Валяев Сергей. Топ-модель

   — Значит, мы не случайно оказались в том стриптиз-баре? — задаю вопрос.
   — Маша, — получаю ответ. — В этом мире ничего случайного не происходит.
   Конечно, ничего случайного не происходит, соглашаюсь про себя. Так что моя встреча с „охотником на людей“ была намечена свыше. Уверена, есть силы, которые выполняют наши пожелания. Ведь я хотела этой встречи — встречи с тем, кто бы мне понравился, и так, чтобы голова пошла кругом у не романтической девочки.
   Неужели влюбилась? Разве можно вот так… с первого взгляда?.. Наверное, можно? Во всяком случае, я чувствую некие изменения… Внутренним зрением постоянно вижу его: вот он выбирается из джипа… вот он рвет спортивную сумку… вот он идет навстречу нам…
   На первый взгляд — простоват, мешковат. Но его глаза — Боже мой!.. Эти глаза… В них такая потаенная страсть, такая уверенность, такая сила мужская. Всего этого нет у тех, с кем встречалась раньше. Всеобщее, скажем так, болезненное слабоволие окружало меня. Теперь же…
   — Максим, как понимаю, хорошо знает этого менхантера? — не выдерживаю я.
   — Машка, прекрати, — говорит сестра, глядя на меня в зеркальце заднего обзора. — Он дядька, у него таких, как ты…
   Я раздражаюсь — это мои проблемы, с кем дружить и кого любить. Тебе делом надо заниматься, на это отвечает Евгения, а не мечтать о сомнительных интрижках. Эти слова отрезвляют — действительно, останавливаю себя, Маша, возьми себя в руки, ты же разумная девочка, не сходи с ума. Прежде всего, дело, а уж потом… тело… хм!..
   Ловлю себя на мысли, что шутка моя кирзовая. Неужели так может шутить примерная топ-модельная девочка? Нет, конечно! Так мог пошутить только он, охотник на людей, пропахший оружейной гарью, кровью, потом, дымом костров и чистым арктическим льдом.
   По возвращению в столицу мысли об „избраннике“ выветрились сами. Я начинала опаздывать в Центр моды. Пришлось делать сборы на скорую руку.
   В мечтах этот первый день казался торжественно-праздничным, как праздник Нептуна, а на самом деле — время бежало со скоростью спринтера, устанавливающего новый мировой рекорд, и я была вынуждена легкомысленно торопить себя. Приняв душ, заглотив на ходу молочный йогурт, подкрасив мордочку и натянув свободную новую футболку и шорты, под крики двоюродной сестры о том, чтобы я ехала в метро — так быстрее, выбежала из квартиры.
   К счастью, новой дохлой кошки у порога не оказалось, и я, прыгая через две ступеньки… Чувствовала себя целеустремленной и осветленной будущим. Ударом ноги распахнула подъездную дверь — солнечные блики в глаза. Солнце почти такое, как наше дивноморское. Странное впечатление, что в Москве я уже вечность, а не три дня. Столько событий, всяких и разных. Столько новых впечатлений. Столько новых ощущений…
   — Дэвушка, а дэвушка, покатаца? — характерный клекот горного „орла“, катившего на поношенном БМВ за мной, спешащей по тротуару.
   — Машину другую купи, джигит, — говорю не без злорадства, юркнув в подворотню, где проезд закрыт чугунной шпалой, забетонированной в асфальтовый панцирь.
   И слышу за спиной — рев мотора, а после сильный удар железа о железо. Отлично, смеюсь я, „джигит“ угодил в капкан собственных восточных страстей. И тут же забываю о нем, врезаясь в жаркую толпу жителей и гостей столицы.
   Лавирую, как скороход на канате, между потных тел и безликих лиц. Мишени, вспоминаю сегодняшнее утро на стрельбище, эти лица, как мишени. И мельком вспоминаю того, кто мне очень понравился и кому, надеюсь, понравилась я. И тут же забываю о нем, сбегая по лестнице в душное нутро подземки, самой, как утверждают, лучшей в мире. Через несколько минут убеждаюсь в том, что это утверждение далеко от действительности. Человеческая кишащая масса вносит меня в переполненный вагон, пропахшей чем угодно, только не духами от Диора.
