Васина Нина. Поезд для Анны Карениной

   Ева уходила очень злая. Она ничего не узнала, кроме того что женщина готова к употреблению Димой Куницыным на пятый день его появления.
 
   — А вот скажите, что вы думаете насчет совпадений? — поинтересовался Миша Январь, натягивая бронежилет.
   — Совпадения — вещь опасная, — пробормотал Карпелов, складывая в дорожную сумку автомат и патроны.
   Полшестого вечера. Разбойное нападение на квартиру ювелира.
   — Так они есть или нет? — не унимался Январь. Он бежал по коридору за Карпеловым.
   — Кто шофер? — крикнул в окошко дежурного Карпелов.
   Шофера не было. Шофера убили случайным выстрелом два часа назад на волнениях. Мирная толпа организованно перевернула две милицейские машины вместе с милиционерами, орала лозунги и пела песни, бросалась бутылками от пива. В одной перевернутой машине запаниковал молоденький лейтенант, ему показалось, что бородач возле второго перевернутого «мерса» достает из кармана оружие. Он выстрелил сквозь переднее разбитое окно, попал в шофера, а потом долго плакал.
   — Миша, садись с группой, я поеду сам! И скажи там поаккуратней — в квартире дети.
   Январь с группой приехал раньше, он оглядывался, пробегая к подъезду. Из открытой двери на них вывалился перепуганный толстяк, толкая женщину с размазанной косметикой на щеках.
   — Там… Там… — лепетал он, размахивая руками. — Вызовите милицию, помогите. Убили, господи, всех убили…
   — Какой этаж?
   — Второй. — Мужчина прижал к себе женщину, она зарыдала громко, навзрыд, прижавшись к его животу лицом.
   — Граждане, пригнитесь. Январь, отведи граждан на безопасное расстояние!
   В который раз Январь почувствовал, что его берегут. Он толкал пару перед собой к гаражам, закрывая их спиной от окон квартиры.
   — Стоять, — возникший вдруг впереди Карпелов с автоматом говорил негромко.
   Тучный мужчина споткнулся и вскинул вверх руки.
   — Там убили всех, — заговорил он напряженно, а спрятавшаяся за него женщина выстрелила из маленького пистолета, просто достав его из кармана вместе с носовым платком.
   Карпелов падал, как в замедленном кино, выпустив очередь. За ним повалился вниз лицом мужчина. Женщина продолжала стоять еще секунд двадцать, только схватилась руками за грудь и удивленно оглянулась на Января. Из-под ее растопыренных пальцев на зеленую траву посыпались блестящие камушки застывшими каплями вчерашнего дождя. Резко взвизгнула тормозами близкая машина, Январь, не веря глазам, повернулся на звук и заметил дуло из окна тормозившей «альфы-ромео». Он бросился на землю, перекатился к Карпелову, вытащил из-под него автомат, передернул затвор и начал стрелять по машине, все еще плохо понимая, что делает, — тело сработало само. Машина начала разгоняться, Январь встал на одно колено и прицелился, но блестящее рыло «альфы» ткнулось в дерево через несколько метров. Сквозь простреленные окна — три поникших силуэта. Январь бросился к Карпелову. Он почувствовал, что сейчас расплачется. Расстегнув плотную джинсовку, разрезал ножом футболку и удивленно уставился на целехонький бронежилет. Карпелов приоткрыл глаза и показал себе на горло. Маленькая дырочка над воротником джинсовки.
   — Наклонись, — просипел он и подмигнул.
   — Я сейчас «скорую»! — Январь собрался бежать, его схватили крепкой рукой за запястье.
   — Наклонись, чего скажу… Так просто, на всякий случай. Женщине моей любимой не говори, если что. Позвони, скажи — обязательно приедет. Пусть ждет, она — моя. И еще, не дергайся. Тогда, цементный раствор… Ты нашел оружие в бадье. Я соврал. Я понятия не имел, где это чертово оружие может быть. Просто стало стыдно, что не догадался, — и соврал. Ты молодец. Ты на своем месте. Хоть ты и разыграл такой анекдот с этими бумагами из банка. Найдут ведь тебя, как пить дать, найдут!..
