Страница:
Не успел Сэмми ответить в том смысле, что годится как нельзя лучше, как материализовавшийся в дверях Филип буквально втащил меня за локоть в клуб. Я не возражала, думая лишь о завтрашнем вечере, и счастливо порхала по залу, принимая бесчисленные комплименты по поводу мероприятия и с удовольствием слушая обмен мнениями об «отличном празднике», который мы отгрохали. Около двух ночи веселье начало клониться к закату. Я отпросилась у Филипа, сославшись на головную боль, и на такси уехала домой, где свернулась калачиком в постели со «Слим Джим» и новеньким романом издательства «Арлекин». Это был самый лучший вечер в моей жизни.
19
19
На следующий вечер я едва сдерживала волнение, ожидая Сэмми в холле квартиры Уилла. День тянулся поистине бесконечно, и дела не ускорило даже то, что Келли купила завтрак для всех сотрудников офиса в ознаменование вчерашнего успеха, а затем вызвала меня в свое логово в джунглях и торжественно сообщила, что настолько довольна мероприятием «Блэкберри», что официально назначает меня первым заместителем по организации праздника для «Плейбоя».
Элайза будто окаменела: она работала в компании на полтора года дольше и явно ожидала, что организацию события года поручат ей. Однако, отпустив пару замечаний о том, как «счастлива дать шанс кому-то еще» проявить себя в деле, которое, несомненно, окажется полным хаосом, она нацепила широкую улыбку и предложила выпить за успех.
Газеты и веб-сайты, включая те, что не прислали своих представителей на мероприятие, взахлеб писали о «море знаменитостей и светских львов», посетивших праздник в честь презентации «новейшего модного урбанистического аксессуара». Почти не замеченной прошла доставка (лично от мистера Кронера) коробки с карманными «Блэкберри», которых хватило бы на целый салон беспроводной техники, с такой восторженной запиской, что мне даже стало неловко.
Я бросила безучастный взгляд на несколько строк в «Нью-Йорк спектр», где говорилось, что меня видели льющей горькие слезы в уголке, а Филипа — страстно обнимающимся с нигерийкой — звездой «мыльной оперы», и ничуть не огорчилась, когда Элайза доверительно сообщила, что она «случайно» проехалась с Филипом на его «веспе», потому что была совсем пьяной, да еще и с Дэвидом поссорилась, «но, клянусь твоей и моей жизнью, ничего не было».
Все это не имело значения, ибо ни на минуту не сокращало день и не приближало меня к поездке в компании Сэмми. Наконец, он вошел в холл. Увидев его в выцветших джинсах и уютном свитере, со спортивной сумкой через плечо, я усомнилась, смогу ли смотреть на дорогу, хотя бы пока не выберемся из города.
— Привет, — улыбнулся Сэмми. Я сидела на скамейке, притворяясь, будто увлеченно читаю газету. — Не могу выразить, как я тебе благодарен.
— Не смеши. — Я поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку в знак приветствия. — Это ты делаешь мне одолжение. Подожди секунду, сейчас дядя спустится с ключами.
Уилл согласился одолжить «лексус» на выходные лишь после моей торжественной клятвы подтвердить историю, придуманную им в качестве объяснения своего отсутствия на празднике листопада. Хотя я собиралась подвезти попутчика лишь до дома его отца, дядя настоял, чтобы и Сэмми заучил легенду.
— Ты точно запомнила все подробности, дорогая? — нервно спрашивал дядя, отдавая ключи, когда мы втроем стояли в подземном гараже.
— Уилл, не волнуйся. Обещаю, я тебя не сдам, помучаюсь одна. Это мой тебе подарок.
— Утешь дядю, давай-ка, еще раз все повторим: когда мама спросит тебя, где я, что ты ответишь?
— Честно объясню, что вы с Саймоном ужаснулись перспективе провести два выходных дня в доме, обогреваемом солнечными батареями, где вечно не хватает горячей воды, зато есть кусачие простыни из натурального хлопка и не найдешь ничего чистого, так как бытовая химия не используется. Поэтому вы решили полюбоваться листопадом из апартаментов с кондиционером на курорте Оушен-Ки в Ки-Уэст. Ах да, еще ты считаешь невыносимо нудным, когда разговор за обедом вращается исключительно вокруг экополитики. Ну что, все правильно? — мило улыбнулась я.
Дядя беспомощно взглянул на Сэмми и кашлянул.
— Не волнуйтесь, сэр, Бетт все усвоила, — заверил тот, усаживаясь на пассажирское сиденье. — Саймона в последнюю минуту попросили заменить заболевшего музыканта, и вы сочли неправильным оставлять его одного на выходные и уезжать веселиться. Вы бы позвонили сами, но в жутком цейтноте из-за ублюдка-редактора, поэтому позвоните на будущей неделе. Я не позволю Бетт сбиться, если что.
Уилл выпустил ключи в мою ладонь.
— Благодарю тебя, Сэмми. Бетт, в доме матери с особым вниманием слушай лекции о раскрепощении женщин — слабый пол вправе вытворять все, что угодно, — и не думай слишком плохо о своем старом дядьке, который возляжет у бассейна с «дайкири» и новым любовным романом. — Я хотела возненавидеть Уилла, но он выглядел таким счастливым своим алиби и коварными планами, что я лишь крепко обняла его и включила зажигание. — За это с тебя причитается, как обычно.
Поставив «шерпу»120 с Миллингтон на заднее сиденье, я сунула внутрь «грини»121, чтобы малышка не вздумала скулить или плакать, пока мы будем ехать.
— Ты прав, дорогой. Привезу тебе хипповую футболку с бахромой или свечку из кокосового ореха. Договорились?
— Будь внимательна за рулем. Или не будь. Просто не звони мне, если что-нибудь случится с машиной, по крайней мере, ближайшее три дня. Развлекайся! — В зеркало бокового вида было видно, как дядя посылает мне вслед воздушные поцелуи.
— У тебя дядя — супер, — высказался Сэмми, когда мы медленно ехали в плотном потоке вверх по Вест-сайдскому хайвею. — Как ребенок, который притворяется больным, чтобы прогулять школу.
Я вставила «Баллады монстра»122 (заказанные по телефону в приступе бессонницы в три часа утра) в проигрыватель на шесть дисков и пропустила несколько песен, добираясь до «Моя очередь быть с тобой» группы «Мистер Биг».
