Страница:
Не является ли то, что заставляет людей добиваться силы и власти, ни чем иным как слабостью до которой их низводит власть? Тирана раздражают обязанности, которые навязывает ему покорность людей. Божественное освящение его власти над людьми стоит ему постоянного мифического самопожертвования, перманентной кротости перед Богом. Оставляя службу у Бога, он оставляет самим этим жестом свою службу народу, который в ином случае служил бы ему.
Vox populi, vox deiследует перевести так: «Чего хочет Бог, хочет народ». Раб недоволен если его покорность не компенсируется ему в обмен частичкой власти. Фактически, всякая покорность придаёт прав любой власти и нет такой власти, которая не досталась бы ценой какой–то покорности; именно поэтому некоторые так легко переносят, что ими правят. Власть повсюду осуществляется частично, на всех ступенях иерархической лестницы. Это оспариваемая повсеместность.
Роль – это потребление власти. Она находится в представительнойиерархии, т.е. в зрелище; наверху, внизу, посредине, но никогда снаружи. Будучи таковой она вводит в механизм культуры: это инициация. Роль является также медиумом обмена индивидуального самопожертвования, будучи таковой, она исполняет компенсирующуюфункцию. Будучи нишей для отчуждения, она стремится создать единство в поведении; и будучи таковой, она апеллирует к отождествлению.
2
Выражение «играть роль в обществе» демонстрирует в ограниченном смысле, что роль обладала значением, зарезервированным для ограниченного числа избранных. Римский раб, средневековый крепостной, сельскохозяйственный батрак, пролетарий, обезчеловеченный тринадцатью часами повседневной работы, все они не обладали ролью, или обладали ей в таком рудиментарном виде, что утончённые люди видели в них больше животных, чем людей. Фактически, существует нищета бытия вне нищеты зрелища. К XIX веку, представление о хорошем и плохом рабочем вульгаризовалось, как представление о господине и рабе пало в мифе о Христе. Оно вульгаризовалось ценой меньших усилий и меньшего значения, хотя Маркс и чёл его достойным своего осмеяния. Роль, так же как мифическое самопожертвование, стала более демократичной. Фальшь для всех или триумф социализма.
Вот, человек тридцати пяти лет. Каждое утро он заводит свою машину, входит в свой кабинет, перебирает папки, обедает в городе, играет в покер, снова перебирает папки, уходит с работы, выпивает пару «Рикаров», возвращается к себе, встречает свою жену, обнимает своих детей, ест стейк перед телевизором, идёт в постель, занимается любовью, засыпает. Кто довёл человеческую жизнь до этой жалкой последовательности клише? Журналист, полицейский, социолог, писатель–популист? Ничего подобного. Это он сам, этот человек, о котором я говорю, прилагает усилия к тому, чтобы разложить свой день на серию поз, избранных более или менее в соответствии с гаммой господствующих стереотипов. Утративший душу и тело в плену у соблазнов, представленных серией имиджей, он отнимает сам у себя истинное удовольствие ради заработка, ради карьеры, которая неоправдана страстью, ради разбодяженной радости, чересчур выставляемой напоказ для того, чтобы быть чем–то кроме фасада. Роли, принимаемые одна за другой, предоставляют ему щекотливое удовлетворение, когда ему удаётся верно следовать стереотипам. Он получает удовлетворение от хорошо исполненной роли со страстью отдаляясь от самого себя, отрицая себя, жертвуя собой.
Всемогущество мазохизма! Точно также как другие были графом Сандомирским, пфальцграфом Смирновым, маркграфом Торном, герцогом Курляндским, он наделяет персональным величием все типы водителей, работников, начальников, коллег, клиентов, соблазнителей, друзей, филателистов, супругов, отцов семейств, телезрителей, граждан… И всё же он не является этим механическим дебилом, этой аморфной куклой. На краткие моменты, его повседневная жизнь высвобождает энергию, которой, если она не интегрирована, не распространена и не растрачена в ролях, хватило бы на свержение вселенной выживания. Кто скажет, какова разрушительная сила страстной мечты, любовного удовольствия, зарождающегося желания, прилива симпатии? Эти моменты истинной жизни, каждый стремится к их спонтанному расширению вплоть до тех пор, когда они приводят к интегральности повседневной жизни, но обусловленность сводит большую часть людей до их поиска в обратном направлении, в бесчеловечных предлогах; лишь для того, чтобы утратить их навеки в тот момент, когда мы их достигаем.
* * *
Существует жизнь и смерть стереотипов. Некий образ соблазняет, служит моделью для тысяч индивидуальных ролей, затем распадается и исчезает в соответствии с законом потребления, устаревания и обновления. Гда общество зрелища находит новые стереотипы? В той сфере созидательности, которая не позволяет некоторым ролям соответствовать стареющему стереотипу (также, как обновляется язык в контакте с народными формами), в той сфере игры, которая преобразовывает роли.
