Вайан Роже. Бомаск

   Пьеретта вошла. Филипп Летурно затворил дверь.
   Комнату заливал солнечный свет. Пьеретта удивилась. Все знакомые ей служебные кабинеты АПТО представляли собой неприглядное зрелище: полумрак, грязные стекла в единственном окне, которое мыли лишь два раза в год весной и осенью, засиженные мухами стены, облупившиеся потолки.
   Кабинет Филиппа Летурно занимал угловую комнату в три окна, солнечный свет весело играл на белых, недавно выкрашенных стенах, где сверкали яркими красками картины в светлых рамах.
   - Садитесь, пожалуйста.
   И Филипп Летурно указал рукой на так называемое "клубное кресло", поставленное наискось около его письменного стола. Пьеретта хотела было отказаться и сесть у стенки, где выстроились шеренгой деревянные стулья того казенного стиля, который царил на фабрике. Но тут же она спохватилась, досадуя на себя. Разве она, рабочая делегатка, не имеет права сидеть в "клубном кресле" в директорском кабинете?
   Итак, она села в глубокое кожаное кресло, слегка выставив одну ногу вперед, а другую согнув в колене, держась, как всегда, прямо и положив руки на подлокотники. Потом она подняла глаза на Филиппа Летурно. Он сидел за письменным столом в кресле, обитом очень светлой кожей, - нечто весьма дорогое и шикарное. И тут же она заметила, что на письменном столе стоит ваза с букетом роз. Летурно торопливо переставил вазу, чтобы цветы не мешали им видеть друг друга.
   - Вы удивлены, - спросил он, - что в кабинете фабричного администратора благоухают розы?
   - Вы меня вызывали? - не отвечая ему, сказала Пьеретта.
   - Да, да... - подтвердил Филипп и стал перебирать бумаги и книги, лежавшие на столе. - Вот, - сказал он. - Господин Нобле дал мне на подпись приказ об увольнении трех чернорабочих со склада, явившихся на работу в нетрезвом виде.
   Он улыбнулся, как будто извиняясь перед Пьереттой.
   - Это я цитирую докладную записку...
   И он отчеканил деревянным тоном, как жандарм из комедии:
   - ...каковые явились на работу в складское помещение в нетрезвом виде, что замечено за ними уже четвертый раз за последний месяц, за каковое нарушение правил им в указанный период времени было сделано последовательно одно за другим три предупреждения...
   "Последовательно" - это уж он от себя прибавил, - подумала Пьеретта, хорошо знавшая стиль приказов фабричной администрации. - Будто хочет сказать: я не такой, как Нобле, я человек образованный, в университете учился".
   - Ну-с, так что вы об этом думаете? - спросил Летурно.
   - Я не в курсе дела, - ответила Пьеретта. - Надо сначала выяснить факты, разобраться. Скажите мне, пожалуйста, фамилии трех провинившихся рабочих.
   - Это лишнее, - произнес Летурно. - Я отказался подписать приказ.
   И он, смеясь, взглянул на Пьеретту.
   "Сколько ему лет? - думала Пьеретта. - Говорят, двадцать четыре, а смех у него совсем детский. Очевидно, даже не понимает, что такое ответственность. Такие люди никогда взрослыми не становятся".
   - Спасибо, - сказала она с бесстрастным видом.
   - Если к ним опять будут придираться, - продолжал Летурно, - я их вызову... И мы поговорим с ними... Мы, то есть вы и я... Мы вдвоем поговорим с ними.
   Пьеретта встала.
   - Благодарю вас от их имени, господин директор.
   Она кивнула ему на прощание и, повернувшись, направилась к двери.
   - Подождите, мне надо ещё кое-что сказать вам, - быстро проговорил Филипп.
   Пьеретта опять подошла к столу. Филипп встал с кресла.
   Одно мгновение они молча стояли друг против друга. Он поднял руку и, не поворачиваясь, указал большим пальцем на картину, висевшую за его спиной.
   - Что вы скажете о такой живописи? - спросил он.
