Ван Ластбадер Эрик. Плавучий город

   — К Харкастерам.
   Архам кивнул. Капельки конденсата, осевшие на его защитном шлеме, скользили по твердой поверхности, как будто металл плакал.
   — Я не знал, чего ждать от них, — о родителях Веспер почти ничего мне не говорила. Даже и речи никогда не было о том, чтобы вместе с ними отпраздновать, например, Пасху, Рождество или День Благодарения. Все праздники мы проводили в моей семье, ей, кажется, было хорошо в нашем доме. И я был совершенно не готов к тому приему, который оказали мне ее родители. Это была нескрываемая ненависть. Я сказал им, что я муж Веспер, и было мгновение, когда мне показалось, что ее отец собирается снять со стены дробовик. Но жена положила руку ему на плечо. У него было бледное лицо. Она спросила меня, что мне нужно, и я сказал, что ищу Веспер. И знаете, мистер Кроукер, что сказал ее отец? Он сказал: «Зачем вы пришли сюда?» Представляете, каково услышать подобное от родителей?
   У Архама был растерянный вид, как будто он снова переживал все случившееся в тот вечер.
   — "Она здесь больше не живет, — сказал мне отец Веспер. — Давно не живет, уже много лет". Родители даже не называли ее по имени. Они вычеркнули Веспер из своей жизни, не считали ее больше своей дочерью. И слышать о ней не хотели. Я чувствовал, что сердце матери разбито, но отцовское сердце было холодно как камень.
   — А что произошло?
   — Во-первых, она была удочерена... и была лесби или, по крайней мере, бисексуальной! — последнюю фразу он буквально выдавил из себя и понял, как тяжело далось ему это признание. — Узнав об этом, Харкастеры были ошеломлены.
   — Когда это было?
   — Мать сказала, что когда Веспер училась в выпускном классе.
   Набат бил в голове Кроукера.
   — Мне хотелось бы понять одну вещь. Веспер на редкость хорошо образованна — Йель, Колумбия, диссертация. Чтобы получить такое образование, нужна куча денег. Ясно, что она получила их не от папочки с мамочкой. Откуда же?
   — Она приехала в Нью-Йорк, чтобы работать помощницей у кандидата в мэры от Демократической партии. Вы же знаете Веспер: стоит ей куда-нибудь просунуть пальчик — глядишь, она уже целиком туда пролезла.
   — Но зарплата у помощницы мэра не такая большая, чтобы закончить хотя бы обычный колледж, не говоря уж о Йельском или Колумбийском университетах.
   Архам кивнул.
   — Жена как-то говорила мне, что ей повезло. Кандидат, у которого она работала, был избран. Веспер, естественно, произвела на него благоприятное впечатление, и он дал ей рекомендации в фонд, который помогал нуждающимся студентам. Она, конечно же, все это заранее рассчитала. Скажите, Веспер и сейчас по-прежнему все рассчитывает? Она же без этого не может — Боль Джона была почти ощутима, и Кроукеру стало жаль его. Этот человек по-прежнему испытывал сострадание к своей бывшей жене.
   — Мне трудно судить. Скажите, вы не знаете, как называется тот фонд?
   На лице Архама появилась задумчивая серьезность.
   — "Акшен"? «Андовер»? Помнится, начинается на "А", как моя фамилия. — Он щелкнул пальцами. — «Авалон»! Точно! Как в «Короле Артуре».
   Кроукер опешил на мгновение. «Авалон лимитед» — название международного концерна, торгующего оружием. И так же называется фонд, несколько лет плативший стипендию Веспер. Случайное совпадение? В мире детектива случайных совпадений не бывало. А не крал ли Дедалус из своей собственной организации, из УНИМО, и не разбогател ли, продавая ворованное через «Авалон лимитед»?
   — Мистер Кроукер, она вовсе не плохая, — упавшим голосом проговорил Джон, — Плохо то, что с ней произошло. Это ведь не одно и то же, верно?
   — Да, верно.
   Огромный человек растворился в тени здания, которому предстояло скоро с грохотом рухнуть, так же как рухнул мир Архама.

* * *

   Усиба ушел, чтобы возвратиться с Тецуо Акинагой, оябуном клана Сикей. При тех тайных взаимоотношениях, которые сложились у него с Акирой Тёсой, это было трудное решение. Но признание Ёсинори в том, что Тёса привлек Тати Сидаре, нового оябуна клана Ямаути, к операции по уничтожению Николаса Линнера, не оставляло ему выбора.