— Да, он отличный. Ума не приложу, что бы я без него делала. Только благодаря дяде я выросла нормальным человеком.
— А твои родители? Я их ни разу не встречал.
— Они — атавизм шестидесятых и относятся к этому очень серьезно. Когда в тринадцать лет я впервые побрила ноги, мать заплакала. Она испугалась, что я рабски подчинилась диктуемым мужчинами стандартам женской красоты.
Сэмми засмеялся и уселся поудобнее, вытянув ноги и закинув руки за голову.
— Пожалуйста, скажи мне, что она не убедила тебя бросить эту привычку.
— Нет, не убедила, хотя второй раз я решилась на это лишь после окончания университета. Родители все воспринимают буквально: они искренне утверждали, что я повинна в гибели экосистемы, стоило мне однажды купить меховой жилет. А в четвертом классе не пустили на суперский девичник с ночевкой: папа с мамой обратили внимание, что родители девочки, устраивавшей вечеринку, не сдают газеты в макулатуру, и решили, что их ребенок не может провести двенадцать часов в потенциально вредной среде.
— Ты шутишь?
— Нисколько. Я не говорю, что мои родители плохие, — они ничего, просто чересчур идейные. Иногда мне хочется больше походить на них.
— В школе мы мало общались, но тогда ты больше походила на них, чем на теперешнюю нью-йоркскую штучку.
Я не нашлась с ответом.
— Нет, я ничего такого не имел в виду, — поспешно произнес Сэмми. — Понимаешь, создавалось впечатление, что ты искренне неравнодушна к проблемам. Помню твою передовицу в школьной газете о праве женщины выбирать. Я слышал, как кто-то из преподавателей в учительской восхищался ею. После этого я прочитал твою заметку и не мог поверить, что это сочинение школьницы.
Я вздрогнула от удовольствия при мысли, что он читал и помнит мою статью.
— Ну, трудно держать планку, если идеи кем-то навязаны, а не сам к этому пришел.
— Честно сказано. — Боковым зрением я заметила, что Сэмми кивнул. — Похоже, предки у тебя законопослушные.
— О, ты даже не знаешь, насколько. К счастью, будучи хиппи, родители оставались евреями и не слишком тяготели к бессребреничеству по жизни. Как разумно заметил отец, «голос живущего в комфортных условиях не менее убедителен, чем исходящий из очага бедности. Только это имеет значение, а не презренный металл или его отсутствие».
Сэмми оторвался от чашки кофе в изумлении.
— Это правда. Я родилась в коммуне хиппи в Нью-Мексико, в местечке, насчет принадлежности которого к штату сильно сомневалась, пока в 2000 году по Си-Эн-Эн не увидела карту электората. Мать любит рассказывать, как рожала меня в супружеской кровати в присутствии всех детей коммуны, которых привели посмотреть на чудо появления новой жизни. Ни докторов, ни лекарств, ни чистых простыней — только муж с дипломом ботаника, полуграмотная медсестра, обучавшая дыханию по йоге, гуру коммуны, распевавший индийские гимны, и две дюжины детей от трех до двенадцати, которые, скорее всего, лет до сорока оставались девственниками после зрелища упомянутого чуда.
Не знаю, что заставило меня разоткровенничаться. В последний раз я рассказывала эту историю Пенелопе во время недельной практики в Эмори, когда мы отмечали знакомство, покуривая марихуану в кустах возле теннисного корта. В ответ Пен призналась, что ее отец знает служащих своей компании куда лучше членов семьи, и что до пяти лет она считала мамой чернокожую няньку. Я подумала, что лучший способ подбодрить подругу — показать, какие нормальные у нее родители. В тот вечер мы хохотали несколько часов, вытянувшись на траве, обкуренные и счастливые. Мне случалось представлять родителям знакомых парней, но я как-то не откровенничала с кавалерами, и те считали папу с мамой придурочными, но безобидными, а я не вмешивалась.
— Потрясающе. И сколько ты прожила в коммуне? Ты помнишь хиппи?
— Родители прожили там, пока мне не исполнилось два года, затем получили работу в Вассаре123 и переехали в Покипси. Кстати, история моего имечка: сперва меня хотели назвать Соледад — в память калифорнийской тюрьмы, куда сажали протестующих студентов Беркли124, но шаман, или как там его, предложил «Беттина», в честь Беттины Аптекер, единственной женщины в руководящем комитете Движения Беркли за свободу слова. В двенадцать лет я перестала откликаться на что-нибудь, кроме «Бетт»: как раз появились «Пляжи» и «Ветер в моих крыльях»125, и Бетт Мидлер вошла в моду. Когда я поняла, что переименовала себя в честь толстой рыжей исполнительницы сентиментальных песен, вошедших в «сорок лучших вдохновенных», было поздно — меня уже все звали Бетт. Кроме родителей, конечно.
— Вот это да! Они, судя по всему, очень интересные люди. Я бы с удовольствием с ними встретился.
Я опасалась, как бы Сэмми не занервничал, если объявить ему напрямую, что они — его будущие тесть и теща. Вместо этого я стала расспрашивать о его семье. Со школьных времен ничего не вспоминалось, я понятия не имела о его близких.
— А ты сам? Расскажи о родственниках что-нибудь пикантное. Или у тебя нормальная семья?
— Ну, сказать «нормальная» будет натяжкой. Мать умерла, когда мне было шесть. От рака груди.
Я начала бормотать обычные в таких случаях неловкие извинения, но Сэмми тут же перебил:
— Звучит ужасно, но, честно признаться, я был слишком мал, чтобы запомнить. Расти без мамы было странно, хотя старшей сестре приходилось гораздо тяжелее. Зато у меня отличный отец.
— С ним все в порядке? Ты говорил, он плохо себя чувствует в последнее время.
— Все нормально. Это от одиночества, по-моему. Он много лет встречался с одной женщиной. Я не знаю, что у них произошло, но два месяца назад она переехала в Южную Калифорнию, и отец тяжело это воспринял. Я решил его подбодрить.
— А сестра?