   "Как поступить? Повернуться и уйти? - думала Пьеретта. - Или же сухо ответить: "Мне платят деньги на фабрике не за то, чтобы я разглядывала картины". Но зачем обижать парня, он ведь до сих пор..." У неё вдруг мелькнула мысль: "А что если картина какая-нибудь непристойная? Ну уж тогда получишь, голубчик, пощечину!" Она подняла глаза, взглянула на картину и расхохоталась.
   - Ну как? Что вы думаете?
   - Ничего, - ответила она. - Ничего я об этом не думаю.
   - Это превосходная репродукция картины Пикассо того периода его творчества, который я больше всего люблю. Вы не находите, что от неё веет счастьем?
   - Не знаю, право, - сказала Пьеретта.
   - Вам, конечно, известно, что Пикассо - член коммунистической партии.
   - Он, бесспорно, хороший человек... - проговорила Пьеретта.
   - Но его картины вам не нравятся? Да? - допытывался Филипп Летурно.
   - Я не такая образованная, чтобы судить об этих вещах, - ответила Пьеретта.
   - Вот это-то и интересно! - воскликнул Филипп. - А как вы хорошо сказали: "Я не такая образованная..." Нет, вы и представить себе не можете, какая вы чудесная...
   Пьеретта удивленно посмотрела на него, широко раскрыв свои огромные черные глаза. Он заметил её удивление.
   - Да, да, - подтвердил он, - и самое чудесное в вас - это ваша простота. Я уверен, что вы понимаете живопись гораздо лучше, чем вам это кажется.
   - Но я совсем не разбираюсь в живописи, - сказала она. - Попадались кое-какие картинки в почтовом календаре, а других я, можно сказать, никогда и не видела.
   - Простите, - сказал он. - Извините меня...
   - За что? - спросила Пьеретта.
   Он помолчал немного и вдруг выпалил:
   - За что вы меня ненавидите?
   Пьеретта засмеялась.
   - Вот выдумали! Никакой ненависти я к вам не испытываю.
   Он стоял перед ней, смущенный, неловкий.
   - Я даже думаю, - добавила она, - что вы славный малый.
   - Я не враг рабочим, - торопливо проговорил он и замотал головой. - Вы же видите, я отказался подписать приказ о наказании трех ваших товарищей. Нобле, конечно, донесет об этом в правление АПТО. Впрочем, мне в высокой степени наплевать на них на всех.
   - Не верится, - сказала Пьеретта.
   - Вы не верите, что мне наплевать на АПТО?
   - Да нет, - сказала Пьеретта. - Я убеждена, что вы можете позволить себе такую вольность - подразнить дирекцию АПТО. Я только хотела сказать, что вряд ли господин Нобле сердится на вас. Думаю даже, что он воспользуется случаем и станет воспевать снисходительность дирекции к рабочим. А те трое пьянчужек, из-за которых вы меня вызвали, возможно, и заслуживают наказания.
   - Как! Вы согласны с тем приказом, который я отказался подписать?
   - Нет. Разве я могу соглашаться с хозяйским судом и наказаниями? Если рабочие пьют, это в конечном счете вина вашего АПТО. Позвольте вам только указать, что господин Нобле всегда был милостив к пьяницам.
   - Значит, он лучше, чем я думал о нем, - сказал Летурно.
   Они все ещё стояли друг против друга - по обе стороны стола.
   - Правление треста, - продолжала Пьеретта, - обычно закрывает глаза на служебные провинности, если причиной их является пьянство.
   - Вот уж не ожидал такой гуманности!
   Мгновение они молчали. Пьеретте вспомнилась старуха работница из её цеха: она всегда была пьяна и все же работала равномерно, как машина; за долгие годы работы она сама стала придатком к машине. Проходя мимо нее, инженеры подмигивали друг другу: "У старухи Вирье неутолимая жажда!" Ей прощали опоздания, прогулы - ведь только она одна из всех рабочих фабрики не принимала участия в последней забастовке.
   Пьеретта в двух словах рассказала об этом Филиппу Летурно.