   — Молчите, — шептал Январь.
   Карпелова увезли свои же, не дождавшись «скорой». И Январь так и не сказал, что отпечатки, взятые у больного бомжа, совпадают с отпечатками великого экспериментатора Гриши Покосова.
 
   До деревни Подпятки Ева Николаевна и Илья Ильич ехали на милицейской машине с мигалкой. Метров за триста до первых темнеющих домиков машина стала буксовать, Ева и Илья Ильич вышли и толкали влажный металлический зад — моросил слабый дождь.
   Тяжело дыша и сморкаясь, инспектор еле поспевал за Евой.
   — Стой, — махнул он рукой, совсем запыхавшись, — Павлуша нас заметил, не спеши.
   Ева, щуря глаза, всматривалась сквозь морось в приближающийся силуэт с удивлением. Ей навстречу шел второй Илья Ильич, только не в длинном плаще, а в брезентовой рыбацкой накидке с капюшоном. Подойдя, он осмотрел ее внимательно глазами Ильи Ильича и громко чихнул.
   — Будьте здоровы, — пробормотала она, не скрывая удивления.
   — Будем живы — не помрем, — ответил ей Павлуша. — Где взял такую девку красную? — спросил он у брата и обнял его, растопырив огромные ручищи.
   — Вы — близнецы?! — догадалась Ева. — А я думала, что уже все — крыша поехала. Как это сейчас говорят — мозгушником повредилась.
   — У нас тут говорят — головенкой приложился и скомкал себе мозги. Стрелять умеешь? — На нее смотрели насмешливо.
   — Павлуша, она умеет стрелять, не беспокойся.
   — Не беспокойся? Пусть стрелит по банке. Если не умеет — я не повезу! Волки лютуют. На прошлый четверг двух коров задрали за просто так и не съели даже.
   — Какие еще волки? — улыбаясь, поинтересовалась Ева.
   — Большие. Лохматые. Серые. А клычищи!.. — сказал Павлуша и подмигнул.
   Ева, не отводя от него взгляда, достала свой ТТ и спросила, где здесь банка.
   — Ты свою цацку убери, ты из ружья попробуй! — вошел в азарт Павлуша. — Пошли к телеге, пальнешь из ружья.
   — Павлуша, я поеду. И вам пора. Темнеет. — Илья Ильич протянул Еве руку:
   — Спокойной вам дороги, коллега.
   — Во дает, — восхитился Павлуша, — коллега! Катись в свой городище поганый А я вчера знаешь какую рыбину поймал!
   Илья Ильич обнял и расцеловал Павлушу в обе щеки.
   — Нет, ты подожди, ты что — не веришь? Во-о-она какую!
   — А где телега вообще? — огляделась Ева.
   — Не верит. Никогда не верит.
   — Да верит он, ему просто грустно одному в город тащиться, он болен, насморк, а здесь так хорошо!.. Как вас можно называть? — поинтересовалась Ева.
   — Павлуша я. А ты не скачи, промокнешь, иди под накидку, поместимся…
   Ева пригнула голову, ее накрыли огромной полой, пахнущей дымком. Идти было не очень удобно, через несколько шагов Ева выскочила вперед, разогналась на слабо видной тропке и подпрыгнула, сделав в воздухе шпагат.
   — До чего хорошо-то! — крикнула она.
   — От же коза! — помотал головой Павлуша.
   А телега дожидалась во дворе. Светлела мутным пятном спокойная лошадка. Белая, в пятнах. Ева прыгнула в душистое сено, завернулась в брезент. На тряской неспешной дороге волнами накатывали пригорки, а вверху первыми звездами небо засасывало зрачки.
   — Павлуша, как вы с братом жили, когда маленькие были?
   — Так и жили. Он — старший, я — младший.
   — Как это?
   — Ну, как… Он на пять минут раньше родился.
   — А у вас насморк сразу у обоих случается. — Ева закрыла глаза.