   Потом стон электропоезда, мелькание туннельных фонарей, пульсирующих, как сигнальные ракеты приморских пограничников.
   Я чувствую чужие взгляды, ползущие по мне, как болотные земноводные. Силой воли заставляю себя улыбнуться мальчику лет десяти — чистенький и аккуратненький, ангелочек, держащий в руках скрипку в футляре. Ангелочек с дородной бабушкой, занимающей своими телесными объемами два места. Встретившись с моим взглядом, мальчик хмурится, словно не привык, что кто-то может просто улыбаться. Нельзя же быть таким бякой, говорю я всем своим жизнерадостным видом — и ему, и всем остальным.
   Через минуту провинциалка получает „столичный“ привет — выбирающийся из вагона ангелочек демонстрирует ей оттопыренный продолговатый средний палец, мол, получи, дура восторженная, хотя мы и не в США. Я быстро показываю ангелочку язык и смеюсь про себя: Машка, не опускайся до сточных вод. Будь выше всего этого. А как быть выше, если тебя толкают, щипают и чуть ли не лапают.
   Все, последний раз катаюсь в этой духовитой духовке, выдираюсь из вагона, это же опасно для здоровья: все так и норовят тебя сожрать… энергетически. Так и хотят растоптать, превратить в биологический фарш! Нетушки!
   Лестница-кудесница возносит меня из преисподней „М“. Да здравствует солнце — да скроется тьма!
   Очищая себя дневным светом, вприпрыжку мчусь к Центру моды. Опаздываю на десять минут. Надеюсь, мне простят на первый раз. И на второй раз тоже.
   К моей радости, я оказалась не одна такая — таких капуш оказалось семь. Из пятнадцати. На такое безобразие арт-директор Хосе выступил с речью, смысл которой заключался в том, что сейчас мы прощены, но в следующий раз… в известность будет поставлена Карина Арменовна, а это чревато печальными последствиями.
   — Вот люблю я вас всех, девочки, вах, — заключил Хосе. — Любовью брата. Но этим больше не пользуйтесь.
   — Не будем, — уверяли мы с горячностью. — Никогда в жизни, вах!
   — И я поверил, вах, — ухмыльнулся Хосе и попросил безответную Фаю раздать нам расписание на месяц. — Самые лучшие и самые добросовестные будут взяты в международный тур, — посчитал нужным сообщить. — Старайтесь, девочки, все в ваших, вах, — запнулся, — ногах, руках и проч.
   — „Проч.“, вах, — это как, Хосе? — загалдели девочки.
   — Вах! — сказал на это наш организатор. — Подождите господина Вольского, он вам все объяснит, — и удалился вместе с Фаей из аудитории, где мы все собрались.
   Что могут делать пятнадцать малознакомых девушек, собравшись вместе? Правильно — каждая занимается собой. Тут же на столах появляются косметические принадлежности, и начинается художественная работа над лицом.
   — Как дела? — подсела ко мне Танечка, опоздавшая более всех из своего миражного Марьино.
   Я покосилась на неё и спросила:
   — Что с глазом? Трахнулась о мусоропровод?
   — Заметно?
   — Подкрась, — передала пудреницу, — синеглазка.
   Подруга вздыхает и начинает уничтожать следы вчерашних событий, рассказывая в лицах о том, что вовсе не она трахнулась о мусоропровод, а её ударил „мусор“, то есть взрослый дядя-милиционер, который нагрянул в спортивный зал в часы отдыха его обитателей, не имеющих столичной прописки.
   — Прикинь, да? Закрыла собственным телом пацанов, — хихикнула. — Вот сволочи.