   - Я защищаю пьяниц совсем по другим причинам, чем Нобле, - торопливо заговорил он. - "Будемте вечно пьяны", - сказал Бодлер... Вы вчера видели мою сводную сестру? Так вот, она каждый вечер напивается... И уж тем более я понимаю ваших товарищей... ведь такие ужасные условия...
   Пьеретта молча смотрела на него. Он запнулся и умолк.
   - Ох, каких глупостей я наговорил... - пробормотал он. - Просто я хотел доставить вам удовольствие и оттого не подписал приказ.
   Она нахмурила брови.
   В эту минуту кто-то постучался и тотчас отворил дверь.
   - Ах, простите, - раздался голос Нобле.
   Дверь закрылась.
   - И главное, не думайте, пожалуйста... - сказал Летурно.
   Она смотрела на него, не улыбаясь, вопрошающим, почти суровым взглядом.
   - Я презираю таких людей... таких хозяев, - продолжал он, - которые пользуются своим положением... Впрочем, вы, конечно, и не допустили бы этого...
   По лицу Пьеретты скользнула улыбка. И тотчас Летурно заговорил увереннее:
   - Я хотел доставить вам удовольствие и - возможно, это эгоистично с моей стороны, - но я хотел доказать самому себе, что я не такой, как люди моего класса. Вот именно... Мне всегда хотелось доказать себе самому, что я на стороне рабочих.
   Пьеретта снова улыбнулась.
   - И не только это, - торопливо добавил он. - Мне хотелось заслужить ваше уважение... Вы понимаете, что я хочу сказать?
   - Понимаю, - ответила Пьеретта.
   - Присядьте ещё на минутку, - попросил он.
   - Не могу, - ответила она. - Если я задержусь в вашем кабинете, пойдут сплетни.
   - Ну что для вас мнение какого-то Нобле?
   - Нет, мне нужно, чтоб он уважал меня. Только тогда я могу сражаться с ним на равных.
   - Хотите, я распахну дверь?
   - Если я задержусь у вас, то и в цехе пойдут разговоры. Наши работницы имеют право никому не доверять... Их столько раз предавали. До свиданья, господин Летурно...
   - Вы, значит, отказываетесь помочь мне, - проговорил он, - и дать мне возможность помочь вашим товарищам?
   Пьеретта лукаво улыбнулась.
   - Что ж, - сказала она, - в таком случае завтра мы кое-что у вас попросим. К вам придут от имени нашей партии.
   - Что-нибудь важное? - спросил он.
   - По нашему мнению, очень важное.
   - Можете рассчитывать на меня, - сказал он.
   - Увидим, - ответила Пьеретта.
   Она протянула ему руку и, простившись, пошла к двери.
   - Мадам Амабль! - окликнул он её.
   - Ну что еще? - строго отозвалась она.
   - Позвольте подарить вам на память одну вещь... Это так, пустячок...
   - Смотря какой пустячок, - сказала она.
   Он порылся в ящике стола и достал оттуда тоненькую книжечку форматом чуть поменьше брошюр с "Лекциями по истории коммунистической партии". Раскрыв книжечку, он разрезал страницы, что-то написал на титульном листе и протянул её Пьеретте.
   Она прочитала на обложке: "Филипп Летурно. Гранит. Мел. Песок. Стихи. Издатель Пьер Сегер", а на титульном листе было написано крупным детским почерком: "Мадам Пьеретте Амабль, чье уважение мне очень хотелось бы завоевать".
   - Прочтите когда-нибудь на досуге, - сказал Филипп. - Стихи немножко необычные, как вот эта картина. Но все-таки возьмите, в знак дружбы.
   - Спасибо, - сказала Пьеретта.
   И на этот раз в её улыбке не было ни насмешки, ни лукавства. Филипп в ответ тоже улыбнулся.
   - Значит, завтра мне будет испытание? - сказал он, пожимая ей руку.
   Пьеретта бегом сбежала по лестнице. Разговор и так уж занял сорок с лишним минут. Вернувшись в цех, она положила книжечку около станка; пока она налаживала станок, Маргарита подошла посмотреть и прочла надпись Филиппа.