   Правда была в том, что Усиба не верил в чью-то способность — тем более мстительно настроенного Тёсы — справиться с таким человеком, как Николас Линнер. Усибу не убедили аргументы Тёсы о необходимости уничтожения Линнера. И дело было вовсе не в легковесности аргументов. Просто Усиба достаточно хорошо знал, что у Тёсы, как и у обреченного на вечные неудачи рехнувшегося Томоо Кодзо, пытавшегося убить Линнера в первый день Нового года, свои, отличные от высказываемых, причины желать Линнеру гибели. И последняя правда заключалась вот в чем: Усиба не верил, что можно взять личный реванш. Такой реванш не отвечал догматам канрёдо, кредо самураев из числа высших сановников, с этим кредо он жил всю свою жизнь. Такой реванш противоречил всему, что он наблюдал в жизни. Да и много ли людей, снедаемых жаждой мести, приходилось ему встречать? Одного-двух можно было без особого труда вспомнить, не больше.
   Усиба всю жизнь боролся с американцами, однако одержимость, которая теперь редко встречалась, была для него тяжким крестом. Но и те, кто подгонял моральные принципы к системе своих взглядов, были обречены.
   Ему сразу вспомнились Кодзо и Тёса. Усиба верил, что мораль должна быть абсолютной, как догмы канрёдо или буддизма, по которым жил мир и расцветало человеческое сердце, иначе это будет не жизнь, а так — существование, подобное существованию органа, законсервированного в формальдегиде.
   Усиба думал, что Тёса извлечет урок из всего происшедшего с Кодзо, но Тёса был упрям. Кроме того, в нем сохранилась еще юношеская самонадеянность, и он считал, что бедствия и смерть можно удержать на расстоянии вытянутой руки простым усилием воли. В этой самоуверенности Усиба не усматривал ничего, кроме опасности, и у него не было ни малейшего желания быть втянутым в водоворот событий, который будет вызван безответственным поведением Тёсы.
   Усиба смотрел сквозь тонированное стекло автомобиля, но не замечал великолепия толпы, фланирующей по Омотэсандо, одному из самых широких и красивых проспектов Токио. Он был погружен в собственные мысли, думал о Тёсе и Акинаге, о том, как сильно изменилось его настроение после покушения на жизнь кайсё, которое вынудило Оками спасаться бегством.
   У Тецуо Акинаги был солидный бизнес в Токио, но самой любимой отраслью для него оставалась торговля через сеть мелких магазинов и лавочек. Это при его прямом участии они, размножившись, рассыпались по всему городу. Сейчас он занимался «Большими белыми людьми».
   Неожиданно для Усибы автомобиль остановился. Водитель открыл для него заднюю дверцу, и он вышел, внезапно почувствовав в горле исторгнутую желудком непереваренную пищу.
   Предприятие «Большие белые люди» находилось в Харадзюку, неподалеку от Мэидзи Сиринэ. Пройдя по оживленной улице, Усиба зашел в дом. «Большие белые люди» специализировалось на стирке нижнего мужского белья. Заплатив за месяц вперед, клиент получал ключ от одного из множества ящиков, размерами и формой напоминающих ящики в любом почтовом отделении. Клиент платил сто иен, но зато, сунув в ящик грязное белье, через сорок восемь часов получал его чистым и аккуратно выглаженным. Как говорил Акинага, бизнес этот быстро развивался, потому что часто стали воровать белье, развешанное для просушки.
   — Кто бы мог подумать, что такое будет? — усмехнулся Акинага. — Но тем не менее, мне это пошло на пользу — предприятие приносит хороший доход и выгодно: белье остается в сохранности.
   Усиба и Акинага разговаривали в одной из задних комнат «Больших Белых Людей». Воздух был пропитан запахом моющих и отбеливающих веществ, здание сотрясалось от мощного грохота машин.
   Акинага разливал чай. Сидели они в низких креслах около коротконогого столика. Эта современная мебель была сделана в Японии и удивительным образом сочетала в себе традиционное японское чувство прекрасного и европейский вкус.
   На столике стоял телефон и маленькая тарелка с лепешками, сладость которых должна была нейтрализовать горечь матя, зеленого чая. Мужчины, поглощенные ритуалом чаепития, не разговаривали. После того как с чаем было покончено, та же молоденькая женщина, которая принесла чай, убрала столик.
   Когда они остались одни, Усиба сказал:
   — Мне необходимо серьезно поговорить с вами.
   Акинага слегка наклонил голову — это был единственный жест, которым он выразил удивление.
