пруд пруди. Слышала о Севе Зайченко? Или Вольдемаре Зубце? Они сейчас в зените славы. Или там Лёня Бирюков. Или Ленка Супрун. Я с ними на дружеской ноге.
— Лапу убери, — процедила сквозь зубы.
— Грозна, — засмеялся, откинувшись на спинку стула. — А я тебя проверял, так сказать, на прочность.
— Дурак, — поднялась. — В следующий раз, — предупредила, — ударю.
Этим утверждением окончательно рассмешила Арнольда. Он запрокинул голову и расхохотался в голос. Как бы поступила в таком случае воспитанная девочка? Правильно: развернулась бы и удалилась, давя свою непорочную гордость, как клюкву в стакане. Однако я была воспитана ещё двором, школой, спортивной секцией и морем, и поэтому, взяв фужер, наполненный игристым шампанским, выплеснула газированные шарики в хохочущей лик недруга. Ведь неприятно, когда твою мечту осмеивают таким гадким и вызывающим образом. Не так ли?
Конечно, я поступила банально, словно героиня бесконечного «мыльного» сериала. Но разве наша жизнь не схожа с подобными сериалами?
Шампанское подействовало на «принца» отрезвляюще. Он им захлебнулся, будто морской волной. Покосившись на его неприятное, искаженной лицо, направилась к лестнице. Я посчитала, что конфликт исчерпан. Оказывается, я плохо знала мужчин, самолюбие которых было прилюдно задето.
Я приближалась к лестнице, ведущей вниз, когда почувствовала на плече чужой грубый цап. Возможно, «принц» просто хотел развернуть меня к себе лицом, чтобы сказать все, что обо мне думает? Или, быть может, хотел извиниться за свое хамское поведение? Трудно сказать.
Дело в другом: мое натренированное тело отреагировало на такое насильственное принуждение мгновенно. Я мертвой хваткой вцепилась в запястье чужой руки, и перебросила врага через бедро, как не раз делала это в спарринге с боевым противником, потом нанесла резкий боковой удар ногой этот прием в тэквондо называется «йоп ча-ги».
«Принц» обвалился на ступени лестницы. И очень неудачно он это сделал. Мешковато кувыркаясь по бетонным клавишам, ударился головой о стену, выложенную гранитом. Все это произошло настолько быстро, что я не успела ни испугаться, ни осознать случившееся. Понимание пришло позже, когда увидела на бетоне чужую, расползающуюся кровавую лужицу. А, увидев её, осмыслила, что отныне вступаю в новую жизнь, неизвестную и опасную.
Наверное, мне повезло? Во-первых, «принц» выжил, правда, оставшись на какое-то время малоподвижным калекой. Во-вторых, местный патриотизм: дивноморские свидетели в один голос утверждали о непристойном поведении человека во всем белом. Но самое главное, как шепнула мне бабушка, молодчик, называющий себя Арнольдом, оказался то ли пошлым картежным шулером, прибывшим в санаторий газовщиков для игрального обмана последних, то ли любителем молоденьких дурочек, заманивающих в свои донжуановские сети.
— Его Бог наказал, детка, — заключила бабушка и, вероятно, была права, однако я уже переступила границу и вернуться вновь в мир, окрашенный в наивные пудро-розовые тона, не могла, да и не хотела.
Конечно, мне было жаль уезжать из родного городка, но понимала, что здесь моя мечта зачахнет, как клумбы без ежедневного полива.
В лучшем случае меня ожидала учеба в Сочинском университете, мелкие радости жизни в студенческом общежитии, первая ночь близости с каким-нибудь бестолковым однокурсником, который будет бояться меня больше, чем я его, потом поспешная молодежная свадьба, поскольку на свет Божий будет рваться случайный крепенький малют, после — тяжелые роды, когда тебя будут резать, как арбуз, и, наконец, возвращение в дом родной — возвращение с капризным сыном или дочерью, но без знаний и молодого мужа, сбежавшего от семейных забот. Возвращение в мирок, где все мило, тихо и затхло, где тебя любят и обожают, однако на этом ты можешь ставить на своей судьбе крест.
Крест, сработанный из свинца безнадежья и ржавчины разочарований.
Жить и нести на себе этот крест? Жить и знать, что жизнь не удалась? Жить, обманывая себя тем, что живешь ради ребенка? Зачем? И этот простой вопрос разбивает вдребезги все правильные умозаключения о жертвенности и женской мужественности.
Быть может, я слишком молода и слишком люблю себя? Или я не готова поступаться своей судьбой ради кого-то? Ради кого? Кто будет любить меня больше, чем я сама? Не так ли?
Да, закон природы требует, скажем, взаимоотношений с теми, кто называет себя сильным полом. От этого не уйти. Однако почему женщины добровольно идут на вторые роли? Мужчины — это большие дети, как утверждала моя бабушка. Большие дети, для которых мы есть игрушки?