   — Насморк — болезнь заразная. Случается сразу у двоих. А вот что мне непонятно — как он про сны мои знает?
   — А он знает? — пробормотала Ева, засыпая.
   — Вот приснится, к примеру, белая мышь. Я иду к соседке, она бабка умная, говорит — это к тебе родня приедет. А у меня родня вся в деревне! Известно, кто приедет, брат! Он один в городе. И точно, приезжает. Я спрашиваю, чего явился? Мыши, говорит, снятся белые, это к болезни, приехал узнать, не заболел ли ты. Вот так.
 
   Москва июньские ночи, и так бледные, подсвечивала щедро фонарями и слепила звезды. Миша Январь прорывался через два часа после ранения Карпелова в больницу. Он узнал, что майора повезли после операции в палату, обещал пухленькой медсестре не говорить больному ни слова, а только поприсутствовать рядом.
   — Поймите, — доказывал Январь, — он, как меня увидит, сразу начнет выздоравливать! Я же по-дружески, я же не на допрос!
   — Знаем мы, как вы допрашиваете! — льнула медсестра мягким телом. — С пристрастием…
   Карпелов с трудом разлепил тяжеленные после наркоза веки и смотрел, как Миша Январь отбивает чечетку на линолеуме и плавно ходит уточкой рядом медсестра. Потом музыка стала громче, Январь упал на пол одной рукой и крутился вокруг нее огромными шагами.
   «Черт шальной», — хотел сказать Карпелов и обнаружил, что совершенно не может издавать звуки.
 
   — Проснись, чудушка, — услышала Ева и открыла глаза. Она несколько секунд не могла понять, что происходит, зарывая пальцы в сено и оглядываясь.
   Лошадь бежала быстро, Еву трясло на рытвинах. Павлуша повернулся к ней.
   — Проснулась? Ты как, девушка нервная? — поинтересовался он. — А то волки ведь.
   — Где? — Ева встала на колени и смотрела назад.
   — Сбоку смотри. Накатывают. Матерые.
   Ева смотрела и сбоку. Но ничего не видела. И вдруг — выплыла луна, заливая неестественным светом открытое пространство, словно в театре дернули занавес. Чуть сбоку от дороги, красуясь, легко бежали волки.
   — Держись, я наподдам! — крикнул Павлуша и встал, захватывая вожжи.
   Ева удивилась, что спокойная лошадка умеет так быстро бегать. Она вцепилась руками в край телеги и смотрела на бегущих зверей с восторгом.
   — Два, три… пять, шесть, семь, восемь!..
   — Да, многовато. Не семья, стая! — рядом с ней садился спиной к лошади Павлуша.
   — А как же?.. — удивилась Ева, показывая на брошенные вожжи.
   — Скотинка сама понимает, что к чему. Не убежит — помрет. А вообще она пуганая, мы с ней два раза уже уходили. Только этих много. Сколько насчитала?
   — Двенадцать!
   — Ну и чего радуешься, дура!
   — Красиво же! — обиделась Ева.
   — Красиво будет сейчас, когда стрелять начнем. Доставай свою цацку. Целься метче, а то патронов не хватит.
   — Восемь — мои, — сказала Ева.
   — Хвалилась гусарка гусю: «Я яйца в камышник носю!» Попади хоть раз, может, они бросят нас, чтобы сожрать подранка.
   Ева прицелилась и выстрелила три раза.
   Три волка кувыркнулись и упали.
   — Я забыла спросить, а куда стрелять надо? — спросила она, повернувшись к открывшему рот Павлуше.
   — Ничё, — похвалил он, — можешь. Стреляй как попало, видишь, догоняют! — Долго целился и выстрелил из ружья, сшибая ближайшего волка.
   Ева сняла пятого. Волки у подстреленных братьев не оставались, бежали упорно за телегой.
   — Стреляешь ты хорошо, а считаешь плохо. Еще десять. — Павлуша выстрелил и не попал.
