Страница:
Сопротивление и приспособление традиционных исламских обществ в период колониализма
Сопротивление и приспособление к изменяющимся обстоятельствам было общей нормой поведения Востока в годы активной колониальной экспансии. Однако характер и сила сопротивления, равно как адаптационные способности, т. е. умение и желание приспособиться к изменившимся обстоятельствам и извлечь из этого максимальную пользу для себя, были в разных странах Востока очень различными. Во многом это зависело от исторических судеб, от внешних факторов, от уровня развития, но более всего – при прочих сравнительно равных условиях – от религиозно-цивилизационного фундамента, т. е. от тех норм, принципов жизни, ценностных ориентации и стереотипов поведения, которые формировались на базе упомянутого фундамента, отливались по его матрицам.
Так, англичане довольно легко и при минимальных для себя потерях укрепились в Индии не столько благодаря испытанной тактике «разделяй и властвуй», но едва ли не в первую очередь потому, что задававшая тон в стране индуистская традиция была безразлична к политической власти и весьма терпима к инакомыслию. В Тропической Африке или на островах Юго-Восточной Азии колонизаторы сравнительно легко подчиняли себе слабые полупервобытные социально-политические образования, опиравшиеся на очень тонкий пласт религиозно-цивилизационного фундамента, к тому же разнородного по типу, плюралистического по характеру. Иное дело – мир ислама. Здесь европейцы столкнулись с более или менее сильными государствами и с мощным, активно функционирующим в весьма определенном ключе религиозно-цивилизационным фундаментом. Привычная тактика «разделяй и властвуй» в этих условиях почти не срабатывала. Неудивительно, что и формы колониальной зависимости оказались в большинстве случаев иными, хотя они и варьировали в зависимости от обстоятельств.
Как о том уже шла речь, даже в тех странах, которые по статусу были близки к колониям, считались протекторатами, далеко не вся власть принадлежала представителям колониальной державы. Колонизаторы были вынуждены считаться с традициями и действовать преимущественно, иными, экономическими методами. Лишь там, где население было малочисленным и власть сравнительно слабой, играла определенную роль военная сила держав (это касается и войн, и содержания войск типа Арабского легиона, и военных экспедиций типаСуданской в конце XIX в.). Ну и, конечно, по мере укрепления держав в той или иной стране многое начинало зависеть от хода событий. Здесь можно было бы выделить несколько различных моделей-вариантов развития.
Первый из них – египетский. Будучи при Мухаммеде Али едва ли не наиболее могущественной и экономически развитой страной ислама, Египет во второй половине XIX в. был вынужден расплачиваться за чрезмерное экономическое напряжение, позволявшее Мухаммеду Али поддерживать мощь страны. Банкротство Египта в 1876 г. дало возможность англичанам резко усилить свои экономические позиции в этой стране, интерес к которой стимулировался еще и стратегически важным для Англии Суэцким каналом. Вскоре в связи с мятежом Ораби англичане ввели в Египет свои войска, которые надолго там остались (не говоря уже об охранявшейся ими зоне канала). Но, хотя англичане и вели себя в стране как хозяева, в полном смысле слова колонией Египет все же не стал, да англичане и не могли лишить эту страну независимости, ибо формально она была частью Османской империи. В то же время с автономией хедива и его властью колонизаторы считались.
Египетский вариант в некотором смысле можно считать оптимальным – с точки зрения успеха исламской страны, приспосабливающейся к изменившимся обстоятельствам. Несмотря на стойкое сопротивление традиционной структуры и считаясь с этим сопротивлением, англичане, не слишком форсируя перемены, все же способствовали развитию страны. На смену экономически неэффективной государственной экономике Мухаммеда Али пришла частнопредпринимательская деятельность, причем не только сами предприниматели, но и половина занятых на производстве рабочих были иностранцами, преимущественно европейскими колонистами. Колонизация Египта сопровождалась его европеизацией и модернизацией также и в сфере политических институтов, образования и культуры, городского строительства, даже быта городского населения. Став к 1923 г. независимой конституционной монархией, Египет к этому времени достиг на пути трансформации традиционной структуры достаточно многого, хотя сопротивление нововведениям не утихало. И все же, несмотря на сопротивление, традиционные институты постепенно сдавали свои позиции, а европеизированные нормы жизни завоевывали их.
Казалось бы, процесс внутренней трансформации и приспособления внутренней структуры к изменившимся обстоятельствам необратим. Однако все не так просто. Уход англичан из Египта (вывод войск в 1936 г. и национализация Суэцкого канала в 1956 г.) создал здесь новую обстановку. На передний план вышли силы, отнюдь не безразличные к традиции, после деколонизации вновь начавшей активно стремиться к восстановлению утраченных ею позиций. Усиленный курс на огосударствление экономики, а затем явственно проявившиеся тенденции к ограничению частнопредпринимательской деятельности и к усилению роли. государства и вообще аппарата власти в жизни страны и общества – весьма ощутимое проявление силы приспособившейся, но отнюдь не ушедшей в прошлое традиции. Силу традиции демонстрируют и многочисленные группы исламских фундаменталистов («братья-мусульмане» и др.), выступающие против преобразований и даже в наши дни не теряющие, порой увеличивающие свое влияние.
