Страница:
— Этот элемент слишком «горячий» даже для горячей камеры, — сказал Николас.
— Да, нам приходилось использовать людей из местных горных племен, предварительно обучив их необходимым простейшим операциям. Работа требовала точности, а времени у нас не хватало. Были и ошибки, пусть мелкие, но и этого было достаточно при работе с элементом 114м. Пока я был там, от радиоактивного облучения умерло пятнадцать человек. Теперь вы сами понимаете, что чрезвычайно высокая токсичность этого элемента делает его непригодным для использования в промышленных целях. — Ниигата покачал головой. — И это очень печально, иначе русский ученый мог бы осуществить одно из наиболее сокровенных чаяний человечества — создать безопасный, дешевый и, в общем-то, неистощимый источник энергии.
— Абраманова держат в Плавучем городе против его воли? — спросил Тати. В мерцающем свете очага было видно, как напряжено его лицо.
— И да, и нет, — Ниигата помешал кочергой угли в очаге и подбросил в огонь дров. Все это он проделал с большим трудом, но, как и прежде, ни один из гостей не оскорбил его предложением помочь. — Я не думаю, что русского держат там в качестве пленника — в этом нет необходимости. Ученый работает по собственной воле. Для него Рок создал все условия. Кроме того, и это самое главное, Абраманов убедил себя, что та работа, которую он делает в Плавучем городе, очень нужна. Он считает, что проект, названный Роком «Факел», это и есть та цена, которую он должен заплатить за возможность продолжить дело всей своей жизни. Подобно безумцу, он самозабвенно делает для Рока эту грязную работу: создает очень компактное, портативное и чистое ядерное устройство. Кровь стынет в жилах при мысли, с какой целью оно может быть использовано. Но Абраманов как будто ничего не замечает. Он живет ради одной цели: чтобы человечество признало его заслуги. А то, что он может причинить этому человечеству страшный вред, похоже, его не волнует. Он вообще закоренелый индивидуалист. Думает только о себе, о том, как обессмертить свое имя. Мне он глубоко противен.
«Так вот чего хотел от меня Оками, — подумал Николас. — В Плавучем городе ведутся работы по созданию ядерного устройства, и можно почти с полной уверенностью сказать, что кто-то намерен использовать его против Оками пятнадцатого марта. Но где же сам Оками, и кто собирается купить у Рока его „Факел“? Кто заплатит за убийство кайсё?»
— Но неужели он не понимает, что его разработки обязательно используют в разрушительных целях? И потомки проклянут его, а не восславят?! — воскликнул Тати.
— Разве подобные соображения удержали тех ученых из Лос-Аламоса от работы над Манхэттенским проектом? — Ниигата разглядывал пальцы, черные от углей. — И вы думаете, ученым нужна признательность человечества? Ими движет научная любознательность. Они все время хотят открывать новое — это их непреодолимая страсть. За возможность проводить исследования они готовы продать душу дьяволу, как это сделал, например, Абраманов. И ему признательность человечества тоже не нужна. Ему нужна известность. Понимаете, что это такое? Пусть даже проклянут, но будут помнить века, что некто Абраманов был гением и жил на земле.
— По-моему, все это чудовищно! — воскликнул Николас и спросил: — Вы знаете, кто собирается купить первый «Факел»?
— Какой-то японец, — без колебаний ответил Ниигата. — Как-то я подслушал разговор Рока. Он упоминал какого-то оябуна якудзы.
— Какого оябуна? — Сердце Николаса упало, а кровь бросилась в голову.
— Не знаю. Но он говорил о кайсё.
И тут Линнер внезапно охрип. Значит, «Факел» был нацелен на Оками! А покупатель смертоносного оружия, кто бы он ни был, знает, где скрывается кайсё.
— Они хотят убить человека, и я предполагаю, кого именно, но зачем использовать «Факел»? — спросил Николас.
Ниигата пожал плечами.
— Мне кажется, есть две причины. Для того чтобы убить человека из ружья или пистолета, надо его увидеть воочию. А если этот человек скрывается в каком-то районе, имея такое оружие, как «Факел», необязательно выслеживать противника, точно знать, где, в каком доме он живет. Достаточно разведать, в каком районе или городе он спрятался, и там уничтожить. Во-вторых, мощный взрыв в самом сердце густонаселенного городского центра будет лучшей рекламой для потенциальных покупателей «Факела», цена которого резко подскочит. И, поверьте мне, любой террорист, или военачальник из горячей точки планеты, или борец за этническую чистоту из кожи вон вылезет, чтобы купить его.
От этих слов у Николаса снова мурашки побежали по коже. Нужно было немедленно выяснить, где скрывается Оками.
— По моим сведениям, взрыв «Факела» произойдет в большом городе. Как вы думаете, в каком? — спросил он Ниигату.
Дыхание умирающего участилось.
— Думаю, даже Абраманову это неизвестно. Все знает только Рок и, конечно, его напарник. Но мой вам совет — доберитесь до «Факела» до пятнадцатого числа. Как только его вывезут из Плавучего города, шансы найти это оружие, особенно в большом городе, будут равны нулю.
— Кто напарник? — прошептал Тати, не замечая страшного смысла слов, только что произнесенных Ниигатой. Голос Сидаре прозвучал так сдавленно, чти Николас внимательно посмотрел на него.
— Так напарник Рока жив? — снова спросил он.
— Жив, конечно, — сказал Ниигата. — Ничто не берет этого ублюдка. Рок зовет его Миком.
— Да, Мик, — в глазах Тати появился бешеный огонь, он дрожал всем телом так сильно, что даже Ниигата заметил это. — Наконец-то я нашел тебя, сукин ты сын, Майкл Леонфорте!
Лондон — Токио — Ёсино
— Да, нам приходилось использовать людей из местных горных племен, предварительно обучив их необходимым простейшим операциям. Работа требовала точности, а времени у нас не хватало. Были и ошибки, пусть мелкие, но и этого было достаточно при работе с элементом 114м. Пока я был там, от радиоактивного облучения умерло пятнадцать человек. Теперь вы сами понимаете, что чрезвычайно высокая токсичность этого элемента делает его непригодным для использования в промышленных целях. — Ниигата покачал головой. — И это очень печально, иначе русский ученый мог бы осуществить одно из наиболее сокровенных чаяний человечества — создать безопасный, дешевый и, в общем-то, неистощимый источник энергии.