   Ева выстрелила дважды. Два волка словно исчезли: луна уходила за» небольшую тучку, все вокруг исчезало в темноте, только полоска света от оставшегося кусочка луны двигалась рядом, и те, кто попадал в неосвещенное пространство, становились невидимыми.
   Близкие волки были так хорошо различимы, что Ева видела, как у первого трясутся от бега мышцы на матерой груди летней облезлости, как падают капли с завернутого набок языка. А дальние силуэты светились зажженными огнями глаз.
   Лошадь, совершенно не пугаясь выстрелов, неслась по дороге. Телегу трясло так, что у Евы стучали зубы. Они стреляли, уже не считая подбитых, потом и у Евы, и у Павлуши кончились патроны.
   Павлуша молча протянул Еве второе охотничье ружье, Ева с двух выстрелов уложила еще двоих.
   — Плохо дело, — вздохнул Павлуша, наблюдая оставшегося преследовать их волка, — лошадка устает. Догонит нас зубастый.
   — Как это — догонит?! Он что, прыгнет на нас?
   — Или на нас, или на лошадь. Ладно, не бойся, завалим и этого. Я сейчас лошадь потише уговорю, ты сиди и покрикивай помаленьку, чтоб он не стал на лошадь идти, а на тебя готовился.
   — Как это — на меня?!
   — Вот так. — Павлуша достал кожаный футляр и вытащил из него охотничий нож с большой рукояткой и широким лезвием. — Если же пойдет на лошадь — нам конец.
   Ева смотрела, как Павлуша укладывается перед ней и устраивается головой совсем рядом с ее коленками. Он лег на спину, ноги расставил широко, уперевшись в углы телеги.
   — Кричи, чего молчишь! — Одной ручищей он нагребал на себя сено, в другой держал уставленный в небо нож.
   — Ай-я-я-я-яй! — закричала Ева и замахала руками в странном азарте. Невозможно было понять, боится тело или радуется звериной радостью охоты.
   Лошадь хрипела и явно замедляла ход. Волк был совсем рядом. Он бежал не прямо, а чуть петляя, словно примериваясь, прыгнуть ли в телегу или зайти сбоку и завалить лошадь.
   — Эй ты, морда, сожрать меня хочешь?! Иди сюда!
   Волк прыгнул в телегу. Оттолкнувшись мощно задними лапами, он пролетел в воздухе почти три метра. Ева увидела перед собой морду и легкий оскал — в мокрых розовых с черным деснах желтоватые зубы, — но не могла сдвинуться с места. Словно ее заколдовали. Павлуша поднял руку с ножом, распарывая над собой живот с нависшими сосками, и успел перевалиться на бок. В Еву брызнула теплая кровь, она закрылась рукой. Волчица упала на вывалившиеся внутренности и еще скребла, не веря, передними лапами в последней попытке достать женщину, прежде чем остыла глазами.
   Только после этого Ева испугалась. Лошадь остановилась, Павлуша вышел к ней и укрыл попоной, успокаивая. Он вытерся кое-как соломой и стащил волчицу на землю.
   — Ох, и тяжела! Утрись. Кровка на лице.
   Она, глотая мокрый воздух, достала из кармана куртки платок и вытерла лицо. Посмотрела на красные пятна, искала слова, но ничего, кроме «ни хрена себе!», не нашла, слезла, чтобы пройтись, и тут же присела на подвернувшиеся ноги.
   — Сходи по-маленькому, сходи, — сказал Павлуша и, не стесняясь, пристроился у телеги.
   Ева заползла обратно в телегу, легла на спину, раскинув руки. Билось перепуганным волчонком сердце.
   — Ох ты, лапушка моя, краля писаная! — Неспешно тронулась телега, а у Евы вдруг выступили слезы, она закрыла глаза и согнала их на виски. — Приходи ко мне в лесок, погуляем на часок! Ты мне в дочери годишься, а невестою рядишься, удави своей косой — мое сердушко спокой! — Павлуша допел и, довольный собой, оглянулся на лежащую женщину:
   — Я знаешь, каких баб уважаю? Возле которых мужик до старости робеет.
