Васина Нина. Поезд для Анны Карениной

   — Не-а, четвертый день. Устала как собака. С шести до полуночи получается. Только в среду отпустил около восьми. Я еще посмотрю, что он заплатит в конце недели! Ты не представляешь, что мне пришлось устроить ему в кабинете, чтобы взяли меня.
   — Я представляю. — Дима кивал, улыбаясь.
   — Нет, представь, я ворвалась и говорю его секретарю-педику. Имею, говорю, преимущества перед сидящими в приемной мужиками. А он так скривился, как будто лягушку проглотил. Я ему все показала, что хотела. До сих пор, наверное, заикается. А то думают, если женщина пришла на работу наниматься, обязательно уложится под тебя!
   — А где ты так наловчилась прыгать? — поинтересовался Дима, улыбаясь.
   — А где я только не ловчилась. Поначалу в милиции работала, потом пряталась, но квалификацию не теряла. А ты после школы куда?
   — В военное училище, потом перевелся в академию.
   — Слушай, ты имеешь неплохой прикид, хорошо зарабатываешь?
   — Не жалуюсь.
   — А мне что только не приходилось делать. Не поверишь, меня даже в журнале голую снимали. Не улыбайся, детей-то кормить надо.
   — Я не могу не улыбаться.
   — А вообще так, подрабатываю по мелочам. Вон недавно друзья из органов вспомнили про меня, спасибо, и взяли на захват. Ничего, еще умею. Три выстрела за три секунды и точно в лоб. Ты что не ешь?
   — Не хочется. — Дима ловил ее глаза своими.
   — Можно я заберу вот этот, с крабами? Ой, слушай, пора. Ну что, до вечера?
   — До вечера.
   Она ушла, и улыбка Димы ушла вместе с нею.
 
   Вечером Дима Куницын совершенно неожиданно для себя пригласил Еву в общежитие поиграть в рулетку.
   Ева вышла из гаража в белом длинном платье в обтяжку. На левой стороне груди темнел причудливым пятном вышитый цветок. Она села к нему в машину, Дима вдохнул странный запах, как будто у него перед лицом провели засушенным букетом цветов.
   — Закрой получше. — Он перегнулся через нее к дверце, вдохнул еще раз и определил, что это пахнут волосы.
   — Я тоже все нюхаю, — улыбнулась Ева. — У тебя одеколон «Париж». А у меня волосы пахнут полынью, я их полынью полощу. А насчет общежития — это не будет очень уныло?
   — Нет, вполне. Да мы недолго. Потом пойдем на второй акт в театр. На Викткжа пойдем.
   — Почему на второй? — засмеялась Ева.
   А первый не удался.
 
   В общежитии Ева удивилась бутылке на полу.
   — Целуемся? — спросила она весело.
   — Стреляемся, — ответил ей щуплый очкарик и протянул выигравшему револьвер. Выигравший оторопел и брать оружие боялся.
   — А что он должен делать с этой штукой? — поинтересовалась Ева, показывая на револьвер.
   — Там три патрона. Русская рулетка.
   — А это не опасно? — Она распахнула глаза, Дима спрятал улыбку. Ему совершенно расхотелось выкупать выстрел и устраивать показательное выступление.
   Очкарик смотрел на Еву, как кролик на удава, и не сразу понимал, что она спрашивает. Голова его была почти вся выбрита, кроме волос спереди. Они торчали высоким разноцветным — розово-зеленым — клоком.
   — Конечно, это опасно, но не опасней кирпича с крыши.
   — Слушайте, так неинтересно. — Ева встала с пола, разминая ноги. Ей было неудобно сидеть Ё длинном платье. — Надо с завязанными глазами и поворачиваться вокруг себя. Дай сюда. Ой, тяжелый! Что выбираем? — Она оглянулась.
   На полу сидели, приоткрыв рот и уставившись на нее, человек десять любителей поиграться. В комнате — кровати, столы и тумбочки.
   — Часы — раз. — Она ткнула дулом в часы на тумбочке. — Картина — два, безвкусица. А три… Клок у тебя на голове — три. Стань спокойно и не двигайся. Завяжите мне глаза.
   Ева повела плечами, расслабляясь. Еще раз осмотрела по очереди намеченные мишени, подмигнула очкарику и удивилась его спокойствию.
   Когда ей завязали глаза, она постояла несколько секунд, потом подняла руку с револьвером и выстрелила в часы.
   — Холостой, — сказала она, чуть наклонив голову набок, — я не могла не попасть.
   Выстрелила второй раз, прицелившись в картину.
   — Опять холостой.
   Выстрелила третий раз. Очкарик завизжал тонко и схватился за лицо. Ева в ужасе сдернула повязку. Она смотрела, не веря, в залитое кровью лицо. Визжали две девушки, еще один парень, который был «не в курсе», ломился с белым лицом в дверь и не мог ее открыть — она открывалась в другую сторону. Очкарик перестал визжать, стал топать ногами и ругаться матом, крича, что завтра у него зачет. Остальные присутствующие молчали и смотрели на Еву. Она подошла к очкарику, мазнула у него пальцем по щеке, понюхала.
   — Краска, — сказала она. — Ты же знал, чего же стоял, дурак, как истукан! Ведь два выстрела были вхолостую! Ты что, — спросила она шепотом, — отмороженный?
   Дима Куницын хохотал так, что упал навзничь.
 