В той мере, в какой роль соответствует стереотипу, она стремится заморозиться, принять статичный характер своего образца. У неё нет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего, потому что её время – время позыи, так сказать, паузы во времени. Это время сжатое в разорванном хронотопе (времени–пространстве, пр.пер.) власти (этой логике всегда соответствует то, что сила власти обретается в её объединённой силе реально разделять и ложно воссоединять). Оно основано на сравнении с кинематографическим имиджем, или ещё лучше с одним из своих элементов, с одной из своих предопределённых позиций, которые, будучи быстро и в большом количестве воспроизведёнными с минимальными различиями, являются основой плана. Воспроизведение здесь гарантировано ритмами рекламы и информации, способностью заставить говорить о роли; и её способности стать впоследствии стереотипом за один день (случаи с Бардо, Саган, Буффе, Джеймсом Дином…). Но, независимо от того, какой вес она приобретает в балансе господствующих мнений, роль обладает в первую очередь задачей адаптироваться к нормам общественной организации, интегрироваться в неодушевлённый мир вещей. Вот для чего нужны камеры скрытые повсюду, чтобы узнавать о банальном существовании, делать из сердца материал для колонки и вопрос красоты из волосков на теле. Превращая невезучего в любви парня в Тристана, старую кочергу в символ прошлого и домохозяйку в добрую фею кухни, зрелище, кормящееся повседневной жизнью намного опережает Поп Арт. Можно было предвидеть, что некоторые начнут моделировать себя на коллажах – в любом случае оплачиваемых – улыбающихся супругов, искалеченных детей и гениев бриколажа. Не остаётся ничего, кроме зрелища, достигающего критической точки, последнего перед началом реального присутствия повседневной жизни. Роли исполняются слишком близко к своему отрицанию. Обычный человек выполняет свою роль посредственно, неадаптированный человек отказывается от неё. В той мере, в какой распадается зрелищная организация, она вбирает в себя самые неблагополучные слои, питаясь своими собственными остатками. Певцы с фальшивящими голосами, бесталанные художники, несчастные лауреаты, пресные звёзды периодически возникают в информационном небе с частотой, определяемой их положением в иерархии.
Остаются неизлечимые, те, кто отказался от ролей, те, кто отработал теорию и практику этого отрицания. Несомненно, из этой неадаптированности к обществу зрелища возникнет новая поэзия реальной жизни, изобретение жизни вновь. Разве жить интенсивно не означает подрыв потока времени, утраченного в видимости? И разве жизнь не заключается в самых счастливых моментах настоящего, отрицающего ускоренное время власти, время утекающее ручьём пустых лет, время старения?
3
Отождествление. – Известен принцип теста Зонди. Когда пациенту предлагают выбрать из сорока восьми фотографий больных в состоянии пароксизмов кризиса лица, которые вызывают у него сострадание и отвращение, он каждый раз неизменно отдаёт своё предпочтение лицам, выражающим инстинкты, которые он принимает, отворачиваясь в то же время от носителей тех инстинктов, которые он подсознательно отвергает. Он определяет сам себя путём позитивного или негативного отождествления. В соответствии с его выбором, психиатр определяет инстинктивный профиль, для того, чтобы отпустить пациента или отправить его прохлаждаться в крематорий, известный под названием психбольницы.
Рассмотрим теперь императивы общества потребления, общества, в котором быть человеком означает потреблять; потреблять кока–колу, литературу, идеи, чувства, архитектуру, телевидение, власть. Продукты потребления, идеологии, стереотипы являются фотографиями ужасного теста Зонди, в котором каждый из нас должен принять участие, но не просто делая выбор, а посвящая себя чему–то на практике. Необходимость распродавать предметы, идеи, стиль поведения, подразумевает центр расшифровки, в котором некий тип инстинктивного профиля потребителей послужит исправлению выбора и созданию нового спроса, лучше приспособленного для товаров потребления. Можно считать, что изучение рынка, техник мотивации, зондирование общественного мнения, социологические анкеты, структурализм анархически входят в данный проект со всеми своими слабостями. Координация и рационализация несовершенны. Кибернетики позаботятся об этом, если мы отдадим им свою жизнь.
На первый взгляд, выбор «потребительного образа» кажется первостепенным. Хозяйка–которая–пользуется–моющим–средством–Омо отличается от хозяйки–которая–пользуется–моющим–средством–Суниль, это вопрос цифр прибыли. Точно также голосующий за демократов отличается от голосующего за республиканцев, коммунист от христианина. Но граница всё менее и менее различима. Зрелище непоследовательности начинает производить повышение стоимости нулевой точки стоимости. Вплоть до того, что отождествление не важно с чем начинает понемногу приобретать всё большую значимость, так же, как необходимость потреблять не важно что, становится более значимой нежели верность одной марке машины, идолу или политику. Существо дела, в конце концов, разве не состоит в том, что люди должны отчуждаться от своих собственных желаний и размещать их в зрелище, в контролируемой зоне? Хороший или плохой, честный или преступник, левый или правый, все эти формы мало значат постольку, поскольку выбирая их, ты утрачиваешь в них самого себя. Каждому Хрущёву свой Евтушенко, и общество сможет оградить себя от хулиганов. Одна лишь третья сила не отождествляет себя ни с чем, не противостоит ничему, не претендует на лидерство в революции. Она является силой подлинности, в которой каждый обнаруживает и узнаёт самого себя. Там, никто не решает за меня и от моего имени, там, лежит моя свобода и свобода всех.
* * *
Психическая болезнь не существует. Это просто удобная категория для того, чтобы рассортировать и изолировать случайности отождествления. То, чем власть не может править и что она не может убить, она обзывает помешательством. Сюда принадлежат экстремисты и мономаны роли. Сюда также принадлежит всё то, что смеётся над ролью и отвергает её. Их изолированность является также критерием, который выносит им приговор. Как только один генерал начинает отождествлять себя со всей Францией, в чём ему помогают миллионы избирателей, он сталкивается с оппозицией, которая всерьёз противостоит ему в этом. Разве не с тем же успехом Хёрбигер изобретал нацистскую физику; генерал Уокер и Барри Голдуотер противопоставляли высшего, белого, божественного и капиталистического человека низшему, чёрному, демоническому, коммунистическому человеку; Франко очищался и просил у Бога мудрости для того, чтобы угнетать Испанию, и во всём мире лидеры доказывали в отмороженном бреду, что человек является машиной для приказов? Отождествление порождает безумие, а не одиночество.
