Страница:
После капитуляции Италии в сентябре 1943 г. всех итальянских военнослужащих на оккупированных немцами территориях поставили перед выбором: либо служить муссолиниевской "республике Сало", либо быть интернированными и выполнять тяжелые работы. Последние были известны как "итальянцы Бадольо".
Перед одним из разрушенных зданий собралась толпа: все смотрели на девушку лет шестнадцати. Она стояла на куче камня, поднимала кирпичи один за другим, тщательно вытирала с них пыль и снова выбрасывала. Нам сказали, что вся ее семья погибла под развалинами и она сошла с ума... Эта часть города выглядела просто кошмарно. В некоторых местах нельзя было даже сказать, где проходили улицы, и мы перестали понимать, где мы находимся. Но в конце концов мы добрались до Раухштрассе и до своего бюро.
Оно чудом уцелело. Внизу я встретила одного из наших кадровиков. Я сказала ему, что у меня есть пожилой отец и я имею возможность вывезти его из города. Сначала он не хотел давать мне разрешение, но услыхав, что мы Bombengeschadigte [пострадавшие от бомбардировки] - спасительный термин в подобные времена! - согласился. Я заверила его, что вернусь, как только понадоблюсь, и, дав ему адрес и телефон Татьяны, поспешила уйти, пока он не передумал.
Пообедав горячим супом рядом у Герсдорфов, мы с Лоремари продолжили наш обход, обследуя город улица за улицей в поисках пропавших друзей.
В эти последние дни на почерневших стенах разрушенных домов появились бесчисленные надписи мелом: "Liebste Frau B, wo sind Sie? Ich suche Sie uberall! Kommen Sie zu mir. Ich habe Platz fur Sie" ["Дорогая фрау Б., где вы? Я ищу вас повсюду. Переселяйтесь ко мне. У меня есть для вас место"], или: "Alle aus diesem Keller gerettet" ["Из этого подвала всех спасли!"], или: "Mein Engelein, wo bleibst Du? Ich bin in grosser Sorge. Dein Fritz". ["Ангелочек мой, куда ты пропала? Я страшно беспокоюсь. Твой Фриц"], и т. п. Постепенно, по мере того, как люди возвращаются к себе домой и читают эти надписи, появляются под ними ответы - тоже мелом. Таким путем мы узнали о местонахождении нескольких наших друзей. Когда же мы добрались до развалин нашего бюро, то найдя в куче камня мел, мы написали большими печатными буквами на столбе у самого входа: "Missie und Loremarie gesund, befinden sich in Potsdam bei В. " ["Мисси и Лоремари здоровы, находятся в Потсдаме у Б(исмарков)"]. Нашему начальству это, несомненно, не понравилось бы, но мы думали прежде всего о всевозможных наших поклонниках, имеющих привычку звонить нам в любое время дня и которые, быть может, будут нас разыскивать.
Внезапно появился на своей машине Мояно из испанского посольства. Он рассказал мне, что его посол и многие другие испанцы в ту первую ночь обедали в отеле "Эден" и что, к счастью, Мария-Пиляр Оярсабаль и ее муж не успели побежать домой, потому что, когда их дом обрушился, все в подвале дома погибли, включая и их слуг. Федерико Диес (другой испанский дипломат) находился дома, и когда его дом загорелся, как и соседние здания, и люди повалили на улицу, он вытащил свой фамильный коньяк (они известные виноделы) и начал всех угощать.
Около 4 часов пополудни я вернулась к Альбертам ожидать развития событий. Дом Альбертов был как ледник, поскольку стеклянная крыша и окна разлетелись вдребезги и все двери слетели с петель. Мы сидели на кухне в пальто и мерзли, а грузинский друг Альбертов, князь Андронников, собиравшийся ехать с нами в Мариенбад, сидел в гостиной, закутанный в шарфы, в низко надвинутой на глаза шляпе, и весь вечер превосходно играл на рояле. Во время первого налета бедняге удалось спастись из горящего отеля вместе со всеми вещами и найти комнату в "Эдене". Но на следующий день "Эден" разбомбило и князь остался в чем был. Он особенно сокрушался об утрате четырех пар новехоньких ботинок.
Пока мы сидели и ждали, в комнату ворвалась Ага Фюрстенберг, бросилась мне на шею и завопила: "Missie, ich dachte Du bist tot!" ["Мисси, а я думала, ты погибла!"] После первого налета, вернувшись домой, она обнаружила вместо дома, где они с Дики Вреде жили, груду развалин. Целые сутки она думала, что потеряла все, но потом случайно встретила брата Мелани Бисмарк Жана-Жоржа Хойоса, который сообщил ей, что кое-что из ее вещей удалось спасти, и теперь она воспрянула духом.
Не успела уйти Ага, как приехала на машине киноактриса Дженни Джуго. Она обняла меня и сообщила, что Дики Вреде теперь живет у нее в Кладове и что она приехала за ее вещами. Так постепенно начинаешь узнавать, кто из друзей где находится, но прогресс весьма медленный; и часто новости ужасающие.
После первого налета Папa пошел проведать одних русских друзей, Дерфельденов. Их дом рухнул. Мужа вытащили из подвала живым, но ее откопали лишь спустя много часов - без головы. Бедная женщина всегда страшно боялась воздушных налетов и каждый раз непременно тащила с собой в подвал большое Евангелие. Хотя мне делается все страшнее и страшнее, я почему-то думаю, что меня такой финал не ожидает.
После того, как мы прождали, казалось, многие часы, шведы сообщили нам, что наш отъезд откладывается еще на сутки.
Папa вернулся в Потсдам ночевать, а я пошла к Герсдорфам выпить чаю. У них был теннисный чемпион Готфрид фон Крамм. Он только что прибыл из Швеции и при виде города, по его словам, чуть не разрыдался. Потом на военной машине приехал старый барон Икскюль в пальто своего швейцара (он служит в Абвере). Он сражался с огнем на крыше своего дома до рассвета - безуспешно. Его квартира находилась на верхнем этаже; у него было замечательное собрание книг, но ничего спасти не удалось. Куда там: одна женщина в здании сгорела заживо. Я разминулась с Рюдгером Эссеном, и пришлось возвращаться в Потсдам поездом. К счастью, Икскюль подвез меня до станции Шарлоттенбург. По дороге, совершенно невозмутимый, он предложил мне билеты на концерт Караяна в следующее воскресенье. Бисмарки не особенно удивились моему появлению.
Ночью опять была тревога, но ничего серьезного.
Суббота, 27 ноября.
Утром Лоремари Шенбург, Папa, Готфрид Крамм (приехавший ночевать в Потсдам) и я снова залезли в машину Рюдгера Эссена. Эссен уезжал в Швецию.
