Страница:
– Верно, старина. – Я был страшно озабочен. Психологическое доказательство виновности Спотсвуда появилось так неожиданно. Я не искал его, понимаете. После того как Кливер был освобожден от подозрений, по отношению к Мэнниксу у меня, так сказать, было подозрение, потому что материальные доказательства невиновности Спотсвуда, то есть кажущаяся физическая невозможность для него задушить леди, произвели на меня впечатление. Я не совершенство. И даже когда я обнаружил, что психологическая природа Спотсвуда совершенно совпала с психологическими факторами убийства, я все еще сохранял сомнения по отношению к Мэнниксу. Очень возможно, что он точно так же сыграл бы эту партию, как Спотсвуд. Вот почему после окончания покера я завел с ним разговор об игре. Я хотел проверить его психологическую реакцию.
– И, однако же он поставил все на один поворот колеса, как вы это называете.
– О, но совсем не так, как Спотсвуд. По сравнению со Спотсвудом, Мэнникс осторожный и робкий человек. Начнем с того, что он имел равные возможности и равные ставки со мной, тогда как у Спотсвуда не было ни одного шанса – его комбинация была бесполезной. Но он поставил все на чистый расчет. Это была игра высшей марки. Мэнникс же просто подбрасывал монету, имея равные шансы на выигрыш. Более того, у него не было ни малейшего расчета; здесь не было ни планирования, ни смелости. Но, как я сказал вам с самого начала, убийство Оделл было подготовлено и тщательно продумано, с тонким расчетом и огромной дерзостью… А какой истинный игрок попросит противника удвоить ставки на второе подбрасывание монеты, а затем примет предложение удвоить их еще раз? Я намеренно испытывал Мэнникса таким образом, чтобы избежать любой возможности ошибиться. Я не просто исключил его поэтому из числа подозреваемых – я вычеркнул его навсегда, полностью. Это стоило мне тысячу долларов, но это избавило меня от долгих сомнений. И потом я узнал, что, несмотря на все материальные доказательства противоположного, Спотсвуд, именно Спотсвуд, покончил с леди.
– Теоретически ваши выкладки правдоподобны. Но боюсь, что применить их на практике я не смогу. – Я чувствовал, что Маркхэм находится под большим впечатлением от рассказанного, чего не хочет показать. – О, черт побери! – взорвался он через секунду. – Ваши доводы разрушают все разумные аргументы, ну посмотрите сами. – Он смог наконец высказать свои сомнения. – Вы говорите, что Спотсвуд виновен. И все же мы имеем неопровержимые доказательства, что через пять минут после того, как он вышел из квартиры, девушка закричала и позвала на помощь. Он стоял возле телефонного щита и вместе с Джессапом подошел к двери, где имел с ней короткий разговор. Она, несомненно, была тогда жива. Затем он вышел через парадный вход, сел в такси и уехал. Через пятнадцать минут судья Редферн увидел, как он выводит из такси перед клубом – почти в сорока кварталах от дома Оделл! Добраться до клуба в меньшее время для него было невозможно. Более того, мы имеем показания шофера. Спотсвуд просто не имел ни возможности, ни времени совершить убийство между без двадцати двенадцать и без десяти двенадцать, когда он встретился с судьей Редферном. И вспомните, что он играл здесь, в клубе до трех часов ночи, в то время как совершалось убийство.
Маркхэм яростно затряс головой.
– Ванс, человек не может обойти эти факты. Они твердо установлены и они отвергают виновность Спотсвуда так же решительно, как если бы в ту ночь он был на Северном полюсе.
Ванс был непоколебим.
– Я согласен со всем, что вы сказали, – заявил он. – Но, как я утверждал и раньше, когда материальные и психологические факты вступают в конфликт, то материальные факты ложны. В данном случае они, может быть, не ложны, но они обманчивы.
– Очень хорошо! – Это было уже слишком для нервов Маркхэма. – Покажите мне, как Спотсвуд мог задушить девушку и разгромить квартиру, и я прикажу Хэсу арестовать его.
– Очень жаль, но, клянусь вам, что я не могу этого сделать, – дружески заверил его Ванс. – Всезнание мне чуждо. Но я уже сделал все, чтобы указать вам преступника. Я никогда не обещал вам разъяснить его технику, знаете ли.
– Ах вот как! Вашей хваленой проницательности хватает только на это. Ну что ж, с данного момента – я прокурор высших психологических наук, и я торжественно заявляю, что девицу Оделл убил доктор Крипмен. Правда, Крипмен умер, но этот факт не мешает моим новоизобретенным способам дедукции. Природа Крипмена, видите ли, целиком совпадала со всеми признаками убийства. Завтра я подам заявку на эксгумацию.
Ванс посмотрел на него с шутливым укором и вздохнул.
– Я чувствую, что мой гений будет признан посмертно. В настоящее время я выношу нападки толпы с твердым сердцем. Моя голова окровавлена, но не склонена.
Он взглянул на часы и как будто что-то вспомнил.
– Маркхэм, – сказал он, – у меня в три часа концерт, – у нас час времени еще в запасе. Я хочу еще раз взглянуть на эту квартиру. Трюк Спотсвуда – а я более чем уверен, что это трюк, – был разыгран там; и если суждено когда-нибудь найти объяснение, мы должны искать его на месте событий.
Мне показалось, что Маркхэм, несмотря на свое энергичное отрицание виновности Спотсвуда, не был полностью убежден. Поэтому я не удивился, когда он, почти не протестуя, принял предложение Ванса еще раз побывать в квартире Оделл.
ГЛАВА 29
ГЛАВА 30
– И, однако же он поставил все на один поворот колеса, как вы это называете.
– О, но совсем не так, как Спотсвуд. По сравнению со Спотсвудом, Мэнникс осторожный и робкий человек. Начнем с того, что он имел равные возможности и равные ставки со мной, тогда как у Спотсвуда не было ни одного шанса – его комбинация была бесполезной. Но он поставил все на чистый расчет. Это была игра высшей марки. Мэнникс же просто подбрасывал монету, имея равные шансы на выигрыш. Более того, у него не было ни малейшего расчета; здесь не было ни планирования, ни смелости. Но, как я сказал вам с самого начала, убийство Оделл было подготовлено и тщательно продумано, с тонким расчетом и огромной дерзостью… А какой истинный игрок попросит противника удвоить ставки на второе подбрасывание монеты, а затем примет предложение удвоить их еще раз? Я намеренно испытывал Мэнникса таким образом, чтобы избежать любой возможности ошибиться. Я не просто исключил его поэтому из числа подозреваемых – я вычеркнул его навсегда, полностью. Это стоило мне тысячу долларов, но это избавило меня от долгих сомнений. И потом я узнал, что, несмотря на все материальные доказательства противоположного, Спотсвуд, именно Спотсвуд, покончил с леди.
