– В отличие от вас я дал себе труд провести небольшое расследование и, замечу, без каких-либо затруднений установил, что судно, передававшее опознавательный код «Ситтиха», «Ситтихом» не являлось.
Граф вытаращил глаза, и герцог улыбнулся.
– Не подумайте, что я принял на веру утверждения герцогини Харрингтон. Я изучил данные, полученные нашими офицерами от легких атакующих кораблей местных сил безопасности, находившихся в пределах досягаемости сенсоров от места инцидента. Судя хотя бы по тоннажу, «Джессика Эппс» двигалась на перехват не андерманского торгового судна, во всяком случае не «Ситтиха». А поскольку я ни секунды не сомневаюсь в том, что вы, как добросовестный офицер на службе его величества, снабдили всех своих капитанов самыми свежими копиями Регистра торговых судов, сенсоры «Хеллбарде» должны были без труда установить, что судно передает чужой опознавательный код… и тем самым посягает на суверенитет нашего флага в нарушение всех норм межзвездного законодательства. Поскольку в этом основополагающем пункте данные и выводы герцогини Харрингтон верны, я склонен предположить, что она не ошибается и в остальном. Короче говоря, герр граф, ваш хваленый «герой», капитан дер штерне Гортц ухитрился по причине исключительной глупости и некомпетентности угробить и свой, и мантикорский корабли, причем ради того, чтобы спасти от заслуженной кары судно, запятнавшее себя столь гнусным деянием, как межзвездная генетическая работорговля!
– Этому нет доказательств! – рявкнул Штернхафен, но в глазах его что-то замерцало, и Рабенштранге хмыкнул.
– Доказательств вообще ничему нет. И из-за того, что вы, герр граф, – вы и никто другой! – отказались хотя бы задуматься над возможностью того, что Гортц допустил ошибку, вся ситуация стремительно выходит из-под контроля.
– Я поступил так, как предписывал долг командующего силами его величества в Силезии, и, если император сочтет нужным, готов к любому расследованию, – ответил Штернхафен.
Предпринятая им попытка изобразить благородное негодование не увенчалась успехом, и Рабенштранге презрительно скривил губы.
– Я ценю ваше мужество, герр граф, но вынужден с сожалением констатировать, что его величество не готов выставить вашу вопиющую некомпетентность на смех перед всей Галактикой. Правда, у меня не было случая оговорить с ним именно этот вопрос, однако инструкции, полученные перед отбытием сюда, не оставляют сомнений относительно общего направления имперской политики в отношении данного инцидента. Выступив с официальным «объяснением» по поводу инцидента в Зороастре, вы, по сути, поставили нас в безвыходное положение. Империя не может дезавуировать официальное коммюнике своего командующего, а значит, нам придется упорно отрицать вероятность вины с нашей стороны. Я уже ничего не могу поделать, как бы ни старался, ибо если вначале незамедлительное и полное расследование было бы свидетельством нашей силы, то теперь признание неправоты станет доказательством слабости.
– Уступка мантикорцам в любом случае была бы признаком слабости! – возразил Штернхафен.
– Этот вывод, – холодно и отчетливо произнес Рабенштранге, – есть плод вашего недомыслия и предубежденности против Звездного Королевства. Очень просто было бы провести расследование с позиции силы. Войти в систему Зороастр и обеспечить над ней временный контроль с целью гарантии сохранности всех необходимых свидетельств. Разумеется, мы могли заявить о своем праве на самостоятельное ведение расследования, и я ни на секунду не сомневаюсь, что Высокий Хребет дал бы герцогине Харрингтон инструкции предоставить нам свободу в этом расследовании… и она наверняка не стала бы возражать – прежде всего потому, что в отличие от вас она человек честный и беспристрастный. А пойдя на такую уступку, правительство Высокого Хребта тем самым отдало бы нам приоритет в юридическом решении данного дела, признав нас в качестве по меньшей мере равноправной со Звездным Королевством полицейской силы, призванной положить конец силезскому беззаконию. А потом, по окончании нашего расследования, в своем заявлении Галактике мы бы не стали безапелляционно оправдывать поступки нашего командира и тем самым заявили бы о себе как силе, способной к зрелым, ответственным поступкам. Наша готовность признать вину за случившееся сделала бы нас рупором разума и порядка в регионе, где анархия и отсутствие эффективной центральной власти способствуют возмутительным беззакониям, таким как работорговля, из-за которой и произошел этот трагический инцидент. А это – если бы не ваш идиотизм – дало бы нам моральное право установить контроль над важной для нас территорией как средство положить конец этой самой анархии!
