Страница:
– Ну и молодчина же ты, Харкнесс, – расцвел Джонсон. Он забрал у Кэндлмена чип, повертел его в руках и добавил: – Чтоб мне сдохнуть, если ты не стоишь каждого цента из твоей доли.
– Рад, что ты так считаешь, капрал, – улыбнувшись, отозвался Горацио. – Знаешь ли, куда бы меня ни занесло, я не только сам стараюсь подзаработать, но всегда забочусь и о друзьях.
Глава 27
– Рад, что ты так считаешь, капрал, – улыбнувшись, отозвался Горацио. – Знаешь ли, куда бы меня ни занесло, я не только сам стараюсь подзаработать, но всегда забочусь и о друзьях.
Глава 27
– Сообщение с «Цепеша», гражданин контр-адмирал, – доложил лейтенант Фрейзер.
Подняв руку, Лестер Турвиль прервал разговор с гражданином капитаном Богдановичем и гражданином комиссаром Эверардом Хонекером и повернулся к офицеру связи.
– Что там говорится, Гаррисон? – спросил Турвиль, стараясь чтобы голос не выдал его напряженность и волнение. Вполне объяснимое, если учесть, что «Граф Тилли» находился в шестистах девяноста часах полета от Барнетта и всего в двадцати четырех световых минутах от Цербера-Б, звезды класса G3, «младшего партнера» в системе двойной звезды Цербера.
–»Цепеш» продолжит путь к парковочной орбите Аида, но нам предстоит расположиться на орбите Цербера-Б-3, гражданин контр-адмирал, – почтительно сообщил Фрейзер и, прокашлявшись, добавил. – Есть также личное послание от гражданки члена Комитета Рэнсом. Она предлагает тебе, гражданину комиссару Хонекеру, гражданину капитану Богдановичу и гражданке коммандеру Форейкер прибыть ботом к ней на Аид завтра, в девять ноль-ноль по местному времени.
– Ну что ж, прекрасно! – буркнул Богданович с очевидным для каждого из офицеров штаба Турвиля отвращением.
Первоначальным планом предусматривалось, что «Граф Тилли» будет сопровождать «Цепеш» до самого Аида, и неожиданное изменение приказа было воспринято на борту боевого корабля как неразумное и оскорбительное.
– Не хотят подпускать Флот близко к своей драгоценной тюрьме: боятся, что мы откроем огонь или устроим еще что-нибудь покруче.
В язвительном, хлещущем, как плеть, голосе начальника штаба звучало неприкрытое раздражение, выказать которое еще месяц назад он бы ни за что не решился. Но Хонекер и не подумал возмутиться: полет до Цербера занял достаточно времени, и он успел сообразить, что находится ничуть не в лучшем положении, чем Турвиль и его офицеры. Наверное, ему следовало бы винить в этом гражданина контр-адмирала, но как-то не получалось. Он поддержал Турвиля сознательно и до сих пор был убежден, что флотоводец все делал правильно, а вот Рэнсом допустила ошибку. Ее решение казнить Хонор Харрингтон грозило обернуться бедой, и не только для тех, кто пытался предотвратить расправу. Мало того что Альянс будет взбешен; такой же реакции следует ожидать и от Солнечной Лиги – и это в то время, когда Республика остро нуждалась в современных технологиях. К тому же у большинства военных это вызовет такие же отвращение и стыд, как и у контр-адмирала Турвиля. И, наконец, помимо всех сугубо прагматических соображений, делавших казнь Харрингтон актом безумия, попытки сохранить ей жизнь были вполне оправданны и с моральной точки зрения.
Нет, даже сожалея о том, чем обернулось дело, и опасаясь тяжких последствий, Хонекер не считал себя вправе в чем бы то ни было обвинять Турвиля. Странное дело, комиссар находился на борту «Графа Тилли» (а еще раньше на прежнем флагманском корабле Турвиля «Раш-эд-Дин»), чтобы шпионить за контр-адмиралом по поручению БГБ и Комитета общественного спасения. Ему нравился этот отважный, напористый, бесшабашный вояка, но комиссар никогда не забывал о своей роли надзирателя и в качестве такового считал необходимым сохранять дистанцию.
Теперь эта дистанция исчезла, и пусть это произошло из-за того, что они оба обречены, Хонекер все равно чувствовал облегчение. Отчасти потому, что больше не надо было лгать и оправдывать то, чему (и в глубине души он знал это всегда) оправдания не было и быть не могло. Предав и осудив его за честное стремление исполнить свой долг, система освободила его от обязательств перед ней, и он – наконец! – позволил себе признаться, что «неблагонадежные» – вроде Лестера Турвиля и офицеров его штаба – были куда лучшими защитниками народа, которому, как предполагалось, служил Комитет, чем могла бы когда-либо стать Корделия Рэнсом.
Турвиль, не зная, какие мысли скрывает молчание народного комиссара, просто кивнул, признавая правоту Богдановича. Вся система Цербер представляла собой чудовищный памятник маниакальной подозрительности карательных служб Народной Республики, как прежних, так и нынешних. Ее координаты отсутствовали даже в базе данных астрогации «Графа Тилли», поскольку были строжайше засекречены еще при старом режиме, когда Министерство внутренней безопасности санкционировало строительство лагеря «Харон». Даже теперь – а, возможно, в особенности теперь! – БГБ ревностно сохраняло эти сведения в тайне.
Но систему оберегала не только завеса секретности. За долгие годы службы на флоте Турвилю редко доводилось видеть столь мощные орбитальные защитные комплексы, как те, что прикрывали планету Аид, иначе именуемую Цербер-Б-2, и три ее большие луны. «Граф Тилли» получил о них лишь минимальную, самую необходимую информацию, да и ее Владович предоставил только потому, что согласно приказу «Графу Тилли» предстояло сопровождать «Цепеш» и внутри системы. Система же была буквально нашпигована оружием, и любой корабль, сунувшийся в нее без знания кодов и паролей, просуществовал бы очень недолго. И даже куцая информация, полученная от Владовича, позволяла понять, что паранойя БГБ породила фантасмагорическую космическую твердыню, и ничего подобного Турвиль и его люди просто представить не могли себе.