   - Ерунда! - сказала Пьеретта.
   - А чего ж ты покраснела? - съехидничала Маргарита.
   - Дура! - вскипела вдруг Пьеретта. - Я знаю, что у тебя дурацкие мысли, оттого и покраснела.
   4
   За воротами фабрики Маргарита взяла Пьеретту под руку.
   - Сердишься на меня? - спросила она.
   - И не думаю. За что мне сердиться? - ответила Пьеретта.
   Они подошли к дому родителей Маргариты. Пьеретта терпеливо слушала пространный рассказ своей влюбчивой подруги о её новом романе. Ее поклонник работал в Дорожном управлении и ждал, что его вот-вот переведут в окрестности Лиона. "Ах, если б он увез меня с собой!" - мечтала вслух Маргарита, жаждавшая удрать из Клюзо.
   Домой Пьеретта вернулась только к семи часам вечера. На кухне у неё сидели Фредерик Миньо, Красавчик и Кювро.
   - Здравствуйте, мадам Амабль, - сказал, поднявшись со стула, Красавчик.
   - Меня все зовут Пьереттой, - поправила она.
   - Здравствуйте, Пьеретта, - повторил он.
   Эта сцена повторялась при каждой встрече. Красавчик не хотел называть её просто по имени, как все остальные в Клюзо, и осмеливался на такую вольность, лишь повинуясь её приказу.
   Он предложил ей сигарету с золотым ободком: он курил только "Султаншу", за что товарищи над ним подсмеивались.
   Миньо читал последний номер "Франс нувель" и делал заметки в блокноте.
   - Что с тобой нынче? Опять дома не клеится? - спросила Пьеретта.
   - Да, - буркнул он, не поднимая головы.
   - Ох и задам же я им! - воскликнул вдруг Кювро. Он готовился к выступлению в муниципальном совете и писал конспект своей речи на листке бумаги, вырванном из школьной тетрадки. - Ох и задам! - И он прочел вслух одну фразу.
   - Невозможно работать! - возмутился Миньо.
   Апрель 195... года выдался в долине Клюзо холодный, и Кювро, не дожидаясь хозяйки, сам затопил в кухне плиту. Пьеретта оставляла ключ от входной двери в ящике для писем, висевшем в нижнем этаже, или просто в дверях. Товарищи могли прийти к ней в любой час, если им нужно было прочесть какую-нибудь брошюру, порыться в комплектах журналов и газет, навести справку в папках с профсоюзными делами, а иной раз просто спасаясь от домашних неприятностей.
   - Раз ты затопил печку, надо было отворить двери в комнаты, - сказала Пьеретта. - Наверно, у меня в спальне холодище, как в погребе.
   И она распахнула двери во всех трех комнатах, расположенных анфиладой. Спальня помещалась в глубине; из окна, обращенного на север, открывался вид на каменистый холм, возвышавшийся над долиной.
   Рабочий поселок был построен в начале века, когда на фабрике Жоржа Летурно работало до пяти тысяч человек. При современной технике она давала больше продукции, чем прежде, хотя заняты на ней были только тысяча двести человек, и поэтому в рабочем поселке существовало правило: по одной комнате на каждого жильца. (Пьеретта получила квартиру в то время, когда она поселилась здесь с мужем и ребенком.) Однако на каждом этаже имелась только одна уборная для всех десяти квартир с номерками на входных дверях, которые тянулись в ряд вдоль открытой галереи, и во всем поселке не было ни одной ванны. Душевая, устроенная в середине прямоугольника, образованного жилыми корпусами, действовала только летом. Когда Пьеретта выставила требование, чтобы душевую топили и зимой, Нобле ответил ей так:
   - Слишком дорого обойдется. Да и зачем топить? Вы же прекрасно знаете, что зимой никто не пойдет мыться в душевую. И правильно сделает! Скажите, пожалуйста, какую моду завели - в любую погоду водой себя поливать. Так недолго ревматизм схватить или чахотку.