В конце фразы герцог все же сорвался на крик и сжал кулаки за спиной, в то время как Штернхафен, казалось, съежился внутри своего безупречного белого мундира. Опомнившись, Рабенштранге заставил себя закрыть глаза и сделать глубокий, успокаивающий вздох.
– И теперь, после того как вы решили отвергнуть предложение Харрингтон и поспешили объявить официальную позицию Империи, не проводя никакого расследования, у меня не остается другого выбора, как продолжать тот фарс, на который вы обрекли его императорское величество. Уникальная возможность повернуть весь инцидент в нашу пользу полностью упущена из-за вашей узколобости и острого желания объявить всей Галактике, что виноваты мантикорцы. И поскольку я уже не могу отречься от вашего официального заявления, не раскрыв перед всей вселенной недальновидность нашей политики, мне, скорее всего, придется столкнуться с необходимостью открытой войны со Звездным Королевством, которой его императорское величество всячески хотел избежать.
Герцог одарил собеседника ледяной улыбкой.
– Подозреваю, герр граф, что император и сам захочет сказать вам пару слов по данному вопросу.
* * *
– Я предупреждал вас о том, что их политика проявляет тенденцию к ужесточению, – произнес Арнольд Джанкола, искусно изображая сожаление.
Элоиза Причарт гневно взглянула на него, слишком рассерженная, в кои-то веки, чтобы сохранить тщательно сделанную маску, некогда хранившую её от холуев БГБ. Джанкола откинулся в кресле с выражением сочувствия на лице, но внутренне наслаждаясь её яростью.
– Да, Арнольд, предупреждали, – сказала она с ледяным бешенством, – но от напоминания об этом в данный момент нет никакой пользы.
– Простите, – сказал он, стараясь придать голосу как можно больше искренности, – у меня в мыслях не было, чтобы это прозвучало как «я же говорил». Просто я слишком долго наблюдал, что они движутся в этом направлении, не имея возможности что-либо предпринять…
Он беспомощно пожал плечами, а президент отвернулась к окну и принялась разглядывать панораму деловой части Нового Парижа, стараясь взять себя в руки.
Архаичный, печатный экземпляр ответа Элен Декруа на последнюю официальную ноту республики лежал у неё на столе. Элоиза даже удивлялась: почему охватившая ее при чтении документа жгучая ярость не подпалила эту бумагу? Госпожа Декруа наконец отбросила пустопорожние общие декларации, двусмысленности и неопределенности, которыми пользовалась до сих пор мантикорская сторона, чтобы затянуть переговоры. Её новая нота представляла собой сочетание высокомерного изложения долгой истории неприглядного поведения Народной Республики в сочетании с резкими комментариями на тему того, что «конфронтационное, антагонистическое выражение гнева и нетерпения не способствует зрелому разрешению противоречий между звездными державами». Особо подчеркивалось, что Республика – как прямая наследница «прежних деспотических репрессивных режимов Народной Республики» – не имеет морального права «кутаться в мнимую мантию нравственного превосходства» и требовать возврата своей территории.
Очевидно, в ярости отметила Причарт, мнение самих «жертв деспотизма» никто из манти в расчет принимать не собирался. По существу, послание Декруа представляло собой плохо завуалированный ультиматум, содержавший требование к Республике безоговорочно принять все условия Звездного Королевства как плату за заключение мирного договора.
– Как видно, – сказала она кристаллопластовому окну, не оборачиваясь к собеседнику, – разумность наших предложений не произвела впечатления на Высокого Хребта и Декруа.