– Теоретически ваши выкладки правдоподобны. Но боюсь, что применить их на практике я не смогу. – Я чувствовал, что Маркхэм находится под большим впечатлением от рассказанного, чего не хочет показать. – О, черт побери! – взорвался он через секунду. – Ваши доводы разрушают все разумные аргументы, ну посмотрите сами. – Он смог наконец высказать свои сомнения. – Вы говорите, что Спотсвуд виновен. И все же мы имеем неопровержимые доказательства, что через пять минут после того, как он вышел из квартиры, девушка закричала и позвала на помощь. Он стоял возле телефонного щита и вместе с Джессапом подошел к двери, где имел с ней короткий разговор. Она, несомненно, была тогда жива. Затем он вышел через парадный вход, сел в такси и уехал. Через пятнадцать минут судья Редферн увидел, как он выводит из такси перед клубом – почти в сорока кварталах от дома Оделл! Добраться до клуба в меньшее время для него было невозможно. Более того, мы имеем показания шофера. Спотсвуд просто не имел ни возможности, ни времени совершить убийство между без двадцати двенадцать и без десяти двенадцать, когда он встретился с судьей Редферном. И вспомните, что он играл здесь, в клубе до трех часов ночи, в то время как совершалось убийство.
Маркхэм яростно затряс головой.
– Ванс, человек не может обойти эти факты. Они твердо установлены и они отвергают виновность Спотсвуда так же решительно, как если бы в ту ночь он был на Северном полюсе.
Ванс был непоколебим.
– Я согласен со всем, что вы сказали, – заявил он. – Но, как я утверждал и раньше, когда материальные и психологические факты вступают в конфликт, то материальные факты ложны. В данном случае они, может быть, не ложны, но они обманчивы.
– Очень хорошо! – Это было уже слишком для нервов Маркхэма. – Покажите мне, как Спотсвуд мог задушить девушку и разгромить квартиру, и я прикажу Хэсу арестовать его.
– Очень жаль, но, клянусь вам, что я не могу этого сделать, – дружески заверил его Ванс. – Всезнание мне чуждо. Но я уже сделал все, чтобы указать вам преступника. Я никогда не обещал вам разъяснить его технику, знаете ли.
– Ах вот как! Вашей хваленой проницательности хватает только на это. Ну что ж, с данного момента – я прокурор высших психологических наук, и я торжественно заявляю, что девицу Оделл убил доктор Крипмен. Правда, Крипмен умер, но этот факт не мешает моим новоизобретенным способам дедукции. Природа Крипмена, видите ли, целиком совпадала со всеми признаками убийства. Завтра я подам заявку на эксгумацию.
Ванс посмотрел на него с шутливым укором и вздохнул.
– Я чувствую, что мой гений будет признан посмертно. В настоящее время я выношу нападки толпы с твердым сердцем. Моя голова окровавлена, но не склонена.
Он взглянул на часы и как будто что-то вспомнил.
– Маркхэм, – сказал он, – у меня в три часа концерт, – у нас час времени еще в запасе. Я хочу еще раз взглянуть на эту квартиру. Трюк Спотсвуда – а я более чем уверен, что это трюк, – был разыгран там; и если суждено когда-нибудь найти объяснение, мы должны искать его на месте событий.
Мне показалось, что Маркхэм, несмотря на свое энергичное отрицание виновности Спотсвуда, не был полностью убежден. Поэтому я не удивился, когда он, почти не протестуя, принял предложение Ванса еще раз побывать в квартире Оделл.
ГЛАВА 29
«АНДАНТЕ» БЕТХОВЕНА
(вторник, 18 сентября, 2 ч. дня)
Через полчаса мы снова входили в главный холл небольшого дома на 71-й улице. Спайвли, как обычно, дежурил у щита. В общей приемной, под лестницей в кресле растянулся полицейский с сигаретой во рту. Увидев прокурора, он вскочил.
– Когда вы собираетесь докопаться до конца, мистер Маркхэм? – спросил он. – Это дежурство подрывает мое здоровье.
– Надеюсь, что очень скоро, – сообщил ему Маркхэм. – Были еще какие-нибудь посетители?
– Никого, сэр. – Он подавил зевок.
– Дайте нам ключ от квартиры. Вы были внутри?
– Нет, сэр, было приказано оставаться снаружи.
Мы прошли в гостиную убитой. Занавески были все еще подняты, и солнце заливало комнату. Ничто не было тронуто с места, даже перевернутые стулья не были поставлены. Маркхэм отошел к окну, заложив руки за спину, подавленно наблюдая всю сцену. В нем росла растерянность, и он следил за Вансом с циничной усмешкой, явно деланной. Ванс, закурив сигарету, начал обследовать обе комнаты, внимательно разглядывая каждый предмет. Наконец, он вошел в ванную комнату и оставался там несколько минут. Когда он вышел, у него было полотенце с темными пятнами.
– Это Скил уничтожил свои отпечатки пальцев, – сказал он, бросая полотенце на постель.
– Чудовищно! – воскликнул Маркхэм. – Это, конечно, изобличает Спотсвуда!
– Ну, вовсе нет. Но это подкрепляет мою теорию.
Он подошел к туалетному столику и уставился на крошечный серебряный пульвелизатор.
– Леди употребляла «Шипр», – пробормотал он. – Почему они все такие однообразные?
– А чем это подтверждает вашу теорию?
– Дорогой Маркхэм, я растворяюсь в атмосфере. Моя душа настраивается на созвучие с вибрацией квартиры. Дайте ей спокойно настроиться. Мне в любой миг может быть какое-нибудь видение.
Он продолжал кружить по квартире, затем вышел в главный холл и остановился, придерживая дверь ногой и оглядываясь с напряженным вниманием. Вернувшись в гостиную, он сел на край стола красного дерева и предался мрачным размышлениям. Через несколько минут он сардонически ухмыльнулся в сторону Маркхэма.
– Ну, я скажу вам! Это проблема!
– Я так и думал, – язвительно отозвался Маркхэм, – что вы рано или поздно пересмотрите свои выводы в отношении Спотсвуда.
Ванс глядел в потолок.
– Вы чертовски неподатливы, знаете ли. Вот я стараюсь извлечь вас из дьявольски неприятного положения, а вы ограничиваетесь едкими замечаниями, рассчитывая угасить мой юношеский пыл.
