Страница:
Дорога до места трагедии была долгой и тяжелой. На поезде до Иркутска, а затем на пароходе и лодках-шитиках. По пути в городе Киренске навстречу Александру Федоровичу вышла легендарная женщина, революционерка с семнадцати лет, политкаторжанка Брешко-Брешковская, которую эсеры, сподвижники по партии, называли «бабушкой русской революции». Сюда, в очередную ссылку, она попала в 1910 году. Ей было шестьдесят восемь лет, но выглядела она бодро, была женственна, приветлива и шутила, что ее закалили ссылки, особенно северные. Они беседовали несколько часов, подружились, нашли общий язык, и после этого, вернувшись в Петербург, Брешко-Брешковская отозвалась о Керенском как о «достойном из достойнейших граждан земли Русской». Она была свидетелем его упорного труда в следствии по Ленскому расстрелу: тщательному опросу свидетелей, выяснению неопровержимых фактов притеснения и грабежа рабочих на приисках. Усилия лично его и членов комиссии заставили администрацию товарищества уволить наиболее ретивых сотрудников, злоупотреблявших властью, построить на месте бараков дома, повысить жалованье рабочим, уменьшить длительность трудового дня, а главное, без чего этого нельзя было бы добиться, – ограничить до минимума, а потом и вообще ликвидировать монопольное положение «Лензолота». Это, пожалуй, был первый чувствительный удар по богатым промышленникам, считавшим себя безнаказанными хозяевами жизни. Уважение в народе к смелому и умному адвокату, защищавшему униженных и обездоленных, резко возросло.
За следующим процессом, на который он откликнулся страстно и гневно, делом киевского приказчика кирпичного завода М. Бейлиса, уже внимательно следила вся страна, если не весь мир.
30 марта 1911 года полиция обнаружила убитого мальчика Андрея Ющинского. Полицейские задержали первого попавшегося еврея – Бейлиса – и предъявили ему обвинение в убийстве Ющинского с ритуальной целью – добавлением христианской крови в пасхальный еврейский хлеб – мацу. Ходили упорные слухи, что автором этого сценария был министр внутренних дел И. Г. Щегловитов, органически не выносивший инородцев, и в первую очередь евреев, которых насчитывалось в России свыше четырех миллионов. Задумка министра была дальновидной. Осуждение Бейлиса по религиозному мотиву можно распространить на весь еврейский народ и отложить надолго планы предоставления инородцам равных прав с русскими людьми. По депутатскому запросу членов III Государственной думы В. М. Пуришкевича и Н. Е. Маркова 2-го Бейлиса арестовали. Крупный бессарабский помещик Пуришкевич начал свою карьеру в качестве чиновника особых поручений при свирепейшем начальнике полиции В. К. Плеве. Погромные речи, безудержная травля инородцев сделали имя Пуришкевича символом мракобесия, разумеется в прогрессивных кругах. О Маркове 2-м – помещике Курской губернии – можно было сказать то, что писал Гоголь в «Мертвых душах» о Ноздреве: «Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без историй, какая-нибудь история непременно происходила: или выведут его под руки из зала, или принуждены вытолкать свои же приятели». Все скандалы в Думе и даже случавшиеся среди депутатов потасовки были связаны с именем Маркова 2-го – ретивого защитника самодержавия. Оба они – Пуришкевич и Марков – опирались на черносотенный «Союз русского народа», организованный еще в 1905 году из самых реакционных элементов общества. Из ущербных мещан и босяков они вербовали боевые дружины, так называемые «черные сотни». Чтобы расположить к себе отсталые слои рабочего класса, «Союз» открыл столовые, чайные, где велась монархическая пропаганда, раздавались деньги, в изобилии получаемые от государства. Основной задачей «Союза» была борьба с революционно настроенными массами, а главным методом борьбы – погромы, организуемые при содействии властей, антисемитская травля и преследование нерусских народностей.
Сам Николай II вступил в «Союз русского народа» и надел его значок. При поддержке Департамента полиции черносотенцы после ареста Бейлиса развернули мощную антисемитскую пропаганду. В его защиту выступили передовые представители интеллигенции: Александр Блок, Максим Горький, Дмитрий Мережковский, Анатоль Франс, Владимир Иванович Вернадский… Известный писатель и, как бы сейчас сказали, правозащитник Владимир Галактионович Короленко провел в Киеве полтора месяца, усиленно готовясь к выступлению в защиту Бейлиса. Среди его официальных адвокатов был брат реакционного министра внутренних дел Н. А. Маклакова – Василий Алексеевич Маклаков, которому спустя много лет, уже находясь в Америке, Керенский доверил свой личный архив в библиотеке Гуверовского института. Доводы экспертов обвинения опровергал молодой профессор психиатрии В. М. Бехтерев, позднее отважившийся публично заявить об обнаружении им признаков шизофрении у Сталина и за это отравленный пирожным в театральном буфете. Члены Святейшего синода Русской православной церкви разоблачили вымыслы о том, что убийства детей-христиан являются одним из обрядов еврейской религии. Не мог остаться в стороне от этого провокационного процесса и Александр Федорович Керенский. В заявлении группы адвокатов по этому делу он сформулировал основные положения. Текст заявления, оглашенного за неделю до вынесения приговора, написал Василий Дмитриевич Соколов: «Пленарное заседание членов коллегии адвокатов Санкт-Петербурга считает своим профессиональным гражданским долгом поднять голос протеста против нарушений основ правосудия, выразившихся в фальсификации процесса Бейлиса, против клеветнических нападок на еврейский народ, проводимых в рамках правопорядка и вызывающих осуждение всего цивилизованного общества, а также против возложения на суд чуждых ему задач, а именно сеять семена расовой ненависти и межнациональной вражды. Такое грубое попрание основ человеческого сообщества унижает и бесчестит Россию в глазах всего мира. И мы поднимаем наш голос в защиту чести и достоинства России».