– Будь они заинтересованы в разумных предложениях, – почтительно указал Джанкола, – мы бы уже несколько лет назад подписали мир. И хотя до отправки нашей последней ноты я опасался, что усиление… нажима с нашей стороны может оказаться контрпродуктивным, вынужден признать, что оно все же сыграло свою положительную роль, заставив их раскрыть карты. Как ни прискорбно, госпожа президент, но требования, содержащиеся в их документе, на мой взгляд, показывают, чего они добивались с самого начала. Понимаю, вам неприятно это слышать, ибо на протяжении всего хода переговоров мы многократно расходились во взглядах. Мне даже известно, что вы испытываете сомнения относительно моей лояльности и готовности следовать выработанному вами внешнеполитическому курсу. Но, невзирая на наши прошлые разногласия, мы должны согласиться, что по своему тону нота правительства Высокого Хребта равнозначна декларации о намерении аннексировать все оккупированные Королевским Флотом звездные системы Республики.
В то время как гладкая речь Джанколы струилась, словно журчащий ручей, что-то внутри Элоизы Причарт скручивалось в тугой узел. Она снова напомнила себе о том, что сохраняющееся недоверие к Джанколе не обесценивает его выводы и заключения. Что бы она ни думала о его мотивах, лежавшее на её столе наглое, возмутительное послание написал не он.
Элоиза снова бросила взгляд на панораму города, и, когда её глаза остановились на здании Нового Октагона, она почувствовала, что в душе созрело решение. Еще на миг задержав взор на штабе Флота Республики, Причарт повернулась к Джанколе.
– Ну что ж, – глухо произнесла она, – они получат то, чего добивались!
– Прошу прощения, госпожа президент? – сказал Джанкола, даже забыв о намерении сохранять сочувственный тон.
Никогда раньше он не видел Причарт в таком гневе – просто не подозревал, что она способна так гневаться, – и на секунду его уверенность в собственной способности держать события под контролем несколько поколебалась. Он от себя такого не ожидал.
– Если они решили навязать нам жесткую игру, мы сыграем по их правилам, – пояснила она и, подойдя к настольному коммуникатору, набрала нужный код.
Связь установилась почти мгновенно. На дисплее появилось лицо Томаса Тейсмана. Причарт резко дернула головой.
– Слушаю, госпожа президент, – сказал Тейсман, похоже ничуть не удивившись.
В конце концов, лишь одиннадцать человек во всей Республике Хевен могли связаться с ним в Новом Октагоне по этой прямой, сверхсекретной линии.
– Том, сейчас в моем кабинете находится Арнольд Джанкола, – без обиняков начала она. – Он доставил официальный ответ Декруа на нашу последнюю ноту, и этот ответ не содержит ничего хорошего. Совсем ничего. Они не уступают даже на сантиметр.
– Понятно, – осторожно произнес Тейсман.
– Думаю, – продолжила она тем же невозмутимым тоном, – настала пора убедить их в ошибочности избранной ими позиции.
* * *
– Мне бы очень не хотелось всего этого говорить, – произнес Томас Тейсман в камеру, записывая строго секретное личное послание Хавьеру Жискару, – но, к сожалению, я вынужден…
Военный министр глубоко вздохнул.
– Это личное письмо, но сопровождающая его официальная депеша будет содержать приказ о приведении всех сил в повышенную боевую готовность. Элоиза заверила меня в отсутствии у неё намерения сделать первый выстрел, однако, на мой взгляд, риск того, что кто-то его сделает, существенно возрос.
Он сделал паузу, задумавшись о том, что обращается к человеку, любившему Элоизу Причарт и знавшему её, наверное, лучше кого бы то ни было во всей вселенной, за исключением, может быть, Кевина Ушера. Но Жискар находился на борту флагмана, вращавшегося вокруг SXR-136, а не на Новом Париже.
– Элоиза с Джанколой готовят для манти новую ноту, – продолжил он. – В ней будет не очередная просьба рассмотреть новые предложения, а требование принять наши условия. Она заверила меня в том, что о возможных последствиях отказа на этот раз говориться не будет, но её намерение использовать крайне жесткие выражения совершенно очевидно. В связи с этим мы обсудили с ней перспективы сценария «Красный-Альфа». Она понимает, что для успешного осуществления плана необходимо использовать преимущество внезапности, однако начинать можно, лишь склонив общественное мнение – и у нас, и за рубежом – к мысли об отсутствии у нас иного выхода. И, откровенно говоря, я надеюсь и верю, что она по-прежнему понимает, что возобновление войны со Звездным Королевством есть бедствие, которого следует избегать почти любой ценой.