Я — игрушка?
Вопрос риторический. И поэтому решение «семьи» ехать в столицу приняла с радостью. Да, предчувствовала, что белокаменная попытается перемолоть меня и мою судьбу для своих народнохозяйственных нужд. Допускала, что будут слезы, но известно, Москва — слезам не верит. И поэтому никаких пустых сердечных порывов, никаких надежд на сопливое счастье, никакой веры в благородные порывы тех, кто попытается облапать, прошу прощения, не только мое тело, но и душу.
И вот — Москва, и первая наша встреча с этим огромным мегополисом, и первый мой испуг от него. Кажется, я переоценила свои силы?
К счастью, меня встречал мамин старший брат Олег Павлович. Мама провела с ним несколько телефонных бесед, после которых он, видно, был готов встретить кого угодно. Увидев меня, обрадовался: ба! почти взрослый человечек.
— Ну, Вика напугала, — признался, продираясь со мной и моим чемоданом сквозь вокзальную толпу. — Я думал: малютка!.. А ты, как наша Женька! Вперед-вперед, Мария! У нас нужно иметь крепкие локти!..
Вырвавшись на автостоянку, сели в старенькую импортную машину «Вольво» и покатили по городу. И, глядя на проспекты, забитые транспортом, на грузные большие дома, на прохожих, бестолково снующих под ними, ощутила себя слабой и беспомощной перед грозной и непонятной пока силой.
— Ничего, Маша, привыкнешь, — понял мое состояние Олег Павлович и принялся рассказывать, как он покорял столицу, прибыв в неё в свои двадцать один после службы в ВМФ. Я слушала вполуха: чужая жизнь меня меньше всего волновала. — Главное, поставить цель перед собой — и вперед! — Утверждал родной дядя совсем не похожий на маму — был грузен, добродушен, весел и принимал жизнь такой, какая она была. — А я тебя помню, Мария, — вспоминал. — Тебе года три тогда накрутило, когда я приезжал к вам на море, а потом сам закрутился та-а-ак, что не продохнуть. Хочешь жить — умей вертеться. Все в твоих руках, Маша! Пока будешь пробиваться в Высокую моду, мы тебя устроим в МГУ, на журфак. У меня так друзья. Хочешь быть журналисткой?
— Нет, — передернула плечом.
— Можно и учиться, и трудиться, — назидательно говорил дядя, выполняя, очевидно, установку младшей сестры, то есть моей мамы.
Провожая меня, та наставляла, чтобы я не сидела на шеи у семьи брата, а пыталась поступить в какой-нибудь институт, чтобы жить в общежитии и содержать себя на стипендию.
— Хорошо, мама, — смиренно отвечала я, зная, что спорить с ней нет никакого смысла.
Мама жила иллюзиями, уверенная, что на студенческую стипендию можно прожить безбедно, месяц жуя бананы и кокосы.
— Мы тебе будем помогать, — предупредила все-таки. — В границах наших возможностей.
— А границы наших возможностей, — выступил папа, — будут безграничны, как море.
— Витя, — строго взглянула мама на отца. — Будь сдержан в своих чувствах. Сам видишь, что случается, когда человек плохо контролирует свои эмоции.
Мама была уверена, что ЧП в баре «Факел» произошло только потому, что я повела себя неправильно. Во-первых, пошла с незнакомцем пить шампанское, во-вторых, плеснула игристый напиток тому в лицо, в-третьих, провела боевой прием…
— И правильно сделала, — кипятился отец. — Я его вообще убил бы, козла!
— А расплачиваемся мы все, — на это ответила мама. — И попрошу не выражаться в моем присутствии.
Такая была она, моя мама и младшая сестра Олега Павловича. Строгая, правильная и при этом простодушная, как ребенок. Все-таки за отцом она была, как за каменной стеной, и это накладывало свой отпечаток и на её характер, и на её общее миропонимание. Отец приспособился к ней, как бывалый моряк к непостоянству моря, и вел свою дипломатическую политику. Например, уже прощаясь в вагоне, успел передать мне конверт, сказав, что «это» есть мои подъемные: тысяча долларов.
— Спасибо, па, — сказала я. — Буду пай-девочкой.
— Будь собой, — не без пафоса посоветовал отец.
«Быть собой» — хорошее пожелание, что там говорить. И я буду собой — в этом у меня нет никаких сомнений. Как учит тэквондо: побеждает не тот, кто силен телом, а тот, кто силен духом. Такая вот банальная истина, о которой многие забывают, наращивая мускулатуру с помощью анаболиков. Глупцы! Декоративные бицепсы на бездуховном скелете, подобны высыхающему дереву с мертвой листвой.
«Быть собой»? Наверное, это трудно в мире, где все продается и покупается. Где каждый человек, как и вещь, имеет свою цену. Я тоже имею цену. Только вот какую?
Однажды мама в целях педагогических заставила меня работать секретаршей в коммерческой компании по продаже рыбы.