— Абраманова держат в Плавучем городе против его воли? — спросил Тати. В мерцающем свете очага было видно, как напряжено его лицо.
— И да, и нет, — Ниигата помешал кочергой угли в очаге и подбросил в огонь дров. Все это он проделал с большим трудом, но, как и прежде, ни один из гостей не оскорбил его предложением помочь. — Я не думаю, что русского держат там в качестве пленника — в этом нет необходимости. Ученый работает по собственной воле. Для него Рок создал все условия. Кроме того, и это самое главное, Абраманов убедил себя, что та работа, которую он делает в Плавучем городе, очень нужна. Он считает, что проект, названный Роком «Факел», это и есть та цена, которую он должен заплатить за возможность продолжить дело всей своей жизни. Подобно безумцу, он самозабвенно делает для Рока эту грязную работу: создает очень компактное, портативное и чистое ядерное устройство. Кровь стынет в жилах при мысли, с какой целью оно может быть использовано. Но Абраманов как будто ничего не замечает. Он живет ради одной цели: чтобы человечество признало его заслуги. А то, что он может причинить этому человечеству страшный вред, похоже, его не волнует. Он вообще закоренелый индивидуалист. Думает только о себе, о том, как обессмертить свое имя. Мне он глубоко противен.
«Так вот чего хотел от меня Оками, — подумал Николас. — В Плавучем городе ведутся работы по созданию ядерного устройства, и можно почти с полной уверенностью сказать, что кто-то намерен использовать его против Оками пятнадцатого марта. Но где же сам Оками, и кто собирается купить у Рока его „Факел“? Кто заплатит за убийство кайсё?»
— Но неужели он не понимает, что его разработки обязательно используют в разрушительных целях? И потомки проклянут его, а не восславят?! — воскликнул Тати.
— Разве подобные соображения удержали тех ученых из Лос-Аламоса от работы над Манхэттенским проектом? — Ниигата разглядывал пальцы, черные от углей. — И вы думаете, ученым нужна признательность человечества? Ими движет научная любознательность. Они все время хотят открывать новое — это их непреодолимая страсть. За возможность проводить исследования они готовы продать душу дьяволу, как это сделал, например, Абраманов. И ему признательность человечества тоже не нужна. Ему нужна известность. Понимаете, что это такое? Пусть даже проклянут, но будут помнить века, что некто Абраманов был гением и жил на земле.
— По-моему, все это чудовищно! — воскликнул Николас и спросил: — Вы знаете, кто собирается купить первый «Факел»?
— Какой-то японец, — без колебаний ответил Ниигата. — Как-то я подслушал разговор Рока. Он упоминал какого-то оябуна якудзы.
— Какого оябуна? — Сердце Николаса упало, а кровь бросилась в голову.
— Не знаю. Но он говорил о кайсё.
И тут Линнер внезапно охрип. Значит, «Факел» был нацелен на Оками! А покупатель смертоносного оружия, кто бы он ни был, знает, где скрывается кайсё.
— Они хотят убить человека, и я предполагаю, кого именно, но зачем использовать «Факел»? — спросил Николас.
Ниигата пожал плечами.
— Мне кажется, есть две причины. Для того чтобы убить человека из ружья или пистолета, надо его увидеть воочию. А если этот человек скрывается в каком-то районе, имея такое оружие, как «Факел», необязательно выслеживать противника, точно знать, где, в каком доме он живет. Достаточно разведать, в каком районе или городе он спрятался, и там уничтожить. Во-вторых, мощный взрыв в самом сердце густонаселенного городского центра будет лучшей рекламой для потенциальных покупателей «Факела», цена которого резко подскочит. И, поверьте мне, любой террорист, или военачальник из горячей точки планеты, или борец за этническую чистоту из кожи вон вылезет, чтобы купить его.
От этих слов у Николаса снова мурашки побежали по коже. Нужно было немедленно выяснить, где скрывается Оками.
— По моим сведениям, взрыв «Факела» произойдет в большом городе. Как вы думаете, в каком? — спросил он Ниигату.
Дыхание умирающего участилось.
— Думаю, даже Абраманову это неизвестно. Все знает только Рок и, конечно, его напарник. Но мой вам совет — доберитесь до «Факела» до пятнадцатого числа. Как только его вывезут из Плавучего города, шансы найти это оружие, особенно в большом городе, будут равны нулю.
— Кто напарник? — прошептал Тати, не замечая страшного смысла слов, только что произнесенных Ниигатой. Голос Сидаре прозвучал так сдавленно, чти Николас внимательно посмотрел на него.
— Так напарник Рока жив? — снова спросил он.
— Жив, конечно, — сказал Ниигата. — Ничто не берет этого ублюдка. Рок зовет его Миком.
— Да, Мик, — в глазах Тати появился бешеный огонь, он дрожал всем телом так сильно, что даже Ниигата заметил это. — Наконец-то я нашел тебя, сукин ты сын, Майкл Леонфорте!
Лондон — Токио — Ёсино
Дождь со снегом прекратился, и серебряный свет полной луны, плывущей поверх низкой гряды облаков, проникал в ванную комнату, освещая лицо Челесты. Она наклонилась вперед, выбрасывая содержимое пепельницы в унитаз, и по ее щеке скользнула прядь волос.
Затаив дыхание, Кроукер стоял за душевой занавеской, чувствуя под ногами холодный фарфор ванны. Он вовремя заметил движение тени Челесты по стене, когда она направилась в ванную комнату. Отпрянув от двери, он побежал по кафелю к ванне. Челеста не стала включать свет и потому не заметила капель воды, оставленных его мокрыми ботинками.
Теперь, снова подкрадываясь к двери, он вытер их своими носками. Сердце его сильно билось. Челеста была так близко от него, что он почувствовал запах ее духов. Протянув руку, он мог дотронуться до нее. И если бы она заметила, что кафель мокрый...
Кроукер впервые увидел Челесту в прошлом году в Токио, когда они шли по следам До Дука, вьетнамца, убившего ее брата, Доминика Гольдони. Тот факт, что Челеста была составной частью сети нишики, нисколько не удивлял детектива, поскольку он знал, что Николас впервые познакомился с ней в Венеции, где она работала на Микио Оками. Но то, что Веспер втягивалась все глубже и глубже в эту сеть, пугало его. Похоже, как и все агенты, удачно внедрившиеся в сеть противника, она становилась причастной к высшим слоям подпольной сети Оками. Затаив дыхание, Кроукер прислушивался к разговору двух женщин.
