Страница:
Кенигсварт. Пятница, 23 июня.
Сегодня утром точно в срок пришла на работу, подолгу говорила с разными людьми, дала всем понять, что я здесь, а потом со спокойной совестью отправилась на уикэнд в Кенигсварт. Я объяснила кадровику, что просто заезжаю туда по дороге в Берлин.
Поездка оказалась ужасной. В Герлице пришлось несколько часов ожидать дрезденского поезда, а когда он подошел, я едва в него втиснулась. Какая-то женщина сунула мне в руки здоровенного младенца, а сама села в другой вагон, и я всю дорогу до Дрездена вынуждена была держать его на руках. Ребенок пищал и ерзал, а я изнемогала. Мне пришла в голову неудачная идея взять с собой аккордеон, и от этого мой багаж сделался еще более громоздким; Но на сей раз я решила оставить побольше своих вещей у Татьяны, так как вскоре я собираюсь перебраться в Берлин окончательно, чтобы именно теперь быть вместе с друзьями. А там мне не следует обременять себя лишним имуществом.
В Дрездене мать забрала своего малыша, а я еще три часа ждала поезда на Эгер. По приезде в Кенигсварт в кои-то веки застала одних лишь своих.
Воскресенье, 25 июня.
Большую часть времени занимались тем, что строили планы на будущее. Всякий раз, когда я приезжаю сюда, мы думаем: а вдруг это в последний раз?
Понедельник, 26 июня.
Вчера в полночь Татьяна, Паул Меттерних и я поехали в Мариенбад, чтобы попасть на поезд Вена-Берлин. Мы сидели в экипаже у станции до пяти утра поезд так и не пришел. В конце концов нам сказали, что около Пильзеня сошел с рельсов более ранний поезд и сообщение прервано. Тогда мы поняли, что ничего не получится: я уже не успею в Берлин на совещание, так как оно назначено сегодня на три часа дня.
На этот раз я действительно смущена и обеспокоена, потому что сегодняшнее совещание считается особенно важным. Послала телеграмму Джаджи Рихтеру: "Zug entgleist" ["Поезд сошел с рельсов"]. Это звучит как дурная шутка. Когда Мама проснулась, она никак не ожидала обнаружить всех нас снова дома и в постели.
Берлин. Вторник, 27 июня.
На сей раз наш поезд пришел вовремя. Но когда до Берлина оставалось всего полчаса, он остановился прямо посреди поля, так как объявили воздушный налет. Вскоре над нами появились сотни самолетов - пренеприятное ощущение: ведь они вполне могли сбросить на нас часть своего груза. Все смолкли и заметно побледнели. Воздушные нападения на поезда - едва ли не худшее, что может быть: чувствуешь себя таким уязвимым, загнанным в ловушку и беззащитным. Один лишь Паул Меттерних оставался невозмутимым. Сначала все повысовывались из окон, но тут какой-то сердитый пожилой мужчина крикнул, что "они" будут целиться прямо в поднятые к небу лица, сияющие на солнце. На что одна девушка откликнулась: "Erst recht, wenn sie ihre Glatze sehen!" ["Особенно, когда увидят вашу лысину!"]. Вскоре нам приказали рассеиваться в поле. Татьяна, Паул и я уселись в канаве посреди посевов. Оттуда нам было слышно, как бомбы падают на город, был виден дым и взрывы. Через шесть часов поезд снова тронулся в путь, но все равно пришлось объезжать Берлин и высаживаться в Потсдаме. Опять прощай мое совещание, если, конечно, оно состоялось.
Готфрид Бисмарк заказал нам комнаты в отеле "Паласт", поскольку его дом переполнен. Сам Потсдам не бомбили, но весь город покрыт густым желтым дымом от берлинских пожаров.
Мы помылись, переоделись и поехали на электричке в Берлин. Я отправилась прямо на работу, а остальные к Герсдорфам. К счастью - или, скорее, наоборот - д-р Сикс был еще у себя, и Джаджи Рихтер, сказав, что из-за меня он раньше времени поседеет, велел мне немедленно к нему зайти.
Я заверила Сикса, что поезд действительно сошел с рельсов, но, кажется, сегодняшний налет смягчил его гнев, потому что он был вежлив. Вообще, как я понимаю, он разражается тирадами на мой счет, когда меня нет, но в лицо всегда корректен. Адам Тротт ненавидит его холодной ненавистью и говорит, что, как бы он ни старался проявлять дружелюбие, мы никогда не должны забывать, кого и что он представляет. Сикс, со своей стороны, видимо, скрепя сердце признает, какой необыкновенный человек Адам, находится в какой-то степени под его обаянием и даже боится его. Ведь Адам, должно быть, единственный оставшийся в его окружении человек, который никогда не боится ему перечить. А Адам относится к Сиксу с бесконечным снисхождением, и, как ни странно, тот с этим мирится.
В час ночи снова налет. Я немного поторопила Татьяну и Паула, так как стреляли уже очень сильно. В конце концов они оделись и мы спустились в подвал - угрюмое помещение, похожее на старинную крепостную башню, узкое, высокое и набитое трубами с горячей водой, от которых делалось страшновато: в случае попадания затопит кипятком. Во время воздушных налетов я становлюсь все более и более нервной. Я даже не могла разговаривать с Татьяной, потому что повсюду на стенах расклеены надписи "Sprechen verboten" ["Разговаривать запрещается"] - вероятно, чтобы расходовать поменьше кислорода, если нас завалит. Мне даже страшнее, когда со мной Паул и Татьяна, чем когда я одна, и это странно. Должно быть, тревога усугубляется страхом за других. Но Паул, как и я, непременно хочет быть здесь именно теперь и все время изобретает предлоги, чтобы приехать в Берлин. Пока стоял грохот, а грохот был ужасающий, он был погружен в толстую книгу о его предке - канцлере. Через два часа мы вышли наверх.
Четверг, 29 июня.
Сегодня утром в одиннадцать состоялось долгожданное большое совещание. Во главе длинного стола сидел д-р Сикс; я сидела между Адамом Троттом и Алексом Вертом на другом конце. Они моя единственная поддержка, и мне было бы невыносимо одиноко без них. Адам все время подсовывал мне под столом "совершенно секретные" документы - в основном новости из-за рубежа.
