Василенко Иван. Артемка у гимназистов

   Леночка подошла ближе и что-то хотела сказать, но в это время на сцене заговорил Коля. Он играл молодого рабочего, организатора забастовки, играл с подъемом, с большой искренностью, и от его голоса, мужественного и страстного, у Артемки по спине пробежал мороз.
   - Хорошо! - шепнула Леночка. Артемка от удовольствия даже зажмурился. Но тут же пренебрежительно сказал:
   - А Петька трус!
   - Трус! - согласилась Леночка. - Коля молодец. И Алеша тоже. Ведь если директор узнает, что они написали эту пьесу, их исключат из гимназии.
   - Как это "исключат"? - не понял Артемка.
   - Ну, выгонят. Не прозевайте, вам скоро выходить. Артемка прислушался.
   - Сейчас, - сказал он, подавляя волнение, и озадаченно спросил: - Неужто выгонят?
   Со сцены донеслась знакомая реплика. Артемка вздрогнул, порывисто вздохнул и, сделав два шага, оказался перед публикой. Волнение сразу исчезло. Осторожно, на носках, Артемка подкрался к толстому заводчику и приколол ему на спину листовку. В публике засмеялись. Артемка пригнулся и на четвереньках подполз к заводским воротам. Здесь он должен сидеть молча, а при появлении пристава криком предупредить рабочих:
   "Фараон идет!" Артемка принялся ждать. Сейчас говорит Петя-заводчик. Как только он кончит, рабочие закричат: "Не желаем! Не желаем!", а Алеша, играющий рабочего-китайца, поднимет вверх желтую руку и скажет: "Мы все есть великий семья!" После этих слов и появится пристав.
   Вот Петя договаривает последние слова. Вот уже кричат рабочие. Вот Алеша поднимает руку. Вот в воротах появляется фигура в белом кителе...
   - "Фараон идет!" - что есть духу кричит Артемка и окаменевает от изумления: на сцену в белом кителе вошел не верзила-гимназист в гриме полицейского пристава, а носатый чиновник, которого гимназисты называли Брадотрясом.
   В публике что-то грохнуло. Был ли это смех или крик, Артемка не знал, но звук вырвался сразу и сразу оборвался. Потом наступила такая тишина, что все явственно услышали, как кто-то приглушенно шепнул: "Доигрались!"
   Артемка перевел глаза на гимназистов. Они стояли неподвижно, застыв в тех позах, в каких их застало появление надзирателя гимназии.
   - А у него борода трясется, - сказал мальчуган, сидевший, как обычно, на акации.
   - Я прекращаю это безобразие!.. Прекращаю!.. - прохрипел чиновник.
   Петя вдруг бросился со сцены за кулисы. И сейчас же, судорожно дергаясь, опустился занавес.
   - Закрыл! - сказал Петя, опять вбегая на сцену. - Вот и все, Филарет Самсонович. И никаких недоразумений: нельзя - и нельзя, Филарет Самсонович.
   У надзирателя опять затряслась борода:
   - Так вот вы чем занимаетесь! Инсценируете запрещенные книжонки! Тайком нелегальщину показываете! Извольте сию же минуту сказать: кто состряпал эту, с позволения сказать, пьесу? Ну-с?
   Артемка подумал: "Неужто признаются? Выгонят же!" И спокойно сказал:
   - Да я написал.
   - Вы?.. - вскрикнул Брадотряс и сейчас же недоуменно забормотал: - Но... позвольте... вы... вы, собственно, кто такой? Я вас не знаю. Вы гимназист?
   - Чего? - удивился Артемка такому нелепому вопросу. - Сапожник я.
   - Сапожник? - выпучил надзиратель глаза. - Но как же вы сюда затесались? И потом... потом... вы врете! Разве сапожники пьесы пишут? Вы врете самым наглым образом.
   - А чего я буду врать? Написал - и написал! - нахмурился Артемка.
   - А я говорю: врете! - настаивал надзиратель. - Если не врете, покажите пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!
   Артемка заглянул в суфлерскую будку. Но гимназиста с усиками и след простыл.
   - Нету пьесы, - развел руками Артемка. - Потерял. Да вы не сомневайтесь: та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.