Роль – это самопародия, которая сопровождает нас повсюду и которая повсюду приводит нас к отсутствию. Но это ухоженное, приодетое, надушенное отсутствие. Параноики, шизофреники, садисты–убийцы не обладают признанной общественно полезной ролью (т.е. эти роли не распространяются под маркой власти так же, как роли мента, босса, военного), становясь полезными в специальных заведениях, психбольницах, тюрьмах, в особых музеях, от которых правительство получает двойную пользу, избавляясь от опасных конкурентов и обогащая зрелище негативных стереотипов. Плохие примеры и их показательное наказание придают пикантности зрелищу и охраняют его. Достаточно просто способствовать отождествлению и акцентировать изолированность, чтобы разрушить фальшивые различия между психическим отчуждением и отчуждением социальным.
На другом полюсе абсолютного отождествления существует определённый способ прокладывания между собой и ролью определённого расстояния, некой игровой зоны, являющейся истинным гнездом всех позиций восстающих против зрелищного порядка. Никогда нельзя полностью потеряться в роли. Даже обращённая вспять, воля к жизни сохраняет потенциал насилия, всегда готовый отклонить человека с избранных им путей. Верный лакей, отождествляющий себя с хозяином при определённом стечении обстоятельств может перерезать ему глотку. Наступает момент, когда его привилегия кусать как собака пробуждает в нём желание ушатать как человек. Дидро хорошо продемонстрировал этот момент в Племяннике Рамо, а сёстры Папен ещё лучше. Дело в том, что отождествление, как и любая бесчеловечность, коренится в человеческом. Аутентичная жизнь подпитывается аутентично прочувствованными желаниями. И отождествление с ролью наносит двойной удар: оно интегрирует игру метаморфоз, удовольствие от маскировки и блужданий повсюду во всех формах мира; оно присваивает старую страсть к лабиринтам, в которых теряешься для того, чтобы лучше обрести себя вновь, игру становления и превращений. Оно также интегрирует рефлекс идентичности, волю к обретению в других людях самой богатой и аутентичной части самого себя. Игра перестаёт быть игрой, подделывается, утрачивает выбор своих собственных правил. Поиск своей идентичности становится отождествлением.
Но перевернём перспективу. Психиатр смог написать: «Признание обществом ведёт личность к растрате своих сексуальных импульсов на культуру, что является лучшим средством защитить себя от них». Точнее, это означает, что роль обладает миссией поглощать жизненную энергию, сокращать эротическую силу путём её перманентной сублимации. Чем меньше эротической реальности, тем больше сексуальных форм в зрелище. Роль – Вильгельм Райх сказал бы «панцирь» — гарантирует неспособность получать удовольствие. В противоположность этому, удовольствие, радость жизни, оргазм разбивают панцирь, разбивают роль. Если бы человек захотел бы рассматривать мир не в перспективе власти, но в перспективе, в которой он сам является отправной точкой, он смог бы запросто различать те действия, которые его реально освобождают, наиболее аутентично прожитые моменты, подобные вспышкам молний в серых буднях ролей. Наблюдать роли в свете аутентичной реальной жизни, подвергать их рентгену если угодно, позволило бы обратить вложенную в неё энергию на извлечение истины из лжи. Эта работа является иногда индивидуальной, иногда коллективной. Одинаково отчуждающие, роли иногда не оказывают равного сопротивления. Гораздо легче спастись от роли соблазнителя, чем от роли мента, шефа, попа. Об этом стоило бы задуматься каждому.
4
Компенсация– Почему люди придают ролям ценность, иногда превышающую ценность их собственной жизни? На самом деле потому, что их жизнь не имеет стоимости, и это выражение, означает здесь в своей двойственности, что жизнь находится по ту сторону любой общественной оценки, любых ярлыков; а также то, что подобное богатство является, в отношении зрелища и его критериев, невыносимой нищетой. Для общества потребления, нищета является всем тем, что не относится к потреблению. Сведение человека до зрителя выдаётся за обогащение, со зрелищной точки зрения. Чем больше у него вещей и ролей, тем больше он есть; так постановляет организация видимости. Но с точки зрения реальной жизни, то, что ты зарабатываешь во власти, ты теряешь в своей аутентичной самореализации. То, что ты зарабатываешь в видимости, ты теряешь в бытии и становлении бытия.
Реальная жизнь также всегда предлагает сырой материал для социального контракта, плату за право на вход. Её приносят в жертву в то время, как компенсация обретается в блестящих аранжировках видимости. Чем более нищей становится повседневная жизнь, тем больше привлекательности приобретает иллюзия. И чем большее место в жизни занимает иллюзия, тем более нищей становится повседневная жизнь. Удалённая из своей среды обитания силой вмешательств, ограничений и лжи, реальная жизнь кажется настолько малоинтересной, что способы создания видимости полностью замещают её. Свою роль проживают лучше, чем свою жизнь. Компенсация придаёт привилегию веса в существующем положении вещей. Роль восполняет отсутствие: одновременно отсутствие жизни и отсутствие другой роли. Рабочий скрывает свою измотанность под местом в иерархии научной организации труда, а саму нищету этой роли под видимостью несравненно улучшенной модели №403. Но ценой каждой роли становится искалеченность (непомерный труд, отчуждение от удобств, выживание). Каждая роль заполняет подобно плохой затычке пустоту, оставленную изгнанием собственного «я» и истинной жизни. Удалите без колебаний эту затычку и останется лишь зияющая рана. Роль является заодно угрозой и защитой. Но угроза остаётся прочувствованной лишь в негативном смысле, она не существует официально. Официально существует угроза, когда рискует утеряться или потерять в цене роль, когда утрачивается честь или достоинство, когда, в соответствии с очень удачным выражением, теряешь лицо. И эта двойственность роли указывает моему разуму почему люди так цепляются за неё, почему она липнет к нашей коже, почему мы отдаём за неё жизнь: обедняя реально проживаемый опыт, она защищает его от откровений о своей невыносимой нищете. Изолированный индивид не смог бы выжить после такого зверского откровения. И роль участвует в организованной изолированности, в разъединённости фальшивого единства. Компенсация, как алкоголь, предоставляет допинг, необходимый для самореализации власти как фальшивого бытия. Существует опьянение отождествлением.