Вернувшись после оправдания Бейлиса, кстати вскоре эмигрировавшего в Америку, Василий Маклаков рассказывал Керенскому об огромном резонансе в народе по поводу адвокатского заявления, о том, как ликовали киевляне после освобождения Бейлиса. В городе царил праздник. Люди вышли на улицы, обнимались, целовались, поздравляли друг друга не потому, что оправдали еврея, а потому, что победила справедливость. Александр Федорович пожалел, что не поехал в Киев, но ощутил ту же радость, что и киевляне. Его не пугал приговор суда, касавшийся его и других адвокатов, подписавших заявление. Он даже забыл, что, как член Думы, обладает неприкосновенностью. Соколов приговор опротестовал и добился его отмены, а грозило восемь месяцев тюрьмы. «Мы были вместе с самыми честными и светлыми людьми мира, – сказал Александр Федорович Соколову, – а за это не страшно отсидеть и год».
Керенский жаждал объединения с такими людьми, видел перспективу установления демократии в стране в сплочении всех социал-демократических сил. Большевиков не считал врагами, ведь они выступали против самодержавия. Но удивлялся, что Ленин отчаянно противится сближению большевиков даже с меньшевиками, хотя их взгляды на революцию во многом совпадали. Боялась возможного союза этих партий и царская охранка, но по другой причине. 16 декабря 1914 года директор Департамента полиции издает секретный циркуляр за № 190791: «В связи с чрезвычайной опасностью настоящего плана объединения партий и крайней желательностью сорвать его необходимо просить всех руководителей тайной полиции довести до сведения находящихся в их распоряжении агентов, что они должны настойчиво проводить в жизнь во время посещения партийных собраний и всячески отстаивать идею о полной невозможности слияния существующих течений, особенно большевиков и меньшевиков». В начале декабря из Швейцарии дошли до российских большевиков ленинские тезисы, призывающие к поражению в войне и посему названные «пораженческими». На конспиративной сходке ЦК партии, на окраине Петрограда (в августе 1914 года Санкт-Петербург был переименован в Петроград) присутствовала «пятерка» – полный состав большевистской фракции в Думе. Руководил сходкой Л. Б. Каменев (Розенфельд), находившийся на легальном положении. Собрались для обсуждения ленинских тезисов. Через своих агентов, один из которых был редактором «Правды», охранка арестовала всю «пятерку», лишенную Думой права неприкосновенности, немедленно осудила и отправила в Сибирь. «Большевики заполучили пять „мучеников“ и стали разыгрывать эту карту», – записал в своих мемуарах Керенский.
Назовем «пятерку»: Г. Г. Петровский, М. К. Муранов, Н. Р. Шагов, Ф. П. Самойлов, А. Е. Бадаев. Ссылка, по существу, была вынужденным поселением. Без охраны. Ссыльные одеты в легкие пальто, подпоясанные плащевыми ремнями. На голове – матерчатые шапки типа бескозырок. Большевики не выглядят каторжниками по сравнению с узниками периода советской власти. Им спасена жизнь. Кем? Керенским! Об этом по сей день умалчивает история. Да, Александр Федорович защищал на суде большевиков, обвиняемых в попытке свержения существующего государственного строя, то есть в измене родине, за что полагалась смертная казнь. При обыске у них нашли ленинские тезисы и газету «Социал-демократ» с антивоенным манифестом РСДРП, призывавшим к окончанию войны, лучшим и быстрейшим выходом из которой считалось поражение.
Александр Федорович взялся за их дело, потому что ЦК партии большевиков запретил своим членам-адвокатам участвовать в этом процессе. Хотелось «заполучить мучеников», погибших за дело пролетариата. Но задумка Ленина полностью не удалась. Дело слушалось 10–13 февраля 1915 года в Особом присутствии Петроградской судебной палаты. Керенский и присоединившийся к нему адвокат Василий Дмитриевич Соколов сумели доказать, что обвиняемые лично не были на фронте и никаким войскам не навязывали идею пораженчества в войне, не протягивали через окопы для мирного рукопожатия врагам свои руки. Адвокатам удалось переквалифицировать предъявленную подсудимым статью об измене родине на «участие в противозаконном сообществе», каким являлось их собрание. И хотя время для благоприятного решения подобных дел было трудное – шла война, Керенского не устроил приговор «пятерке» – высылка на вечное поселение в Туруханский край, и он обратился к министру юстиции А. А. Хвостову с просьбой о помиловании осужденных. Керенский считал, что они хотя и лишены членства в Думе, но выбраны туда народом, а в Думе должны быть представлены все имеющиеся в стране партии.
Если бы по политическим мотивам судили самого Ленина, то Александр Федорович, как адвокат, призванный защищать даже убийц, смягчать их участь, не отказался бы от защиты руководителя большевиков, разумеется с его согласия. И пока тот прячется по заграницам, «томится в Швейцарии», Керенский решил помочь его сопартийцам. Министр юстиции обещал рассмотреть дело о помиловании, продвинуть его по инстанциям при условии, что осужденные откажутся от призывов к поражению в войне, от антивоенного манифеста их партии. Осужденные на это не пошли. Согласился с условием лишь куратор «пятерки» Л. Б. Каменев, что, впрочем, не спасло его от Сибири. Кстати, только «соглашатель» позднее вошел в ЦК партии большевиков, а истинные борцы за дело пролетариата, действительно пострадавшие за него, не попали на более или менее крупные посты. За исключением Н. Р. Шагова, получившего в ссылке нервное заболевание, все остальные члены «пятерки» были выпущены на волю и вернулись домой после февральской амнистии, как и многие другие большевики, в том числе будущий глава ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский, забывший об этом милостивом и благородном акте и не допускавший в своей деятельности ни ноты милосердия и прозванный за свою суровость и жестокость «железным».
Именно Керенский, как министр юстиции и, по признанию большевиков, самый левый в Думе, и позднее – во Временном правительстве, был инициатором амнистии для всех политзаключенных. Он мечтал о коалиционном правительстве, в которое войдут люди, облеченные доверием народа, независимо от партии, к которой принадлежат. Его удивлял основной ленинский политический лозунг о перерастании империалистической войны в гражданскую, ибо его осуществление на практике привело бы к страшной братоубийственной войне, отбросившей развитие России на целую эпоху назад. Керенский считал этот лозунг бредовым и неопасным, поскольку большевиков в стране было не более ста пятидесяти тысяч и люди не вникали в смысл лозунга по разным причинам – чаще всего по недомыслию, так как не считали большевиков реальной силой, способной без помощи других демократических партий низвергнуть самодержавие.