Турция – второй вариант развития, в чем-то близкий египетскому. Близость в том, что Турция, длительное время находившаяся под энергичным воздействием со стороны европейских стандартов и прошедшая через серию реформ, революций и радикальных преобразований, за последние два века сильно изменилась. В стране наряду с сильным государственным сектором в экономике заметно развивается частнопредпринимательская деятельность. Укрепились, особенно после преобразований Кемаля, правовые нормы гражданского общества. Как ни в одной из других исламских стран, здесь потеснен со своих привычных позиций ислам как религия, ставший теперь отделенным от государства, частным делом граждан. Но отличие Турции от Египта не только в том, что эта страна никогда не была ни колонией, ни протекторатом, ни даже политически зависимой. Более важное отличие, пожалуй, состоит в том, что, не будучи колонией и не имея соответствующего экономического давления, Турция в аналогичных условиях постепенных преобразований в чем-то оказалась более зависимой от традиции. С исламом как религией Кемаль поступил круто. Но ислам как традиция остался. И в этом смысле исламская традиция сильно сказывается. По уровню промышленного развития Турция не уступает Египту, даже превосходит его, но тип развития отличен и вплоть до недавнего времени был более близок к нормам традиционной структуры с ее ведущей ролью государства, со всеми ее проблемами, от экономической неэффективности до политической нестабильности. Впрочем, события последних одногодвух десятилетий в чем-то, похоже, существенно изменили турецкий вариант развития, о чем будет сказано в последней части книги.
Третий вариант – Иран. Будучи, как Турция и Египет, крупной исламской страной с большим населением и древними культурными традициями, с немалыми политическими амбициями, Иран в то же время отличается от остальных мусульманских стран прежде всего тем, что здесь абсолютно господствует шиитский ислам, т. е. ислам в его наиболее крайней, активной, сектантской форме. Влияние шиизма на структуру общества двояко. С одной стороны, он десакрализует власть и тем как бы ослабляет политическую администрацию, силу государства. Но, с другой – это ослабление (чем-то похожее на ситуацию с кастами и общинами в Индии) с лихвой компенсируется мощными социальными интегрирующими силами, сплачивающими шиитское население страны в нечто единое и цельное, возглавляемое духовенством. Роль воинствующего шиитского духовенства – это то, что отличает иранский социум от индийского. Непримиримость шиитского духовенства и ведомого им народа к переменам и нововведениям, угрожающим позициям ислама, – наиболее сильный импульс в Иране. Слабость власти, неспособной последовательно и успешно провести необходимые реформы, причем сделать это в нужном для страны темпе, – еще один сильный импульс, объективно умножающий мощь первого, т. е. ислама. Консервация отсталости, связанная с силой обоих импульсов и восходящая к мощи исламской традиции в ее шиитском варианте, воинственность духовенства и слабость той опоры, которая в иных обстоятельствах могла бы служить базой для развития и формирования новых социальных, экономических и политических сил в стране, – вот в самых общих чертах те факторы, которые предопределили судьбы современного Ирана, а косвенно также и ислама в его наиболее реакционной фундаментальной модификации.
Вариант четвертый — периферийные арабские страны. Это страны Магриба (кроме Ливии) и Западной Азии (кроме тех, кто имеет выход к нефтеносным промыслам Персидского залива). Общее для всех них – существенная роль вмешательства колониальных держав и их капитала при ограниченности внутренних ресурсов (как природных, так и людских), сравнительно невысоком уровне развития и стратегически важном, как правило, расположении. Во всем остальном это достаточно пестрая группа небольших государств, весьма отличных друг от друга даже в пределах своего региона (Марокко, Тунис и Алжир в Магрибе; Ливан и Сирия, а также Палестина в Леванте; Иордания и Йемен в Аравии). Колониальная политика держав и европейский капитал способствовали некоторому развитию указанных стран, хотя сопротивление их иностранному вторжению ощущалось постоянно. Формально ни одна из перечисленных стран не была лишена независимости, ибо и не имела ее – все они являлись частью Османской империи. Но фактически колониальное вторжение воспринималось как болезненная ломка привычных условий жизни и вызывало яростное сопротивление.
После крушения Османской империи все страны активно стремились к независимости и деколонизации, освобождению от иностранной опеки. Впрочем, колониализм содействовал модернизации и трансформации этих государств, правда, в различной степени. Наиболее заметно экономическое развитие и модернизация реализовывались в Леванте. Но и в других странах имели место европеизация политических институтов (включая нормы демократической процедуры), изменения в сфере культуры, быта, инфраструктуры и т. п. Что касается влияния исламской традиции, то она совершенно очевидно уступала свои позиции в более развитых из, этих стран, хотя это и не был однозначный процесс: сложная || религиозная обстановка в Ливане и Палестине привела со временем, % как известно, не только к возрождению силы ислама, но и к превращению религиозной розни в один из главных элементов внутриполитической нестабильности на Ближнем Востоке.
