Вайнер Аркадий Александрович. Умножающий печаль

   Поднял с пола свой муаровый пиджак и разложил по карманам со стола все нужное, пересчитал пачку денег.
   — Деньги, надеюсь, не твои. Казенные? — Валера молча кивнул.
   — Ну, слава Богу! «Бетимпекс» — организация зажиточная, спишут на представительские расходы. Тебе моя расписка не понадобится, они тебе на слово поверят. Вставай! — скомандовал я и показал на здоровенную сумку-баул в углу номера. — Ну-ка, собери все добро со стола…
   Валера, испуганный и злой, с угрюмым сопением собирал и аккуратно укладывал в сумку деликатесы и выпивку. А я пока внимательно рассматривал сотовый телефон, который оставил мне Николай Иваныч. Включил, послушал долгий протяжный гудок, засветился зеленоватый экран на электронном табло, но звонить отсюда я не стал, выключил телефон и опустил в карман.
   В этот момент охранник, взбесившийся шестипудовый зельц, бросился на меня.
   Вот, Господи, напасть какая!
   Здоровенный мясной дурак, обученный приемам рукопашного боя с мирными безоружными фраерами, попросту не представляет скорость реакции олимпийского чемпиона. А может быть, глядя на меня, он не мог поверить, что этот замурзанный, худой, обросший щетиной лагерный чмырь и есть тот самый знаменитый чемпион? Или страх перед улыбчивым Николай Иванычем в нем сильнее угрозы пистолета в руках беглого оборванца?
   Охранник не преодолел половины разделявшей нас дистанции, пока я дважды нажал спусковой крючок — выстрелы ударили коротко, негромко. Валера падал долго, мягко. Будто ватную куклу подхватил я его на руки и тихо опустил на пол.
   Вот дурачье! Свинопасы серые! Ничего не умеют…
   Пистолет положил в карман, салфеткой обмотал ладонь, плеснул на нее водки, быстро протер подлокотники своего кресла, стол, ручки на двери в ванную. Стакан и рюмку, из которых пил, бросил в сумку, огляделся, подхватил баул, выключил свет и вышел в коридор. Притворил дверь, повесил на ручку гостиничную табличку «Прошу не беспокоить». И ушел.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: РУКОПОЛОЖЕНИЕ

   — Все равно не понимаю! — помотал головой Ордынцев.
   — А чего тут понимать? — усмехнулся я. — Ты там, у себя, наверное, читаешь «Париматч», а надо читать Гете…
   — Бу-сделано, — отрапортовал Серега и отдал мне честь. На правом запястье мотнулся его браслет-амулет — шесть пулек в кованой золотой цепочке. — Сегодня перед сном сразу же подчитаю маленько Гете. Только скажи, с какого места, чтоб врубиться поскорее. Спиши слова, как говорится…
   — «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», — со значением сказал я.
   — Ага! Понял! — кивнул Сергей и участливо спросил:
   — Не наоборот?
   — Как случается… Иногда получается наоборот, — пожал я плечами.
   Серега посмотрел сквозь бокал на пляшущий в камине огонь и совершенно твердо разочаровал меня:
   — Не стану я, пожалуй, читать на ночь твоего заплесневелого дедушку Гете…
   — Что так?
   — Он ведь, помимо баловства стишатами, был, кажется, премьер-министром в какой-то там Вюртембургской Швамбрании. А из поэзии заведующих мне больше по душе творчество нашего бывшего премьера Виктора Степаныча. Есть у него душераздирающее место, когда Мефистофель предлагает ему душу в обмен на «Газпром», а Черномырдин говорит: «Я — часть той силы, что вечно хочет блага и вечно совершает как всегда!…»
   Я захохотал:
   — Дурак ты, Сережка! Правильно про вас, ментов, говорят: ничего святого, кроме зарплаты.
   Серега истово перекрестил пупок:
   — Только от испуга, господин президент! Мне с непривычки показалось, что жизнь страшноватая.
   — Ну, это ты не прав! Жизнь замечательная! В России сейчас самый шумный карнавал за всю историю. Удивительная, похожая на сон шикарная оргия! Людям при коммуняках было невыносимо скучно. Жизнь была серая, как солдатское исподнее…
   — А сейчас?