   — Для меня это большая честь — то, что вы пришли ко мне, дайдзин, — с почтением произнес он. — До меня недавно дошли слухи, что Тёса что-то замышляет, но он часто поступает поспешно и необдуманно. — Всегда сдвинутые брови Акинаги слегка поднялись, как будто он говорил о капризном ребенке. — Не сотворил ли он и на этот раз какую-нибудь глупость? — Эти слова он произнес таким тоном будто ждал, что у него попросят тряпку, чтобы вытереть зад ребенку после случившейся маленькой неприятности.
   — Кажется, он каким-то образом заручился поддержкой нового оябуна Тати Сидаре для того, чтобы уничтожить Николаса Линнера.
   Казалось, у Акинаги сейчас отвиснет челюсть, но он лишь сильней нахмурился, между его бровями пролегли две вертикальные складки.
   — Так. Это самое невероятное, что только можно придумать. Я ведь предостерегал его от подобного безумства, Но, кажется, Тёса теряет голову, когда речь заходит о Николасе Линнере.
   — Видимо так, — уныло проговорил Усиба. — Неужели Сидаре так легко мог поддаться давлению?
   Акинага пожал плечами.
   — Несомненно. Он хорошо соображает, честолюбив, но молод. Его наставником был оябун из Кумамото. Это же захолустье! У него нет того авторитета, который был у Кодзо, и понадобится время для того, чтобы его приобрести: наверное, Сидаре решил, что будет лучше, если он начнет согласовывать действия своего клана с действиями клана Тёсы. Он начнет поддерживать с ним постоянный контакт и в итоге попадет под его влияние. — Акинага сменил положение своих костистых рук на столе. — В конце концов Тати поймет, в какую ловушку попал, но будет поздно — он потеряет контроль над Ямаути. Тёса приберет его к рукам.
   Боль в желудке Усибы вспыхнула с такой силой, что он вынужден был прижать его рукой под столом.
   — Для того, чтобы никто не присваивал себе власть, Микио Оками и создал тайный совет, — сказал он. — Кайсё поставил перед собой цель: прекратить бесконечную войну между главными оябунами. Но, кажется, теперь, без Оками, чтобы привести вас в чувство, нужна война.
   — На это мне нечего сказать. Нам нужно воздействовать и на Сидаре, и на Тёсу, но по-разному.
   Усиба склонил голову, покоряясь неизбежному.
   — Я пришел к тому же выводу.
   — Поэтому я вдвойне рад, что вы обратились ко мне, — с теплотой в голосе произнес Акинага. — Это дело не терпит отлагательства. Вот что я предлагаю. Позвольте мне заняться Сидаре. Если я сунусь к Тёсе, он может рассердиться. Если он сейчас стремится к власти, то с ума сойдет, когда узнает, что кто-то из оябунов тайного совета ведет какое-то расследование.
   Усиба не очень-то был доволен этим предложением, но не сказал ни слова. Как старший уважаемый член Годайсю, он выступал лишь в роли советчика и миротворца. Конечно, Наохиро надеялся, что Акинага возьмет на себя Тёсу, самому ему не хотелось заниматься этим человеком. Но, с другой стороны, действия Тёсы, которые могли привести к краху Годайсю, очень его волновали. И сейчас он очень досадовал на Тёсу, что тот с ним даже не посоветовался.
   Слушая монотонный гул моющих машин, Усиба думал о том, что сумеет получить немалое удовольствие, изобретая метод, с помощью которого приведет Тёсу к повиновению.
   Поднявшись, он поблагодарил Акинагу. Теперь у них был совместный план действий, и они договорились подробно информировать друг друга обо всем, что произойдет.

* * *

   Когда Кроукер вернулся в отель, он узнал, что Маргарита все еще не появлялась. Но никто ее из гостиницы не выписывал. Детектив взял распечатку компьютерного сообщения, которая ждала его у дежурного, спустился на лифте этажом ниже и направился к номеру Маргариты. Огляделся — коридор был пуст. Детектив вынул связку отмычек и без усилий открыл замок.
   Комната была чистой и прибранной. Две шоколадные конфеты валялись на покрывале нетронутой постели, здесь же лежал поднос для завтрака. Он прошел в ванную. Мыло было неразвернуто, не тронут и рулон туалетной бумаги. Ни тем, ни другим, явно, не пользовались. Кроукер вернулся в комнату и подошел к сменному шкафу. Никаких вещей в нем не оказалось, и детективу стало ясно, что Маргарита в этом номере не появлялась, никто не приносил сюда ее чемоданов, хотя, он собственными глазами видел, как водитель лимузина Дедалуса заносил их в отель. Значит, в отеле ее зарегистрировал шофер. Это могло означать только одно: женщина знала, что ее преследуют с того самого момента, когда его такси последовало за ее лимузином от аэропорта.