   - В будку? Это... куда же-с?
   - А на базар.
   - На базар?.. Ночью.. Гм... А впрочем... Идти по Карантинному? Мимо участка?
   - Да хоть и по Карантинному.
   - Хорошо-с, отлично, - согласился Брадотряс и, обратясь к совершенно растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: - Господа, я всегда был ходатаем за вас перед директором. Буду просить и теперь. Как знать, может быть, удастся вас отстоять. - Потом опять повернулся к Артемке: - Нуте-с, господин литератор, извольте проводить меня в ваш рабочий кабинет... хе-хе... в будку! Нуте-с!
   АРЕСТ
   Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели, луна еще не взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от всякого шороха и все повторял:
   - Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что у меня в руке? Бахну из этой штуки - и наповал! Вот именно!
   Из освещенного окна дома на руку надзирателя упал свет. Артемка сказал:
   - А с виду будто портсигар.
   Брадотряс крякнул и молча спрятал "оружие" в карман.
   - Дядя, - спросил Артемка, когда свернули в Карантинный переулок, - а что за это гимназистам будет?
   - Что будет? Карцер - раз, вон ко всем чертям из гимназии - два и, если папаши не отстоят, волчий билет - три...
   Брадотряс от удовольствия даже прищелкнул языком. Потом с сожалением добавил:
   - Впрочем, если пьесу действительно написал ты, что невероятно, то только карцер, а тебе волчий билет - и вон ко всем чертям из города. А то и в тюрьму.
   - Ну, в тюрьму! Ловкачи какие! Артемка обиделся и больше уж не заговаривал. Около полицейского участка, где на полосатой будке горел одинокий фонарь, Брадотряс вдруг схватил
   Артемку за руку.
   - Чего вам? - удивился тот.
   - Городовой! - вместо ответа крикнул надзиратель. - Ну-ка, подержи!
   Из будки вышел полицейский, зевнул, перекрестил рот и взял Артемку за воротник.
   Брадотряс скрылся в участке. Спустя немного деревянные ступеньки заскрипели, и Артемка увидел толстого полицейского, в котором узнал старого знакомого - околоточного надзирателя Горбунова. За ним спускался Брадотряс.
   Горбунов посмотрел Артемке в лицо и равнодушно сказал:
   - Из моего околотка. Сапожник. Сомнительно.
   - Вот именно, сомнительно, даже невероятно. Врет он. А для чего, не пойму. - И Брадотряс вопросительно посмотрел на Горбунова.
   - Пошли, - буркнул тот.
   Шли молча: Артемка посредине, полицейский и гимназический надзиратель - по бокам. Некоторое время слышалось лишь поскрипывание сапог да сопение конвоиров. В конце переулка показались силуэты базарных построек. Горбунов с шумом вздохнул и равнодушно пожаловался;
   - Собачья служба! Ни днем, ни ночью покоя нет! - и уже до самой будки не проронил ни слова.
   Артемка открыл замок, нащупал в темноте спички и зажег лампу. Нагнув голову, шумно дыша, Горбунов вошел в будку и, как бык, заворочался в ней. Брадотряс остался снаружи, только голову просунул в дверь.
   - Ну, давай твои книжки! Где они? - скучно сказал Горбунов.
   Артемка приподнял сундучок и вынул две брошюрки - одну в зеленой обложке, другую в желтой.
   - Скажите пожалуйста! - оживился Горбунов. - И вправду нелегальщина. Где же ты достал?
   - От отца осталось, - не сморгнул Артемка глазом.
   - Это может быть: отец у тебя вредный был А еще что есть?
   - "Женитьба" Гоголя есть, "Шинель", "Конек-горбунок".
   Артемка снимал с полки запыленные книжки и по одной подавал Горбунову. Тот брал, плевал на пальцы и, косясь на Брадотряса, с сомнением перелистывал.
   - Разрешенная, - вздыхал Брадотряс.
   - А больше нету? - лениво спросил Горбунов.
   - Нету.
   - Ну, все. Так запирай будку и пойдем... Он для формы пошарил еще рукой по полке, скосил глаза под столик.
   - Пойдем, хватит и этого.