Мы шепотом вели беседу a trois [втроем] и курили, пока на сотрудников орали по очереди. Сегодня Сикс был в отвратительном настроении, и бедному Джаджи Рихтеру едва удавалось усмирять разбушевавшиеся воды. В промежутках между вспышками ярости Адам делал саркастические замечания, которые присутствующие проглатывали. Мне нравится, как он перечит Сиксу. Потом он сложил руки и заснул. Тем временем я готовилась к разносу, так как приближалась моя очередь. Алекс Верт, желая ободрить меня, шепотом напомнил мне об одной из моих приятельниц, г-же д-р Хорн, которая, когда на нее Сикс однажды заорал и она не знала, как приостановить поток упреков, встала и завопила всей мощью своих легких: "Господин посланник Сикс!" - после чего тот, ошеломленный, замолчал. Разумеется, я тоже получила свою долю поношения, хотя и шла последней в списке. Его мечта - немецкий "Ридерс дайджест", для которого он хотел бы устроить в Круммхюбеле издательство. Он обвинил меня в том, что я никогда не работаю с полной отдачей под тем предлогом, что все технические сотрудники мобилизованы. Но ведь это истинная правда. Как всегда, наша трехчасовая "беседа" кончилась практически ничем.
Обедала у Герсдорфов; после чего Тони Заурма повез Татьяну, Лоремари Шенбург и меня по городу посмотреть на разрушения, причиненные вчерашним налетом. На сей раз полностью разворочен весь район вокруг вокзала Фридрихштрассе, в том числе отели "Централь" и "Континенталь". В "Централе" я останавливалась с Лоремари на два дня в последний раз, когда была в Берлине, всего лишь несколько недель тому назад.
В "Адлоне" мне нужно было оставить записку, и в холле я наткнулась на Джорджио Чини. Он приехал в Берлин специально, чтобы попытаться подкупить СС освободить его отца, старого графа Чини. Когда в прошлом году Италия перешла в лагерь союзников, старик (в прошлом министр финансов у Муссолини) был арестован в Венеции и отправлен в концлагерь Дахау, где провел последние восемь месяцев в подземной камере. У него грудная жаба, и он очень плох. Чини располагают миллионами, и Джорджио готов заплатить сколько угодно, лишь бы выцарапать отца. Он сам сильно изменился с тех пор, когда я последний раз видела его перед самой войной в Венеции. Он явно страшно встревожен. Он обожает своего отца, и в течение многих месяцев он не знал, где тот находится и вообще жив ли он. Сейчас он ждал какого-то крупного гестаповца. Как знать? С такой решимостью и силой воли - и с такими деньгами - быть может, он добьется успеха. Он хочет, чтобы они согласились на перевод его отца в госпиталь СС, а оттуда - в Италию. Его родные остались в Риме при союзниках, но он, кажется, поддерживает с ними связь.
В конце концов Джорджио Чини удалось купить отцу свободу. Сам он погиб в автомобильной катастрофе вскоре после войны. "Фонд Чини" в Венеции был назван его отцом в его память.
Фридрихсру. Суббота, 1 июля.
Поскольку мне пришлось оставить свой номер в потсдамском отеле, я перебралась обратно в Берлин и сейчас живу в отеле "Адлон". Отто Бисмарк пригласил Паула Меттерниха, Татьяну и меня во Фридрихсру, знаменитое имение Бисмарков под Гамбургом, на уикэнд. Мы никогда там еще не были, и неизвестно, представится ли такой случай в будущем, поэтому мы согласились. Провела утро на работе, а затем помчалась на вокзал, где ждали остальные. Когда мы приехали, Бисмарки очень удивились: оказалось, что нашей телеграммы они не получили. Отто был в пижаме - лег поспать после обеда; Анн-Мари и Джорджио Чини были в саду. Джорджио, выглядевший в бледно-голубой рубашке просто ослепительно, напомнил мне о Венеции в то последнее мирное лето пять лет назад.
Воскресенье, 2 июля.
Отто Бисмарк устроил небольшую охоту на кабана, - но никто ничего не подстрелил. Единственный кабан, которого мы видели - размером с теленка, прошел как раз мимо того места, где стоял Паул Меттерних. Услышав наши возгласы, Паул, поглощенный беседой с Анн-Мари Бисмарк, выстрелил наугад, но кабан, разумеется, ушел. Отто был явно возмущен: ведь он отвел Паулу лучшее место.
После обеда мы долго обсуждали с одним знаменитым зоологом, как лучше устранить Адольфа. Он сказал, что в Индии местные жители используют тигровые усы, очень мелко нарезанные и смешанные с пищей. Жертва погибает через несколько дней, и никто не может установить причину. Но где же взять тигровые усы? Фридрихсру содержится в идеальном порядке.
Берлин. Понедельник, 3 июля.
Встала в четыре утра, чтобы вовремя вернуться в Берлин. К несчастью, оставляя багаж в "Адлоне", я наткнулась на Шлайера, нашего нового отвратительного старшего кадровика, и он смог догадаться, что я куда-то уезжала (частные поездки официально не поощряются).
Круммхюбель. Вторник, 4 июля.
Вернувшись в Круммхюбель, я увидела, что Мама (которую я пригласила к себе) уже приехала. Пока что она живет у нас, но долго быть здесь ей нельзя, так как нам не позволяют принимать гостей. Граф Шуленбург по-прежнему в отъезде, а Лоремари Шенбург вернулась в Берлин, на сей раз точно навсегда. Ей даже разрешили взять там отпуск по болезни. Все удивлены, что Шлайер обошелся с ней так по-хорошему.
Среда, 5 июля.
Подолгу гуляю с Мама; она считает, что здесь красиво, и без устали фотографирует. Боюсь, что нам не удастся побыть с ней вместе столько, сколько она рассчитывала, потому что я все время на работе, а на следующей неделе должна снова ехать в Берлин.
Мадонна Блюм устроила в ее честь небольшой обед, а потом мы играли дуэтом на аккордеонах. Помощник графа Шуленбурга Ш. не вернулся из поездки в Швейцарию. Он ссылается на то, что сломал ногу, бегая на лыжах, но, похоже, это только предлог, и я боюсь, что у Шуленбурга могут быть в связи с этим неприятности.
Берлин. Понедельник, 10 июля.
Вернулась в Берлин, остановилась в "Адлоне". Джорджио Чини все еще здесь.
Вчера мы ужинали там с Адамом Троттом. Мы заговорили по-английски с метрдотелем, и тот с радостью продемонстрировал, что вовсе не забыл этот язык. На нас недоуменно оборачивались. Затем Адам повез меня по городу на машине, и мы, не вдаваясь в подробности, обсуждали грядущие события; он сказал мне, что их осталось недолго ждать. Мы с ним несколько расходимся во мнениях по этому вопросу: я по-прежнему считаю, что слишком много времени тратится на разработку деталей, тогда как для меня теперь по-настоящему важно только одно - физическое устранение этого человека. Что станет с Германией, когда он будет мертв, - этим можно заняться и позже. Возможно, мне все представляется излишне простым, поскольку я не немка, в то время как для Адама существенно, чтобы Германия в том или ином виде имела шанс выжить. Сегодня вечером мы с ним сильно сцепились по этому поводу, и оба очень расстроились. Как жаль - в такой именно момент...
