Ван Ластбадер Эрик. Ниндзя

   Они свернули на тропинку, спускавшуюся к небольшому озеру. Сквозь густую листву доносился шум детских голосов.
   — Эта новая политика, — продолжал полковник, — которую можно было бы назвать европеизацией, естественно вела к ослаблению могущества самураев. В конце концов, они всегда были самыми несгибаемыми приверженцами традиций. Теперь их клеймили как реакционеров, потому что они яростно сопротивлялись всему, на что была направлена революция Мэйдзи. Тебе, конечно, хорошо известно, что начиная с 1582 года, когда сегуном стал Тоётоми Хидэёси, только самураям разре далось носить два меча, один из которых — катана— считался исключительно самурайским оружием. Теперь все изменилось. Закон о воинской службе запретил ношение катана, а создание регулярной армии из “простолюдинов” положило конец привилегированному общественному положению самураев, которое они занимали начиная с 792 года.
   Несколько минут они бродили вдоль озера. Холодная синева оттеняла нежные бело-розовые цветы. По воде плавали игрушечные кораблики; их белые паруса надувались ветром, и маленькие капитаны радостно бегали за ними у самой воды.
   — Однако самураи так легко не сдались, — прервал молчание полковник. — Эти крохотные, уверенно движущиеся вперед кораблики напомнили ему изящные средневековые гравюры. — Большинство из них открыто сопротивлялись, а потерпев поражение, стали объединяться в союзы. Самый крупный из таких союзов назывался Гэньёся — Общество Темного Океана. Появлялись и более мелкие, как, например, Кокурюкай — Общество Черного Дракона. Эти реакционные союзы весьма активны и сегодня — они исповедуют идеи империализма и японского господства на азиатском побережье.
   Так вот, общество Гэньёся возникло в Фукуока и базируется там до сих пор. Впрочем, здесь нет ничего удивительного — этот район Кюсю ближе всех к материку.
   Николас подумал о монгольских нашествиях и о том оголтелом национализме, который они должны были породить. Это заставило его вспомнить о Сацугаи.
   Они присели на скамейку возле воды. На противоположном берегу озера резвился мальчуган со связкой разноцветных воздушных шаров, а дальше, высоко над верхушками деревьев, на фоне неба вырисовывался зыбкий силуэт коробчатого воздушного змея в виде огнедышащего дракона.
   — Когда им не удалось открыто свергнуть режим Мэйдзи, члены общества предприняли попытки подорвать его изнутри. Это были умные люди. Они понимали, что новым властям для индустриализации страны не обойтись без экономической экспансии. Это означало дальнейшую колонизацию Китая.
   Внедрившись в официальные политические структуры нового японского общества, люди Гэньёся вербовали союзников среди высших правительственных чиновников. Главной мишенью они избрали Генеральный штаб, где реакционная философия была скорее правилом, чем исключением.
   Всеобщие выборы 1882 года помогли представителям Гэньёся.
   Они заключили сделки со многими политиками, обеспечивая им сохранение занимаемых постов и подучив взамен уверения в том, что будет проводиться империалистический внешний курс Чтобы добиться своего на выборах, члены общества наняли провокаторов и разослали их во все округа для запугивания избирателей; нередко дело доходило до драк и поножовщины.
   Мимо прошли два офицера американской армии с семьями. Они с достоинством носили свою форму, ступая твердо и уверенно, как и подобало славным завоевателям. Наверняка они видели, что происходит вокруг, но вряд ли хоть что-нибудь понимали.
   — По мере воплощения этой политики и расширения экспансии в Маньчжурии и Шанхае росли заморские аппетиты японских бизнесменов. Экономика развивалась невиданными темпами, и в ее недрах родились четыре промышленных гиганта дзайбацу.
   — Значит, Кансацу был прав, когда говорил, что экономика сыграла в развязывании войны не меньшую роль, чем милитаризм, — задумчиво заметил Николас.
   Полковник кивнул.
   — С точки зрения Запада, Япония была во многих отношениях отсталой — об этом позаботились Токугава. Но в то же время, они лучше других понимали дух своей страны. Боюсь, как раз этого недоставало Макартуру. Разумеется, он был достаточно умен, чтобы не тронуть императора, хотя повсюду раздавались требования судить его как военного преступника. И дело не в том, что император всячески помогал американцам после войны. Просто Макартур прекрасно понимал, что любая попытка лишить его трона ввергнет Японию в беспредельный хаос: на это не решались даже могущественные сегуны.
