Васп Памела. Греческая смоковница (Ягода созрела)

   Они вошли в комнату, он с облегчением поставил у двери сумку, кинулся к рубашке, собрал с застеленной небрежно кровати еще какие-то тряпки, извиняюще улыбаясь запихал их в шкаф.
   Патриции было все равно, она стояла посреди комнаты и размышляла — что она здесь делает? Но Том уехал, его не найти, хотя она знает его фамилию и что он живет в Пирее, она сможет разыскать его… Но почему она должна его разыскивать? На что он обозлился — она не изменила ему даже в мыслях. Этот галантерейщик — так, пустяк. Но теперь дело зашло слишком далеко и она действительно изменит ему. И во всем виноват только он — Том, больше никто! Почему она не бросилась за ним в воду, и не догнала яхту?
   Галантерейщик снял пестрый платок с шеи и расстегнул рубашку, не сводя глаз с девушки. Ему показалась, что она ждет когда он разденет ее и начнет ласкать. Он подошел и провел рукой по ее волосам, снял очки. Ничего не увидел в ее черных глазах. Отошел, чтобы положить очки на тумбочку, включил ночник, с желтым матерчатым абажуром. Погасил большой свет. Комната наполнилась неуместным интимом.
   В другой комнате пробили часы. Была глубокая ночь.
   Он коснулся рукой до выпуклой груди Патриции, стянутой белой рубашкой. Она не отреагировала. Он несмело провел рукой по животу, дошел до джинс, расстегнул ширинку, они свалились вниз, обнажив черные трусики и великолепные ноги. Патриция не пошевельнулась. Он развязал шнурки ее кроссовок. Она бесстрастно приподняла ногу, он стащил одну, потом вторую кроссовку. Босые ноги ее, утопающие в ворсе паласа еще больше возбудили его. Она равнодушно сделала шаг в сторону, освобождаясь от сковывающих джинс. Он взялся осторожно пальчиками за пуговицу рубашки и расстегнул. Патриция безвольно подняла руки вверх. Обнадеженный этим движением, он снял рубашку и отбросил в сторону. Она апатично опустила руки. Он коснулся губами соска. Темный бутон ее груди был сейчас сморщенным, в складках, на груди проступила синяя ниточка артерии. Он уверовав в свою неотразимость, грубо стащил с нее трусики.
   Перед ее глазами стояло улыбающееся лицо Тома.
   Он снял с обширной постели покрывало, отбросил в сторону одеяло. Патриция поморщилась едва заметно при виде смятых несвежих простыней, но легла покорно, уставилась на погашенную стеклянную люстру.
   Он лег рядом, склонился над ней, осторожно теребя пальчиком сосок ее груди. Сосок оставался сморщенным и жалким. Галантерейщик сглотнул и резко запустил руку в колечки ее жестких волос внизу живота. Она безропотно раздвинула ноги — он тут же жадно двинул руку глубже. Там было холодно и сухо.
   Он больше не мог сдерживать себя — она все равно не отвечала на ласки, чего зря стараться! Фригидна — решил он. Но ему-то какая разница! Он уверенно забрался на нее и грубо вошел, помогая себе рукой. Ни один мускул не шевельнулся на ее красивом, сейчас безучастном лице, она не отрывала глаз от погашенной люстры.
   Перед ее взором стоял Том. Она увидела его глаза, мягкую его улыбку, мускулистую грудь и то, что приносило ей настоящее счастье, что она целовала так страстно.
   Такой же вроде бы орган тер сейчас неистово ее внутреннюю плоть. Процедура, окончания которой она терпеливо ожидала. Даже не гимнастика — процедура.
   Галантерейщик пыхтел яростно, уткнув голову в ее шелковистые темные волосы с правой стороны. Люстра находилась с левой, Патриция смотрела на нее.
   А ведь она с этим черноволосым саламинянином даже ни разу не поцеловалась, вдруг подумала Патриция и сразу воспоминания о страстных, долгих поцелуях Тома захватили ее.