Под "событиями, которых осталось недолго ждать", Адам Тротт подразумевал первую попытку убить Гитлера, которая планировалась на следующий день, 11 июля, но была отложена в последнюю минуту, поскольку рядом с Гитлером не было Геринга и Гиммлера (которых предполагалось убить вместе с ним).
Вторник, 11 июля.
Консультировалась с профессором Гербрандтом, врачом Марии Герсдорф. У меня явно что-то не в порядке со здоровьем: я ужасно худа. Он объясняет это щитовидной железой и пропишет мне длительный отпуск.
Круммхюбель. Среда, 12 июля.
Граф Шуленбург вернулся из Зальцбурга, куда его вызывал Риббентроп. Ему предписано отправиться с докладом в ставку Гитлера в Восточной Пруссии. Наконец-то понадобился его квалифицированный совет. Немного поздновато, но ходят слухи, что готовится какая-то сепаратная сделка на Востоке. [Только теперь, три года спустя после его возвращения из Москвы, Гитлер ощутил впервые потребность принять графа Шуленбурга]. Он дал мне почитать книгу бывшего румынского министра иностранных дел Гафенку "Preliminaires de la Guerre a l'Est" ("Подготовка войны на Востоке"). Она очень интересна, и он в ней часто упоминается, так как Гафенку и он оба были послами в Москве в одно и то же время до войны. Иногда, говорил граф, Гафенку ошибается, но когда он беседовал с ним в Женеве, он повел себя вполне порядочно и принял все его поправки. Однако с этим придется подождать до окончания войны, так как поправки настолько дискредитируют Гитлера, что сейчас это вызвало бы скандал.
Здесь все разваливается, и я буду рада уехать из Круммхюбеля на следующей неделе - скорее всего, навсегда.
Четверг, 13 июля.
Пообедав с нами, граф Шуленбург уехал. [Больше Мисси не суждено было его никогда видеть}.
Письмо от Адама Тротта, улаживающее нашу недавнюю размолвку. Я немедленно ответила. Он уехал в Швецию.
Русские неожиданно начали очень быстро продвигаться.
На самом деле Адаму Тротту не было позволено поехать в Швецию, как планировалось первоначально. Последняя из нескольких его поездок в эту страну состоялась в июне; в тот раз, потеряв надежду получить от западных союзников заверения, которых так долго добивались заговор-щики-антинацисты, он собирался связаться с советским послом Александрой Коллонтай через профессора Гуннара Мирдаля. Однако в последний момент он от этого плана отказался - главным образом из опасения, что в советское посольство в Стокгольме внедрились немецкие агенты.
Суббота, 15 июля.
Льет дождь. Ходила в кино с Мама и Мадонной Блюм.
Новый декрет: запрещается ездить на поездах штатским лицам. Мама придется немедленно уехать, так как декрет вступает в силу через два дня.
Вторник, 18 июля.
Сегодня утром уехала Мама. Вчера вечером мы ужинали с Мадонной Блюм и по пути домой подошли поговорить с русскими казаками, которые находятся здесь со своими лошадьми и, поскольку автомобилей больше нет, используются для перевозки высших чиновников. Мама дала им сигарет, они стали петь и плясать и были рады снова поговорить по-русски. Несчастные сидят меж двух стульев: с одной стороны, они решили сражаться против коммунизма, но с другой, так и не допущены по-настоящему в состав немецкой армии.
На работе - телеграмма от Адама, о которой мы заранее договорились: меня вызывают в Берлин к завтрашнему дню.
Казаки, в основной своей массе традиционно антикоммунистически настроенные, были наиболее идеологически мотивированной частью русских добровольцев, сражавшихся на стороне германской армии. Они переходили к немцам - вместе с семьями - целыми станицами. Под командованием немецкого генерал-майора Хельмута фон Панвица и смешанного контингента немецких, бывших красноармейских и белоэмигрантских офицеров, казачьи части особо эффективно проявили себя в военных действиях против партизан в Югославии. В последние недели войны они пробились в Австрию, где около 60000 казаков сдалось англичанам. Последние поступили с ними так же, как с упоминавшейся ранее "Русской освободительной армией" генерала Власова. Убедив казаков, что они будут переселены в заморские страны, на самом деле, в соответствии с Ялтинскими соглашениями, их насильственно передали советской стороне. Многие из казаков (в том числе женщины и дети) покончили с собой. Высших офицеров повесили; большинство младших офицеров расстреляли; остальных отправили в ГУЛАГ, откуда мало кто вернулся.
1944
(19 июля - сентябрь)
Еще перед войной ряд видных военных и государственных деятелей Германии начали все более критически относиться к агрессивной внешней политике Гитлера, которая не ограничивалась несоблюдением постыдного Версальского договора (неприемлемого для всех немецких патриотов), а была нацелена на установление германской гегемонии над всей Европой и на захват восточноевропейских стран. Однако по мере того как Гитлер шествовал от одной дипломатической, а затем и военной победы к другой, оппозиция становилась все более обессиленной. К тому же ряды оппозиционеров редели - от смещений с постов, разочарований, арестов и даже казней.
Но когда начались неудачи на Восточном фронте, а затем произошла Сталинградская катастрофа, в рядах Вооруженных сил и Генерального штаба возобновилось брожение и появилось новое поколение сопротивленцев, которое сомкнуло ряды с уцелевшими элементами предшествовавших заговоров. Душою нового плана свержения нацистского гнета были видный военачальник генерал-полковник Фридрих Ольбрихт и молодой, переживший тяжелое ранение, полковник граф Клаус Шенк фон Штауфенберг. Задуманную ими и их товарищами попытку убить Гитлера и захватить власть и описывает Мисси на следующих страницах.
Примечание Мисси:
Весь этот раздел был перепечатан мною в сентябре 1945 года на основе сделанных в то время лишь мне самой понятных стенографических записей.
Берлин. Среда, 19 июля.
Сегодня я уехала из Круммхюбеля - подозреваю, навсегда. Я все упаковала и взяла с собой лишь самое необходимое. Остальное будет находиться у Мадонны Блюм, пока я не выясню, что со мной будет.
Мы доехали до Берлина в одиннадцать часов утра, но из-за недавних воздушных налетов все вокзалы в хаотическом состоянии. Наткнулась на старого принца Августа Вильгельма Прусского, четвертого сына покойного кайзера, который любезно помог мне донести багаж. Такси больше нет, и мы сели в автобус. В конце концов меня высадили у Герсдорфов.
Поскольку теперь лето, они обедают в верхней гостиной, хотя в ней все еще нет окон. Я застала там всегдашнюю компанию плюс Адам Тротт.