— Сестре тридцать три, замужем, пятеро детей. Представляешь? Четверо сыновей и дочка! Она вышла замуж сразу после школы, живет в Фишкилле, имеет возможность часто навещать отца, но ее муж болван, и она сейчас учится, собирается вернуться в школу медсестер, так что…
— Вы с ней дружны? — Странно было осознавать, что у него в душе осталось место переживаниям за близких и вообще существует целый мир, который в Сэмми трудно предположить, наблюдая, как каждый вечер в «Бунгало» он похлопывает по спине великих и начинающих «моголов».
Достав из спортивной сумки бутылку кока-колы, Сэмми предложил сначала мне, а потом отпил сам.
— Дружны? Пожалуй, не очень. Мне кажется, она обиделась, когда я уехал учиться в университет, а у нее уже был ребенок и она ждала второго. Сестра часто повторяет, что я для отца — причина жить, что, по крайней мере, одним из нас он может гордиться, и тому подобное. Но она прекрасный человек… Слушай, я, кажется, гружу тебя своими проблемами. Извини.
Прежде чем я успела возразить, зазвучал мистер-биговский «Белый змей». Сэмми засмеялся:
— Неужели ты увлекаешься такой музыкой? Как ты можешь слушать это дерьмо?
Разговор легко перешел на музыку, фильмы и нелепых типов, с которыми нам обоим приходится общаться дни напролет. Сэмми предусмотрительно не упомянул Филипа, а я оказала ответную услугу, не заговорив о его девице. За исключением этого мы болтали как старые друзья. Когда до города осталось полчаса езды, я позвонила родителям предупредить, что высажу попутчика и вскоре буду у них.
— Беттина, не будь смешной. Пригласи его на ужин! — крикнула мать в телефон.
— Мама, я уверена, ему хочется домой. Он приехал проведать свою семью, а не нашу.
— Пожалуйста, передай ему наше приглашение. Мы никогда не видим твоих друзей, его визит доставит много радости твоему отцу. И на завтрашний праздник мы его ждем. У нас уже все готово.
Я пообещала передать информацию и нажала отбой.
— О чем говорили? — спросил Сэмми.
— Мать приглашает тебя на ужин, но я сказала, что ты предпочтешь поехать к отцу. Предупреждаю, отбросы, которые родители выдают за пищу, совершенно несъедобны.
— Вообще-то, если ты не возражаешь, я бы с удовольствием принял приглашение. Мой старик в любом случае не ждет меня раньше завтрашнего утра. Может, я смогу помочь на кухне? Например, сделаю тофу более съедобным?
— О, ну хорошо. Если ты не против заехать в гости, это здорово.
—?
— После я отвезу тебя домой. Обещаю не задерживать, но родителям и ужина хватит, чтобы попытаться приобщить тебя к вегетарианству. Надеюсь, ты выдержишь. — Неловкость прошла, я ощущала восторг, смешанный со страхом.
— После твоих рассказов мне хочется познакомиться с ними немедленно.
Наша машина свернула на дорожку, ведущую к дому. Она пересекала почти шесть акров земли, на которой родители прожили четверть века. Мать сидела на крыльце, завернувшись в несколько слоев шерсти. «Бьюик-скайларк» выпуска 1970 года, который родители держали для экстренных случаев, стоял на дорожке, накрытый брезентом, так как обычно они обходились велосипедами. Мама отшвырнула книгу — я заметила на руках у нее митенки (ах какой батик!) — и побежала нам навстречу.
— Беттина!
Всплеснув от волнения руками, мама за плечи потянула меня из машины и крепко обняла. Ну, кто еще, кроме матери и собаки, так счастлив меня видеть? Мы постояли, обнявшись секундой дольше, чем необходимо, и за эту секунду я забыла, как не хотела сюда ехать.
— Привет, мам, отлично выглядишь.
Это было правдой. У нас одинаковые длинные, неуправляемо густые волосы, но у мамы они со временем подернулись красивой седой тенью и чудесным серебристым плащом покрывали спину, разделенные посередине пробором, — так мать причесывалась с подросткового возраста. Она была высокой и стройной: у женщин этого типа лишь волевое выражение лица выдает, что они вовсе не так хрупки, как выглядят. Мама не делала макияж, а из украшений на ней был только бирюзовый кулон в виде солнца на тонюсенькой серебряной цепочке.
— Это мой друг Сэмми. Сэмми, это моя мама.
— Здравствуйте, миссис Робинсон. — Сэмми запнулся. — Ох, чудно прозвучало! Но вы, наверное, привыкли.
— Конечно, привыкла. «Иисус любит меня больше, чем вы можете знать». В любом случае, пожалуйста, зовите меня Энн.
— Очень мило с вашей стороны пригласить меня, Энн. Надеюсь, я не помешаю.
— Чепуха, Сэмми. Вы с Бетт будете гвоздями программы. А теперь пойдемте в дом, пока не замерзли.
Мы прошли за ней через коридор, обшитый сосновыми досками (я несла чихающую Миллингтон), мимо примитивной кухоньки к маленькой оранжерее, построенной несколько лет назад «для созерцательных натур, которым погода не желает идти навстречу». Я очень любила эту единственную современную часть сельского домика. Выгодно отличаясь от окружающих вариаций на тему бревенчатой хижины, оранжерея была выдержана в духе дзэновского минимализма, успокаивая не хуже СПА в новом отеле Шрагера 126. Она казалась состоящей из острых стеклянных углов, красных кленов по периметру, трав, кустарников и цветов всех сортов и видов, разросшихся в настоящие джунгли. Посередине располагался пруд немногим больше песочницы для гольфа, с поверхностью, сплошь закрытой плавающими листьями кувшинок. Вокруг пруда были расставлены тиковые шезлонги. Отец правил бумаги за приземистым деревянным столом при свете китайского бумажного фонаря. Джинсовые сабо от «Наот» («Нет нужды покупать нацистские „биркенстокс“, если евреи делают не хуже», — любил говорить отец) были изобретательно надеты на мохнатые носки. Седина у папы стала заметнее, но он вскочил на ноги бодро, как прежде, и крепко обнял меня.
— Беттина, Беттина вернулась в родное гнездо, — запел он, заставив меня пройти с ним несколько па джиги.
Я смущенно отступила и быстро чмокнула его в щеку.
— Привет, пап. Хочу познакомить тебя с моим другом. Сэмми, это мой папа.