   Вернувшись в свою комнату, Кроукер ополоснул лицо холодной водой и заказал обед. До того времени, когда он должен был позвонить в офис Дедалуса и договориться о свидании с Веспер, оставалось еще два часа.
   Он закрыл глаза, но сердце билось так тяжело, что он вынужден был сесть и сделать глубокий медленный вдох. Его мысли были заняты Веспер, Чем больше он узнавал ее, тем очаровательней — и опасней — она ему казалась. По-видимому, она стала женщиной Дедалуса с тех пор, как появилась в Йельском университете с деньгами «Авалона». А этот «Авалон», как он считал, был собственностью Годайсю. Но что ее связывает с «Морганой»?
   Лью облизал губы и почувствовал солоноватый привкус. Так бывало всегда, когда он попадал в тяжелое положение. От мыслей о Веспер Архам его прошибал холодный пот. Такого не бывало с ним с того самого случая, когда он впервые убил человека, одного наркомана, который страшным ударом лома по черепу свалил на землю его партнера. Тогда он только начинал служить в полиции, это было много лет назад.
   Принесли обед, и Кроукер с жадностью набросился на еду, одновременно просматривая распечатку — в ней был список зарегистрированных за последние три месяца телефонных переговоров. Он и сам толком не знал, что там ищет, но ничего необычного не нашел. Ни одного звонка сенатору Дедалусу, президенту или кому-нибудь, связанному с организованной преступностью. Его интересовали звонки, которые повторялись либо в течение одного месяца, либо из месяца в месяц. Таких было несколько, но они ни о чем не говорили: звонили поставщикам продуктов, виноторговцам, в прачечную и т. п. Но в чем можно подозревать представителей легального бизнеса? И все же несколько звонков в Лондон привлекли его внимание. Согласно записи, это были звонки в «Мэлори Энтерпрайзес», что в Хаммерсмите. Может быть, это ничего не значит, а может быть...
   Кроукер взглянул на часы. В Лондоне уже вечер. Он снял телефонную трубку, пробился на международную линию и набрал номер.
   — Мэлори, — ответил чистый женский голос с английским акцентом.
   — О, привет, это Филип Мэрлоу. Я из «Моргана инк.». Правда, я здесь недавно работаю. Я говорил с...
   — Подождите, пожалуйста, минуточку.
   Некоторое время трубка молчала, потом в ней послышался голос.
   Говорил мужчина:
   — Мэрлоу? Филип Мэрлоу? Вас зовут как американского детектива.
   — Угу, верно. Но нас не путают. — Кроукер попытался улыбнуться.
   — Я ничего не слышал о вас, Мэрлоу. С какого времени, говорите, вы там работаете?
   — Я там не работаю, — буркнул Кроукер и бросил трубку. Опустил взгляд на распечатку.
   Итак, «Мэлори Энтерпрайзес» каким-то образом связана с «Моргана инк.». Детектив задумчиво развернул листок. Он поступил к нему от женщины, которая, как он полагал, была именно Веспер. Зарегистрированные телефонные переговоры, за исключением, как он полагал, хаммерсмитского номера «Мэлори Энтерпрайзес», были абсолютно бесполезны в расследовании. Она фальсифицировала материал. Умная девочка, но, кажется, не совсем.
   Покончив с едой, детектив вынул карточку, которую дал ему Дедалус, и набрал номер офиса сенатора. Секретарь сказала, что Дедалус еще не прибыл, но предупредил ее о звонке Кроукера. Детектив назвал секретарю место, где намерен встретиться с Веспер, и, повесив трубку, глубоко задумался. Куда отправился сенатор после его отъезда?
   Затем Кроукер подошел к столу регистрации, сказал, что ему нужен автомобиль напрокат, и попросил заказать его как можно скорей, Потом взял такси до Дюпон Сёкл. Выйдя из такси, прошел несколько кварталов до музея Филлипса. Дом Дункана Филлипса, унаследованный «Джонс и Логлйн Стил Компани», в 1921 году превратился в музей импрессионистской и постимпрессионистской живописи.