Позже у меня с Адамом был долгий разговор. Он выглядит очень бледным и усталым, но, судя по всему, рад меня видеть. Он в ужасе от того, что Лоремари Шенбург вернулась в Берлин. Его очень беспокоят ее непрекращающиеся попытки свести вместе людей, которых она подозревает в сочувственном отношении к тому, что я называю die Konspiration [заговор], и многие из которых уже принимают в нем активное участие, так что им и так с трудом удается отвести от себя подозрения. Каким-то образом она узнала и о причастности Адама; теперь она не дает покоя и ему и его окружению, в котором она получила прозвище "Лоттхен" (в честь убийцы Марата - Шарлотты Корде). Многие прямо считают ее опасным человеком. Она и на меня жаловалась: я де не желаю принимать активное участие в приготовлениях.
Дело в том, что между всеми ними и мной существует фундаментальная разница во взглядах: не будучи немкой, я заинтересована только в уничтожении Сатаны. Я никогда не придавала большого значения тому, что будет потом. Будучи немецкими патриотами, они хотят спасти свою страну от полного краха путем создания своего рода временного правительства. Я никогда не верила, что даже такое временное правительство окажется приемлемым для союзников, которые отказываются проводить различие между "хорошими" и "плохими" немцами. Это, конечно, их роковая ошибка, и все мы, вероятно, дорого за нее поплатимся.
Мы договорились не встречаться до пятницы. Когда он ушел, Мария Герсдорф заметила: "Он так бледен и истощен; иногда мне кажется, что ему осталось недолго жить".
По мере того как война затягивалась, вовлекая все новые и новые европейские государства и по мере того как росло число погибших, масштабы людских страданий и материальных разрушений и поступали все новые сведения о зверствах немцев, союзникам становилось все труднее проводить различие между Гитлером с его пособниками и так называемыми "хорошими немцами" и вести политику, которая позволила бы Германии, очищенной от нацизма, снова войти в сообщество цивилизованных наций. Тем более что за исключением заверений и обещаний со стороны немногих отдельных лиц, никогда не было никаких весомых доказательств того, что Гитлер не представляет Германию в целом. Как уже в мае 1940 г. это сформулировал Антони Иден: "Гитлер есть не феномен, а симптом, выражение воли огромной части немецкого народа". А 20 января 1941 г. Уинстон Черчилль дал британскому Форин-Оффису распоряжение игнорировать любые попытки мирного зондажа изнутри Германии: "Нашей реакцией на все такого рода запросы или предложения должно быть полное молчание... " Именно эту стену недоверия и враждебности и пытались столь отчаянно преодолеть Адам Тротт и его друзья в антинацистском сопротивлении. Но ответ был дан раз и навсегда президентом Рузвельтом в январе 1943 г. в Касабланке: "Безоговорочная капитуляция". А это оставляло даже многим убежденным антинацистам только один путь: держаться до конца.
На ужин к нам пришла Ara Фюрстенберг. Она теперь живет в Грюневальде, в доме актера Вилли Фрича. Это очаровательный коттеджик, который он поспешно оставил после нервного срыва во время одного из недавних налетов. Говорят, что он целый день лежал на кровати и рыдал, пока его жена не вернулась в Берлин и не вывезла его за город. Ага делит дом с Джорджи Паппенхаймом, обаятельным человеком, который много лет был дипломатом и которого только что отозвали из Мадрида, вероятно, из-за фамилии (Паппенхаймы - один из старейших аристократических родов Германии). Он прекрасно играет на фортепиано.
Мне дали отпуск по болезни на четыре недели, но с правом воспользоваться за один раз только двумя неделями и с условием, что я подготовлю себе помощницу, которая будет за все отвечать в мое отсутствие.
Четверг, 20 июля.
Сегодня днем Лоремари Шенбург и я сидели на лестнице в конторе и разговаривали, как вдруг ворвался Готфрид Бисмарк с пылающими щеками. Я еще никогда не видела его в таком лихорадочном волнении. Сначала он увел в сторону Лоремари, потом спросил меня, какие у меня планы. Я сказала ему, что планы неопределенные, но что мне очень хотелось бы уйти из АА как можно скорее. Он сказал мне, чтобы я не беспокоилась, что через несколько дней все будет решено и все мы узнаем, что с нами будет. Потом, попросив меня приехать к нему в Потсдам с Лоремари как можно скорее, он вскочил в машину и уехал.
Я вернулась за свой стол и позвонила в швейцарскую миссию Перси Фрею, чтобы отменить нашу договоренность вместе пообедать, так как я спешила в Потсдам. Ожидая, пока ответит номер, я повернулась к Лоремари, стоявшей у окна, и спросила, почему Готфрид был в таком состоянии. Может быть, это Konspiration ?(И все это с трубкой в руке!) Она прошептала: "Да! Именно! Все свершилось. Сегодня утром!" В это время Перси подошел к телефону. Все еще с трубкой в руке, я спросила: "Мертв?" Она ответила: "Да, мертв!" Я бросила трубку, обхватила ее за плечи, и мы закружились по комнате в вальсе. Затем я схватила кое-какие документы и сунула их в первый попавшийся ящик стола, после чего мы, крикнув швейцару, что мы dienstlich unterwegs [уходим по служебным делам], ринулись на станцию Цоо. По дороге в Потсдам она шепотом сообщила мне подробности, и хотя в купе было полно народу, мы даже не пытались скрыть свое волнение и радость.
Граф Клаус Шенк фон Штауфенберг, полковник Генерального штаба, подложил бомбу у ног Гитлера во время совещания в ставке верховного главнокомандования в Растенбурге, в Восточной Пруссии. Бомба взорвалась, и Адольф погиб. Штауфенберг ждал снаружи до момента взрыва, а потом, увидев, как Гитлера выносят на окровавленных носилках, побежал к своему автомобилю, спрятанному где-то поблизости, и вместе со своим адъютантом, Вернером фон Хафтеном, поехал на местный аэродром и прилетел обратно в Берлин. Во всеобщей неразберихе никто не заметил его исчезновения.
Прибыв в Берлин, Штауфенберг немедленно явился в ОКХ (Главное Командование Сухопутных Сил) на Бендлерштрассе, который к этому времени был занят заговорщиками и где собрались Готфрид Бисмарк, Хельдорф и другие. (ОКХ находится по другую сторону канала от нашей Войршштрассе). Сегодня вечером в шесть предполагалось сделать сообщение по радио, что Адольф мертв и сформировано новое правительство. Новым рейхсканцлером должен быть Герделер, бывший мэр Лейпцига. Он связан с социалистами и считается блестящим экономистом. Наш граф Шуленбург или посол фон Хассел будет министром иностранных дел. Первое, что я подумала - может быть, не следует ставить лучшие мозги во главе того, чему суждено быть всего лишь временным правительством.