   На углу Карантинного Брадотряс остановился:
   - Мне налево-с. А протокол зайду подписать утречком.
   - Будьте здоровы! - буркнул Горбунов. Далеко, в самом конце переулка, поднималась огромная красная луна. Из подворотни на дорогу вышла собака и протяжно завыла. Артемке стало не по себе.
   - Куда это мы идем? - насторожился он.
   - Ну и дурак же ты! - удивился Горбунов - Пьесу-то кто написал? Ты?
   - Ну, я.
   - А спрашиваешь, куда идем. К бабушке на свадьбу. Жалко, отец твой помер, а то бы сидеть вам вместе.
   Артемка вспомнил ржавые решетки на окнах каталажки и серые заросшие лица, вечно выглядывавшие из этих окон.
   "Не шмыгнуть ли в переулок? - подумал он. - Куда ему, толстому, гнаться за мной!"
   Но Горбунов, словно догадавшись, вынул из кобуры огромный наган и показал Артемке:
   - Видал? Попробуй только!
   Около участка околоточный передал Артемку городовому, а сам пошел дальше. Городовой опять взял Артемку за воротник и, подталкивая, повел сначала вверх по лестнице, потом, через прокопченную табачным дымом канцелярию, вниз, в подвал.
   Когда закрылась дверь и Артемка оказался в пахнувшей крысами темноте, ему стало страшно. Некоторое время он стоял у двери, вперив глаза в черное, как сажа, пространство. Вдруг близко кто-то сказал:
   - Пух!
   - Что? - шепотом спросил Артемка, сжимаясь от страха.
   - Пух, - ответили ему и тоненько присвистнули.
   "Какой-то знак, - решил Артемка. - Наверно, жульнический Как бы не ударили еще". И на всякий случай предупредил:
   - Не очень-то! Я и сдачи дам.
   Но "пух" и присвист чередовались с такой правильностью, что Артемка скоро догадался: спит кто-то.
   Он протянул вперед руки и, нащупав деревянную скамью, лег.
   "Чего я испугался? - подумал он. - Ну, посадили и посадили. Небось выпустят. А не выпустят - дёру дам!" - и, поворочавшись, заснул.
   В КАТАЛАЖКЕ
   Первое, что увидел Артемка утром, были синие, как на иконах у святых, глаза, бледное, в морщинках лицо И рыжая, начинающая седеть бородка Человек стоял у самой скамьи, наклонив голову в черной бархатной шапочке, какие носили монахи, и смотрел на Артемку:
   - Воришка?
   - Какой там воришка! - нахмурился Артемка. - Политический я.
   - Ну? Настоящий?
   Артемка подумал и с сожалением сказал:
   - Нет, еще не настоящий А ты кто? Монах? Человек поднял руку к шапочке:
   - Нет, путешественник я
   - Путешественник? - Такой профессии Артемка не знал. - Это как же?
   - А так. Хожу из города в город, на людей смотрю, себя показываю
   - Бродяга, - догадался Артемка.
   - Ну, бродяга, - согласился человек.
   - А как же тебя посадили? - заинтересовался Артемка.
   - А так и посадили. Встретил одного монаха. Познакомились, выпили. А потом стали о боге толковать. Я - одно, монах - другое. Ну и подрались. Монаха выпустили, а я сижу. Паспорт, видишь, у меня украли. А шапка - это трофей победы.
   - Вот оно как! - сказал Артемка с удовольствием. - А в Москве ты был?
   - В Москве? Всенепременно.
   У дверей кто-то завозился с замком, дверь приоткрылась и в комнату просунулась усатая физиономия городового:
   - Который хлопец, на допрос!
   Артемка вскочил и тут только огляделся: серые стены, сводчатый потолок, под самым потолком два узких окна за решетками, на цементном полу деревянные скамьи-лежанки. Кроме него самого и "путешественника", в камере никого.
   - Ну, долго будешь оглядываться?
   - Иду, - сказал Артемка. - Как тебе некогда! По гнилой лестнице поднялись в канцелярию. Горбунов, как будто еще более сонный, чем вчера, медленно поднялся из-за стола и, закрывая от лени на ходу глаза, пошел к обитой клеенкой двери Городовой, стараясь не стучать сапогами, забежал вперед и открыл перед надзирателем дверь.