В приемной адвоката Александра Федоровича Керенского толпились ходоки от крестьян с просьбой выступить на процессах по поводу аграрных беспорядков, от рабочих, от представителей национальных меньшинств. О нем с восхищением говорили в народе, его имя стало неразлучным со словами «борьба за свободу человека и справедливую жизнь по демократическим законам». О нем при жизни рассказывали легенды, не сильно отличавшиеся от действительности. Даже большевистская печать тех лет, в отличие от самого Ленина, не была столь беспощадна в его характеристике: «Вождем трудовиков в IV Государственной думе был А. Ф. Керенский. Исключительно темпераментный оратор, резкий и стремительный, Керенский получил известность как защитник в ряде политических процессов и часто выступал в Думе с речами, критикующими правительственные мероприятия…» В Думе после ареста большевиков Керенский оказался наиболее левым депутатом. Революционером считали его правые, и октябристы, и даже охранка. Народом он клялся, о народе говорил, но не считал народ движущей силой истории. Не занимаясь постоянной работой в массах, он тянулся в сторону либеральных групп, где находился, по его мнению, центр движения. (Еще работая в юридической консультации Дома народов графини Паниной, он увидел самый различный рабочий люд – от сознательных грамотных рабочих до отупевших от тяжелого труда и водки, не способных руководить страной. Единомышленников он искал среди либеральной интеллигенции. Под народом он понимал не только пролетариат, а всех трудящихся и мыслящих людей.) Нервный, быстро воспламеняющийся, часто теряющийся, без особых политических пристрастий, он считал себя эсером. (Ну и что, что стал эсером?) Партия эсеров в основном вела работу среди крестьянства, агитируя за «социализацию земли… за постепенное изъятие ее из товарного оборота и обращения путем выкупа из частной собственности отдельных групп или лиц в общенародное достояние». Будешь нервным, прилагая неимоверные усилия в повороте самодержавной России на путь демократии при твердой политической установке: неприкосновенность частной собственности – основное условие любого цивилизованного государства. Терялся? Несомненно. Он очень уставал, сталкиваясь с непониманием новых устоев жизни. Но минуты и часы растерянности проходили – и он воспламенялся снова.
В советское время принадлежность к партии эсеров считалась чем-то позорным и даже ругательным, хотя на самом деле она называла себя «партией всех трудящихся» (рабочих, крестьян и интеллигенции). Болезненное самолюбие и тщеславие сочетались в нем с актерством, любовью к позе, жесту. (Без самолюбия и тщеславия (чувства достоинства) в сочетании с мыслью – свойства умелого оратора.)
Империалистическую войну он поддерживал открыто, признавая необходимость военного могущества царской России (и не только царской, но и демократической), и резко выступал против большевиков, отвергал начисто большевистский план пораженчества страны в войне с Германией, не мог продать связанные с Россией союзнические державы. Керенский не раз брал на себя роль примирителя буржуазии и некоторых групп рабочих. Так, в сентябре 1915 года, когда рабочие под влиянием меньшевиков пришли на съезд Союза городов с просьбой допустить их на этот съезд хотя бы с «совещательным голосом, к ним вышел Керенский. Он предложил рабочим прекратить забастовку, которая не имеет „серьезного значения“, заняться своей внутренней организацией, тогда-де либеральная буржуазия не посмеет отклонить их участие в политических совещаниях».
Большевики считали, что задолго до революции Керенский репетировал роль соглашателя, примирителя буржуазии и трудящихся в интересах буржуазии. Они жаждали крови, ликвидации либеральной интеллигенции, безоговорочной власти пролетариата, а он стремился к бескровному союзу всех слоев населения, в меру сил готовил этот союз. Слова «бескровный», «бескровная» наиболее часто звучали в его лексиконе. Для него народ не был безликой толпой. За таким диковатым и примитивным народом он не хотел идти и не пошел бы. Возможно, это было его политической ошибкой, но отнюдь не духовной и нравственной. «Если бы тогда было телевидение, – говорил он в конце жизни при встрече журналисту Генриху Боровику, – я бы достучался до сердец большинства людей. Я бы победил. Но я старался как мог. На любой встрече с людьми, даже на улицах, в окопах, произносил свои речи, до изнеможения, до хрипоты. Ведь тогда не было даже микрофонных усилителей. Ах, если бы существовало телевидение!..»
Александр Федорович Керенский ясно видел разницу между народом и толпой. Народ – для него понятие возвышенное, сообщество прогрессивно думающих граждан, а толпа – стая людей с низменными инстинктами.
Глава шестая
За следующим процессом, на который он откликнулся страстно и гневно, делом киевского приказчика кирпичного завода М. Бейлиса, уже внимательно следила вся страна, если не весь мир.
30 марта 1911 года полиция обнаружила убитого мальчика Андрея Ющинского. Полицейские задержали первого попавшегося еврея – Бейлиса – и предъявили ему обвинение в убийстве Ющинского с ритуальной целью – добавлением христианской крови в пасхальный еврейский хлеб – мацу. Ходили упорные слухи, что автором этого сценария был министр внутренних дел И. Г. Щегловитов, органически не выносивший инородцев, и в первую очередь евреев, которых насчитывалось в России свыше четырех миллионов. Задумка министра была дальновидной. Осуждение Бейлиса по религиозному мотиву можно распространить на весь еврейский народ и отложить надолго планы предоставления инородцам равных прав с русскими людьми. По депутатскому запросу членов III Государственной думы В. М. Пуришкевича и Н. Е. Маркова 2-го Бейлиса арестовали. Крупный бессарабский помещик Пуришкевич начал свою карьеру в качестве чиновника особых поручений при свирепейшем начальнике полиции В. К. Плеве. Погромные речи, безудержная травля инородцев сделали имя Пуришкевича символом мракобесия, разумеется в прогрессивных кругах. О Маркове 2-м – помещике Курской губернии – можно было сказать то, что писал Гоголь в «Мертвых душах» о Ноздреве: «Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без историй, какая-нибудь история непременно происходила: или выведут его под руки из зала, или принуждены вытолкать свои же приятели». Все скандалы в Думе и даже случавшиеся среди депутатов потасовки были связаны с именем Маркова 2-го – ретивого защитника самодержавия. Оба они – Пуришкевич и Марков – опирались на черносотенный «Союз русского народа», организованный еще в 1905 году из самых реакционных элементов общества. Из ущербных мещан и босяков они вербовали боевые дружины, так называемые «черные сотни». Чтобы расположить к себе отсталые слои рабочего класса, «Союз» открыл столовые, чайные, где велась монархическая пропаганда, раздавались деньги, в изобилии получаемые от государства. Основной задачей «Союза» была борьба с революционно настроенными массами, а главным методом борьбы – погромы, организуемые при содействии властей, антисемитская травля и преследование нерусских народностей.