Выживание и протекционные иллюзии составляют неразделимое целое. Роли очевидно исчезают с исчезновением выживания, хотя некоторые мертвецы и наделяют стереотипы своими именами. Выживание без ролей является гражданской смертью. Точно так же как мы приговорены к выживанию, мы приговорены делать «хорошую мину» при фальшивом существовании. Броня панциря сковывает свободу действий, но также смягчает удары. Всё уязвимо под панцирем. Следовательно остаётся игровое решение действовать «как если бы»; играть с ролями.
Стоит перенять положение Розанова: «Внешне, я подвержен угасанию. Субъективно, я абсолютно ему неподвержен. Я не согласен. Нечто вроде наречия». В конце концов, это мир, который должен выстраиваться субъективно; он должен достигать согласия со мной до тех пор пока я не соглашусь с ним. Выбросить все роли как пакет с грязной одеждой станет отрицанием отчуждения и впаданием в мистику или солипсизм. Я нахожусь у врага, а враг у меня. Он не должен меня убить, поэтому я скрываюсь под панцирем ролей. И я работаю, и я потребляю, и я знаю как проявить вежливость, и я не совершаю нападок на нравы. Но тем не менее нужно разрушить этот мир, настолько фиктивный, что хитрые люди предоставляют ролям самим играть себя. Казаться безответственным, вот наилучший способ отвечать за себя. Все ремёсла грязны, так будем работать грязно, все роли лживы, так давайте лгать! Я люблю высокомерие Жака Ваше, пишущего: «Я брожу по руинам моей деревни с моноклем от Кристаль и теорией беспокойного рисования. Я был по очереди коронованным литератором, известным порнографом и скандальным художником–кубистом. Теперь я остаюсь у себя и предоставляю другим объяснять мою личность и дискутировать о ней в свете вышеизложенного». Для меня достаточно быть полностью честным с теми, кто на моей стороне, с защитниками аутентичной жизни.
Чем больше отстраняешься от роли, тем лучше можно манипулировать ей против неприятеля. Чем лучше предохраняешься от веса вещей, тем большую приобретаешь лёгкость движений. Друзья не ссорятся из–за форм, они открыто полемизируют, уверенные в том, что не смогут сцепиться друг с другом. Там, где хотят реального общения, непонимание не является преступлением. Но если ты приближаешься ко мне вооружённый до зубов, навязывая мне стычку в поисках согласия через твою победу, ты не добьёшься от меня ничего кроме ускользающей позы, молчания, сигнализирующего конец диалога. Соревнование между ролями с самого начала изымает весь интерес из дискуссии. Только враг ищет встречи на территории ролей, в соответствии с канонами зрелища. Уважать свои призраки, держать их на расстоянии дня, недостаточно ли этого и без фальшивой дружбы по принуждению? Более того, когда кусаешься и лаешь можно пробудить сознание собачьей жизни в ролях, заставить осознать собственную значимость…
К счастью, зрелище непоследовательности с силой вводит игрув роли. Мораль «выворачивающейся изнанки» развеивает дух серьёзности. Игровое отношение позволяет ролям плыть в его безразличии. Вот почему реорганизация видимости прилагает столько стараний, и так безуспешно, придать себе игровой элемент (конкурсы Intervilles, Quitte ou Double…), заставить игривость служить потреблению. Отстранённость утверждается через разложение видимости. Некоторые роли сомнительны, двойственны; они содержат в себе самокритику. Ничто отныне не сможет избежать превращения зрелища в коллективную игру, в которой повседневная жизнь создаёт с самого начала своими средствами условия для перманентной экспансии.
5
Инициация. – Защищая нищету выживания и протестуя против неё, движение компенсации распространяет на каждого человека определённое количество формальных возможностей участвовать в зрелище, исходящих из вседозволенности сценического представительства на одном или нескольких уровнях жизни, частной или общественной, не так уж и важно. Точно так же как Бог оделял своими милостями людей, оставляя каждому свободу выбирать между спасением и проклятием, социальная организация дала каждому право на успех или неудачу в различных слоях этого мира. Но в то время как Бог глобально отчуждал субъективность, буржуазия разбила её на серию частичных отчуждений. В каком–то смысле, субъективность, которая не была ничем, стала чем–то, у неё есть своя истина, своя тайна, свои страсти, свой рассудок, свои права. Её официальное признание происходит ценой разделения на эталонные и гомологичные элементы в соответствии с нормами власти. Субъективное приобретает объективные формы в виде стереотипов, посредством отождествления. Оно становится таковым в разбитом на абсолютные фрагменты виде, смехотворно разъединённое (гротескное обращение с «я» у романтиков и его противоядие, юмор).
Быть значит обладать представительством власти. Для того, чтобы быть хоть кем–то, личность должна, как говорится, стать частью вещного порядка, заботиться о ролях, полировать их, прогрессивно инициироваться вплоть до тех пор, как она сделает зрелищную карьеру. Цеха учёбы, реклама, обусловливание всего Порядка, который заботливо помогает ребёнку, юноше, взрослому заработать себе место в большой семье потребителей.
Существуют различные уровни инициации. Не все социально признанные группы обладают одной и той же дозой власти, и они не распределяют эту дозу в равной мере между собой. От президента до его активистов, от певца до его фанатов, от депутата до его избирателей множатся дорожки карьеры. Некоторые группы обладают твёрдой структурой, другие обладают слишком свободными контурами; тем не менее, все они выстраиваются благодаря иллюзорному чувству участия, разделяемому их участниками чувства, которые можно поддерживать собраниями, отличительной атрибутикой, рабочими заданиями, обязанностями… Ложная последовательность часто оказывается хрупкой. В этом пугающе бойскаутском мышлении на всех уровнях встречаются свои стереотипы: мученики, герои, модели, гении, мыслители, услужливые работники сервиса и люди большого успеха. Например: Даниэль Казанова, Сьенфуэгос, Брижитт Бардо, Матье Акселос, ветеран обществ игры в шары и Уилсон. Читатель может сам распределить их по соответствующим группам.