   Американцы с самого начала поддерживали миф о том, что Японию втянули в войну генералы. — Он облизал липкие пальцы и достал трубку. — Но все далеко не так. Это дзайбацу загнали страну в угол, единственным выходом из которого стала война.
   — Но что же японский народ? — спросил Николас. — Наверняка он не хотел войны.
   Полковник сжал губами трубку, не зажигая ее. Он посмотрел вверх, где мягко качались тяжелые от цветов ветви.
   — К несчастью, в этой стране народом помыкали на протяжении многих веков. Слепое подчинение — императору, сёгуну, даймё — вошло в кровь. — Он сидел выпрямив спину, слегка повернувшись к сыну и поддерживая рукой трубку. — Поэтому нет ничего странного в том, что накануне войны антивоенные настроения не проявились с достаточной силой. Более того, Социал-демократическая партия, открыто занявшая антивоенную позицию после вторжения в Маньчжурию, на выборах 1932 года потеряла значительную часть избирателей. Голос крохотной, но неукротимой Коммунистической партии был почти не слышен. Дзайбацу и Гэньёся умело манипулировали ключевыми фигурами в правительстве и в средствах массовой информации. Война становилась неминуемой.
   Полковник и Николас подняли головы, услышав топот. Слева от них вниз по лестнице мчались двое полицейских в форме, перепрыгивая через три ступеньки и широко расставив руки для равновесия. Люди стали оглядываться по сторонам. Раздался громкий крик. Дети бросились к родителям, оставив кораблики одиноко качаться на воде. Несколько американских офицеров после минутного колебания последовали за полицейскими. Николас и полковник поднялись и двинулись вслед за остальными.
   Из-за густых крон вишневых деревьев невозможно было разобрать, что происходит впереди. У лестницы уже собралась толпа. Полковник взял Николаса за руку и стал проталкиваться вперед. Там уже слышались крики и какая-то возня, но подоспевший полицейский отряд быстро остановил потасовку.
   Люди немного расступились, и Николас с отцом увидели большую поляну. Зеленая трава была устлана опавшими цветами вишни. Николас заметил на земле кимоно. Сначала оно казалось серым, и только когда толпа вынесла юношу вперед, он разглядел, что на самом деде ткань была черной в белую полоску.
   Вскоре Николас увидел стоящего на коленях человека, который касался лбом земли, усыпанной вишневым цветом. Правая рука его, скрытая в складках, одежды, была прижата к животу. Перед ним стояла небольшая лакированная шкатулка; рядом лежала длинная полоса белого шелка.
   Полковник сжал плечо Николаса.
   — Это Ханситиро! — сказал он, имея в виду знаменитого японского поэта.
   Николас пригнулся. Сквозь частокол ног он разглядел лицо коленопреклоненного человека. Стальные волосы, широкое плоское лицо с крупными чертами. В уголках рта пролегли глубокие складки; глаза закрыты. Теперь Николас рассмотрел, что темные пятна на белом шелке, которые он сначала принял за тени, не что иное, как кровь.
   — Сеппуку, — сказал отец. — Так уходят из жизни люди чести.
   Николас невольно подумал о том, как строго и торжественно это выглядело. Он слышал много рассказов о войне, где смерть представала грязной и мучительной. Здесь же все было так спокойно и размеренно, будто само бесстрастное течение времени среди жизненной суеты.
   — С тобой все в порядке? — Полковник обнял сына за плечи и с тревогой посмотрел ему в глаза. Николас кивнул.
   — Да. Это было... слишком неожиданно. Я... Почему он сделал это в парке? Он хотел, чтобы все видели.
   — Чтобы видели и помнили, — сказал полковник. Когда Николас с отцом поднялись в парк, воздушный змей все еще парил высоко в небе и изрыгал пламя, словно вопреки воздушным потокам, швырявшим его из стороны в сторону.
   — Он был глубоко связан с прошлым и не сумел примириться с новой жизнью Японии, — Мимо прошла пожилая японка, толкая перед собой темно-синюю коляску с двумя розовыми близнецами. — Ханситиро был замечательным художником и благородным человеком. Так он выразил свой протест против будущего, к которому устремилась Япония и которое, как он считал, погубит ее.