По всему городу продолжаются пожары на задворках, и судя по всему, потушить их не удается. Горят только что доставленные на зиму запасы угля! Мы часто останавливаемся возле них погреть руки, потому что в эти дни в домах холоднее, чем на улице.
Около полудня, прихватив свою обычную теперь поклажу - белый хлеб из Потсдама, я зашла к Герсдорфам и застала там Готфрида Бисмарка. Мы, как всегда, пообедали супом. Дом Герсдорфов - единственный теперь, где несмотря на холод и сквозняки, можно немного передохнуть.
В разгар "обеда" появились Лоремари и Тони Заурма. Бедный юноша никак не может придти в себя. Накануне он вывозил свою роту в небольшую деревню, куда их эвакуировали. Во время ночного налета (о котором я написала "ничего серьезного") убило его водителя, а его самого завалило в подвале рухнувшего дома; ему удалось выбраться только на следующее утро. Он теперь объявил это так типично для нашего времени! - что только что купил сотню устриц; мы с Лоремари тут же вскочили к нему в машину и все вместе поехали к нему на квартиру за устрицами.
Мы проезжали Виттенбергплац, которую я не видела с начала налетов. Вся огромная площадь была усеяна останками сожженных трамваев и автобусов - это крупный транспортный узел. Бомбы падали везде, даже на станцию метро, а от KDW - большого универмага - остался один скелет. По пути мы увидели на велосипеде Зигрид Герц. Я поздравила ее, так как ее дом был одним из немногих, еще уцелевших, но она рассказала, что в ее спальню на верхнем этаже угодила фосфорная зажигалка и вся ее одежда сгорела. Она теперь переехала к друзьям в Грюневальд. Я припомнила, какие у нее были чудные меховые шубки! Дальше по пути нас остановил пожарный и попросил подвезти какую-то женщину со множеством узелков до станции Шарлоттенбург. Мы это сделали и потому к Тони попали не скоро. Немного устриц мы съели тут же, запивая их коньяком. Я не представляла себе, как трудно их открывать, и порезалась. Остальное, вместе с кое-каким вином, мы увезли к Марии, где пир продолжался, причем все время кто-нибудь заходил и присоединялся. Так продолжалось допоздна с множеством порезанных пальцев, так как никто не умел вскрывать устриц.
На утро после первого налета у меня была назначена примерка шляпки в магазинчике неподалеку. Кругом все горело, но мне была очень нужна эта шляпка, и вот теперь я пошла и позвонила в дверь. Чудо из чудес: меня встретила улыбающаяся продавщица. "Durchlaucht konnen anprobieren!" ["Ваше сиятельство могут примерить!"] Я примерила, но поскольку я была в перепачканных брюках, эффект было трудно оценить. Затем Тони и Лоремари отвезли меня к Альбертам, где, наконец-то, в 4 часа пополудни у дверей появился грузовик. Он вез за город мебель и чемоданы членов шведской колонии, и посланник разрешил и нам уехать с ним. Нас должны были высадить на ближайшей железнодорожной станции за городской чертой, откуда мы должны были сами добираться, объезжая Берлин до железнодорожной магистрали, идущей на юг. Г-жа Альберт села впереди рядом с двумя шведами-водителями в касках, а остальные - Папa, князь Андронников, Ирена Альберт и я - устроились сзади. Мы сидели на вещах, посреди чемоданов и корзин, с моей новой шляпкой в картонке; не хватало только пресловутой канарейки! Третий швед сел с нами, брезент застегнули, погрузив нас в полную темноту, и мы тронулись.
Мы ничего не видели и поэтому не знали, куда едем, но по истечении часа тряски по скверной дороге прибыли в деревню под названием Тойпиц в 63 километрах от Берлина, где нас пригласили сойти.
Так как у нас у всех были бирки с надписью Bombengeschadigte и благодаря нашим водителям все принимали нас за шведов, то в чистеньком местном "гастхаузе" (гостинице) согласились предоставить нам ночлег. Окруженные своим багажом, мы собрались в пивном зале. Пока нам готовили комнаты, мы получили на ужин настоящего чаю и съели предусмотрительно взятые с собой бутерброды с тунцом, запив их шампанским из большой бутыли. В разгар этого "ужина" раздался сигнал воздушной тревоги - во дворе заиграл на своего рода горне сын хозяина гостиницы. Мы намеревались, несмотря ни на что, пойти наверх спать, но местные жители, явно относящиеся к налетам серьезно, так неодобрительно на нас посмотрели, что мы остались на месте. Вообще-то они, вероятно, были правы, так как в конце концов мы находились совсем недалеко от Берлина, а опыт Тони Заурма показывает, что даже в отдаленных деревнях отнюдь не безопасно. Очень скоро началась стрельба, а потом мы услыхали уже столь знакомое теперь гудение самолетов над головой. Самолеты сбросили поблизости несколько бомб, после чего все мы спустились в весьма жуткого вида подвал со множеством труб отопления и котлов. Г-жа Альберт выбрала момент, когда стрельба была особенно интенсивной, чтобы произнести по-английски с сильным американским акцентом: "Одним можем гордиться... Мы только что были свидетелями одного из величайших бедствий в современной истории!" Бесспорно!
Должна признаться, что за эти последние ночи я сделалась довольно пугливой, и даже на этом расстоянии чувствовалось, что налет опять крупный. Позже мы узнали, что бомба попала в дом с аркой, сквозь которую проходят на наш маленький скверик. Мария и Хайнц Герсдорфы укрылись как раз в подвале этого дома: им показалось, что там безопаснее, чем в их собственном полуподвале. Тем не менее дом рухнул, и их завалило. Правда, утром их, к счастью, откопали невредимыми.
После отбоя нас провели в наши комнаты - одну для нас, трех женщин, другую для Папa и Андронникова. Постели были сырые, но удобные, с толстыми пуховыми одеялами, а г-жа Альберт почти всю ночь громко храпела. Вообще-то это был рай, так как мы уже смирились с перспективой спать на полу до самого Кенигсварта.
Воскресенье, 28 ноября.
Встали рано, чтобы успеть на автобус до ближайшей железнодорожной станции. Автобус был так набит, что мы едва втиснулись. Однако мы все-таки поспели к поезду и через два часа были на станции Коттбус (крупный железнодорожный узел к югу от Берлина). Скорый на Лейпциг ушел у нас буквально перед носом, потому что мы замешкались, перетаскивая наш багаж через пути. К счастью, нам помогли какие-то ребята из Гитлерюгенда. Они понесли все вещи и отвели нас в специальный зал ожидания для Bombengeschadigte, где мы несколько часов прождали следующего поезда и где нам предложили изумительные бутерброды с колбасой и толстым слоем масла, а также наваристый суп, и все бесплатно! Это работа NSV [Nationalsozialistische Volkswohlfahrt, национал-социалистическая организация "народного благосостояния"], которая показала себя весьма эффективной в данных чрезвычайных обстоятельствах. В Берлине эта NSV в первый же день налетов организовала на каждой разбомбленной улице полевые кухни, где в любое время дня любой прохожий мог получить вкусный суп, настоящий крепкий кофе и сигареты, тогда как в магазинах ничего этого не достать.
Наконец, в час дня мы сели в еле ползущий поезд до Лейпцига. Большую часть пути мы стояли и прибыли в шесть. К этому времени мы ехали уже 24 часа (вместо обычных двух!). Всю дорогу нас постоянно смущали Альберты, которые никак не могли отказаться от привычки переговариваться по-английски, громко крича с одного конца вагона на другой: "Нопеу!" - "Yes, lovey!" - "Are you all right?" ["Лапочка!" - "Да, душечка!" - "Как ты там?"] Папa был в холодном поту, но остальным пассажирам это было, по-видимому, все равно, и неприятностей не было.
В Лейпциге мы пошли прямо в вокзальный ресторан, где смогли немного привести себя в порядок и очень прилично поужинать венскими шницелями, запив их вином. Был даже оркестр, игравший Шуберта! Когда получасом позже подошел берлинский экспресс, он был, разумеется, полон, и нам пришлось буквально кулаками пробиваться в вагон. Прямо передо мной какую-то женщину столкнули на рельсы и вытащили обратно за волосы. Было довольно досадно слышать, что некоторые пассажиры преспокойно сели на этот поезд в Берлине каких-нибудь два часа назад. Правда, Геббельс недавно издал распоряжение, предписывавшее всем молодым людям оставаться в Берлине, и мы с Иреной опасались, что нас не пропустят на вокзале.
Мы надеялись, что в Эгере нас встретит машина Меттернихов, но ее не оказалось, и пришлось еще два часа ждать местную электричку, которая доставила нас в Кенигсварт только в пять утра. Нас ждал холодный ужин. Потом я легла в Татьянину постель, и мы болтали почти до рассвета.
Приписка Мисси, сделанная ею тогда же:
"Я воспользовалась передышкой после нашего приезда в Кенигсварт, чтобы описать происшедшее за последние дни, а то все забудется. Но, спустившись как-то поужинать, я по рассеянности оставила единственный свеженапечатанный экземпляр поверх корзины с дровами рядом с письменным столом. Когда я вернулась, рукописи уже не было. Оказывается, добросовестная горничная, прибирая комнату, выбросила ее в печь: я тут же села и все переписала заново, зная прекрасно, что, если отложу на потом, я этого никогда уже не сделаю".
Между первым массированным налетом на Берлин 18 ноября 1943 г. и завершением регулярных воздушных атак в марте 1944 г. (хотя город время от времени продолжали бомбить вплоть до взятия его Красной Армией в апреле 1945 г.) Берлин бомбили 24 раза. К концу этого периода в каждом налете участвовало около тысячи самолетов, сбрасывавших от одной до двух тысяч бомб. Итог ? Большая часть зданий превратилась в груду кирпича и камня; десятки тысяч жителей были убиты или искалечены, а без крова осталось около 1,5 миллиона (причем эта цифра не включает многих тысяч военнопленных и иностранных рабочих, учета потерь которых никогда не вели). И все же немецкая противовоздушная оборона - тщательно разработанное сочетание мощной зенитной артиллерии с действиями ночных истребителей, снабженных радарами, оказалась столь эффективной, что, по словам британского историка Макса Хейстингса, "воздушное сражение за Берлин было не просто безуспешным. Оно оказалось проигранным... Берлин победил. Это был слишком крепкий орешек" ("Бомбер команд", Лондон, 1979). Действительно, разработанная маршалом Харрисом "насыщенная бомбардировка" целых районов (официальный термин союзников), она же "террористическая бомбардировка" (как ее не без основания окрестила нацистская пропаганда) нигде не достигла намеченных целей. Несмотря на все причиненные материальные разрушения, включая уничтожение многочисленных сокровищ мировой цивилизации (отсюда еще одно ехидное выражение немецкой пропаганды - "бомбардировка по Бедекеру" (намек на известный путеводитель!), несмотря на все потери гражданского населения (причем очень часто погибшие были стариками или детьми, не работавшими на производстве), многие важнейшие объекты налетов, как, например, военные заводы (к тому времени преимущественно передислоцированные или укрытые под землю) и железнодорожные линии (восстанавливавшиеся за несколько часов), функционировали практически до самого конца. Что же до боевого духа населения, то несмотря на горе, бессонницу, физическое истощение и недоедание, он так и не был сломлен. Чтобы поставить Германию на колени, понадобились традиционные наземные военные действия, включая оккупацию всей территории противника сошедшимися на реке Эльба союзниками и русскими армиями.
Вторник, 30 ноября.
Телеграмма из бюро: "Erwarten sofortige Ruckkehr" ["Ожидаем немедленного возвращения"]. Меж тем и у Папa, и у меня начался сильный кашель. Врач считает, что это разновидность бронхита - результат берлинских сквозняков в сочетании со всем этим дымом, которого мы невольно наглотались. В Мариенбаде супруги Альберты тоже слегли.
Среда, 1 декабря.
Лежу в постели - предосторожность ввиду прошлогоднего плеврита. Врач выписал мне справку о болезни.
2, 3, 4, 5, 6, 7 декабря.
Все эти дни провела в постели, соблюдая весьма спокойный, балующий режим.
Среда, 8 декабря.
Князь Андронников уехал в Мюнхен. Он типичный грузин, в нем много восточного. Мы говорили об одном человеке, который женился на вдове своего брата, погибшего на войне, и вдруг он говорит: "Такое бывает только в Европе - правда, дикари". [Последние два слова приведены в тексте Мисси по-русски. - Прим. перев.].
На прошлой неделе был еще один массированный налет на Берлин - это уже четвертый. В пятницу (3 декабря) я проснулась среди ночи - на дворе с небольшими промежутками раздавались траурные звуки какого-то странного горна. Татьяна объяснила, что это их воздушная тревога. Вдалеке слышалась сильная стрельба. Позже мы узнали, что это был налет на Лейпциг (где мы еще недавно в пути так вкусно обедали). Город практически уничтожен.
Сегодня во второй половине дня из Потсдама от Бисмарков звонил Паул Меттерних. Он сообщил, что прибывает завтра со своим полковником. Татьяна на седьмом небе!
Пятница, 10 декабря.
Паул Меттерних совершенно сокрушен увиденным в Берлине.
Пришли письма от Ирины из Рима; она очень тоскует, что отрезана от нас. Продолжаем спорить о том, как ей поступать. Папa и Мама придерживаются на этот счет разных мнений: Мама хочет, чтобы она оставалась в Италии, а Папa считает, что она должна приехать к нам, чтобы встретить окончательное крушение всей семьей.
Понедельник, 13 декабря.
Подолгу гуляем по заснеженным окрестностям. Полковник Паула Меттерниха оказался славным человеком; его весьма лестные замечания о России и русских пришлись по душе родителям.
Вторник, 14 декабря.
Паул Меттерних и полковник уехали. Хотя эта поездка отпуском не считается, Паул боится, что не сможет вернуться на Рождество. Однако он, возможно, заедет на день-другой на обратном пути на фронт.
Четверг, 16 декабря.
Получила телеграмму от Лоремари Шенбург, которая сейчас в Вене: она предлагает мне занять вакансию личной секретарши у главы берлинской полиции графа Хельдорфа (все это в завуалированных выражениях). Это, конечно, дело ее рук: ведь он меня почти не знает. Но мне кое-что известно о его заговорщической деятельности, а ему, вероятно, нужен человек, которому он мог бы доверять. Я должна посоветоваться с Адамом Троттом; пока не посоветуюсь, ответа не дам.
После обеда были с Татьяной в Мариенбаде, нанесли визит Альбертам. Они собираются возвращаться в Берлин!
Понедельник, 20 декабря.
Снова ездили в Мариенбах, где Татьяна сделала себе перманент, а я прическу попроще - более подходящую для воздушных налетов.
Вторник, 21 декабря.
В прошлую пятницу опять был сильный налет на Берлин; мы пытались дозвониться до Марии Герсдорф, но не получилось, тогда мы отправили ей телеграмму. Сегодня пришел ответ: "Alle unversehrt. Schreckliche Nacht. Brief folgt" ["Никто не пострадал. Ужасная ночь. Подробности письмом"].
Я попросила разрешения бюро остаться здесь на Рождество.
Среда, 22 декабря.
Играем весь день в пинг-понг. Читаю низкопробные книжонки - к негодованию родителей. Ни на чем другом не могу сосредоточиться, хотя Мама постоянно подсовывает мне, например, воспоминания современников о Венском конгрессе и наполеоновских войнах. Но мне хватает и этой войны, которая пока что заслоняет собой все остальное.
Неоднократно бомбили Инсбрук, так что надежда австрийцев на то, что Вену пощадят, выглядит весьма наивной. Наступление союзников в Италии развертывается не слишком быстро. Судя по всему, эти жуткие налеты рассчитаны на то, чтобы подорвать боевой дух немцев, но, по-моему, этим ничего не добьешься. Эффект скорее противоположный. Ведь при таких страданиях и трудностях политические соображения отступают на второй план, и все озабочены только тем, как залатать крышу, подпереть стену, поджарить картошку на перевернутом электрическом утюге (я сама так жарила яичницу!), растопить снег, чтобы умыться и т. д. Более того, в такие моменты побеждает героическая сторона человеческой натуры, и люди становятся исключительно доброжелательными, стараются помогать друг другу - compagnons de malheur [товарищи по несчастью].
Пятница, 24 декабря.
Сочельник. Опять идет снег и на дворе очень холодно. Мы с Татьяной целый день делали бумажные цепи для елки, так как никаких других украшений у нас нет. Гретль Роан, тетушка Лоремари Шенбург, послала нам из Богемии две посылки со стеклянными украшениями, но в пути все разбилось вдребезги. Мы сделали тоже кучу звезд, и еще у нас есть так называемые "волосы ангела", так что елка выглядит вполне прилично. Экономка Лизетт даже ухитрилась раздобыть в деревне двенадцать свечей. Вечерами мы теперь играем в бридж. Ходилаг ко всенощной в часовню, там очень холодно, но красиво. Потом пили шампанское и закусывали бисквитами.
Воскресенье, 26 декабря.
Получила несколько писем из бюро, одно из них без подписи: в нем сообщается, что мы эвакуируемся в горы; неудивительно, поскольку все наши помещения разрушены. Еще там говорится, что это будет полезно для моего здоровья и поэтому они рассчитывают на мое скорейшее возвращение. Я решила не говорить об этом родным, так как хочу отложить свое решение, пока не вернусь в Берлин. Возможно, я захочу остаться "там, где все происходит" - а "все происходит", разумеется, в Берлине.
Письмо и от Марии Герсдорф. Она пишет, что в сочельник опять был налет, в нашем районе было много попаданий и он вновь сильно пострадал. Какое бесстыдство! Даже в прошлую мировую войну, уже достаточно жестокую, боевые действия в этот день приостанавливались. Герсдорфы теперь живут в нашем полуподвале, они устроили спальню рядом с кухней, поставив там ту самую знаменитую двуспальную кровать, в которой все мы спали по очереди.
Пятница, 31 декабря.
Звонил Паул Меттерних сообщить, что приезжает сегодня в два часа ночи. Я рада, что увижусь с ним до своего отъезда в Берлин. Уезжаю завтра.
1944
(1 января - 18 июля)
Кенигсварт. Суббота, 1 января 1944 года.
Паул Меттерних приехал только на рассвете. В комнате у Татьяны была зажжена елка. Мы отпраздновали Новый год и ее день рождения шампанским и слойками с вареньем, сожгли кусочки бумаги с написанными на них желаниями и накормили разными лакомствами скотч-терьера Шерри - с катастрофическими последствиями.
Сейчас я укладываюсь: спешу на полуночный поезд на Берлин
Берлин. Воскресенье, 2 января.
Мама проводила меня на машине до вокзала в Мариенбаде. Шел сильный снег. Поезд, как обычно, опаздывал. Мы целый час сидели на насквозь промерзшем вокзале. Когда поезд все-таки подошел, завыли сирены. Я надеялась, что, сев на ночной поезд и прибывая в Берлин рано утром, я не попаду под налет (который бывает теперь почти каждую ночь). Погас свет, и я села не в тот вагон; он был полон спящих солдат, возвращающихся с Балкан в растрепанном виде, большинство с бородой многонедельной давности. Они немедленно начали причесываться и натягивать на себя одежду. Через, некоторое время проводница велела мне перейти в другой вагон, но поскольку над головой все еще гудели самолеты, я предпочла остаться под защитой тех, кого Мама иронически именует в своих письмах the brave boys in blue ["бравыми ребятами в форме"] - наверное, она подцепила это выражение в каком-нибудь пошлом романе. Я беспокоилась за нее: ведь обратно в Кенигсварт ей пришлось ехать во время налета. Беспокоилась я и за себя: на снегу наш поезд гораздо лучше был виден сверху. Но оказалось, что самолеты союзников направляются к более важной цели, и мы прибыли в Лейпциг благополучно, вовремя успев на пересадку.
Перед одним из разрушенных зданий собралась толпа: все смотрели на девушку лет шестнадцати. Она стояла на куче камня, поднимала кирпичи один за другим, тщательно вытирала с них пыль и снова выбрасывала. Нам сказали, что вся ее семья погибла под развалинами и она сошла с ума... Эта часть города выглядела просто кошмарно. В некоторых местах нельзя было даже сказать, где проходили улицы, и мы перестали понимать, где мы находимся. Но в конце концов мы добрались до Раухштрассе и до своего бюро.
Оно чудом уцелело. Внизу я встретила одного из наших кадровиков. Я сказала ему, что у меня есть пожилой отец и я имею возможность вывезти его из города. Сначала он не хотел давать мне разрешение, но услыхав, что мы Bombengeschadigte [пострадавшие от бомбардировки] - спасительный термин в подобные времена! - согласился. Я заверила его, что вернусь, как только понадоблюсь, и, дав ему адрес и телефон Татьяны, поспешила уйти, пока он не передумал.
Пообедав горячим супом рядом у Герсдорфов, мы с Лоремари продолжили наш обход, обследуя город улица за улицей в поисках пропавших друзей.
В эти последние дни на почерневших стенах разрушенных домов появились бесчисленные надписи мелом: "Liebste Frau B, wo sind Sie? Ich suche Sie uberall! Kommen Sie zu mir. Ich habe Platz fur Sie" ["Дорогая фрау Б., где вы? Я ищу вас повсюду. Переселяйтесь ко мне. У меня есть для вас место"], или: "Alle aus diesem Keller gerettet" ["Из этого подвала всех спасли!"], или: "Mein Engelein, wo bleibst Du? Ich bin in grosser Sorge. Dein Fritz". ["Ангелочек мой, куда ты пропала? Я страшно беспокоюсь. Твой Фриц"], и т. п. Постепенно, по мере того, как люди возвращаются к себе домой и читают эти надписи, появляются под ними ответы - тоже мелом. Таким путем мы узнали о местонахождении нескольких наших друзей. Когда же мы добрались до развалин нашего бюро, то найдя в куче камня мел, мы написали большими печатными буквами на столбе у самого входа: "Missie und Loremarie gesund, befinden sich in Potsdam bei В. " ["Мисси и Лоремари здоровы, находятся в Потсдаме у Б(исмарков)"]. Нашему начальству это, несомненно, не понравилось бы, но мы думали прежде всего о всевозможных наших поклонниках, имеющих привычку звонить нам в любое время дня и которые, быть может, будут нас разыскивать.
Внезапно появился на своей машине Мояно из испанского посольства. Он рассказал мне, что его посол и многие другие испанцы в ту первую ночь обедали в отеле "Эден" и что, к счастью, Мария-Пиляр Оярсабаль и ее муж не успели побежать домой, потому что, когда их дом обрушился, все в подвале дома погибли, включая и их слуг. Федерико Диес (другой испанский дипломат) находился дома, и когда его дом загорелся, как и соседние здания, и люди повалили на улицу, он вытащил свой фамильный коньяк (они известные виноделы) и начал всех угощать.
Около 4 часов пополудни я вернулась к Альбертам ожидать развития событий. Дом Альбертов был как ледник, поскольку стеклянная крыша и окна разлетелись вдребезги и все двери слетели с петель. Мы сидели на кухне в пальто и мерзли, а грузинский друг Альбертов, князь Андронников, собиравшийся ехать с нами в Мариенбад, сидел в гостиной, закутанный в шарфы, в низко надвинутой на глаза шляпе, и весь вечер превосходно играл на рояле. Во время первого налета бедняге удалось спастись из горящего отеля вместе со всеми вещами и найти комнату в "Эдене". Но на следующий день "Эден" разбомбило и князь остался в чем был. Он особенно сокрушался об утрате четырех пар новехоньких ботинок.
Пока мы сидели и ждали, в комнату ворвалась Ага Фюрстенберг, бросилась мне на шею и завопила: "Missie, ich dachte Du bist tot!" ["Мисси, а я думала, ты погибла!"] После первого налета, вернувшись домой, она обнаружила вместо дома, где они с Дики Вреде жили, груду развалин. Целые сутки она думала, что потеряла все, но потом случайно встретила брата Мелани Бисмарк Жана-Жоржа Хойоса, который сообщил ей, что кое-что из ее вещей удалось спасти, и теперь она воспрянула духом.
Не успела уйти Ага, как приехала на машине киноактриса Дженни Джуго. Она обняла меня и сообщила, что Дики Вреде теперь живет у нее в Кладове и что она приехала за ее вещами. Так постепенно начинаешь узнавать, кто из друзей где находится, но прогресс весьма медленный; и часто новости ужасающие.
После первого налета Папa пошел проведать одних русских друзей, Дерфельденов. Их дом рухнул. Мужа вытащили из подвала живым, но ее откопали лишь спустя много часов - без головы. Бедная женщина всегда страшно боялась воздушных налетов и каждый раз непременно тащила с собой в подвал большое Евангелие. Хотя мне делается все страшнее и страшнее, я почему-то думаю, что меня такой финал не ожидает.
После того, как мы прождали, казалось, многие часы, шведы сообщили нам, что наш отъезд откладывается еще на сутки.
Папa вернулся в Потсдам ночевать, а я пошла к Герсдорфам выпить чаю. У них был теннисный чемпион Готфрид фон Крамм. Он только что прибыл из Швеции и при виде города, по его словам, чуть не разрыдался. Потом на военной машине приехал старый барон Икскюль в пальто своего швейцара (он служит в Абвере). Он сражался с огнем на крыше своего дома до рассвета - безуспешно. Его квартира находилась на верхнем этаже; у него было замечательное собрание книг, но ничего спасти не удалось. Куда там: одна женщина в здании сгорела заживо. Я разминулась с Рюдгером Эссеном, и пришлось возвращаться в Потсдам поездом. К счастью, Икскюль подвез меня до станции Шарлоттенбург. По дороге, совершенно невозмутимый, он предложил мне билеты на концерт Караяна в следующее воскресенье. Бисмарки не особенно удивились моему появлению.
Ночью опять была тревога, но ничего серьезного.
Суббота, 27 ноября.
Утром Лоремари Шенбург, Папa, Готфрид Крамм (приехавший ночевать в Потсдам) и я снова залезли в машину Рюдгера Эссена. Эссен уезжал в Швецию.
По всему городу продолжаются пожары на задворках, и судя по всему, потушить их не удается. Горят только что доставленные на зиму запасы угля! Мы часто останавливаемся возле них погреть руки, потому что в эти дни в домах холоднее, чем на улице.
Около полудня, прихватив свою обычную теперь поклажу - белый хлеб из Потсдама, я зашла к Герсдорфам и застала там Готфрида Бисмарка. Мы, как всегда, пообедали супом. Дом Герсдорфов - единственный теперь, где несмотря на холод и сквозняки, можно немного передохнуть.
В разгар "обеда" появились Лоремари и Тони Заурма. Бедный юноша никак не может придти в себя. Накануне он вывозил свою роту в небольшую деревню, куда их эвакуировали. Во время ночного налета (о котором я написала "ничего серьезного") убило его водителя, а его самого завалило в подвале рухнувшего дома; ему удалось выбраться только на следующее утро. Он теперь объявил это так типично для нашего времени! - что только что купил сотню устриц; мы с Лоремари тут же вскочили к нему в машину и все вместе поехали к нему на квартиру за устрицами.
Мы проезжали Виттенбергплац, которую я не видела с начала налетов. Вся огромная площадь была усеяна останками сожженных трамваев и автобусов - это крупный транспортный узел. Бомбы падали везде, даже на станцию метро, а от KDW - большого универмага - остался один скелет. По пути мы увидели на велосипеде Зигрид Герц. Я поздравила ее, так как ее дом был одним из немногих, еще уцелевших, но она рассказала, что в ее спальню на верхнем этаже угодила фосфорная зажигалка и вся ее одежда сгорела. Она теперь переехала к друзьям в Грюневальд. Я припомнила, какие у нее были чудные меховые шубки! Дальше по пути нас остановил пожарный и попросил подвезти какую-то женщину со множеством узелков до станции Шарлоттенбург. Мы это сделали и потому к Тони попали не скоро. Немного устриц мы съели тут же, запивая их коньяком. Я не представляла себе, как трудно их открывать, и порезалась. Остальное, вместе с кое-каким вином, мы увезли к Марии, где пир продолжался, причем все время кто-нибудь заходил и присоединялся. Так продолжалось допоздна с множеством порезанных пальцев, так как никто не умел вскрывать устриц.
На утро после первого налета у меня была назначена примерка шляпки в магазинчике неподалеку. Кругом все горело, но мне была очень нужна эта шляпка, и вот теперь я пошла и позвонила в дверь. Чудо из чудес: меня встретила улыбающаяся продавщица. "Durchlaucht konnen anprobieren!" ["Ваше сиятельство могут примерить!"] Я примерила, но поскольку я была в перепачканных брюках, эффект было трудно оценить. Затем Тони и Лоремари отвезли меня к Альбертам, где, наконец-то, в 4 часа пополудни у дверей появился грузовик. Он вез за город мебель и чемоданы членов шведской колонии, и посланник разрешил и нам уехать с ним. Нас должны были высадить на ближайшей железнодорожной станции за городской чертой, откуда мы должны были сами добираться, объезжая Берлин до железнодорожной магистрали, идущей на юг. Г-жа Альберт села впереди рядом с двумя шведами-водителями в касках, а остальные - Папa, князь Андронников, Ирена Альберт и я - устроились сзади. Мы сидели на вещах, посреди чемоданов и корзин, с моей новой шляпкой в картонке; не хватало только пресловутой канарейки! Третий швед сел с нами, брезент застегнули, погрузив нас в полную темноту, и мы тронулись.
Мы ничего не видели и поэтому не знали, куда едем, но по истечении часа тряски по скверной дороге прибыли в деревню под названием Тойпиц в 63 километрах от Берлина, где нас пригласили сойти.
Так как у нас у всех были бирки с надписью Bombengeschadigte и благодаря нашим водителям все принимали нас за шведов, то в чистеньком местном "гастхаузе" (гостинице) согласились предоставить нам ночлег. Окруженные своим багажом, мы собрались в пивном зале. Пока нам готовили комнаты, мы получили на ужин настоящего чаю и съели предусмотрительно взятые с собой бутерброды с тунцом, запив их шампанским из большой бутыли. В разгар этого "ужина" раздался сигнал воздушной тревоги - во дворе заиграл на своего рода горне сын хозяина гостиницы. Мы намеревались, несмотря ни на что, пойти наверх спать, но местные жители, явно относящиеся к налетам серьезно, так неодобрительно на нас посмотрели, что мы остались на месте. Вообще-то они, вероятно, были правы, так как в конце концов мы находились совсем недалеко от Берлина, а опыт Тони Заурма показывает, что даже в отдаленных деревнях отнюдь не безопасно. Очень скоро началась стрельба, а потом мы услыхали уже столь знакомое теперь гудение самолетов над головой. Самолеты сбросили поблизости несколько бомб, после чего все мы спустились в весьма жуткого вида подвал со множеством труб отопления и котлов. Г-жа Альберт выбрала момент, когда стрельба была особенно интенсивной, чтобы произнести по-английски с сильным американским акцентом: "Одним можем гордиться... Мы только что были свидетелями одного из величайших бедствий в современной истории!" Бесспорно!
Должна признаться, что за эти последние ночи я сделалась довольно пугливой, и даже на этом расстоянии чувствовалось, что налет опять крупный. Позже мы узнали, что бомба попала в дом с аркой, сквозь которую проходят на наш маленький скверик. Мария и Хайнц Герсдорфы укрылись как раз в подвале этого дома: им показалось, что там безопаснее, чем в их собственном полуподвале. Тем не менее дом рухнул, и их завалило. Правда, утром их, к счастью, откопали невредимыми.
После отбоя нас провели в наши комнаты - одну для нас, трех женщин, другую для Папa и Андронникова. Постели были сырые, но удобные, с толстыми пуховыми одеялами, а г-жа Альберт почти всю ночь громко храпела. Вообще-то это был рай, так как мы уже смирились с перспективой спать на полу до самого Кенигсварта.
Воскресенье, 28 ноября.
Встали рано, чтобы успеть на автобус до ближайшей железнодорожной станции. Автобус был так набит, что мы едва втиснулись. Однако мы все-таки поспели к поезду и через два часа были на станции Коттбус (крупный железнодорожный узел к югу от Берлина). Скорый на Лейпциг ушел у нас буквально перед носом, потому что мы замешкались, перетаскивая наш багаж через пути. К счастью, нам помогли какие-то ребята из Гитлерюгенда. Они понесли все вещи и отвели нас в специальный зал ожидания для Bombengeschadigte, где мы несколько часов прождали следующего поезда и где нам предложили изумительные бутерброды с колбасой и толстым слоем масла, а также наваристый суп, и все бесплатно! Это работа NSV [Nationalsozialistische Volkswohlfahrt, национал-социалистическая организация "народного благосостояния"], которая показала себя весьма эффективной в данных чрезвычайных обстоятельствах. В Берлине эта NSV в первый же день налетов организовала на каждой разбомбленной улице полевые кухни, где в любое время дня любой прохожий мог получить вкусный суп, настоящий крепкий кофе и сигареты, тогда как в магазинах ничего этого не достать.
Наконец, в час дня мы сели в еле ползущий поезд до Лейпцига. Большую часть пути мы стояли и прибыли в шесть. К этому времени мы ехали уже 24 часа (вместо обычных двух!). Всю дорогу нас постоянно смущали Альберты, которые никак не могли отказаться от привычки переговариваться по-английски, громко крича с одного конца вагона на другой: "Нопеу!" - "Yes, lovey!" - "Are you all right?" ["Лапочка!" - "Да, душечка!" - "Как ты там?"] Папa был в холодном поту, но остальным пассажирам это было, по-видимому, все равно, и неприятностей не было.
В Лейпциге мы пошли прямо в вокзальный ресторан, где смогли немного привести себя в порядок и очень прилично поужинать венскими шницелями, запив их вином. Был даже оркестр, игравший Шуберта! Когда получасом позже подошел берлинский экспресс, он был, разумеется, полон, и нам пришлось буквально кулаками пробиваться в вагон. Прямо передо мной какую-то женщину столкнули на рельсы и вытащили обратно за волосы. Было довольно досадно слышать, что некоторые пассажиры преспокойно сели на этот поезд в Берлине каких-нибудь два часа назад. Правда, Геббельс недавно издал распоряжение, предписывавшее всем молодым людям оставаться в Берлине, и мы с Иреной опасались, что нас не пропустят на вокзале.
Мы надеялись, что в Эгере нас встретит машина Меттернихов, но ее не оказалось, и пришлось еще два часа ждать местную электричку, которая доставила нас в Кенигсварт только в пять утра. Нас ждал холодный ужин. Потом я легла в Татьянину постель, и мы болтали почти до рассвета.
Приписка Мисси, сделанная ею тогда же:
"Я воспользовалась передышкой после нашего приезда в Кенигсварт, чтобы описать происшедшее за последние дни, а то все забудется. Но, спустившись как-то поужинать, я по рассеянности оставила единственный свеженапечатанный экземпляр поверх корзины с дровами рядом с письменным столом. Когда я вернулась, рукописи уже не было. Оказывается, добросовестная горничная, прибирая комнату, выбросила ее в печь: я тут же села и все переписала заново, зная прекрасно, что, если отложу на потом, я этого никогда уже не сделаю".
Между первым массированным налетом на Берлин 18 ноября 1943 г. и завершением регулярных воздушных атак в марте 1944 г. (хотя город время от времени продолжали бомбить вплоть до взятия его Красной Армией в апреле 1945 г.) Берлин бомбили 24 раза. К концу этого периода в каждом налете участвовало около тысячи самолетов, сбрасывавших от одной до двух тысяч бомб. Итог ? Большая часть зданий превратилась в груду кирпича и камня; десятки тысяч жителей были убиты или искалечены, а без крова осталось около 1,5 миллиона (причем эта цифра не включает многих тысяч военнопленных и иностранных рабочих, учета потерь которых никогда не вели). И все же немецкая противовоздушная оборона - тщательно разработанное сочетание мощной зенитной артиллерии с действиями ночных истребителей, снабженных радарами, оказалась столь эффективной, что, по словам британского историка Макса Хейстингса, "воздушное сражение за Берлин было не просто безуспешным. Оно оказалось проигранным... Берлин победил. Это был слишком крепкий орешек" ("Бомбер команд", Лондон, 1979). Действительно, разработанная маршалом Харрисом "насыщенная бомбардировка" целых районов (официальный термин союзников), она же "террористическая бомбардировка" (как ее не без основания окрестила нацистская пропаганда) нигде не достигла намеченных целей. Несмотря на все причиненные материальные разрушения, включая уничтожение многочисленных сокровищ мировой цивилизации (отсюда еще одно ехидное выражение немецкой пропаганды - "бомбардировка по Бедекеру" (намек на известный путеводитель!), несмотря на все потери гражданского населения (причем очень часто погибшие были стариками или детьми, не работавшими на производстве), многие важнейшие объекты налетов, как, например, военные заводы (к тому времени преимущественно передислоцированные или укрытые под землю) и железнодорожные линии (восстанавливавшиеся за несколько часов), функционировали практически до самого конца. Что же до боевого духа населения, то несмотря на горе, бессонницу, физическое истощение и недоедание, он так и не был сломлен. Чтобы поставить Германию на колени, понадобились традиционные наземные военные действия, включая оккупацию всей территории противника сошедшимися на реке Эльба союзниками и русскими армиями.
Вторник, 30 ноября.
Телеграмма из бюро: "Erwarten sofortige Ruckkehr" ["Ожидаем немедленного возвращения"]. Меж тем и у Папa, и у меня начался сильный кашель. Врач считает, что это разновидность бронхита - результат берлинских сквозняков в сочетании со всем этим дымом, которого мы невольно наглотались. В Мариенбаде супруги Альберты тоже слегли.
Среда, 1 декабря.
Лежу в постели - предосторожность ввиду прошлогоднего плеврита. Врач выписал мне справку о болезни.
2, 3, 4, 5, 6, 7 декабря.
Все эти дни провела в постели, соблюдая весьма спокойный, балующий режим.
Среда, 8 декабря.
Князь Андронников уехал в Мюнхен. Он типичный грузин, в нем много восточного. Мы говорили об одном человеке, который женился на вдове своего брата, погибшего на войне, и вдруг он говорит: "Такое бывает только в Европе - правда, дикари". [Последние два слова приведены в тексте Мисси по-русски. - Прим. перев.].
На прошлой неделе был еще один массированный налет на Берлин - это уже четвертый. В пятницу (3 декабря) я проснулась среди ночи - на дворе с небольшими промежутками раздавались траурные звуки какого-то странного горна. Татьяна объяснила, что это их воздушная тревога. Вдалеке слышалась сильная стрельба. Позже мы узнали, что это был налет на Лейпциг (где мы еще недавно в пути так вкусно обедали). Город практически уничтожен.
Сегодня во второй половине дня из Потсдама от Бисмарков звонил Паул Меттерних. Он сообщил, что прибывает завтра со своим полковником. Татьяна на седьмом небе!
Пятница, 10 декабря.
Паул Меттерних совершенно сокрушен увиденным в Берлине.
Пришли письма от Ирины из Рима; она очень тоскует, что отрезана от нас. Продолжаем спорить о том, как ей поступать. Папa и Мама придерживаются на этот счет разных мнений: Мама хочет, чтобы она оставалась в Италии, а Папa считает, что она должна приехать к нам, чтобы встретить окончательное крушение всей семьей.
Понедельник, 13 декабря.
Подолгу гуляем по заснеженным окрестностям. Полковник Паула Меттерниха оказался славным человеком; его весьма лестные замечания о России и русских пришлись по душе родителям.
Вторник, 14 декабря.
Паул Меттерних и полковник уехали. Хотя эта поездка отпуском не считается, Паул боится, что не сможет вернуться на Рождество. Однако он, возможно, заедет на день-другой на обратном пути на фронт.
Четверг, 16 декабря.
Получила телеграмму от Лоремари Шенбург, которая сейчас в Вене: она предлагает мне занять вакансию личной секретарши у главы берлинской полиции графа Хельдорфа (все это в завуалированных выражениях). Это, конечно, дело ее рук: ведь он меня почти не знает. Но мне кое-что известно о его заговорщической деятельности, а ему, вероятно, нужен человек, которому он мог бы доверять. Я должна посоветоваться с Адамом Троттом; пока не посоветуюсь, ответа не дам.
После обеда были с Татьяной в Мариенбаде, нанесли визит Альбертам. Они собираются возвращаться в Берлин!
Понедельник, 20 декабря.
Снова ездили в Мариенбах, где Татьяна сделала себе перманент, а я прическу попроще - более подходящую для воздушных налетов.
Вторник, 21 декабря.
В прошлую пятницу опять был сильный налет на Берлин; мы пытались дозвониться до Марии Герсдорф, но не получилось, тогда мы отправили ей телеграмму. Сегодня пришел ответ: "Alle unversehrt. Schreckliche Nacht. Brief folgt" ["Никто не пострадал. Ужасная ночь. Подробности письмом"].
Я попросила разрешения бюро остаться здесь на Рождество.
Среда, 22 декабря.
Играем весь день в пинг-понг. Читаю низкопробные книжонки - к негодованию родителей. Ни на чем другом не могу сосредоточиться, хотя Мама постоянно подсовывает мне, например, воспоминания современников о Венском конгрессе и наполеоновских войнах. Но мне хватает и этой войны, которая пока что заслоняет собой все остальное.
Неоднократно бомбили Инсбрук, так что надежда австрийцев на то, что Вену пощадят, выглядит весьма наивной. Наступление союзников в Италии развертывается не слишком быстро. Судя по всему, эти жуткие налеты рассчитаны на то, чтобы подорвать боевой дух немцев, но, по-моему, этим ничего не добьешься. Эффект скорее противоположный. Ведь при таких страданиях и трудностях политические соображения отступают на второй план, и все озабочены только тем, как залатать крышу, подпереть стену, поджарить картошку на перевернутом электрическом утюге (я сама так жарила яичницу!), растопить снег, чтобы умыться и т. д. Более того, в такие моменты побеждает героическая сторона человеческой натуры, и люди становятся исключительно доброжелательными, стараются помогать друг другу - compagnons de malheur [товарищи по несчастью].
Пятница, 24 декабря.
Сочельник. Опять идет снег и на дворе очень холодно. Мы с Татьяной целый день делали бумажные цепи для елки, так как никаких других украшений у нас нет. Гретль Роан, тетушка Лоремари Шенбург, послала нам из Богемии две посылки со стеклянными украшениями, но в пути все разбилось вдребезги. Мы сделали тоже кучу звезд, и еще у нас есть так называемые "волосы ангела", так что елка выглядит вполне прилично. Экономка Лизетт даже ухитрилась раздобыть в деревне двенадцать свечей. Вечерами мы теперь играем в бридж. Ходилаг ко всенощной в часовню, там очень холодно, но красиво. Потом пили шампанское и закусывали бисквитами.
Воскресенье, 26 декабря.
Получила несколько писем из бюро, одно из них без подписи: в нем сообщается, что мы эвакуируемся в горы; неудивительно, поскольку все наши помещения разрушены. Еще там говорится, что это будет полезно для моего здоровья и поэтому они рассчитывают на мое скорейшее возвращение. Я решила не говорить об этом родным, так как хочу отложить свое решение, пока не вернусь в Берлин. Возможно, я захочу остаться "там, где все происходит" - а "все происходит", разумеется, в Берлине.
Письмо и от Марии Герсдорф. Она пишет, что в сочельник опять был налет, в нашем районе было много попаданий и он вновь сильно пострадал. Какое бесстыдство! Даже в прошлую мировую войну, уже достаточно жестокую, боевые действия в этот день приостанавливались. Герсдорфы теперь живут в нашем полуподвале, они устроили спальню рядом с кухней, поставив там ту самую знаменитую двуспальную кровать, в которой все мы спали по очереди.
Пятница, 31 декабря.
Звонил Паул Меттерних сообщить, что приезжает сегодня в два часа ночи. Я рада, что увижусь с ним до своего отъезда в Берлин. Уезжаю завтра.
1944
(1 января - 18 июля)
Кенигсварт. Суббота, 1 января 1944 года.
Паул Меттерних приехал только на рассвете. В комнате у Татьяны была зажжена елка. Мы отпраздновали Новый год и ее день рождения шампанским и слойками с вареньем, сожгли кусочки бумаги с написанными на них желаниями и накормили разными лакомствами скотч-терьера Шерри - с катастрофическими последствиями.
Сейчас я укладываюсь: спешу на полуночный поезд на Берлин
Берлин. Воскресенье, 2 января.
Мама проводила меня на машине до вокзала в Мариенбаде. Шел сильный снег. Поезд, как обычно, опаздывал. Мы целый час сидели на насквозь промерзшем вокзале. Когда поезд все-таки подошел, завыли сирены. Я надеялась, что, сев на ночной поезд и прибывая в Берлин рано утром, я не попаду под налет (который бывает теперь почти каждую ночь). Погас свет, и я села не в тот вагон; он был полон спящих солдат, возвращающихся с Балкан в растрепанном виде, большинство с бородой многонедельной давности. Они немедленно начали причесываться и натягивать на себя одежду. Через, некоторое время проводница велела мне перейти в другой вагон, но поскольку над головой все еще гудели самолеты, я предпочла остаться под защитой тех, кого Мама иронически именует в своих письмах the brave boys in blue ["бравыми ребятами в форме"] - наверное, она подцепила это выражение в каком-нибудь пошлом романе. Я беспокоилась за нее: ведь обратно в Кенигсварт ей пришлось ехать во время налета. Беспокоилась я и за себя: на снегу наш поезд гораздо лучше был виден сверху. Но оказалось, что самолеты союзников направляются к более важной цели, и мы прибыли в Лейпциг благополучно, вовремя успев на пересадку.