   - Иди, - буркнул околоточный Артемке. Потом выпятил колесом грудь, подобрал живот и шагнул через порог: - Господин пристав, писаку привел.
   Артемка тоже вошел, но сейчас же попятился назад: за письменным столом сидел мужчина с таким лицом, будто кто в шутку к человеческому туловищу, одетому в белый, с серебряными погонами китель, приладил бульдожью голову.
   - Куда! Стать сюда! - услышал Артемка густой, отрывистый бас, похожий на лай простуженной собаки.
   "Теперь пропал!" - подумал Артемка и подошел к столу. На зеленом, запачканном чернилами сукне лежали две брошюрки.
   - Ты что же это, мерзавец, морочишь нам голову? Отвечай сейчас же: кто пьесу написал? Ну?
   Артемка посмотрел в окно, откуда светило солнце, попрощался с волей и одним вздохом сказал:
   - Я написал.
   - Ты? - Пристав подскочил, как резиновый мяч, и Артемка под носом у себя увидел здоровенный кулак с золотым кольцом на пальце. - Ты?
   - Я, - повторил Артемка и подумал: "Ударит - укушу".
   Вероятно, эта же мысль отразилась и в его глазах:
   пристав быстро отдернул кулак, сел, отдышался и уже совсем другим тоном сказал:
   - Дурак! Научили тебя гимназисты, ты и повторяешь ерунду, пользы своей не понимаешь. Ну кто поверит, что сапожник, да еще мальчишка, может пьесу написать! Дурак и есть.
   Потупясь, Артемка молчал.
   Горбунов шумно вздохнул и отрекомендовал:
   - Он, господин пристав, вредный мальчишка, его добром не уломаешь.
   - А вот мы его подержим на одной селедке да без воды, он и заговорит. Уведите его!
   Артемка подумал: "Стану я есть твою селедку! Дурака нашел".
   В камере, как только закрыли дверь, "путешественник" спросил:
   - Били?
   - Селедкой морить будут, - сказал Артемка и попросил: - Ну, рассказывай.
   - Это про что?
   - Да про Москву же. Какая она? Верно, народищу там!
   "Путешественник" оказался словоохотливым, и Артемка до сумерек слушал его рассказы о далекой огромной Москве, где все как в сказке. Но вот черного великана Пепса "путешественник" там не встречал, и где помещается школа, в которой "учат на актеров", тоже не знал.
   К селедке Артемка так и не притронулся. Чтобы не соблазниться, он предложил ее Акиму Акимовичу (так звали "путешественника"), а сам только глотал слюну да хмурился.
   Когда стемнело, в решетке окна зашуршала бумага и что-то похожее на мячи стало падать на пол. Артемка и Аким Акимович вскочили и зашарили руками.
   - Лимон! - крикнул Артемка, нащупав что-то круглое, в мягкой кожуре.
   - Апельсины, - поправил Аким Акимович, нюхая поднятые два плода.
   Не успели они обшарить весь пол, как сверху опять что-то упало.
   - Колбаса! - с радостью вскрикнул Артемка.
   - А от Леночки - шоколад, - сказали сверху шепотом, и новый предмет увесисто стукнул Артемку по голове.
   - А ну, геть от окна! - крикнул кто-то. Послышался топот, и все стихло. От апельсинов Аким Акимович самоотверженно отказался, но остальное ел с удовольствием.
   - Вам, политическим, живется легче! У вас солидарность, - завидовал он, жуя колбасу.
   - Угу, - мычал Артемка с набитым ртом, - у нас это самое... Будь покоен...
   Ночью в камеру натаскали пьяных. Они буйствовали, свирепо ругались, стучали кулаками в дверь, но потом валились на пол и засыпали. Утром их выпустили. Артемка с Акимом Акимовичем опять остались одни.
   - Ну, рассказывай дальше, - потребовал Артемка. Аким Акимович принялся было описывать "царь-пушку", но тут открылась дверь, и городовой внес огромную ржавую селедку.
   - На, - положил он ее перед Артемкой на скамью, - ешь!
   - Сам ешь! - озлился Артемка.