Роль – это потребление власти. Она находится в представительнойиерархии, т.е. в зрелище; наверху, внизу, посредине, но никогда снаружи. Будучи таковой она вводит в механизм культуры: это инициация. Роль является также медиумом обмена индивидуального самопожертвования, будучи таковой, она исполняет компенсирующуюфункцию. Будучи нишей для отчуждения, она стремится создать единство в поведении; и будучи таковой, она апеллирует к отождествлению.
2
Выражение «играть роль в обществе» демонстрирует в ограниченном смысле, что роль обладала значением, зарезервированным для ограниченного числа избранных. Римский раб, средневековый крепостной, сельскохозяйственный батрак, пролетарий, обезчеловеченный тринадцатью часами повседневной работы, все они не обладали ролью, или обладали ей в таком рудиментарном виде, что утончённые люди видели в них больше животных, чем людей. Фактически, существует нищета бытия вне нищеты зрелища. К XIX веку, представление о хорошем и плохом рабочем вульгаризовалось, как представление о господине и рабе пало в мифе о Христе. Оно вульгаризовалось ценой меньших усилий и меньшего значения, хотя Маркс и чёл его достойным своего осмеяния. Роль, так же как мифическое самопожертвование, стала более демократичной. Фальшь для всех или триумф социализма.
Вот, человек тридцати пяти лет. Каждое утро он заводит свою машину, входит в свой кабинет, перебирает папки, обедает в городе, играет в покер, снова перебирает папки, уходит с работы, выпивает пару «Рикаров», возвращается к себе, встречает свою жену, обнимает своих детей, ест стейк перед телевизором, идёт в постель, занимается любовью, засыпает. Кто довёл человеческую жизнь до этой жалкой последовательности клише? Журналист, полицейский, социолог, писатель–популист? Ничего подобного. Это он сам, этот человек, о котором я говорю, прилагает усилия к тому, чтобы разложить свой день на серию поз, избранных более или менее в соответствии с гаммой господствующих стереотипов. Утративший душу и тело в плену у соблазнов, представленных серией имиджей, он отнимает сам у себя истинное удовольствие ради заработка, ради карьеры, которая неоправдана страстью, ради разбодяженной радости, чересчур выставляемой напоказ для того, чтобы быть чем–то кроме фасада. Роли, принимаемые одна за другой, предоставляют ему щекотливое удовлетворение, когда ему удаётся верно следовать стереотипам. Он получает удовлетворение от хорошо исполненной роли со страстью отдаляясь от самого себя, отрицая себя, жертвуя собой.
Всемогущество мазохизма! Точно также как другие были графом Сандомирским, пфальцграфом Смирновым, маркграфом Торном, герцогом Курляндским, он наделяет персональным величием все типы водителей, работников, начальников, коллег, клиентов, соблазнителей, друзей, филателистов, супругов, отцов семейств, телезрителей, граждан… И всё же он не является этим механическим дебилом, этой аморфной куклой. На краткие моменты, его повседневная жизнь высвобождает энергию, которой, если она не интегрирована, не распространена и не растрачена в ролях, хватило бы на свержение вселенной выживания. Кто скажет, какова разрушительная сила страстной мечты, любовного удовольствия, зарождающегося желания, прилива симпатии? Эти моменты истинной жизни, каждый стремится к их спонтанному расширению вплоть до тех пор, когда они приводят к интегральности повседневной жизни, но обусловленность сводит большую часть людей до их поиска в обратном направлении, в бесчеловечных предлогах; лишь для того, чтобы утратить их навеки в тот момент, когда мы их достигаем.
* * *
Существует жизнь и смерть стереотипов. Некий образ соблазняет, служит моделью для тысяч индивидуальных ролей, затем распадается и исчезает в соответствии с законом потребления, устаревания и обновления. Гда общество зрелища находит новые стереотипы? В той сфере созидательности, которая не позволяет некоторым ролям соответствовать стареющему стереотипу (также, как обновляется язык в контакте с народными формами), в той сфере игры, которая преобразовывает роли.
В той мере, в какой роль соответствует стереотипу, она стремится заморозиться, принять статичный характер своего образца. У неё нет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего, потому что её время – время позыи, так сказать, паузы во времени. Это время сжатое в разорванном хронотопе (времени–пространстве, пр.пер.) власти (этой логике всегда соответствует то, что сила власти обретается в её объединённой силе реально разделять и ложно воссоединять). Оно основано на сравнении с кинематографическим имиджем, или ещё лучше с одним из своих элементов, с одной из своих предопределённых позиций, которые, будучи быстро и в большом количестве воспроизведёнными с минимальными различиями, являются основой плана. Воспроизведение здесь гарантировано ритмами рекламы и информации, способностью заставить говорить о роли; и её способности стать впоследствии стереотипом за один день (случаи с Бардо, Саган, Буффе, Джеймсом Дином…). Но, независимо от того, какой вес она приобретает в балансе господствующих мнений, роль обладает в первую очередь задачей адаптироваться к нормам общественной организации, интегрироваться в неодушевлённый мир вещей. Вот для чего нужны камеры скрытые повсюду, чтобы узнавать о банальном существовании, делать из сердца материал для колонки и вопрос красоты из волосков на теле. Превращая невезучего в любви парня в Тристана, старую кочергу в символ прошлого и домохозяйку в добрую фею кухни, зрелище, кормящееся повседневной жизнью намного опережает Поп Арт. Можно было предвидеть, что некоторые начнут моделировать себя на коллажах – в любом случае оплачиваемых – улыбающихся супругов, искалеченных детей и гениев бриколажа. Не остаётся ничего, кроме зрелища, достигающего критической точки, последнего перед началом реального присутствия повседневной жизни. Роли исполняются слишком близко к своему отрицанию. Обычный человек выполняет свою роль посредственно, неадаптированный человек отказывается от неё. В той мере, в какой распадается зрелищная организация, она вбирает в себя самые неблагополучные слои, питаясь своими собственными остатками. Певцы с фальшивящими голосами, бесталанные художники, несчастные лауреаты, пресные звёзды периодически возникают в информационном небе с частотой, определяемой их положением в иерархии.