   — Слушай, — сказала Ева на улице, беря его под руку, — если и твой театр вроде этой ерунды…
   — Пошли, какая разница, спустимся в буфет пить шампанское.
   — Ладно, пошли. А назавтра я тебя приглашаю оттянуться. Тебе понравится. Только оденься в спортивном стиле. Какой у тебя размер обуви, кстати?
   — Сорок три, кстати. А у тебя?
   — А тебе зачем? — хитро прищурилась Ева.
   — Действительно. Мы разве не узнаем побольше друг о друге?
   — А, ну тогда тридцать восемь.
   — Можно я тебя покружу? — спросил вдруг Дима.
   — Как это?
   — Стань спиной. Закрой глаза. Представь, что ты летишь.
   Дима завел руки Еве под мышки и закружил ее. Она болтала ногами и гудела.
   — Ты кто была? — спросил он.
   — Самолет.
   — Завтра суббота. Давай встретимся с утра, я с утра уже буду в спортивном стиле.
   Нет. Во-первых, у меня дела домашние, а во-вторых, мы сможем хорошенько оттянуться только в темноте.

Суббота, 12 июля, утро

 
   Не просто утро, а четыре двадцать. Ева шарит в потемках, отыскивая телефон.
   — Вы звоните в квартиру Евы Николаевны в четыре двадцать утра, ну и кто вы после этого? — пробормотала она в трубку.
   — Мистер Акона Тиу, — сообщила трубка, — ждет вас через сорок минут на Воробьевых горах. Смотровая площадка.
   Короткие гудки.
   — Чтоб ты провалился, — шепчет Ева, одеваясь.
   Мистер Акона Тиу, маленький и одинокий, стоит на смотровой площадке унылым божком на фоне светлеющего неба. К его руке наручником пристегнут черный чемоданчик.
   Ева подходит, пряча руки в рукава свитера и натягивая пушистый ворот на лицо.
   — Я буду видеть рассвет, — сказал он, повернувшись на ее шаги. Ева огляделась.
   — Вы давно были на рассвете? — спросил мистер Акона.
   — Недавно. Можно сказать, на днях. Сначала один рассвет, потом — через два часа — еще один рассвет.
   Японец медленно кивнул, оставаясь невозмутимым.
   — Вы же ничего не поняли, почему киваете? Японец посмотрел на Еву бесстрастно и поинтересовался:
   — А что я должен?
   — Ну, не знаю. Понять. Как я могла видеть сразу два рассвета?
   — Вы могли лететь быстро на самолете, — сказал японец, подумав. — Я сразу понял.
   — Извините, — пробормотала Ева.
   — Сейчас будет. — Японец протянул свободную руку и показал на загоревшуюся полосу неба.
   Дождавшись краешка солнца, мистер Акона Тиу повернулся и пошел к машине. Ева пошла за ним.
   — Это не моя машина, — сказал он, показывая на ее «Москвич». Ева пожала плечами.
   — Вы не в форме. — Он медленно оглядел Еву, задирая голову вверх. — Я вычту из вашего жалованья.
   — Сегодня суббота, выходной. — Ева уговаривала себя не повышать голос.
   — Разве вам не позвонили и не сказали приехать?
 