   - Ешь, говорю, а то силком в рот засуну! Артемка проворно залез под нары. Сопя, городовой потянул его за ноги. Артемка вырвался и вскочил на нары. Когда наконец запыхавшийся усач притащил его к скамье, там лежали только голова и хвост.
   - Де вона? - вытаращил глаза городовой.
   - Селедка? - спросил Аким Акимович, невинно посвечивая синевой глаз. - Я ее скушал.
   Городовой хотел было раскричаться, но только плюнул.
   Утром следующего дня Артемку под конвоем повели через весь город в полицейское управление.
   КТО НАПИСАЛ "РАЗБОЙНИКОВ"?
   В большой комнате, за столом под царским портретом, Артемка увидел седую, веником бороду и сразу узнал в обладателе ее того самого полицейского офицера, который так кричал в цирке на бедного Пепса.
   "Ну, теперь пропал окончательно!" - подумал Артемка и даже глаза закрыл.
   Полицмейстер поднял голову и долго не моргая смотрел на Артемку. Потом отхлебнул из стакана крепкого до черноты чая, вытер усы и спросил:
   - Ты сапожник?
   - Сапожник, - подтвердил Артемка.
   - А может, ты писатель?
   - Писатель, - вздохнул Артемка.
   - Так, - сказал полицмейстер. - Значит, ты и романы писать умеешь?
   - Нет, романы не умею.
   - Только пьесы?
   - Да.
   - Он драматург-с, хи-хи-хи-с! - почтительно засмеялся прилизанный мужчина, тоже в полицейской форме, но без шпаги.
   - Ну, вот что, Загоруйко, - так, кажется, твоя фамилия? - дам я тебе бумагу и карандаш, а ты садись и пиши пьесу. Напишешь - выпущу, не напишешь пеняй на себя. Согласен?
   - Согласен, - сказал Артемка, а сам подумал: "Поведут обратно - дёру дам".
   - Петр Петрович, дайте ему бумаги, а денька через два пусть опять приведут его ко мне.
   Оставляя на паркете следы босых ног, Артемка пошел вслед за "прилизанным" в канцелярию. Там ему дали двадцать четыре листа линованной бумаги и огрызок карандаша. Затем "прилизанный", или, как его почтительно называли плюгавые, в потертых штанах писари, "господин секретарь", щелкнул Артемку по носу и приказал конвоиру:
   - Веди обратно!
   Конвоир взял Артемку за ворот да так этот ворот до самого участка и не выпустил.
   - Били? - опять осведомился Аким Акимович.
   Артемка положил бумагу на лежанку и утер с лица пот:
   - Нет еще. Обещали через два дня.
   Потом лег и принялся думать.
   Аким Акимович успел описать всю Москву, как она выглядит с колокольни Ивана Великого, а Артемка все смотрел в потолок и думал.
   Наконец он сказал:
   - Нет, с непривычки трудно.
   - Что трудно? - спросил Аким Акимович.
   - Пьесы писать трудно. Думаю, думаю и никак не придумаю. А требуется к сроку. Понял?
   - Нет, - признался Аким Акимович, - не понял, Пришлось Артемке рассказать всю свою историю.
   - Теперь понял, - засмеялся Аким Акимович. - Ничего тут трудного нет. Дай знак своим гимназистам, они тебе в окошко чего-нибудь и спустят, пьесу какую-нибудь. Мало их, пьес-то! Перепиши - и конец! Разве полиция разберет!
   - Ох, черт! - удивился Артемка хитроумию "путешественника". - А я и не догадался!
   Гимназисты спустили в окно толстый том драм Шиллера, и утром следующего дня Артемка, высунув от старания кончик языка, уже выводил на первом листе бумаги:
   "РАЗБОЙНИКИ"
   Драма в 5 действиях Сочинение Артемия Загоруйко
   И двое суток не думал больше ни о полицмейстере, ни о гимназистах - так увлекся "сочинительством"
   А через день его опять повели.
   Полицмейстер долго подписывал разные бумаги, которые ему подкладывал "прилизанный", потом положил перо, отпил глоток черного чая и взглянул на Артемку:
   - Ну, написал?
   - Написал, - сказал Артемка, которому надоело переминаться с ноги на ногу перед столом. - Только бумаги мало дали. Больше как на одно действие не хватило.