Было лето, и мама не хотела, чтобы я била три месяца баклуши. Ты взрослая девочка и должна знать, как зарабатывается трудовая копейка. И устроила меня, повторю, в компанию по продаже рыбы «ЛГ Фишер Груп». Глава компании господин Фишер Роберт Робертович ходил в маминых приятелях и с радостью взял меня на временную работенку.
— Мария, я очень рад, — галантно целовал мою руку, — что вы будете трудиться под моим руководством, — и кроил многозначительные смешные мордочки. — Виктория Павловна, — обращался к моей маме, — не волнуйтесь. Маша будет под нашей защитой, как рыбка под зонтиком.
— Вы с ней построже, Роберт Робертович, — требовала мама, — построже.
— Непременно-с! — рафинадился вовсю директор компании.
Было ему, жилистому и крепкому, лет сорок; по утрам он любил бегать по берегу моря. Но все равно казался мне старым осетром. Это впечатление усиливалось ещё оттого, что при ходьбе Роберт Робертович чуть горбился, жевал мысли мокрыми губами и смотрел часто на меня задумчивым взглядом.
Нет, это был не похотливый взгляд, это был взгляд человека вдруг осознавшего, что жизнь его прошла — и прошла бездарно. Торговать проклятой рыбой, заработать на ней миллионы и… не иметь возможности купить шестнадцатилетнюю красотку. Хотя деликатная попытка «купить» меня была однажды предпринята.
— Машенька, не хотите ли вы поехать в Германию? — вопросил господин Фишер. — На родину моих предков.
Я вопросительно взглянула на него, как резкая чайка на мертвую рыбу в нездоровых волнах.
— Исключительно деловая поездка, Машенька, — поспешил с разъяснениями. — Мы заключаем очень важный договор с немецкими поставщиками из Франкфурта-на-Майне. И ваша красота, Машенька… Вся Германия падет к вашим ногам, Машенька, — переводил все в шутку. — Впрочем, боюсь, бюргеры не смогут по достоинству оценить нашу российскую красу. — И нервной улыбкой походил на рыбу, выброшенную на палящий берег. — А вот где бы вы, Маша, хотели сами побывать?
— В Париже, — буркнула я, вспоминая детство и в нем сапожника дядю Сеню.
— Недурственно-недурственно, — хихикал Роберт Робертович. — Будем над этим вопросом, так сказать, работать.
Понятно, что на этом наш производственно-фишерный флер закончился. Когда на мужчину смотрят, как на мертвую рыбу, то не всякий выдержит подобного испытания. Не выдержал и «немец» Фишер, который, кстати, мог прикупить по дешевке местных смуглолицых молоденьких тел сколько хочешь. Но почему-то не опускался до этого, считая, видимо, ниже своего аристократического достоинства иметь дело с теми, кто падал в камни при любом платежеспособном клиенте.
Впрочем, была недовольна и я — работой. Не понимала, что это за профессия такая: принять факс, отправить факс, подать документы на подпись руководителю, обязательно быть в модных туфельках на высоком каблуке и желательно открывать коленки, чувствуя, как постепенно атрофируются мозги.
И была счастлива, когда эта «рыбная» м`ука для меня закончилась. Роберт Робертович попрощался со мной шуткой:
— В Париж, Машенька, в следующей нашей жизни.
— Непременно-с, — шутила и я.
— А, может, и в этой? — проговорил со значением. — Жизнь — она долгая… вечная…
— Может, и в этой, — легкомысленно отмахнулась я.
Получив свои честные две сотни долларов, поехала на электричке в Сочи, где прошлась по магазинам, как дикие варвары по Германии.
Потом купила модный женский журнал «ELLE» и увидела в нем прелестницу с губами карамельно-розового оттенка и со сложным архитектурным сооружением на голове в стиле ранних 60-х годов — изящное нагромождение накладных завитков и прядей, уложенных и закрепленных над «конским хвостом», под романтическим названием «Восход солнца».
— Так можно сработать? — зашла в салон «Локон», похожий на современную орбитальную станцию — неземным освещением, креслами, столиками, где находились баллончики-баночки-скляночки с косметикой.
— Работают, дитя мое, на шахте таки, — проговорил старенький еврей с грустными глазами бездомной собаки, рассматривая меня в зеркалах. — А Михаил Соломоныч таки мастер высшей категории. Я брал призы в Ленинграде, брал призы в Свердловске, брал призы в Тель-Авиве. — Ворочал мою голову руками, как ваятель. — Я взял из жизни все, что только можно взять, а вы… Как вас таки зовут?.. Вас зовут Маша. Я таки знал, что такую красивую девушку зовут именно так. Красивое имя — Мария. Надеюсь, вы слыхали таки о Марии, матери Божьей, родившей от Святого духа Сына человеческого… Доверьтесь, Маша, мне, мастеру, и вы не узнаете самую себя!..