   — А сейчас — невероятно интересно! Люди громадные деньги крутят, все суетятся и торгуют, ловчат и развлекаются! Тучи «мерседесов», ночные клубы, бардаки, наркота и пьянь, стрельба и взрывы — бандиты кого-то все время мочат, — невозмутимо пояснил я. — Всегда война — не слишком опасная, не очень кровавая, но жутко прибыльная…
   — Любопытно, — покачал головой Сергей и серьезно спросил:
   — Шахтеры, учителя, врачи, которым не платят зарплату, тоже веселятся на этом карнавале?
   — Вряд ли. Но они присутствуют на этом празднике. И видимо, одобряют…
   — С чего бы это?
   — Если бы не нравилось — они бы прекратили эту гулянку. Они все — избиратели в свободной стране. Но все избегают резких движений — всем есть что терять. И вообще, не радей ты, Христа ради, за народ — это выглядит смешно…
   Сережка хмыкнул, потряс льдинки в бокале, и пульки в его браслете глухо стукнулись. Так же серьезно он спросил:
   — Санек, а что в этом смешного?
   — В любой придури есть нечто смешное, — сказал я. — Ты свое сострадание народу отправляешь шифровками из Парижа — это придурь…
   — Из Лиона, — поправил Серега. — Моя контора в Лионе. Улица Шарля де Голля, дом 200.
   — Тем более, — заверил я его. — Вот давай выйдем с тобой на улицу и побредем, как калики перехожие, и весь встречно-поперечный народ российский будем спрашивать: ой вы, гой еси, добры молодцы, сограждане наши дорогие, компатриоты любимые! Не хотите ли вы с завтрева стать лицами швейцарской национальности? Али любезнее вам быть датчанами? Судьба вам будет сладкая — сытая, спокойная, тихая. Как думаешь, согласятся?
   — Не знаю…
   — А я знаю. Пошлют они нас с тобой — дальше не бывает. Потому что знают: богоносничать там — ни Боже мой! Воровать — ужасно невозможно. Пьянствовать — только попробуй! За Ампиловым по улице бегать — только на карнавале. Вот и ответь по совести: так жить можно?
   Серега заметил:
   — Вообще-то говоря, я и живу в этих обстоятельствах. И жизнь эта бывает часто мучительна…
   В кабинете было очень тихо. Только дрова потрескивали в камине. Сполохи пламени перебегали по дубовым панелям стен, жарко мерцали отблески на ковре винно-красного цвета, вспыхивали на золоте старых картинных рам. Я люблю эти полотна. Старая русская школа — Боровиковский. Венецианов, Тропинин. Я держу их не из-за цены. Пусть они будут у меня.
   Мы молчали долго, а потом Серега, механически покручивая на руке свой заговоренный браслет, тихо спросил:
   — Слушай, Хитрый Пес, а где брат твой — Бойко? Вот он и наступил, этот тягостный и отвратительный момент — время разговоров, откровений, воспоминаний — все, что я так ненавижу и к чему приговорен неотвратимо, ибо имя мне — безвинно проклятый Мидас.
   И сказал я как только мог просто и ровно:
   — Не брат я больше сторожу моему… Не знаю. Пока не знаю…
   — А узнаешь? — напористо спросил Серега.
   — Конечно. Я это должен знать…
   — Почему? Вы же больше не братья?… — И спрашивал он меня не как друг, а как мент.
   — Потому что он хочет убить меня, — уверенно сказал я. Долгая пауза повисла в сумеречно освещенном кабинете. Такие паузы умеют строить только Станиславский и наш президент Борис Николаевич — эмоциональная дыра, когда конец прошлой фразы забыт, а новая еще не придумалась.
   — Ты боишься? — спросил Сергей.
   — Нет, — покачал я головой.
   Как это можно объяснить? Я ведь действительно не испытываю страха. Какое-то совсем другое, противное чувство, ощущение опасности, животной тревоги…
   — Вообще-то меня несколько раз пытались убить. Да руки коротки, — сказал я.
   — А почему ты думаешь, что Кот хочет убить тебя? — Серега пристально всматривался в меня, словно психиатр, принимающий решение: симулянт или полный чайник?
   — Я знаю.
   — Но вы же были как братья?! Мы же друзья были! — почти крикнул Ордынцев, и я услыхал тоску и боль.
   Я неопределенно хмыкнул:
   — Выражаясь научно, бизнес и дружба — явления разнохарактерные. Как соленое и квадратное… К сожалению, у богатых не бывает друзей.
   — Из-за этого ты меня вызвал в Москву? — Серега помолчал, подумал и ответил себе на собственный вопрос: — Да.
   Он сделал большой глоток коньяка, откусил кусочек меренги, простодушно спросил:
   — Посоветоваться со мной не хотел?
   — Нет.
   — Ну там, знаешь, как бывает — спросить моего согласия?
   — Нет, Серега, времени нет советоваться. Я не сомневался, что ты согласишься.
   А он смотрел на меня с искренним удивлением:
   — Но почему? Почему ты так уверен?… Ведь дело это…
   Я перебил его:
   — Потому что так будет правильно! Серега, ты уж поверь мне! Я — системный математик, а по профессии — бизнесмен. Я оцениваю ситуацию проверенными формулами, где вместо непредсказуемых человеческих чувств подставлены цифры реальных фактов…
   — И в какую формулу ты подставил мое неполученное согласие? — спросил он без подначки, без вызова. С каким-то грустным любопытством.
   Я катал по столу стакан, раздумывая, как объяснить внятно невероятную сложность происходящего, и, понимая невозможность растолковать что-либо даже близкому и любящему человеку, медленно и жестко сказал:
   — Это очень длинная формула. Если ее записать на бумаге, получится занимательный роман…
   — А если коротко?
   — Коротко не получится, — вздохнул я. — Но решение любой проблемы — это поиск разумного равновесия включенных в нее интересов. Серьезный бизнесмен способен разрушить глупый парадокс, будто овцы не бывают целы, если волки сыты…
   — А еще проще? — досадливо переспросил Серега. — Излагай на моем, на ментовском уровне.
   — Не придуривайся! — поморщился я. — Будет ужасно, если моя ретивая служба безопасности пристрелит Кота…
   — Это будет ужасно, — согласился Ордынцев, глотнул коньяка и сочувственно вздохнул. — Я думаю, что твоя служба безопасности не пристрелит Кота. Промахнутся…
   — Мне кажется, ты их недооцениваешь.
   — Возможно, — развел руками Серега. — Я ведь их не знаю. Но насколько я знаю Кота, он не даст им прицелиться.
   — Хочешь сказать, что скорее Кот пристрелит меня? — спросил я его с интересом.
   — Я это допускаю, — мотнул башкой Сергей.
   — Это будет еще хуже, — сказал я, а Серега откровенно заухмылялся. — Что ты смеешься, дурачок! Я кормлю около миллиона человек. Умру, и вмиг разрушится все, что я построил. Нельзя мне умирать, нельзя…
   — Это я понимаю! — засмеялся снова Сергей. — Совершенно нельзя и абсолютно неохота! Но я-то тебе зачем сдался?
   — Встать между Котом и мной.
   — Заманчивое предложение, ничего не скажешь! И как ты это себе представляешь?
   — Я возьму на жесткую сворку свою службу безопасности, а ты найдешь Кота и прикроешь меня, — твердо сказал я.
   — А что обо всем этом скажет мое начальство? — поинтересовался Серега.
   — В подробности мы их посвящать не станем, а в принципе они охотно поддержат твои усилия. Я говорил с твоим министром.
   Ордынцев растерянно смотрел на меня.
   — Знаешь, Сань, я, наверное, маленько зажился за рубежами. Что-то я не врубаюсь во многие вещи…
   — А что тут врубаться? Одним звонком я могу поднять сто лучших сыскарей страны. Завтра могу вызвать охрану из агентства Пинкертона. Но мне нужен ты…
   — Лучше всех, что ли? Тоже мне — комиссара Мегрэ сыскал!
   — Не знаю, может быть, ты и не лучший. Но ты — единственный, кому я доверяю. И единственный, кому поверит Кот Бойко…

КОТ БОЙКО: ПРИЯТНАЯ НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ НОЧНЫХ РАЗГОВОРОВ

   До тошноты мне хотелось добраться до места и бросить якорь, а все равно не поддавался себе и монотонно командовал водиле:
   — …теперь направо, ага, возьми налево, еще квартал вперед, вот этот дом объедем и чуток направо…
   Водила оборачивался ко мне и озабоченно спрашивал:
   — Так мы же здесь уже были никак?
   — Нет, тут мы не были… Обман зрения — тут ведь все дома и кварталы одинаковые.
   И поношенная, серая, как крыса, «шестерка» продолжала петлять в лабиринте жилых коробок спального района Теплый Стан. Ночь, неуверенные огни желтых фонарей, пусто и тихо на улицах, сонно шелестит тополиная листва в скверах, редкие освещенные окна в домах — в спальном районе спят.
   Решив, что теперь водила и на Страшном суде не сможет показать, где я вылез, скомандовал остановку:
   — Эй, земеля, тормози лаптем! Приехали… Тут, на уголке, прижмись.
   Протянул деньги, водила быстро пересчитал, восторженно заблекотал:
   — Ну-у, побаловали, господин хороший! Спасибо!
   — На здоровье! — Я выбрался из тесной машинки со своим здоровенным баулом.
   — Рад помочь развитию малого бизнеса столицы.
   — Да какой там бизнес! — усмехнулся водитель. — Я, вообще-то говоря, инженер. Смех сказать — сплошная вялотекущая бедность… Вот эта лошадка только и кормит!
   — Не грусти, мы еще увидим небо в алмазах. Якутских… — пообещал я ему уверенно и попер свою неподъемную сумку к дому.
   Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:
   — Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…
   — Да вон он, тут он, родимый… — показал я рукой и открыл дверь подъезда.
   «Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер-извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.
   А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался — было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону — к домам напротив.
   В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь — он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем-то связать, мне что-то навязать и как-то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717-77-77.
   Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон — приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:
   — Слушаю…
   — Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…
   — Что-нибудь случилось? — В его голосе полыхнула тревога.
   — Как тебе сказать… Парню твоему, Валерке, плохо стало…
   — В каком смысле?
   — В прямом. Мне кажется, он умер…
   — Что-о? — Электрончики в трубке возбухли в алый, кипящий гневом и испугом шар.
   — Что слышал. Сначала был очень здоровый, а потом стал совсем мертвый…
   Николай Иваныч помолчал несколько минут, в телефоне, как в трубочке стетоскопа, было слышно его тяжелое сдавленное дыхание, потом грозно спросил:
   — Ты понимаешь, что ты натворил? — И говорил он так сердито и так страшно, что я испугался, как бы телефончик от такой страсти не разлетелся мелкими дребезгами.
   — Нет. Не понимаю.
   — Вот и мне кажется, что ты этого не соображаешь. Ты где? Надо срочно встретиться!
   — Прекрасная мысль! Я уже соскучился по тебе, — засмеялся я вполне доброжелательно. — Мне вообще нравится, что ты такой умный. Жаль, меня за полного козла держишь — Да ты послушай меня!… — крикнул он.
   — Остановись! — сказал я быстро, как плюнул. — И не продавай мне больше ситро за шампанское. Ты меня с кем-то спутал. Слушай внимательно: ты пошли чистильщиков в гостиницу, пусть номер приберут, намарафетят все это поганище. «Бетимпексу» и тебе лично такая вонь без надобности. А меня ты не отлавливай — произойдет большая бяка…
   — Ты черный, страшный человек, — жалобно-зло сказал Николай Иваныч. — Плохо кончишь…
   — Не преувеличивай! — усмехнулся я. — Мы все кончим более-менее одинаково… А засим, как говорят на автоответчике, абонент временно недоступен…
   Он что-то там разорялся еще, телефончик прыгал в моей руке. Он был живой. Он брызгал в меня электронными слюнями. Маленький, а злой какой! С размаху бросил я его на асфальт, для верности топнул по трубочке каблуком, поднял расплющенный корпус и швырнул в мусорный контейнер.
   И с легким сердцем пошел я в непроницаемый сумрак бесконечных, соединяющихся друг с другом дворов.
 
   МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
   СРОЧНОЕ СПЕЦСООБЩЕНИЕ
   От оперативного дежурного ГУВД г. Москвы Около двадцати одного часа на Московской кольцевой автомобильной дороге в районе сорок шестого километра совершено нападение на милицейский конвой, этапирующий из аэропорта «Шереметьево-2» экстрадированного из Франции преступника, гражданина России Василия Смаглия По имеющейся неподтвержденной информации с места происшествия, начальник конвоя подполковник Фомин и три сопровождавших Смаглия офицера погибли.
   Арестованный Василий Смаглий скончался в машине «скорой помощи». По показаниям очевидца на месте происшествия, нападение было осуществлено тремя машинами: «опелем-астра», полу фургоном «Газель» и неустановленной марки большим тяжелогрузным грузовиком. Государственные номерные знаки автомобилей не установлены. Экипаж автомобиля сопровождения ГИБДД — старшие лейтенанты Жуков и Орешкин — тяжелоранены и доставлены вертолетом санитарной авиации в госпиталь Министерства внутренних дел.