Остаются неизлечимые, те, кто отказался от ролей, те, кто отработал теорию и практику этого отрицания. Несомненно, из этой неадаптированности к обществу зрелища возникнет новая поэзия реальной жизни, изобретение жизни вновь. Разве жить интенсивно не означает подрыв потока времени, утраченного в видимости? И разве жизнь не заключается в самых счастливых моментах настоящего, отрицающего ускоренное время власти, время утекающее ручьём пустых лет, время старения?
3
Отождествление. – Известен принцип теста Зонди. Когда пациенту предлагают выбрать из сорока восьми фотографий больных в состоянии пароксизмов кризиса лица, которые вызывают у него сострадание и отвращение, он каждый раз неизменно отдаёт своё предпочтение лицам, выражающим инстинкты, которые он принимает, отворачиваясь в то же время от носителей тех инстинктов, которые он подсознательно отвергает. Он определяет сам себя путём позитивного или негативного отождествления. В соответствии с его выбором, психиатр определяет инстинктивный профиль, для того, чтобы отпустить пациента или отправить его прохлаждаться в крематорий, известный под названием психбольницы.
Рассмотрим теперь императивы общества потребления, общества, в котором быть человеком означает потреблять; потреблять кока–колу, литературу, идеи, чувства, архитектуру, телевидение, власть. Продукты потребления, идеологии, стереотипы являются фотографиями ужасного теста Зонди, в котором каждый из нас должен принять участие, но не просто делая выбор, а посвящая себя чему–то на практике. Необходимость распродавать предметы, идеи, стиль поведения, подразумевает центр расшифровки, в котором некий тип инстинктивного профиля потребителей послужит исправлению выбора и созданию нового спроса, лучше приспособленного для товаров потребления. Можно считать, что изучение рынка, техник мотивации, зондирование общественного мнения, социологические анкеты, структурализм анархически входят в данный проект со всеми своими слабостями. Координация и рационализация несовершенны. Кибернетики позаботятся об этом, если мы отдадим им свою жизнь.
На первый взгляд, выбор «потребительного образа» кажется первостепенным. Хозяйка–которая–пользуется–моющим–средством–Омо отличается от хозяйки–которая–пользуется–моющим–средством–Суниль, это вопрос цифр прибыли. Точно также голосующий за демократов отличается от голосующего за республиканцев, коммунист от христианина. Но граница всё менее и менее различима. Зрелище непоследовательности начинает производить повышение стоимости нулевой точки стоимости. Вплоть до того, что отождествление не важно с чем начинает понемногу приобретать всё большую значимость, так же, как необходимость потреблять не важно что, становится более значимой нежели верность одной марке машины, идолу или политику. Существо дела, в конце концов, разве не состоит в том, что люди должны отчуждаться от своих собственных желаний и размещать их в зрелище, в контролируемой зоне? Хороший или плохой, честный или преступник, левый или правый, все эти формы мало значат постольку, поскольку выбирая их, ты утрачиваешь в них самого себя. Каждому Хрущёву свой Евтушенко, и общество сможет оградить себя от хулиганов. Одна лишь третья сила не отождествляет себя ни с чем, не противостоит ничему, не претендует на лидерство в революции. Она является силой подлинности, в которой каждый обнаруживает и узнаёт самого себя. Там, никто не решает за меня и от моего имени, там, лежит моя свобода и свобода всех.
* * *
Психическая болезнь не существует. Это просто удобная категория для того, чтобы рассортировать и изолировать случайности отождествления. То, чем власть не может править и что она не может убить, она обзывает помешательством. Сюда принадлежат экстремисты и мономаны роли. Сюда также принадлежит всё то, что смеётся над ролью и отвергает её. Их изолированность является также критерием, который выносит им приговор. Как только один генерал начинает отождествлять себя со всей Францией, в чём ему помогают миллионы избирателей, он сталкивается с оппозицией, которая всерьёз противостоит ему в этом. Разве не с тем же успехом Хёрбигер изобретал нацистскую физику; генерал Уокер и Барри Голдуотер противопоставляли высшего, белого, божественного и капиталистического человека низшему, чёрному, демоническому, коммунистическому человеку; Франко очищался и просил у Бога мудрости для того, чтобы угнетать Испанию, и во всём мире лидеры доказывали в отмороженном бреду, что человек является машиной для приказов? Отождествление порождает безумие, а не одиночество.
Роль – это самопародия, которая сопровождает нас повсюду и которая повсюду приводит нас к отсутствию. Но это ухоженное, приодетое, надушенное отсутствие. Параноики, шизофреники, садисты–убийцы не обладают признанной общественно полезной ролью (т.е. эти роли не распространяются под маркой власти так же, как роли мента, босса, военного), становясь полезными в специальных заведениях, психбольницах, тюрьмах, в особых музеях, от которых правительство получает двойную пользу, избавляясь от опасных конкурентов и обогащая зрелище негативных стереотипов. Плохие примеры и их показательное наказание придают пикантности зрелищу и охраняют его. Достаточно просто способствовать отождествлению и акцентировать изолированность, чтобы разрушить фальшивые различия между психическим отчуждением и отчуждением социальным.