Маркхэм отошел от окна и сел на ручку дивана, лицом к Вансу. Его взгляд был озабочен.
– Ванс, не поймите меня превратно, Спотсвуд ничего для меня не значит. Если это сделал он, то я хотел бы знать как. Пока это дело не окончено, меня безбожно терзают газеты. Не в моих интересах вам мешать. Но ваше заключение насчет Спотсвуда немыслимо. Тут слишком много противоречивого.
– Вот в этом-то и дело! Факты уж слишком противоречат. Они слишком хорошо совпадают, они почти так же совершенны, как формы статуи Микеланджело. Видите ли, они слишком хорошо скоординированы, чтобы быть просто случайным стечением обстоятельств. Они тщательно обдуманы.
Маркхэм поднялся и медленно вернулся к окну, уставившись на маленький дворик.
– Если бы я смог допустить вашу предпосылку, что девушку убил Спотсвуд, – сказал он, – я бы согласился с вашим силлогизмом. Но я не могу уличить человека на том основании, что его защита слишком совершенна.
– Нам нужно вдохновение, Маркхэм. – Ванс снова заходил по комнате. – Что меня действительно бесит, так это то, что меня перехитрили. И кто – фабрикант автомобильных частей! Это самое унизительное!
Он сел за рояль и заиграл начало первого каприччио Брамса.
– Нужна настройка, – пробормотал он; подойдя к булевскому бюро, он провел пальцем по отделке. – Неплохо, – сказал он, – но чуть вычурно. Впрочем, тетка усопшей выручит за это неплохую сумму. – Он взглянул на жирандоль сбоку от бюро… – Довольно мило, если бы только восковые свечи не были заменены здесь современными лампочками матового стекла… – Он задержался перед маленькими часами на камине. – Имбирный пряник. Уверен, что время они показывают отвратительно. Подойдя к письменному столу, он окинул его критическим взглядом. – Имитация французского Возрождения. Но довольно изящно, а? – Затем его взгляд упал на корзину бумаг, и он приподнял ее. Запустив в нее руку, он достал оттуда кусок смятой оберточной бумаги, о которой уже говорил вчера.
– В это, без сомнения, была завернута последняя покупка леди, – заявил он. – Очень трогательно. Вас не трогают такие вещи, Маркхэм? Во всяком случае, красивая бечевка, которой она была перевязана, оказалась божьим даром для Скила. Какая же безделушка проложила путь к бегству франта Тони? – Он развернул бумагу и обнаружил оторванный край мятой картонки и большой темно-коричневый конверт. – Ах, вот как! Пластинки. – Он оглядел квартиру. – Но где же леди хранила патефон?
– В передней, – отозвался, не оборачиваясь, Маркхэм. Он знал, что болтовня Ванса была только внешним отражением серьезного раздумья, и он ожидал так терпеливо, как только мог.
Ванс неторопливо прошел через стеклянную дверь в маленькую переднюю и встал, глядя на гиппендейловский фонограф, стоявший у стены. Он был покрыт куском парчи, поверх которой стояла ваза из полированной бронзы.
– Не очень-то это похоже на фонограф, – сказал он. – А почему парча? – Он тщательно исследовал ее. – Так называемая анатолийская… Не очень дорогая… Интересно, каковы были музыкальные вкусы леди? Виктор Герберт, конечно. – Он откинул парчу на крышке и поднял ее. На фонографе уже была пластинка. Ванс нагнулся и поглядел на нее. – Ого! «Анданте» из бетховенской симфонии си-минор! – радостно воскликнул он. – Вы знаете, конечно, это, Маркхэм. Лучшее анданте из когда-либо созданных. – Он завел фонограф. – Я думаю, немного хорошей музыки нам не повредит, а?
Маркхэм не обратил на это внимания, он все еще удрученно смотрел в окно. Ванс поставил пластинку, опустил на нее иглу и вернулся в гостиную. Он стоял, глядя на диван, сосредоточившись на своих мыслях. Я сидел в кресле у двери, ожидая музыки. Все это действовало на нервы, и я чувствовал себя возбужденным. Прошла минута или две, но единственным звуком, раздавшимся из фонографа, был слабый шорох. Ванс обернулся с легким недоумением и направился обратно к фонографу. Тщательно проверив, он еще раз включил его. Но, хотя он прождал несколько минут, музыки не было.
– Вот это да! Чертовски любопытно, знаете ли, – проворчал он, меняя иголку и снова заводя фонограф.
Маркхэм уже отошел от окна и стоял, наблюдая за ним с добродушной улыбкой. Пластинка на фонографе вращалась, и игла описывала свои концентрические окружности, но аппарат упорно отказывался играть. Ванс, опершись на него обеими руками, наклонился вперед, устремив взгляд, полный любопытства и замешательства, на вращающуюся пластинку.
– Вероятно, сломана мембрана, – сказал он. – Дурацкие машинки.
– Мне кажется, – язвительно заявил Маркхэм, – что вся трудность заключается в вашем патрицианском невежестве и незнании такого вульгарного и демократического механизма. – Разрешите-ка мне помочь вам. – Он подошел к Вансу, а я стоял позади него, с любопытством глядя через его плечо. Казалось, все было в порядке, и игла уже почти подошла к самому краю пластинки. Но слышался только тихий шорох. Маркхэм протянул руку, чтобы поднять мембрану. Но его движению не суждено было завершиться.
В эту минуту маленькая квартира огласилась трижды повторенным воплем, сопровождаемым криком о помощи. У меня по телу пробежал озноб, и я почувствовал, как волосы зашевелились на голове. После короткой паузы, во время которой мы не в состоянии были вымолвить ни слова, тот же женский голос громко и отчетливо произнес «Нет, ничего не случилось. Извините. Все в порядке… Пожалуйста поезжайте домой и не волнуйтесь».
Иголка дошла до конца пластинки. Послышалось легкое щелканье, и мотор автоматически выключился… Почти ужасающая тишина последовала за этим; она была нарушена сардоническим смехом Ванса.
– Ну, что же, старина, – лениво заметил Ванс, неторопливо возвращаясь в гостиную, – вот вам ваши неоспоримые факты.
В дверь громко постучали и затем показалось встревоженное лицо дежурившего у двери полицейского.
– Все в порядке, – хрипло успокоил его Маркхэм. – Я позову вас, когда вы понадобитесь.
Ванс лег на тахту и достал сигарету. Закурив, он заложил руки за голову и вытянул ноги, как человек, в котором внезапно ослабло огромное физическое напряжение.