   Они поравнялись с молодым американским моряком и его японской подружкой, которые держались за руки и весело смеялись. Моряк обнял девушку и поцеловал ее в щеку. Она захихикала и отвернулась. Ее волосы развевались на ветру как хвост дракона.
   — Таких людей, как Ханситиро, много, — произнес Николас. — Сацугаи, кажется, родился в Фукуока?
   Полковник задумчиво посмотрел на сына, остановился, достал из кармана кисет и принялся набивать трубку.
   — Я читал конституцию, отец, — сказал Николас, глядя на парившего в небе змея. — Я знаю, что ты участвовал в ее создании. Может быть, она и не японская по духу, но очень демократичная. Гораздо более демократичная, чем политика нынешнего правительства. Япония отклонилась далеко вправо. Никто и не пытался разрушить дзайбацу. Большинство довоенных чиновников остались на своих местах — я этого не понимаю.
   Полковник достал зажигалку и, повернувшись спиной к ветру, стал раскуривать трубку. Наконец он спрятал зажигалку.
   — Перед тем как ответить, я хочу знать, что ты чувствуешь. Тебя взволновала смерть Ханситиро? Или просто ты впервые увидел, как человек лишил себя жизни?
   — Не знаю. Я действительно не знаю. — Николас положил руку на черную чугунную ограду и почувствовал холод металла. — Может быть, я еще не успел разобраться. Все было как в кино. Я не знал ни этого человека, ни его книг. Мне грустно, но я не знаю почему. Он сделал то, что хотел сделать.
   Выпуская кольца дыма, полковник размышлял над словами сына. Чего он, собственно, ожидал? Слез? Истерики? Ему страшно не хотелось возвращаться домой и рассказывать Цзон о случившемся. Она любила стихи Ханситиро. “С моей стороны, — подумал полковник, — было бы нечестным ожидать, что на Николаса эта смерть произведет такое же глубокое впечатление”. У них был слишком разный опыт, они принадлежали к разным поколениям. В любом случае, у Николаса еще не сложилось то восприятие истории, которым обладали его родители. Разумеется, он по-иному смотрел на вещи. У полковника мелькнула мысль о Сацугаи. “Николас все подмечает, — подумал полковник. — Нужно будет уделять ему больше внимания”.
   — Хотя американцы старались свалить всю вину на японских военных, — сказал полковник, — справедливости ради надо отметить, что сразу после войны была предпринята попытка очистите дзайбацу от преступников. Однако очень многие подлинные документы оказались уничтожены или заменены поддельными, и большинству высших чиновников удалось выйти сухими из воды. Разумеется, не всем. Некоторые из них были осуждены как военные преступники.
   Полковник с сыном направились к восточным воротам, где их дожидалась машина.
   — Американцы пришли сюда с самыми лучшими намерениями, — продолжал полковник, — Я хорошо помню день, когда мы закончили работу над проектом новой конституции и передали его премьеру и министру иностранных дел. Они были поражены, будто узнали о еще одной атомной бомбе. Безусловно, по духу эта конституция чисто западная. Но Макартур твердо решил отлучить страну от феодального прошлого, в котором он видел огромную опасность. Сущность новой конституции состояла в том, что император всю свою власть передавал в руки японского народа, оставаясь при этом лишь символом государства.
   — И что было дальше? — спросил Николас.
   — В 1947 году Вашингтон резко изменил свою позицию. Часть приговоров по военным преступлениям была отменена, и руководители дзайбацу вернулись на свои довоенные посты.
   — Очень странно.
   — Только с точки зрения Японии, — возразил полковник. — Видишь ли, Америка смертельно боится коммунистической угрозы и готова на все для ее предотвращения. Посмотри, как американцы поддерживали Франко в Испании или Чан Кайши в Азии; в фашизме они усмотрели лучшее оружие против коммунизма.
   — Значит, американцы сознательно пренебрегли конституцией, которую сами же составили для Японии, восстановили реакционные дзайбацу и отклонили японский курс вправо.
   Полковник кивнул, но промолчал. Ему вдруг показалось, что до ворот парка бесконечно далеко и у него не хватит сил преодолеть этот путь.
   — Давай присядем на минутку, — мягко предложил он. Они перелезли через невысокое ограждение и сели на залитую солнцем траву. Полковнику стадо зябко, и он поежился. Тонкие облака то и дело закрывали солнце, и их тени, как призраки, скользили по траве. Тихо шелестели цветы вишни; цикады звенели дрожащей медью; над деревом в одиноком танце металась большая коричнево-белая бабочка. “Этот день, — подумал полковник, — похож на стихотворение-хайку: прекрасный и печальный настолько, что хочется плакать. Интересно, почему большинство хайку такие грустные?”
   Полковнику доводилось видеть много смертей, близких ему людей и совсем незнакомых. Со временем у человека вырабатывается иммунитет к страданиям, спасающий его от сумасшествия. И тогда смерть становится нереальной, как пантомима, на которую можно не обращать внимания.
   Но эта смерть в парке, солнечным весенним днем, среди детей, — она была другой. Полковник чувствовал себя опустошенным, как Цезарь, вернувшийся в холодный Рим после объятий Клеопатры. И он подумал о римских авгурах, толковавших будущее по полету птиц. Эта смерть показалась ему важным предзнаменованием, смысл которого от него ускользал.
   — Что с тобой? — Николас взял отца за руку.
   — А? — Мысли полковника были еще далеко. — Ничего, Николас, все в порядке. Не беспокойся. Просто я думал о том, как рассказать твоей матери о смерти Ханситиро. Она очень расстроится.
   Какое-то время он молчал, глядя на бело-розовое море вишневых соцветий, пока не почувствовал, что к нему возвращается спокойствие.
   — Отец, я хочу задать тебе один вопрос. На мгновение полковнику стало не по себе — судя по голосу Николаса, мальчик долго к этому готовился.
   — Какой?
   — Сацугаи принадлежит к Гэньёся?
   — Почему ты спрашиваешь?
   — Но это естественно. Сацугаи стоит во главе дзайбацу, он ярый консерватор, к тому же он родился в Фукуока. — Николас посмотрел на отца. — Честно говоря, было бы странно, если бы он не оказался членом этого общества. Это помогло ему пережить чистку 1947 года?
   — М-да, — протянул полковник. — Что ж, весьма логичное заключение, Николас. Ты очень наблюдателен.
   Полковник задумался. Три большие птицы сорвались с дерева и, сделав круг, взмыли в небо. Воздушный змей вдалеке опускался все ниже и ниже; день клонился к закату.
   — Общество Гэньёся, — медленно произнес полковник, — основал Хираока Котаро. Самым преданным его помощником был Мунисаи Сёкан, отец Сацугаи.
   Николас помолчал.
   — Значит, я прав?..
   Полковник кивнул, думая о чем-то другом.
   — Знаешь, почему Сацугаи назвал своего единственного сына Сайго?
   — Нет.
   — Помнишь, я говорил тебе, что члены Гэньёся решили внедриться в политические структуры?
   — Да.
   — Они не сразу к этому пришли. Закон о военной службе расколол олигархию Мэйдзи на три части. Одну из них, объединившую самых реакционных самураев, возглавил человек по имени Сайго. В 1877 году Сайго выступил во главе тридцати тысяч своих самураев против правительственных войск. Регулярная армия, вооруженная ружьями и артиллерией, легко разбила самураев.
   — Ну конечно! — воскликнул Николас. — Восстание в провинции Сацума. Мне никогда это не приходило в голову. — Он сорвал травинку. — Это ведь был последний самурайский мятеж?
   — Да, последний.
   Полковник поднялся. Он наконец почувствовал в себе силы увидеть печальное лицо Цзон.
   Они вышли из парка. Густая закатная дымка расплывалась по небу, как пятно крови по промокательной бумаге.
   Ночью им обоим снилась смерть Ханситиро, но каждый видел ее по-своему.

Третье Кольцо
Книга воды

I
Нью-Йорк — Уэст-Бэй-Бридж. Нынешнее лето.

   Серые бетонные громады Манхэттена заливало яркое июльское солнце. Воздух был липким, и Николас чувствовал, как через тонкие подошвы мягких летних туфель к нему подбирается зной.
   Он стоял на тротуаре Седьмой авеню рядом с модернистским шатром Мэдисон Сквер Гарден и вокзалом Пенн. Глядя на это сооружение Николас думал, как быстро оно перестало казаться современным. Через улицу возвышался отель “Статлер Хилтон”, а неподалеку от него красовался отвратительный пластмассово-стеклянный фасад кафе “Макдональдс”.
   Николас рассеянно смотрел на потоки машин, накатывающих стальными волнами. Он думал о вчерашнем позднем телефонном звонке. Голос Винсента обрушился на него страшным ударом. Терри и Эйлин убиты. В это невозможно поверить. Никто не мог пробраться в дом Терри и застать его врасплох. Тогда как же это произошло? От Винсента было трудно чего-то добиться. Когда Николас стал настаивать, тот просто повторил свою просьбу приехать в город первым утренним поездом и ждать у входа в вокзал Пенн со стороны Седьмой авеню.
   На небе не было ни облачка, и солнце опаляло улицы безжалостным огнем. Рубашка Николаса прилипала к телу. Он провел руками по волосам и пожалел, что не подстрижен покороче. Зажегся красный свет, движение остановилось, и удушливый воздух повис неподвижной тяжелой шторой.
   Его должен был встретить не Винсент, а лейтенант сыскной полиции Кроукер. Лью Кроукер. Николасу показалось, что он уже слышал это имя. Теперь у него было больше времени на чтение “Нью-Йорк таймс”. Ну да, убийство Дидион. Газеты, даже обычно солидная “Таймс”, превратили его в сенсацию. Наверное, потому, что это случилось в новом фешенебельном жилом массиве на Пятой авеню. Дело поручили Кроукеру. Видно, он был чей-то любимчик; газеты извели на него массу бумаги, но особенно усердствовало телевидение в вечерних выпусках новостей.
   Зажглись зеленые огни, и снова ожил сумасшедший поток машин, в котором тон задавали желтые такси. Неожиданно из этого хаоса вынырнул сверкающий черный лимузин с затемненными стеклами и мягко остановился у тротуара рядом с Николасом. Открылась задняя дверь, и последовал приглашающий жест.
   — Садитесь, мистер Линнер, — послышался звучный голос из глубины лимузина.
   Пока Николас колебался, передняя дверь бесшумно распахнулась, из нее вышел плотный человек с коротким ежиком темных волос, в строгом темно-синем костюме, и проводил его в машину. Обе двери захлопнулись с мягким звуком, какой бывает только у очень дорогих автомобилей, и лимузин снова влился в общий поток.
   За окнами бесшумно скользил город. Покрытый серым бархатом салон был явно сделан на заказ — такого не увидишь среди выставочных образцов. В машине царили прохлада и полумрак, как в дорогом баре. Даже вибрации мощного восьмицилиндрового двигателя почти не ощущались.
   Кроме Николаса, в лимузине находились три человека: водитель, рядом с ним широкоплечий человек в темно-синем костюме и еще один высокий крепкий мужчина в безукоризненно элегантном летнем костюме. Последний сидел на заднем сидении и теперь пристально разглядывал Николаса. Крупная голова с немного выступающим подбородком, крутой лоб, короткие седые волосы, впалые с оспинами щеки и глубоко посаженные голубые глаза под кустистыми бровями — все это придавало ему несколько агрессивный вид. Николас подумал, что этому человеку пришлось принимать немало тяжелых решений, и всякий раз он выходил победителем. Пожалуй, он мог быть генералом.
   — Хотите выпить? — послышался властный голос рядом с Николасом. Синий костюм на переднем сидении мгновенно повернулся к ним вполоборота и положил руку на бархатную спинку сидения. В этом жесте Николас почувствовал скрытую угрозу и подумал: что же могло задержать лейтенанта Кроукера?
   — Бакарди с лимонным соком, если можно.
   Синий костюм открыл маленькую дверку в центре переднего сидения, и Николас услышал звяканье льда в бокале. Он оставался спокойным, хотя понятия не имел, кто эти люди. Нужно было попытаться разговорить человека на заднем сидении.
   — На фотографиях вы выглядите совсем по-другому, — заметил тот с явным оттенком неудовольствия.
   Когда синий костюм протянул руку, чтобы налить ром, Николас заметил, что у него под мышкой поблескивает револьвер в замшевой кобуре. Он перевел взгляд на окно. Город казался Николасу бесконечно далеким.
   — Это совершенно естественно, — сказал он. — У меня никогда не было хороших фотографий. По крайней мере, я таких не видел.
   — Пейте, — посоветовал синий костюм.
   Николас протянул руку через открытую перегородку и сразу же понял, что сейчас произойдет. Как ни странно, он не стал этому противиться. Человек в синем костюме поднял бокал, а второй рукой схватил запястье Николаса. Это молниеносное движение было в глазах Николаса достаточно медленным и неуклюжим. Он знал тысячу способов, чтобы его предупредить, но тем не менее равнодушно наблюдал, как синий костюм сжимает его запястье, не сводя глаз с ребра его ладони, твердого, как кость. Наконец синий костюм поднял глаза, кивнул человеку, сидящему рядом с Николасом, и подал Николасу бокал.
   Николас сделал глоток и решил, что коктейль вполне приличный.
   — Вы удовлетворены?
   — Теперь я убедился, что вы — тот человек, которого я искал.
   — Вы знаете обо мне гораздо больше, чем я о вас, — заметил Николас.
   Человек пожал плечами.
   — Так и должно быть.
   — Возможно — с вашей точки зрения.
   — Другие точки зрения, мистер Линнер, значения не имеют.
   — Не возражаете, если я закурю?
   Николас протянул правую руку к карману брюк, и в ту же минуту синий костюм напрягся и покачал головой.
   — Вы этого не хотите, мистер Линнер, — заявил сосед Николаса. — Уже полгода как вы бросили курить. — Он хмыкнул. — И правильно сделали. Вы курили слишком крепкие сигареты — это настоящее самоубийство.
   Такая осведомленность произвела впечатление на Николаса. Кто бы ни был этот человек, он не дилетант.
   — Известно ли вам, мистер Линнер, что сигареты с высоким содержанием никотина разрушают вкусовые точки? — Незнакомец кивнул, словно подтверждая собственные слова. — Это факт. Соответствующее исследование было проведено в университете Северной Каролины. — Он улыбнулся. — Забавно, правда? Университетский городок буквально окружен табачными плантациями.
   — Никогда не слышал о таком исследовании, — сказал Николас.
   — Разумеется. Результаты пока держатся в тайне. Они будут оглашены в октябре, на ежегодном съезде производителей табака в Далласе.
   — Вы, похоже, хорошо в этом разбираетесь.
   — Еще бы, — рассмеялся незнакомец. — Ведь я финансировал это исследование. — Он отвернулся и погрузился в свои мысли.
   — Что вам известно обо мне? — спросил Николас Теперь он был почти уверен, что уже видел это лицо.
   Собеседник повернулся к нему, обжигая колючим взглядом.
   — Вполне достаточно, чтобы возникло желание потолковать с вами с глазу на глаз.
   Теперь Николас вспомнил.
   — А я вас сначала не узнал. Никогда не видел вас без бороды. Человек улыбнулся и потер чисто выбритый подбородок.
   — Согласен, это сильно меняет внешность. Вдруг дружелюбие сошло с его лица, и оно стало каменным. Потрясающая перемена!
   — Что вам чадо от моей дочери, мистер Линнер? Его голос прозвучал как щелчок кнута. Николас представил, каково иметь такого отца — да, Жюстине не позавидуешь.
   — А что может быть нужно от женщины любому мужчине? — вопросом на вопрос ответил Николас. — Только это, мистер Томкин. Ничего больше.
   Краем глаза он уловил движение синего костюма и расслабился: теперь не время. Огромные руки схватили его за шиворот рубахи; коктейль выплеснулся из бокала и струйкой потек по штанине. Николас подумал, что силы этому человеку не занимать. Томкин наклонился к Николасу.
   — Не очень остроумно, мистер Линнер. Его голос снова резко изменился: теперь враждебность была прикрыта тонким слоем бархата.
   — Как бы там ни было, Жюстина не обычная женщина. Она моя дочь.
   — И поэтому вы так обошлись с Крисом в Сан-Франциско? На мгновение наступила полная тишина. Потом, не отворачиваясь от Николаса, Томкин сделал короткий жест, и синий костюм убрал руки. Он отвернулся и не оглядываясь закрыл перегородку.
   — Так-так, — сказал Томкин, когда они остались одни. — Интересно. — Он внимательно разглядывал Николаса. — Вы, должно быть, действительно понравились моей дочери. — Голос Томкина снова посуровел. — С тех пор как я привез ее оттуда, она ни с одним мужчиной не провела больше двух часов. — Немного подумав, он добавил: — У Жюстины есть сложности.