— Первый раз с тех пор, как мы все это затеяли, у меня начали появляться сомнения, — сказала Челеста. — Против Оками объединились крупные силы. — Она покачала головой. — Ты же знаешь, что случилось, когда Леонфорте был обнаружен и убит, — Дедалус взял все в свои руки, и теперь все идет так, как будто ничего не произошло. Годайсю — это гидра, многоголовое чудище. Если отрубить одну-две головы этой гидре, ничего не добьешься.
— Оками создавал Годайсю как часть организации. Теперь, когда он борется с этой частью, это похоже на борьбу с собственным отражением в зеркале.
Челеста взглянула на Веспер.
— Боюсь, они сумеют найти лазейку в его обороне и убьют его. Если ему сейчас никто не поможет...
— Мне кажется, ты должна верить в Оками, — мягко произнесла Веспер.
— Но я так давно не видела его. И у меня такое ощущение, что мощь Годайсю растет с каждым днем.
Веспер ничего не ответила, но ее встревоженный взгляд поразил Кроукера. Он видел, что Веспер действует, как опытный психолог. Играла ли она сейчас или была искренней? Возможно, предавая Челесту, Маргариту, Оками, она все же была небезразлична к их судьбе? Чем больше он наблюдал за этой женщиной, тем меньше ее понимал. Она была уникальным существом, в этом он был абсолютно уверен.
Челеста покачала головой, прикусив нижнюю губу.
— У нас есть еще одна проблема. Мы не получили последнее донесение Сермана по поводу «Факела». Без него мы как без рук, и вся операция находится на немыслимой грани риска.
Проникновение куда? Кроукер напряг слух, чтобы не упустить ни слова.
Веспер кивнула.
— Да, УНИМО — это проблема. Не знаю, что на уме у этого Сермана.
Челеста выглядела встревоженной.
— Ты думаешь, он провалился? А что, если он просто не может вовремя отправить сообщение о проведенном анализе элемента 114м? У Плавучего города будет свое оружие, и когда его выбросят на рынок пятнадцатого числа, мы уже ничего не сможем сделать, чтобы остановить его распространение.
— Так или иначе, но дело плохо. И времени у нас мало. Я сама отправлюсь к нему прямо сейчас. На утренний рейс я успею.
— Тебе придется полететь вечерним. За час до твоего прихода пришло сообщение: ты должна быть на явке 315 завтра днем.
— Это рядом с Птичьей лужайкой в Холланд-парке. — Веспер наклонилась вперед, на лице была тревога. — Триста пятнадцать. Ты так же хорошо знаешь шифр, как и я. Он захочет услышать донесение Сермана, а у меня его нет и не будет.
— Он не любит получать плохие вести.
— Особенно сейчас. Он еще ни разу в жизни не проигрывал.
— Но на этот раз мы проиграли, да? — спросила Челеста.
Танака Джин любил проводить свободное время среди прилавков с готовыми продуктами. Пока его мозг был занят решением какой-нибудь проблемы — а делать это в беспорядочной атмосфере его офиса было порой невозможно — он с жадностью поедал образцы выставленных на продажу продуктов.
Усиба ни разу не видел, чтобы Танака Джин сидел за столом и ел, как все люди, хотя, наверное, он делал это хотя бы один раз в сутки. Впрочем, такое предположение могло оказаться неверным в отношении прокурора Токио. Подобно акуле, он всегда находился в движении, как бы стараясь не позволить ежедневной рутине захватить его. Усиба часто слышал от Танаки, что тела, которые находятся в покое, трудно привести в движение. Возможно, такая метафора относилась к той бюрократической волоките, с которой ему приходилось каждый день сталкиваться, но не только в этом заключалась, по мнению Усибы, причина его подвижности. Поразмышляв, Наохиро пришел к выводу, что Танака Джин не выносил того, что мир живет без него, своей собственной жизнью. Так ребенок не хочет засыпать, когда его родители принимают гостей и веселятся. Усиба догадывался, что в сознании прокурора понятие покоя ассоциировалось с понятием смерти.
— Как идет дело Ёсинори? — спросил дайдзин, застав Танаку Джина у прилавка с тайскими дрожжевыми булочками.
— Нормально. — Прокурор взял булочку и, обмакнув ее в апельсиновый соус, проглотил в два приема. — Кажется, самая большая трудность в том, чтобы заставить его дожить до суда.
— Ёсинори хочет умереть?
— Его жизнь закончилась. — Танака Джин взял еще одну булочку и направился к следующему прилавку, где сладко пахло горячим арахисовым маслом. — Ёсинори это знает, и нам известно, что он это знает. Инициативу давно перехватили другие. И это он тоже знает. Вот и не может смириться с тем, что в той жизни, в которой он так долго и так много значил, стал теперь ненужным человеком.
— Представляю, какой шум поднимется в официальных кругах, если он вдруг умрет, — сказал Усиба нарочито безразличным тоном. — Может, мне стоит поговорить с ним?
Танака Джин задержал на полпути ко рту руку с кусочком жареного рыбьего плавника. Потом быстро сунул его в рот и вытер пальцы о крошечную салфетку из вощеной бумаги, которую ему дала продавщица, стоявшая за прилавком.
— Ты хорошо это продумал? — на какое-то время темные глаза прокурора задержались на красивом лице Усибы. — Подобные решения нельзя принимать с бухты-барахты.
— Я не хочу закончить свою жизнь, как Ёсинори, чувствуя себя лишним человеком.
— Вряд ли такое возможно с тобой, дайдзин. Танака Джин нечасто называл его этим словом. И это подсказало Наохиро, что между ними что-то изменилось. Теперь он был в команде Танаки Джина, нравилось ему это или нет. Ему придется играть по правилам прокурора или же страдать от незамедлительных последствий. Усиба кивнул. Он был готов ко всему, что могло случиться с ним в дальнейшем. Предательство Акиры Тёсы связало их судьбы вместе. А теперь их судьбы переплелись и с кармой Танаки Джина. Если бы месяц назад ему сказали, что такое может случиться, он бы в это не поверил. Но и это было не самым главным. Он стал дайдзином не только благодаря своему уму, изобретательности, связям и состоянию. Он умел приспосабливаться к любым ситуациям. Сумеет приспособиться и теперь, когда в этом снова возникла необходимость.
Они шли вдоль прилавков с продовольствием, останавливаясь то тут, то там, по выбору Танаки Джина. Сам Усиба в последние дни почти ничего не ел, и если ему все же удавалось проглотить хоть что-нибудь, через час желудок выбрасывал все назад. Его тело, измученное болезнью, начинало отказываться от жизненно важных потребностей. И Усибе ничего не оставалось, кроме как держаться до последнего. Он был благодарен Танаке Джину за то, что тот сделал вид, будто не заметил его состояния и не сказал ни слова о том, что он плохо выглядит. Наохиро давно велел убрать все зеркала в своем доме, потому что не хотел видеть, как с каждым днем он худеет и меняется внешне. Но подтверждение этому он встречал повсюду. Однажды он увидел собственное отражение на поверхности отполированного мрамора, другой раз — в темном стекле своего кабинета. И всякий раз пугался, как будто встречал привидение. Он был похож на труп, как будто добрая половина его физического естества была забальзамирована и погребена, в то время как оставшаяся продолжала существовать.
— Позволь мне попросить тебя об одном одолжении, — сказал Танака Джин. — В ближайшие недели нам нужно будет обсудить целый ряд вопросов, и, возможно, эти многочасовые беседы будут не слишком удобны для меня, так как мы с тобой живем в противоположных концах города. Не согласишься ли ты стать моим гостем на это время? У меня большой дом, в котором есть специальные комнаты для гостей. Ты будешь жить в абсолютном уединении, и в то же время я смогу обратиться к тебе, когда мне понадобится записать твои свидетельские показания или обсудить с тобой показания других лиц. Тебя устраивает такой расклад?
На какое-то мгновение Наохиро вынужден был прикрыть глаза — ему внезапно стало плохо, закружилась голова. Стараясь, чтобы прокурор не заметил этого, Усиба придвинулся ближе к прилавку и ухватился за него, чтобы не упасть.
Конечно же, Наохиро понимал, почему прокурор сделал это предложение. Он хотел помочь ему, а не себе облегчить жизнь. Танака Джин прекрасно понимал, в каком состоянии находится дайдзин, и знал, что тот живет один. Глаза Усибы наполнились слезами, и он сделал огромное усилие, чтобы не дать им скатиться вниз. Ему в голову пришла странная мысль о том, что теперь, в конце жизни, его единственным верным другом мог оказаться Танака Джин, человек, который был врагом для Годайсю.
— Мне бы не хотелось до такой степени обременять тебя, — сказал Усиба, глядя, как Танака взял пригоршню маленьких угрей и со смаком стал жевать их. — Боюсь, мое присутствие нарушит покой и порядок в твоем доме.
— Это вряд ли, дайдзин. Ты не принесешь мне ровным счетом никаких неудобств, потому что я живу один. Два раза в неделю приходит женщина, чтобы убраться в комнатах и на кухне. У нее совсем мало работы, иногда она даже упрекает меня, что в доме никогда не бывает гостей, для которых она могла бы приготовить что-нибудь вкусненькое.
— В таком случае я принимаю твое щедрое предложение. Но только потому, что это облегчит тебе работу.
Танака Джин улыбнулся.
— Ну конечно, с твоей стороны очень любезно, что ты так заботишься обо мне.
Этот весьма формальный обмен словами был просто необходим для соблюдения приличий. Усиба не мог выразить свою благодарность за поступок, в котором Танака Джин ни за что не признался бы. Если бы прокурор раскрыл настоящую причину своего предложения Усибе, это означало бы, что он видит, как болен и слаб этот человек.
— Впереди у меня очень много работы, а мой персонал, честно говоря, очень устал, поэтому я хотел бы рассчитывать на твою помощь, Усиба-сан. — Танака Джин вытер руки и повернулся лицом к дайдзину. — Если быть честным до конца, теперь, когда пробита первая брешь, сюрпризы начнут валиться на мою голову в огромных количествах. Щупальца спрута Ёсинори простираются далеко. Мы сейчас собираем свидетельские показания, обвиняющие политических деятелей и финансовые компании не только в получении баснословных взяток за оказанные им услуги, но и в том, что строительные компании систематически вздували цены и платили Ёсинори за право продолжать работать по государственным контрактам, которые хотели, но годами не могли получить американцы. Последние обвиняют нас в том, что мы просто не пускаем их на свой рынок, и они правы. К тому же становится все яснее, что это только начало. Похоже, мы обнаружим такую же грязную ситуацию и на оптовом рынке, и на рынке розничной торговли.
Танака Джин оглядел продовольственный отдел, переполненный людьми, с притворной беспечностью, и Усибе показалось, что он сделал это в целях соблюдения безопасности. Возможно, его предложение встретиться здесь, в магазине, было не случайным.
— На самом деле, дайдзин, я должен признаться, что у меня есть и причины личного характера просить твоей помощи. Мой помощник нашел в доме Ёсинори один документ. Там их было, конечно, много, но один особенно привлек к себе наше внимание. Это личное письмо Ёсинори одному из боссов его политической партии. Там есть ссылка на Годайсю. Тебе знакомо это название?
— Нет, не знакомо, — как можно спокойнее произнес Усиба. Сердце его билось так сильно, что он испугался, как бы Танака Джин не почувствовал его волнение.
— Неудивительно. Мне оно тоже не знакомо. Та ссылка весьма туманна, но мой помощник говорит, что слышал, как члены якудзы произносили это слово. Если нам удастся связать Ёсинори и его крыло либерально-демократической партии с якудзой, это стало бы крупной победой на пути к освобождению законного бизнеса от мертвой хватки якудзы.
Некоторое время Усиба молчал. Они вышли из продовольственного отдела и на бесшумном эскалаторе поднялись на улицу. Магазин был наполнен солнечным светом, неоновой рекламой и бурным потоком покупателей, туристов и спешащих бизнесменов. Но Наохиро уже ничто не интересовало. Он все больше ощущал, что мир закрывает для него свои двери. Его ощущения свелись до минимума, он стал почти бесчувственным. Вкус собственной крови был единственным его ощущением.
Танаку Джина ожидала машина, чтобы отвезти обратно в офис.
— Ты поедешь со мной, дайдзин? Мой шофер отвезет тебя, куда прикажешь.
— Спасибо, — сказал Усиба, забираясь в машину. — Я должен вернуться в свой кабинет.
Танака Джин уселся рядом с ним.
— Я могу прислать своего шофера к тебе домой в любое время сегодня вечером, чтобы помочь тебе собрать вещи.
— Тогда в восемь. — Наохиро на мгновение закрыл глаза. Машина тронулась с места, и от этого ему стало плохо, показалось, что он падает в бездну. Эскалаторы тоже вызывали у него приступы тошноты, и он, когда мог, старался избегать их.
Постепенно головокружение прекратилось, и Наохиро пришел в себя. Он стал размышлять о том, зачем просил прокурора об этой встрече. Чувствовал, что его время пришло. Пора било сделать первый шаг в новом, неизвестном для него направлении — ведь он сам хотел этого. И снова он остро ощутил отсутствие Микио Ока-ми. Это ощущение было острее, чем восприятие окружающей его реальности. Как бы все изменилось, будь сейчас кайсё рядом с ним. Из всего того, что Усиба сделал неправильного за всю свою жизнь, он больше всего сожалел о том, что промолчал, когда решили убрать кайсё, и этим как бы выразил согласие с решением оябунов. Если бы он тогда знал, что кто-то — Тёса или Акинага — сделает еще один шаг и попытается убить Оками, он бы никогда не согласился с этим. Но он не мог этого знать, и теперь, когда из-за Тёсы и Акинаги две мощные группировки вцепились друг другу в глотку, он остро ощущал свою беспомощность и неспособность сдержать растущую волну междоусобной войны. Именно поэтому он встал на сторону Акинаги, когда Тёса превысил свои полномочия, поручив третьему оябуну, Тати Сидаре, уничтожить Николаса Линнера. Этой борьбе за власть пора положить конец. Микио Оками хорошо понимал это, когда был кайсё. Теперь это понимал и Усиба. И только молился, чтобы не было уж слишком поздно.
— Джин-сан, — медленно произнес он. — Я вот думал о том, что ты мне сейчас сказал. И знаешь, мне известна ниточка, связывающая Ёсинори и якудзу.
Прокурор полуобернулся к Наохиро, его лицо напряглось и стало очень серьезным.
— Если так, я твой должник до гроба.
— Не об этом сейчас речь. — Слова без усилий слетали со слабых губ Усибы. Он не мог сказать, что произойдет после его слов, но все, несомненно, изменится. — Я могу сказать тебе, что Ёсинори имел непосредственные деловые контакты с Акирой Тёсой, оябуном клана Кокорогуруси.
По выражению лица Танаки Джина он понял, что попал в точку. Теперь все они были обречены идти по тропе с неизвестными поворотами.
— Помнишь, я тебе говорил, что уехал в Кумамото. Оттуда я вернулся через три года, хотел успокоить свою совесть и показать отцу, каким я стал. До сего дня я не уверен, что он понял, чем я занимаюсь и кто я. Может, это и к лучшему — он жил своей жизнью. В любом случае, для него был важен мой бунтарский поступок, который я совершил еще в школе. Он никогда не смотрел на мою руку, но я-то знал, что ему известно о шрамах и что он гордится их происхождением. — Тати все время посматривал на заднюю дверь, ожидая, как показалось Николасу, возвращения Ниигаты. — У моего отца было много дел во Вьетнаме. Обычно в свои поездки он брал с собой и меня. Это приводило мою мать в отчаяние, потому что поездки были опасными. Но отец всегда говорил: «Опасность — это зверь, которого следует приручить в самом раннем возрасте». И он был прав. Он научил меня защищаться, затаиваться и мстить. Он научил меня искусству договариваться — а это сродни мести — и умению идти на компромисс, когда это нужно. Но самое лучшее, чему отец научил меня, это способность видеть затылком.
Огонь в очаге потрескивал и вспыхивал искрами, освещая железный котелок, в котором потихоньку выкипали остатки обеда. Звук бурлящего варева был похож на родительское ворчание.
— Мой отец постоянно развивал свой бизнес во Вьетнаме, видя то, чего не видели другие. Он понимал, что Юго-Восточная Азия — это та раковина, в которой можно собирать жемчуг за сотую долю его настоящей цены. Он скупал текстильные компании, электронные фирмы, фабрики по производству удобрений и акции старых отелей в Сайгоне, в то время как все остальные не видели в этом никакого смысла. И еще он скупал землю. Вот так он и познакомился с Леонфорте. Майкл Леонфорте тоже занимался скупкой недвижимости через подставную корпорацию, владельцами которой были он и Рок. И однажды дело дошло до того, что они оба захотели заполучить один и тот же куш. И первый раз за всю свою жизнь мой отец забыл свои же собственные правила. Он не захотел уступить, и Леонфорте тоже. Майкл угрожал ему, но не так-то просто было запугать моего отца. Тогда Леонфорте стал преследовать меня, а отец — Леонфорте. Он совсем забыл об опасности. И я видел, как Майкл пристрелил его на улице как собаку. Но он не просто убил его, а сделал это с удовольствием. Помню, он облизнул губы и расплылся в ухмылке. Даже немного потанцевал над телом моего отца, а потом уволок его в джунгли.
Николас видел, как от этих страшных воспоминаний по лицу Тати пробежала судорога. В одном, по крайней мере, Сейко не солгала — Тати действительно страстно хотел проникнуть в Плавучий город.
Николас налил своему другу чашку чая и пододвинул к нему. На какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись, и Николас почувствовал, что руки Тати холодны как лед.
Ощутив прикосновение, Сидаре перевел взгляд на лицо Николаса, а затем на чашку с чаем. Кивнув головой в знак благодарности, он взял чашку дрожащими руками и стал медленно пить. Когда он выпил всю чашку, его пальцы уже не дрожали.
Затаив дыхание, Кроукер стоял за душевой занавеской, чувствуя под ногами холодный фарфор ванны. Он вовремя заметил движение тени Челесты по стене, когда она направилась в ванную комнату. Отпрянув от двери, он побежал по кафелю к ванне. Челеста не стала включать свет и потому не заметила капель воды, оставленных его мокрыми ботинками.
Теперь, снова подкрадываясь к двери, он вытер их своими носками. Сердце его сильно билось. Челеста была так близко от него, что он почувствовал запах ее духов. Протянув руку, он мог дотронуться до нее. И если бы она заметила, что кафель мокрый...
Кроукер впервые увидел Челесту в прошлом году в Токио, когда они шли по следам До Дука, вьетнамца, убившего ее брата, Доминика Гольдони. Тот факт, что Челеста была составной частью сети нишики, нисколько не удивлял детектива, поскольку он знал, что Николас впервые познакомился с ней в Венеции, где она работала на Микио Оками. Но то, что Веспер втягивалась все глубже и глубже в эту сеть, пугало его. Похоже, как и все агенты, удачно внедрившиеся в сеть противника, она становилась причастной к высшим слоям подпольной сети Оками. Затаив дыхание, Кроукер прислушивался к разговору двух женщин.
— Первый раз с тех пор, как мы все это затеяли, у меня начали появляться сомнения, — сказала Челеста. — Против Оками объединились крупные силы. — Она покачала головой. — Ты же знаешь, что случилось, когда Леонфорте был обнаружен и убит, — Дедалус взял все в свои руки, и теперь все идет так, как будто ничего не произошло. Годайсю — это гидра, многоголовое чудище. Если отрубить одну-две головы этой гидре, ничего не добьешься.
— Оками создавал Годайсю как часть организации. Теперь, когда он борется с этой частью, это похоже на борьбу с собственным отражением в зеркале.
Челеста взглянула на Веспер.
— Боюсь, они сумеют найти лазейку в его обороне и убьют его. Если ему сейчас никто не поможет...
— Мне кажется, ты должна верить в Оками, — мягко произнесла Веспер.
— Но я так давно не видела его. И у меня такое ощущение, что мощь Годайсю растет с каждым днем.
Веспер ничего не ответила, но ее встревоженный взгляд поразил Кроукера. Он видел, что Веспер действует, как опытный психолог. Играла ли она сейчас или была искренней? Возможно, предавая Челесту, Маргариту, Оками, она все же была небезразлична к их судьбе? Чем больше он наблюдал за этой женщиной, тем меньше ее понимал. Она была уникальным существом, в этом он был абсолютно уверен.
Челеста покачала головой, прикусив нижнюю губу.
— У нас есть еще одна проблема. Мы не получили последнее донесение Сермана по поводу «Факела». Без него мы как без рук, и вся операция находится на немыслимой грани риска.
Проникновение куда? Кроукер напряг слух, чтобы не упустить ни слова.
Веспер кивнула.
— Да, УНИМО — это проблема. Не знаю, что на уме у этого Сермана.
Челеста выглядела встревоженной.
— Ты думаешь, он провалился? А что, если он просто не может вовремя отправить сообщение о проведенном анализе элемента 114м? У Плавучего города будет свое оружие, и когда его выбросят на рынок пятнадцатого числа, мы уже ничего не сможем сделать, чтобы остановить его распространение.
— Так или иначе, но дело плохо. И времени у нас мало. Я сама отправлюсь к нему прямо сейчас. На утренний рейс я успею.
— Тебе придется полететь вечерним. За час до твоего прихода пришло сообщение: ты должна быть на явке 315 завтра днем.
— Это рядом с Птичьей лужайкой в Холланд-парке. — Веспер наклонилась вперед, на лице была тревога. — Триста пятнадцать. Ты так же хорошо знаешь шифр, как и я. Он захочет услышать донесение Сермана, а у меня его нет и не будет.
— Он не любит получать плохие вести.
— Особенно сейчас. Он еще ни разу в жизни не проигрывал.
— Но на этот раз мы проиграли, да? — спросила Челеста.
* * *
Усиба встретил Танаку Джина на первом этаже универсама Мицукоши, самого известного в Японии, где находился отдел продовольствия. Эти огромные продовольственные отделы славились тем, что в них покупатель мог найти все, что было съедобно. И все это было выставлено в витринах — начиная от свежесрезанного бамбука, овощей, пряной зелени и хлеба всевозможных сортов до готовых к употреблению продуктов. Все — в поразительном изобилии.Танака Джин любил проводить свободное время среди прилавков с готовыми продуктами. Пока его мозг был занят решением какой-нибудь проблемы — а делать это в беспорядочной атмосфере его офиса было порой невозможно — он с жадностью поедал образцы выставленных на продажу продуктов.
Усиба ни разу не видел, чтобы Танака Джин сидел за столом и ел, как все люди, хотя, наверное, он делал это хотя бы один раз в сутки. Впрочем, такое предположение могло оказаться неверным в отношении прокурора Токио. Подобно акуле, он всегда находился в движении, как бы стараясь не позволить ежедневной рутине захватить его. Усиба часто слышал от Танаки, что тела, которые находятся в покое, трудно привести в движение. Возможно, такая метафора относилась к той бюрократической волоките, с которой ему приходилось каждый день сталкиваться, но не только в этом заключалась, по мнению Усибы, причина его подвижности. Поразмышляв, Наохиро пришел к выводу, что Танака Джин не выносил того, что мир живет без него, своей собственной жизнью. Так ребенок не хочет засыпать, когда его родители принимают гостей и веселятся. Усиба догадывался, что в сознании прокурора понятие покоя ассоциировалось с понятием смерти.
— Как идет дело Ёсинори? — спросил дайдзин, застав Танаку Джина у прилавка с тайскими дрожжевыми булочками.
— Нормально. — Прокурор взял булочку и, обмакнув ее в апельсиновый соус, проглотил в два приема. — Кажется, самая большая трудность в том, чтобы заставить его дожить до суда.
— Ёсинори хочет умереть?
— Его жизнь закончилась. — Танака Джин взял еще одну булочку и направился к следующему прилавку, где сладко пахло горячим арахисовым маслом. — Ёсинори это знает, и нам известно, что он это знает. Инициативу давно перехватили другие. И это он тоже знает. Вот и не может смириться с тем, что в той жизни, в которой он так долго и так много значил, стал теперь ненужным человеком.
— Представляю, какой шум поднимется в официальных кругах, если он вдруг умрет, — сказал Усиба нарочито безразличным тоном. — Может, мне стоит поговорить с ним?
Танака Джин задержал на полпути ко рту руку с кусочком жареного рыбьего плавника. Потом быстро сунул его в рот и вытер пальцы о крошечную салфетку из вощеной бумаги, которую ему дала продавщица, стоявшая за прилавком.
— Ты хорошо это продумал? — на какое-то время темные глаза прокурора задержались на красивом лице Усибы. — Подобные решения нельзя принимать с бухты-барахты.
— Я не хочу закончить свою жизнь, как Ёсинори, чувствуя себя лишним человеком.
— Вряд ли такое возможно с тобой, дайдзин. Танака Джин нечасто называл его этим словом. И это подсказало Наохиро, что между ними что-то изменилось. Теперь он был в команде Танаки Джина, нравилось ему это или нет. Ему придется играть по правилам прокурора или же страдать от незамедлительных последствий. Усиба кивнул. Он был готов ко всему, что могло случиться с ним в дальнейшем. Предательство Акиры Тёсы связало их судьбы вместе. А теперь их судьбы переплелись и с кармой Танаки Джина. Если бы месяц назад ему сказали, что такое может случиться, он бы в это не поверил. Но и это было не самым главным. Он стал дайдзином не только благодаря своему уму, изобретательности, связям и состоянию. Он умел приспосабливаться к любым ситуациям. Сумеет приспособиться и теперь, когда в этом снова возникла необходимость.
Они шли вдоль прилавков с продовольствием, останавливаясь то тут, то там, по выбору Танаки Джина. Сам Усиба в последние дни почти ничего не ел, и если ему все же удавалось проглотить хоть что-нибудь, через час желудок выбрасывал все назад. Его тело, измученное болезнью, начинало отказываться от жизненно важных потребностей. И Усибе ничего не оставалось, кроме как держаться до последнего. Он был благодарен Танаке Джину за то, что тот сделал вид, будто не заметил его состояния и не сказал ни слова о том, что он плохо выглядит. Наохиро давно велел убрать все зеркала в своем доме, потому что не хотел видеть, как с каждым днем он худеет и меняется внешне. Но подтверждение этому он встречал повсюду. Однажды он увидел собственное отражение на поверхности отполированного мрамора, другой раз — в темном стекле своего кабинета. И всякий раз пугался, как будто встречал привидение. Он был похож на труп, как будто добрая половина его физического естества была забальзамирована и погребена, в то время как оставшаяся продолжала существовать.
— Позволь мне попросить тебя об одном одолжении, — сказал Танака Джин. — В ближайшие недели нам нужно будет обсудить целый ряд вопросов, и, возможно, эти многочасовые беседы будут не слишком удобны для меня, так как мы с тобой живем в противоположных концах города. Не согласишься ли ты стать моим гостем на это время? У меня большой дом, в котором есть специальные комнаты для гостей. Ты будешь жить в абсолютном уединении, и в то же время я смогу обратиться к тебе, когда мне понадобится записать твои свидетельские показания или обсудить с тобой показания других лиц. Тебя устраивает такой расклад?
На какое-то мгновение Наохиро вынужден был прикрыть глаза — ему внезапно стало плохо, закружилась голова. Стараясь, чтобы прокурор не заметил этого, Усиба придвинулся ближе к прилавку и ухватился за него, чтобы не упасть.
Конечно же, Наохиро понимал, почему прокурор сделал это предложение. Он хотел помочь ему, а не себе облегчить жизнь. Танака Джин прекрасно понимал, в каком состоянии находится дайдзин, и знал, что тот живет один. Глаза Усибы наполнились слезами, и он сделал огромное усилие, чтобы не дать им скатиться вниз. Ему в голову пришла странная мысль о том, что теперь, в конце жизни, его единственным верным другом мог оказаться Танака Джин, человек, который был врагом для Годайсю.
— Мне бы не хотелось до такой степени обременять тебя, — сказал Усиба, глядя, как Танака взял пригоршню маленьких угрей и со смаком стал жевать их. — Боюсь, мое присутствие нарушит покой и порядок в твоем доме.
— Это вряд ли, дайдзин. Ты не принесешь мне ровным счетом никаких неудобств, потому что я живу один. Два раза в неделю приходит женщина, чтобы убраться в комнатах и на кухне. У нее совсем мало работы, иногда она даже упрекает меня, что в доме никогда не бывает гостей, для которых она могла бы приготовить что-нибудь вкусненькое.
— В таком случае я принимаю твое щедрое предложение. Но только потому, что это облегчит тебе работу.
Танака Джин улыбнулся.
— Ну конечно, с твоей стороны очень любезно, что ты так заботишься обо мне.
Этот весьма формальный обмен словами был просто необходим для соблюдения приличий. Усиба не мог выразить свою благодарность за поступок, в котором Танака Джин ни за что не признался бы. Если бы прокурор раскрыл настоящую причину своего предложения Усибе, это означало бы, что он видит, как болен и слаб этот человек.
— Впереди у меня очень много работы, а мой персонал, честно говоря, очень устал, поэтому я хотел бы рассчитывать на твою помощь, Усиба-сан. — Танака Джин вытер руки и повернулся лицом к дайдзину. — Если быть честным до конца, теперь, когда пробита первая брешь, сюрпризы начнут валиться на мою голову в огромных количествах. Щупальца спрута Ёсинори простираются далеко. Мы сейчас собираем свидетельские показания, обвиняющие политических деятелей и финансовые компании не только в получении баснословных взяток за оказанные им услуги, но и в том, что строительные компании систематически вздували цены и платили Ёсинори за право продолжать работать по государственным контрактам, которые хотели, но годами не могли получить американцы. Последние обвиняют нас в том, что мы просто не пускаем их на свой рынок, и они правы. К тому же становится все яснее, что это только начало. Похоже, мы обнаружим такую же грязную ситуацию и на оптовом рынке, и на рынке розничной торговли.
Танака Джин оглядел продовольственный отдел, переполненный людьми, с притворной беспечностью, и Усибе показалось, что он сделал это в целях соблюдения безопасности. Возможно, его предложение встретиться здесь, в магазине, было не случайным.
— На самом деле, дайдзин, я должен признаться, что у меня есть и причины личного характера просить твоей помощи. Мой помощник нашел в доме Ёсинори один документ. Там их было, конечно, много, но один особенно привлек к себе наше внимание. Это личное письмо Ёсинори одному из боссов его политической партии. Там есть ссылка на Годайсю. Тебе знакомо это название?
— Нет, не знакомо, — как можно спокойнее произнес Усиба. Сердце его билось так сильно, что он испугался, как бы Танака Джин не почувствовал его волнение.
— Неудивительно. Мне оно тоже не знакомо. Та ссылка весьма туманна, но мой помощник говорит, что слышал, как члены якудзы произносили это слово. Если нам удастся связать Ёсинори и его крыло либерально-демократической партии с якудзой, это стало бы крупной победой на пути к освобождению законного бизнеса от мертвой хватки якудзы.
Некоторое время Усиба молчал. Они вышли из продовольственного отдела и на бесшумном эскалаторе поднялись на улицу. Магазин был наполнен солнечным светом, неоновой рекламой и бурным потоком покупателей, туристов и спешащих бизнесменов. Но Наохиро уже ничто не интересовало. Он все больше ощущал, что мир закрывает для него свои двери. Его ощущения свелись до минимума, он стал почти бесчувственным. Вкус собственной крови был единственным его ощущением.
Танаку Джина ожидала машина, чтобы отвезти обратно в офис.
— Ты поедешь со мной, дайдзин? Мой шофер отвезет тебя, куда прикажешь.
— Спасибо, — сказал Усиба, забираясь в машину. — Я должен вернуться в свой кабинет.
Танака Джин уселся рядом с ним.
— Я могу прислать своего шофера к тебе домой в любое время сегодня вечером, чтобы помочь тебе собрать вещи.
— Тогда в восемь. — Наохиро на мгновение закрыл глаза. Машина тронулась с места, и от этого ему стало плохо, показалось, что он падает в бездну. Эскалаторы тоже вызывали у него приступы тошноты, и он, когда мог, старался избегать их.
Постепенно головокружение прекратилось, и Наохиро пришел в себя. Он стал размышлять о том, зачем просил прокурора об этой встрече. Чувствовал, что его время пришло. Пора било сделать первый шаг в новом, неизвестном для него направлении — ведь он сам хотел этого. И снова он остро ощутил отсутствие Микио Ока-ми. Это ощущение было острее, чем восприятие окружающей его реальности. Как бы все изменилось, будь сейчас кайсё рядом с ним. Из всего того, что Усиба сделал неправильного за всю свою жизнь, он больше всего сожалел о том, что промолчал, когда решили убрать кайсё, и этим как бы выразил согласие с решением оябунов. Если бы он тогда знал, что кто-то — Тёса или Акинага — сделает еще один шаг и попытается убить Оками, он бы никогда не согласился с этим. Но он не мог этого знать, и теперь, когда из-за Тёсы и Акинаги две мощные группировки вцепились друг другу в глотку, он остро ощущал свою беспомощность и неспособность сдержать растущую волну междоусобной войны. Именно поэтому он встал на сторону Акинаги, когда Тёса превысил свои полномочия, поручив третьему оябуну, Тати Сидаре, уничтожить Николаса Линнера. Этой борьбе за власть пора положить конец. Микио Оками хорошо понимал это, когда был кайсё. Теперь это понимал и Усиба. И только молился, чтобы не было уж слишком поздно.
— Джин-сан, — медленно произнес он. — Я вот думал о том, что ты мне сейчас сказал. И знаешь, мне известна ниточка, связывающая Ёсинори и якудзу.
Прокурор полуобернулся к Наохиро, его лицо напряглось и стало очень серьезным.
— Если так, я твой должник до гроба.
— Не об этом сейчас речь. — Слова без усилий слетали со слабых губ Усибы. Он не мог сказать, что произойдет после его слов, но все, несомненно, изменится. — Я могу сказать тебе, что Ёсинори имел непосредственные деловые контакты с Акирой Тёсой, оябуном клана Кокорогуруси.
По выражению лица Танаки Джина он понял, что попал в точку. Теперь все они были обречены идти по тропе с неизвестными поворотами.
* * *
— Тебя интересует, что мне надо в Плавучем городе? Все очень просто. Майкл Леонфорте убил моего отца, — сказал Тати Николасу, когда Ниигата, пошатываясь, вышел в туалет.— Помнишь, я тебе говорил, что уехал в Кумамото. Оттуда я вернулся через три года, хотел успокоить свою совесть и показать отцу, каким я стал. До сего дня я не уверен, что он понял, чем я занимаюсь и кто я. Может, это и к лучшему — он жил своей жизнью. В любом случае, для него был важен мой бунтарский поступок, который я совершил еще в школе. Он никогда не смотрел на мою руку, но я-то знал, что ему известно о шрамах и что он гордится их происхождением. — Тати все время посматривал на заднюю дверь, ожидая, как показалось Николасу, возвращения Ниигаты. — У моего отца было много дел во Вьетнаме. Обычно в свои поездки он брал с собой и меня. Это приводило мою мать в отчаяние, потому что поездки были опасными. Но отец всегда говорил: «Опасность — это зверь, которого следует приручить в самом раннем возрасте». И он был прав. Он научил меня защищаться, затаиваться и мстить. Он научил меня искусству договариваться — а это сродни мести — и умению идти на компромисс, когда это нужно. Но самое лучшее, чему отец научил меня, это способность видеть затылком.
Огонь в очаге потрескивал и вспыхивал искрами, освещая железный котелок, в котором потихоньку выкипали остатки обеда. Звук бурлящего варева был похож на родительское ворчание.
— Мой отец постоянно развивал свой бизнес во Вьетнаме, видя то, чего не видели другие. Он понимал, что Юго-Восточная Азия — это та раковина, в которой можно собирать жемчуг за сотую долю его настоящей цены. Он скупал текстильные компании, электронные фирмы, фабрики по производству удобрений и акции старых отелей в Сайгоне, в то время как все остальные не видели в этом никакого смысла. И еще он скупал землю. Вот так он и познакомился с Леонфорте. Майкл Леонфорте тоже занимался скупкой недвижимости через подставную корпорацию, владельцами которой были он и Рок. И однажды дело дошло до того, что они оба захотели заполучить один и тот же куш. И первый раз за всю свою жизнь мой отец забыл свои же собственные правила. Он не захотел уступить, и Леонфорте тоже. Майкл угрожал ему, но не так-то просто было запугать моего отца. Тогда Леонфорте стал преследовать меня, а отец — Леонфорте. Он совсем забыл об опасности. И я видел, как Майкл пристрелил его на улице как собаку. Но он не просто убил его, а сделал это с удовольствием. Помню, он облизнул губы и расплылся в ухмылке. Даже немного потанцевал над телом моего отца, а потом уволок его в джунгли.
Николас видел, как от этих страшных воспоминаний по лицу Тати пробежала судорога. В одном, по крайней мере, Сейко не солгала — Тати действительно страстно хотел проникнуть в Плавучий город.
Николас налил своему другу чашку чая и пододвинул к нему. На какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись, и Николас почувствовал, что руки Тати холодны как лед.
Ощутив прикосновение, Сидаре перевел взгляд на лицо Николаса, а затем на чашку с чаем. Кивнув головой в знак благодарности, он взял чашку дрожащими руками и стал медленно пить. Когда он выпил всю чашку, его пальцы уже не дрожали.