Вариант пятый — Ливия и страны района Персидского залива с его нефтересурсами. Как правило, это едва ли не самые отсталые в прошлом страны арабо-исламского мира. Вмешательство колониализма здесь, кроме разве что Ливии, было ограничено политическими интригами и экономическими проектами, направленными на разработку ресурсов, организацию добычи и первичной обработки нефти. Как известно, именно нефть сказочно обогатила эти страны после их деколонизации. Экономика стран этой группы развивается ныне весьма ускоренными темпами, соответственно быстро идет и городское строительство, создание инфраструктуры (включая грандиозные проекты, связанные с опреснением воды и озеленением прежде безжизненных территорий Аравийской пустыни), современной системы образования, подготовки кадров и т. п. Но в том, что касается развития политических институтов, элементов гражданского общества и всего с этим связанного, в том числе и культуры повседневного труда (т. е. именно того, формирование чего требует длительных и напряженных усилий, немалого времени и постоянного воздействия со стороны внешних цивилизационных факторов), эти страны отстают. Характерно, что не собственными силами создают они и современную экономику и инфраструктуру: это делается руками многочисленных иммигрантов, стекающихся сюда в поисках высоких заработков, живущих здесь, но, как правило, лишенных полных гражданских прав, которые являются привилегией лишь местных жителей. Что касается силы исламских традиций, то именно в этой группе стран она наибольшая из всех. Можно вспомнить об исламских теориях ливийского руководителя Каддафи, напомнить о роли ислама в современной Саудовской Аравии, в Кувейте, да и во всех остальных малых странах Персидского залива.
Наконец, еще один, шестой вариант – Афганистан. Уровень развития и сила ислама в этой стране сопоставимы с тем, что характерно для арабских стран пятого варианта. Но ни ресурсами, ни богатством с этими странами Афганистан сравниться не может. Зато по степени готовности отстаивать свою независимость, в том числе и с оружием в руках, Афганистан заметно выделяется даже на фоне весьма активных в этом плане мусульманских стран, не исключая и шиитского Ирана.
Вычлененные варианты свидетельствуют о богатстве конкретных путей развития исламских стран в период колониализма, о различиях в формах и степени сопротивления и приспособления исламской традиции к изменившимся обстоятельствам. Но при всех различиях можно подчеркнуть и нечто общее для стран современного ислама, включая Пакистан и Бангладеш, возникшие уже после деколонизации Востока и близкие по условиям и результатам развития к странам четвертого варианта. Это общее сводится к нескольким пунктам, вытекающим из вышеприведенной характеристики исламской традиции.
Прежде всего стоит напомнить, что, за исключением шиитского Ирана, исторические корни которого непосредственно восходят к глубокой и высококультурной древности (империя Ахеменидов), подавляющее большинство остальных народов и этнических общностей, которые составляют основу в изучаемых странах (арабы, тюрки, афганцы; в меньшей степени это касается исламизированного населения Пакистана и Бангладеш), относятся к числу вышедших на историческую арену сравнительно поздно и потому в массе своей достаточно отсталых. Ислам жестко и искусно законсервировал эту отсталость, во всяком случае на уровне подавляющего большинства населения. А так как в странах ислама не существовало наследственных замкнутых сословий правящих верхов или близких к ним, то неудивительно, что высшие слои общества по уровню мало отличались от низов, а выделявшиеся на этом общем фоне образованные интеллектуалы ислама опять-таки в основном, за редкими исключениями, были знатоками только все того же ислама. Кроме того, приниженность и строгая консервативность, конформность исламского социума, состоявшего из мусульман, привычно ориентированных на удовлетворенность жесткой нормой, на фанатичную преданность идее, нетерпимость и покорность судьбе, гарантировали устойчивость традиции. На страже этой стабильности стояло и сильное государство.
Все перечисленные факторы действовали в одном направлении – в пользу сопротивления переменам, особенно навязанным извне, со стороны неверных. Нужно было немалое время и сочетание благоприятных для колониализма обстоятельств, чтобы сила упомянутых факторов была хоть сколько-нибудь нейтрализована. Вот для того, чтобы оценить наличие такого рода обстоятельств, их силу и вызванные ими процессы, и были вычленены разные варианты развития и приспособления исламских обществ. В конечном счете эти варианты, суммируя близкие из них и воспринимая их в качестве модификаций примерно одного типа развития, можно свести к двум основным моделям.
Первая из них – модель длительного взаимодействия колониального капитала и исламской традиции. Суть ее в том, что традиционная исламская структура в процессе интенсивного воздействия на нее извне вынуждена приспосабливаться, преодолевая естественный и столь свойственный ей мощный импульс сопротивления, отторжения всего чуждого. Сюда следует отнести близкие друг к другу первый и второй варианты (Египет и Турцию), большинство стран четвертого варианта (в первую очередь страны Магриба и Леванта), кроме разве что очень уж отсталого Йемена, а также Пакистан и Бангладеш, т. е. некоторые части Северной Индии времен колониализма. Для стран, причисляемых к первой модели развития, характерен длительный период внутренней, нередко насильственной либо, как в Турции и Леванте, вынужденной трансформации в направлении европеизации политических институтов и элементов культуры, модернизации экономики, к тому же при заметном участии в этом процессе этнически и цивилизационно чуждых компонентов.