На другом полюсе абсолютного отождествления существует определённый способ прокладывания между собой и ролью определённого расстояния, некой игровой зоны, являющейся истинным гнездом всех позиций восстающих против зрелищного порядка. Никогда нельзя полностью потеряться в роли. Даже обращённая вспять, воля к жизни сохраняет потенциал насилия, всегда готовый отклонить человека с избранных им путей. Верный лакей, отождествляющий себя с хозяином при определённом стечении обстоятельств может перерезать ему глотку. Наступает момент, когда его привилегия кусать как собака пробуждает в нём желание ушатать как человек. Дидро хорошо продемонстрировал этот момент в Племяннике Рамо, а сёстры Папен ещё лучше. Дело в том, что отождествление, как и любая бесчеловечность, коренится в человеческом. Аутентичная жизнь подпитывается аутентично прочувствованными желаниями. И отождествление с ролью наносит двойной удар: оно интегрирует игру метаморфоз, удовольствие от маскировки и блужданий повсюду во всех формах мира; оно присваивает старую страсть к лабиринтам, в которых теряешься для того, чтобы лучше обрести себя вновь, игру становления и превращений. Оно также интегрирует рефлекс идентичности, волю к обретению в других людях самой богатой и аутентичной части самого себя. Игра перестаёт быть игрой, подделывается, утрачивает выбор своих собственных правил. Поиск своей идентичности становится отождествлением.
Но перевернём перспективу. Психиатр смог написать: «Признание обществом ведёт личность к растрате своих сексуальных импульсов на культуру, что является лучшим средством защитить себя от них». Точнее, это означает, что роль обладает миссией поглощать жизненную энергию, сокращать эротическую силу путём её перманентной сублимации. Чем меньше эротической реальности, тем больше сексуальных форм в зрелище. Роль – Вильгельм Райх сказал бы «панцирь» — гарантирует неспособность получать удовольствие. В противоположность этому, удовольствие, радость жизни, оргазм разбивают панцирь, разбивают роль. Если бы человек захотел бы рассматривать мир не в перспективе власти, но в перспективе, в которой он сам является отправной точкой, он смог бы запросто различать те действия, которые его реально освобождают, наиболее аутентично прожитые моменты, подобные вспышкам молний в серых буднях ролей. Наблюдать роли в свете аутентичной реальной жизни, подвергать их рентгену если угодно, позволило бы обратить вложенную в неё энергию на извлечение истины из лжи. Эта работа является иногда индивидуальной, иногда коллективной. Одинаково отчуждающие, роли иногда не оказывают равного сопротивления. Гораздо легче спастись от роли соблазнителя, чем от роли мента, шефа, попа. Об этом стоило бы задуматься каждому.
4
Компенсация– Почему люди придают ролям ценность, иногда превышающую ценность их собственной жизни? На самом деле потому, что их жизнь не имеет стоимости, и это выражение, означает здесь в своей двойственности, что жизнь находится по ту сторону любой общественной оценки, любых ярлыков; а также то, что подобное богатство является, в отношении зрелища и его критериев, невыносимой нищетой. Для общества потребления, нищета является всем тем, что не относится к потреблению. Сведение человека до зрителя выдаётся за обогащение, со зрелищной точки зрения. Чем больше у него вещей и ролей, тем больше он есть; так постановляет организация видимости. Но с точки зрения реальной жизни, то, что ты зарабатываешь во власти, ты теряешь в своей аутентичной самореализации. То, что ты зарабатываешь в видимости, ты теряешь в бытии и становлении бытия.
Реальная жизнь также всегда предлагает сырой материал для социального контракта, плату за право на вход. Её приносят в жертву в то время, как компенсация обретается в блестящих аранжировках видимости. Чем более нищей становится повседневная жизнь, тем больше привлекательности приобретает иллюзия. И чем большее место в жизни занимает иллюзия, тем более нищей становится повседневная жизнь. Удалённая из своей среды обитания силой вмешательств, ограничений и лжи, реальная жизнь кажется настолько малоинтересной, что способы создания видимости полностью замещают её. Свою роль проживают лучше, чем свою жизнь. Компенсация придаёт привилегию веса в существующем положении вещей. Роль восполняет отсутствие: одновременно отсутствие жизни и отсутствие другой роли. Рабочий скрывает свою измотанность под местом в иерархии научной организации труда, а саму нищету этой роли под видимостью несравненно улучшенной модели №403. Но ценой каждой роли становится искалеченность (непомерный труд, отчуждение от удобств, выживание). Каждая роль заполняет подобно плохой затычке пустоту, оставленную изгнанием собственного «я» и истинной жизни. Удалите без колебаний эту затычку и останется лишь зияющая рана. Роль является заодно угрозой и защитой. Но угроза остаётся прочувствованной лишь в негативном смысле, она не существует официально. Официально существует угроза, когда рискует утеряться или потерять в цене роль, когда утрачивается честь или достоинство, когда, в соответствии с очень удачным выражением, теряешь лицо. И эта двойственность роли указывает моему разуму почему люди так цепляются за неё, почему она липнет к нашей коже, почему мы отдаём за неё жизнь: обедняя реально проживаемый опыт, она защищает его от откровений о своей невыносимой нищете. Изолированный индивид не смог бы выжить после такого зверского откровения. И роль участвует в организованной изолированности, в разъединённости фальшивого единства. Компенсация, как алкоголь, предоставляет допинг, необходимый для самореализации власти как фальшивого бытия. Существует опьянение отождествлением.