   Ее откровения были мне неприятны и непонятны. То ли это была привычка к такой помойной исповедальности, то ли я ей казалась вся в доску. Чтобы показать Танечке некую дистанцию я напомнила, что она хотела и меня пригласить на праздник жизни к мусоропроводу, не правда ли? Подруга удивилась: и что? Ничего, промолчала я. Когда находишься на разных планетах, на каком языке общаться?
   — Чистоплюйка какая, — огрызнулась подруга. — Думаешь ты лучше меня?..
   — Хватит! — сделала запретительный жест рукой, потом поднялась и демонстративно пересела за соседний стол.
   — Ха-ха, — услышала хмыкающий презрительный смешок за спиной.
   Понимала все, кроме одного, какими черными ветрами занесло сюда эту хабалистую девицу. Бесспорно, она красива, но красота её хищническая. „Волчица“? Не много ли подобных „волчиц“ вокруг меня? Невольно осматриваю будущих манекенщиц. Интересно, какие мысли пунктиром пульсируют в их хорошеньких головках? Если, конечно, они имеют место быть — хоть какие-то мысли.
   Подозреваю, у большинства мысль только одна: найти богатенького, жирненького папика, потом, окрутив его, выскочить замуж. Возможно, я слишком категорична и останавливаю себя: разве у меня есть право кого-то осуждать? Моя цель тоже весьма эгоистичная — покорить подиум. А, покорив его, пользоваться всеми благами: выгодными контрактами, поездками по миру, отношениями только с теми, с кем посчитаю нужным водиться. И главное, я больше не буду давиться, как клюква в соковыжималке подземки.
   Появление господина Вольского возвращает меня в настоящее. Выглядел психолог молодцом — бодро, в бордовом костюме, такой же по цвету рубахе и при галстуке отвратительно янтарного цвета. В его облике было что-то от экзотического попугая.
   Осмотрев нас с плотоядной улыбкой, господин Вольский проговорил:
   — Очень рад. Можете называть меня Альбертом Альбертовичем. — И удивляется оживлению в аудитории: — В чем дело девушки? Прошу, внимания. У вас возникает правильный вопрос: психолог в модельном бизнесе? Зачем он нужен? Отвечу — мир моды очень сложен, напряжен и здесь случается всякое. Вы должны научиться справляться со всевозможными стрессами, нервными срывами, депрессиями. Да-да, друзья мои. Это сейчас вы чувствуете себя, как в пионерском лагере… Впрочем, вы не знаете, что такое пионерский лагерь… Неважно. В настоящее время вас оберегают, лелеют, холят и относятся… м-да… по-человечески. Но! Повторю — мир моды очень сложен. И многие могут стать просто „мебелью“. Да-да, „мебелью“, то есть обслуживать собой вечера по заказу богатых клиентов. Других может поманить цвет золотого тельца. О судьбе третьих разрешите мне умолчать. Словом, прошу отнестись к нашим занятием со всей серьезностью. Я хочу укрепить вашу психику и научить находить в себе силы при самых неожиданных поворотах в вашей судьбе. Как говорят древние: „Хочешь мира — готовься к войне“.
   Слушали мы психолога плохо — его голословные утверждения как-то не вдохновляли к подвигам. Если перевести его слова на язык народных масс, то большинство из нас ждала… панель. Хорошенькие перспективы, что там говорить.
   — А сейчас, барышни, — сказал господин Вольский, — я вам раздам опросные листы. Отвечайте на вопросы предельно откровенно, это нужно для нашего дальнейшего сотрудничества. Пло-до-твор-ного! — поднял указательный палец.
   Будущие манекенщицы оживились: что за вздор такой? Ведь пришли показывать не свой блистательный ум, а свои точеные фигурки. Их не слушали: вновь появившаяся Фая раздала нам желтенькие листы. Их было много, а в них было много вопросов. Все без исключения взвыли: что за профессорский трактат?
   — Барышни, так надо, — проговорил Альберт Альбертович. — Замечу, мои заключения изучает госпожа Мунтян. Так что, в ваших интересах отвечать, повторю, правдиво. Как перед Господом нашим.