Сегодня утром точно в срок пришла на работу, подолгу говорила с разными людьми, дала всем понять, что я здесь, а потом со спокойной совестью отправилась на уикэнд в Кенигсварт. Я объяснила кадровику, что просто заезжаю туда по дороге в Берлин.
Поездка оказалась ужасной. В Герлице пришлось несколько часов ожидать дрезденского поезда, а когда он подошел, я едва в него втиснулась. Какая-то женщина сунула мне в руки здоровенного младенца, а сама села в другой вагон, и я всю дорогу до Дрездена вынуждена была держать его на руках. Ребенок пищал и ерзал, а я изнемогала. Мне пришла в голову неудачная идея взять с собой аккордеон, и от этого мой багаж сделался еще более громоздким; Но на сей раз я решила оставить побольше своих вещей у Татьяны, так как вскоре я собираюсь перебраться в Берлин окончательно, чтобы именно теперь быть вместе с друзьями. А там мне не следует обременять себя лишним имуществом.
В Дрездене мать забрала своего малыша, а я еще три часа ждала поезда на Эгер. По приезде в Кенигсварт в кои-то веки застала одних лишь своих.
Воскресенье, 25 июня.
Большую часть времени занимались тем, что строили планы на будущее. Всякий раз, когда я приезжаю сюда, мы думаем: а вдруг это в последний раз?
Понедельник, 26 июня.
Вчера в полночь Татьяна, Паул Меттерних и я поехали в Мариенбад, чтобы попасть на поезд Вена-Берлин. Мы сидели в экипаже у станции до пяти утра поезд так и не пришел. В конце концов нам сказали, что около Пильзеня сошел с рельсов более ранний поезд и сообщение прервано. Тогда мы поняли, что ничего не получится: я уже не успею в Берлин на совещание, так как оно назначено сегодня на три часа дня.
На этот раз я действительно смущена и обеспокоена, потому что сегодняшнее совещание считается особенно важным. Послала телеграмму Джаджи Рихтеру: "Zug entgleist" ["Поезд сошел с рельсов"]. Это звучит как дурная шутка. Когда Мама проснулась, она никак не ожидала обнаружить всех нас снова дома и в постели.
Берлин. Вторник, 27 июня.
На сей раз наш поезд пришел вовремя. Но когда до Берлина оставалось всего полчаса, он остановился прямо посреди поля, так как объявили воздушный налет. Вскоре над нами появились сотни самолетов - пренеприятное ощущение: ведь они вполне могли сбросить на нас часть своего груза. Все смолкли и заметно побледнели. Воздушные нападения на поезда - едва ли не худшее, что может быть: чувствуешь себя таким уязвимым, загнанным в ловушку и беззащитным. Один лишь Паул Меттерних оставался невозмутимым. Сначала все повысовывались из окон, но тут какой-то сердитый пожилой мужчина крикнул, что "они" будут целиться прямо в поднятые к небу лица, сияющие на солнце. На что одна девушка откликнулась: "Erst recht, wenn sie ihre Glatze sehen!" ["Особенно, когда увидят вашу лысину!"]. Вскоре нам приказали рассеиваться в поле. Татьяна, Паул и я уселись в канаве посреди посевов. Оттуда нам было слышно, как бомбы падают на город, был виден дым и взрывы. Через шесть часов поезд снова тронулся в путь, но все равно пришлось объезжать Берлин и высаживаться в Потсдаме. Опять прощай мое совещание, если, конечно, оно состоялось.
Готфрид Бисмарк заказал нам комнаты в отеле "Паласт", поскольку его дом переполнен. Сам Потсдам не бомбили, но весь город покрыт густым желтым дымом от берлинских пожаров.
Мы помылись, переоделись и поехали на электричке в Берлин. Я отправилась прямо на работу, а остальные к Герсдорфам. К счастью - или, скорее, наоборот - д-р Сикс был еще у себя, и Джаджи Рихтер, сказав, что из-за меня он раньше времени поседеет, велел мне немедленно к нему зайти.
Я заверила Сикса, что поезд действительно сошел с рельсов, но, кажется, сегодняшний налет смягчил его гнев, потому что он был вежлив. Вообще, как я понимаю, он разражается тирадами на мой счет, когда меня нет, но в лицо всегда корректен. Адам Тротт ненавидит его холодной ненавистью и говорит, что, как бы он ни старался проявлять дружелюбие, мы никогда не должны забывать, кого и что он представляет. Сикс, со своей стороны, видимо, скрепя сердце признает, какой необыкновенный человек Адам, находится в какой-то степени под его обаянием и даже боится его. Ведь Адам, должно быть, единственный оставшийся в его окружении человек, который никогда не боится ему перечить. А Адам относится к Сиксу с бесконечным снисхождением, и, как ни странно, тот с этим мирится.
В час ночи снова налет. Я немного поторопила Татьяну и Паула, так как стреляли уже очень сильно. В конце концов они оделись и мы спустились в подвал - угрюмое помещение, похожее на старинную крепостную башню, узкое, высокое и набитое трубами с горячей водой, от которых делалось страшновато: в случае попадания затопит кипятком. Во время воздушных налетов я становлюсь все более и более нервной. Я даже не могла разговаривать с Татьяной, потому что повсюду на стенах расклеены надписи "Sprechen verboten" ["Разговаривать запрещается"] - вероятно, чтобы расходовать поменьше кислорода, если нас завалит. Мне даже страшнее, когда со мной Паул и Татьяна, чем когда я одна, и это странно. Должно быть, тревога усугубляется страхом за других. Но Паул, как и я, непременно хочет быть здесь именно теперь и все время изобретает предлоги, чтобы приехать в Берлин. Пока стоял грохот, а грохот был ужасающий, он был погружен в толстую книгу о его предке - канцлере. Через два часа мы вышли наверх.
Четверг, 29 июня.
Сегодня утром в одиннадцать состоялось долгожданное большое совещание. Во главе длинного стола сидел д-р Сикс; я сидела между Адамом Троттом и Алексом Вертом на другом конце. Они моя единственная поддержка, и мне было бы невыносимо одиноко без них. Адам все время подсовывал мне под столом "совершенно секретные" документы - в основном новости из-за рубежа.