Для всех них, включая и саму Турцию, долгое время бывшую центром империи и сюзереном по отношению к окружавшим ее арабским странам, характерно, что процесс внутренней трансформации под воздействием извне был тесно связан, даже взаимообусловлен ослаблением государства. И наоборот, по мере их деколонизации, обретения ими независимости и усиления степени централизации власти (как в Турции после крушения империи) параллельно с некоторым ослаблением импульса извне фиксируется если и не возрождение в полном объеме, то заметное усиление влияния исламской традиции, вплоть до появления влиятельных течений фундаменталистов. Существенно также заметить, что ослабление колониализма и усиление центральной власти в ставших независимыми после деколонизации исламских странах, о которых идет речь (включая Пакистан и Бангладеш), влекло за собой традиционное укрепление сферы государственной системы хозяйства, теперь уже в промышленной современной ее модификации, причем нередко за счет ослабления так и не набравшего силы в период колониализма местного частнопредпринимательского сектора. И все же, при всем том модель первая – это модель энергичной трансформации, европеизации и модернизации традиционных исламских стран.
Модель вторая – иная. К ней следует отнести те страны, где сила традиции и в период колониализма продолжала быть безусловно ведущим и определяющим фактором существования и развития соответствующих обществ. Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило в ее наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например, очень несложно), воспроизводится в почти неизменном виде, независимо не только от силы того или иного государства, но даже и от уровня жизни. К этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модификаций, следует отнести страны, развивавшиеся весьма различно, но в чем-то весьма сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство в том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни, ультрасовременной инфраструктуры, эти страны целеустремленно продолжают культивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иногда, как это имело место в шиитском Иране, не останавливаются и перед тем, чтобы осознанно вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам времен раннего, «чистого» ислама. Конечно, многое в странах, развивающихся по этой модели, неодинаково. Но для всех них, будь то Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно именно однозначное стремление жить по традиционным нормам ислама, что, впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат, пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми модернизацией, купленными – но не самими созданными! – за счет этого богатства.
Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания процесса трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в странах третьего (исламского) блока стран, к которому по религиозному и некоторым иным признакам следует прибавить исламские страны севера Африки и севера Британской (в прошлом) Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм, способности к возрождению исламской традиции, все-таки различие между обеими моделями очень существенно. Первая соответствует общей норме, характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии, и сама причастна к колониальным и зависимым (в той или иной, но заметной степени) странам. Вторая – выпадает из этой нормы, вне зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе воздействие колониализма. Конечно, можно найти причины, объясняющие, почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и долгим, развитие пошло не так, как в странах, относимых к первой модели (можно говорить о силе отторжения шиитского ислама, о древних доисламских традициях и т. п.). Но факт остается фактом: Иран оказался в рамках другой модели, типичными обществами которой следует считать отсталые страны, почти не затронутые воздействием колониального капитала и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную для ислама нетерпимость (Ливия, Афганистан) либо в любом случае высокомерно довольные собой и своей преданностью все тому же исламу.
Вторая модель в некотором смысле уникальна. Во многом сила ее – от нефтедолларов, придающих соответствующим странам прочность и уверенность, горделивое довольство собой. Но не только от этого. Второй исток силы – сам ислам, особенно в его наиболее простой и «чистой» модификации, хорошо усваиваемой отсталыми социумами и приобретающей поэтому огромную силу.
Так, англичане довольно легко и при минимальных для себя потерях укрепились в Индии не столько благодаря испытанной тактике «разделяй и властвуй», но едва ли не в первую очередь потому, что задававшая тон в стране индуистская традиция была безразлична к политической власти и весьма терпима к инакомыслию. В Тропической Африке или на островах Юго-Восточной Азии колонизаторы сравнительно легко подчиняли себе слабые полупервобытные социально-политические образования, опиравшиеся на очень тонкий пласт религиозно-цивилизационного фундамента, к тому же разнородного по типу, плюралистического по характеру. Иное дело – мир ислама. Здесь европейцы столкнулись с более или менее сильными государствами и с мощным, активно функционирующим в весьма определенном ключе религиозно-цивилизационным фундаментом. Привычная тактика «разделяй и властвуй» в этих условиях почти не срабатывала. Неудивительно, что и формы колониальной зависимости оказались в большинстве случаев иными, хотя они и варьировали в зависимости от обстоятельств.
Как о том уже шла речь, даже в тех странах, которые по статусу были близки к колониям, считались протекторатами, далеко не вся власть принадлежала представителям колониальной державы. Колонизаторы были вынуждены считаться с традициями и действовать преимущественно, иными, экономическими методами. Лишь там, где население было малочисленным и власть сравнительно слабой, играла определенную роль военная сила держав (это касается и войн, и содержания войск типа Арабского легиона, и военных экспедиций типаСуданской в конце XIX в.). Ну и, конечно, по мере укрепления держав в той или иной стране многое начинало зависеть от хода событий. Здесь можно было бы выделить несколько различных моделей-вариантов развития.
Первый из них – египетский. Будучи при Мухаммеде Али едва ли не наиболее могущественной и экономически развитой страной ислама, Египет во второй половине XIX в. был вынужден расплачиваться за чрезмерное экономическое напряжение, позволявшее Мухаммеду Али поддерживать мощь страны. Банкротство Египта в 1876 г. дало возможность англичанам резко усилить свои экономические позиции в этой стране, интерес к которой стимулировался еще и стратегически важным для Англии Суэцким каналом. Вскоре в связи с мятежом Ораби англичане ввели в Египет свои войска, которые надолго там остались (не говоря уже об охранявшейся ими зоне канала). Но, хотя англичане и вели себя в стране как хозяева, в полном смысле слова колонией Египет все же не стал, да англичане и не могли лишить эту страну независимости, ибо формально она была частью Османской империи. В то же время с автономией хедива и его властью колонизаторы считались.
Египетский вариант в некотором смысле можно считать оптимальным – с точки зрения успеха исламской страны, приспосабливающейся к изменившимся обстоятельствам. Несмотря на стойкое сопротивление традиционной структуры и считаясь с этим сопротивлением, англичане, не слишком форсируя перемены, все же способствовали развитию страны. На смену экономически неэффективной государственной экономике Мухаммеда Али пришла частнопредпринимательская деятельность, причем не только сами предприниматели, но и половина занятых на производстве рабочих были иностранцами, преимущественно европейскими колонистами. Колонизация Египта сопровождалась его европеизацией и модернизацией также и в сфере политических институтов, образования и культуры, городского строительства, даже быта городского населения. Став к 1923 г. независимой конституционной монархией, Египет к этому времени достиг на пути трансформации традиционной структуры достаточно многого, хотя сопротивление нововведениям не утихало. И все же, несмотря на сопротивление, традиционные институты постепенно сдавали свои позиции, а европеизированные нормы жизни завоевывали их.
Казалось бы, процесс внутренней трансформации и приспособления внутренней структуры к изменившимся обстоятельствам необратим. Однако все не так просто. Уход англичан из Египта (вывод войск в 1936 г. и национализация Суэцкого канала в 1956 г.) создал здесь новую обстановку. На передний план вышли силы, отнюдь не безразличные к традиции, после деколонизации вновь начавшей активно стремиться к восстановлению утраченных ею позиций. Усиленный курс на огосударствление экономики, а затем явственно проявившиеся тенденции к ограничению частнопредпринимательской деятельности и к усилению роли. государства и вообще аппарата власти в жизни страны и общества – весьма ощутимое проявление силы приспособившейся, но отнюдь не ушедшей в прошлое традиции. Силу традиции демонстрируют и многочисленные группы исламских фундаменталистов («братья-мусульмане» и др.), выступающие против преобразований и даже в наши дни не теряющие, порой увеличивающие свое влияние.
Турция – второй вариант развития, в чем-то близкий египетскому. Близость в том, что Турция, длительное время находившаяся под энергичным воздействием со стороны европейских стандартов и прошедшая через серию реформ, революций и радикальных преобразований, за последние два века сильно изменилась. В стране наряду с сильным государственным сектором в экономике заметно развивается частнопредпринимательская деятельность. Укрепились, особенно после преобразований Кемаля, правовые нормы гражданского общества. Как ни в одной из других исламских стран, здесь потеснен со своих привычных позиций ислам как религия, ставший теперь отделенным от государства, частным делом граждан. Но отличие Турции от Египта не только в том, что эта страна никогда не была ни колонией, ни протекторатом, ни даже политически зависимой. Более важное отличие, пожалуй, состоит в том, что, не будучи колонией и не имея соответствующего экономического давления, Турция в аналогичных условиях постепенных преобразований в чем-то оказалась более зависимой от традиции. С исламом как религией Кемаль поступил круто. Но ислам как традиция остался. И в этом смысле исламская традиция сильно сказывается. По уровню промышленного развития Турция не уступает Египту, даже превосходит его, но тип развития отличен и вплоть до недавнего времени был более близок к нормам традиционной структуры с ее ведущей ролью государства, со всеми ее проблемами, от экономической неэффективности до политической нестабильности. Впрочем, события последних одногодвух десятилетий в чем-то, похоже, существенно изменили турецкий вариант развития, о чем будет сказано в последней части книги.
Третий вариант – Иран. Будучи, как Турция и Египет, крупной исламской страной с большим населением и древними культурными традициями, с немалыми политическими амбициями, Иран в то же время отличается от остальных мусульманских стран прежде всего тем, что здесь абсолютно господствует шиитский ислам, т. е. ислам в его наиболее крайней, активной, сектантской форме. Влияние шиизма на структуру общества двояко. С одной стороны, он десакрализует власть и тем как бы ослабляет политическую администрацию, силу государства. Но, с другой – это ослабление (чем-то похожее на ситуацию с кастами и общинами в Индии) с лихвой компенсируется мощными социальными интегрирующими силами, сплачивающими шиитское население страны в нечто единое и цельное, возглавляемое духовенством. Роль воинствующего шиитского духовенства – это то, что отличает иранский социум от индийского. Непримиримость шиитского духовенства и ведомого им народа к переменам и нововведениям, угрожающим позициям ислама, – наиболее сильный импульс в Иране. Слабость власти, неспособной последовательно и успешно провести необходимые реформы, причем сделать это в нужном для страны темпе, – еще один сильный импульс, объективно умножающий мощь первого, т. е. ислама. Консервация отсталости, связанная с силой обоих импульсов и восходящая к мощи исламской традиции в ее шиитском варианте, воинственность духовенства и слабость той опоры, которая в иных обстоятельствах могла бы служить базой для развития и формирования новых социальных, экономических и политических сил в стране, – вот в самых общих чертах те факторы, которые предопределили судьбы современного Ирана, а косвенно также и ислама в его наиболее реакционной фундаментальной модификации.
Вариант четвертый — периферийные арабские страны. Это страны Магриба (кроме Ливии) и Западной Азии (кроме тех, кто имеет выход к нефтеносным промыслам Персидского залива). Общее для всех них – существенная роль вмешательства колониальных держав и их капитала при ограниченности внутренних ресурсов (как природных, так и людских), сравнительно невысоком уровне развития и стратегически важном, как правило, расположении. Во всем остальном это достаточно пестрая группа небольших государств, весьма отличных друг от друга даже в пределах своего региона (Марокко, Тунис и Алжир в Магрибе; Ливан и Сирия, а также Палестина в Леванте; Иордания и Йемен в Аравии). Колониальная политика держав и европейский капитал способствовали некоторому развитию указанных стран, хотя сопротивление их иностранному вторжению ощущалось постоянно. Формально ни одна из перечисленных стран не была лишена независимости, ибо и не имела ее – все они являлись частью Османской империи. Но фактически колониальное вторжение воспринималось как болезненная ломка привычных условий жизни и вызывало яростное сопротивление.
После крушения Османской империи все страны активно стремились к независимости и деколонизации, освобождению от иностранной опеки. Впрочем, колониализм содействовал модернизации и трансформации этих государств, правда, в различной степени. Наиболее заметно экономическое развитие и модернизация реализовывались в Леванте. Но и в других странах имели место европеизация политических институтов (включая нормы демократической процедуры), изменения в сфере культуры, быта, инфраструктуры и т. п. Что касается влияния исламской традиции, то она совершенно очевидно уступала свои позиции в более развитых из, этих стран, хотя это и не был однозначный процесс: сложная || религиозная обстановка в Ливане и Палестине привела со временем, % как известно, не только к возрождению силы ислама, но и к превращению религиозной розни в один из главных элементов внутриполитической нестабильности на Ближнем Востоке.
Вариант пятый — Ливия и страны района Персидского залива с его нефтересурсами. Как правило, это едва ли не самые отсталые в прошлом страны арабо-исламского мира. Вмешательство колониализма здесь, кроме разве что Ливии, было ограничено политическими интригами и экономическими проектами, направленными на разработку ресурсов, организацию добычи и первичной обработки нефти. Как известно, именно нефть сказочно обогатила эти страны после их деколонизации. Экономика стран этой группы развивается ныне весьма ускоренными темпами, соответственно быстро идет и городское строительство, создание инфраструктуры (включая грандиозные проекты, связанные с опреснением воды и озеленением прежде безжизненных территорий Аравийской пустыни), современной системы образования, подготовки кадров и т. п. Но в том, что касается развития политических институтов, элементов гражданского общества и всего с этим связанного, в том числе и культуры повседневного труда (т. е. именно того, формирование чего требует длительных и напряженных усилий, немалого времени и постоянного воздействия со стороны внешних цивилизационных факторов), эти страны отстают. Характерно, что не собственными силами создают они и современную экономику и инфраструктуру: это делается руками многочисленных иммигрантов, стекающихся сюда в поисках высоких заработков, живущих здесь, но, как правило, лишенных полных гражданских прав, которые являются привилегией лишь местных жителей. Что касается силы исламских традиций, то именно в этой группе стран она наибольшая из всех. Можно вспомнить об исламских теориях ливийского руководителя Каддафи, напомнить о роли ислама в современной Саудовской Аравии, в Кувейте, да и во всех остальных малых странах Персидского залива.
Наконец, еще один, шестой вариант – Афганистан. Уровень развития и сила ислама в этой стране сопоставимы с тем, что характерно для арабских стран пятого варианта. Но ни ресурсами, ни богатством с этими странами Афганистан сравниться не может. Зато по степени готовности отстаивать свою независимость, в том числе и с оружием в руках, Афганистан заметно выделяется даже на фоне весьма активных в этом плане мусульманских стран, не исключая и шиитского Ирана.
Вычлененные варианты свидетельствуют о богатстве конкретных путей развития исламских стран в период колониализма, о различиях в формах и степени сопротивления и приспособления исламской традиции к изменившимся обстоятельствам. Но при всех различиях можно подчеркнуть и нечто общее для стран современного ислама, включая Пакистан и Бангладеш, возникшие уже после деколонизации Востока и близкие по условиям и результатам развития к странам четвертого варианта. Это общее сводится к нескольким пунктам, вытекающим из вышеприведенной характеристики исламской традиции.
Прежде всего стоит напомнить, что, за исключением шиитского Ирана, исторические корни которого непосредственно восходят к глубокой и высококультурной древности (империя Ахеменидов), подавляющее большинство остальных народов и этнических общностей, которые составляют основу в изучаемых странах (арабы, тюрки, афганцы; в меньшей степени это касается исламизированного населения Пакистана и Бангладеш), относятся к числу вышедших на историческую арену сравнительно поздно и потому в массе своей достаточно отсталых. Ислам жестко и искусно законсервировал эту отсталость, во всяком случае на уровне подавляющего большинства населения. А так как в странах ислама не существовало наследственных замкнутых сословий правящих верхов или близких к ним, то неудивительно, что высшие слои общества по уровню мало отличались от низов, а выделявшиеся на этом общем фоне образованные интеллектуалы ислама опять-таки в основном, за редкими исключениями, были знатоками только все того же ислама. Кроме того, приниженность и строгая консервативность, конформность исламского социума, состоявшего из мусульман, привычно ориентированных на удовлетворенность жесткой нормой, на фанатичную преданность идее, нетерпимость и покорность судьбе, гарантировали устойчивость традиции. На страже этой стабильности стояло и сильное государство.
Все перечисленные факторы действовали в одном направлении – в пользу сопротивления переменам, особенно навязанным извне, со стороны неверных. Нужно было немалое время и сочетание благоприятных для колониализма обстоятельств, чтобы сила упомянутых факторов была хоть сколько-нибудь нейтрализована. Вот для того, чтобы оценить наличие такого рода обстоятельств, их силу и вызванные ими процессы, и были вычленены разные варианты развития и приспособления исламских обществ. В конечном счете эти варианты, суммируя близкие из них и воспринимая их в качестве модификаций примерно одного типа развития, можно свести к двум основным моделям.
Первая из них – модель длительного взаимодействия колониального капитала и исламской традиции. Суть ее в том, что традиционная исламская структура в процессе интенсивного воздействия на нее извне вынуждена приспосабливаться, преодолевая естественный и столь свойственный ей мощный импульс сопротивления, отторжения всего чуждого. Сюда следует отнести близкие друг к другу первый и второй варианты (Египет и Турцию), большинство стран четвертого варианта (в первую очередь страны Магриба и Леванта), кроме разве что очень уж отсталого Йемена, а также Пакистан и Бангладеш, т. е. некоторые части Северной Индии времен колониализма. Для стран, причисляемых к первой модели развития, характерен длительный период внутренней, нередко насильственной либо, как в Турции и Леванте, вынужденной трансформации в направлении европеизации политических институтов и элементов культуры, модернизации экономики, к тому же при заметном участии в этом процессе этнически и цивилизационно чуждых компонентов.
Для всех них, включая и саму Турцию, долгое время бывшую центром империи и сюзереном по отношению к окружавшим ее арабским странам, характерно, что процесс внутренней трансформации под воздействием извне был тесно связан, даже взаимообусловлен ослаблением государства. И наоборот, по мере их деколонизации, обретения ими независимости и усиления степени централизации власти (как в Турции после крушения империи) параллельно с некоторым ослаблением импульса извне фиксируется если и не возрождение в полном объеме, то заметное усиление влияния исламской традиции, вплоть до появления влиятельных течений фундаменталистов. Существенно также заметить, что ослабление колониализма и усиление центральной власти в ставших независимыми после деколонизации исламских странах, о которых идет речь (включая Пакистан и Бангладеш), влекло за собой традиционное укрепление сферы государственной системы хозяйства, теперь уже в промышленной современной ее модификации, причем нередко за счет ослабления так и не набравшего силы в период колониализма местного частнопредпринимательского сектора. И все же, при всем том модель первая – это модель энергичной трансформации, европеизации и модернизации традиционных исламских стран.
Модель вторая – иная. К ней следует отнести те страны, где сила традиции и в период колониализма продолжала быть безусловно ведущим и определяющим фактором существования и развития соответствующих обществ. Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило в ее наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например, очень несложно), воспроизводится в почти неизменном виде, независимо не только от силы того или иного государства, но даже и от уровня жизни. К этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модификаций, следует отнести страны, развивавшиеся весьма различно, но в чем-то весьма сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство в том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни, ультрасовременной инфраструктуры, эти страны целеустремленно продолжают культивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иногда, как это имело место в шиитском Иране, не останавливаются и перед тем, чтобы осознанно вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам времен раннего, «чистого» ислама. Конечно, многое в странах, развивающихся по этой модели, неодинаково. Но для всех них, будь то Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно именно однозначное стремление жить по традиционным нормам ислама, что, впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат, пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми модернизацией, купленными – но не самими созданными! – за счет этого богатства.
Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания процесса трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в странах третьего (исламского) блока стран, к которому по религиозному и некоторым иным признакам следует прибавить исламские страны севера Африки и севера Британской (в прошлом) Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм, способности к возрождению исламской традиции, все-таки различие между обеими моделями очень существенно. Первая соответствует общей норме, характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии, и сама причастна к колониальным и зависимым (в той или иной, но заметной степени) странам. Вторая – выпадает из этой нормы, вне зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе воздействие колониализма. Конечно, можно найти причины, объясняющие, почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и долгим, развитие пошло не так, как в странах, относимых к первой модели (можно говорить о силе отторжения шиитского ислама, о древних доисламских традициях и т. п.). Но факт остается фактом: Иран оказался в рамках другой модели, типичными обществами которой следует считать отсталые страны, почти не затронутые воздействием колониального капитала и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную для ислама нетерпимость (Ливия, Афганистан) либо в любом случае высокомерно довольные собой и своей преданностью все тому же исламу.
Вторая модель в некотором смысле уникальна. Во многом сила ее – от нефтедолларов, придающих соответствующим странам прочность и уверенность, горделивое довольство собой. Но не только от этого. Второй исток силы – сам ислам, особенно в его наиболее простой и «чистой» модификации, хорошо усваиваемой отсталыми социумами и приобретающей поэтому огромную силу.
Блок четвертый
Дальний Восток
Глава 13
Китай в середине XIX – середине XX в.
Первая опиумная война и открытие Китая для европейской колониальной экспансии означали вступление огромной многотысячелетней империи в новый этап ее существования, в период колониализма. К этому времени маньчжурская династия Цин уже пережила период своего расцвета и явно клонилась к упадку. Собственно, поражение цинского Китая в опиумной войне и было наглядным проявлением этого упадка, а навязанная стране система неравноправных договоров, предоставлявшая иностранному капиталу торговые, таможенные и иные экономические, политические и правовые льготы и привилегии, стала неким символом нового этапа в ее истории. Многое теперь зависело от того, как традиционная структура столь мощной и обширной империи с ее тысячелетними исключительными по силе и значимости традициями будет реагировать на перемены в жизни страны. Реакция эта не могла быть слабой – слишком большие силы пришли в движение. Вопрос был лишь в том, какую форму примет ответ древней империи на вызов эпохи и символизировавшей ее чужеземной системы колониального капитала.
Крестьянская война тайпинов
Эта форма вначале оказалась традиционной для Китая, т. е. такой, в которой почти не была заметной антииностранная, антизападная линия недовольства. Даже напротив, чуждые традиционной структуре западные христианские идеи сыграли чуть ли не решающую роль в формировании той идейной доктрины, под знаменем которой многомиллионные массы китайского крестьянства выступили против царствующей династии и даже были близки к тому, чтобы одержать над ней верх. Как это могло случиться и как это понимать?
Кризис империи начался, как упоминалось, с увеличения ввоза в Китай опиума, результатом чего было как массовое отравление населения южных провинций страны, так и выкачка из нее серебра и связанный с этим резкий финансово-экономический дисбаланс (лян, т. е. унция серебра, в 1830 г. соответствовал примерно 1000 медяковвэней, в начале 40-х годов – полутора тысячам, в 1848 г. – двум тысячам, а в начале 50-х годов – почти пяти тысячам). Обесценение медяков, в которых вели свои расчеты миллионы крестьянских семей, вело к росту налогов (ставки налога традиционно исчислялись в лянах) и массовому разорению земледельцев, что, в свою очередь, послужило причиной восстаний, вспыхивавших в Китае одно за другим, особенно на юге, в конце 40-х годов. Восстаниями руководили различные тайные общества, идейно-доктринальная основа которых при всем разнообразии восходила примерно к одинаковому набору лозунгов и требований, окрашенных чаще всего в религиозные, преимущественно даосско-буддийские цвета: восстановить социальную справедливость, покарать нерадивых чиновников, отнять излишки у богатых. На этом общем фоне в начале 50-х годов выделилось движение тайпинов.
Идея тайпин (великое равенство) восходит к рубежу нашей эры и в свое время вдохновила участников восстания «Желтых повязок» в Хань. Однако теперь она стала интерпретироваться несколько иначе. Идеолог движения тайпинов Хун Сю-цюань (1814—1864), неудавшийся претендент в конфуцианские сюцаи (он трижды терпел поражение на экзаменах на первую степень), в начале 40-х годов в Гуанчжоу (Кантоне), куда он ездил сдавать экзамены, сблизился с христианскими миссионерами и проникся их идеями. Из христианства Хун взял, во-первых, идею о высшем едином Боге, чьим пророком он вскоре стал себя воспринимать, а во-вторых, столь близкую китайской традиции идею о социальном равенстве и справедливости, которую он идентифицировал с принципом тайпин[12].
Кризис империи начался, как упоминалось, с увеличения ввоза в Китай опиума, результатом чего было как массовое отравление населения южных провинций страны, так и выкачка из нее серебра и связанный с этим резкий финансово-экономический дисбаланс (лян, т. е. унция серебра, в 1830 г. соответствовал примерно 1000 медяковвэней, в начале 40-х годов – полутора тысячам, в 1848 г. – двум тысячам, а в начале 50-х годов – почти пяти тысячам). Обесценение медяков, в которых вели свои расчеты миллионы крестьянских семей, вело к росту налогов (ставки налога традиционно исчислялись в лянах) и массовому разорению земледельцев, что, в свою очередь, послужило причиной восстаний, вспыхивавших в Китае одно за другим, особенно на юге, в конце 40-х годов. Восстаниями руководили различные тайные общества, идейно-доктринальная основа которых при всем разнообразии восходила примерно к одинаковому набору лозунгов и требований, окрашенных чаще всего в религиозные, преимущественно даосско-буддийские цвета: восстановить социальную справедливость, покарать нерадивых чиновников, отнять излишки у богатых. На этом общем фоне в начале 50-х годов выделилось движение тайпинов.
Идея тайпин (великое равенство) восходит к рубежу нашей эры и в свое время вдохновила участников восстания «Желтых повязок» в Хань. Однако теперь она стала интерпретироваться несколько иначе. Идеолог движения тайпинов Хун Сю-цюань (1814—1864), неудавшийся претендент в конфуцианские сюцаи (он трижды терпел поражение на экзаменах на первую степень), в начале 40-х годов в Гуанчжоу (Кантоне), куда он ездил сдавать экзамены, сблизился с христианскими миссионерами и проникся их идеями. Из христианства Хун взял, во-первых, идею о высшем едином Боге, чьим пророком он вскоре стал себя воспринимать, а во-вторых, столь близкую китайской традиции идею о социальном равенстве и справедливости, которую он идентифицировал с принципом тайпин[12].