   Нобле говорил совершенно искренне. Кстати сказать, ни ванн, ни душа не было и в тех домиках, где жил административно-технический персонал фабрики. Не было их и в квартире Нобле, и его дочь, двадцатитрехлетняя девица, закончившая заочный курс литературного факультета, раз в год закатывала отцу сцену, требуя, чтобы он оборудовал в кредит ванную комнату. Но делала она это только для standing [положение, вес (англ.)], ведь она читала журнал "Селексьон". Если бы отец уступил её требованиям, она все равно не стала бы мыться в ванне зимой - такова сила воспитания. Во всем городе было одно-единственное исключение - технический директор инженер Таллагран, мужчина тридцати пяти лет, окончивший Училище гражданских инженеров и женатый на дочери директора горнорудной компании, разбогатевшего при национализации копей. Таллагран устроил за свой счет ванную комнату, и его жена купалась каждое утро, о чем говорил весь город. Такого рода штрихи свидетельствовали о глубоком различии между двумя поколениями административно-технического персонала АПТО. Различие это сказывалось и в их методах работы на фабрике.
   В обстановке спальни Пьеретты чувствовались вкусы зажиточных крестьян: её дядя, мой сосед в Гранж-о-Ване, дал племяннице в приданое кровать вишневого дерева в форме "ладьи", пуховое стеганое одеяло красного цвета, массивный шкаф орехового дерева. Матрас был набит чистой шерстью и стоил больше месячного заработка Пьеретты.
   В другой комнате, расположенной между спальней и кухней, стоял нарядный, блестевший лаком буфет со стеклянными дверцами - безумная прихоть мужа Пьеретты, его "подарок" к первой годовщине свадьбы; он купил буфет в рассрочку, а в конечном счете выплачивать за него пришлось Пьеретте. Долгое время ей было противно смотреть на этот буфет, как и на все, что напоминало ей о негодяе муже, которого она выгнала. Теперь она держала в злополучном буфете папки с делами профсоюза.
   Пьеретта поставила на плиту суп. Спросила у Миньо, ужинал ли он.
   - Нет, - ответил Миньо, - но это неважно.
   - Что, опять с женой рассорился?
   - Я сам был виноват. Упрекнул её за то, что она на вечере восхищалась хозяйским сынком Летурно. Ну, она, конечно, разозлилась. "В кои-то веки встретился на ваших вечерах приличный человек, и ты уж недоволен. Тебе хочется, чтобы я водилась с черномазыми..." Опять её схватила судорога. Я хлопнул дверью и ушел.
   - Разве можно так грубо обращаться с женой? - возмутился Кювро.
   - А разве с ней можно поладить? Она только об одном мечтает; познакомиться с мадам Таллагран, бывать у неё в доме. Нас всех она ненавидит, мы ей помеха.
   Раймонда Миньо плохо разбиралась в укладе местного общества. Жена главного инженера ни за что бы не пригласила её к себе. Из страха прослыть провинциалкой мадам Таллагран ни у кого в Клюзо не бывала и к себе никого не приглашала. Она гордилась тем, что все её друзья живут в Париже, и дважды в год ездила туда на две недели. Ей и в голову не приходило, что это высокомерие было самой настоящей провинциальной чертой. По той же причине ни у кого не бывала и дочь господина Нобле.
   - Не надо было на ней жениться, - продолжал Кювро. - Или уж разведись, что ли. Но нельзя же день и ночь корить женщину: "Ты мещанка, ты мещанка".
   Красавчик улыбался. Он придерживался своих собственных, итальянских понятий относительно правил поведения мужа, желающего быть хозяином в доме. Его насмешливый взгляд приводил Миньо в смущение. Поеживаясь, он подошел к плите и встал спиной к огню, как будто хотел погреться. На глаза ему попалась книжечка стихов Филиппа Летурно - войдя в комнату, Пьеретта положила её на стол. Миньо раскрыл её и прочел надпись.
   - Ну вот, - сказал он, - и ты тоже готова пасть в объятия красавца Летурно.
   Пьеретта спустила ему эту дерзость. Все снисходительно относились к выпадам Миньо. Как человеку не быть желчным и раздражительным, если его замучила сварливая жена? Пьеретта пересказала со всеми подробностями свой разговор с Филиппом Летурно.
   - Ты будь с ним поосторожнее, - сказал Миньо. - Он провокатор.
   - Ты действительно так думаешь? - спросила она.
   - Ну конечно. Он старается влезть к тебе в доверие, хочет, чтобы ты все ему выбалтывала. Наверняка шпик, подосланный к нам правлением.
   - Нам скрывать нечего, - сказала Пьеретта.
   - Чего там, он просто-напросто гага, - вставил Красавчик.
   Все засмеялись. Что это значит? Почему гага?
   Красавчик объяснил: "гага" в Италии называют молодых щеголей, которые носят длинные волосы и коротенькие брючки дудочкой.
   - В наших краях говорят хлыщи, - пояснила Пьеретта.
   - А ещё их называют у нас фертиками, - заметил Кювро. - В давние времена таких шалопаев именовали щеголями и невероятными.
   - А по-моему, он просто несчастный малый, - сказала Пьеретта.
   - Если у него действительно добрые намерения, - добавил Кювро, - пусть займется работой среди сторонников мира. Он ведь может общаться с докторами, нотариусами, директорами школ - для нас они пока что были недоступны.
   - Я вот что подумала, - сказала Пьеретта. - Надо ему предложить подписаться под протестом против ареста ***. Это будет для него первым испытанием. А фамилия внука "великого Летурно" произведет известное впечатление.
   - Отличная мысль, - сказал Миньо.
   - Хорошо. А кому мы поручим поговорить с ним? - спросила Пьеретта.
   Определять задание, назначать ответственного и требовать отчет о выполнении стало у Пьеретты второй натурой.
   - Тебе поручим, - сказал Миньо.
   - Нет, тебе, - возразила Пьеретта.
   - А почему же не тебе? - настаивал Миньо. - Вы так подружились.
   - Если я пойду к нему ещё раз, то не только тебе, но и другим придут в голову разные глупости, вроде тех, какую ты сейчас сморозил.
   - Она правильно говорит, - сказал Кювро. - К тому же ты у нас человек ученый, всякие экзамены прошел. Ты лучше столкуешься с поэтом.
   Пьеретта достала из ящика кухонного стола школьную тетрадь и карандаш. Помусолив карандаш, она записала в тетрадку:
   "Задание: Получить подпись Ф.Летурно под протестом против ареста ***.
   Ответственный: Миньо".
   - Ты когда пойдешь к нему? - спросила она.
   - Завтра, - ответил Миньо.
   Она снова помусолила карандаш и записала:
   "Отчет: 28 апреля".
   Потом налила супу себе и Миньо - два других её гостя уже поужинали дома. После супа она приготовила омлет и открыла коробку рыбных консервов. Такое угощенье стоило много дороже, чем обычный обед рабочих в Клюзо. Пьеретта позволяла себе покупать яйца и консервы, потому что терпеть не могла заниматься стряпней, и в конце недели, перед получкой, ей приходилось питаться только кофе с молоком и хлебом - впрочем, её настроение от этого ничуть не портилось.
   Пьеретта Амабль получала, считая и пособие на сына, двадцать пять тысяч франков в месяц, но ребенок её жил у деда и ничего ей не стоил. Она чувствовала себя менее стесненной в средствах, чем Миньо, - тот получал пятьдесят тысяч франков в месяц, но его жена тратила деньги на сравнительно дорогие вещи, внушавшие ей обманчивую иллюзию её принадлежности к привилегированному классу: то она покупала холодильник, то цигейковое манто.