   Он долго, бесконечно долго елозил на ней, хрипло выдыхая и вдыхая воздух — выпитое вино тормозило его чувствительность. Патриция не отрывалась от люстры, она видела глаза Тома.
   Наконец он дернулся судорожно в последний раз, больно сжав кожу на ее бедре, и отвалился с протяжным стоном. И сразу, как и все, кого она знала, уткнулся лицом в подушку, возложив по-хозяйски руку на ее грудь, и провалился в счастливо-пьяный сон.
   Из нее вытекала тонкая струйка, обжигая ногу. Патриция непроизвольно содрогнулась.
   Возникло такое ощущение, словно в нее выплеснули струю помоев.
   Образ Тома растворился бесследно в полумраке комнаты и Патриция безуспешно пыталась вызвать его вновь. Захотелось немедленно вымыться.
   Она брезгливо сняла с себя волосатую руку спящего и встала с кровати. Галантерейщик не шелохнулся.
   Она вышла в коридор, гадая где здесь может находиться ванна. Открыв неудачно несколько дверей, нашла наконец. Пошарила по стене и нащупала выключатель. Зашла и заперлась на задвижку. Включила холодную воду душа и долго стояла под ледяными струями, стараясь снова вспомнить лицо Тома.
   Вызвать в памяти образ любимого ей не удавалось, и это приводило Патрицию в отчаянье.
   На полочке, среди кремов, бритвенных принадлежностей и дезодорантов, она увидела пачку дешевых крепких сигарет и зажигалку. Выключила воду. Воспользоваться его полотенцем она не захотела, села на краю ванны, обсыхая и закурила.
   Сейчас она сама себя ненавидела.
   Патриция вошла в спальню — галантерейщик громко храпел, намотав на кулак простыню. Она подошла к брошенным джинсам и натянула их прямо на мокрое голое тело. Накинула рубашку, застегнув одну лишь пуговку на груди, чтобы не распахивалась, увидела свои черные трусики, подняла, взяла сумку и запихала торопливо в нее. Подхватила кроссовки за шнурки, перекинула их через плечо и вышла, не взглянув на постель со спящим в ней мужчиной. Она торопилась побыстрее покинуть этот дом.

* * *

   Светало. На душе было до отвращения пусто.
   Кафе на набережной выглядело безжизненным и неуютным. Скатерти были сняты, обнажилось струганное дерево. На столы сиденьями вверх были составлены стулья. Бесчисленные ножки их хмуро смотрели в серое небо. Все это выглядело уныло, в тональности невеселого настроения Патриции.
   Патриция подошла к столу, за которым сидела вчера вместе с Томом, поставила сумку и сняла стул. Подумала и сняла три остальных, расставила вокруг стола. Села достала из сумки магнитофон. Включила режим записи.
   Пленка бесшумно крутилась. Патриция молчала — подходящих слов не находилось.
   Она вздохнула, выключила магнитофон и убрала его обратно в сумку. Подперла подбородок кулачком и уставилась на залив, который уже проснулся. Или не засыпал вовсе — подходили к пирсу и отчаливали катера и яхты, где-то вдалеке слышались крики грузчиков.
   Прибежала уличная кошка, села рядом и уставилась на нее. Патриция улыбнулась ей невесело. Так они и сидели вдвоем, никто их не прогонял и не тревожил. Кошка намывалась язычком, Патрицию одолевали тяжелые мысли. Обида и раскаянье, злость и печаль, отвращение и тоска перемешались в душе ее.
   Вдруг лицо Патриции осветила счастливая улыбка — с причала шел Том.
   Он видел ее и шел к ней!
   Вид у него был растрепанный, угрюмый и усталый. Под глазами проступили мешки, вновь появилась щетина, которая по мнению Патриции была ему очень к лицу.
   Патриция подумала, что он наверное, как и она, всю ночь не спал.
   Он сел к ней за столик. Какое-то время они сидели молча, не глядя друг на друга, уставившись в кажущуюся бескрайней даль залива.