   - Что ты врешь! - вдруг крикнул полицмейстер. - Ну-ка, дай!
   С брезгливой гримасой он взял испачканные листы, бегло просмотрел их, вернулся к первой странице и внимательно, со все возрастающим недоумением прочитал ее.
   - Не понимаю! Судя по почерку, настоящий сапожник. А так все связно, даже... как это... литературно. Странно! Да ты ли это писал?
   - Я, - сказал Артемка. И тоном жалобы добавил: - Вы ему скажите - пусть не жадничает. Мне разве столько бумаги надо! Мне ее вот сколько надо! На целых еще четыре действия!
   - Чудеса!.. - удивился полицмейстер. - Петр Петрович, возьмите-ка эту писанину да вызовите учителя из гимназии. Разберитесь вместе.
   Секретарь забрал исписанные листы, вывел Артемку из кабинета и приказал отправить в участок. Бумаги же больше не дал.
   Артемка вернулся в камеру довольный.
   - Ну как? - встретил его Аким Акимович.
   - Проехало! - сказал Артемка и, раскрыв "Разбойников", принялся вслух читать следующий акт.
   Но конца "своей" пьесы Артемка так и не узнал: в середине пятого акта, когда Франц вешается на шнуре от шляпы, за Артемкой опять пришли и опять повели к полицмейстеру.
   На этот раз, кроме полицмейстера, у стола сидел еще какой-то чиновник, молодой и, как показалось Артемке, добрый. На коленях у него лежали исписанные листы, в которых Артемка немедленно узнал "свое" произведение.
   При виде арестованного у полицмейстера побагровело лицо и дернулся под глазом желвак.
   "Эге!" - подумал Артемка и оглянулся на дверь. Но там, пожирая полицмейстера глазами, стоял городовой.
   - Вот этот? - удивился чиновник, с живейшим любопытством разглядывая Артемку. - Ну-ка, подойди, молодой человек, поближе.
   Артемка сделал шаг и опять оглянулся.
   - Пооглядывайся, пооглядывайся, - я тебе оглянусь! - зловеще предупредил полицмейстер.
   При звуке этого голоса у чиновника потемнело лицо, но он опять взглянул на Артемку и добродушно улыбнулся.
   - Это ты сочинял? - показал он взглядом на листы.
   - Я, - ответил Артемка, на этот раз без уверенности в голосе.
   - А с Шиллером ты знаком?
   У Артемки на душе стало скверно, но сдаваться ему не хотелось:
   - Это с каким? С лудильщиком?
   - Я спрашиваю, читал ли ты пьесы писателя Шиллера. Например, его драму "Разбойники".
   - Ну! - состроил Артемка удивленное лицо. - Он тоже про разбойников сочинял?
   - Представь себе, "тоже", - засмеялся чиновник. - Разница только в именах и названиях. А так все точка в точку.
   Потеряв надежду на дверь, Артемка искоса взглянул на раскрытое окно.
   Но тут вошел секретарь и доложил полицмейстеру, что пришли гимназисты.
   - Те самые, которых вы допрашивали, - объяснил он.
   - Ага! Сами пришли. Ну, зовите. Посмотрим, - повернулся полицмейстер к чиновнику, - что еще скажут ваши питомцы, господин учитель.
   Секретарь открыл дверь.
   Вошли Коля и Алеша. Лица их были бледны. Но при виде Артемки Коля улыбнулся, у Алеши благодарно засветились глаза.
   - Что скажете, молодые люди, что скажете? - с притворной ласковостью спросил полицмейстер.
   - Мы пришли... - начал Коля. На секунду слово застряло у него в горле. Он остановился, кашлянул и уже твердо закончил: - Мы пришли сказать, что Артемка тут ни при чем.
   Минуту все молчали.
   Полицмейстер гладил бороду и внимательно смотрел на лица гимназистов.
   - Так, - сказал он наконец. - Очевидно, "при чем" вы, а не это чучело. Какими же путями попадают к вам этакие штуки?
   Он выдвинул ящик стола, и в его белой, будто мраморной руке все увидели зеленую книжку.