– Господи помилуй, Маркхэм, – протянул он, – мы были детьми в лесу. Неопровержимое доказательство – подумать только! Если закон допускает это, как говорит мистер Бамль, то закон – осел, идиот. Маркхэм, я краснею при таком признании, но это мы с вами были ослами.
Маркхэм, потрясенный, стоял у аппарата, не сводя глаз с пластинки. Наконец он вошел в комнату и устало рухнул в кресло.
– Эти ваши драгоценные факты! – продолжал Ванс. – Если в них как следует покопаться, что от них останется? Спотсвуд приготовил запись для фонографа – страшно просто. Сейчас все этим занимаются.
– Да. Он говорил, что у него дома на Лонг-Айленде есть мастерская, где он иногда работает.
– Это, несомненно, облегчало дело. Голос на пластинке просто-напросто его собственный, поднятый до фальцета – это лучше, чем женский, потому что он сильнее и резче. Что касается наклейки, то он просто содрал ее с обычной пластинки и наклеил на свою. В эту ночь он принес Оделл несколько новых пластинок и спрятал свою между ними. После театра он разыграл свою жуткую маленькую драму и затем аккуратно удалился со сцены, чтобы полиция подумала, что представление устроил настоящий грабитель. Но перед уходом он поставил пластинку и запустил ее. Парчу и бронзовую вазу он поставил на фонограф, чтобы создать впечатление, что им редко пользовались. И ему это удалось, потому что никто и не подумал в него заглянуть. Зачем? Потом он попросил Джессапа вызвать такси – все совершенно естественно. Пока он ждал такси, игла дошла до записи криков. Они были хорошо слышны: ночью звуки разносятся отчетливо. Больше того, проходя через деревянную дверь, они теряли свой фонографический тембр.
– Но синхронность его вопросов и ответов на пластинке?
– Это проще всего. Помните, Джессап говорил нам, что Спотсвуд стоял, положив одну руку на щит, когда послышались крики. Он просто следил за своими часами. В тот момент, когда он услышал вопль, он начал отсчитывать промежутки времени и задал воображаемой леди вопрос, как раз вовремя, чтобы получить ответ пластинки. Все было рассчитано заранее; он, несомненно, все проверил в своей лаборатории. Но тут все чертовски просто. Пластинка большая, около двенадцати дюймов диаметром, чтобы игла прошла ее до конца, требуется около пяти минут. Записав крики в конце, он обеспечил себя временем, чтобы выйти вызвать такси. Когда машина, наконец, подошла, он поехал прямо в Стюйвезент-клуб, где встретился с судьей Редферном и до трех часов играл в покер. Если бы он не повстречал судью, то, несомненно, заставил бы кого-нибудь еще запомнить его приезд и тем обеспечил бы себе алиби.
Маркхэм мрачно покачал головой.
– Милосердный господь. Неудивительно, что при каждой малейшей возможности он докучал меня просьбами позволить ему снова увидеть эту квартиру. Такая улика, как эта пластинка, должно быть, не давала ему спать по ночам. – Маркхэм мрачно покачал головой.
– Нет, мне кажется, что если бы я не нашел ее, то он сумел бы стать ее обладателем, как только караул у двери был бы снят. Конечно, его раздражало, что доступ в квартиру был неожиданно закрыт, но не думаю, чтобы его это очень беспокоило. Едва тетка Канарейки вступила бы во владение вещами, он очутился бы тут как тут и сравнительно легко завладел бы пластинками. Конечно, даже выкрав пластинку, он не уменьшал риска, но Спотсвуд не из тех, кто отступает перед таким риском. Нет, тут все было продумано почти с научной тщательностью. Его подвел простой случай.
– А Скил?
Это было еще одно несчастное обстоятельство. Когда в одиннадцать Спотсвуд и его дама вернулись, он притаился в шкафу. Он видел, как Спотсвуд душил свою любовницу и приводил в беспорядок квартиру. Потом, когда Спотсвуд ушел, он вылез из своего убежища. Вероятно, он смотрел на девушку, когда из фонографа раздались эти леденящие кровь вопли… Бог мой! Вообразите. Каково в холодном поту смотреть на убитую женщину и вдруг услышать за спиной пронзительные крики! Это было слишком даже для закаленного Тони. Не удивляюсь, что он забыл всякую осторожность и оперся о стол… А затем сквозь дверь раздался голос Спотсвуда и ответ с пластинки. Это, должно быть, изумило Скила. Вероятно, ему на мгновение показалось, что он теряет рассудок. Но очень скоро до него дошло значение происходящего, и я вижу воочию, как он ухмыляется про себя. Он, конечно, знал, кто был убийца – непохоже на него, чтобы он не выяснил, кто были поклонники Канарейки. И вот прямо к его ногам, как манна небесная, сваливается самая замечательная возможность шантажировать, о чем только может мечтать такой юный джентльмен. Он, без сомнения, предался розовым мечтам о жизни в довольстве за счет Спотсвуда. Когда через несколько минут позвонил Кливер, то он просто сказал, что леди нет дома, а затем принялся обдумывать свой собственный уход.
– Не понимаю, почему он не взял пластинку с собой?
– Унести с места преступления неопровержимую улику? Плохая стратегия, Маркхэм. Если бы он сам предоставил потом пластинку, Спотсвуд мог бы просто отрицать, что знает что-либо о ней, и обвинить шантажиста в выдумке. О, нет. В плане Скила было оставить пластинку на месте и запросить сразу же со Спотсвуда огромную сумму. Я думаю, что он так и сделал. Спотсвуд, несомненно, дал ему кое-что вперед, а остальное пообещал после, надеясь за это время раздобыть пластинку. Когда он отказался платить, Скил позвонил вам и угрожал все рассказать, чтобы пришпорить Спотсвуда… Ну что ж, его звонок подействовал, но не так, как он надеялся. Вероятно, Спотсвуд назначил ему свидание ночью в прошлую субботу, обещая отдать деньги, а вместо этого задушил парня… Совершенно в соответствии с его натурой, знаете ли. Решительный парень этот Спотсвуд.
– Все это поразительно.