Передовые рубежи обороны были полностью автоматизированы и обходились без людей. А средств поражения – от допотопных мин с ядерными боезарядами, годных только на то, чтобы сбивать малые суда, до опасных для самых тяжелых звездных кораблей лазерных мин – было более чем достаточно. Ухитрившийся проскочить сквозь эту мелкую сеть неминуемо попал бы под огонь более сложных и современных энергетических платформ. Турвиль подозревал, что, если не на лунах, то на самой планете имеются еще и пусковые установки ракет наземного базирования.
По суммарному огневому потенциалу Аид не уступал целой эскадре супердредноутов, однако вся эта боевая мощь управлялась дистанционно из лагеря «Харон». На орбите не было не только патрульных кораблей или укомплектованных гарнизонами мобильных фортов, но даже разгрузочного спутника. Все пространство в пределах доброй световой минуты от планеты было буквально забито огневыми средствами, и Турвиль не мог не задуматься, почему разработчики системы обороны предпочли обойтись без персонала.
Прежде всего на ум приходили соображения экономии: минные поля и энергетические платформы обходились дешевле, чем содержание людей, однако если кто в Народной Республике и не был стеснен в деньгах, так это прежняя карательная служба. Как и нынешняя. Турвиль полагал, что основная причина – в недоверии к флоту. Однако если ввиду нехватки квалифицированного персонала БГБ не могло организовать космическое патрулирование, то уж для обслуживания перевалочного спутника хватило бы и собственных кадров. Это могло значительно упростить и удешевить доставку на планету грузов и арестантов, однако руководство госбезопасности, похоже, дошло в своей подозрительности до того, что боялось разместить на орбите над лагерем смерти даже своих людей.
По правде сказать, Турвиль вообще плохо понимал, зачем потребовалась эта гигантская ракетная батарея: с сугубо военной точки зрения, без поддержки мобильных пикетов она была совершенно бесполезна. Крупнейшим недостатком средств планетарного базирования, равно как и находящихся на стационарных орбитах, является то, что они не способны к совершению уклоняющих маневров. Иными словами, зная, откуда будет вестись огонь, один-единственный линейный, а возможно и тяжелый крейсер, способен перехватывать все эти летящие по элементарно рассчитываемым баллистическим траекториям примитивные ядерные ракеты и уничтожать их с помощью бортовых средств защиты. Несколько дюжин пятидесяти– или шестидесятимегатонных взрывов образуют в минных полях зияющие проходы, а электроника на космических платформах, которые все же избегнут разрушения, будет, хотя бы временно, выведена из строя электромагнитным импульсом. По предположению Турвиля ракеты, базирующиеся на самой планете и ее лунах (если таковые имелись), должны были уцелеть, но они погоды не делали. Любой специалист знал, что стационарные оборонительные системы, даже орбитальные форты со сферическими защитными полями, в конечном итоге оказывались бессильны против мобильных атакующих сил.
Самым вероятным объяснением существования этого огромного и совершенно бесполезного оружейного склада являлось то, что его заказчики не удосужились проконсультироваться со сведущим военно-космическим инженером. Но в этом, по крайней мере, имелась определенная логика: если вы скрываете местоположение базы от собственных военных, опасаясь, как бы им не вздумалось на нее напасть, вам вряд ли придет в голову спрашивать у этих людей совета, как лучше подготовить объект к обороне от них самих.
В главном Юрий был прав: заправлявшие в системе маньяки никогда не позволили бы приблизиться к Аиду настоящему военному кораблю с командой, набранной не из сотрудников БГБ. По этой причине «Графу Тилли» предстояло выйти на орбиту Цербера-Б-3 и оставаться на расстоянии полных семнадцати световых минут от тюремной планеты, а Турвиля, Хонекера, Богдановича и Форейкер ожидал трехчасовой полет на боте. «Ну что ж, – решил для себя контр-адмирал, – на худой конец „Графу Тилли“ не придется маневрировать внутри оборонительной зоны.»
– Ладно, – сказал он наконец. – Полагаю, гражданин капитан Хьюитт об этом уже осведомлен.
Фрейзер кивнул, и Турвиль пожал плечами.
– В таком случае сообщи гражданке члену Комитета Рэнсом, что ее сообщение получено.
Никто на мостике не упустил из виду маленький факт: отданный Фрейзеру приказ не включал подтверждение того, что распоряжение Рэнсом будет выполнено. И все, включая Хонекера, поняли, что в соответствии с флотским этикетом ответ является не слишком завуалированным оскорблением. Рэнсом, далекая от флотских традиций, могла этого и не понять – но, по правде сказать, Турвилю было уже плевать на ее реакцию.
Курсы «Графа Тилли» и «Цепеша» постепенно расходились: на обзорном экране Турвиля медленно вырастала яркая точка Цербера-Б-3.
«Это мне только кажется» – попытался убедить себя Горацио, однако, судя по участившемуся пульсу, не слишком успешно. Но волнение скорее объяснялось тем, что звук будильника был сигналом к началу выполнения плана, а ничтожность шансов на его осуществление была для Харкнесса очевидна. Другое дело, что ничего лучше ему придумать не удалось, а стало быть, и выбирать не из чего.
Часы пискнули снова. Сунув руку под подушку, он отключил будильник, глубоко вздохнул, облизал губы, присел и осторожно – очень осторожно! – встал босыми ногами на пол. Джонсон продолжал размеренно дышать, Кэндлмен похрапывал, и Харкнесс стиснул зубы. Эта часть задуманного была ненавистна ему больше всего, но другого выхода не было.
Двигаясь словно призрак в слабом свечении ночника, оставленного зажженным по настоянию Кэндлмена, он добрался до изголовья койки Джонсона, остановился, набрал воздуху и левой рукой вдавил голову капрала в подушку. Тот открыл глаза, но прежде чем успел понять, что происходит, правая рука Харкнесса с силой топора перебила ему гортань. Джонсон судорожно дернулся, руки потянулись к горлу, а Харкнесс уже шагнул прочь от его койки. Генри, сам того не сознавая, был уже мертвецом, а Горацио еще предстояло позаботиться о Кэндлмене.