«По крайней мере, глагол „надеюсь“ все еще соответствует действительности», – вздохнул он. К сожалению, насчет «верю» он уже не был так уверен, как ему бы хотелось.
– Это еще не приказ о начале операции, – твердо произнес Тейсман в камеру, – но уже сигнал к подготовке. Новая нота Элоизы будет отправлена на Мантикору в ближайшие тридцать шесть стандартных часов. Не думаю, что кто-нибудь в столице – даже Джанкола – способен точно предсказать, как отреагирует на неё Высокий Хребет. Но похоже, всем нам очень скоро предстоит это выяснить.
* * *
Поздно ночью, сидя в своем кабинете и прокручивая на дисплее текст документа, Арнольд Джанкола натянуто улыбнулся. Время подходящее, подумал он, по всем правилам заговоры положено плести под покровом ночи.
Разумеется, в том, что содеянное им, по сути, представляет собой измену, он не признался бы никому, но обманывать себя смысла не было. Его действия могли бы назвать противозаконными – да. Но, тщательно изучив проблему, Арнольд пришел к выводу, что, хотя они и не вполне корректны, с юридической точки зрения их можно расценить разве только как сомнительные. В конце концов, он является государственным секретарем, и любые сношения с иностранными правительствами входят в его обязанности, а конкретные способы, которыми осуществляются эти сношения, – целиком его прерогатива.
Разумеется, поскольку он и Элоиза Причарт совместно обсуждали чуть ли не каждое слово этой ноты, госпожа президент вправе ожидать, что манти получат именно согласованный текст. К сожалению, конкретных указаний на этот счет она не дала, а стало быть, по зрелом размышлении, опираясь на исключительно богатый опыт работы в госдепартаменте и общения с мантикорским правительством, государственный секретарь имел право внести в документ некоторые поправки, делающие ноту гораздо более выразительной.
Другое дело, подумал он, бросив еще один взгляд на исправленный текст и слегка улыбнувшись, что эффект может оказаться не совсем таким, какой имела в виду госпожа президент…
Глава 44
Неожиданно для себя сэр Эдвард Яначек обнаружил, что его больше не тянет по утрам на работу. В тот день, когда Мишель Жанвье пригласил его вернуться в Адмиралтейство, он бы никогда не поверил, что такое может случиться, но с того дня пьянящего триумфа многое изменилось.
Кивнув своему секретарю, Первый Лорд проследовал в кабинет, где на письменном столе его уже дожидался курьерский кейс с чипами поступивших за ночь сообщений. Как и сама дорога в Адмиралтейство, этот кейс со вчерашнего дня, с момента получения последнего послания Причарт, стал для него чем-то пугающим. Яначеку вообще не хотелось вспоминать о его существовании, однако по пути мимо стола к стоявшему на своем месте в сервизе кофейнику походя взглянул на ненавистный кейс и застыл. На крышке мерцал малиновый огонек, при виде которого желудок главы Адмиралтейства скрутило узлом.
Учитывая сроки межзвездных коммуникаций между военными частями, дислоцированными на межзвездных расстояниях, будить Лордов Адмиралтейства при поступлении в их адрес посреди ночи депеш даже чрезвычайной важности смысла не было: после того как письма преодолели десяток-другой световых лет, вручение их на несколько часов раньше или позже не играло никакой роли. Разумеется, существовали исключения, в частности связанные с использованием туннельной Сети. Руководителям служб связи вменялось в обязанность курировать послания особой значимости, но, как правило, высшие чины Адмиралтейства могли спокойно смотреть сны, не опасаясь, что их прервет срочное прибытие плохих новостей. Вспыхивавший же огонек указывал на то, что Саймон Чакрабарти, Первый Космос-лорд, уже ознакомился с ночной почтой… и пришел к выводу, что одно из посланий имеет особое значение.
В последнее время озабоченность Первого Космос-лорда постоянно нарастала. Разумеется, Яначек не возражал, чтобы Саймон делился с ним своими тревогами наедине – в конце концов, предупреждать гражданского главу своего ведомства о любых опасениях входило в непосредственные обязанности Первого Космос-лорда. Но Чакрабарти этим не ограничивался. Он взял за правило направлять руководству официальные меморандумы раздражающего содержания, а его стремление отслеживать информацию, особенно касающуюся Силезии, сэр Эдвард уже считал похожим на навязчивую идею. Нервное состояние Чакрабарти выражалось и в появившейся у него привычке помечать документы, вызывавшие у него особую озабоченность. «То есть совсем не те, с какими мне хотелось бы ознакомиться», – с мрачной иронией подумал Яначек, глядя на злобно подмигивающий огонек. К сожалению – и ответ Причарт на последнюю ноту Декруа напомнил об этом всему правительству Высокого Хребта, – желаемое зачастую имеет очень мало общего с действительным.
Расправив плечи и глубоко вздохнув, Яначек подошел к столу, уселся в кресло, едва замечая его удобство, и набрал код секретного замка.
Сканер сверил отпечатки пальцев, принял код, сравнил ДНК с эталоном и кейс открылся. Первый Лорд взял лежавший сверху чип, отметив с облегчением, что это, по крайней мере, обыкновенный флотский рапорт, а не доклад разведки. Не хватало только, чтобы Фрэнсис Юргенсен признался в том, что этот сукин сын Тейсман в очередной раз утер ему нос по части боевых возможностей республиканского флота.
Но стоило Яначеку увидеть, что послание поступило со станции «Сайдмор», как от облегчения не осталось и следа.
«О боже, – мысленно простонал он, почувствовав, как опять засосало под ложечкой, – что эта сумасшедшая натворила на этот раз?»
Еще раз вздохнув, Первый лорд Адмиралтейства вставил чип в соответствующее гнездо на столе и вывел послание на экран.
* * *
– И насколько всё плохо, Эдвард?
Глядя на Высокого Хребта, Яначек решил, что тот проявляет свое беспокойство заметнее, чем ему хотелось бы, и гораздо заметнее, чем думает сам. Правда, в этом барон был не одинок: от остальных членов заседающего кабинета исходит отзвук точно такого же напряжения. Помимо Яначека и самого барона Высокого Хребта в кабинете сейчас находились Элен Декруа, графиня Нового Киева, граф Северной Пещеры и сэр Харрисон МакИнтош.
– Трудно сказать, – ответил Первый Лорд. – Прошу понять меня правильно: я не уклоняюсь от оценки, но всё, чем мы сейчас располагаем, это рапорт Харрингтон об инциденте в системе Зороастр. Какие-либо детали мы можем узнать только через несколько дней: примерно столько потребуется, чтобы анди отреагировали на происшествие или на само послание Харрингтон в Саксонию, их командующему. Соответственно, и она сможет доложить нам об их позиции лишь после этого.
– Но когда эти сообщения придут сюда, – обеспокоено заявила Марица Тёрнер, – события, изложенные в них, устареют на две недели. И все это время мы не будем знать, как далеко зашла Харрингтон в давлении на анди, пока мы сидим здесь, не имея возможности вмешаться.
– Минуточку, Марица, – вмешался Яначек. – Мое мнение о «Саламандре» всем в этой комнате хорошо известно, и менять его я не собираюсь, однако при всем недоверии к её суждениям вынужден признать, что в данном случае она проявила куда большую сдержанность, чем я ожидал.
Он постучал по своему экземпляру рапорта Харрингтон – точно такая же распечатка лежала перед каждым из членов кабинета – и вдруг подумал: а удосужилась ли вообще графиня Нового Киева прочесть документ?
– По правде сказать, узнав о случившемся, я испугался, как бы она ни ринулась со всем оперативным соединением в Саксонию, требовать от адмирала Штернхафена удовлетворения. Но нет, к немалому моему удивлению, она постаралась сделать всё для снижения напряженности. Конечно, пока трудно сказать, как отреагирует на её предложение о совместном расследовании Штернхафен, но уже одно то, что она выступила с подобной идеей, стоит, по-моему, расценить как хороший знак.
– На первый взгляд, – возразила было графиня, но тут же покачала головой. – Нет, прошу прощения. Вы правы, просто меня волнует её чертов темперамент. Её первой реакцией всегда было немедленное применение силы – или, по крайней мере, ответ на силу ещё большей силой. Я полагаю, мне просто… трудно представить её в роли миротворца.
– И мне тоже, – согласился Яначек. – Тем не менее её первая реакция была именно такова. По крайней мере, в данном случае.
– Если так, – язвительно заметил граф Северной Пещеры, – это, несомненно, первый подобный случай за всю её жизнь!
– Вот тут, Стефан, у меня возражений нет, – согласился Яначек.
– Но вы говорите, что предсказать, как отреагирует Штернхафен на её предложение, невозможно, – напомнил барон Высокого Хребта.
Яначек пожал плечами.
– Нет, конечно. Если это действительно была случайность, нужно быть ещё большим психом, чем Харрингтон, чтобы не воспользоваться её предложением, чтобы снять напряженность и нормализовать ситуацию, но, с другой стороны, то, как вели себя анди в последнее время, позволяет заподозрить намеренную провокацию. Правда, я, как и адмиралы Юргенсен и Чакрабарти, не склонен видеть в этом происшествии злой умысел: имей Империя намерение развязать войну, она не ограничилась бы нападением на единичный тяжелый крейсер. Кроме того, кажется совершенно очевидным, что их корабль захватил «Джессику Эппс» врасплох. Они приблизились к ней на дистанцию поражения задолго до того, как «Джессика» приказала предполагаемому работорговцу остановиться, из чего следует, что драки анди не искали. Будь у них такое намерение, они дали бы залп без предупреждения, так что на «Джессике Эппс» даже не поняли бы, что с ними случилось.
– Стало быть, вы считаете, что они действовали в ответ на наши попытки остановить этого работорговца, этот «Ситтих»? – уточнила Элен Декруа.
– Очень похоже, что дело было именно так, – согласился Яначек. – Почему они отреагировали таким образом, на данный момент мы сказать не можем. Если выводы Харрингтон относительно «Хеллбарде» и данные относительно разницы в тоннаже подлинного и ложного «Ситтихов» точны, поведение капитана анди представляется более чем странным. Пусть мы никогда не ладили с андерманцами, но, насколько нам известно, работорговцев они тоже не жалуют. Империя не проявляла такой активности по пресечению этого промысла, как Звездное Королевство, но, без сомнения, до сих пор когда на их территории работорговля поднимала голову, корабли Императорского Флота реагировали немедленно и сурово.
– И правильно делали, – вставила графиня Нового Киева. – Но по вашим словам, Эдвард, получается, что этот андерманец скорее должен был помочь «Джессике Эппс», а не стрелять в неё!
– Примерно это я только что и сказал, Марица, – заметил Яначек.
– Я понимаю, – нетерпеливо продолжила Марица. – Я хотела сказать, что, возможно, его реакция должна навести на мысль, что подозрения Харрингтон относительно этого судна были вовсе не так основательны, как считает она. Или, по крайней мере, как изложено в её донесении.
– Та же мысль приходила в голову и мне, – ответил Яначек. – Но адмирал Юргенсен нашел копию эмиссионной сигнатуры настоящего «Ситтиха» в центральном архиве и сравнил её с записью сенсоров «Шантильи». – Он покачал головой. – Марица, сомнений нет: корабль, передававший опознавательный код «Ситтиха», «Ситтихом» не являлся. Сказать наверняка кем он был на самом деле я не могу, но явно не тем, за кого себя выдавал.
– Должна сказать, – заметила Декруа, – что своим донкихотским крестовым походом Харрингтон могла поставить всех нас в ложное положение.
– Каким ещё «донкихотским крестовым походом»? – спросила графиня Нового Киева.
– Пресловутой операцией «Уилберфорс», – пояснила Декруа.
– Я могу быть не в восторге от методов и характера Харрингтон, могу даже сомневаться в её мотивах, – последовала резкая отповедь графини Нового Киева, – однако вряд ли подобает называть «донкихотским крестовым походом» издавна предпринимаемые Звездным Королевством усилия по искоренению межзвездной генетической работорговли.
Декруа презрительно взглянула на неё и уже открыла рот, чтобы нанести ответный удар, но успел вмешаться барон Высокого Хребта.
– Марица, никто и не говорит, что мы должны прекращать наши действия. И, если уж на то пошло, никто не ставит Харрингтон в вину, что она действовала в соответствии с нашими обязательствами.
«И тем более мы не станем так заявлять сейчас, – подумал он, – когда эта психопатка Монтень в Палате Общин поджаривает нас – и тебя – на медленном огне скандала с этой чертовой „Рабсилой“!»