Я мысленно молилась, чтобы отец вел себя нормально. Нельзя предугадать, что он выкинет, лишь бы меня рассмешить. Когда я окончила университет, родители приехали в Нью-Йорк. На ужин я пригласила Пенелопу. Они мельком видели Пен на выпускном торжестве и один раз до этого, но папа ничего не забыл. Галантно поцеловав моей подруге руку, он сказал: «Пенелопа, дорогая, конечно, я вас помню. Мы вместе ходили в ресторан. Вы еще привели того милого мальчика — как его звали? Адам? Эндрю? Весь вечер он блистал остроумием и очень четко изъяснялся».
Это у папы такой способ шутить: Эвери пришел в ресторан под кайфом и едва мог отвечать на простые вопросы о своей специальности или родном городе. После этого отец несколько лет звонил мне, притворяясь наркодилером, поставщиком Эвери, и спрашивал фальшивым баритоном, не желаю ли я купить фунт «реально хорошей „дури“». Мы считали, что это смешно до колик. Отец вообще редко мог удержаться, чтобы не схохмить. К счастью, Пенелопа, привыкнув к тому, какими недогадливыми и занятыми бывают родители, ничего не заметила и мило улыбнулась. О Сэмми папа ничего не знал, и мы находились в относительной безопасности.
— Очень рад познакомиться, Сэмми. Присаживайся, составь старику компанию. Ты из наших мест?
Все мы сели, и отец налил лакричного чая «Египетские йоги», который мать заваривала ведрами, и Сэмми осторожно опустился на одну из больших, вышитых бисером подушек на полу, с живописной небрежностью разбросанных вокруг стола. Я плюхнулась между ним и матерью, скрестившей ноги на индийский манер так грациозно, что сразу словно помолодела лет на двадцать.
— Ну, каков план на выходные? — весело спросила я.
— Собираться начнут не раньше завтрашнего дня, часов с трех, пока ты свободна. Можете сходить посмотреть, чем живет университет. Уверена, там хорошая программа, — отозвалась мама.
— Завтра утром выступление «Элвина Эйли»127. Могу организовать билеты, если вам интересно, — предложил папа.
Он до сих пор преподавал экологию в Вассаре, став уже профессором. Его любили в студгородке, и он мог «организовать» что угодно. Мама работала в университетской клинике в отделении эмоционального здоровья, занимаясь как неотложной помощью (работа с изнасилованными, суицидалами, лечение депрессии), так и окучиванием университетских умов, добиваясь глобального подхода к лечению студентов (акупунктура, траволечение, йога). Родители были любимцами Вассара, точно так же как в Беркли шестнадцать лет оставались любимой всеми супружеской парой.
— Я упоминала, но вы, очевидно, забыли, что Сэмми приехал повидаться с семьей, — бросила на родителей выразительный взгляд, чтобы отвязались. Нервно схватив несколько кусков необработанного коричневого сахара, я сунула блюдо Сэмми.
— Кстати, о семье: чем Уилл отговорился на этот раз, чтобы не приезжать? — небрежно спросила мать.
Я открыла рот, но Сэмми меня опередил. Откуда ему было знать, что родители давно разобрались в трогательных сказках и невинных враках Уилла, с удовольствием пересказывая и обсуждая новые сюжетные ходы его легенд. Дядя дружил с моей матерью, несмотря на маленькую деталь: мать была раздражающе либеральной хиппи, не признающей политических партий, а Уилл — раздражающе консервативным республиканцем, жизнь положившим на соответствие этому званию. Тем не менее, они ежедневно общались, а при встрече казались любящими братом и сестрой, хотя в разговоре со мной каждый немилосердно высмеивал другого.
— Кажется, это связано с работой Саймона. Буквально в последнюю минуту из филармонии позвонили с просьбой заменить заболевшего музыканта. Ему не оставили выбора, он не мог отказаться, — выпалил Сэмми, прежде чем я успела его перебить. Да, в лояльности ему не откажешь.
Мать улыбнулась сначала мне, затем отцу:
— Вот как? Я думала, Уилл сплетет историю о срочной встрече со своим юристом в офисе в Нью-Джерси по поводу колонки о светских развлечениях.
Сэмми залился краской, решив, что все перепутал.
Я вмешалась:
— Сэмми, они в курсе, что Саймон никого не поехал заменять, и знают, что тебе это известно. Не волнуйся, ты никого не подвел.
— Не беспокойся, Сэмми, я знаю своего дорогого братца слишком хорошо, чтобы верить его сказкам. Куда они поехали? В Майами? На Багамы?
— В Ки-Уэст, — ответила я, доливая всем чаю.
— Ты выиграла, — обратился к матери отец. — Твоя мать сразу сказала, что Уилл в последнюю минуту откажется ехать и свалит все на Саймона. Честно говоря, я очень рад, что он бросил надоевшую стаpую историю про горящую статью. — Родители захохотали.
— Пойду заниматься обедом, — объявила мать. — Ходила сегодня на овощной рынок, там у них зимние скидки.
— Давайте я помогу, — предложил Сэмми. — Должен же я как-то загладить попытку солгать вам. Кроме того, я давно не бывал на домашней кухне. Мне бы очень хотелось…
Родители с любопытством уставились на гостя.
— Сэмми — шеф-повар, — пояснила я. — Окончил Американский кулинарный институт и планирует когда-нибудь открыть свой ресторан.
— Неужели? Как интересно! А пока работаете поваром где-то в Нью-Йорке? — спросил отец.
Сэмми застенчиво улыбнулся:
— Вообще-то несколько месяцев назад я начал готовить воскресный бранч в «Таверне Грэмерси». Там солидная клиентура… Очень полезный опыт.
Я была потрясена. Кто же этот мистер Сэмми?
— В таком случае пойдем со мной. Тебе под силу сделать из цуккини что-нибудь съедобное? — Мама по-хозяйски взяла его под руку.
Через пару минут гость уже хлопотал у плиты, а хозяйка скромно сидела за столом, глядя на Сэмми с нескрываемым восхищением.
— Что это будет? — поинтересовалась я, когда тот слил воду с лапши и добавил в кастрюлю оливковое масло.
Сэмми вытер руки о фартук, который ему выдала мама (верный знак, что «приемка» прошла успешно), и оглядел фронт работ.