   У Евы было два варианта. Дать японцу деньги, сказать, чтобы он тормознул такси, и уехать досыпать. Промолчать и отвезти его туда, куда скажет. Для интереса Ева решила промолчать. Она открыла дверцу, дождалась, пока мистер усядется, закрыла ее и села за руль.
   Японец молчал. Ева нашла глазами грустную мордочку в зеркальце. Она вдруг почувствовала почти физически его страх и отчаяние. Вышла из машины, открыла багажник и достала сканирующий зонд с наушниками. Открыла заднюю дверцу.
   — Я каждый день проверяю свою машину на предмет взрывчатки или электроники. Дайте ваш чемоданчик.
   Японец, не поднимая глаз, перетащил чемоданчик с сиденья себе на колени. Ева надела наушники и провела зондом над чемоданчиком и над наручниками.
   — Чисто, — сказала она. Убрала зонд, села за руль.
   Солнце почти наполовину вылезло из-за земли, заливая косым оранжевым светом верхушки деревьев.
   — Попробуем снять? — спросила она, не выдержав тишины.
   Японец молчал.
   Ева вздохнула, завела машину и поехала, вспоминая, где здесь ближайшая заправочная станция.
 
   Парнишка на улице заправлял серебристый «мерседес» и неудержимо зевал. Ева затормозила, вышла из машины и прошла на станцию. В гараже с надписью «Авторемонт» двое мужчин торчали из-под приподнятого зада автомобиля одними ногами, в грязных джинсах и кроссовках.
   — Ребята, — поинтересовалась Ева, — можете перешибить цепочку из хорошей стали?
   — Это надо посмотреть, — сказал один, вылезая.
   — Чего ее шибить, чикни отрезной машиной!
   Ева вернулась к машине, открыла заднюю дверцу и предложила японцу выйти. Сначала ей показалось, что он умер, сидя с открытыми глазами. Потом, двигаясь медленно, мистер Акона Тиу вытащил ноги и вышел. Ева направляла его, взяв под руку. Он не смотрел по сторонам, только вдруг, словно очнувшись, поднимал к Еве усталое лицо, на котором в этот момент проскальзывало что-то вроде удивления.
   Ребята, один огромный, другой рядом с ним — карикатурно маленький, стояли у наковальни. Огромный поигрывал чем-то вроде колуна — небольшим коротким топориком на массивной ручке.
   — Не, не перешибешь, — замотал головой маленький, ощупав цепь.
   Японец, увидев инструмент, побледнел и опять посмотрел на Еву.
   — А что насчет отрезной машины? — поинтересовалась Ева.
   — А я сразу сказал — опять небось чемоданчик надо отбить. Понацепляют, придурки. Не пойдет отрезная. Обожжет. Вчера этим перешибли с одного раза. Но сталь другая была. И мужик — араб. А в Японии знаешь как навострились сталь варить!
   — А наша сталь лучше, — басом сказал огромный, — перекидывай, не спи. Нам еще работать и работать.
   Маленький перекинул через небольшую наковальню чемоданчик, уложил поудобней цепочку и обхватил своей грязной рукой руку японца, отвернув другой рукой его лицо в сторону. Его напарник, почти не размахиваясь, ухнул где-то внутри себя и рубанул, тоже отворачивая лицо.
   А ты говорил — Япония! — Он бросил инструмент в угол. — Стольник.
 
   Ева посмотрела на японца, тот рассматривал обрубленный конец цепи и демонстрировал полное непонимание русского языка. Она вздохнула и достала деньги.
   У консульства мистер Акона Тиу сказал:
   — Эва, вы можете быть свободны до понедельника утра, — заправил под рукав пиджака наручник и медленно вылез из машины.
   Ева посмотрела в зеркальце. На заднем сиденье чернел чемоданчик. Она стояла и ждала пятнадцать минут, пока к ней не подошел милиционер. Номер ее машины не соответствовал тем, которые имеют право здесь стоять.
   — Ну что за дурдом, — пробормотала она, отъезжая.
   Ворота распахнулись, и Ева увидела во дворе консульства пожарную машину.
 
   — Ты что, совсем чокнулась, притащить это сюда?! А вдруг там бомба?!
   Зоя, розовенькая, бодрая и с макияжем, в полседьмого утра на рабочем месте.
   — Вот вы, специалисты, и выясните, что там такое. Мне пора домой.
   — Чем перерубили цепочку? — проявил Аркадий мужской интерес.
   — Топором на бензоколонке. Кто-то вытащил японца на Воробьевы горы и бросил там в четыре утра, пристегнув к чемоданчику. Позвоните, когда откроете.
   — А что ты скажешь, если он поинтересуется, где его чемоданчик?
   — Скажу, что сдала в камеру хранения.
   — Эй, — крикнула Зоя, когда Ева спускалась по лестнице, — а как вообще успехи?
   Есть контакт, — отрапортовала Ева и поплелась вниз.
 
   Через сорок минут Ева плелась по лестнице вверх в своем подъезде, усталая и злая. Ее обогнал Кеша, радостно тащивший ворох каких-то железок.
   — Мы собираем микросхему! — сообщил он.
   — Прекрасно…
   — Я переписываюсь по компьютеру с одним другом из Австралии, он пишет на английском, а я почти все понимаю!
   — Просто восхитительно.
   — Ты знаешь, что температура тела у кошки выше, чем у человека, а у крокодила и удава — ниже?
   — Что-то мне это напоминает, — пробормотала Ева, взъерошив волосы мальчика.
   А тебе Илия тоже письмо написал на мамин компьютер. А ты сколько дней можешь прожить без еды? А Муся ест шесть раз в день, потому что кормит? Она сказала, что если будет есть мало, то высохнет, останутся только сиськи. Сиськи высохнут последними!

Суббота, 12 июля, вечер

 
   Ева ждет Диму Куницына на Киевском шоссе. Проносятся, заливая ее светом фар, машины, появляясь из темноты сзади и исчезая в темноте впереди.
   Дима опоздал. Он выбежал из своей машины, прижимая к груди что-то косматое. Его залила светом машина, ехавшая сзади, косматый ворох оказался розами, почти нераспустившимися, — они торчали в небо острыми бутонами.
   Садясь с ней рядом, вгляделся напряженно в близкое лицо, словно сомневался, действительно ли это лицо он носил в себе со вчерашнего дня.
   — Розы, — вздохнула Ева, — а я спелые люблю. — Она отодрала лепестки, которые отошли от тельца цветка распустившись, собрала в ладонь и съела, закрыв глаза.
   Дима затаил дыхание, потом неуверенно оторвал лепесток и попробовал.
   — Куда поедем развлекаться? — спросил, с трудом проглотив терпкий лепесток.
   — На мосты, — ответила Ева и завела мотор.
   — Что, на те самые мосты?
   — На те самые.
   Ехали минут десять молча. За эти десять минут Ева вспомнила себя девчонкой, с закрепленными вокруг ушей косичками, огромными пластмассовыми наколенниками и мягкими поролоновыми прокладками на локтях. Особый шик был, когда едешь на роликах вприсядку, оттолкнуться и сделать кувырок назад через себя. Очень ценились эластичные велосипедные трусы — почти до колен и в восхитительную обтяжку, тупорылые ботинки «стайсы» и белые гольфы с эмблемой «Адидас». Никакого Димы тогда и в помине не было, да и могла ли помнить десятиклассница какого-то восьмиклассника. Интересно, он прыгал на поезда?
   Затормозив, включила в салоне свет и повернулась к Диме, улыбаясь:
   — Сорок третий! — Она вытащила из большой сумки пакет, Дима удивленно посмотрел на нее, заглянул в пакет и опешил.
   Ботинки с роликами.
   — Ты что… — начал он.
   — Я с тобой! — Ева достала ботинки и себе. — Это будет поинтересней твоей рулетки. Помнишь еще, как правильно шнуроваться?
   — Да я никогда не прыгал с этих мостов!
   — Значит, удовольствие будет по полной. — Ева открыла дверцу машины и высунулась, обуваясь.
   Конечно, он не прыгал. Рациональный мальчик.
   — Ну, ты идешь? — Ева подсвечивала себе фонариком.
   — А почему именно в темноте? Почему не прыгнуть днем, когда светло?
   — Потому что днем нельзя, тот парнишка разбился именно потому, что видел все под собой. Он отлично проехал по поезду, подпрыгнул, зацепился за железку моста, а когда поезд под ним ушел, испугался низа, понимаешь. В темноте — совсем другие ощущения.
   Дима шел за ней, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, если попадалась неожиданная кочка. Они въехали на мост, затрещали колеса роликов. Ева остановилась посередине моста, перекинула ноги и села на перила.
   — В десять тридцать две будет поезд. До другого моста двести метров. Прыгаем на крышу поезда, катимся по вагонам, поднимаем руки, подпрыгиваем и цепляемся за железку на том мосту. Висим, потом, перемещаясь на руках, продвигаемся к насыпи и спрыгиваем. Все. Может, ты не хочешь прыгать, ты подумай, еще четыре минуты. Я тогда сама, я балдею от этого. Это похлеще любого наркотика заряжает. А если надумаешь, я возьму тебя за руку. — Ева засовывала фонарик за пояс.
   Дима вдруг понял, что не может думать. Перед ним мелькали какие-то отрывочные образы, вдруг — близким лицом учительница химии, он ее боялся…
   — Ты боишься? — спросила Ева, приблизив к нему лицо. Он услышал запах ее дыхания и наконец о чем-то подумал. Он подумал: «Почему я ее не целую?»
   Зашумел приближающийся поезд.
   — Я как-то уже давно ничего не боялся. Забыл, как это — бояться.
   — А-а-а! А мне даже приказано было вспомнить, как это — страх. Я тоже забыла нечаянно. Так ты со мной? Смотри, и не темно совсем, не ночь, а сумерки ночи.
   Дима перелез через перила моста и сел, держась руками.
   — Приготовься, здесь выступ совсем маленький, упрись не колесами, а пяткой ботинка. Ну?! — Ева нащупала его руку, но схватить не смогла, Дима вцепился в перила очень сильно. Под ними полетели вагоны скорого. — Хоп! — крикнула она, прыгая, и нашарила его руку, пока они летели вниз на крышу вагона. — Присядь!
   Они выпрямились, преодолевая сопротивление ветра. Дима ничего не видел перед собой от выступивших слез, размахивал свободной рукой, балансируя.
   — Если хочешь, — кричала ему Ева, — просто постоим, не поедем!
   Дима махнул рукой вперед. Трудней всего было оттолкнуться первый раз. Потом — перепрыгивая выступы-отдушины на крышах, перелетая через пустоты между вагонами, как в полусне. Дима только почувствовал приближение восторга сквозь ледяной ужас в груди, а Ева уже крикнула «хоп!», они присели и подпрыгнули, подняв руки. Он успокаивал себя, что если не уцепится, то упадет на крышу, влепится в нее, обхватит руками и ногами и не пошевелится до какой-нибудь станции, пока поезд не остановится. Это странное утешение будущей остановкой поезда его успокоило, и ржавая железка, выступающая под вторым мостом, сама прыгнула ему в руки.
   Ева висела рядом, болтая ногами, и смотрела на убегающие под ними вагоны.
   — Ну что, — сказала она, когда между ними и рельсами внизу уже ничего не было, — девочки — налево, а мальчики — направо? — Быстро перехватывая руками выступающую арматуру, она стала удаляться от него в сторону, к зеленеющей насыпи, — вот она уже отрывается и падает вниз, сгруппировавшись, перекатывается с бока на бок на траве.
   Дима посмотрел вниз. Его организм сопротивлялся тому, что с ним вытворяют. Подступила тошнота и странное беспокойство, как будто он что-то пропустил, сделал не так. Даже сердце заныло, как при утрате. Он оторвал правую руку, ухватился ею подальше, переместил левую, потом перестал следить за руками и быстро продвинулся к насыпи. Он только забыл про ролики, прыгнув вниз; хотел подняться и опять упал, покатившись с насыпи.
   Ева потихоньку вошла в квартиру с родными запахами дома, где живут дети, прошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Она открыла холодную воду и намыливала руки, не отводя от зеркала взгляда. Дверь открылась, заглянула Далила в ночной рубашке.
   — Что с тобой? — спросила она, показывая на ободранные ладони, которые Ева заливала перекисью.
   Я здорова, — ответила Ева. — Я вспомнила.

Воскресенье, 13 июля, утро

 
   Ева слышит звонок в дверь, но встать не может. Дверь открывает Кеша.
   — Все спят, — сообщает он Карпелову, — а мне на свалку надо. Одной схемы не хватает, ее можно поискать в видиках. Вы не заметили, нигде на улице видик не валяется?
   Карпелов честно вспоминает, потом качает головой. Нет, нигде не валяется.
   — А у вас есть пистолет? — интересуется Кеша. — Дадите подержать? Не дадите? Ну и не надо. Скоро все пистолеты можно будет засунуть в задницу, потому что следующий век — век электронного оружия!
   — Что-то мне это напоминает, — шипит Карпелов.
   Январь молчит и изучает обои в коридоре. Потом они проходят в кухню и кладут на стол печенье. Январь ставит чайник, Карпелов сидит за столом с видом человека, от которого ускользнуло какое-то позарез нужное слово.
   Входит Ева, зевает и демонстративно смотрит на часы на стене. Часы показывают восемь и еще три минуты.
   — Мы сегодня дежурим, вот, заскочили перед работой, — шипит Карпелов.
   — Чувствуйте себя как дома, холодильник полный.
   Январь посмотрел на нее внимательно — никакого намека на ехидство. Ну что за невыносимое лицо — глаз не оторвать!
   — Мы по делу. У меня к тебе разговор. Я буду шипеть, но ты вникай. Дело такое. Приблизительно в ноябре прошлого года выехали мы на труп. Молодая женщина, Анечка Кокошкина, девятнадцать лет. Прыгнула с моста прям под поезд. Специально прыгнула, свидетели были, поджидала-поджидала и прыгнула. Он ее, конечно, и раздолбал соответственно. А когда стали мы по этому делу работать, доработали до следующего Анечка была лимитной девочкой, но устроилась хорошо. У нее был «папик», так она его называла. У па-пика, понятно, семья, дети уже взрослые и интересная должность. Министром он был. Чтобы тебя долго не занимать, я коротко пробегусь по фактам. Жила Анечка спокойно и денежно содержанкой, пока не встретила молодого и красивого офицера. Полюбили они друг друга до потери сознания, это она, заметь, так пишет в дневнике: «до потери сознания». От папика прячутся, по кинотеатрам целуются, он студент академии, не богатенький, но глаз не отвести. Анечка его жалеет, подкармливает и соглашается однажды пронести в баню, где папик с друзьями и девочками обычно любит мыться, небольшой такой приборчик. Этот приборчик, говорит ей студент, запишет все на пленку, а потом мы вытащим из папика столько денег, что страшно сказать, да и вообще, пусть купит Анечке квартиру, в конце концов. Так или этак, но он ее уговорил. Прикрепила Анечка приборчик, прошла банька, и вдруг пленка из этой специальной камеры наблюдения во влажных условиях попадает к одной журналистке. Та побыстрей перья взъерошила, телевизионщики подсуетились, все покатилось дальше само собой. Короче, отставка министру юстиции полная. Что интересно в этом деле. Студент был парнем простым, пел частушки, часто вспоминал деревенское детство. Ты слушай, слушай!
   — Я слушаю, — кивнула Ева, запахиваясь в халат. Ей стало зябко.
   — Ну вот и слушай. Журналистка пару раз сказала в камеру, что не выдаст источник информации, да и сгинула после этого с экранов вообще. А источником выбрали Анечку, потому что студент, естественно, как сквозь землю провалился. Может, говорила Анечка, уехал в свою деревню? Допрашивали ее по двенадцать часов, пока не поняли, что она дурой не прикидывается. А когда отпустили, Анечка поплакала и пошла на мост.
   — Все? — спросила Ева, отсчитав минуты две молчания.
   — Все.
   — Ну и?..
   — Мы тут с майором и его любимой женщиной в пятницу пошли в театр, — решил поучаствовать в разговоре Январь. — Очень скандального давали режиссера. Мне еще майор говорит…
   — Я сказал, что уклон у режиссера в голубизну натурально!
   — Ну да. А в антракте в буфете пиво пили… Вот так.
   — Я поняла. Спасибо за рассказ. Карпелов, ты свои доллары где меняешь? — Ева решила быстренько сменить тему разговора. — А то я пошла поменяться, а мне говорят — нет рублей в Москве. Что это за ерунда?
   — Это он все сделал, — Карпелов показывает на потупившегося Мишу Января, — это он рубль обрушил и кризис заварил, сдохнуть мне на месте.
   — Товарищ майор… Да все и так бы рухнуло к осени!
   — Он сказал, что нас всех следят через факсы, ксероксы и принтеры. Мы решили проверить.
   Понятно, перед таким важным делом приняли немного. Ты нам еще тогда ДТП устроила. Ну вот, меня подвело, что это было виски. А у него, молодого, где голова была?! Он подправил что-то в банковских бумажках, а я написал рапорт с видами на тебя. Мы это отксерили в нескольких местах.
   — Это как — с видами на меня?
   — Это очень просто. Я тебя, правда, там телкой назвал, ты не обижайся, я ж по журналу. Написал, что только такая женщина, как ты, может остановить этого убийцу женщин, Вареного Киллера. Я там что хочешь мог написать, я же не верил! А меня уже на второй день служба безопасности пришла трясти! Вот, ждем, когда Января вычислят. Как думаешь, что ему сделают?
   — Карпелов, — Ева улыбалась, глядя в напряженное лицо майора, — допустим, меня назначат по твоему рапорту остановить этого Вареного Киллера. Ты мне сколько бы времени дал?
   Больше недели нельзя! — горячо зашептал Карпелов. — Потом ты ничего не сделаешь. Слушай, его надо брать наскоком, огорошить, удивить, чтоб обалдел, и, пока тепленький, сделать! Я вообще не понимаю, если честно, почему его не пристрелят по-тихому?

Воскресенье, 13 июля, полдень

 
   Ева катит коляску в парке. Близнецы не спят, она находит их любимое дерево и закатывает под него коляску. Мальчик и девочка цепляются глазами за солнечные зайчики в листьях и замирают в восхищении. Ева садится на лавочку. Запиликал телефон. Он лежит внизу коляски, в хозяйственной сетке, между бананами и кефиром.
   — Слушай! — Голос Зои совсем рядом. — Полный чемодан долларов. Мы даже с Аркашей как-то отупели. Такое у нас впервые. Есть версии?
   Кто-то кладет на плечи Еве руки и слегка сжимает их. Ева цепенеет, поднимает голову вверх и видит над собой перевернутое лицо Димы Ку-ницына.
   —
   Алло, что молчишь?
   — Слушай, специалист. Прежде чем орать в трубку важную информацию, поинтересуйся, кто эту трубку взял. Это первое. Второе. У меня есть версия, я эту версию надеюсь отработать, но в общем мы уже все с тобой оговорили.
   — Не очень понятно, ты что, не одна?