   Наконец Патриция повернулась к нему.
   — Я рада, что ты вернулся, — нежно и искренне сказала она. — Я никак не могу перестать о тебе думать.
   Он смотрел на нее пристально, словно хотел добраться до самой сути ее души, понять кто же она на самом деле.
   — Что ты так на меня смотришь? — не выдержала Патриция его взгляда. — Том, поцелуй меня.
   Он по-прежнему молчал.
   — Не хочешь? — Она взяла его за руку и встала. — Пойдем погуляем.
   Он молча встал и взял ее коричневую сумку. В этом Патриция увидела хороший знак.
   Они молча миновали причал, где стояла его яхта, долго шли по набережной. Она держала его руку в своей и тихо радовалась этому обстоятельству. Вскоре набережная кончилась — дальше простирался огромный пляж. Полусонный город остался позади. Они шли по безлюдному берегу моря среди огромных валунов.
   — Что за игру ты со мной затеяла? — наконец спросил Том.
   — Это не игра. — искренне ответила Патриция. — Я в тебя влюблена. Но я не знаю… Я не хочу, чтобы ты не так меня понимал… Понимаешь?
   — Не понимаю, — честно признался он. Он не понимал ее, да и невозможно умом понять женщину, тем более немного чокнутую.
   — Том, у меня есть разные проблемы… — как бы оправдываясь сказала Патриция.
   — Какие?
   — Да, например, я сама.
   — Да, — согласился Том убежденно. — Мне кажется, это действительно серьезная проблема.
   — Ты ничего не понимаешь, — сказала она. — Ты ничего не понимаешь во мне!
   — Не понимаю, — честно подтвердил Том.
   — Я совсем не то, что ты думаешь.
   — Ты… Ты вчера осталась с тем галантерейщиком и спала с ним?
   — Да, — призналась Патриция. Хотела сперва сказать ему, что после того, как Том покинул ее, она просидела всю ночь в кафе. Но соврать ему не смогла. И повторила, сорвавшись на крик: — Да, спала! Но так хорошо, как с тобой мне не будет ни с кем.
   Они сели на камни. Он молчал.
   — А почему ты вернулся? — спросила Патриция.
   — Не знаю.
   — Почему ты не можешь принять меня такой, какая я есть?
   — Я даже не знаю какая ты! И кто ты!
   — Я сама не знаю. Я пытаюсь это выяснить. В любом случае — я не то, что ты обо мне думаешь, Том. Ты меня так и не поцеловал. Неужели не хочешь?
   — После него не хочу.
   — Том, а что ты хочешь? — Она положила руку ему на плечо и хотела заглянуть ему в глаза, но он смотрел под ноги.
   Она взяла его правой рукой за подборок, чуть приподняла и поцеловала.
   Они посмотрели друг на друга.
   Он потянулся к ней губами, руки его висели безжизненно, и поцеловал ее в ответ — одними губами, без ласк, но Патриция чуть не закричала от счастья.
   — Я говорю тебе правду, — сказала Патриция. — Ты же знаешь, что мне сейчас нужно быть в Мюнхене, но я сейчас здесь, где пляж — целый мир.
   — Как это пляж может быть целым миром? — едва заметно улыбнулся он.
   — Когда я с тобой, это для меня — целый мир.
   — А что во мне такого интересного?
   — Мне нравятся твои мысли, твое тело, нравится, как ты реагируешь на все. Как ты злишься на меня, — попыталась объяснить Патриция. И уткнулась ему головой в грудь. — Мне было так плохо!
   — Я неправильно сделал, что уехал вчера?
   — Не знаю. Но мы с тобой по-прежнему любим друг друга? — с надеждой спросила она. — Или, может быть, нет? — добавила она со страхом.
   — Сними рубашку, — неожиданно сказал он.
   — Что? — удивилась она.
   — Сними, — повторил он, снял через голову свой свитер и посмотрел прямо ей в глаза.