– Ну, я бы этого не сказал. Спотсвуду предстояло выполнить неприятную задачу, и он подошел к этому холодно, логически, как деловой человек. Он решил, что его маленькая Канарейка должна умереть ради его душевного спокойствия; она, вероятно, сделалась очень надоедливой. Он приговорил к смерти даму – как судья выносит приговор заключенному – а затем начал создавать себе алиби. Будучи склонен к механике, он и алиби себе создал механическое. Избранный им девиз был краток и достаточно ясен – никакой сложности и запутанности. Таков был и его механизм. И все бы удалось, если бы не то, что страховые компании называют благочестиво божьим вмешательством. Никто не может предвидеть случайностей, Маркхэм; они не были бы случайностями, если бы кто-нибудь смог это сделать. Но Спотсвуд, несомненно, принял все возможные для человека меры предосторожности. Ему и в голову не могло придти, что вы пресечете все возможности проникнуть в квартиру, так же, как он не мог предвидеть моих музыкальных вкусов или того, что я буду искать утешения в музыке. Далее, навещая даму, ни один гость не предполагает, что другой прячется в стенном шкафу… В конце концов беднягу погубило то, что удача изменила ему.
– Вы забываете о жестокости убийства, – холодно заметил Маркхэм.
– Не будьте таким моралистом, старина. Все мы убийцы в душе; человек, который никогда не чувствовал в душе страстного желания убить кого-нибудь, лишен эмоций. Вы думаете, что среднего человека от убийства удерживает этика или богобоязненность. Бог мой! Нет! Это недостаток смелости. Боязнь, что замучает совесть. Посмотрите, с каким восторгом люди приговаривают себе подобных к смерти, а потом смакуют это в газетах. Нации по малейшему поводу объявляют друг другу войны, чтобы с безопасностью утолить свою жажду крови. Спотсвуд просто животное со смелыми убеждениями.
– Общество, к несчастью, еще не созрело для такой нигилистической философии, – сказал Маркхэм. – И в данный промежуток времени человеческая жизнь должна охраняться. – Он решительно встал и, подойдя к телефону, вызвал Хэса. – Сержант, – сказал он, – захватите чистый бланк ордера на арест и немедленно приезжайте ко мне в Стюйвезент-клуб. Возьмите с собой человека, нужно будет произвести арест.
– Наконец-то закон нашел улику по сердцу, – заговорил лениво Ванс, натягивая свое пальто и беря шляпу и трость. – Какой гротеск – эта ваша законная процедура, Маркхэм! Научное познание, психологические факты – ничего не значат для вас, ученых Солонов. Но пластинка с записью – ага! Здесь есть что-то убедительное.
Выходя, Маркхэм обратился к полицейскому, стоящему на страже.
– Ни при каких условиях, – сказал он, – не впускайте в квартиру никого, пока я не вернусь, – пусть даже с письменным разрешением.
Сев в такси, он велел шоферу ехать в клуб.
– Так, газетам нужно действие, да? Ну, хорошо, кажется, они его получат… Вы помогли мне выбраться из проклятой дыры, старина…
Говоря это, он смотрел на Ванса. И его взгляд выражал благодарность, неописуемую словами.
– Когда вы собираетесь докопаться до конца, мистер Маркхэм? – спросил он. – Это дежурство подрывает мое здоровье.
– Надеюсь, что очень скоро, – сообщил ему Маркхэм. – Были еще какие-нибудь посетители?
– Никого, сэр. – Он подавил зевок.
– Дайте нам ключ от квартиры. Вы были внутри?
– Нет, сэр, было приказано оставаться снаружи.
Мы прошли в гостиную убитой. Занавески были все еще подняты, и солнце заливало комнату. Ничто не было тронуто с места, даже перевернутые стулья не были поставлены. Маркхэм отошел к окну, заложив руки за спину, подавленно наблюдая всю сцену. В нем росла растерянность, и он следил за Вансом с циничной усмешкой, явно деланной. Ванс, закурив сигарету, начал обследовать обе комнаты, внимательно разглядывая каждый предмет. Наконец, он вошел в ванную комнату и оставался там несколько минут. Когда он вышел, у него было полотенце с темными пятнами.
– Это Скил уничтожил свои отпечатки пальцев, – сказал он, бросая полотенце на постель.
– Чудовищно! – воскликнул Маркхэм. – Это, конечно, изобличает Спотсвуда!
– Ну, вовсе нет. Но это подкрепляет мою теорию.
Он подошел к туалетному столику и уставился на крошечный серебряный пульвелизатор.
– Леди употребляла «Шипр», – пробормотал он. – Почему они все такие однообразные?
– А чем это подтверждает вашу теорию?
– Дорогой Маркхэм, я растворяюсь в атмосфере. Моя душа настраивается на созвучие с вибрацией квартиры. Дайте ей спокойно настроиться. Мне в любой миг может быть какое-нибудь видение.
Он продолжал кружить по квартире, затем вышел в главный холл и остановился, придерживая дверь ногой и оглядываясь с напряженным вниманием. Вернувшись в гостиную, он сел на край стола красного дерева и предался мрачным размышлениям. Через несколько минут он сардонически ухмыльнулся в сторону Маркхэма.
– Ну, я скажу вам! Это проблема!
– Я так и думал, – язвительно отозвался Маркхэм, – что вы рано или поздно пересмотрите свои выводы в отношении Спотсвуда.
Ванс глядел в потолок.
– Вы чертовски неподатливы, знаете ли. Вот я стараюсь извлечь вас из дьявольски неприятного положения, а вы ограничиваетесь едкими замечаниями, рассчитывая угасить мой юношеский пыл.
Маркхэм отошел от окна и сел на ручку дивана, лицом к Вансу. Его взгляд был озабочен.
– Ванс, не поймите меня превратно, Спотсвуд ничего для меня не значит. Если это сделал он, то я хотел бы знать как. Пока это дело не окончено, меня безбожно терзают газеты. Не в моих интересах вам мешать. Но ваше заключение насчет Спотсвуда немыслимо. Тут слишком много противоречивого.
– Вот в этом-то и дело! Факты уж слишком противоречат. Они слишком хорошо совпадают, они почти так же совершенны, как формы статуи Микеланджело. Видите ли, они слишком хорошо скоординированы, чтобы быть просто случайным стечением обстоятельств. Они тщательно обдуманы.
Маркхэм поднялся и медленно вернулся к окну, уставившись на маленький дворик.
– Если бы я смог допустить вашу предпосылку, что девушку убил Спотсвуд, – сказал он, – я бы согласился с вашим силлогизмом. Но я не могу уличить человека на том основании, что его защита слишком совершенна.
– Нам нужно вдохновение, Маркхэм. – Ванс снова заходил по комнате. – Что меня действительно бесит, так это то, что меня перехитрили. И кто – фабрикант автомобильных частей! Это самое унизительное!
Он сел за рояль и заиграл начало первого каприччио Брамса.