   Куда хватил, дядя, похожий на какаду, критически усмехнулась я, вчитываясь в мелкий текст. М-да! Первое впечатление было такое, что эти вопросы составлял человек, неравнодушный к сексуальным проблемам извращенного, скажем так, плана. Здесь были вопросы про гомосексуалистов и лесбиянок, вопросы о групповом сексе, об оральном, анальном и так далее.
   Нельзя сказать, что я обо всем этом не знала — знала, однако, признаюсь, все это как-то не вдохновляло. Какие чувства должен испытывать человек, пришедший в ресторан, когда ему в хрустальной вазочке приносят кусочек собачьего, предположим, дерьма. Такие же чувства испытывала и я отвращение. И поэтому, не читая более дурацкие вопросы, принялась ставить галочки в клеточки — наобум ставить.
   И, разумеется, закончила первой — осмотрелась: со стороны казалось, что старательные девушки пишут сочинения на тему: „Как и с кем я провела лето?“
   Как там мой летний дивный Дивноморск? Солнце, море, свобода, белый пароход. Иногда кажется, что волна обстоятельств вышвырнула меня на неприятную сушу, и теперь я барахтаюсь на ней рыбкой в обмороке. Раньше принадлежала только самой себя, теперь после подписания договора…
   — Барышни, прошу сдавать работы, — говорит господин Вольский и предупреждает, что следующее занятие завтра.
   Я первой отдаю „работу“ и выхожу из аудитории. Черт знает, чем приходится заниматься — раздражена. Этот же вопрос, правда, в более мягкой форме, задаю Хосе, поджидающего нас.
   — Все будет хорошо, детка, — отвечает он. — Мы из вас делаем топ-модели, а не гоп-топ для постели, вах. Если хочешь последнего, пожалуйста, иди к Севе Зайченко. Он тебе быстро найдет спонсера, вах. Понятно, о каком спонсере речь?
   Сева Зайченко? Судя по всему, этот модельер пользуется дурной славой у своих же коллег.
   Когда все топ-модели явились перед „ясными“ очами темпераментного арт-директора, он объявил, что сейчас мы следуем в спортивный зал на шейпинг, который будет проводить госпожа Крутикова, после чего с нами работает стилист Валечка и фотограф Мансур.
   — Девочки, веселее-веселее, вах, — хлопает в ладоши Хосе. — Работы много, очень много, — и шлепает некоторых из нас по упругим попам. Спешите жить — спешите чувствовать, вах!
   Смеясь, наш галдящий девичий выводок торопится вниз — туда, где находится танцевальный зал.
   Госпожа Крутикова уже ждет нас — она в спортивном костюме цвета теплого летнего болота, который подчеркивает сухопарость её фигуры и язвительность натуры. Она тоже требует от нас более активных действий — мы забегаем в раздевалку, заставленную металлическими ящиками и длинными скамейками. Начинаем переодеваться, критически поглядывая друг на друга. Мне трудно быть объективной, поскольку никаких положительных эмоций не испытываю от обнаженных девичьих спин, грудей, бедер, попок, однако представляю, какие чувства бы испытал какой-нибудь экзальтированный молодой человек, оказавшийся среди такого телесного совершенства.
   — Не толкайся ты, жердина! — слышу голос, и этот голос мне знаком — он принадлежит Танечке.
   — Я ничего… такого… — отступает высокая девушка, опрятная и с правильными чертами на фарфоровом личике.
   Она отступает — Танечка наступает, словно желая за счет слабого утвердиться в нашей группе. Без сомнений, она не права. И поэтому я становлюсь между ними:
   — Танечка, нарываешься, — предупреждаю.
   — Ты чего, Машка? — гримасничает, как уличный дурак-переросток. — Я тебя сейчас тут…
   — Ну, рискни, а я посмотрю! — и приняла позу к бою, будто находилась на татами.