   Словом, Пьеретте жилось относительно легче, чем Миньо, хотя она была куда беднее; она никогда не ездила в вагоне второго класса, никогда не видала моря, никогда не бывала в Париже, не носила шелкового белья. Четыре раза в год она ездила в Лион на собрания профсоюзных делегатов от рабочих различных предприятий АПТО и, проходя по улицам города, с любопытством рассматривала в витринах роскошных парфюмерных магазинов флакончики и баночки со всевозможными косметическими средствами, об употреблении которых она знала только со слов Маргариты; но покупала она себе самую обыкновенную губную помаду и самый обыкновенный крем в магазине стандартных цен или у парикмахера в Клюзо. Раза два она была в театре "Селестэн" на галерке. Она никогда не имела возможности "не считать деньги" - ужасное выражение! Словом, она хорошо знала бедность, ту трагическую границу, которая отделяет друг от друга социальные классы и резко разграничивает слои внутри классов. Между тем Миньо, имевший в дополнение к основному окладу наградные, прибавку за выслугу, и получивший небольшое наследство, мог иной раз позволить себе не очень "считать деньги" - то съездить на Юг, то купить хороший костюм.
   Ежемесячный бюджет педагогов Жакларов, считая пособие для семейных (у них было трое детей), состоял из ста двадцати тысяч франков с лишним. Жаклары тоже были коммунистами, но по материальному своему положению они так же отличались от Пьеретты, как инженер Таллагран отличался от Нобле. Жаклары безотказно предоставляли в распоряжение партийной организации свой автомобиль, если в нем была нужда, а Пьеретта не смела и помыслить о покупке автомобиля, пока "не изменится лик земли"; но это не могло повлиять на нее, как не влияет движение в небе звезды четырнадцатой величины на устойчивость железобетонного моста. Но всякий раз, как она просила у Жакларов автомобиль для кого-либо из товарищей, она изо всех сил старалась поблагодарить Жакларов как можно "естественнее" и очень боялась "дать им почувствовать", что они люди другого круга, чем она, - характерное проявление такта рабочего человека.
   Нельзя сказать, чтобы Пьеретта очень страдала от своей бедности. Именно в эту полосу жизни для неё перестали существовать вопросы личного благополучия и важнее всего сделалась общественная деятельность - она уже становилась профессиональной революционеркой, хотя очень удивилась бы, если бы ей это сказали; само выражение она узнала лишь из русских романов и себя считала бесконечно ниже испытанных борцов за рабочее дело.
   После ужина, занявшего немного времени, Пьеретта стала заниматься с Красавчиком. Ученик ещё не сделал больших успехов: уроки шли нерегулярно из-за многочисленных обязанностей учительницы. Пьеретта села в плетеное кресло, он устроился напротив на деревянном стуле и, положив листок на колени, а под него картонный календарь-численник, приготовился писать. Пьеретта устроила ему диктовку на правила употребления дифтонгов - вопрос очень трудный для итальянцев, так как в итальянском языке нет таких дифтонгов.
   "Кот Тити играл с котенком. Котенок прыгал, катался по полу..." диктовала Пьеретта.
   - Как пишется "по полу" - вместе или отдельно? - спрашивал ученик.
   - Отдельно, конечно. Мы же только что проходили.
   - Верно, мадам Амабль. Зря вы на меня время тратите.
   - "Кот бранил шалунишку-котишку, - продолжала Пьеретта. - Из норки выскочила мышка. Ни кот, ни котенок её не заметили..."
   - При таких диктовках вы оба скоро превратитесь в полных идиотов, проворчал Миньо.
   В одиннадцать часов Пьеретта отправилась спать. Она заперла дверь своей комнаты. Гости посидели ещё немного, побеседовали и пошли домой. Ключ от входной двери они оставили в ящике для писем. Клюзо был пересадочной станцией двух железнодорожных линий; не раз случалось, что кто-нибудь из работников федерации партии или департаментского Объединения профсоюзов ночью прибывал в Клюзо, и, выйдя утром из спальни, Пьеретта обнаруживала, что в смежной комнате мирно спит на диване приезжий товарищ. Ни в рабочем поселке, ни на фабрике никто не сплетничал по этому поводу. Но во многих рабочих семьях целый вечер обсуждалось то обстоятельство, что Пьеретта Амабль провела в кабинете Филиппа Летурно целых сорок минут. Ведь опыт научил людей, живущих в рабочих поселках, что надо быть бдительными и остерегаться худшей формы эксплуатации - совращения жен и дочерей трудящихся.