   Она с готовностью расстегнула пуговицы и, не отрывая глаз от него, медленно стала снимать рубашку. Неожиданно снова накинула и запахнула.
   — Что-нибудь не так? — спросил он.
   — А ты не хочешь сам меня раздеть?
   Он отрицательно помотал головой.
   Она сняла рубашку и выпятила вперед свою красивую грудь.
   — А теперь что? — спросила Патриция.
   — А теперь, — сказал Том, — прикоснись пальцами к груди.
   — Зачем?
   — Потому что я тебя прошу, — серьезно ответил он.
   Она повиновалась.
   — Так?
   — Да. Теперь погладь их.
   Он внимательно смотрел на нее.
   — Ты ведь не в первый раз так делаешь? — наконец сказал он.
   — Конечно нет, — улыбнулась она. — А что такое?
   — А теперь скажи мне, что ты сейчас чувствуешь?
   — Мне тепло, хорошо…
   — Зажми соски пальцами.
   Она сжала, как он попросил.
   — Тебя это возбуждает?
   — Да.
   — Ты, наверно, часто это делаешь, — он подался к ней.
   — Иногда.
   Она почувствовала, чего он хочет и легла на спину. Он расстегнул молнию на ее джинсах. Она сама потянулась туда рукой, догадываясь, о его невысказанном желании, чтобы она поласкала себя и там. Ей было хорошо с Томом, она была готова выполнять любые его просьбы.
   Он нежно гладил икру ее ноги, обтянутую материей брюк.
   — Ну поцелуй же меня, — попросила Патриция нетерпеливо.
   — Нет, — твердо ответил он и добавил чуть мягче: — Еще нет.
   — Почему? Тебя это нисколько не заводит? — Она нежно гладила рукой его плечо.
   Он наклонился и поцеловал ее в живот, потом поцеловал бугорочек груди. Она застонала.
   Он поднял голову и посмотрел на нее.
   — Ты для других это тоже делаешь?
   — Для каких других?
   — С которыми спишь.
   — Ты про что? — не поняла она.
   — Вот эти туристы, которых ты подцепила… Этот галантерейщик…
   Она резко села, оттолкнув его.
   — По-твоему, я шлюха, что ли?
   Он натянул свитер.
   — Шлюха, не шлюха… Ну, в общем, если бы я захотел спать с профессионалкой, я бы обратился к профессионалке.
   — Это мое дело! — возмущенно воскликнула она.
   — Если это твое дело, — Том встал и поднял свой свитер, — то и делай, что тебе нравится! Одевайся, я тебя отвезу на материк! — Он пошел не спеша и не оглядываясь в сторону причала. Злость вновь овладела им, затуманив рассудок.
   — Зачем ты берешь на себя такие хлопоты — ты такой занятой, — съязвила она. И поняла, что он уходит навсегда. Слезы навернулись на глазах, но она последним усилием загнала их обратно.
   — Том!!! — сделала она последнюю отчаянную попытку остановить его.
   Он обернулся. По выражению его лица она поняла, что он настроен решительно и сейчас его не остановишь.
   — Какой у тебя номер телефона? — спросила она.
   — Найдешь в справочнике, — раздраженно сказал он и быстрым шагом пошел прочь. Внутри у него все кипело, ему необходимо было обдумать все в одиночестве.
   — Том, ты дурак! — уже не сдерживая слез, бросила она ему вслед.

 
Вот и все. Мы разбиты. Железа гроза
Смертью все искупила.
Вместо тебя мне закроет глаза
Ночь при Фермопилах.
 

   Патриция застегнула джинсы, надела рубашку, взяла свою сумку и двинулась по берегу в противоположном направлении.
   Все равно куда.
 

Глава седьмая

   Патриция вышла к развалинам древнего эллинского храма. Руины, казалось, дышали историей, навевая мысли о бренности и сиюминутности всего сущего.
   Патриция села на ступеньку в тени, у останков высокой стены, достала свой магнитофон и прислонилась щекой к холодному безучастному камню.