   Это произвело надлежащее впечатление — на всех, в том числе и на воинствующую Танечку. Она глянула на меня с оторопью, кисло ухмыльнулась, попятилась, как молоденькая волчица, оскалившись:
   — Ладно-ладно, ещё посмотрим, какая ты самбистка.
   Я не обратила внимания на угрозы — тот, кто способен на боевое действие, не будет предупреждать. Известно, собака лает от испуга нападает она молча.
   Девушка, которой я помогла, притронулась к моему плечу:
   — Спасибо большое. Я — Лаура.
   Я передернула плечом: имя полностью соответствовало образу моей новой знакомой: изящно и безвкусно. Не — боец, мелькнула мысль, хотя, быть может, подиуму и такие натуры требуются?
   — Красавицы, выходим-выходим! — призывала нас Нинель Ивановна. Начинаем работать!..
   Думаю, большинство женщин знают, что такое шейпинг? И поэтому объясняю для стоеросовых волосатых, как орангутанги, мужланов, кои, кроме мочегонного пива, реликтовой рыбалки и смердящих машин, более ничего не признают.
   Итак, шейпинг — это специальные гимнастические упражнения, совершаемые под ритмичную музыку. Эта система была разработана ленивыми жирными американцами, любителям получать одновременно и пользу, и удовольствие. По этой методике могут тренироваться даже блюминговые бегемоты и многопудовые russian живые матрешки. Музыка и скачки под неё благотворно влияет на жировые складки. Они уменьшаются со скоростью света, и после нескольких занятий любая объемная дама превращается в тростиночку. Если кто не верит, пусть попляшет под ритмы чернокожих сыновей Африки, и тогда прекрасно поймет, о чем я толкую.
   Наша тренировка продолжалась около часа. Госпожа Крутикова воистину была фанаткой своего дела — она прыгала, как зеленый кузнечик, и своим примером вдохновляла нас, молодых и спесивых.
   Гордыня обуяла всех нас — это я чувствовала и видела по неряшливым движениям. Каждая считала себя в полной форме, и все эти прыжки под древнюю музыку казались нам нечто архаичным.
   — Работай-работай! — кричала Нинель Ивановна. — Энергичнее-энергичнее! Это все вам на пользу, красавицы! И раз! И два! И три! Повторяйте-повторяйте! Внимательней!
   Чувство радости и обновления наступили минут через двадцать после начала занятия. Наш разномастный коллектив постепенно стал преобразовываться в единый механизм, подчиненный воли маленькой и активной дамочке. Она настолько была самозабвенна, что мне показалось: госпожа Крутикова мечтает лишь об одном — остановить время. Остановить его для себя. Это было трудно понять нам, для которых день казался вечностью.
   — Завтра идем в бассейн, — сообщает Нинель, когда заканчиваются занятия. — Справку, купальники, резиновые тапочки. К восьми, девочки.
   — К восьми вечера? — пищит кто-то.
   — К восьми утра. Здесь, у Центра. На автобусе поедем, — и вопрошает, видя сморщенные недовольные личики: — А что вы думали? Нам ещё работать и работать. Молодость — это прекрасно, но… Вы меня понимаете?
   — А душ есть? — интересуюсь я.
   — Есть, — указывает на одну из застекленных дверей, — но горячей воды нет.
   Мы все смеемся — узнаем любимую родину-уродину: ракеты запускаем к мерцающим плодородным звездам, а иметь воду в трубах выше пятидесяти градусов проблема.
   И тем не менее я шлепаю к двери, открываю, заглядываю — типичная душевая с пятью небольшими кабинками, ржавыми трубами и деревянными решетками на полу.
   — Ну, я пошла, — говорю.
   Девочки восторженно улюлюкают и аплодируют мне. Я чувствую себя коверной на арене цирка в окружении молоденьких кобылок. О чем я и заявляю.
   — Кто со мной?
   — Уа-а-а!
   В конце концов, нас оказывается четверо, среди них, к моему удивлению, и Лаура. Вот тебе и хрупкая девочка. Или она так решила меня отблагодарить за поддержку? Потом мы вертим вентиля кранов и, омываемые холодной водой, визжим, как дикие обезьяны на амазонских лианах при приближении прекрасной по цвету, но прожорливой анаконды.
   Взбодренные водными процедурами, возвращаемся в пустую раздевалку. И тут меня ждет неприятный сюрприз — странный сюрприз: исчезла вся моя одежда. Часики, шорты, маечку, купальник и трусики — как корова языком слезала. Остались одни кроссовки и рюкзачок. Ну, что за шутки? Дурацкие шутки? Девочки смеются: Машка, иди в одних кроссовках, а рюкзачок повесь на одно местечко — будет новое слово в моде.
   — Ну, если это Танечка, — злюсь я.
   — А, может, это какой-нибудь фетишист, — заявляет Лаура. — Есть такие дураки, женскую одежду коллекционируют.
   — Какой ещё фетишист!.. — и осекаюсь.
   Черт возьми! А не развратничает ли это „мой поклонник“? Если это так, то его надо срочно найти и поменять руки с ногами, а голову понятно с чем. Пока же надо решать проблему с одеждой? Решается она просто: девочки извлекают из своих сумок спортивные костюмы, футболки…
   У меня „богатый“ выбор — натягиваю черные лосины и красную майку с ликом какого-то бородатого революционера в берете набекрень.
   — Прикольно, — смеются девчонки. — Можно идти на баррикады.
   Я же чувствую, что события, имеющие анекдотический желтенький окрас, все более приобретают неприятный оттенок, близкий к серому. Нужно иметь крепко сырые, как больничные простыни, мозги, чтобы пытаться так бездарно влиять на мое моральное состояние. Какая зараза ко мне прицепилась, как гадкий плющ к дереву? Нет ответа, но я его должна получить.
   Арт-директор Хосе крайне удивился, узнав о мелком происшествии в раздевалке: кошельки тырили, случалось, но чтобы носильную одежду?
   — Безобразие, вах, — сказал он. — Разберемся. Беру под свой контроль.
   — Сторожа надо приставить к нам, — посоветовала я, — к каждой.
   Хосе посмеялся, решив, что я шучу. А какие могут быть шутки, когда возникает навязчивое чувство, что за каждым твоим шагом следят. Главное, понять с какой целью? Если это дурные игры больного воображения, это одно, а если это серьезные попытки сломать меня, воздействуя на психику, это другое.
   Неужто, кто-то тешит себя надеждой, что я испугаюсь и отступлю от своей мечты. Глупо, право. Помои по телефону, дохлятина под ноги, кража одежды — недостаточно, чтобы я прекратила движение вперед. Все напрасно меня это не остановит.
   … Я говорила, что стилист Валечка Сорокин мне не понравился с первого взгляда. Еще больше не понравился — со второго взгляда. Должно быть, мы были антиподами, как кошка и собака. Когда явилась в гримерную, где он колдовал над послушными личиками топ-моделей с видом эстетствующего знатока, то почему-то представила: руки у него холодные и липкие, как забытая с вечера вареная вермешель.
   Стилист же, увидев меня в чужой одежде, окислился, будто раздавил во рту клюквенного клопа. Так мы провели полчаса в ожидании: я фыркала, он кислился. Наконец упала в кресло перед зеркалом и увидела себя в мятой маечке и со злым лицом — неприятным лицом.
   — Какая у вас смуглая кожа, — задумался Валечка. — Вы с юга?
   — С него, — проворчала.
   — А если мы осветлим лицо. Вы не против?
   — А зачем?
   — Это его облагородит. Для портфолио образ молоденькой благородной леди подойдет больше всего.
   — Леди?
   — Именно так.
   И я согласилась: пусть буду леди. И стилист принялся работать над моим лицом, как художник эпохи Ренессанса. Руки у него, моего современника, оказались теплыми. Сквозь свои подрагивающие ресницы, напоминающие еловые ветки, наблюдала за его работой. Валечка трудился с вдохновением, и даже его эстетствующая бородка уже не так меня раздражала.