Сам Николай II вступил в «Союз русского народа» и надел его значок. При поддержке Департамента полиции черносотенцы после ареста Бейлиса развернули мощную антисемитскую пропаганду. В его защиту выступили передовые представители интеллигенции: Александр Блок, Максим Горький, Дмитрий Мережковский, Анатоль Франс, Владимир Иванович Вернадский… Известный писатель и, как бы сейчас сказали, правозащитник Владимир Галактионович Короленко провел в Киеве полтора месяца, усиленно готовясь к выступлению в защиту Бейлиса. Среди его официальных адвокатов был брат реакционного министра внутренних дел Н. А. Маклакова – Василий Алексеевич Маклаков, которому спустя много лет, уже находясь в Америке, Керенский доверил свой личный архив в библиотеке Гуверовского института. Доводы экспертов обвинения опровергал молодой профессор психиатрии В. М. Бехтерев, позднее отважившийся публично заявить об обнаружении им признаков шизофрении у Сталина и за это отравленный пирожным в театральном буфете. Члены Святейшего синода Русской православной церкви разоблачили вымыслы о том, что убийства детей-христиан являются одним из обрядов еврейской религии. Не мог остаться в стороне от этого провокационного процесса и Александр Федорович Керенский. В заявлении группы адвокатов по этому делу он сформулировал основные положения. Текст заявления, оглашенного за неделю до вынесения приговора, написал Василий Дмитриевич Соколов: «Пленарное заседание членов коллегии адвокатов Санкт-Петербурга считает своим профессиональным гражданским долгом поднять голос протеста против нарушений основ правосудия, выразившихся в фальсификации процесса Бейлиса, против клеветнических нападок на еврейский народ, проводимых в рамках правопорядка и вызывающих осуждение всего цивилизованного общества, а также против возложения на суд чуждых ему задач, а именно сеять семена расовой ненависти и межнациональной вражды. Такое грубое попрание основ человеческого сообщества унижает и бесчестит Россию в глазах всего мира. И мы поднимаем наш голос в защиту чести и достоинства России».
Вернувшись после оправдания Бейлиса, кстати вскоре эмигрировавшего в Америку, Василий Маклаков рассказывал Керенскому об огромном резонансе в народе по поводу адвокатского заявления, о том, как ликовали киевляне после освобождения Бейлиса. В городе царил праздник. Люди вышли на улицы, обнимались, целовались, поздравляли друг друга не потому, что оправдали еврея, а потому, что победила справедливость. Александр Федорович пожалел, что не поехал в Киев, но ощутил ту же радость, что и киевляне. Его не пугал приговор суда, касавшийся его и других адвокатов, подписавших заявление. Он даже забыл, что, как член Думы, обладает неприкосновенностью. Соколов приговор опротестовал и добился его отмены, а грозило восемь месяцев тюрьмы. «Мы были вместе с самыми честными и светлыми людьми мира, – сказал Александр Федорович Соколову, – а за это не страшно отсидеть и год».
Керенский жаждал объединения с такими людьми, видел перспективу установления демократии в стране в сплочении всех социал-демократических сил. Большевиков не считал врагами, ведь они выступали против самодержавия. Но удивлялся, что Ленин отчаянно противится сближению большевиков даже с меньшевиками, хотя их взгляды на революцию во многом совпадали. Боялась возможного союза этих партий и царская охранка, но по другой причине. 16 декабря 1914 года директор Департамента полиции издает секретный циркуляр за № 190791: «В связи с чрезвычайной опасностью настоящего плана объединения партий и крайней желательностью сорвать его необходимо просить всех руководителей тайной полиции довести до сведения находящихся в их распоряжении агентов, что они должны настойчиво проводить в жизнь во время посещения партийных собраний и всячески отстаивать идею о полной невозможности слияния существующих течений, особенно большевиков и меньшевиков». В начале декабря из Швейцарии дошли до российских большевиков ленинские тезисы, призывающие к поражению в войне и посему названные «пораженческими». На конспиративной сходке ЦК партии, на окраине Петрограда (в августе 1914 года Санкт-Петербург был переименован в Петроград) присутствовала «пятерка» – полный состав большевистской фракции в Думе. Руководил сходкой Л. Б. Каменев (Розенфельд), находившийся на легальном положении. Собрались для обсуждения ленинских тезисов. Через своих агентов, один из которых был редактором «Правды», охранка арестовала всю «пятерку», лишенную Думой права неприкосновенности, немедленно осудила и отправила в Сибирь. «Большевики заполучили пять „мучеников“ и стали разыгрывать эту карту», – записал в своих мемуарах Керенский.
Назовем «пятерку»: Г. Г. Петровский, М. К. Муранов, Н. Р. Шагов, Ф. П. Самойлов, А. Е. Бадаев. Ссылка, по существу, была вынужденным поселением. Без охраны. Ссыльные одеты в легкие пальто, подпоясанные плащевыми ремнями. На голове – матерчатые шапки типа бескозырок. Большевики не выглядят каторжниками по сравнению с узниками периода советской власти. Им спасена жизнь. Кем? Керенским! Об этом по сей день умалчивает история. Да, Александр Федорович защищал на суде большевиков, обвиняемых в попытке свержения существующего государственного строя, то есть в измене родине, за что полагалась смертная казнь. При обыске у них нашли ленинские тезисы и газету «Социал-демократ» с антивоенным манифестом РСДРП, призывавшим к окончанию войны, лучшим и быстрейшим выходом из которой считалось поражение.