   Вся поступающая информация будет незамедлительно передаваться в министерство.
   Ответственный оперативный дежурный по г. Москве полковник Н. Сорокин
   Москва, 21 час 27 минут 15 июля 1998г.

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: КОРПОРАТИВНЫЙ КОНТЕКСТ

   Когда мы шли по коридору офиса, один охранник топал перед нами, а двое — в нескольких метрах за спиной. Я спросил Сашку:
   — Скажи на милость, тут-то они зачем? На этот этаж посторонних не пускают.
   — Понятия не имею, — пожал плечами Серебровский. — Я не могу перепроверять действия всех моих служб, я обязан доверяться профессионалам. У режимщиков наверняка есть какие-то соображения…
   Сашка без стука открыл какую-то дверь — просторный, в строгой офисной красоте кабинет. Непрерывно дышит, тихонько пощелкивает компьютер, стрекочет-выщелкивает распечатанные странички принтер, радиоприемник на милицейской волне хриплой скороговоркой, отрывистыми позывными создает постоянный негромкий бурчащий шум.
   И во весь этот деловой интерьер был очень точно вписан крепкий, военно-выправленный мужик в партикулярном темно-сером костюме с очень знакомым лицом. Ба-а! Не может быть!…
   — Привет, Кузьмич! Привел к тебе своего старого дружка. — Серебровский сделал шаг влево, пропустил меня вперед, и я в некоторой растерянности остановился посреди кабинета, неуверенно прикидывая — поручкаться, откозырять, заключить в объятия?
   — Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, — сказал я вяло.
   Цивильный генерал подошел, обнял за плечи, с ласковой усмешкой сказал нараспев:
   — Запаса, Сережа, генерал-лейтенант запаса. Пенсионерить скучно и неуютно Вот я здесь у Александра Игнатьевича и пребываю на покое…
   Этот ласково-мягкий тон напряг меня — генерал Сафонов похож на закончившего с отличием церковное училище матерого бульдога.
   — Ну-ну, не прибедняйся, Алексей Кузьмич! — со смешком заметил Серебровский. — На покой только архиереи безгрешные уходят. А ты у нас, как бронепоезд, — на запасном пути…
   — Как я погляжу, — сказал я ему, — у вас тут черт не разберет, где пути магистральные, а где — запасные…
   — Фу, Серега, не говори, как иностранец, — «у вас», «у нас»! — все так же мягко, но очень уверенно поправил меня Алексей Кузьмич. — У нас! Только «у нас»! Здесь все радости и горести — все наши…
   — И не вздумай спорить, Верный Конь! — хлопнул меня по плечу Сашка. — Кузьмич — вице-президент и шеф службы безопасности. Он, как бывший замминистра, знает столько, что и мне не все сообщает… А, Кузьмич, правильно говорю?
   Серебровский пронзительно вперился в генерала, смотрел без улыбки, и нельзя понять было, шутит он шутки или всерьез предупреждает его.
   — Обижаешь, Александр Игнатьич! — притворно возмутился генерал. — Мусором, пустяками стараюсь тебе голову не засорять, зря нервы не трепать.
   — Ага, я так и понимаю это, — процедил Серебровский. — Я схожу в дилинговый зал, а вы тут пока пошепчитесь…
   — Сердится, — мотнул головой Кузьмич в сторону закрывшейся двери и тяжело вздохнул. — Конечно, прав он, крупный кикс мы сделали…
   — В чем? — поинтересовался я.
   — Проблема у нас, — озабоченно забурчал Кузьмич. — Недоглядели мы Кота Бойко.
   — То есть?
   — Ему еще два года сидеть было. Год, десять месяцев, двенадцать дней. Там он у нас был под приглядом, — вздохнул Сафонов. — Не отследили мы ситуацию…
   — Не пришибли, что ли? — поинтересовался я.
   — Нет, так вопрос вообще не ставился. Но Гвоздев, хозяин «Бетимпекса», сумел ему провернуть помилование. Ну, мол, с учетом личности осужденного, выдающихся прошлых заслуг и примерного поведения. Через комиссию по помиловке и Администрацию Президента продвинули мгновенно и бесшумно…
   — А что, у Кота действительно было примерное поведение?
   — Ага, как же! — зло крякнул генерал — Примерное поведение! Бойко с первого дня — вождь лагерной отрицаловки! А мы ушами хлопали, пока Гвоздев шустрил под ковром… Срам!…
   — А зачем это «Бетимпексу»?
   — Как зачем? — удивился вопросу Кузьмич. — Тебе Серебровский еще не объяснял?
   Я покачал головой — не объяснял.
   — Гвоздев — это наш Гитлер, — сообщил Кузьмич с чувством. — Гвоздев — акула империализма, коммунист, враг народа, политическая проститутка, наймит сионизма, фашист, уголовник, миллиардер и бессовестная гадина…
   — Понятно, — засмеялся я. — Одним словом, ваш основной конкурент и враг. Зачем ему Кот?
   — Не «ваш», а «наш»! Наш враг! — напомнил напористо Кузьмич и взял со стола потрепанную папку. — Это копия лагерного дела Бойко. Опустим детали… По донесениям лагерной агентуры, Бойко неоднократно грозился убить Серебровского, как только окажется на свободе. Я думаю, что в устах Бойко это не пустые угрозы. Наверняка Гвоздев потратил сумасшедшие деньги, чтобы выпустить Кота на боевую тропу.
   — Как вы, Алексей Кузьмич, представляете себе развитие событий?
   — А чего тут представлять? Как доска просто… Они будут держать Бойко на коротком поводке — ему нужны укрытие, деньги, транспорт, оружие. Реальной связи с «Бетимпексом» они ему никогда не дадут, он вообще может не знать, кто его наниматели. Им важно вывести его на покушение, тогда дело, можно сказать, сделано…
   — Для этого покушение должно быть успешным, — осторожно заметил я.
   — Совсем необязательно, — отрезал Кузьмич. — Удачное покушение — это для них запредельный успех. Если оно удалось, в тот же день Бойко угрохают — шандец котенку, больше никаких концов нет. При этом надо помнить, что в любом случае во время покушения наши бойцы набьют Кота свинцом, как водолазный башмак. Допрашивать некого будет, следов, поверь, тоже не останется…
   — Не понимаю, Алексей Кузьмич! Им же Серебровский нужен, а не Кот!
   Генерал помолчал, задумчиво побарабанил пальцами по столу, потом негромко спросил:
   — Тебя самого никогда охотники за флажками не гнали? Облаву на себя представить можешь?
   — Только в общих чертах…
   — Тогда и я в общих чертах постараюсь объяснить тебе кое-что. Серебровский — отечественного розлива финансово-промышленный магнат, их у нас еще олигархами кличут — для убедительности. Ежедневно ему приходится принимать решения ценой в десятки или сотни миллионов, и от их правильности зависит жизнь невероятного количества людей.
   — Вот как раз эту часть мне Серебровский объяснил, — признался я.
   — Но он тебе, наверное, не объяснил, каково принимать эти решения, когда в затылок тебе наведен карабин… Вот для этого Гвоздев выволок из клетки вашего боевого Кота.
   — И что, вся ваша грозная контора не может обеспечить безопасность Серебровскому?
   — Раньше — могла.
   — А теперь?
   — Теперь — не знаю. Два новых обстоятельства возникли. Первое — Бойко. Там, у Гвоздева, сидят ребята не пальцем деланные, вызволить Бойко на оперативный простор — это они гениально удумали…
   — В чем гениальность-то?
   — В том, что Бойко — не вонючий наемный киллер. Сейчас киллеров в Москве толчется, как раньше лимитчиков… Вопрос цены. Но как бы магнаты ни воевали между собой, никто из них не станет нанимать на конкурента киллера — риск катастрофического скандала слишком велик. А Бойко — самонаводящееся оружие. Наши психологи сделали анализ — психодинамическая модель называется…
   — Кот бы умер от хохота, кабы знал…
   — Может быть. От хохота приятней, чем от пули. Правда, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий, — мрачно сообщил генерал.
   — И что эта самая модель показала?
   — Максимальную степень опасности. Установить какую-то связь Бойко с «Бетимпексом» будет практически невозможно. Бойко — стрелок высочайшего класса, оптимально подготовлен физически, он спортсмен мирового уровня. Двадцать пять лет дружил с Серебровским и знает его, как самого себя. И самое главное — он не корыстный наемник. Он упертый двужилистый чемпион, и цена победы ему безразлична. Ему важно это сделать, доказать, победить! Сейчас он живет одной сверхценной идеей — показать всем, что он разрушил магната Серебровского! Что он — Кот Бойко — сильнее хитрости, денег, власти. Он — судьба! Его цель — это и есть Божья воля…