   — Как это?
   — Ну вот, к примеру, Анька у нас в деревне. Она своей косой опоясаться может, а один раз прижала меня грудями к стене в коровнике, чуть дух не вышибло.
   Тайга! — сказала Ева и закрыла неожиданную улыбку тыльной стороной ладони.
 
   — Шэршэ ля фа-амэ-э… Пуркуа па? Пур куа… Ква… Парсэ кё жэ… жэ…
   Далила, не веря своим ушам, тихо закрыла входную дверь и вошла в комнату. Муся в наушниках от плейера, запрятанного в кармане халата, ходила с маленькой Евой по комнате и повторяла иностранные слова и предложения.
   — Мадам! Кэс кё ву фэт? — Далила подошла к ней и показала на наушники.
   — Ага, — сказала Муся задумчиво, — жэ… Жэ парле!
   — Ты, значит, парле! И зачем тебе парле, спрашивается?
   — Так ведь это… Политический кризис. Надо ориентироваться в обстановке. Повторяю вот, чего помню.
   — Кризис? — Далиле показалось, что она сошла с ума.
   — Я тоже ничего не знала, но пришел этот, как его… Рыжий, похожий на артиста из кино.
   — Никитка, — обреченно выдохнула Далила.
   — Ну да, Никита Иванович. Спросил, где мамаша. Я сказала, что мамаша на важном государственном задании, а детишки в порядке. Он предложил на выбор — Францию или Италию. Трудно выбрать так сразу, — вздохнула Муся.
   — Муся! — повысила голос Далила. — Ты зачем девочку на руках носишь?
   — Так ей хочется. Неспокойная она, капризничает.
   — Конечно, она будет капризничать, если ее не спускать с рук.
   — Ты это, ты знаешь, не обращай на нас внимания. Мне Ева сказала тебя не волновать, пойди на кухню, съешь чего. А может, на нее страх напал? Она и плачет.
   — Страх?
   — Ну да. Самый настоящий страх, сердце заходится, руки леденеют, слова не сказать, перед глазами темно!
   — Ну какой страх, Муся, она же совсем кроха!
   — Тебя не поймешь, ей-богу! То ты кричишь, что с ними надо обращаться как со взрослыми, разговаривать! Что они, как инопланетяне, — все понимают, а сказать не могут, а теперь говоришь, что она недоразвитая! Видишь, мальчонка лежит себе спокойно, не пикнет! А эту не убрать от тела — кричит, боится! Может, что с мамкой ее стряслось, она и боится!
   — Маруся, извини. Устала я. — Далила, пошатываясь, ушла на кухню.
   — За что тебя извинять? Все ученые сбрен-дивают на третьем курсе, мне студент один говорил! — крикнула ей вслед Муся. — Ну чего еще стряслось?
   — Маруся… — Далила вернулась в комнату, и было заметно, что она изо всех сил сдерживается. — Что это такое?! — Перед Мусей потрясли наполовину пустой бутылкой французского коньяка. — А ты еще не понимаешь, почему ребенок плачет?!
   — Хоть бы Люшка поскорей пришел, он на «скорой» уехал, утихомирил бы тебя.
   — Маруся, это ты пила?!
   — Нет. Это пил Никитка и муж. Никита Иванович принес коробку еды, мы поздоровкались, поговорили про кризис, а тут пришел мужик. Я его не знаю, видный такой, но тоже нервный вроде тебя — сразу орать. Сказал, что он муж и должен немедленно посмотреть, здоровы ли дети.
   — Не-е-ет! — простонала Далила и упала в ближайшее кресло.
   — Как это — нет?! Так и было. Никитка еще веселый был, говорит, чего это вы детьми интересуетесь, когда они не ваши! Мужик портфель бросил, побегал туда-сюда. «Мои! — говорит. — Пусть жена, которая не жена, и мать, которая не мать, это немедля подтвердит! А посторонние пусть покажут прописку, а то вызову милицию». Из посторонних была только я, я сказала, что нормальным мужикам без поллитры не разобраться, идите, говорю, на кухню, откупорьте бутылочку и разберитесь, кто здесь кто.
   — А «скорая»? — шепотом спросила Далила.
   — Это потом, когда Никита Иванович крикнул охрану, а я вытолкала их драться в коридор, чтобы детей не испугали. Они на лестнице туда-сюда попихались, потом стали друг дружке морды бить. Что интересно! Никита Иваныч спрашивает, когда, говорит, имели близкие контакты с известной нам женщиной? Назовите числа, сейчас посчитаемся! А этот, муж, отвечает, что контактов близких не имел, потому что она была зимой еще мертвая.
   Далила, схватившись за щеки, смотрит, как Муся осторожно укладывает уснувшую девочку.
   — Потом пришел Илия, вызвал «скорую», всех с лестницы пособирали и загрузили в машину. А охрана сама поехала сзади. Вот, портфель свой забыл.
   Далила встает, берет портфель, открывает балкон и выбрасывает его вниз, размахнувшись изо всех сил.
   И чего портфелями швыряться, — бормочет Муся, — хороший портфель, кожаный.
 
   Бледнело рассветом небо над сплошной полосой тайги вокруг аэродрома.
   — Я дальше не поеду. Иди на пропускной пункт. Счастливо добраться. — Павлуша потряс Еву за плечи, словно убеждаясь, что она хорошо стоит на ногах.
   — Павлуша, как же ты поедешь один?
   — Я и не поеду. Посплю на полянке часа два, пусть лошадка отдохнет. Потом заеду к свояку, куплю патроны и скажу, чтобы волков собрал.
   Он шкурки сдает. Ты иди, я подожду. Махни мне, если все в порядке.
   — Уезжай, я все равно обратно на твоей телеге не потрясусь. Я здесь все вверх дном переверну, но улечу сегодня.
   — Ты умеешь, — усмехнулся Еве седой усталый мужчина с выбитым передним зубом, — тогда прощай.
   — Прощай. Спасибо тебе.
   За что? — удивился Павлуша.
 
   В воинской части Еве первым делом сообщили, что военные теперь не подчиняются государственной власти, тем более что и власть отсутствует как таковая. На ее вопрос, кому же они теперь подчиняются, Еве объяснили, что будут сотрудничать с новым созданным правительством спасения России только на контрактной основе.
   — Хватит, доиздевались! — возмущенно кричал ей в лицо не умещавший объемный зад в кресле щекастый подполковник. — Офицеры, цвет нации! Стреляются, потому что детей кормить нечем. У меня этот император тайги, хабаровско-амурский губернатор, выплатит все в течение недели и сделает все, что скажу! Хочешь на спор?
   — А может, не надо? — пролепетала Ева. — Наверняка скажете, что атомную бомбу бросите, или что-то в этом роде…
   — Ну, ты нас за идиотов не держи, не надо! Ты что, новости не слушаешь? Зачем нам бомбы атомные бросать! Руководство русской армии решило — проведем показательные учения и покажем паршивым америкашкам, чьи самолеты лучше! Защитим братьев-сербов. Шарахнем настоящими боевыми в центре Европы, а потом обсудим, сколько военных должно быть в нашем правительстве спасения! А то эти промышленники как-то второпях забыли про армию! Переквалифицируйтесь, говорят, на гражданский труд. Пора строить и создавать. А нам есть еще чем похвастаться, хватит, натерпелись!
   Ева ничего не поняла и попросила телефон с Москвой. Ей предложили на выбор спутниковую или электронную связь. Поговорив с Аркадием, обещавшим оплатить дорогу, она дала трубку подполковнику.
   Греясь на слабом солнышке в ожидании отлета и рассматривая вдали крошечных солдатиков, суетящихся у самолетов, Ева слушала краем уха подробные объяснения пожилого техника.