   — Вот таким вот образом, — сказал Сорокин. — И сохранили индивидуальность, и возвысили социальный статус. — И, поправляя мою прическу, добавил: — А волосы я закрепил заколочками…
   Я посмотрела на себя в зеркало. Создавалось впечатление, что мое лицо было холстом и каждый живописец рисовал свой портрет дамы сердца.
   На этот раз на меня смотрела возвышенная натура со строгим ликом. Не каждый бы посмел приблизиться к такой снежно-королевской „красоте“.
   — Нравится?
   — Не знаю, — признаюсь. — Слишком холодно.
   — Лед и пламя, — говорит стилист. — Образ на контрасте глаз и строгих линий лица. А знаете, почему у Мерлин Монро были такие сексуальные губы? Из-за разных контрастных помад, их накладывали в пять слоев. — И тем же ровным голосом сообщает. — Не принимайте никаких предложений от Мансура, фотографа, это чревато для вашей красоты.
   — Что?
   — Прелестно-прелестно, — обращается к моему зеркальному отражению. Надеюсь, на дальнейшее плодотворное сотрудничество, — и целует ручку мне, встающей из кресла.
   Покидала гримуборную с чувством глубокого недоумения. Что за интрижки в холодном „датском“ королевстве? Что это все значит?
   — Это ты, Маша? — восклицает Лаура, увидев меня в коридоре.
   — Нет, это не я, — отвечаю. — А Мата Хари.
   — Кто?
   Кто бы мне сказал, что происходит? Почему не чувствую легкости и радости от того, что нахожусь в самом эпицентре Моды. Не слишком ли много неприятных недоразумений вокруг? Это меня пугает? Нет. Однако, признаться, напрягает. Не хочу быть грустной игрушкой в лапах какого-нибудь гнусного кукловода.
   Естественно, шла на съемку портфолио, как в последний бой. И встретила самый радушный прием со стороны маленького и юркого человечка по имени Мансур. Мелкое личико его было желто, а глаза огромны и темны, как у пугливой газели.
   — Так, это у нас новенькая? — вскричал он радостно. — Какая строгая красота, господа! Я бы сказал: девственная красота неприступных гор. — И, узнав мое имя, продолжил восторгаться: — Машенька! Я сделаю из вас звезду подиума. У вас, Маша, будут сумасшедшие контракты! Париж! Рим! Нью-Йорк! Лос-Анджелес! Голливудские режиссеры будут за вами бегать, как мальчики! И не забывал работу. — Так, выставляем свет! Маша, переоденься, пожалуйста, в нечто темное, но воздушное…
   — Где?
   — Там, — Мансур указывает на задник, где изображен солнечный закат на море с квадратным корабликом вдали.
   Я отправляюсь за крашеные доски и обнаруживаю склад вещей, развешенных в художественном беспорядке. Нахожу полупрозрачный туник цвета сумерек по-моему, то, что надо. Переодеваюсь, и выхожу под свет юпитеров.
   — Так-так, прекрасно, — говорит фотограф. — Машенька, садитесь на стул. Изгиб спины, улыбка!.. Думаем о чем-то приятном. О любимом, например!.. Так, о любимом лучше не надо… Машенька, сейчас птичка вылетит.
   Студия напоминала театральный подмосток: юпитеры, яркие, сверху свешивающиеся куски материи, размалеванный задник, о котором я уже говорила. Увидев его, поняла: это знак судьбы — иду верным курсом, как кораблик к горизонту.
   — Очень хорошо, Маша! — продолжает суетиться фотограф. — Вы фотогеничны, и весьма. Теперь взгляд роковой женщины? Из-за плеча… Так, прекрасно! А теперь взгляд стервы! Больше-больше стервозности! Так надо, Машенька!
   Все это мне казалось игрой — потешно-глуповатой. Понимала, что портфолио есть основа основ для топ-модели, и тем не менее мне было смешно находиться в свете юпитеров и корчить рожицы.