Мы шепотом вели беседу a trois [втроем] и курили, пока на сотрудников орали по очереди. Сегодня Сикс был в отвратительном настроении, и бедному Джаджи Рихтеру едва удавалось усмирять разбушевавшиеся воды. В промежутках между вспышками ярости Адам делал саркастические замечания, которые присутствующие проглатывали. Мне нравится, как он перечит Сиксу. Потом он сложил руки и заснул. Тем временем я готовилась к разносу, так как приближалась моя очередь. Алекс Верт, желая ободрить меня, шепотом напомнил мне об одной из моих приятельниц, г-же д-р Хорн, которая, когда на нее Сикс однажды заорал и она не знала, как приостановить поток упреков, встала и завопила всей мощью своих легких: "Господин посланник Сикс!" - после чего тот, ошеломленный, замолчал. Разумеется, я тоже получила свою долю поношения, хотя и шла последней в списке. Его мечта - немецкий "Ридерс дайджест", для которого он хотел бы устроить в Круммхюбеле издательство. Он обвинил меня в том, что я никогда не работаю с полной отдачей под тем предлогом, что все технические сотрудники мобилизованы. Но ведь это истинная правда. Как всегда, наша трехчасовая "беседа" кончилась практически ничем.
Обедала у Герсдорфов; после чего Тони Заурма повез Татьяну, Лоремари Шенбург и меня по городу посмотреть на разрушения, причиненные вчерашним налетом. На сей раз полностью разворочен весь район вокруг вокзала Фридрихштрассе, в том числе отели "Централь" и "Континенталь". В "Централе" я останавливалась с Лоремари на два дня в последний раз, когда была в Берлине, всего лишь несколько недель тому назад.
В "Адлоне" мне нужно было оставить записку, и в холле я наткнулась на Джорджио Чини. Он приехал в Берлин специально, чтобы попытаться подкупить СС освободить его отца, старого графа Чини. Когда в прошлом году Италия перешла в лагерь союзников, старик (в прошлом министр финансов у Муссолини) был арестован в Венеции и отправлен в концлагерь Дахау, где провел последние восемь месяцев в подземной камере. У него грудная жаба, и он очень плох. Чини располагают миллионами, и Джорджио готов заплатить сколько угодно, лишь бы выцарапать отца. Он сам сильно изменился с тех пор, когда я последний раз видела его перед самой войной в Венеции. Он явно страшно встревожен. Он обожает своего отца, и в течение многих месяцев он не знал, где тот находится и вообще жив ли он. Сейчас он ждал какого-то крупного гестаповца. Как знать? С такой решимостью и силой воли - и с такими деньгами - быть может, он добьется успеха. Он хочет, чтобы они согласились на перевод его отца в госпиталь СС, а оттуда - в Италию. Его родные остались в Риме при союзниках, но он, кажется, поддерживает с ними связь.
В конце концов Джорджио Чини удалось купить отцу свободу. Сам он погиб в автомобильной катастрофе вскоре после войны. "Фонд Чини" в Венеции был назван его отцом в его память.
Фридрихсру. Суббота, 1 июля.
Поскольку мне пришлось оставить свой номер в потсдамском отеле, я перебралась обратно в Берлин и сейчас живу в отеле "Адлон". Отто Бисмарк пригласил Паула Меттерниха, Татьяну и меня во Фридрихсру, знаменитое имение Бисмарков под Гамбургом, на уикэнд. Мы никогда там еще не были, и неизвестно, представится ли такой случай в будущем, поэтому мы согласились. Провела утро на работе, а затем помчалась на вокзал, где ждали остальные. Когда мы приехали, Бисмарки очень удивились: оказалось, что нашей телеграммы они не получили. Отто был в пижаме - лег поспать после обеда; Анн-Мари и Джорджио Чини были в саду. Джорджио, выглядевший в бледно-голубой рубашке просто ослепительно, напомнил мне о Венеции в то последнее мирное лето пять лет назад.
Воскресенье, 2 июля.
Отто Бисмарк устроил небольшую охоту на кабана, - но никто ничего не подстрелил. Единственный кабан, которого мы видели - размером с теленка, прошел как раз мимо того места, где стоял Паул Меттерних. Услышав наши возгласы, Паул, поглощенный беседой с Анн-Мари Бисмарк, выстрелил наугад, но кабан, разумеется, ушел. Отто был явно возмущен: ведь он отвел Паулу лучшее место.
После обеда мы долго обсуждали с одним знаменитым зоологом, как лучше устранить Адольфа. Он сказал, что в Индии местные жители используют тигровые усы, очень мелко нарезанные и смешанные с пищей. Жертва погибает через несколько дней, и никто не может установить причину. Но где же взять тигровые усы? Фридрихсру содержится в идеальном порядке.
Берлин. Понедельник, 3 июля.
Встала в четыре утра, чтобы вовремя вернуться в Берлин. К несчастью, оставляя багаж в "Адлоне", я наткнулась на Шлайера, нашего нового отвратительного старшего кадровика, и он смог догадаться, что я куда-то уезжала (частные поездки официально не поощряются).
Круммхюбель. Вторник, 4 июля.
Вернувшись в Круммхюбель, я увидела, что Мама (которую я пригласила к себе) уже приехала. Пока что она живет у нас, но долго быть здесь ей нельзя, так как нам не позволяют принимать гостей. Граф Шуленбург по-прежнему в отъезде, а Лоремари Шенбург вернулась в Берлин, на сей раз точно навсегда. Ей даже разрешили взять там отпуск по болезни. Все удивлены, что Шлайер обошелся с ней так по-хорошему.
Среда, 5 июля.
Подолгу гуляю с Мама; она считает, что здесь красиво, и без устали фотографирует. Боюсь, что нам не удастся побыть с ней вместе столько, сколько она рассчитывала, потому что я все время на работе, а на следующей неделе должна снова ехать в Берлин.
Мадонна Блюм устроила в ее честь небольшой обед, а потом мы играли дуэтом на аккордеонах. Помощник графа Шуленбурга Ш. не вернулся из поездки в Швейцарию. Он ссылается на то, что сломал ногу, бегая на лыжах, но, похоже, это только предлог, и я боюсь, что у Шуленбурга могут быть в связи с этим неприятности.
Берлин. Понедельник, 10 июля.
Вернулась в Берлин, остановилась в "Адлоне". Джорджио Чини все еще здесь.
Вчера мы ужинали там с Адамом Троттом. Мы заговорили по-английски с метрдотелем, и тот с радостью продемонстрировал, что вовсе не забыл этот язык. На нас недоуменно оборачивались. Затем Адам повез меня по городу на машине, и мы, не вдаваясь в подробности, обсуждали грядущие события; он сказал мне, что их осталось недолго ждать. Мы с ним несколько расходимся во мнениях по этому вопросу: я по-прежнему считаю, что слишком много времени тратится на разработку деталей, тогда как для меня теперь по-настоящему важно только одно - физическое устранение этого человека. Что станет с Германией, когда он будет мертв, - этим можно заняться и позже. Возможно, мне все представляется излишне простым, поскольку я не немка, в то время как для Адама существенно, чтобы Германия в том или ином виде имела шанс выжить. Сегодня вечером мы с ним сильно сцепились по этому поводу, и оба очень расстроились. Как жаль - в такой именно момент...