Выживание и протекционные иллюзии составляют неразделимое целое. Роли очевидно исчезают с исчезновением выживания, хотя некоторые мертвецы и наделяют стереотипы своими именами. Выживание без ролей является гражданской смертью. Точно так же как мы приговорены к выживанию, мы приговорены делать «хорошую мину» при фальшивом существовании. Броня панциря сковывает свободу действий, но также смягчает удары. Всё уязвимо под панцирем. Следовательно остаётся игровое решение действовать «как если бы»; играть с ролями.
Стоит перенять положение Розанова: «Внешне, я подвержен угасанию. Субъективно, я абсолютно ему неподвержен. Я не согласен. Нечто вроде наречия». В конце концов, это мир, который должен выстраиваться субъективно; он должен достигать согласия со мной до тех пор пока я не соглашусь с ним. Выбросить все роли как пакет с грязной одеждой станет отрицанием отчуждения и впаданием в мистику или солипсизм. Я нахожусь у врага, а враг у меня. Он не должен меня убить, поэтому я скрываюсь под панцирем ролей. И я работаю, и я потребляю, и я знаю как проявить вежливость, и я не совершаю нападок на нравы. Но тем не менее нужно разрушить этот мир, настолько фиктивный, что хитрые люди предоставляют ролям самим играть себя. Казаться безответственным, вот наилучший способ отвечать за себя. Все ремёсла грязны, так будем работать грязно, все роли лживы, так давайте лгать! Я люблю высокомерие Жака Ваше, пишущего: «Я брожу по руинам моей деревни с моноклем от Кристаль и теорией беспокойного рисования. Я был по очереди коронованным литератором, известным порнографом и скандальным художником–кубистом. Теперь я остаюсь у себя и предоставляю другим объяснять мою личность и дискутировать о ней в свете вышеизложенного». Для меня достаточно быть полностью честным с теми, кто на моей стороне, с защитниками аутентичной жизни.
Чем больше отстраняешься от роли, тем лучше можно манипулировать ей против неприятеля. Чем лучше предохраняешься от веса вещей, тем большую приобретаешь лёгкость движений. Друзья не ссорятся из–за форм, они открыто полемизируют, уверенные в том, что не смогут сцепиться друг с другом. Там, где хотят реального общения, непонимание не является преступлением. Но если ты приближаешься ко мне вооружённый до зубов, навязывая мне стычку в поисках согласия через твою победу, ты не добьёшься от меня ничего кроме ускользающей позы, молчания, сигнализирующего конец диалога. Соревнование между ролями с самого начала изымает весь интерес из дискуссии. Только враг ищет встречи на территории ролей, в соответствии с канонами зрелища. Уважать свои призраки, держать их на расстоянии дня, недостаточно ли этого и без фальшивой дружбы по принуждению? Более того, когда кусаешься и лаешь можно пробудить сознание собачьей жизни в ролях, заставить осознать собственную значимость…
К счастью, зрелище непоследовательности с силой вводит игрув роли. Мораль «выворачивающейся изнанки» развеивает дух серьёзности. Игровое отношение позволяет ролям плыть в его безразличии. Вот почему реорганизация видимости прилагает столько стараний, и так безуспешно, придать себе игровой элемент (конкурсы Intervilles, Quitte ou Double…), заставить игривость служить потреблению. Отстранённость утверждается через разложение видимости. Некоторые роли сомнительны, двойственны; они содержат в себе самокритику. Ничто отныне не сможет избежать превращения зрелища в коллективную игру, в которой повседневная жизнь создаёт с самого начала своими средствами условия для перманентной экспансии.
5
Инициация. – Защищая нищету выживания и протестуя против неё, движение компенсации распространяет на каждого человека определённое количество формальных возможностей участвовать в зрелище, исходящих из вседозволенности сценического представительства на одном или нескольких уровнях жизни, частной или общественной, не так уж и важно. Точно так же как Бог оделял своими милостями людей, оставляя каждому свободу выбирать между спасением и проклятием, социальная организация дала каждому право на успех или неудачу в различных слоях этого мира. Но в то время как Бог глобально отчуждал субъективность, буржуазия разбила её на серию частичных отчуждений. В каком–то смысле, субъективность, которая не была ничем, стала чем–то, у неё есть своя истина, своя тайна, свои страсти, свой рассудок, свои права. Её официальное признание происходит ценой разделения на эталонные и гомологичные элементы в соответствии с нормами власти. Субъективное приобретает объективные формы в виде стереотипов, посредством отождествления. Оно становится таковым в разбитом на абсолютные фрагменты виде, смехотворно разъединённое (гротескное обращение с «я» у романтиков и его противоядие, юмор).
Быть значит обладать представительством власти. Для того, чтобы быть хоть кем–то, личность должна, как говорится, стать частью вещного порядка, заботиться о ролях, полировать их, прогрессивно инициироваться вплоть до тех пор, как она сделает зрелищную карьеру. Цеха учёбы, реклама, обусловливание всего Порядка, который заботливо помогает ребёнку, юноше, взрослому заработать себе место в большой семье потребителей.
Существуют различные уровни инициации. Не все социально признанные группы обладают одной и той же дозой власти, и они не распределяют эту дозу в равной мере между собой. От президента до его активистов, от певца до его фанатов, от депутата до его избирателей множатся дорожки карьеры. Некоторые группы обладают твёрдой структурой, другие обладают слишком свободными контурами; тем не менее, все они выстраиваются благодаря иллюзорному чувству участия, разделяемому их участниками чувства, которые можно поддерживать собраниями, отличительной атрибутикой, рабочими заданиями, обязанностями… Ложная последовательность часто оказывается хрупкой. В этом пугающе бойскаутском мышлении на всех уровнях встречаются свои стереотипы: мученики, герои, модели, гении, мыслители, услужливые работники сервиса и люди большого успеха. Например: Даниэль Казанова, Сьенфуэгос, Брижитт Бардо, Матье Акселос, ветеран обществ игры в шары и Уилсон. Читатель может сам распределить их по соответствующим группам.