– Нужна настройка, – пробормотал он; подойдя к булевскому бюро, он провел пальцем по отделке. – Неплохо, – сказал он, – но чуть вычурно. Впрочем, тетка усопшей выручит за это неплохую сумму. – Он взглянул на жирандоль сбоку от бюро… – Довольно мило, если бы только восковые свечи не были заменены здесь современными лампочками матового стекла… – Он задержался перед маленькими часами на камине. – Имбирный пряник. Уверен, что время они показывают отвратительно. Подойдя к письменному столу, он окинул его критическим взглядом. – Имитация французского Возрождения. Но довольно изящно, а? – Затем его взгляд упал на корзину бумаг, и он приподнял ее. Запустив в нее руку, он достал оттуда кусок смятой оберточной бумаги, о которой уже говорил вчера.
– В это, без сомнения, была завернута последняя покупка леди, – заявил он. – Очень трогательно. Вас не трогают такие вещи, Маркхэм? Во всяком случае, красивая бечевка, которой она была перевязана, оказалась божьим даром для Скила. Какая же безделушка проложила путь к бегству франта Тони? – Он развернул бумагу и обнаружил оторванный край мятой картонки и большой темно-коричневый конверт. – Ах, вот как! Пластинки. – Он оглядел квартиру. – Но где же леди хранила патефон?
– В передней, – отозвался, не оборачиваясь, Маркхэм. Он знал, что болтовня Ванса была только внешним отражением серьезного раздумья, и он ожидал так терпеливо, как только мог.
Ванс неторопливо прошел через стеклянную дверь в маленькую переднюю и встал, глядя на гиппендейловский фонограф, стоявший у стены. Он был покрыт куском парчи, поверх которой стояла ваза из полированной бронзы.
– Не очень-то это похоже на фонограф, – сказал он. – А почему парча? – Он тщательно исследовал ее. – Так называемая анатолийская… Не очень дорогая… Интересно, каковы были музыкальные вкусы леди? Виктор Герберт, конечно. – Он откинул парчу на крышке и поднял ее. На фонографе уже была пластинка. Ванс нагнулся и поглядел на нее. – Ого! «Анданте» из бетховенской симфонии си-минор! – радостно воскликнул он. – Вы знаете, конечно, это, Маркхэм. Лучшее анданте из когда-либо созданных. – Он завел фонограф. – Я думаю, немного хорошей музыки нам не повредит, а?
Маркхэм не обратил на это внимания, он все еще удрученно смотрел в окно. Ванс поставил пластинку, опустил на нее иглу и вернулся в гостиную. Он стоял, глядя на диван, сосредоточившись на своих мыслях. Я сидел в кресле у двери, ожидая музыки. Все это действовало на нервы, и я чувствовал себя возбужденным. Прошла минута или две, но единственным звуком, раздавшимся из фонографа, был слабый шорох. Ванс обернулся с легким недоумением и направился обратно к фонографу. Тщательно проверив, он еще раз включил его. Но, хотя он прождал несколько минут, музыки не было.
– Вот это да! Чертовски любопытно, знаете ли, – проворчал он, меняя иголку и снова заводя фонограф.
Маркхэм уже отошел от окна и стоял, наблюдая за ним с добродушной улыбкой. Пластинка на фонографе вращалась, и игла описывала свои концентрические окружности, но аппарат упорно отказывался играть. Ванс, опершись на него обеими руками, наклонился вперед, устремив взгляд, полный любопытства и замешательства, на вращающуюся пластинку.
– Вероятно, сломана мембрана, – сказал он. – Дурацкие машинки.
– Мне кажется, – язвительно заявил Маркхэм, – что вся трудность заключается в вашем патрицианском невежестве и незнании такого вульгарного и демократического механизма. – Разрешите-ка мне помочь вам. – Он подошел к Вансу, а я стоял позади него, с любопытством глядя через его плечо. Казалось, все было в порядке, и игла уже почти подошла к самому краю пластинки. Но слышался только тихий шорох. Маркхэм протянул руку, чтобы поднять мембрану. Но его движению не суждено было завершиться.
В эту минуту маленькая квартира огласилась трижды повторенным воплем, сопровождаемым криком о помощи. У меня по телу пробежал озноб, и я почувствовал, как волосы зашевелились на голове. После короткой паузы, во время которой мы не в состоянии были вымолвить ни слова, тот же женский голос громко и отчетливо произнес «Нет, ничего не случилось. Извините. Все в порядке… Пожалуйста поезжайте домой и не волнуйтесь».
Иголка дошла до конца пластинки. Послышалось легкое щелканье, и мотор автоматически выключился… Почти ужасающая тишина последовала за этим; она была нарушена сардоническим смехом Ванса.
– Ну, что же, старина, – лениво заметил Ванс, неторопливо возвращаясь в гостиную, – вот вам ваши неоспоримые факты.
В дверь громко постучали и затем показалось встревоженное лицо дежурившего у двери полицейского.
– Все в порядке, – хрипло успокоил его Маркхэм. – Я позову вас, когда вы понадобитесь.
Ванс лег на тахту и достал сигарету. Закурив, он заложил руки за голову и вытянул ноги, как человек, в котором внезапно ослабло огромное физическое напряжение.
– Господи помилуй, Маркхэм, – протянул он, – мы были детьми в лесу. Неопровержимое доказательство – подумать только! Если закон допускает это, как говорит мистер Бамль, то закон – осел, идиот. Маркхэм, я краснею при таком признании, но это мы с вами были ослами.
Маркхэм, потрясенный, стоял у аппарата, не сводя глаз с пластинки. Наконец он вошел в комнату и устало рухнул в кресло.
– Эти ваши драгоценные факты! – продолжал Ванс. – Если в них как следует покопаться, что от них останется? Спотсвуд приготовил запись для фонографа – страшно просто. Сейчас все этим занимаются.
– Да. Он говорил, что у него дома на Лонг-Айленде есть мастерская, где он иногда работает.
– Это, несомненно, облегчало дело. Голос на пластинке просто-напросто его собственный, поднятый до фальцета – это лучше, чем женский, потому что он сильнее и резче. Что касается наклейки, то он просто содрал ее с обычной пластинки и наклеил на свою. В эту ночь он принес Оделл несколько новых пластинок и спрятал свою между ними. После театра он разыграл свою жуткую маленькую драму и затем аккуратно удалился со сцены, чтобы полиция подумала, что представление устроил настоящий грабитель. Но перед уходом он поставил пластинку и запустил ее. Парчу и бронзовую вазу он поставил на фонограф, чтобы создать впечатление, что им редко пользовались. И ему это удалось, потому что никто и не подумал в него заглянуть. Зачем? Потом он попросил Джессапа вызвать такси – все совершенно естественно. Пока он ждал такси, игла дошла до записи криков. Они были хорошо слышны: ночью звуки разносятся отчетливо. Больше того, проходя через деревянную дверь, они теряли свой фонографический тембр.