Под "событиями, которых осталось недолго ждать", Адам Тротт подразумевал первую попытку убить Гитлера, которая планировалась на следующий день, 11 июля, но была отложена в последнюю минуту, поскольку рядом с Гитлером не было Геринга и Гиммлера (которых предполагалось убить вместе с ним).
Вторник, 11 июля.
Консультировалась с профессором Гербрандтом, врачом Марии Герсдорф. У меня явно что-то не в порядке со здоровьем: я ужасно худа. Он объясняет это щитовидной железой и пропишет мне длительный отпуск.
Круммхюбель. Среда, 12 июля.
Граф Шуленбург вернулся из Зальцбурга, куда его вызывал Риббентроп. Ему предписано отправиться с докладом в ставку Гитлера в Восточной Пруссии. Наконец-то понадобился его квалифицированный совет. Немного поздновато, но ходят слухи, что готовится какая-то сепаратная сделка на Востоке. [Только теперь, три года спустя после его возвращения из Москвы, Гитлер ощутил впервые потребность принять графа Шуленбурга]. Он дал мне почитать книгу бывшего румынского министра иностранных дел Гафенку "Preliminaires de la Guerre a l'Est" ("Подготовка войны на Востоке"). Она очень интересна, и он в ней часто упоминается, так как Гафенку и он оба были послами в Москве в одно и то же время до войны. Иногда, говорил граф, Гафенку ошибается, но когда он беседовал с ним в Женеве, он повел себя вполне порядочно и принял все его поправки. Однако с этим придется подождать до окончания войны, так как поправки настолько дискредитируют Гитлера, что сейчас это вызвало бы скандал.
Здесь все разваливается, и я буду рада уехать из Круммхюбеля на следующей неделе - скорее всего, навсегда.
Четверг, 13 июля.
Пообедав с нами, граф Шуленбург уехал. [Больше Мисси не суждено было его никогда видеть}.
Письмо от Адама Тротта, улаживающее нашу недавнюю размолвку. Я немедленно ответила. Он уехал в Швецию.
Русские неожиданно начали очень быстро продвигаться.
На самом деле Адаму Тротту не было позволено поехать в Швецию, как планировалось первоначально. Последняя из нескольких его поездок в эту страну состоялась в июне; в тот раз, потеряв надежду получить от западных союзников заверения, которых так долго добивались заговор-щики-антинацисты, он собирался связаться с советским послом Александрой Коллонтай через профессора Гуннара Мирдаля. Однако в последний момент он от этого плана отказался - главным образом из опасения, что в советское посольство в Стокгольме внедрились немецкие агенты.
Суббота, 15 июля.
Льет дождь. Ходила в кино с Мама и Мадонной Блюм.
Новый декрет: запрещается ездить на поездах штатским лицам. Мама придется немедленно уехать, так как декрет вступает в силу через два дня.
Вторник, 18 июля.
Сегодня утром уехала Мама. Вчера вечером мы ужинали с Мадонной Блюм и по пути домой подошли поговорить с русскими казаками, которые находятся здесь со своими лошадьми и, поскольку автомобилей больше нет, используются для перевозки высших чиновников. Мама дала им сигарет, они стали петь и плясать и были рады снова поговорить по-русски. Несчастные сидят меж двух стульев: с одной стороны, они решили сражаться против коммунизма, но с другой, так и не допущены по-настоящему в состав немецкой армии.
На работе - телеграмма от Адама, о которой мы заранее договорились: меня вызывают в Берлин к завтрашнему дню.
Казаки, в основной своей массе традиционно антикоммунистически настроенные, были наиболее идеологически мотивированной частью русских добровольцев, сражавшихся на стороне германской армии. Они переходили к немцам - вместе с семьями - целыми станицами. Под командованием немецкого генерал-майора Хельмута фон Панвица и смешанного контингента немецких, бывших красноармейских и белоэмигрантских офицеров, казачьи части особо эффективно проявили себя в военных действиях против партизан в Югославии. В последние недели войны они пробились в Австрию, где около 60000 казаков сдалось англичанам. Последние поступили с ними так же, как с упоминавшейся ранее "Русской освободительной армией" генерала Власова. Убедив казаков, что они будут переселены в заморские страны, на самом деле, в соответствии с Ялтинскими соглашениями, их насильственно передали советской стороне. Многие из казаков (в том числе женщины и дети) покончили с собой. Высших офицеров повесили; большинство младших офицеров расстреляли; остальных отправили в ГУЛАГ, откуда мало кто вернулся.
1944
(19 июля - сентябрь)
Еще перед войной ряд видных военных и государственных деятелей Германии начали все более критически относиться к агрессивной внешней политике Гитлера, которая не ограничивалась несоблюдением постыдного Версальского договора (неприемлемого для всех немецких патриотов), а была нацелена на установление германской гегемонии над всей Европой и на захват восточноевропейских стран. Однако по мере того как Гитлер шествовал от одной дипломатической, а затем и военной победы к другой, оппозиция становилась все более обессиленной. К тому же ряды оппозиционеров редели - от смещений с постов, разочарований, арестов и даже казней.
Но когда начались неудачи на Восточном фронте, а затем произошла Сталинградская катастрофа, в рядах Вооруженных сил и Генерального штаба возобновилось брожение и появилось новое поколение сопротивленцев, которое сомкнуло ряды с уцелевшими элементами предшествовавших заговоров. Душою нового плана свержения нацистского гнета были видный военачальник генерал-полковник Фридрих Ольбрихт и молодой, переживший тяжелое ранение, полковник граф Клаус Шенк фон Штауфенберг. Задуманную ими и их товарищами попытку убить Гитлера и захватить власть и описывает Мисси на следующих страницах.
Примечание Мисси:
Весь этот раздел был перепечатан мною в сентябре 1945 года на основе сделанных в то время лишь мне самой понятных стенографических записей.
Берлин. Среда, 19 июля.
Сегодня я уехала из Круммхюбеля - подозреваю, навсегда. Я все упаковала и взяла с собой лишь самое необходимое. Остальное будет находиться у Мадонны Блюм, пока я не выясню, что со мной будет.
Мы доехали до Берлина в одиннадцать часов утра, но из-за недавних воздушных налетов все вокзалы в хаотическом состоянии. Наткнулась на старого принца Августа Вильгельма Прусского, четвертого сына покойного кайзера, который любезно помог мне донести багаж. Такси больше нет, и мы сели в автобус. В конце концов меня высадили у Герсдорфов.
Поскольку теперь лето, они обедают в верхней гостиной, хотя в ней все еще нет окон. Я застала там всегдашнюю компанию плюс Адам Тротт.