— Первым блюдом станет салат с макаронами, жареной морковью, огурцами и кедровыми орешками; затем, пожалуй, итальянская закуска-ассорти с цуккини. Твоя мама сказала, что должно быть антре128, и я подумываю о сандвичах с турецким горохом, приправленным карри, на фокачче129. Основное блюдо — красные перцы, фаршированные рисом, салатным цикорием и турецким горохом. Что скажете насчет печеных яблок со свежими взбитыми сливками и шербете на десерт? Должен сказать, миссис Робинсон, вы выбрали ингредиенты сказочного качества.
Элайза будто окаменела: она работала в компании на полтора года дольше и явно ожидала, что организацию события года поручат ей. Однако, отпустив пару замечаний о том, как «счастлива дать шанс кому-то еще» проявить себя в деле, которое, несомненно, окажется полным хаосом, она нацепила широкую улыбку и предложила выпить за успех.
Газеты и веб-сайты, включая те, что не прислали своих представителей на мероприятие, взахлеб писали о «море знаменитостей и светских львов», посетивших праздник в честь презентации «новейшего модного урбанистического аксессуара». Почти не замеченной прошла доставка (лично от мистера Кронера) коробки с карманными «Блэкберри», которых хватило бы на целый салон беспроводной техники, с такой восторженной запиской, что мне даже стало неловко.
Я бросила безучастный взгляд на несколько строк в «Нью-Йорк спектр», где говорилось, что меня видели льющей горькие слезы в уголке, а Филипа — страстно обнимающимся с нигерийкой — звездой «мыльной оперы», и ничуть не огорчилась, когда Элайза доверительно сообщила, что она «случайно» проехалась с Филипом на его «веспе», потому что была совсем пьяной, да еще и с Дэвидом поссорилась, «но, клянусь твоей и моей жизнью, ничего не было».
Все это не имело значения, ибо ни на минуту не сокращало день и не приближало меня к поездке в компании Сэмми. Наконец, он вошел в холл. Увидев его в выцветших джинсах и уютном свитере, со спортивной сумкой через плечо, я усомнилась, смогу ли смотреть на дорогу, хотя бы пока не выберемся из города.
— Привет, — улыбнулся Сэмми. Я сидела на скамейке, притворяясь, будто увлеченно читаю газету. — Не могу выразить, как я тебе благодарен.
— Не смеши. — Я поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку в знак приветствия. — Это ты делаешь мне одолжение. Подожди секунду, сейчас дядя спустится с ключами.
Уилл согласился одолжить «лексус» на выходные лишь после моей торжественной клятвы подтвердить историю, придуманную им в качестве объяснения своего отсутствия на празднике листопада. Хотя я собиралась подвезти попутчика лишь до дома его отца, дядя настоял, чтобы и Сэмми заучил легенду.
— Ты точно запомнила все подробности, дорогая? — нервно спрашивал дядя, отдавая ключи, когда мы втроем стояли в подземном гараже.
— Уилл, не волнуйся. Обещаю, я тебя не сдам, помучаюсь одна. Это мой тебе подарок.
— Утешь дядю, давай-ка, еще раз все повторим: когда мама спросит тебя, где я, что ты ответишь?
— Честно объясню, что вы с Саймоном ужаснулись перспективе провести два выходных дня в доме, обогреваемом солнечными батареями, где вечно не хватает горячей воды, зато есть кусачие простыни из натурального хлопка и не найдешь ничего чистого, так как бытовая химия не используется. Поэтому вы решили полюбоваться листопадом из апартаментов с кондиционером на курорте Оушен-Ки в Ки-Уэст. Ах да, еще ты считаешь невыносимо нудным, когда разговор за обедом вращается исключительно вокруг экополитики. Ну что, все правильно? — мило улыбнулась я.
Дядя беспомощно взглянул на Сэмми и кашлянул.
— Не волнуйтесь, сэр, Бетт все усвоила, — заверил тот, усаживаясь на пассажирское сиденье. — Саймона в последнюю минуту попросили заменить заболевшего музыканта, и вы сочли неправильным оставлять его одного на выходные и уезжать веселиться. Вы бы позвонили сами, но в жутком цейтноте из-за ублюдка-редактора, поэтому позвоните на будущей неделе. Я не позволю Бетт сбиться, если что.
Уилл выпустил ключи в мою ладонь.
— Благодарю тебя, Сэмми. Бетт, в доме матери с особым вниманием слушай лекции о раскрепощении женщин — слабый пол вправе вытворять все, что угодно, — и не думай слишком плохо о своем старом дядьке, который возляжет у бассейна с «дайкири» и новым любовным романом. — Я хотела возненавидеть Уилла, но он выглядел таким счастливым своим алиби и коварными планами, что я лишь крепко обняла его и включила зажигание. — За это с тебя причитается, как обычно.
Поставив «шерпу»120 с Миллингтон на заднее сиденье, я сунула внутрь «грини»121, чтобы малышка не вздумала скулить или плакать, пока мы будем ехать.
— Ты прав, дорогой. Привезу тебе хипповую футболку с бахромой или свечку из кокосового ореха. Договорились?
— Будь внимательна за рулем. Или не будь. Просто не звони мне, если что-нибудь случится с машиной, по крайней мере, ближайшее три дня. Развлекайся! — В зеркало бокового вида было видно, как дядя посылает мне вслед воздушные поцелуи.
— У тебя дядя — супер, — высказался Сэмми, когда мы медленно ехали в плотном потоке вверх по Вест-сайдскому хайвею. — Как ребенок, который притворяется больным, чтобы прогулять школу.
Я вставила «Баллады монстра»122 (заказанные по телефону в приступе бессонницы в три часа утра) в проигрыватель на шесть дисков и пропустила несколько песен, добираясь до «Моя очередь быть с тобой» группы «Мистер Биг».
— Да, он отличный. Ума не приложу, что бы я без него делала. Только благодаря дяде я выросла нормальным человеком.
— А твои родители? Я их ни разу не встречал.
— Они — атавизм шестидесятых и относятся к этому очень серьезно. Когда в тринадцать лет я впервые побрила ноги, мать заплакала. Она испугалась, что я рабски подчинилась диктуемым мужчинами стандартам женской красоты.
Сэмми засмеялся и уселся поудобнее, вытянув ноги и закинув руки за голову.