– Но синхронность его вопросов и ответов на пластинке?
– Это проще всего. Помните, Джессап говорил нам, что Спотсвуд стоял, положив одну руку на щит, когда послышались крики. Он просто следил за своими часами. В тот момент, когда он услышал вопль, он начал отсчитывать промежутки времени и задал воображаемой леди вопрос, как раз вовремя, чтобы получить ответ пластинки. Все было рассчитано заранее; он, несомненно, все проверил в своей лаборатории. Но тут все чертовски просто. Пластинка большая, около двенадцати дюймов диаметром, чтобы игла прошла ее до конца, требуется около пяти минут. Записав крики в конце, он обеспечил себя временем, чтобы выйти вызвать такси. Когда машина, наконец, подошла, он поехал прямо в Стюйвезент-клуб, где встретился с судьей Редферном и до трех часов играл в покер. Если бы он не повстречал судью, то, несомненно, заставил бы кого-нибудь еще запомнить его приезд и тем обеспечил бы себе алиби.
Маркхэм мрачно покачал головой.
– Милосердный господь. Неудивительно, что при каждой малейшей возможности он докучал меня просьбами позволить ему снова увидеть эту квартиру. Такая улика, как эта пластинка, должно быть, не давала ему спать по ночам. – Маркхэм мрачно покачал головой.
– Нет, мне кажется, что если бы я не нашел ее, то он сумел бы стать ее обладателем, как только караул у двери был бы снят. Конечно, его раздражало, что доступ в квартиру был неожиданно закрыт, но не думаю, чтобы его это очень беспокоило. Едва тетка Канарейки вступила бы во владение вещами, он очутился бы тут как тут и сравнительно легко завладел бы пластинками. Конечно, даже выкрав пластинку, он не уменьшал риска, но Спотсвуд не из тех, кто отступает перед таким риском. Нет, тут все было продумано почти с научной тщательностью. Его подвел простой случай.
– А Скил?
Это было еще одно несчастное обстоятельство. Когда в одиннадцать Спотсвуд и его дама вернулись, он притаился в шкафу. Он видел, как Спотсвуд душил свою любовницу и приводил в беспорядок квартиру. Потом, когда Спотсвуд ушел, он вылез из своего убежища. Вероятно, он смотрел на девушку, когда из фонографа раздались эти леденящие кровь вопли… Бог мой! Вообразите. Каково в холодном поту смотреть на убитую женщину и вдруг услышать за спиной пронзительные крики! Это было слишком даже для закаленного Тони. Не удивляюсь, что он забыл всякую осторожность и оперся о стол… А затем сквозь дверь раздался голос Спотсвуда и ответ с пластинки. Это, должно быть, изумило Скила. Вероятно, ему на мгновение показалось, что он теряет рассудок. Но очень скоро до него дошло значение происходящего, и я вижу воочию, как он ухмыляется про себя. Он, конечно, знал, кто был убийца – непохоже на него, чтобы он не выяснил, кто были поклонники Канарейки. И вот прямо к его ногам, как манна небесная, сваливается самая замечательная возможность шантажировать, о чем только может мечтать такой юный джентльмен. Он, без сомнения, предался розовым мечтам о жизни в довольстве за счет Спотсвуда. Когда через несколько минут позвонил Кливер, то он просто сказал, что леди нет дома, а затем принялся обдумывать свой собственный уход.
– Не понимаю, почему он не взял пластинку с собой?
– Унести с места преступления неопровержимую улику? Плохая стратегия, Маркхэм. Если бы он сам предоставил потом пластинку, Спотсвуд мог бы просто отрицать, что знает что-либо о ней, и обвинить шантажиста в выдумке. О, нет. В плане Скила было оставить пластинку на месте и запросить сразу же со Спотсвуда огромную сумму. Я думаю, что он так и сделал. Спотсвуд, несомненно, дал ему кое-что вперед, а остальное пообещал после, надеясь за это время раздобыть пластинку. Когда он отказался платить, Скил позвонил вам и угрожал все рассказать, чтобы пришпорить Спотсвуда… Ну что ж, его звонок подействовал, но не так, как он надеялся. Вероятно, Спотсвуд назначил ему свидание ночью в прошлую субботу, обещая отдать деньги, а вместо этого задушил парня… Совершенно в соответствии с его натурой, знаете ли. Решительный парень этот Спотсвуд.
– Все это поразительно.
– Ну, я бы этого не сказал. Спотсвуду предстояло выполнить неприятную задачу, и он подошел к этому холодно, логически, как деловой человек. Он решил, что его маленькая Канарейка должна умереть ради его душевного спокойствия; она, вероятно, сделалась очень надоедливой. Он приговорил к смерти даму – как судья выносит приговор заключенному – а затем начал создавать себе алиби. Будучи склонен к механике, он и алиби себе создал механическое. Избранный им девиз был краток и достаточно ясен – никакой сложности и запутанности. Таков был и его механизм. И все бы удалось, если бы не то, что страховые компании называют благочестиво божьим вмешательством. Никто не может предвидеть случайностей, Маркхэм; они не были бы случайностями, если бы кто-нибудь смог это сделать. Но Спотсвуд, несомненно, принял все возможные для человека меры предосторожности. Ему и в голову не могло придти, что вы пресечете все возможности проникнуть в квартиру, так же, как он не мог предвидеть моих музыкальных вкусов или того, что я буду искать утешения в музыке. Далее, навещая даму, ни один гость не предполагает, что другой прячется в стенном шкафу… В конце концов беднягу погубило то, что удача изменила ему.
– Вы забываете о жестокости убийства, – холодно заметил Маркхэм.
– Не будьте таким моралистом, старина. Все мы убийцы в душе; человек, который никогда не чувствовал в душе страстного желания убить кого-нибудь, лишен эмоций. Вы думаете, что среднего человека от убийства удерживает этика или богобоязненность. Бог мой! Нет! Это недостаток смелости. Боязнь, что замучает совесть. Посмотрите, с каким восторгом люди приговаривают себе подобных к смерти, а потом смакуют это в газетах. Нации по малейшему поводу объявляют друг другу войны, чтобы с безопасностью утолить свою жажду крови. Спотсвуд просто животное со смелыми убеждениями.