   — Все кончено! — сказала Патриция в магнитофон. — Том уехал. Прощай, любовь! Все было слишком хорошо, это не могло продлиться долго. Теперь я одна и мне опять плохо. Мне очень больно. Хочется плакать, но это не поможет. Дни, которые я провела с Томом, были как мечта. Этот остров… яхта… Он был такой добрый и такой ласковый. Мне никогда ни с одним мужчиной не было так хорошо…
   Она нажала на клавишу паузы, достала сигарету и закурила. Продолжила:
   — Я себя веду, как дура! Нужно найти его и попросить прощения. Но у меня же есть гордость! Дурак он! Зачем он это сделал? Так трудно в это поверить! Нужно было дать ему прослушать мои пленки до конца. Он бы понял меня лучше. То, что я с кем-то спала, еще не значит, что я шлюха.
   Откуда-то издали послышался шум мотора. Патриция повернулась в ту сторону. С другой стороны развалин, занимающих довольно обширную площадь, подъехал небольшой автобус, из него стали вылезать девушки в неестественно красивых и ярких одеждах.
   Только сейчас Патриция обратила внимание, что там, с другой стороны остова когда-то великолепного храма стоит еще один автобус. Она-то искала покоя и уединения. И тут же показалась большая группа лениво жующих что-то на ходу туристов.
   Патриция поняла наконец, кто были девушки в ярких, развевающихся одеждах — фотомодели. Словно пастух непослушного стада из автобуса вышел атлетического сложения блондин с фотоаппаратом и треногой в руках. Он погнал одну из девушек к руинам, остальные модельерши расселись на изумрудной траве.
   Патриция оценила красоту местного пейзажа — выбор фотографом сделан прекрасный. Впрочем, по ее разумению, такой же прекрасный выбор был в любой точке Саламина.
   — Здесь превосходно сохранившиеся руины древнего греческого храма, — по-английски говорил старенький экскурсовод оглядывающимся по сторонам туристам.
   Патриция вздохнула и снова начала диктовать в магнитофон:
   — Еще несколько тяжелых дней и ночей и я про все забуду. Все эти любовные истории длятся пару дней и не больше! Не буду сходить с ума! Не буду идиоткой!
   Патриция убрала магнитофон в сумку, встала и пошла. Она веско рассудила, что клин клином вышибают. Фотограф ей приглянулся издалека, она решила попробовать познакомиться с ним. Множество девиц, окружающих кудрявого блондина отнюдь не беспокоили ее.
   — Повернись в профиль, — услышала она проходя мимо останков каменных ворот, голос фотографа. — Так, хорошо, хорошо. Еще разок. Отлично!
   Патриция облокотилась на парапет с другой стороны от фотографа и стала наблюдать за его действиями. Он фотографировал жеманную девицу с длинными светлыми волосами и роскошным бюстом. На ней были одеты белоснежные помпезные одежды, голова перевязана длинным, также белоснежным шарфом.
   — Если я буду смотреть, — спросила она фотографа, — не помешаю?
   — Что? — повернулся он к ней.
   Был он светловолос, кучеряв и коренаст, с длинными пижонскими бачками на чисто выбритом лице. На шее висел круглый, блестящий в солнечных лучах, медальон на толстой позолоченной цепочке. Тонкая рубаха под окраску ягуара распахнулась, обнажая покрытый рыжими волосами живот.
   — Меня зовут Беатрисс, — представилась Патриция, обворожительно улыбнувшись.
   — Бернард, — ответил фотограф. Он оценивающе-профессиональным взглядом оглядел Патрицию, прикидывая что-то в уме.
   — Эй, — окликнула разряженная девица-фотомодель. — Я думала, мы приехали сюда работать!
   — Конечно, — ответил фотограф и крикнул: — Линда, Керри, отсняты. Ральфа, Матильда, переодевайтесь. Ты, Айменга, тоже можешь идти в автобус.
   Девица в белых одеждах, скорчила недовольную физиономию и прошла в ворота мимо них. Патриция обошла древний парапет и, без малейшего почтения к музейной ценности строению, облокотилась на него задом, встав лицом к фотографу.
   — А вообще, у меня неприятности, — проникновенно сказала Патриция, ей надо было с кем-то поделиться наболевшим. — Слышал, что это такое?
   — А что случилось? — равнодушно спросил он, ковыряясь в фотоаппарате.
   — Меня бросил парень, которого я люблю, я его найти не могу, Он меня возненавидел за то, что я осталась с этим галантерейщиком…
   — А что ты с ним делала?
   — С кем, с галантерейщиком? Я с ним спала. Но это было только, чтобы доказать себе, что Том не прав. Оказалось, что я не права. Тебя это шокирует?
   — Да нет, нисколько. — Он вежливо отстранил ее и подошел к лежащему на парапете чемодану со сменным набором линз и объективов.
   — А ты? — спросила Патриция. — Ты никогда никому не изменяешь?
   — Слушай. Может, хочешь у меня поработать? — Он снова оглядел ее с профессиональным любопытством. Если согласится — хорошо, а нет, то нечего надоедать ему с чужими проблемами.
   — Конечно, — улыбнулась Патриция, которой было все равно чем заниматься. — Могу и поработать.
   — Можешь позировать голой? — задал провокационный вопрос фотограф и посмотрел прямо ей в глаза.
   — Что?
   — Стесняешься?
   — Почему? Нисколько не стесняюсь, — уверенно и нагло улыбнулась Патриция.
   — Тогда вон наш автобус, — кивнул он буйной курчавой головой, — подожди я закончу с делами. Познакомься с нашими модельершами. Потом поедем в студию.
   — Хорошо, — согласилась Патриция, взяла сумку и отправилась к автобусу.
   Три девушки сидели в некрасивых позах в траве у автобуса и курили. Если бы их отснять сейчас, то ни один бы журнал такие фотографии не принял бы. Но на то они и профессионалки, чтобы быть привлекательными за деньги.
   Патриция вошла в автобус. За рулем скучал широкоплечий шофер в кожаной кепке и черных очках. У него были огромные бакенбарды и пышные усы подковой, концы усов доходили почти до шеи. Он вопросительно уставился на девушки.
   — Привет! — весело поздоровалась Патриция. — Меня Бернард взял на работу, сказал пройти сюда.
   Шофер равнодушно кивнул в сторону салона. На заднем широком диване сидела девица с обнаженной грудью и рассматривала свое лицо в зеркало.
   Патриция поставила сумку у свободного сиденья, удобно устроилась у окна и стала сосредоточенно рассматривать окрестности.

* * *

   Студия фотографа располагалась недалеко от берега залива, километрах в пятнадцати от города — место тихое и живописное, в какую сторону не пойди, везде отличная натура для съемок.
   Автобус отвез девушек в город и уже потом они приехали сюда. Вместе с фотографом на базе жило еще несколько человек, в том числе и девица в белых одеждах, которую звали Айменга.
   Дело у фотографа было поставлено аккуратно и он сразу сунул Патриции бланк контракта. Не особо вчитываясь, она вписала туда что в голову взбрело и расписалась. Он забрал контракт и заявил, что через несколько часов он будет ее снимать, пусть приготовится.
   В огромной светлой столовой стояло десятка два столов, застеленных чистыми белыми простынями — видно здесь бывало и много людей сразу. Пожилая женщина принесла обед, фотограф и шофер уселись за ближайший столик. Патриция от еды отказалась, хотя со вчерашнего вечера ничего не ела.
   Прямо в столовую выходила широкая распахнутая настежь дверь гримерной. Патриция, стоя у дверей на улицу, наблюдала, как белокурая Айменга небрежно сбросила с себя белые одежды и села в кресло перед огромным зеркалом. Туалетный столик у зеркала был заставлен великим множеством разных флакончиков и тюбиков. Та же самая женщина, что принесла обед фотографу, подошла теперь к блондинке и принялась ловко массировать ее стройное, пышное тело.