— Пожалуйста, скажи мне, что она не убедила тебя бросить эту привычку.
— Нет, не убедила, хотя второй раз я решилась на это лишь после окончания университета. Родители все воспринимают буквально: они искренне утверждали, что я повинна в гибели экосистемы, стоило мне однажды купить меховой жилет. А в четвертом классе не пустили на суперский девичник с ночевкой: папа с мамой обратили внимание, что родители девочки, устраивавшей вечеринку, не сдают газеты в макулатуру, и решили, что их ребенок не может провести двенадцать часов в потенциально вредной среде.
— Ты шутишь?
— Нисколько. Я не говорю, что мои родители плохие, — они ничего, просто чересчур идейные. Иногда мне хочется больше походить на них.
— В школе мы мало общались, но тогда ты больше походила на них, чем на теперешнюю нью-йоркскую штучку.
Я не нашлась с ответом.
— Нет, я ничего такого не имел в виду, — поспешно произнес Сэмми. — Понимаешь, создавалось впечатление, что ты искренне неравнодушна к проблемам. Помню твою передовицу в школьной газете о праве женщины выбирать. Я слышал, как кто-то из преподавателей в учительской восхищался ею. После этого я прочитал твою заметку и не мог поверить, что это сочинение школьницы.
Я вздрогнула от удовольствия при мысли, что он читал и помнит мою статью.
— Ну, трудно держать планку, если идеи кем-то навязаны, а не сам к этому пришел.
— Честно сказано. — Боковым зрением я заметила, что Сэмми кивнул. — Похоже, предки у тебя законопослушные.
— О, ты даже не знаешь, насколько. К счастью, будучи хиппи, родители оставались евреями и не слишком тяготели к бессребреничеству по жизни. Как разумно заметил отец, «голос живущего в комфортных условиях не менее убедителен, чем исходящий из очага бедности. Только это имеет значение, а не презренный металл или его отсутствие».
Сэмми оторвался от чашки кофе в изумлении.
— Это правда. Я родилась в коммуне хиппи в Нью-Мексико, в местечке, насчет принадлежности которого к штату сильно сомневалась, пока в 2000 году по Си-Эн-Эн не увидела карту электората. Мать любит рассказывать, как рожала меня в супружеской кровати в присутствии всех детей коммуны, которых привели посмотреть на чудо появления новой жизни. Ни докторов, ни лекарств, ни чистых простыней — только муж с дипломом ботаника, полуграмотная медсестра, обучавшая дыханию по йоге, гуру коммуны, распевавший индийские гимны, и две дюжины детей от трех до двенадцати, которые, скорее всего, лет до сорока оставались девственниками после зрелища упомянутого чуда.
Не знаю, что заставило меня разоткровенничаться. В последний раз я рассказывала эту историю Пенелопе во время недельной практики в Эмори, когда мы отмечали знакомство, покуривая марихуану в кустах возле теннисного корта. В ответ Пен призналась, что ее отец знает служащих своей компании куда лучше членов семьи, и что до пяти лет она считала мамой чернокожую няньку. Я подумала, что лучший способ подбодрить подругу — показать, какие нормальные у нее родители. В тот вечер мы хохотали несколько часов, вытянувшись на траве, обкуренные и счастливые. Мне случалось представлять родителям знакомых парней, но я как-то не откровенничала с кавалерами, и те считали папу с мамой придурочными, но безобидными, а я не вмешивалась.
— Потрясающе. И сколько ты прожила в коммуне? Ты помнишь хиппи?
— Родители прожили там, пока мне не исполнилось два года, затем получили работу в Вассаре123 и переехали в Покипси. Кстати, история моего имечка: сперва меня хотели назвать Соледад — в память калифорнийской тюрьмы, куда сажали протестующих студентов Беркли124, но шаман, или как там его, предложил «Беттина», в честь Беттины Аптекер, единственной женщины в руководящем комитете Движения Беркли за свободу слова. В двенадцать лет я перестала откликаться на что-нибудь, кроме «Бетт»: как раз появились «Пляжи» и «Ветер в моих крыльях»125, и Бетт Мидлер вошла в моду. Когда я поняла, что переименовала себя в честь толстой рыжей исполнительницы сентиментальных песен, вошедших в «сорок лучших вдохновенных», было поздно — меня уже все звали Бетт. Кроме родителей, конечно.
— Вот это да! Они, судя по всему, очень интересные люди. Я бы с удовольствием с ними встретился.
Я опасалась, как бы Сэмми не занервничал, если объявить ему напрямую, что они — его будущие тесть и теща. Вместо этого я стала расспрашивать о его семье. Со школьных времен ничего не вспоминалось, я понятия не имела о его близких.
— А ты сам? Расскажи о родственниках что-нибудь пикантное. Или у тебя нормальная семья?
— Ну, сказать «нормальная» будет натяжкой. Мать умерла, когда мне было шесть. От рака груди.
Я начала бормотать обычные в таких случаях неловкие извинения, но Сэмми тут же перебил:
— Звучит ужасно, но, честно признаться, я был слишком мал, чтобы запомнить. Расти без мамы было странно, хотя старшей сестре приходилось гораздо тяжелее. Зато у меня отличный отец.
— С ним все в порядке? Ты говорил, он плохо себя чувствует в последнее время.
— Все нормально. Это от одиночества, по-моему. Он много лет встречался с одной женщиной. Я не знаю, что у них произошло, но два месяца назад она переехала в Южную Калифорнию, и отец тяжело это воспринял. Я решил его подбодрить.
— А сестра?
— Сестре тридцать три, замужем, пятеро детей. Представляешь? Четверо сыновей и дочка! Она вышла замуж сразу после школы, живет в Фишкилле, имеет возможность часто навещать отца, но ее муж болван, и она сейчас учится, собирается вернуться в школу медсестер, так что…
— Вы с ней дружны? — Странно было осознавать, что у него в душе осталось место переживаниям за близких и вообще существует целый мир, который в Сэмми трудно предположить, наблюдая, как каждый вечер в «Бунгало» он похлопывает по спине великих и начинающих «моголов».
Достав из спортивной сумки бутылку кока-колы, Сэмми предложил сначала мне, а потом отпил сам.
— Дружны? Пожалуй, не очень. Мне кажется, она обиделась, когда я уехал учиться в университет, а у нее уже был ребенок и она ждала второго. Сестра часто повторяет, что я для отца — причина жить, что, по крайней мере, одним из нас он может гордиться, и тому подобное. Но она прекрасный человек… Слушай, я, кажется, гружу тебя своими проблемами. Извини.
Прежде чем я успела возразить, зазвучал мистер-биговский «Белый змей». Сэмми засмеялся:
— Неужели ты увлекаешься такой музыкой? Как ты можешь слушать это дерьмо?
Разговор легко перешел на музыку, фильмы и нелепых типов, с которыми нам обоим приходится общаться дни напролет. Сэмми предусмотрительно не упомянул Филипа, а я оказала ответную услугу, не заговорив о его девице. За исключением этого мы болтали как старые друзья. Когда до города осталось полчаса езды, я позвонила родителям предупредить, что высажу попутчика и вскоре буду у них.
— Беттина, не будь смешной. Пригласи его на ужин! — крикнула мать в телефон.
— Мама, я уверена, ему хочется домой. Он приехал проведать свою семью, а не нашу.
— Пожалуйста, передай ему наше приглашение. Мы никогда не видим твоих друзей, его визит доставит много радости твоему отцу. И на завтрашний праздник мы его ждем. У нас уже все готово.
Я пообещала передать информацию и нажала отбой.
— О чем говорили? — спросил Сэмми.
— Мать приглашает тебя на ужин, но я сказала, что ты предпочтешь поехать к отцу. Предупреждаю, отбросы, которые родители выдают за пищу, совершенно несъедобны.
— Вообще-то, если ты не возражаешь, я бы с удовольствием принял приглашение. Мой старик в любом случае не ждет меня раньше завтрашнего утра. Может, я смогу помочь на кухне? Например, сделаю тофу более съедобным?
— О, ну хорошо. Если ты не против заехать в гости, это здорово.
—?
— После я отвезу тебя домой. Обещаю не задерживать, но родителям и ужина хватит, чтобы попытаться приобщить тебя к вегетарианству. Надеюсь, ты выдержишь. — Неловкость прошла, я ощущала восторг, смешанный со страхом.
— После твоих рассказов мне хочется познакомиться с ними немедленно.
Наша машина свернула на дорожку, ведущую к дому. Она пересекала почти шесть акров земли, на которой родители прожили четверть века. Мать сидела на крыльце, завернувшись в несколько слоев шерсти. «Бьюик-скайларк» выпуска 1970 года, который родители держали для экстренных случаев, стоял на дорожке, накрытый брезентом, так как обычно они обходились велосипедами. Мама отшвырнула книгу — я заметила на руках у нее митенки (ах какой батик!) — и побежала нам навстречу.
— Беттина!
Всплеснув от волнения руками, мама за плечи потянула меня из машины и крепко обняла. Ну, кто еще, кроме матери и собаки, так счастлив меня видеть? Мы постояли, обнявшись секундой дольше, чем необходимо, и за эту секунду я забыла, как не хотела сюда ехать.
— Привет, мам, отлично выглядишь.
Это было правдой. У нас одинаковые длинные, неуправляемо густые волосы, но у мамы они со временем подернулись красивой седой тенью и чудесным серебристым плащом покрывали спину, разделенные посередине пробором, — так мать причесывалась с подросткового возраста. Она была высокой и стройной: у женщин этого типа лишь волевое выражение лица выдает, что они вовсе не так хрупки, как выглядят. Мама не делала макияж, а из украшений на ней был только бирюзовый кулон в виде солнца на тонюсенькой серебряной цепочке.
— Это мой друг Сэмми. Сэмми, это моя мама.
— Здравствуйте, миссис Робинсон. — Сэмми запнулся. — Ох, чудно прозвучало! Но вы, наверное, привыкли.
— Конечно, привыкла. «Иисус любит меня больше, чем вы можете знать». В любом случае, пожалуйста, зовите меня Энн.
— Очень мило с вашей стороны пригласить меня, Энн. Надеюсь, я не помешаю.
— Чепуха, Сэмми. Вы с Бетт будете гвоздями программы. А теперь пойдемте в дом, пока не замерзли.
Мы прошли за ней через коридор, обшитый сосновыми досками (я несла чихающую Миллингтон), мимо примитивной кухоньки к маленькой оранжерее, построенной несколько лет назад «для созерцательных натур, которым погода не желает идти навстречу». Я очень любила эту единственную современную часть сельского домика. Выгодно отличаясь от окружающих вариаций на тему бревенчатой хижины, оранжерея была выдержана в духе дзэновского минимализма, успокаивая не хуже СПА в новом отеле Шрагера 126. Она казалась состоящей из острых стеклянных углов, красных кленов по периметру, трав, кустарников и цветов всех сортов и видов, разросшихся в настоящие джунгли. Посередине располагался пруд немногим больше песочницы для гольфа, с поверхностью, сплошь закрытой плавающими листьями кувшинок. Вокруг пруда были расставлены тиковые шезлонги. Отец правил бумаги за приземистым деревянным столом при свете китайского бумажного фонаря. Джинсовые сабо от «Наот» («Нет нужды покупать нацистские „биркенстокс“, если евреи делают не хуже», — любил говорить отец) были изобретательно надеты на мохнатые носки. Седина у папы стала заметнее, но он вскочил на ноги бодро, как прежде, и крепко обнял меня.
— Беттина, Беттина вернулась в родное гнездо, — запел он, заставив меня пройти с ним несколько па джиги.
Я смущенно отступила и быстро чмокнула его в щеку.
— Привет, пап. Хочу познакомить тебя с моим другом. Сэмми, это мой папа.
Я мысленно молилась, чтобы отец вел себя нормально. Нельзя предугадать, что он выкинет, лишь бы меня рассмешить. Когда я окончила университет, родители приехали в Нью-Йорк. На ужин я пригласила Пенелопу. Они мельком видели Пен на выпускном торжестве и один раз до этого, но папа ничего не забыл. Галантно поцеловав моей подруге руку, он сказал: «Пенелопа, дорогая, конечно, я вас помню. Мы вместе ходили в ресторан. Вы еще привели того милого мальчика — как его звали? Адам? Эндрю? Весь вечер он блистал остроумием и очень четко изъяснялся».
Это у папы такой способ шутить: Эвери пришел в ресторан под кайфом и едва мог отвечать на простые вопросы о своей специальности или родном городе. После этого отец несколько лет звонил мне, притворяясь наркодилером, поставщиком Эвери, и спрашивал фальшивым баритоном, не желаю ли я купить фунт «реально хорошей „дури“». Мы считали, что это смешно до колик. Отец вообще редко мог удержаться, чтобы не схохмить. К счастью, Пенелопа, привыкнув к тому, какими недогадливыми и занятыми бывают родители, ничего не заметила и мило улыбнулась. О Сэмми папа ничего не знал, и мы находились в относительной безопасности.
— Очень рад познакомиться, Сэмми. Присаживайся, составь старику компанию. Ты из наших мест?
Все мы сели, и отец налил лакричного чая «Египетские йоги», который мать заваривала ведрами, и Сэмми осторожно опустился на одну из больших, вышитых бисером подушек на полу, с живописной небрежностью разбросанных вокруг стола. Я плюхнулась между ним и матерью, скрестившей ноги на индийский манер так грациозно, что сразу словно помолодела лет на двадцать.
— Ну, каков план на выходные? — весело спросила я.
— Собираться начнут не раньше завтрашнего дня, часов с трех, пока ты свободна. Можете сходить посмотреть, чем живет университет. Уверена, там хорошая программа, — отозвалась мама.
— Завтра утром выступление «Элвина Эйли»127. Могу организовать билеты, если вам интересно, — предложил папа.
Он до сих пор преподавал экологию в Вассаре, став уже профессором. Его любили в студгородке, и он мог «организовать» что угодно. Мама работала в университетской клинике в отделении эмоционального здоровья, занимаясь как неотложной помощью (работа с изнасилованными, суицидалами, лечение депрессии), так и окучиванием университетских умов, добиваясь глобального подхода к лечению студентов (акупунктура, траволечение, йога). Родители были любимцами Вассара, точно так же как в Беркли шестнадцать лет оставались любимой всеми супружеской парой.
— Я упоминала, но вы, очевидно, забыли, что Сэмми приехал повидаться с семьей, — бросила на родителей выразительный взгляд, чтобы отвязались. Нервно схватив несколько кусков необработанного коричневого сахара, я сунула блюдо Сэмми.
— Кстати, о семье: чем Уилл отговорился на этот раз, чтобы не приезжать? — небрежно спросила мать.
Я открыла рот, но Сэмми меня опередил. Откуда ему было знать, что родители давно разобрались в трогательных сказках и невинных враках Уилла, с удовольствием пересказывая и обсуждая новые сюжетные ходы его легенд. Дядя дружил с моей матерью, несмотря на маленькую деталь: мать была раздражающе либеральной хиппи, не признающей политических партий, а Уилл — раздражающе консервативным республиканцем, жизнь положившим на соответствие этому званию. Тем не менее, они ежедневно общались, а при встрече казались любящими братом и сестрой, хотя в разговоре со мной каждый немилосердно высмеивал другого.
— Кажется, это связано с работой Саймона. Буквально в последнюю минуту из филармонии позвонили с просьбой заменить заболевшего музыканта. Ему не оставили выбора, он не мог отказаться, — выпалил Сэмми, прежде чем я успела его перебить. Да, в лояльности ему не откажешь.
Мать улыбнулась сначала мне, затем отцу:
— Вот как? Я думала, Уилл сплетет историю о срочной встрече со своим юристом в офисе в Нью-Джерси по поводу колонки о светских развлечениях.
Сэмми залился краской, решив, что все перепутал.
Я вмешалась:
— Сэмми, они в курсе, что Саймон никого не поехал заменять, и знают, что тебе это известно. Не волнуйся, ты никого не подвел.
— Не беспокойся, Сэмми, я знаю своего дорогого братца слишком хорошо, чтобы верить его сказкам. Куда они поехали? В Майами? На Багамы?
— В Ки-Уэст, — ответила я, доливая всем чаю.
— Ты выиграла, — обратился к матери отец. — Твоя мать сразу сказала, что Уилл в последнюю минуту откажется ехать и свалит все на Саймона. Честно говоря, я очень рад, что он бросил надоевшую стаpую историю про горящую статью. — Родители захохотали.
— Пойду заниматься обедом, — объявила мать. — Ходила сегодня на овощной рынок, там у них зимние скидки.
— Давайте я помогу, — предложил Сэмми. — Должен же я как-то загладить попытку солгать вам. Кроме того, я давно не бывал на домашней кухне. Мне бы очень хотелось…
Родители с любопытством уставились на гостя.
— Сэмми — шеф-повар, — пояснила я. — Окончил Американский кулинарный институт и планирует когда-нибудь открыть свой ресторан.
— Неужели? Как интересно! А пока работаете поваром где-то в Нью-Йорке? — спросил отец.
Сэмми застенчиво улыбнулся:
— Вообще-то несколько месяцев назад я начал готовить воскресный бранч в «Таверне Грэмерси». Там солидная клиентура… Очень полезный опыт.
Я была потрясена. Кто же этот мистер Сэмми?
— В таком случае пойдем со мной. Тебе под силу сделать из цуккини что-нибудь съедобное? — Мама по-хозяйски взяла его под руку.
Через пару минут гость уже хлопотал у плиты, а хозяйка скромно сидела за столом, глядя на Сэмми с нескрываемым восхищением.
— Что это будет? — поинтересовалась я, когда тот слил воду с лапши и добавил в кастрюлю оливковое масло.
Сэмми вытер руки о фартук, который ему выдала мама (верный знак, что «приемка» прошла успешно), и оглядел фронт работ.
— Первым блюдом станет салат с макаронами, жареной морковью, огурцами и кедровыми орешками; затем, пожалуй, итальянская закуска-ассорти с цуккини. Твоя мама сказала, что должно быть антре128, и я подумываю о сандвичах с турецким горохом, приправленным карри, на фокачче129. Основное блюдо — красные перцы, фаршированные рисом, салатным цикорием и турецким горохом. Что скажете насчет печеных яблок со свежими взбитыми сливками и шербете на десерт? Должен сказать, миссис Робинсон, вы выбрали ингредиенты сказочного качества.