Позже у меня с Адамом был долгий разговор. Он выглядит очень бледным и усталым, но, судя по всему, рад меня видеть. Он в ужасе от того, что Лоремари Шенбург вернулась в Берлин. Его очень беспокоят ее непрекращающиеся попытки свести вместе людей, которых она подозревает в сочувственном отношении к тому, что я называю die Konspiration [заговор], и многие из которых уже принимают в нем активное участие, так что им и так с трудом удается отвести от себя подозрения. Каким-то образом она узнала и о причастности Адама; теперь она не дает покоя и ему и его окружению, в котором она получила прозвище "Лоттхен" (в честь убийцы Марата - Шарлотты Корде). Многие прямо считают ее опасным человеком. Она и на меня жаловалась: я де не желаю принимать активное участие в приготовлениях.
Дело в том, что между всеми ними и мной существует фундаментальная разница во взглядах: не будучи немкой, я заинтересована только в уничтожении Сатаны. Я никогда не придавала большого значения тому, что будет потом. Будучи немецкими патриотами, они хотят спасти свою страну от полного краха путем создания своего рода временного правительства. Я никогда не верила, что даже такое временное правительство окажется приемлемым для союзников, которые отказываются проводить различие между "хорошими" и "плохими" немцами. Это, конечно, их роковая ошибка, и все мы, вероятно, дорого за нее поплатимся.
Мы договорились не встречаться до пятницы. Когда он ушел, Мария Герсдорф заметила: "Он так бледен и истощен; иногда мне кажется, что ему осталось недолго жить".
По мере того как война затягивалась, вовлекая все новые и новые европейские государства и по мере того как росло число погибших, масштабы людских страданий и материальных разрушений и поступали все новые сведения о зверствах немцев, союзникам становилось все труднее проводить различие между Гитлером с его пособниками и так называемыми "хорошими немцами" и вести политику, которая позволила бы Германии, очищенной от нацизма, снова войти в сообщество цивилизованных наций. Тем более что за исключением заверений и обещаний со стороны немногих отдельных лиц, никогда не было никаких весомых доказательств того, что Гитлер не представляет Германию в целом. Как уже в мае 1940 г. это сформулировал Антони Иден: "Гитлер есть не феномен, а симптом, выражение воли огромной части немецкого народа". А 20 января 1941 г. Уинстон Черчилль дал британскому Форин-Оффису распоряжение игнорировать любые попытки мирного зондажа изнутри Германии: "Нашей реакцией на все такого рода запросы или предложения должно быть полное молчание... " Именно эту стену недоверия и враждебности и пытались столь отчаянно преодолеть Адам Тротт и его друзья в антинацистском сопротивлении. Но ответ был дан раз и навсегда президентом Рузвельтом в январе 1943 г. в Касабланке: "Безоговорочная капитуляция". А это оставляло даже многим убежденным антинацистам только один путь: держаться до конца.
На ужин к нам пришла Ara Фюрстенберг. Она теперь живет в Грюневальде, в доме актера Вилли Фрича. Это очаровательный коттеджик, который он поспешно оставил после нервного срыва во время одного из недавних налетов. Говорят, что он целый день лежал на кровати и рыдал, пока его жена не вернулась в Берлин и не вывезла его за город. Ага делит дом с Джорджи Паппенхаймом, обаятельным человеком, который много лет был дипломатом и которого только что отозвали из Мадрида, вероятно, из-за фамилии (Паппенхаймы - один из старейших аристократических родов Германии). Он прекрасно играет на фортепиано.
Мне дали отпуск по болезни на четыре недели, но с правом воспользоваться за один раз только двумя неделями и с условием, что я подготовлю себе помощницу, которая будет за все отвечать в мое отсутствие.
Четверг, 20 июля.
Сегодня днем Лоремари Шенбург и я сидели на лестнице в конторе и разговаривали, как вдруг ворвался Готфрид Бисмарк с пылающими щеками. Я еще никогда не видела его в таком лихорадочном волнении. Сначала он увел в сторону Лоремари, потом спросил меня, какие у меня планы. Я сказала ему, что планы неопределенные, но что мне очень хотелось бы уйти из АА как можно скорее. Он сказал мне, чтобы я не беспокоилась, что через несколько дней все будет решено и все мы узнаем, что с нами будет. Потом, попросив меня приехать к нему в Потсдам с Лоремари как можно скорее, он вскочил в машину и уехал.
Я вернулась за свой стол и позвонила в швейцарскую миссию Перси Фрею, чтобы отменить нашу договоренность вместе пообедать, так как я спешила в Потсдам. Ожидая, пока ответит номер, я повернулась к Лоремари, стоявшей у окна, и спросила, почему Готфрид был в таком состоянии. Может быть, это Konspiration ?(И все это с трубкой в руке!) Она прошептала: "Да! Именно! Все свершилось. Сегодня утром!" В это время Перси подошел к телефону. Все еще с трубкой в руке, я спросила: "Мертв?" Она ответила: "Да, мертв!" Я бросила трубку, обхватила ее за плечи, и мы закружились по комнате в вальсе. Затем я схватила кое-какие документы и сунула их в первый попавшийся ящик стола, после чего мы, крикнув швейцару, что мы dienstlich unterwegs [уходим по служебным делам], ринулись на станцию Цоо. По дороге в Потсдам она шепотом сообщила мне подробности, и хотя в купе было полно народу, мы даже не пытались скрыть свое волнение и радость.
Граф Клаус Шенк фон Штауфенберг, полковник Генерального штаба, подложил бомбу у ног Гитлера во время совещания в ставке верховного главнокомандования в Растенбурге, в Восточной Пруссии. Бомба взорвалась, и Адольф погиб. Штауфенберг ждал снаружи до момента взрыва, а потом, увидев, как Гитлера выносят на окровавленных носилках, побежал к своему автомобилю, спрятанному где-то поблизости, и вместе со своим адъютантом, Вернером фон Хафтеном, поехал на местный аэродром и прилетел обратно в Берлин. Во всеобщей неразберихе никто не заметил его исчезновения.
Прибыв в Берлин, Штауфенберг немедленно явился в ОКХ (Главное Командование Сухопутных Сил) на Бендлерштрассе, который к этому времени был занят заговорщиками и где собрались Готфрид Бисмарк, Хельдорф и другие. (ОКХ находится по другую сторону канала от нашей Войршштрассе). Сегодня вечером в шесть предполагалось сделать сообщение по радио, что Адольф мертв и сформировано новое правительство. Новым рейхсканцлером должен быть Герделер, бывший мэр Лейпцига. Он связан с социалистами и считается блестящим экономистом. Наш граф Шуленбург или посол фон Хассел будет министром иностранных дел. Первое, что я подумала - может быть, не следует ставить лучшие мозги во главе того, чему суждено быть всего лишь временным правительством.