   Не отрываясь от еды, фотограф посмотрел на стоящую в вольготной позе Патрицию.
   — А если я останусь здесь пожить… Ты не возражаешь? — спросила она фотографа. — Том уехал, я без денег…
   — Как хочешь, дорогая, — поднял голову от тарелки фотограф. — Жизнь тяжелая штука. Я не возражаю.
   — Между прочим, — сказала обнаженная фотомодель из гримерной, — он платит только когда мы работаем. Когда не работаем, он не платит.
   — За то что ты делаешь, — сказал ей фотограф, — тебе нужно переплачивать.
   — Спасибо, — иронично ответила та.
   Фотограф посмотрел на Патрицию.
   — Кстати, иди подготовься к съемкам, — сказал он. — Мадам Николас поможет тебе.
   Патриция пожала плечами и отправилась в гримерную.
   Женщина возилась над телом белокурой Айменги, натирая ее каким-то пахучим кремом. Заметив Патрицию, гримерша бросила на девушку быстрый взгляд:
   — Раздевайся, — и кивнула на кресло перед другим столиком с зеркалом.
   Патриция скинула одежду и сложила ее аккуратно. Уселась в кресло, заложив ногу на ногу и с интересом стала наблюдать за умело работающей женщиной.
   Пожилая массажистка закончила натирать Айменгу, сказала, чтобы остальное блондинка доделала сама и повернулась к Патриции. Айменга развернула кресло на шарнире в сторону зеркала и стала расчесывать свои длинные красивые волосы.
   Массажистка профессионально осмотрела Патрицию.
   — Встань, — попросила она.
   Патриция встала и опустила руки вдоль тела. Массажистка поманила ее к себе, Патриция сделала несколько шагов к центру помещения. Женщина оценивающе обошла ее вокруг, внимательно всматриваясь чуть ли не в каждую складку, каждую линию молодого, спортивного тела новой фотомодели.
   В дверях показался фотограф, встал, прислонившись к стене, сложил руки на груди и смотрел внимательно на обнаженное тело Патриции, прокручивая в голове варианты поз, ракурсов и антуража.
   — Достань пальчиками до пола, не сгибая колен, и постой так минутку, — попросила женщина.
   Патриция улыбнулась, но перечить не стала. Все это отвлекало ее от тяжких дум и забавляло. Массажистка снова обошла вокруг нее, издав одобряющий возглас. Приблизилась, провела рукой по спине — Патриции стало щекотно — погладила ее ягодицы. Что-то решила про себя. Фотограф довольно улыбаясь смотрел на девушку.
   — Выпрямись и подними вверх руки, — сказала женщина.
   Патриция не понимала смысл происходящего, но видно так было нужно — пожилая массажистка на лесбиянку явно не походила, она не любовалась телом девушки, а словно осматривала заготовку, с которой ей предстояло работать. Так наверное и было на самом деле, потому что гримерша, проведя рукой по груди Патриции, удовлетворенно сказала:
   — Отличное у тебя тело. Где ты их так удачно находишь, Бернард? — улыбаясь спросила она у фотографа.
   — Они меня сами находят, летят, словно пчелы на мед, — самодовольно ответил тот и вышел из гримерной.
   — Садись, — указала на кресло женщина и спросила: — Почему косметикой не пользуешься?
   — Зачем? — удивилась Патриция. — Вообще-то пользуюсь, но редко, — добавила она. — Не всегда приличное зеркало под руками есть.
   Женщина оценила шутку. Она умелыми движениями расчесала Патриции волосы, наложила косметику на лицо. Достала бритвенные принадлежности и чисто выбрила девушке под мышками, вытерла салфеткой и, скомкав, бросила салфетку на пол. Хотела втереть в тело Патриции какой-то крем, но вдруг в дверях вновь показался фотограф и сказал: