Валяев Сергей. Топ-модель

   «С носом» — это несколько миллиардов долларов убытка по причине разрушения международного наркотического Картеля. «С носом» — это скандал в конгрессе США. «С носом» — это исчезновение великолепной и неповторимой gorgeouc!
   Всего этого господин Николсон не знал и, находясь рядом с легкодоступной russian gerrls, радовался как ребенок, заполучивший новую живую игрушку.
   Второй этап акции «Топ-модель» начинается в девятнадцать часов сорок пять. Время летит, как на крыльях, я веду какие-то сумбурные переговоры с господами Чиковани и Соловейчиком. Они счастливо улыбаются мне, что-то пытаются рассказать, о чем-то просят и убеждают. Я уже ничего не понимаю. Такое впечатление, что они знают то, что не знаю я. А что не знаю я? Или они не верили в мою звезду, а теперь пытаются наверстать упущенное и примазаться к моей славе? В какой-то миг совсем позабылась, решив, что все происходящее — реальность и через несколько часов меня ждет Нью-Йорк, Париж, Ницца и так далее.
   Потом я приглашена в длинный-длинный «Линкольн», он бел, как школьный мел. Вместе с Львом Давидовичем Чиковани сажусь в просторный автосалон. Здесь бар, телефон, телевизор, ковры, водитель в фирменной фуражке. Не Жорик ли наш? Кажется, нет?
   — Вы прелестны, Маша, — вздыхает мой толстенький спутник. — Приятно, черт подери, видеть счастливого человечка.
   — Да? — продолжаю играть роль дурочки. — Это вам спасибо, Лев Давидович.
   Покосившись на меня строгим взглядом, владелец всей отечественной Высокой моды снова вздыхает и говорит, что «спасибо» не намажешь на хлеб.
   — Нет, я хлеба не хочу, — моя простота невозможная.
   — А я тоже хочу быть счастливым, Маша.
   — Будьте счастливы, Лев Давидович, — смеюсь, пытаясь поправить заголившее меня платьице от Гуччи.
   — А ты не хочешь, детка, сделать меня счастливым, — опускает потную плотную лапку на мою фарфоровую коленку.
   — В каком смысле, Лев Давидович?
   — Догадайся сама, — тяжело дышит, как рыба сом на берегу. — У тебя такие сладкие губки, детка, — предпринимает попытку расстегнуть ширинку на своих брюках. — Отблагодари старика.
   — Ай-яя, — назидательно говорю. — У вас одышка и жена, Сара Абрамовна. И потом, что скажет господин Николсон? Я ведь ему принадлежу.
   — Пока мне, — хрипит.
   — Нет, ему.
   — Нет, мне.
   Неизвестно, чем бы закончилась наша столь содержательная пикировка, да раздался телефонный звонок. Лев Давидович со злостью цапнул инкрустированную трубку и неожиданно сразу залебезил:
   — Да-да? Конечно-конечно. Да, она со мной, милое такое создание, хи-хи. Не волнуйтесь, Александр Николаевич, все будет в полном порядке. Через полчасика… в полной, так сказать, сохранности…
   Я понимаю, с кем ведет разговор любитель скоропалительной любви на колесах — с г-ном Шопиным разговаривает. Видимо, его лучший американский друг уже «подарил» меня, и депутат проявляет естественное нетерпение.
   Что ж: расчет товарищей чекистов оказался на удивление точным. Вот что, значит, опыт работы с представителями политического истеблишмента, как отечественного розлива, так и зарубежного.
   После того, как г-н Чиковани закончил разговор по телефону, я, не выдержав, схулиганила, показав ему язык:
   — Э-э-э-э-э!
   Реакция на это потненького папика оказалась неожиданной: он вырвал из бара бутылку коньяка «Наполеон», отхлебнул четверть и проговорил с глубоким чувством раскаяния:
   — А Сару Абрамовну я люблю.
   … Элитный поселок «Сосны», стоящий, естественно, в сосновом бору, встречал нас бесконечными заборами, закрытыми воротами и лаем тренированных собак. Столько кирпичных хором на один гектар я ещё не встречала в своей жизни. Они возвышались, как замки безвкусных варваров, завоевавших цивилизацию и теперь пытающихся жить в духе времени.
   Так называемая Усадьба одного из главных «варваров» нашей несообразной действительности стояла на пригорочке. Тоже была окружена крепким металлическим забором. Наверное, наша страна занимала первое место по производству этих заборов. Хоть какое-то достижение, не так ли?
   У тяжелых ворот с будочкой для охраны наш «Линкольн»… обыскали. Клянусь! Два служивых человечка без лиц заглянули в салон, а затем и в багажник, словно боясь, что мы завезем на VIP-территорию какое-нибудь бездушное тело.
   Затем короткий проезд по аллее к парадному подъезду Усадьбы. Даже я чувствую, что все пространство пристреливается взглядами, видеокамерами и проч. Как работать в таких условиях, товарищи, не представляю.
   Третий, завершающий, этап акции «Топ-модель» начался тогда, когда я в сопровождении господина Чиковани поднялась по мраморной лестнице… У массивных открытых дверей нас встречал сам хозяин и сам господин Николсон. Судя по их довольному виду, они уже закончили свои «горькие» делишки по Картелю и теперь были готовы развлечься по полной программе.
   — Машенька, — маслится «Шурик». — Какая неожиданная встреча. Как я рад, что мы снова вместе. Джек, я тебе так благодарен, — обращается к г-ну Николсону. — Ты доставляешь мне неземную радость. Равно как и Маша!
   — O, gorgeouc! — повторяет конгрессмен, будто попугай, не знающий другого слова восхищения.
   — Прошу!
   Я вхожу в родовитый дом, как в логово врага. Просторное фойе, на стенах картины, огромная люстра, которую можно встретить только в столичной подземки, резная тяжелая мебель. Я иду и чувствую, как за этой «картинкой» наблюдают те, кто находится на связи со мной. Хитро, товарищи, хитро, вы там в полной безопасности, а я рискую… Вот только чем? Жизнью? Или честью? Для меня это, кстати, одно и тоже.
   В окружении трех сластолюбцев я иду по дому, хозяин бахвалится, рассказывая во что ему обошлась перестройка этого «скромного» жилища. Я вспоминаю план здания — вот сейчас будет Зимний сад. И точно — миленький, в мраморе садик с маленьким фонтаном и экзотическими деревьями и цветами. А сейчас — гостиная. Вот и она — ждет дорогих гостей со столом, заставленным яствами и бутылками. Прекрасно, все идет по плану. Остается лишь мне изловчиться и отправить похотливцев в объятие… Морфея. Они хотят любви они её получат, козлы!
   Нервничаю — не переоценили мои возможности те, кто сейчас, повторю, следит за всем происходящим. Учли, что люди-тени, отмеченные на плане крестиками, готовы при любом моем неверном движении разорвать на куски топ-модельное тело.
   — Маша-Маша, что грустим, — и отодвинул стул от стола. — Садись, радость моя, чувствуй себя, как дома.
   — Да-да, — улыбалась куклой, проклиная тот час, когда согласилась участвовать в подобных мероприятиях.
   Некий Гибкий человечек бесшумно открыл бутылку шампанского, залил его в бокалы, исчез. Господин Шопин, оглядев нашу малую компанию, произнес тост:
   — Господа! За прекрасную даму!
   — О, yes! — согласился господин Николсон.
   — Да-да, Машенька, за вас! — поспешил и господин Чиковани.
   Наверное, если бы я проживала в Средние века, когда правила инквизиция, то закончила бы свой житейский путь печально — на костре. Почему? Меня бы сожгли, как ведьму. Больше чем уверена. Хотя никакими парапсихологическими свойствами не обладаю. Просто ловкость рук и никакого мошенничества. Это я к тому, что когда у моего бокала оказались три чужих, то легким движением… Нет, если я брошу топ-модельнй бизнес, пойду в иллюзионисты. Зарабатывать на хлеб насущный.
   Проще говоря, первое задание родины было выполнено: отрава из перстня попала в бокалы тех, кто должен был скоро забыться беспробудным сном, чтобы не мешать мне выполнять второе задание любимой отчизны.
   Прекрасно! Я почувствовала себя, куда увереннее. В отличие от моих оппонентов. Нет, они не сразу упали лицом в салат оливье, но движения стали медлительными, речь невнятная.
   — Девочка моя, — мямлил г-н Шопин на моем плече. — Ты красавица. Ты моя Галатея! Я сделаю из тебя… Ты не знаешь моих возможностей. Я могу купить весь мир. Все будет у твоих ног. Все-все! Ты хочешь…
   — Хочу.
   — Все будет у твоих ног, но, — встрепенулся, — но для этого надо… Ты меня понимаешь?
   — Нет.
   — Не-е-ет, — погрозил мне пальцем, тускнея лицом. — Все ты понимаешь. Ты — хищница…
   — Я — Маша.
   — Маш-ш-ша, — и рассмеялся, увидев, как погрузнели в креслах, засыпая его компаньоны. — Ребята, вы чего? Мы только-только начали нашу программу с Машей. Маша, скажу честно, как на духу, я тебя хочу… И все тебя хотят…
   — И я тебя хочу, Шурик, — обняла за чужую шею, окольцованную золотой цепью. — Ты мой красавчик одноглазенький. Ты великий любовник. Ты гений секса…
   — Да-да-да, — слюнявил мою грудь. — Я такой…
   — Спи-спи… — и, наконец, отвинтила с цепи «золотой» ключик.
   Есть, черт подери! Оттолкнув засыпающее тулово депутата, протянула руку к своей царской прическе и… вытянула миниатюрный наушничек, называемым спецслужбами «комариком», услышала родной голос Евгении:
   — Маша, молодец! Левая дверь. Работаем.
   Есть — левая дверь! Пауза. Приоткрываю её — длинный коридор. Он пуст. Легким балетным шагом передвигаюсь по нему. Правая дверь. Есть — правая дверь! Открываю её — это кабинет, слабо освещенный уличными прожекторами. Прекрасно. На стене вижу небольшую картину, изображающую морской шторм — не Айвазовский ли?
   — Да, картина, — говорит Евгения.
   Знаю-знаю. Чуть сдвигаю её в сторону. Металлическая дверца встроенного сейфа. Так — ключик в замочек… Проклятие! Ключик выскальзывает из рук, как золотая рыбка. И бесшумно падает на пол. Черт-черт-черт! Падаю на колени — стою на четвереньках, шарю рукой по темному полу.
   — Маша, что? В чем дело?
   Я бы сказала, в чем дело? Но нет таких слов в языке, великом и могучем! Господи, за что? Сделай так, чтобы я нашла этот проклятый ключик. Помоги, и я буду вечно Твоей! И ОН услышал мою атеистическую молитву и помог, как однажды в детстве.
   Есть!
   — Маша!
   Я поднимаюсь на ноги. Так — ключик в замочек. И снова едва этот чертов ключ… Нет, все в порядке! Слабый хруст в замке. Дверца приоткрывается тяну руку в сейф: пластмассовый компьютерный бокс. Кажется, это? Приподнимаю руку с добычей над головой, чтобы товарищи чекисты убедились…
   — Молодец, Маша! — слышу голос Евгении. — Отход по плану «А» Закрываю сейф, картину — на место, заживаю ключ в кулачке: ну, с Богом, по плану «А».
   Признаться, этот план не был оригинальным: я должна была вернуться к господину Шопину, чтобы привинтить «золотой» ключик к его золотой цепи. Вот зачем, спрашивается? Чтобы никто не догадался?
   Отступление проходит успешно — снова оказываюсь в гостиной. Блистательная троица храпит так, что звенят бокалы на столе. Я сажусь рядом с г-ном Шопиным. Его лицо беззащитное и детское, ниточка слюны тянется из уголка рта. Принимаюсь прикручивать ключик к цепочке и вдруг… внимательный взгляд! Я вздрагиваю — потом с облегчением понимаю: это стеклянный глаз «Шурика». Черт знает что! Все — больше никаких спецзаданий! Жить тихой и мирной обывательской жизнью. И умереть в собственной батистовой кровати.
   Дальнейшие мои действия следующие: я прячу «комарик» в гнездо прически, а пластмассовый бокс — в трусики, затем подхожу к правой двери, толкаю ее: в проходной комнате дежурит Гибкий человечек и шкафоподобный рыжий охранник.
   — Мужчины, мне надо идти, — развязно говорю, как меня учили. — Клиент уже спит.
   — Так быстро? — с удивлением сипит охранник.
   — А чё? Дело нехитрое, — смеюсь, призывно двигая бедрами, как «тверская».
   Гибкий человечек заглядывает в гостиную и тоже удивляется: надо же так ловко и скоро «обработать» троих папиков — до полного их физического изнеможения. Рыжий охранник с радостным любопытством оценивает меня, потом его взгляд останавливается на моих коленях. Проклятие, кажется, я их ссадила, когда ползала за «золотым» ключиком.
   — Любишь работать «собачкой»? — понимает «свое» Рыжий. — Может, поиграем?
   — Но-но! — вмешивается Гибкий человечек. — Жить надоело. Шурик из тебя рагу сделает и сожрет на обед. Проводи даму и без всякого…
   — Вот именно, — игриво говорю я. — Шурик от меня без ума.
   Все это отрезвляет рыжего охранника, он плетется за мной и бубнит проклятия, жалуясь на песью свою жизнь. Правда, прощаясь, он пытается полапать меня и… рука его тянется туда, где находится пластмассовый бокс. И только моя реакция… Все спецслужбы страны должны благодарить такой вид спорта, как тэквандо! То есть только спортивная выучка и великое чудо выручает нас от бесславного провала.
   Увидев у парадного подъезда в лакированном авто знакомую рожицу Жорика, перевожу дух. Кажется, надо идти в церковь и ставить свечи. За мое здравие!
   Затем машина свободно покидает VIP-территорию. Жорик восхищен моими подвигами, равно как и все остальные, кто «работал» по данной программе. Я радуюсь и прыгаю на сидении, чувствуя, как бокс впивается в мой живот. Черт подери, очень приятно и даже сексуально, ха-ха, дурачусь от счастья.
   На скоростной трассе нас встречает менхантер на джипе. Тоже улыбается — ещё бы, сделать ставку на не профессионала и получить такой великолепный результат: одним выстрелом убить трех зайцев. И каких зайцев!
   — Ур-р-ра! — кричим мы, мчась по ночному шоссе. — Наша взяла-а-а!
   И были мы счастливы, и никто из нас не хотел думать о завтрашнем дне. Я верила, что все будет хорошо. Не должно быть плохо. Иначе нет смысла жить. Не так ли?
   — Машенька, давай дискеточку, — требовал охотник на людей.
   — Не дам.
   — Маша!
   — Возьми сам, — смеялась я.
   — Где она?
   — Там.
   — Где там?
   — В трусиках.
   — Ау-у-у!
   — Возьмешь сам?
   — Не-е-ет!
   — Ну тогда я её выброшу. В окошко…
   — Маша-а-а-а-а!
   И теперь, сидя под холщовым разноцветным зонтом китайского ресторанчика, что рядом с бульваром Клэбер, где цветут парижские каштаны, я пью обжигающий кофе и смотрю на чужой праздный и праздничный мир — смотрю и вспоминаю те странные события двухгодичной давности, вспоминаю с легкой ностальгией.
   Наверное, это наша национальная черта ностальгировать по прошлому, припоминая даже то, что не следовало бы помнить. Впрочем, памятью трудно руководить, как и людьми. Память строптива и порой заставляет вернуться в прошлое, даже если ты вовсе этого не желаешь.
   Сегодня в семь утра по местному времени была разбужена звуком телефона. Я сразу узнала голос своего первого мужчины.
   — Привет, парижанка, — сказал он. — Как там Эйфелевая башня. Еще не упала?
   — Здесь ничего не падает, не горит, не взрывается и не тонет, ответила я. — Это все у вас, родной.
   — Но-но, ты же патриотка, Мария, — рассмеялся. — Быстро отвыкаешь от нашей суровой действительности?
   — Есть чуть, — призналась. — Что случилось на этот раз?
   И мой первый мужчина просит (не в службу, а в дружбу) проследить за неким господином В., прибывающим авиарейсом из Москвы.
   — Не надо ли его пристрелить? — пошутила. — У меня сегодня дефиле, милый…
   — Машенька, умоляю.
   — Алекс, — сокрушалась, — ты поросенок.
   — Хрю-хрю, — согласился. — Всегда твой.
   И теперь я сижу близ бульвар Клэбер, пью горький кофе и вспоминаю прошлое — и мне кажется, это было не со мной? Однако нет, это было со мной — это было с нами…
   Итак, мы мчались по ночной скоростной трассе на джипе и я резвилась, как могла. «Играла» с любимым на грани пошлости и непристойности. Очевидно, это выплескивались мои эмоции. Риск — благородное дело, но, наверное, не до такой степени.
   — Ну, все-все, Маша, — страдал менхантер. — Нам надо отдавать информацию.
   — Кому?
   — Старкову.
   — Фи, как с вами скучно, — сдалась. — Вот ваша информация, а я с вами больше не дружу.
   — Спасибо.
   — Ага, — смотрела на мелькающую стену черного-черного леса.
   — Не обижайся, сейчас закончим это дело, и я весь твой.
   — Да? — подпрыгнула. — Весь мой?
   — О, Господи!.. Маша, лучше займись делом.
   — Каким делом?
   — Сними аппаратуру. Со своей головы.
   — Пожалуйста, — рвала волосы на голове. — Проклятие, тут какие-то заколки.
   — Аккуратнее-аккуратнее, это же материальная часть.
   — А перстень?
   — Что?
   — Тоже возвращать?
   — Не знаю, — пожимал плечами. — Ну, оставь себе. На память.
   — Ну… спасибо…
   — Пожалуйста.
   У МКАД нас, победителей, встречает несколько машин, одна из них генеральско-патриотическая «Волга». Я вижу, как Стахов передает Старкову «мой» пластмассовый бокс, усмехаюсь, знал бы генерал, где этот сверхважный предмет находился. Впрочем, он, скорее всего, знает. Для него это мелочи жизни — главное, цель достигнута. А все остальное — романтические бредни.
   По возвращению в джип Алекс сообщает, что мне объявлена благодарность. И добропорядочно целует меня в щеку.
   — Это от имени командования.
   — И все?
   — Пока все.
   — Мало будет.
   — Мы ещё работаем по этой проблеме?
   — А что?
   — Ничего, — не желает говорить. — Лучше мы подстрахуемся.
   — В смысле?
   — Сейчас катим на конспиративную квартирку…
   — Как? — возмущаюсь я. — Опять?
   — Всего на два-три дня, Маша.
   — Почему?
   — Не будем испытывать судьбу, — и, наконец, признается, что сейчас будет проходить тотальная зачистка Системы, которую возглавлял г-н Шопин. Возможно, Система будет сопротивляться, и поэтому лучше будет, если я пережду грозу в убежище.
   — То есть на меня могут подумать?
   — Подумать о чем?
   — Что я… того… информацию…
   — Нет, конечно, но, повторяю, зачем испытывать судьбу. Всего два-три дня карантина.
   — Черт знает что, — вздыхаю. — Мы так не договаривались.
   — Ты — бесценный наш кадр, тебя надо беречь.
   — Как нефть, газ и лес, — вспоминаю прошлое. — А какая там информация?
   Ответ моего спутника уклончив: информация о системе поставок наркотиков по всему миру, список руководителей Картеля и так далее.
   — А почему такая информация и так хранилась — в простеньком сейфе.
   — Усадьба — это сейф, который мы не могли вскрыть. То есть могли, но с тяжелыми последствиями.
   — А у нас легко?
   — Нормально.
   — Не переплюнула ли я знаменитую Мата Хари?
   — Пока нет, — смеется Стахов. — Но у нас все впереди.
   — Нет-нет, — сопротивляюсь. — Хватит с меня. Моя карьера — топ-модель.
   — Это будут разовые поручения. Не в службу — в дружбу.
   — Черт дери! — искренне ругаюсь я.
   — Маша, выбор за тобой, — утверждает Алекс. — Но жаль терять такого красивого агента.
   — Вот именно: я для тебя только агент.
   — Красивый агент.
   — И все?
   — В каком смысле?
   — Я ещё красивая, говорят, девушка…
   — И что?
   — …
   У меня больше не было слов — я устала. Я хочу спать — одна. Как спит город со счастливыми людьми, не подозревающими о глобальных тектонических подвижках в государственно-политическом пласте страны.
   Новая конспиративная квартирка находилась на Малой Бронной, с окнами выходящими на Тверской бульвар. Милое двухкомнатное гнездышко, похожее на гостиничный номер с телевизором и мебелью. В шкафу чистое белье и женские халатики. В кухне — огромный холодильник, набитый продуктами. Стандартный санузел. Окна плотно зашторены. Металлическая входная дверь. Без телефона.
   — Бункер, — комментирует Стахов, когда я осмотрелась. — Жить здесь можно вечно.
   — Тюрьма, — говорю. — Тауэр. На три дня меня хватит. Но не больше.
   — Зато у тебя будут веселые соседки, — смеется охотник на людей.
   — Соседки? Или сосед?
   — Соседки-соседки, — и называет сестер Миненковых.
   Я подрублено падаю в кресло — нет, только не это! Лучше смерть от рук нового маньяка. А в чем дело, удивляется Алекс, приятные дамы, профессионалки. Они невозможные, ты понимаешь, невозможные. Потерпи, разводит руками, приказ, даже я бессилен. Я бы заплакала, да нет сил. Вот так всегда: делаешь людям добро, а они тебя муруют вместе… вместе с макаками!
   — Алла и Галя не макаки, — твердит менхантер. — Ты посмотри на них другими глазами. Добрыми.
   — Иди к черту!
   — Болтают, да! Но профессионалы крепкие.
   — Вот и оставайся с ними! А лучше со мной.
   — Не могу, родная! Дела-дела…
   — Ну, иди по своим делам, — вырываю из шкафа халат и с чувством оскорбленного достоинства удаляюсь в ванную комнату. Да, пропади все пропадом!
   Отмокая в теплой воде от прошлых событий, понимаю, что устала смертельно. Никогда так не уставала. Нет, я ещё не готова к такой сложной работе. Может, и хорошо, что у меня будет три дня — отдохну, переведу дух, чтобы с новыми силами… М-да!
   Выйдя из ванной комнаты, не обнаруживаю своего любимого. Как — снова сбежал? Нет, сидит на кухоньке и чистит пистолет «Стечкин». Мой герой настолько сосредоточен, что не замечает меня. Или делает вид, что не замечает. Видимо, действительно, «зачистка» по Картелю предстоит серьезная.
   Я отступаю в комнату, тихо падаю на кровать, застеленную простынями, пахнущими дивноморским родным домом, закрываю глаза и, уплываю в сон, как на облаке…
   Никогда не жила в коммунальной квартире и никогда не подозревала, что жизнь в ней может вызвать столько отрицательных эмоций — у меня. Сестры Миненковы достали меня так, что на третий день возникло твердое решение… их усыпить. Нет, такого желания не было — первый день.
   Когда утром проснулась, обнаружила на кухне Аллу и Галю. Они пили кофе со сливками и булочками. Пригласили меня откушать, чем Бог послал. То есть все было пока благопристойно. Затем черт дернул сестер — и они начали обживаться в квартире: мыть её и чистить. И делали это с таким остервенением, что я вдруг догадалась: сидеть мне здесь вечно. Задала прямой вопрос — сколько?
   — Может, и три дня, а, может, и месяц, — отвечали сестры. — Думаешь, легко ломать хребет Системе. Система — это дракон.
   Я ничего не думала, начиная уставать от активных «соседок». На кухне они жарили, варили, а потом обедали — с водочкой. Ничего не имею против такого вида отдыха, однако мы на боевом задание или не на боевом? На боевом, Маша, на боевом, смеялись Алла и Галя, хлопая себя по кобурам, у нас все под контролем.
   Под контролем? Да — если одна спала, вторая бодрствовала, и наоборот. Было такое впечатление, что они следят за моим каждым шагом. А не хотят ли меня убрать, как свидетеля, однажды решила я. И грустно посмеялась — давно бы это сделали. А подобные дурные мысли появлялись от просмотра бесконечных телевизионных боевиков и детективов. Сестры обожали их и даже переживали за героев, комментируя события крепкими словечками.
   Все это мне осточертело — на третий день. Новости от Стахова не поступали, равно, как от двоюродной сестры. Было такое ощущение, что обо мне забыли.
   И я решила действовать. К черту жить бесконечными страхами. Маньяк самоликвидировался, господин Николсон, надеюсь, убыл на свою звездно-полосатую родину, господин Шопин разжалован до рядового гражданина, тем более по ТВ прошла странная информация по его персоне — депутат с диагнозом «инфаркт» помещен в лечебное учреждение ЦКБ. Значит, решила я, ситуация проясняется и г. Шопин, получив сокрушительный удар, оказался на больничной койке, а там его ждут нары у параши.
   Сделав вывод, что мне ничего не угрожает, вспомнила о перстне. А почему бы утром не заварить чай для сестер, уронив этот отравленный перстенек в чайник? Алла и Галя уснут беспробудным сном — и… ожидание смерти мучительнее, чем сама смерть, не так ли?
   И вот новое утро. Я, пай-девочка, поднимаюсь раньше всех, шлепаю на кухню. Через четверть часа наша троица уже чаевничает. Сестры, удивившись моему примерному поведению, получают удовольствие от завтрака: хлебают желтый чай и жуют вовсю шоколадные конфеты…
   Я жду. Проходит минута, вторая, третья… Проклятие! Кажется, моя попытка вырваться на свободу не удалась? Но — о, чудо! Алла и Галя начинают зевать, как бегемоты на берегу лимонной, как чай, реки Лимпопо. Они зевают-зевают, а затем закрывают глаза и, обмякнув на стульях, начинают храпеть, как мужики.
   Знакомая картинка, искренне радуюсь, таща из кармана куртки Аллы ключи от входной двери. Подумав, рву из кобуры Гали пистолет. Пусть будет. Мало ли что — в подобной ситуации не помешает. Нахожу отвратительную дамскую сумочку, прячу туда оружие. Потом на листке бумаги оставляю запись, мол, пошла гулять, не волнуйтесь, ваша Маша. И рисую ромашку. На долгую память.
   Выйдя на лестничную площадку, торжествую: есть! Прыгаю через две ступеньки — вперед-вперед! Да осилит дорогу идущий!
   Меня встречает обыкновенный московский дворик с утренними мамами и детьми. Энергичным шагом прохожу через прохладную подворотню — и оказываюсь на солнечной стороне. По Тверскому бульвару катит бесконечный транспортный поток. Вижу памятник Пушкину и Гончаровой, они, маленькие, стоят в беседке и с легким осуждением смотрят на суетный город. Фонтан у памятника цветет радужными каплями. Проходя мимо, умываю лицо этими цветиками-самоцветиками. Все будет хорошо, загадываю, подставляя мокрое лицо солнцу.
   Мой план прост: посетить «московский» дом, переодеться и — в Центр моды. К госпоже Мунтян, пусть принимает меня обратно в свой топ-класс. Надеюсь, история с г. Николсоном всеми забылась, как дурной сон, и надо снова методично работать и работать.
   Увы, человек предполагает, а… двери закрыты в дом родной. Олег Павлович и Ольга Васильевна на работе, а Евгения, верно, сражается на невидимом фронте. Ключей же у меня нет. Прекрасно, черт подери! Думала, красавица, что все сидят и с нетерпением ждут тебя у порога.