   Кроукер стоял под самым знаменитым экспонатом коллекции Филлипса — картиной Ренуара «Завтрак во время лодочных катаний», которую Филлипс по счастливой случайности купил в 1923 году за сто двадцать пять тысяч долларов. Как и все лучшие произведения Ренуара, картина была живой и яркой, наполненной сочными летними красками и чисто галльской радостью жизни. Мускулистые мужчины были мужественны, женщины — жеманны, кокетливы, пышны. Все было таким, каким и должно быть.
   Рассматривая картину, Кроукер думал о том, какой неестественной жизнью живет современный человек. В этой жизни было полно людей-химер, таких как Маргарита, Веспер, Доминик Гольдони и Чезаре Леонфорте, людей, которые не подпадали под обычную классификацию. Прежние качества человеческой личности, которые он с детства научился признавать или отрицать, настолько изменились, что теперь надо было полностью изменить и свою душу, и разум, чтобы как-то понимать и оценивать их.
   Он бродил по музею до полудня, но Веспер так и не появилась. Тогда он взял такси и вернулся в отель. Арендованный автомобиль уже ждал его. Кроукер торопливо заполнил бланк, показал свою кредитную карточку и получил ключи.
   Незадолго до назначенного часа он уже ехал к офису Дедалуса, размышляя о том, найдет ли там сенатора, потом снова прокрутил в мозгу весь их разговор. Дедалус сказал ему, что будет на совещании, потом дал карточку с номером своего офиса. Детектив задумался... Черт! Десять к одному, что сенатор все еще дома, увлеченно совещается... но с кем?
   Свернув у следующего светофора, Кроукер выехал за город. В поместье Дедалуса он прибыл около двух. Проехал по вымощенной гранитом дороге, преодолел бордюр из бельгийских блоков и направил автомобиль через газон, к деревьям. Там он выключил зажигание, вышел и направился к усадьбе. Туман рассеялся, выглянуло солнце, и детектив вдруг увидел впереди себя садовника, спрятался за дерево, а потом, продираясь сквозь заросли, пошел за ним следом. Садовник остановился, вытер рукавом пот со лба, снял кепку. Золотом сверкнули на солнце белокурые волосы. С помощью заколок они были уложены в аккуратную прическу. Детектив двигался осторожно, но садовник, подобно лани, учуяв чужое присутствие, повернул голову, и сердце Кроукера бешено заколотилось: он узнал Веспер Архам!

Сайгон — Вашингтон

   Найти русского из института Курчатова оказалось делом несложным. Ван Кьет позвонил из своего офиса и сообщил, что русский попал в больницу Чо Рей за шесть часов до того, как Николас и Тати вернулись в Сайгон. Вернулись они вместе, но старший инспектор об этом ничего не знал. Русский, некто В. И. Павлов, был доставлен в травматологическое отделение больницы и провел на операционном столе семь часов, прежде чем врачам удалось вырвать его из лап смерти.
   — Что с ним случилось? — спросил Николас инспектора.
   — Проще сказать, чего не случилось, — Николас услышал в трубке шелест перебираемых бумаг: Ван Кьет перечитывал официальное донесение.
   — Хирурги три часа выковыривали из него свинец, а еще три часа потратили на пулю, которая должна была разнести ему череп, но попала в позвоночник. Павлов полностью парализован и вряд ли выкарабкается. Мне кажется, вам лучше навестить его, и побыстрее. Я пошлю одного из своих людей, чтобы вас провели через охрану в палату. Держите меня в курсе.
   Больница Чо Рей была известна в стране высококлассными специалистами и прекрасным медицинским обслуживанием. В ней работали врачи, говорившие по-английски. Конечно, эта больница не дотягивала до западных стандартов, но все же считалось, что пациенты, которые попадали туда, имели возможность выписаться в добром здравии.
   Сержант Ван Кьета встретил Николаса и Тати на десятом этаже, где лечились иностранцы, и провел мимо недовольных сиделок, врачей и больничной охраны в палату. Попав туда, Николас решил, что они опоздали. Павлов лежал на кровати, с ног до головы замотанный в бинты, бледный как смерть; губы его запеклись и посинели, а дышал он хрипло и с перебоями. Это был крупный и очень располневший человек.
   — Да, здорово они его отделали, — заметил Тати, приближаясь к раненому.
   — Интересно, кто это ОНИ? — спросил Николас.
   — Конечно же, не простые уличные преступники. Те бы просто ударили его по голове чем-нибудь тяжелым или всадили в спину нож.
   — И все же нам необходимо с ним побеседовать.