Александр Федорович взялся за их дело, потому что ЦК партии большевиков запретил своим членам-адвокатам участвовать в этом процессе. Хотелось «заполучить мучеников», погибших за дело пролетариата. Но задумка Ленина полностью не удалась. Дело слушалось 10–13 февраля 1915 года в Особом присутствии Петроградской судебной палаты. Керенский и присоединившийся к нему адвокат Василий Дмитриевич Соколов сумели доказать, что обвиняемые лично не были на фронте и никаким войскам не навязывали идею пораженчества в войне, не протягивали через окопы для мирного рукопожатия врагам свои руки. Адвокатам удалось переквалифицировать предъявленную подсудимым статью об измене родине на «участие в противозаконном сообществе», каким являлось их собрание. И хотя время для благоприятного решения подобных дел было трудное – шла война, Керенского не устроил приговор «пятерке» – высылка на вечное поселение в Туруханский край, и он обратился к министру юстиции А. А. Хвостову с просьбой о помиловании осужденных. Керенский считал, что они хотя и лишены членства в Думе, но выбраны туда народом, а в Думе должны быть представлены все имеющиеся в стране партии.
Если бы по политическим мотивам судили самого Ленина, то Александр Федорович, как адвокат, призванный защищать даже убийц, смягчать их участь, не отказался бы от защиты руководителя большевиков, разумеется с его согласия. И пока тот прячется по заграницам, «томится в Швейцарии», Керенский решил помочь его сопартийцам. Министр юстиции обещал рассмотреть дело о помиловании, продвинуть его по инстанциям при условии, что осужденные откажутся от призывов к поражению в войне, от антивоенного манифеста их партии. Осужденные на это не пошли. Согласился с условием лишь куратор «пятерки» Л. Б. Каменев, что, впрочем, не спасло его от Сибири. Кстати, только «соглашатель» позднее вошел в ЦК партии большевиков, а истинные борцы за дело пролетариата, действительно пострадавшие за него, не попали на более или менее крупные посты. За исключением Н. Р. Шагова, получившего в ссылке нервное заболевание, все остальные члены «пятерки» были выпущены на волю и вернулись домой после февральской амнистии, как и многие другие большевики, в том числе будущий глава ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский, забывший об этом милостивом и благородном акте и не допускавший в своей деятельности ни ноты милосердия и прозванный за свою суровость и жестокость «железным».
Именно Керенский, как министр юстиции и, по признанию большевиков, самый левый в Думе, и позднее – во Временном правительстве, был инициатором амнистии для всех политзаключенных. Он мечтал о коалиционном правительстве, в которое войдут люди, облеченные доверием народа, независимо от партии, к которой принадлежат. Его удивлял основной ленинский политический лозунг о перерастании империалистической войны в гражданскую, ибо его осуществление на практике привело бы к страшной братоубийственной войне, отбросившей развитие России на целую эпоху назад. Керенский считал этот лозунг бредовым и неопасным, поскольку большевиков в стране было не более ста пятидесяти тысяч и люди не вникали в смысл лозунга по разным причинам – чаще всего по недомыслию, так как не считали большевиков реальной силой, способной без помощи других демократических партий низвергнуть самодержавие.
В приемной адвоката Александра Федоровича Керенского толпились ходоки от крестьян с просьбой выступить на процессах по поводу аграрных беспорядков, от рабочих, от представителей национальных меньшинств. О нем с восхищением говорили в народе, его имя стало неразлучным со словами «борьба за свободу человека и справедливую жизнь по демократическим законам». О нем при жизни рассказывали легенды, не сильно отличавшиеся от действительности. Даже большевистская печать тех лет, в отличие от самого Ленина, не была столь беспощадна в его характеристике: «Вождем трудовиков в IV Государственной думе был А. Ф. Керенский. Исключительно темпераментный оратор, резкий и стремительный, Керенский получил известность как защитник в ряде политических процессов и часто выступал в Думе с речами, критикующими правительственные мероприятия…» В Думе после ареста большевиков Керенский оказался наиболее левым депутатом. Революционером считали его правые, и октябристы, и даже охранка. Народом он клялся, о народе говорил, но не считал народ движущей силой истории. Не занимаясь постоянной работой в массах, он тянулся в сторону либеральных групп, где находился, по его мнению, центр движения. (Еще работая в юридической консультации Дома народов графини Паниной, он увидел самый различный рабочий люд – от сознательных грамотных рабочих до отупевших от тяжелого труда и водки, не способных руководить страной. Единомышленников он искал среди либеральной интеллигенции. Под народом он понимал не только пролетариат, а всех трудящихся и мыслящих людей.) Нервный, быстро воспламеняющийся, часто теряющийся, без особых политических пристрастий, он считал себя эсером. (Ну и что, что стал эсером?) Партия эсеров в основном вела работу среди крестьянства, агитируя за «социализацию земли… за постепенное изъятие ее из товарного оборота и обращения путем выкупа из частной собственности отдельных групп или лиц в общенародное достояние». Будешь нервным, прилагая неимоверные усилия в повороте самодержавной России на путь демократии при твердой политической установке: неприкосновенность частной собственности – основное условие любого цивилизованного государства. Терялся? Несомненно. Он очень уставал, сталкиваясь с непониманием новых устоев жизни. Но минуты и часы растерянности проходили – и он воспламенялся снова.
В советское время принадлежность к партии эсеров считалась чем-то позорным и даже ругательным, хотя на самом деле она называла себя «партией всех трудящихся» (рабочих, крестьян и интеллигенции). Болезненное самолюбие и тщеславие сочетались в нем с актерством, любовью к позе, жесту. (Без самолюбия и тщеславия (чувства достоинства) в сочетании с мыслью – свойства умелого оратора.)
Империалистическую войну он поддерживал открыто, признавая необходимость военного могущества царской России (и не только царской, но и демократической), и резко выступал против большевиков, отвергал начисто большевистский план пораженчества страны в войне с Германией, не мог продать связанные с Россией союзнические державы. Керенский не раз брал на себя роль примирителя буржуазии и некоторых групп рабочих. Так, в сентябре 1915 года, когда рабочие под влиянием меньшевиков пришли на съезд Союза городов с просьбой допустить их на этот съезд хотя бы с «совещательным голосом, к ним вышел Керенский. Он предложил рабочим прекратить забастовку, которая не имеет „серьезного значения“, заняться своей внутренней организацией, тогда-де либеральная буржуазия не посмеет отклонить их участие в политических совещаниях».
Большевики считали, что задолго до революции Керенский репетировал роль соглашателя, примирителя буржуазии и трудящихся в интересах буржуазии. Они жаждали крови, ликвидации либеральной интеллигенции, безоговорочной власти пролетариата, а он стремился к бескровному союзу всех слоев населения, в меру сил готовил этот союз. Слова «бескровный», «бескровная» наиболее часто звучали в его лексиконе. Для него народ не был безликой толпой. За таким диковатым и примитивным народом он не хотел идти и не пошел бы. Возможно, это было его политической ошибкой, но отнюдь не духовной и нравственной. «Если бы тогда было телевидение, – говорил он в конце жизни при встрече журналисту Генриху Боровику, – я бы достучался до сердец большинства людей. Я бы победил. Но я старался как мог. На любой встрече с людьми, даже на улицах, в окопах, произносил свои речи, до изнеможения, до хрипоты. Ведь тогда не было даже микрофонных усилителей. Ах, если бы существовало телевидение!..»
Александр Федорович Керенский ясно видел разницу между народом и толпой. Народ – для него понятие возвышенное, сообщество прогрессивно думающих граждан, а толпа – стая людей с низменными инстинктами.
Глава шестая
События и люди
Известно, что президент Франции генерал де Голль завещал своему народу около полутора тысяч карикатур и шаржей, нарисованных на него, благо крупные черты лица к тому располагали – легко писалось бойким художникам. Но тем не менее генерал остался в памяти французов народным героем. Однако не так «повезло» Александру Федоровичу Керенскому, первому демократу во главе России, после сотен лет самодержавия повернувшему громадную страну к идеалам свободы. Как уже отмечалось, ему посвящен всего десяток карикатур, зато каких злых, проникнутых ненавистью к герою.
Уезжали из страны, уходили из жизни люди, знающие истинного Керенского, и постепенно в глазах и умах советских людей на основе этих живописных и газетных пасквилей вырисовывался определенный стереотип пустоголового и злобного неврастеника. Даже уважаемый человек, книголюб и известный фельетонист Николай Павлович Смирнов-Сокольский в тридцатые годы выступает на сцене с обозрением «Разговор с Керенским». Александр Федорович, окарикатуренный донельзя, предстает перед зрителем в виде большой куклы. Артист задает ей вопросы:
– Вы действительно считали себя вторым Наполеоном?
Кукла молчит.
– Или третьим?
Кукла молчит.
– Значит, вторым. Молчание – знак согласия, – резюмирует артист. – Почему же вы бежали не в форме императора, а в женском платье?
Кукла молчит.
– Понятно. Женское платье подходит вам больше, – шутит артист, но на этот раз, как и в течение всего обозрения, молчат и кукла и зрители.
– Ваш уход! Уход на свалку истории закономерен! – пафосно заключает артист и за ноги уволакивает со сцены куклу под редкие аплодисменты зала.
Обозрение вскоре снимают с репертуара. И уже в наши дни Керенский появляется на сцене Театра на Таганке. Спектакль ставит Юрий Петрович Любимов. Роль Керенского поручают Владимиру Высоцкому. Великие, честнейшие творцы – и Любимов и Высоцкий – даже они были под тяжелейшим прессом навязанного обществу стереотипа Керенского. Редчайший случай, когда спектакль с их участием выглядел неубедительно и шел недолго. Надуманный, лживо показанный Керенский как бы сам «мстил» за себя. Как он мечтал, особенно в последние годы жизни, о том, что о нем расскажут правдиво! С его слов. Поэтому эта книга выдерживается в хронологии его мемуаров, в его оценке событий и людей того давнего и волнующего времени. Но история лучше видится на расстоянии – и достижения героя, и его ошибки, – хотя он сам прожил до девяноста лет и весьма самокритично относился к своим поступкам и решениям. Однако несомненно – цель, поставленная им, была высока и патриотична, а дела – искренни и бескорыстны. В этом нельзя отказать ему и теперь, читая его мемуары и очередную главу из них – «На пути к демократии».
Период между роспуском Думы и началом Первой мировой войны был одним из важнейших в жизни России.
9 июля 1906 года бывший саратовский губернатор П. А. Столыпин был назначен председателем Совета министров. Он был красноречивым оратором, предприимчивым человеком. Николаю II нравился задором молодости, преданностью, готовностью исполнять задуманные царем изменения в избирательном законе. «Я всегда выступал против Столыпина, – откровенно признавался Керенский, – его тактический лозунг „Вначале умиротворение страны, а потом реформы“ казался мне ошибочным. Однако, несмотря на ошибки и даже преступления, остается фактом, что в его намерения не входило ни восстановление абсолютизма, ни уничтожение народного правительства. Он стремился лишь к установлению консервативной, но строго конституционной монархии».
Выступая на заседании IV Государственной думы, Керенский подверг резкой критике столыпинскую земельную реформу: «…он разжег в деревне пламя гражданской войны». Россия не желала, чтобы правительство прибегало к кровавым расправам с политическими противниками. После учреждения Столыпиным военно-полевых судов Л. Н. Толстой обратился к правительству с глубоко волнующим обращением «Не могу молчать!» и потребовал положить конец казням. Умеренный либерал и видный оратор Ф. И. Родичев с трибуны Думы назвал петли палачей «столыпинскими галстуками». Вот почему после падения монархии в 1917 году правительство демократической революции отменило смертную казнь за все без исключения преступления. Главным инициатором отмены явился министр юстиции Керенский. Эта судебная реформа была встречена ликованием народа, по этому поводу проводились праздничные демонстрации и парады войск. Позднее, учитывая разложение армии, Керенский был вынужден ввести смертную казнь на фронте. Но его вердикт в первом варианте сразу выдвинул Россию в число самых цивилизованных стран, где судебная реформа находилась на столь же высоком уровне.