Второй охранник фыркнул и пошевелился во сне. Агония капрала была недолгой и почти беззвучной, так что если Кэндлмен и расслышал предсмертный хрип, понять, что это было, он не успел: мозолистые ладони сомкнулись на его голове и резкий рывок сломал ему шейные позвонки. Хрип и хруст смешались воедино, потом все стихло. Горацио Харкнесс отступил на шаг, закрыл глаза, и его передернуло от отвращения.
Убивать людей ему случалось и прежде, но до сих пор он убивал их на расстоянии, посредством ракет или энергетических установок. Это совсем не то, что убивать голыми руками, особенно людей, с которыми ты знаком. Он чувствовал себя отвратительно, ибо Джонсон и Кэндлмен не ожидали от него ничего дурного. Но в том-то и дело: он не мог допустить ни малейших подозрений, а потому вынужден был прикинуться их приятелем, партнером по махинациям, ни о чем не сожалеющим перебежчиком… для того, чтобы убить обоих во сне.
Некоторое время он стоял неподвижно, сжав кулаки и стараясь унять слабую дрожь. Не сразу, но в конце концов ноздри его затрепетали, и он открыл глаза. Так или иначе, ему уже пришлось мысленно пережить это, составляя свой план. Джонсон с Кэндлменом могли благодушно попивать пивко, сговариваясь насчет очередного мошенничества, однако они были костоломами из БГБ, и одному Богу ведомо, сколько людей убили или замучили эти «славные парни». Во всяком случае, такими рассуждениями Харкнесс пытался успокоить свою совесть.
Отвернувшись от мертвецов, Харкнесс направился к их шкафчикам. Оба были заперты, однако Горацио на протяжении его богатой событиями жизни доводилось открывать немало чужих замков, что же до этих, то владельцы открывали их в его присутствии десятки раз. Он быстро ввел комбинации, и его губы изогнулись в хищной усмешке: подсветка шкафчиков заиграла на оружии мертвых сторожевых псов.
Застегнув на талии пояс с импульсным пистолетом Джонсона, Горацио проверил оружие и убедился, что и магазин, и батарея снаряжены. В кармашках на поясе находились дополнительные магазины и батареи. Засунув мундир капрала в мешок для грязного белья, он забрал из другого шкафчика второй пистолет, проверил его и повесил ремень наискосок, от правого плеча к левому бедру, на манер патронташа. Разобравшись с оружием, Харкнесс запер оба шкафчика, взял миникомпьютер, которым пользовался для «модернизации» игровых программ и, введя личный код Джонсона, через розетку на переборке подключился к сети. Умей компьютеры удивляться, бортовая машина «Цепеша» могла бы отметить феноменальный скачок в навыках программирования, совершенный гражданином капралом Генри Джонсоном, личный номер SS-1002-56722-0531-HV. Но компьютерам до таких вещей дела нет, и Харкнесс беспрепятственно вошел в сеть по пути, проложенному в то время, пока Джонсон с Кэндлменом думали, будто он переоснащает для них игры.
Разумеется, он не решился произвести в основной системе серьезные изменения, ибо их мог бы заметить кто-то из офицеров или смыслящих в программировании техников, однако он заранее подготовил все необходимые программы на своем мини-компьютере. Конечно, добиться того, чтобы его маленькие пакеты начали действовать должным образом, в нужное время и в требуемой последовательности, было непросто, но Харкнесс надеялся, что учел все. Правда, имелся программный элемент системы, который пришлось изменить заранее: сейчас Горацио проверил его и удовлетворенно хмыкнул. Как и было запрограммировано, этот элемент начал действовать восемнадцать минут двадцать одну секунду назад. Среди множества факторов, которые могли погубить всю его затею, своевременность включения в работу данного файла беспокоила Харкнесса больше всего. Теперь настало время перехода к самому опасному этапу операции. Горацио инициировал код.
Внешне на «Цепеше» ничего не изменилось, однако в электронных недрах крейсера изменения произошли, причем весьма существенные. Запустилось сразу с полдюжины программ, которые Харкнесс, скачав на свой мини-компьютер, модифицировал – одни в большей, другие в меньшей степени – несколько дней, а то и недель назад.
Несмотря на солидный размер некоторых файлов, замены были произведены со скоростью, показавшейся бы немыслимой во времена чипов и печатных плат: Харкнесс едва успел затаить дыхание, как на его дисплее высветился знак подтверждения. Удовлетворенно кивнув, Горацио выключил и убрал в карман миникомпьютер, перекинул через плечо бельевой мешок и направился к дальнему концу отсека. С вентиляционной решеткой еще предстояло повозиться, но на данный момент это беспокоило его меньше всего.
Сейчас «Цепеш» собирался пересечь периметр ограждающих планету Аид оборонительных спутников. Корабль уже находился примерно в получасе лету от парковочной орбиты, хотя Уорнеру этого знать не полагалось. Чего ради от него скрывали такую мелочь – а узнать ее все равно не составило для него особого труда, – он не понимал и мог лишь предположить, что причина заключалась в болезненной приверженности БГБ к тотальной секретности. Но, так или иначе, зная, как будут разворачиваться события, он решил нанести еще один визит Алистеру МакКеону и Андреасу Веницелосу.
Конечно, из соображений осторожности так поступать не следовало. Хотя формально он находился на «Цепеше» именно для того, чтобы следить за условиями содержания пленных, всякий лишний контакт с ними делал его и без того призрачные шансы на спасение еще ничтожнее. Уорнер знал это, но ничего с собой поделать не мог.
К леди Харрингтон его даже не допускали, объясняя тем, что она не имеет статуса военнопленной. Единственная его робкая попытка разузнать хоть что-то о ее положении вызвала столь резкую реакцию, что настаивать Кэслет не решился. А вот его доступ к тем, кто считался военнопленным, пока никто не ограничивал: чтобы попасть к ним, ему даже не требовалось запрашивать особое разрешение. Правда Кэслет полагал, что эти посещения ему еще аукнутся. Едва ли они остались без внимания: начальник караула, скорее всего, докладывал наверх о каждом визите, не говоря уж о записях, производившихся камерами слежения. Эти записи могли стать на будущем процессе неопровержимым доказательством его измены: что еще, кроме участия в заговоре, могло побудить офицера Народного Флота к не обусловленным его обязанностями встречам с врагами народа? Правда, доказательства могли пригодиться лишь в том случае, если власти удосужатся затеять процесс…
Выйдя из лифта, он кивнул четырем устроившимся у караульной стойки охранникам и проследовал мимо. Охранники, пившие на дежурстве кофе, что запрещалось Уставом, встрепенулись, но, узнав Кэслета, успокоились. Даже если отбросить слухи о его вероятной участи, он был всего лишь офицером флота, а стало быть, не их начальником. Махнув остальным рукой, чтобы они оставались на месте, сержант неспешно направился по коридору ему навстречу.
– Чем могу служить, гражданин коммандер? – осведомился он, не удосужившись отдать честь.
– Мне нужно поговорить со старшими пленными, гражданин сержант Иннис, – ответил Кэслет.
Охранник пожал плечами.
– Как угодно, – буркнул он и, подав знак своим, направился к закрытому люку.
Подчиняясь его жесту, женщина-рядовой взяла из оружейной пирамиды дробовик и с оружием наизготовку остановилась в пяти футах от люка. Сержант набрал код замка и, заглянув внутрь, крикнул:
– Подъем, монти. К вам гость!
Когда люк открылся, освещенность отсека автоматически увеличилась, и Кэслет почувствовал укол вины: сонные пленники протирали глаза. По корабельным часам «Цепеша» была середина ночи, но, вздумай он дожидаться утра, возможности попрощаться с пленными ему бы уже не представилось.
Снова кивнув сержанту, Уорнер вошел в помещение, и Иннис запер за ним дверь. Сложив руки за спиной, Кэслет ждал, когда люди перестанут потягиваться да зевать и проснутся окончательно.
При первом посещении его приняли холодно – чему, впрочем, Уорнер не удивился. Он ждал даже худшего, однако оказавшийся в этой группе «полковник» Лафолле представил его остальным пленным, самой манерой представления дав понять, что этот хевенит отличается от прочих. К настоящему моменту Веницелос по-прежнему не вполне доверял Кэслету, но вот с МакКеоном, а особенно с Лафолле и Монтойей, которому Уорнер раздобыл кое-какие медикаменты для Нимица, у него сложились неплохие отношения.
Вспомнив о древесном коте, Кэслет метнулся к койке Лафолле, и сердце его сжалось от привычной печали – Нимиц попытался приподняться, чтобы приветствовать гостя. Кости древесных котов срастаются гораздо быстрее, чем человеческие, но никто на борту «Цепеша» не позаботился снабдить Монтойю необходимыми для правильного исправления повреждений хирургическими инструментами. Кот отчасти восстановил силы, но сломанные рука и плечо срослись в том положении, в каком их вслепую зафиксировал Монтойя. Теперь движения Нимица были лишены присущей ему прежде плавной фации, а затуманенные глаза и полуприжатые уши указывали, что он продолжал испытывать боль. Однако кот не желал поддаваться слабости и жалости к себе: хотя покалеченный бок заставлял его крениться на сторону, он выпрямился и приветственно пискнул.
Кэслет знал, что многие пленные отнеслись к нему без враждебности именно потому, что так воспринимал его Нимиц. Ласково коснувшись ладонью макушки кота, Уорнер повернулся к МакКеону.
– Простите, что потревожил вас, капитан, – тихо сказал он. – В течение ближайших сорока минут «Цепеш» выйдет на орбиту Аида.
МакКеон промолчал, но напрягся. Уорнер почувствовал, что напряглись и остальные.
– Корабельное время не синхронизировано с местным, – продолжил Уорнер. – На «Цепеше» ночь, но в лагере «Харон» через два часа рассветет, и вас переправят туда. Я считаю, что должен был вас предупредить.
Люди, веками не отлипающие от планетной грязи, воображают космические корабли чем-то вроде разделенных переборками на отсеки и коридоры цилиндров из сверхпрочных сплавов. В действительности же – и это известно каждому, кто связал свою жизнь с космосом, – корабль похож на живой организм, и его подобно кровеносным сосудам и нервам пронизывает сложнейшая сеть энергетических коммуникаций и систем жизнеобеспечения. Однако в отличие от организма на корабле имеются люки и лазы, обеспечивающие доступ к тем участкам коммуникаций, которые могут нуждаться в замене, ремонте или наладке.
Разумеется, аварийные ходы, обеспечивавшие головную боль проектировщикам, запирались и опечатывались. Большая часть экипажа вообще ничего не знала об их существовании, зато сведущий человек – при наличии достаточного времени – мог добраться из любой точки корабля в любую другую точку, не воспользовавшись ни одним лифтом и не появившись ни в одном контролируемом коридоре.
Именно это Харкнесс и сделал. Узнав все, что требовалось, он отключил миникомпьютер, убрал его в карман и соскользнул по вентиляционному ходу на несколько десятков метров вниз. Нельзя сказать, чтобы это был идеальный путь к его цели, однако о лучшем в сложившемся положении мечтать не приходилось. Решетка, перекрывавшая лаз, была вделана в стену коридора, но находилась в дальнем его конце, далеко от лифтовой площадки. Маловероятно, чтобы кто-нибудь стал смотреть в том направлении, поскольку коридор заканчивался тупиком; с другой стороны, это означало, что и сам он не будет иметь достаточного обзора, покуда не начнет действовать. А действовать вслепую Харкнесс не любил. Впрочем, ситуация не предоставляла ему особого выбора. К тому же он потратил немало времени, изучая расположение камер наблюдения, и полагал, что знает, какая из них куда смотрит.
Набрав воздуха, Харкнесс вознес безмолвную молитву о том, чтобы его предположения оказались верными, лег на спину подошвами к вентиляционной решетке, вытащил оба импульсных пистолета и изо всех сил ударил по решетке ногами.
Подняв руку, Лестер Турвиль прервал разговор с гражданином капитаном Богдановичем и гражданином комиссаром Эверардом Хонекером и повернулся к офицеру связи.
– Что там говорится, Гаррисон? – спросил Турвиль, стараясь чтобы голос не выдал его напряженность и волнение. Вполне объяснимое, если учесть, что «Граф Тилли» находился в шестистах девяноста часах полета от Барнетта и всего в двадцати четырех световых минутах от Цербера-Б, звезды класса G3, «младшего партнера» в системе двойной звезды Цербера.
–»Цепеш» продолжит путь к парковочной орбите Аида, но нам предстоит расположиться на орбите Цербера-Б-3, гражданин контр-адмирал, – почтительно сообщил Фрейзер и, прокашлявшись, добавил. – Есть также личное послание от гражданки члена Комитета Рэнсом. Она предлагает тебе, гражданину комиссару Хонекеру, гражданину капитану Богдановичу и гражданке коммандеру Форейкер прибыть ботом к ней на Аид завтра, в девять ноль-ноль по местному времени.
– Ну что ж, прекрасно! – буркнул Богданович с очевидным для каждого из офицеров штаба Турвиля отвращением.
Первоначальным планом предусматривалось, что «Граф Тилли» будет сопровождать «Цепеш» до самого Аида, и неожиданное изменение приказа было воспринято на борту боевого корабля как неразумное и оскорбительное.
– Не хотят подпускать Флот близко к своей драгоценной тюрьме: боятся, что мы откроем огонь или устроим еще что-нибудь покруче.
В язвительном, хлещущем, как плеть, голосе начальника штаба звучало неприкрытое раздражение, выказать которое еще месяц назад он бы ни за что не решился. Но Хонекер и не подумал возмутиться: полет до Цербера занял достаточно времени, и он успел сообразить, что находится ничуть не в лучшем положении, чем Турвиль и его офицеры. Наверное, ему следовало бы винить в этом гражданина контр-адмирала, но как-то не получалось. Он поддержал Турвиля сознательно и до сих пор был убежден, что флотоводец все делал правильно, а вот Рэнсом допустила ошибку. Ее решение казнить Хонор Харрингтон грозило обернуться бедой, и не только для тех, кто пытался предотвратить расправу. Мало того что Альянс будет взбешен; такой же реакции следует ожидать и от Солнечной Лиги – и это в то время, когда Республика остро нуждалась в современных технологиях. К тому же у большинства военных это вызовет такие же отвращение и стыд, как и у контр-адмирала Турвиля. И, наконец, помимо всех сугубо прагматических соображений, делавших казнь Харрингтон актом безумия, попытки сохранить ей жизнь были вполне оправданны и с моральной точки зрения.
Нет, даже сожалея о том, чем обернулось дело, и опасаясь тяжких последствий, Хонекер не считал себя вправе в чем бы то ни было обвинять Турвиля. Странное дело, комиссар находился на борту «Графа Тилли» (а еще раньше на прежнем флагманском корабле Турвиля «Раш-эд-Дин»), чтобы шпионить за контр-адмиралом по поручению БГБ и Комитета общественного спасения. Ему нравился этот отважный, напористый, бесшабашный вояка, но комиссар никогда не забывал о своей роли надзирателя и в качестве такового считал необходимым сохранять дистанцию.
Теперь эта дистанция исчезла, и пусть это произошло из-за того, что они оба обречены, Хонекер все равно чувствовал облегчение. Отчасти потому, что больше не надо было лгать и оправдывать то, чему (и в глубине души он знал это всегда) оправдания не было и быть не могло. Предав и осудив его за честное стремление исполнить свой долг, система освободила его от обязательств перед ней, и он – наконец! – позволил себе признаться, что «неблагонадежные» – вроде Лестера Турвиля и офицеров его штаба – были куда лучшими защитниками народа, которому, как предполагалось, служил Комитет, чем могла бы когда-либо стать Корделия Рэнсом.
Турвиль, не зная, какие мысли скрывает молчание народного комиссара, просто кивнул, признавая правоту Богдановича. Вся система Цербер представляла собой чудовищный памятник маниакальной подозрительности карательных служб Народной Республики, как прежних, так и нынешних. Ее координаты отсутствовали даже в базе данных астрогации «Графа Тилли», поскольку были строжайше засекречены еще при старом режиме, когда Министерство внутренней безопасности санкционировало строительство лагеря «Харон». Даже теперь – а, возможно, в особенности теперь! – БГБ ревностно сохраняло эти сведения в тайне.
Но систему оберегала не только завеса секретности. За долгие годы службы на флоте Турвилю редко доводилось видеть столь мощные орбитальные защитные комплексы, как те, что прикрывали планету Аид, иначе именуемую Цербер-Б-2, и три ее большие луны. «Граф Тилли» получил о них лишь минимальную, самую необходимую информацию, да и ее Владович предоставил только потому, что согласно приказу «Графу Тилли» предстояло сопровождать «Цепеш» и внутри системы. Система же была буквально нашпигована оружием, и любой корабль, сунувшийся в нее без знания кодов и паролей, просуществовал бы очень недолго. И даже куцая информация, полученная от Владовича, позволяла понять, что паранойя БГБ породила фантасмагорическую космическую твердыню, и ничего подобного Турвиль и его люди просто представить не могли себе.
Передовые рубежи обороны были полностью автоматизированы и обходились без людей. А средств поражения – от допотопных мин с ядерными боезарядами, годных только на то, чтобы сбивать малые суда, до опасных для самых тяжелых звездных кораблей лазерных мин – было более чем достаточно. Ухитрившийся проскочить сквозь эту мелкую сеть неминуемо попал бы под огонь более сложных и современных энергетических платформ. Турвиль подозревал, что, если не на лунах, то на самой планете имеются еще и пусковые установки ракет наземного базирования.
По суммарному огневому потенциалу Аид не уступал целой эскадре супердредноутов, однако вся эта боевая мощь управлялась дистанционно из лагеря «Харон». На орбите не было не только патрульных кораблей или укомплектованных гарнизонами мобильных фортов, но даже разгрузочного спутника. Все пространство в пределах доброй световой минуты от планеты было буквально забито огневыми средствами, и Турвиль не мог не задуматься, почему разработчики системы обороны предпочли обойтись без персонала.
Прежде всего на ум приходили соображения экономии: минные поля и энергетические платформы обходились дешевле, чем содержание людей, однако если кто в Народной Республике и не был стеснен в деньгах, так это прежняя карательная служба. Как и нынешняя. Турвиль полагал, что основная причина – в недоверии к флоту. Однако если ввиду нехватки квалифицированного персонала БГБ не могло организовать космическое патрулирование, то уж для обслуживания перевалочного спутника хватило бы и собственных кадров. Это могло значительно упростить и удешевить доставку на планету грузов и арестантов, однако руководство госбезопасности, похоже, дошло в своей подозрительности до того, что боялось разместить на орбите над лагерем смерти даже своих людей.
По правде сказать, Турвиль вообще плохо понимал, зачем потребовалась эта гигантская ракетная батарея: с сугубо военной точки зрения, без поддержки мобильных пикетов она была совершенно бесполезна. Крупнейшим недостатком средств планетарного базирования, равно как и находящихся на стационарных орбитах, является то, что они не способны к совершению уклоняющих маневров. Иными словами, зная, откуда будет вестись огонь, один-единственный линейный, а возможно и тяжелый крейсер, способен перехватывать все эти летящие по элементарно рассчитываемым баллистическим траекториям примитивные ядерные ракеты и уничтожать их с помощью бортовых средств защиты. Несколько дюжин пятидесяти– или шестидесятимегатонных взрывов образуют в минных полях зияющие проходы, а электроника на космических платформах, которые все же избегнут разрушения, будет, хотя бы временно, выведена из строя электромагнитным импульсом. По предположению Турвиля ракеты, базирующиеся на самой планете и ее лунах (если таковые имелись), должны были уцелеть, но они погоды не делали. Любой специалист знал, что стационарные оборонительные системы, даже орбитальные форты со сферическими защитными полями, в конечном итоге оказывались бессильны против мобильных атакующих сил.
Самым вероятным объяснением существования этого огромного и совершенно бесполезного оружейного склада являлось то, что его заказчики не удосужились проконсультироваться со сведущим военно-космическим инженером. Но в этом, по крайней мере, имелась определенная логика: если вы скрываете местоположение базы от собственных военных, опасаясь, как бы им не вздумалось на нее напасть, вам вряд ли придет в голову спрашивать у этих людей совета, как лучше подготовить объект к обороне от них самих.
В главном Юрий был прав: заправлявшие в системе маньяки никогда не позволили бы приблизиться к Аиду настоящему военному кораблю с командой, набранной не из сотрудников БГБ. По этой причине «Графу Тилли» предстояло выйти на орбиту Цербера-Б-3 и оставаться на расстоянии полных семнадцати световых минут от тюремной планеты, а Турвиля, Хонекера, Богдановича и Форейкер ожидал трехчасовой полет на боте. «Ну что ж, – решил для себя контр-адмирал, – на худой конец „Графу Тилли“ не придется маневрировать внутри оборонительной зоны.»
– Ладно, – сказал он наконец. – Полагаю, гражданин капитан Хьюитт об этом уже осведомлен.
Фрейзер кивнул, и Турвиль пожал плечами.
– В таком случае сообщи гражданке члену Комитета Рэнсом, что ее сообщение получено.
Никто на мостике не упустил из виду маленький факт: отданный Фрейзеру приказ не включал подтверждение того, что распоряжение Рэнсом будет выполнено. И все, включая Хонекера, поняли, что в соответствии с флотским этикетом ответ является не слишком завуалированным оскорблением. Рэнсом, далекая от флотских традиций, могла этого и не понять – но, по правде сказать, Турвилю было уже плевать на ее реакцию.
Курсы «Графа Тилли» и «Цепеша» постепенно расходились: на обзорном экране Турвиля медленно вырастала яркая точка Цербера-Б-3.
* * *
Услышав писк спрятанного под подушкой хронометра, Горацио Харкнесс вздрогнул и мысленно выругался. Он специально снял часы с запястья и засунул туда, чтобы звук не потревожил остальных. Сам Харкнесс не спал всю ночь, хотя по его виду никто бы этого не сказал. Поставить будильник пришлось для того, чтобы не проверять время каждые пять минут. Подушка должна была заглушить звук, но сейчас казалось, будто он громом разносится по темному отсеку.«Это мне только кажется» – попытался убедить себя Горацио, однако, судя по участившемуся пульсу, не слишком успешно. Но волнение скорее объяснялось тем, что звук будильника был сигналом к началу выполнения плана, а ничтожность шансов на его осуществление была для Харкнесса очевидна. Другое дело, что ничего лучше ему придумать не удалось, а стало быть, и выбирать не из чего.
Часы пискнули снова. Сунув руку под подушку, он отключил будильник, глубоко вздохнул, облизал губы, присел и осторожно – очень осторожно! – встал босыми ногами на пол. Джонсон продолжал размеренно дышать, Кэндлмен похрапывал, и Харкнесс стиснул зубы. Эта часть задуманного была ненавистна ему больше всего, но другого выхода не было.
Двигаясь словно призрак в слабом свечении ночника, оставленного зажженным по настоянию Кэндлмена, он добрался до изголовья койки Джонсона, остановился, набрал воздуху и левой рукой вдавил голову капрала в подушку. Тот открыл глаза, но прежде чем успел понять, что происходит, правая рука Харкнесса с силой топора перебила ему гортань. Джонсон судорожно дернулся, руки потянулись к горлу, а Харкнесс уже шагнул прочь от его койки. Генри, сам того не сознавая, был уже мертвецом, а Горацио еще предстояло позаботиться о Кэндлмене.
Второй охранник фыркнул и пошевелился во сне. Агония капрала была недолгой и почти беззвучной, так что если Кэндлмен и расслышал предсмертный хрип, понять, что это было, он не успел: мозолистые ладони сомкнулись на его голове и резкий рывок сломал ему шейные позвонки. Хрип и хруст смешались воедино, потом все стихло. Горацио Харкнесс отступил на шаг, закрыл глаза, и его передернуло от отвращения.
Убивать людей ему случалось и прежде, но до сих пор он убивал их на расстоянии, посредством ракет или энергетических установок. Это совсем не то, что убивать голыми руками, особенно людей, с которыми ты знаком. Он чувствовал себя отвратительно, ибо Джонсон и Кэндлмен не ожидали от него ничего дурного. Но в том-то и дело: он не мог допустить ни малейших подозрений, а потому вынужден был прикинуться их приятелем, партнером по махинациям, ни о чем не сожалеющим перебежчиком… для того, чтобы убить обоих во сне.
Некоторое время он стоял неподвижно, сжав кулаки и стараясь унять слабую дрожь. Не сразу, но в конце концов ноздри его затрепетали, и он открыл глаза. Так или иначе, ему уже пришлось мысленно пережить это, составляя свой план. Джонсон с Кэндлменом могли благодушно попивать пивко, сговариваясь насчет очередного мошенничества, однако они были костоломами из БГБ, и одному Богу ведомо, сколько людей убили или замучили эти «славные парни». Во всяком случае, такими рассуждениями Харкнесс пытался успокоить свою совесть.
Отвернувшись от мертвецов, Харкнесс направился к их шкафчикам. Оба были заперты, однако Горацио на протяжении его богатой событиями жизни доводилось открывать немало чужих замков, что же до этих, то владельцы открывали их в его присутствии десятки раз. Он быстро ввел комбинации, и его губы изогнулись в хищной усмешке: подсветка шкафчиков заиграла на оружии мертвых сторожевых псов.
Застегнув на талии пояс с импульсным пистолетом Джонсона, Горацио проверил оружие и убедился, что и магазин, и батарея снаряжены. В кармашках на поясе находились дополнительные магазины и батареи. Засунув мундир капрала в мешок для грязного белья, он забрал из другого шкафчика второй пистолет, проверил его и повесил ремень наискосок, от правого плеча к левому бедру, на манер патронташа. Разобравшись с оружием, Харкнесс запер оба шкафчика, взял миникомпьютер, которым пользовался для «модернизации» игровых программ и, введя личный код Джонсона, через розетку на переборке подключился к сети. Умей компьютеры удивляться, бортовая машина «Цепеша» могла бы отметить феноменальный скачок в навыках программирования, совершенный гражданином капралом Генри Джонсоном, личный номер SS-1002-56722-0531-HV. Но компьютерам до таких вещей дела нет, и Харкнесс беспрепятственно вошел в сеть по пути, проложенному в то время, пока Джонсон с Кэндлменом думали, будто он переоснащает для них игры.
Разумеется, он не решился произвести в основной системе серьезные изменения, ибо их мог бы заметить кто-то из офицеров или смыслящих в программировании техников, однако он заранее подготовил все необходимые программы на своем мини-компьютере. Конечно, добиться того, чтобы его маленькие пакеты начали действовать должным образом, в нужное время и в требуемой последовательности, было непросто, но Харкнесс надеялся, что учел все. Правда, имелся программный элемент системы, который пришлось изменить заранее: сейчас Горацио проверил его и удовлетворенно хмыкнул. Как и было запрограммировано, этот элемент начал действовать восемнадцать минут двадцать одну секунду назад. Среди множества факторов, которые могли погубить всю его затею, своевременность включения в работу данного файла беспокоила Харкнесса больше всего. Теперь настало время перехода к самому опасному этапу операции. Горацио инициировал код.
Внешне на «Цепеше» ничего не изменилось, однако в электронных недрах крейсера изменения произошли, причем весьма существенные. Запустилось сразу с полдюжины программ, которые Харкнесс, скачав на свой мини-компьютер, модифицировал – одни в большей, другие в меньшей степени – несколько дней, а то и недель назад.
Несмотря на солидный размер некоторых файлов, замены были произведены со скоростью, показавшейся бы немыслимой во времена чипов и печатных плат: Харкнесс едва успел затаить дыхание, как на его дисплее высветился знак подтверждения. Удовлетворенно кивнув, Горацио выключил и убрал в карман миникомпьютер, перекинул через плечо бельевой мешок и направился к дальнему концу отсека. С вентиляционной решеткой еще предстояло повозиться, но на данный момент это беспокоило его меньше всего.
* * *
Когда лифт остановился и двери начали открываться, Уорнер Кэслет расправил плечи и выпрямился. Последние четыре недели сказались на нем даже хуже, чем он опасался, не столько из-за неприятных переживаний, сколько по причине полной невозможности действовать. Точно зная, что произойдет с Хонор Харрингтон и ее людьми, он был бессилен изменить ее судьбу – как и свою собственную. Поначалу его, правда, удивляло то, что Рэнсом соглашалась подолгу оставлять «представителя военных» наедине с пленными, но, скорее всего, он просто недооценил ее коварство. Возможно, она поняла, что чем дольше будет держать Дамоклов меч над его головой, тем сильнее будет удар при падении – когда обнаружится, что все надежды, которыми тешил себя обреченный, были жалкой иллюзией.Сейчас «Цепеш» собирался пересечь периметр ограждающих планету Аид оборонительных спутников. Корабль уже находился примерно в получасе лету от парковочной орбиты, хотя Уорнеру этого знать не полагалось. Чего ради от него скрывали такую мелочь – а узнать ее все равно не составило для него особого труда, – он не понимал и мог лишь предположить, что причина заключалась в болезненной приверженности БГБ к тотальной секретности. Но, так или иначе, зная, как будут разворачиваться события, он решил нанести еще один визит Алистеру МакКеону и Андреасу Веницелосу.
Конечно, из соображений осторожности так поступать не следовало. Хотя формально он находился на «Цепеше» именно для того, чтобы следить за условиями содержания пленных, всякий лишний контакт с ними делал его и без того призрачные шансы на спасение еще ничтожнее. Уорнер знал это, но ничего с собой поделать не мог.
К леди Харрингтон его даже не допускали, объясняя тем, что она не имеет статуса военнопленной. Единственная его робкая попытка разузнать хоть что-то о ее положении вызвала столь резкую реакцию, что настаивать Кэслет не решился. А вот его доступ к тем, кто считался военнопленным, пока никто не ограничивал: чтобы попасть к ним, ему даже не требовалось запрашивать особое разрешение. Правда Кэслет полагал, что эти посещения ему еще аукнутся. Едва ли они остались без внимания: начальник караула, скорее всего, докладывал наверх о каждом визите, не говоря уж о записях, производившихся камерами слежения. Эти записи могли стать на будущем процессе неопровержимым доказательством его измены: что еще, кроме участия в заговоре, могло побудить офицера Народного Флота к не обусловленным его обязанностями встречам с врагами народа? Правда, доказательства могли пригодиться лишь в том случае, если власти удосужатся затеять процесс…
Выйдя из лифта, он кивнул четырем устроившимся у караульной стойки охранникам и проследовал мимо. Охранники, пившие на дежурстве кофе, что запрещалось Уставом, встрепенулись, но, узнав Кэслета, успокоились. Даже если отбросить слухи о его вероятной участи, он был всего лишь офицером флота, а стало быть, не их начальником. Махнув остальным рукой, чтобы они оставались на месте, сержант неспешно направился по коридору ему навстречу.
– Чем могу служить, гражданин коммандер? – осведомился он, не удосужившись отдать честь.
– Мне нужно поговорить со старшими пленными, гражданин сержант Иннис, – ответил Кэслет.
Охранник пожал плечами.
– Как угодно, – буркнул он и, подав знак своим, направился к закрытому люку.
Подчиняясь его жесту, женщина-рядовой взяла из оружейной пирамиды дробовик и с оружием наизготовку остановилась в пяти футах от люка. Сержант набрал код замка и, заглянув внутрь, крикнул:
– Подъем, монти. К вам гость!
Когда люк открылся, освещенность отсека автоматически увеличилась, и Кэслет почувствовал укол вины: сонные пленники протирали глаза. По корабельным часам «Цепеша» была середина ночи, но, вздумай он дожидаться утра, возможности попрощаться с пленными ему бы уже не представилось.
Снова кивнув сержанту, Уорнер вошел в помещение, и Иннис запер за ним дверь. Сложив руки за спиной, Кэслет ждал, когда люди перестанут потягиваться да зевать и проснутся окончательно.
При первом посещении его приняли холодно – чему, впрочем, Уорнер не удивился. Он ждал даже худшего, однако оказавшийся в этой группе «полковник» Лафолле представил его остальным пленным, самой манерой представления дав понять, что этот хевенит отличается от прочих. К настоящему моменту Веницелос по-прежнему не вполне доверял Кэслету, но вот с МакКеоном, а особенно с Лафолле и Монтойей, которому Уорнер раздобыл кое-какие медикаменты для Нимица, у него сложились неплохие отношения.
Вспомнив о древесном коте, Кэслет метнулся к койке Лафолле, и сердце его сжалось от привычной печали – Нимиц попытался приподняться, чтобы приветствовать гостя. Кости древесных котов срастаются гораздо быстрее, чем человеческие, но никто на борту «Цепеша» не позаботился снабдить Монтойю необходимыми для правильного исправления повреждений хирургическими инструментами. Кот отчасти восстановил силы, но сломанные рука и плечо срослись в том положении, в каком их вслепую зафиксировал Монтойя. Теперь движения Нимица были лишены присущей ему прежде плавной фации, а затуманенные глаза и полуприжатые уши указывали, что он продолжал испытывать боль. Однако кот не желал поддаваться слабости и жалости к себе: хотя покалеченный бок заставлял его крениться на сторону, он выпрямился и приветственно пискнул.
Кэслет знал, что многие пленные отнеслись к нему без враждебности именно потому, что так воспринимал его Нимиц. Ласково коснувшись ладонью макушки кота, Уорнер повернулся к МакКеону.
– Простите, что потревожил вас, капитан, – тихо сказал он. – В течение ближайших сорока минут «Цепеш» выйдет на орбиту Аида.
МакКеон промолчал, но напрягся. Уорнер почувствовал, что напряглись и остальные.
– Корабельное время не синхронизировано с местным, – продолжил Уорнер. – На «Цепеше» ночь, но в лагере «Харон» через два часа рассветет, и вас переправят туда. Я считаю, что должен был вас предупредить.
* * *
После очередного поворота Харкнесс растянулся на животе, достал свой компьютер и, вызывав скопированную им из базы данных технического отдела схему вентиляции, увеличил масштаб. Появление четкого детального изображения вызвало у него довольную усмешку.Люди, веками не отлипающие от планетной грязи, воображают космические корабли чем-то вроде разделенных переборками на отсеки и коридоры цилиндров из сверхпрочных сплавов. В действительности же – и это известно каждому, кто связал свою жизнь с космосом, – корабль похож на живой организм, и его подобно кровеносным сосудам и нервам пронизывает сложнейшая сеть энергетических коммуникаций и систем жизнеобеспечения. Однако в отличие от организма на корабле имеются люки и лазы, обеспечивающие доступ к тем участкам коммуникаций, которые могут нуждаться в замене, ремонте или наладке.
Разумеется, аварийные ходы, обеспечивавшие головную боль проектировщикам, запирались и опечатывались. Большая часть экипажа вообще ничего не знала об их существовании, зато сведущий человек – при наличии достаточного времени – мог добраться из любой точки корабля в любую другую точку, не воспользовавшись ни одним лифтом и не появившись ни в одном контролируемом коридоре.
Именно это Харкнесс и сделал. Узнав все, что требовалось, он отключил миникомпьютер, убрал его в карман и соскользнул по вентиляционному ходу на несколько десятков метров вниз. Нельзя сказать, чтобы это был идеальный путь к его цели, однако о лучшем в сложившемся положении мечтать не приходилось. Решетка, перекрывавшая лаз, была вделана в стену коридора, но находилась в дальнем его конце, далеко от лифтовой площадки. Маловероятно, чтобы кто-нибудь стал смотреть в том направлении, поскольку коридор заканчивался тупиком; с другой стороны, это означало, что и сам он не будет иметь достаточного обзора, покуда не начнет действовать. А действовать вслепую Харкнесс не любил. Впрочем, ситуация не предоставляла ему особого выбора. К тому же он потратил немало времени, изучая расположение камер наблюдения, и полагал, что знает, какая из них куда смотрит.
Набрав воздуха, Харкнесс вознес безмолвную молитву о том, чтобы его предположения оказались верными, лег на спину подошвами к вентиляционной решетке, вытащил оба импульсных пистолета и изо всех сил ударил по решетке ногами.