   Тати бросил взгляд на окружавшие кровать приборы и капельницы.
   — Не думаю, что он в подходящем для этого состоянии.
   — Ничего, как-нибудь, — Николас наклонился над раненым и как бы раздвоился: часть его все еще реагировала на присутствие Тати, другая погружалась в тау-тау, концентрируясь на Павлове.
   В тот момент, когда его энергия начала передаваться раненому, Николаса чуть не отбросило назад — настолько невыносимой была боль, терзавшая русского. Со скрупулезной методичностью микрохирурга Линнер прошелся по перегруженным болью рецепторам Павлова, возвращая им способность передавать мозгу неискаженную информацию. Только таким образом организм мог начать формирование нуклеопептидов, способных ограничить боль до терпимых пределов. И тут усилия Николаса натолкнулись на препятствие. Он повернулся к Тати:
   — У него в организме какой-то сильный наркотик. Похоже на морфий.
   — Я так и думал, — кивнул Сидаре. — Значит, нам здесь нечего делать.
   — Попробую справиться, — Николас удвоил усилия. Погруженный в тау-тау, он начал работать уже на клеточном уровне. И так силен был поток его мысленной энергии, что кровь русского начала менять свой химический состав — количество морфия в его организме понемногу уменьшалось. Это был небезопасный процесс — ускорь Николас химический распад морфия еще немного, лимфатическая система и почки больного получили бы большую нагрузку и это могло вызвать шок.
   Павлов застонал, мотая головой из стороны в сторону, потом открыл глаза. Вероятно, когда он был здоров, глаза его были ярко-голубого цвета, сейчас же налились кровью, а белки приобрели бледно-желтый оттенок.
   Раненый произнес что-то нечленораздельное. Николас дал ему воды. Утолив жажду, Павлов спросил по-вьетнамски:
   — Вы врачи?
   — Я ваш лечащий хирург, — ответил Николас, — а это — доктор Ван Кьет, директор больницы. Вы можете рассказать нам, что случилось?
   Павлов закрыл глаза, и Николасу показалось, что он умирает. Пульс его участился, кровяное давление подскочило. Линнер мысленно окутал его успокаивающим теплом и сказал:
   — Вам сейчас будет лучше.
   Дыхание Павлова замедлилось. Он вновь открыл глаза и испуганно посмотрел на пришедших. Николас сразу же догадался, о чем тот думал.
   — То, что с вами произошло, разумеется, интересует полицию. Там, за дверью, дежурят офицеры, и они очень хотели бы побеседовать с вами.
   На побелевших щеках Павлова выступил пот, но никто не сделал попытки стереть его.
   — Не пускайте их сюда! — прохрипел он.
   — Не беспокойтесь, — Николас успокаивающе похлопал раненого по руке. — Я не позволю, чтобы с вами что-то случилось. Я слишком много потратил сил, чтобы спасти вашу жизнь.
   — Боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу, — обратился к Павлову Тати. — На меня сильно давит старший инспектор сайгонской полиции...
   — Что же мне делать? — прошептал Павлов. — Я не могу говорить с полицией. Не могу!
   Тати склонился над кроватью:
   — Но другого выхода нет!
   — Погодите! — поднял руку Линнер. — Есть выход. Пусть Павлов расскажет все нам... В конце концов, он все еще в критическом состоянии...
   Тати мотнул головой.
   — Ну, не знаю. Штатским...
   — Вам я все скажу! — торопливо зашептал умирающий. — Если только вы уладите все с полицией!
   — Можете нам доверять, — улыбнулся Николас. — Мы действуем исключительно в ваших интересах.
   — Хорошо, хорошо, — Павлов снова вспотел, его сердце то бешено билось, то замирало. Николас не знал, сколько времени он протянет, и еще раз напряг свою волю, чтобы приободрить русского.
   Павлов облизнул запекшиеся губы.
   — Я ни за что не приехал бы сюда, если бы мой институт не нуждался в деньгах, Я — директор всемирно известного института атомной энергии имени Курчатова. Раньше государство полностью субсидировало наши научные разработки. Не только институт, но и я лично ни в чем не нуждались. Но все рухнуло с распадом Советского Союза. Теперь я ничуть не лучше обычного попрошайки, мотаюсь за тысячи миль, чтобы выбить денег для института.
   — Вы приехали в Сайгон в поисках средств? — удивился Тати.
   Павлов сделал попытку улыбнуться, но на лице его появилась лишь болезненная гримаса. Он по-прежнему тяжело дышал. Николас дал ему еще немного воды.