– Общество, к несчастью, еще не созрело для такой нигилистической философии, – сказал Маркхэм. – И в данный промежуток времени человеческая жизнь должна охраняться. – Он решительно встал и, подойдя к телефону, вызвал Хэса. – Сержант, – сказал он, – захватите чистый бланк ордера на арест и немедленно приезжайте ко мне в Стюйвезент-клуб. Возьмите с собой человека, нужно будет произвести арест.
– Наконец-то закон нашел улику по сердцу, – заговорил лениво Ванс, натягивая свое пальто и беря шляпу и трость. – Какой гротеск – эта ваша законная процедура, Маркхэм! Научное познание, психологические факты – ничего не значат для вас, ученых Солонов. Но пластинка с записью – ага! Здесь есть что-то убедительное.
Выходя, Маркхэм обратился к полицейскому, стоящему на страже.
– Ни при каких условиях, – сказал он, – не впускайте в квартиру никого, пока я не вернусь, – пусть даже с письменным разрешением.
Сев в такси, он велел шоферу ехать в клуб.
– Так, газетам нужно действие, да? Ну, хорошо, кажется, они его получат… Вы помогли мне выбраться из проклятой дыры, старина…
Говоря это, он смотрел на Ванса. И его взгляд выражал благодарность, неописуемую словами.
ГЛАВА 30
КОНЕЦ
(вторник, 18 сентября, 3 ч. 30 мин.)
Было ровно половина четвертого, когда мы вошли в круглый холл Стюйвезент-клуба. Маркхэм сразу послал за управляющим и несколько минут разговаривал с ним о чем-то. Затем управляющий поспешно ушел и вернулся минут через десять.
– Мистер Спотсвуд у себя в комнате, – сказал он, возвратившись, – я посылал наверх конторщика проверить свет. Он говорит, что джентльмен один, пишет за столом.
– А номер комнаты?
– 341. – Управляющий казался встревоженным. – Ничего не случилось, мистер Маркхэм? Шум…
– Шума не будет, – сухо прервал его Маркхэм. – Во всяком случае, это происшествие важнее всего вашего клуба.
– Какая нелепая точка зрения! – воскликнул Ванс, когда управляющий ушел. – Арест Спотсвуда – это такая ничтожность. Этот человек ведь не преступник, у него нет ничего общего с преступниками Ломброзо. Его можно назвать человеком, поступающим согласно определенной философии.
Маркхэм что-то проворчал в ответ. Он начал возбужденно ходить взад и вперед, устремив выжидательный взгляд на главный вход. Ванс нашел удобное кресло и расположился в нем с безмятежным спокойствием.
Через десять минут прибыли Хэс и Сниткин. Маркхэм сразу отвел их в нишу и кратко объяснил, в чем дело.
– Спотсвуд сейчас наверху, – сказал он. – Я хочу, чтобы арест был произведен как можно спокойнее.
– Спотсвуд? – повторил в изумлении Хэс. – Я не понимаю…
– Вам и не нужно пока понимать, – отрезал Маркхэм. – Всю ответственность за арест я беру на себя. Вас это устроит?
Хэс пожал плечами.
– Я в порядке… к вашим услугам, сэр. – Он недоумевающе покачал головой. – Но как же с Джессапом?
– Пусть посидит под замком. Это свидетель.
Мы поднялись на лифте на третий этаж. Комнаты Спотсвуда находились в конце холла. Маркхэм с мрачным лицом возглавлял шествие и указывал дорогу.
В ответ на его стук Спотсвуд открыл дверь и, любезно поздоровавшись, отступил, чтобы дать нам войти.
– Какие-нибудь новости? – спросил он, пододвигая стулья.
В этот момент он увидел при ярком свете лицо Маркхэма и сразу почувствовал, какова цель визита. Хотя выражение его лица не изменилось, я увидел, как он напрягся. Взгляд его холодных глаз медленно перемещался с лица Маркхэма к Хэсу и Сниткину. Затем Спотсвуд посмотрел на нас с Вансом, державшихся чуть позади других, и надменно кивнул. Никто ничего не произнес, и все же чувствовалось, что разыгрывается настоящая трагедия, и что актеры понимают все без слов.
– Мистер Спотсвуд у себя в комнате, – сказал он, возвратившись, – я посылал наверх конторщика проверить свет. Он говорит, что джентльмен один, пишет за столом.
– А номер комнаты?
– 341. – Управляющий казался встревоженным. – Ничего не случилось, мистер Маркхэм? Шум…
– Шума не будет, – сухо прервал его Маркхэм. – Во всяком случае, это происшествие важнее всего вашего клуба.
– Какая нелепая точка зрения! – воскликнул Ванс, когда управляющий ушел. – Арест Спотсвуда – это такая ничтожность. Этот человек ведь не преступник, у него нет ничего общего с преступниками Ломброзо. Его можно назвать человеком, поступающим согласно определенной философии.
Маркхэм что-то проворчал в ответ. Он начал возбужденно ходить взад и вперед, устремив выжидательный взгляд на главный вход. Ванс нашел удобное кресло и расположился в нем с безмятежным спокойствием.
Через десять минут прибыли Хэс и Сниткин. Маркхэм сразу отвел их в нишу и кратко объяснил, в чем дело.
– Спотсвуд сейчас наверху, – сказал он. – Я хочу, чтобы арест был произведен как можно спокойнее.
– Спотсвуд? – повторил в изумлении Хэс. – Я не понимаю…
– Вам и не нужно пока понимать, – отрезал Маркхэм. – Всю ответственность за арест я беру на себя. Вас это устроит?
Хэс пожал плечами.
– Я в порядке… к вашим услугам, сэр. – Он недоумевающе покачал головой. – Но как же с Джессапом?
– Пусть посидит под замком. Это свидетель.
Мы поднялись на лифте на третий этаж. Комнаты Спотсвуда находились в конце холла. Маркхэм с мрачным лицом возглавлял шествие и указывал дорогу.
В ответ на его стук Спотсвуд открыл дверь и, любезно поздоровавшись, отступил, чтобы дать нам войти.
– Какие-нибудь новости? – спросил он, пододвигая стулья.
В этот момент он увидел при ярком свете лицо Маркхэма и сразу почувствовал, какова цель визита. Хотя выражение его лица не изменилось, я увидел, как он напрягся. Взгляд его холодных глаз медленно перемещался с лица Маркхэма к Хэсу и Сниткину. Затем Спотсвуд посмотрел на нас с Вансом, державшихся чуть позади других, и надменно кивнул. Никто ничего не произнес, и все же чувствовалось, что разыгрывается настоящая трагедия, и что актеры понимают все без слов.