   — В Югославии у нас что? Правильно, конфликт, — отвечал техник, не дожидаясь ее реакции. — Американцы и англичане натовские войска хотели ввести, теперь хрен введут! Слышала, что наши заявили? Не дадим в обиду братьев-сербов, а хотите поиграться, будут вам настоящие боевые учения. Сколько самолетов готовите? Двести пятьдесят? Наших и полсотни хватит, так Европу раздолбаем, что потом им будет чем заняться в ближайшие десять лет. А то ведь зажрались там, беспроблемные! Солдатики, наши конечно, от недоедания последних тяжелых лет послабже будут, если схватиться врукопашную, а вот технику нашу им хрен одолеть. Смотри туда. Летает так низко, что ни один радар не засечет, боевые направляющие ракеты с изменением траектории полета, поди-ка перехвати ее на лету, а еще секретная разработка — специальное электронное самонаводящееся оружие, при нем вообще не будет человека, само срабатывает! Хочешь — на металл настрой, хочешь — на теплое тело. Ни одного теплого тела не останется в заданном радиусе!
   В этом месте Ева перестала дремать и попросила поподробней рассказать про это оружие.
   — Щас! — разгорячился техник. — Это же военная тайна! Самая новейшая разработка военных. Ты от мысли не отвлекайся, слушай сюда! Америкашки как такое услышали, так и завопили! Безответственность! Куда смотрит ваше правительство, желаем немедленно вести переговоры! А у нас нету правительства. Вот в чем весь конфуз и радость. Ну нету его! Страна поделилась на промышленные районы, хочет заводы и фабрики налаживать или землю пахать, про правительство вообще забыли, в каждом районе — свой губернатор, свой суд и милиция. Этот Комитет спасения быстренько стал формировать правительство для переговоров. Да ведь теперь сколько военные захотят, столько у них и будет голосов. Хоть порядок наведут, а то до чего дошло, честное слово! Заграница счета грозит заморозить всех наших банков и всех русских, которые пропотели немножко — вывозили пять лет денежки за границу и виллы покупали. А вот на это, сказала армия, у нас найдется еще полсотни неплохих бомбардировщиков. А потом разберемся, любит Швейцария воевать или нет. Да какой нормальный русский мужик не захочет дать в морду какому-нибудь американцу за одни его окорочка?! От добровольцев отбою не будет, я тебе говорю! Ох, они и взвились! Сметем с лица земли, кричат, атомную бомбу, кричат! А наш-то, наш генерал… — Механик раздул щеки и показал Еве жестами, вероятно, вполне упитанную физиономию генерала. — У нас, что ли, говорит, бомбы нет? Бросайте, потом определим, какая нация более выживаема. Под землю уйдем, нам не привыкать партизанить! Мы, говорит, триста лет под монголами спины гнули, а потом, наполовину узкоглазые, но все-таки русские, смели их к чертям собачьим! Где теперь могучая татаро-монгольская нация? Обращение к народу имел по телевизору. Смотрела?
   Летели с посадкой. Ева заснула сразу, как только уселась в самолете и нацепила на себя парашют и шлем. Ее потрясли за плечо через два часа, она открыла глаза и удивилась тишине. Двигатели молчали.
   — Стоим минут двадцать, есть будешь? — спрашивал, вглядываясь в ее лицо, черноусый и узкоглазый летчик. — Или укачало?
   Ева подумала и решила поесть.
   Она вышла на поле и опять попала в рассвет. Совсем рядом в быстром темпе загружались самолеты, по-птичьи красивые, с загнутыми вниз острыми носами и приспущенными крыльями.
   — Ох и хороши! — восхитилась она не в силах отвести глаз.
   — На таком всегда можно лететь чуть-чуть впереди рассвета, — кивнул летчик, — и чуть-чуть впереди себя.
   Под брезентовым навесом прямо на поле стояли столы и дымилась полевая кухня. Перед Евой поставили тарелку и вывалили из огромного половника куски вареного мяса из кастрюли. Черными — в мазуте — пальцами молоденький солдат в фартуке захватил зелень из ведерка и посыпал ее мясо сверху.
   — Спасибо, — пробормотала Ева, разглядывая свою тарелку.