   - Правда, эту вещь отобрали не у вас, а у сапожника, но несомненно, что вы написали пьесу по такой точно книжонке. Мальчишка говорит, что получил ее от отца, а вы, господа гимназисты, от кого?
   Алеша и Коля смотрели на зеленую книжку и молчали.
   - Кто вам дал книжку, я вас спрашиваю? - вдруг хлопнул полицмейстер брошюркой по столу.
   У Коли дрогнули губы. Алеша побледнел еще больше. "Посадят ребят!" сжалось у Артемки сердце. Он вздернул плечами и дерзко сказал:
   - Вот пристал! Кто да кто! Я им подсунул книжку! А то кто ж!
   - Убрать этого мерзавца! - взревел полицмейстер, вскочив с кресла. - Вон! Вон его ко всем чертям!
   Кто-то сзади вцепился Артемке в плечо. "Вот когда пропал!" - подумал Артемка и вдруг так рванулся, что у городового остался в руке только клок рубашки.
   - Держи! - бросился секретарь.
   Артемка вскочил на подоконник, взмахнул руками, как птица крыльями, и полетел вниз со второго этажа.
   Когда полицейские выбежали на улицу, Артемка вздымал пятками пыль в самом конце квартала.
   АРТЕМКУ УЧАТ
   Леночка читала под старой грушей своего любимого Некрасова, когда кто-то осторожно звякнул щеколдой. Леночка подошла, открыла калитку - и ахнула: перед ней стоял Артемка. Он робко улыбался.
   - Выпустили? - вспыхнула от радости девушка.
   - Убежал...
   Артемка тяжело дышал, по лицу его катились горошины пота, изодранная рубашка обнажала загорелое тело.
   Леночка обеими руками схватила его за руку и потянула в калитку.
   Во дворе она усадила его на скамью, вытерла ему платочком лицо, пригладила волосы.
   - Как маленького! - засмеялся Артемка.
   Засмеялась и Леночка.
   Но сейчас же опять схватила его за руку:
   - Что с вами?
   В глазах у Артемки стояли слезы...
   Возвращаться в будку было опасно, и Леночка уговорила Артемку остаться пока в их дворе. Мать девушки, узнав, что в амбаре прячется бежавший арестант, страшно испугалась. Но, когда Леночка рассказала всю историю Артемки и показала его самого, старушка немного успокоилась, хоть и продолжала ворчать.
   Дело гимназистов продолжалось недолго. Отец Коли, известный в городе адвокат, пустил в ход свои связи и влияние, а Петин отец, рыбный промышленник, - деньги. Вышло так, что во всем оказался виноватым Артемка; он притащил запрещенную литературу, он подбил Колю и Алешу написать пьесу, а те и сами не понимали, что делали: молодые, увлекающиеся, глупые.
   Гимназистам было стыдно перед Артемкой. Они его тихонько навещали в амбаре и всё думали, как избавить его от беды.
   Артемка томился в чужом дворе и однажды ночью отправился к себе в будку. Он открыл дверь и осмотрелся: все па месте. Но все-таки отодвинул чурбан, слегка приподнял доску пола и просунул в отверстие руку. Рука сразу же нащупала круглую поверхность жестяной коробки. "Здесь!" - окончательно успокоился Артемка. В этой круглой коробке хранилось самое для него дорогое: часы с серебристым циферблатом - подарок Пепса, коричневый бумажник из мягкой шагрени, который Артемка с великой любовью сшил для своего черного друга, и шелковая, вся в золоте, парча. Из этой парчи юн сделает Лясе туфли, в каких не ходят и царевы дочки. Успокоившись, Артемка вернулся в амбар.
   На другой день во двор к Леночке пришли Коля, Алеша и белобрысый гимназист лет четырнадцати.
   Коля сказал:
   - Артемка, нам Леночка все передала: и про Пепса и про то, что ты хочешь стать артистом. Но без образования настоящим артистом быть нельзя. Ты это понимаешь? Вот мы и решили: Леночка будет заниматься с тобой по русскому, Алеша - по истории, Ваня (Коля показал глазами на белобрысого гимназиста) - по арифметике и алгебре, а я - по географии. Ты согласен? Потом мы соберем деньги и отправим тебя тайком в другой город.