Керенский внимательно относился к деятельности Столыпина и был поражен, когда узнал о его убийстве. Драма произошла 1 сентября 1911 года в киевском театре, в партере, в нескольких метрах от царской ложи, где сидел царь с дочерьми. Столыпин был смертельно ранен полицейским агентом, бывшим анархистом. Керенского смутило, что в Киеве Столыпин почему-то оказался без охраны. Убийца был казнен с необычной поспешностью, а до этого содержался в строжайшей изоляции. Видимо, охранка, стараясь ублажить высокопоставленных врагов Столыпина, смотрела сквозь пальцы на готовящееся преступление. Керенский делает вывод: «Столыпин был для Распутина чересчур независимым и честным». Александр Федорович не видит Распутина в сонме врагов отечества, но его фигура и огромное влияние при дворе весьма показательны для нестабильного состояния страны.
Именно в периоды распада империй, разрухи и нищеты как грибы появляются на свет мнимые ясновидящие, гадалки, якобы обладающие могущественным даром, посланным им свыше. Царский двор, за всю историю Романовых бывший не раз ареной интриг, подкупов и тайных убийств, открыто стал пристанищем проходимца, которому под стать эпитет «великий». Крестьянин села Покровского Тюменского уезда, он в молодости бродил по монастырям, вращался среди святош, странников, юродивых. Вскоре он сам стал «пророчествовать», собирая вокруг себя кликух. В деревне его прозвали «Гриша-провидец». Слухи о новом «святом» дошли до Петрограда, где в некоторых великосветских салонах широко распространился религиозный мистицизм. Там Распутин поменял свою фамилию на Новых. Не лишенный ума, хитрый мужик быстро приспособился к ханжеской обстановке сановных кругов. Распутина наперебой приглашали сиятельные дома. На истерических старух и скучающих барынь Григорий производил сильное впечатление не только необычным и загадочным видом, но и слухами о своей бесподобной мужской силе, что, впрочем, соответствовало действительности и, как ни странно, до наших дней бередит сознание обывателей. В центральной прессе появились заметки о якобы найденном фаллосе Распутина редкой величины, сохраненном одной из его поклонниц.
Начальник Департамента полиции С. П. Белецкий, по должности своей наблюдавший за «старцем» и одновременно пользовавшийся его влиянием в интересах своей карьеры, написал после революции, что Распутин брал уроки гипноза и преуспел в учении. В великосветских кругах из уст в уста передавали случай «святости» Распутина, рассказывали о его чудесном даре – исцелять больных. Распутина пригласили ко двору. Наследник престола Алексей страдал гемофилией – нарушениями в системе свертывания крови и частыми кровотечениями. Наблюдательные очевидцы обратили внимание на то, что Распутин являлся исцелять наследника, когда приступ гемофилии подходил к концу. Суеверная царица и до появления Распутина прибегала к помощи странников, гипнотизеров, возила сына прикладываться к мощам, но безрезультатно. Так или иначе, но именно Распутину удавалось приостанавливать болезнь Алексея. Не будем слишком материалистичны, чтобы безоговорочно отрицать хотя бы гипнотические возможности Распутина, позволявшие ему положительно влиять на заболевание наследника. Распутин внушил царице, что без его помощи и молитв наследник умрет, погибнет долгожданный сын в семье Николая II, где до него рождались только девочки. Ходили упорные слухи о любовной связи императрицы со святым лекарем, но даже если этого не было, то спасения Алексея было достаточно, чтобы покорить ее сердце. Она писала о Распутине мужу: «Милый, верь мне, тебе следует слушаться советов нашего друга. Он так горячо денно и нощно молится за тебя. Он охранял тебя там, где ты был. Только нужно слушаться, доверять и спрашивать совета – не думать, что он чего-нибудь не знает. Бог все ему открывает». Квартира Распутина помимо обожавших его поклонниц была переполнена разного рода аферистами и дельцами. Многие назначения на самые высокие посты проходили с его участием. Стоило хорошо отозваться о, «друге» царицы – и А. Н. Хвостов попадает в министры внутренних дел. И вот Распутин, человек неграмотный, пишет записку своему протеже, без единого знака препинания, каждое слово отдельно:
Уезжали из страны, уходили из жизни люди, знающие истинного Керенского, и постепенно в глазах и умах советских людей на основе этих живописных и газетных пасквилей вырисовывался определенный стереотип пустоголового и злобного неврастеника. Даже уважаемый человек, книголюб и известный фельетонист Николай Павлович Смирнов-Сокольский в тридцатые годы выступает на сцене с обозрением «Разговор с Керенским». Александр Федорович, окарикатуренный донельзя, предстает перед зрителем в виде большой куклы. Артист задает ей вопросы:
– Вы действительно считали себя вторым Наполеоном?
Кукла молчит.
– Или третьим?
Кукла молчит.
– Значит, вторым. Молчание – знак согласия, – резюмирует артист. – Почему же вы бежали не в форме императора, а в женском платье?
Кукла молчит.
– Понятно. Женское платье подходит вам больше, – шутит артист, но на этот раз, как и в течение всего обозрения, молчат и кукла и зрители.
– Ваш уход! Уход на свалку истории закономерен! – пафосно заключает артист и за ноги уволакивает со сцены куклу под редкие аплодисменты зала.
Обозрение вскоре снимают с репертуара. И уже в наши дни Керенский появляется на сцене Театра на Таганке. Спектакль ставит Юрий Петрович Любимов. Роль Керенского поручают Владимиру Высоцкому. Великие, честнейшие творцы – и Любимов и Высоцкий – даже они были под тяжелейшим прессом навязанного обществу стереотипа Керенского. Редчайший случай, когда спектакль с их участием выглядел неубедительно и шел недолго. Надуманный, лживо показанный Керенский как бы сам «мстил» за себя. Как он мечтал, особенно в последние годы жизни, о том, что о нем расскажут правдиво! С его слов. Поэтому эта книга выдерживается в хронологии его мемуаров, в его оценке событий и людей того давнего и волнующего времени. Но история лучше видится на расстоянии – и достижения героя, и его ошибки, – хотя он сам прожил до девяноста лет и весьма самокритично относился к своим поступкам и решениям. Однако несомненно – цель, поставленная им, была высока и патриотична, а дела – искренни и бескорыстны. В этом нельзя отказать ему и теперь, читая его мемуары и очередную главу из них – «На пути к демократии».
Период между роспуском Думы и началом Первой мировой войны был одним из важнейших в жизни России.
9 июля 1906 года бывший саратовский губернатор П. А. Столыпин был назначен председателем Совета министров. Он был красноречивым оратором, предприимчивым человеком. Николаю II нравился задором молодости, преданностью, готовностью исполнять задуманные царем изменения в избирательном законе. «Я всегда выступал против Столыпина, – откровенно признавался Керенский, – его тактический лозунг „Вначале умиротворение страны, а потом реформы“ казался мне ошибочным. Однако, несмотря на ошибки и даже преступления, остается фактом, что в его намерения не входило ни восстановление абсолютизма, ни уничтожение народного правительства. Он стремился лишь к установлению консервативной, но строго конституционной монархии».
Выступая на заседании IV Государственной думы, Керенский подверг резкой критике столыпинскую земельную реформу: «…он разжег в деревне пламя гражданской войны». Россия не желала, чтобы правительство прибегало к кровавым расправам с политическими противниками. После учреждения Столыпиным военно-полевых судов Л. Н. Толстой обратился к правительству с глубоко волнующим обращением «Не могу молчать!» и потребовал положить конец казням. Умеренный либерал и видный оратор Ф. И. Родичев с трибуны Думы назвал петли палачей «столыпинскими галстуками». Вот почему после падения монархии в 1917 году правительство демократической революции отменило смертную казнь за все без исключения преступления. Главным инициатором отмены явился министр юстиции Керенский. Эта судебная реформа была встречена ликованием народа, по этому поводу проводились праздничные демонстрации и парады войск. Позднее, учитывая разложение армии, Керенский был вынужден ввести смертную казнь на фронте. Но его вердикт в первом варианте сразу выдвинул Россию в число самых цивилизованных стран, где судебная реформа находилась на столь же высоком уровне.
Керенский внимательно относился к деятельности Столыпина и был поражен, когда узнал о его убийстве. Драма произошла 1 сентября 1911 года в киевском театре, в партере, в нескольких метрах от царской ложи, где сидел царь с дочерьми. Столыпин был смертельно ранен полицейским агентом, бывшим анархистом. Керенского смутило, что в Киеве Столыпин почему-то оказался без охраны. Убийца был казнен с необычной поспешностью, а до этого содержался в строжайшей изоляции. Видимо, охранка, стараясь ублажить высокопоставленных врагов Столыпина, смотрела сквозь пальцы на готовящееся преступление. Керенский делает вывод: «Столыпин был для Распутина чересчур независимым и честным». Александр Федорович не видит Распутина в сонме врагов отечества, но его фигура и огромное влияние при дворе весьма показательны для нестабильного состояния страны.
Именно в периоды распада империй, разрухи и нищеты как грибы появляются на свет мнимые ясновидящие, гадалки, якобы обладающие могущественным даром, посланным им свыше. Царский двор, за всю историю Романовых бывший не раз ареной интриг, подкупов и тайных убийств, открыто стал пристанищем проходимца, которому под стать эпитет «великий». Крестьянин села Покровского Тюменского уезда, он в молодости бродил по монастырям, вращался среди святош, странников, юродивых. Вскоре он сам стал «пророчествовать», собирая вокруг себя кликух. В деревне его прозвали «Гриша-провидец». Слухи о новом «святом» дошли до Петрограда, где в некоторых великосветских салонах широко распространился религиозный мистицизм. Там Распутин поменял свою фамилию на Новых. Не лишенный ума, хитрый мужик быстро приспособился к ханжеской обстановке сановных кругов. Распутина наперебой приглашали сиятельные дома. На истерических старух и скучающих барынь Григорий производил сильное впечатление не только необычным и загадочным видом, но и слухами о своей бесподобной мужской силе, что, впрочем, соответствовало действительности и, как ни странно, до наших дней бередит сознание обывателей. В центральной прессе появились заметки о якобы найденном фаллосе Распутина редкой величины, сохраненном одной из его поклонниц.
Начальник Департамента полиции С. П. Белецкий, по должности своей наблюдавший за «старцем» и одновременно пользовавшийся его влиянием в интересах своей карьеры, написал после революции, что Распутин брал уроки гипноза и преуспел в учении. В великосветских кругах из уст в уста передавали случай «святости» Распутина, рассказывали о его чудесном даре – исцелять больных. Распутина пригласили ко двору. Наследник престола Алексей страдал гемофилией – нарушениями в системе свертывания крови и частыми кровотечениями. Наблюдательные очевидцы обратили внимание на то, что Распутин являлся исцелять наследника, когда приступ гемофилии подходил к концу. Суеверная царица и до появления Распутина прибегала к помощи странников, гипнотизеров, возила сына прикладываться к мощам, но безрезультатно. Так или иначе, но именно Распутину удавалось приостанавливать болезнь Алексея. Не будем слишком материалистичны, чтобы безоговорочно отрицать хотя бы гипнотические возможности Распутина, позволявшие ему положительно влиять на заболевание наследника. Распутин внушил царице, что без его помощи и молитв наследник умрет, погибнет долгожданный сын в семье Николая II, где до него рождались только девочки. Ходили упорные слухи о любовной связи императрицы со святым лекарем, но даже если этого не было, то спасения Алексея было достаточно, чтобы покорить ее сердце. Она писала о Распутине мужу: «Милый, верь мне, тебе следует слушаться советов нашего друга. Он так горячо денно и нощно молится за тебя. Он охранял тебя там, где ты был. Только нужно слушаться, доверять и спрашивать совета – не думать, что он чего-нибудь не знает. Бог все ему открывает». Квартира Распутина помимо обожавших его поклонниц была переполнена разного рода аферистами и дельцами. Многие назначения на самые высокие посты проходили с его участием. Стоило хорошо отозваться о, «друге» царицы – и А. Н. Хвостов попадает в министры внутренних дел. И вот Распутин, человек неграмотный, пишет записку своему протеже, без единого знака препинания, каждое слово отдельно: