Наталья Николаевна Велецкая
Языческая символика славянских архаических ритуалов
РЕЗЮМЕ
Одним из порождений языческого восприятия мироздания как извечного кругооборота жизнь—смерть—жизнь был праславянский ритуал проводов на «тот свет». Генетические корни его и функциональная направленность формировались на почве представлений о соотношении земного и «потустороннего» миров, предков с потомками, первенствующей роли обожествленных предков в земной жизни. Формальную структуру его у протославян определяла органическая взаимосвязанность культа предков с аграрными культами. Выявляется она посредством сравнительно-исторического анализа трансформированных рудиментов его в славянской фольклорной традиции — устно-поэтической (предания, пословицы, поговорки, загадки), вокально-хореографической (песни, причитания, круговые танцы), обрядово-драматической (обряды, обычаи, игрища, игры) и изобразительной (чучела, куклы, маски, приемы оформления костюмов ряженых и ритуальных предметов — дерева, ветки, палицы, хлыста, писанок и т. п. ) с данными о нем в средневековых, античных, древневосточных источниках и формами его у разных народов мира.
Типологический характер ритуала проводов на «тот свет» в значительной мере обусловлен языческими представлениями о смерти и вечности, восприятием смерти как перехода к жизни в ином облике. В извечном кругообороте перевоплощений от низших видов живых существ к возвращению в свой род новорожденным младенцем формы посмертных превращений, судьбы последующих жизней представлялись зависимыми от родовой принадлежности, моральных устоев и жизненных принципов как самого человека, так и его предшественников (родовых и семейных). Устремлениями и действиями, особенно в последний период жизни, определялось посмертное существование: как низменные намерения и поступки вели к сниженным формам посмертных превращений, так подвигами на благо семьи и тем более общества, в какой бы сфере социальной жизни они ни проявлялись, достигалось приобщение к сонму святых предков, коему ниспослана вечная жизнь при космическом мире богов.
Сравнительно-историческое изучение ритуала проводов на «тот свет» показывает соответствие его высшим формам культа предков. Основная функциональная сущность заключалась в периодическом отправлении «посланцев» в космический мир священных предков, — чтобы с помощью их поддерживать нормальное течение жизни на Земле.
Ритуалом проводов «посланников» в значительной мере определялось формирование структуры и знаковой символики обрядового цикла языческих славян, как и других народов Европы, реминисценции же его играли заметную роль в традиционной обрядности, календарной и похоронной, наложив свой отпечаток в разных проявлениях фольклорной традиции. Значимость воздействия ритуала проводов на «тот свет» на календарный обрядовый комплекс явствует из проявлений рудиментов его в основных элементах структуры славянских обрядовых циклов: в святочно-новогоднем (сочельническое деревополено, состав и оформление ритуальной трапезы, ряжение), масленичном (карнавальные персонажи, чучела-куклы), летнем (троицкая березка, ветки, венки, гирлянды, цветы; похороны Костромы, Германа, Ярилы, «Ярилиной плеши», «русалки», «кукушки»; «додола» и т. п. ; купальские костры), жатвенном (последний сноп, «борода» и др.), осеннем («кузьминки» и др.).
В исследовании обрядовых действ, оформившихся на почве трансформации ритуала проводов на «тот свет», необходимо разграничение историко-генетических элементов и явлений типологических. Поскольку выявление специфических особенностей в традиции тех или иных народностей или этнических групп возможно лишь на базе установленного индоевропейского, праславянского слоя в славянской народной культуре, основным предметом исследования было установление рудиментов ритуала проводов на «тот свет» и пережиточных форм их, образовавшихся вследствие деградации ритуальных действ и их смещений, а не специфически славянской символики знаковой системы, семантики фольклорных образов, сформировавшихся на основе этого ритуала.
В славянской традиции наблюдается синтез разных пластов истории ритуала. Красноречивым образцом являются обрядовые действа, функционально направленные на благодетельность воздействия сил природы при росте и созревании посевов. В рудиментах проводов «вестников» к космическим предкам, способствующим регулированию солнечной энергии и влаги, прослеживаются разные направления и уровни трансформации символики, сложение различных пережиточных форм: от знакового отправления «посланников» до символического прощального оплакивания, перенесенного на атрибуты их ритуального убранства. Пережиточными формами отправления «вестников» являются бросанье в сельский водоем старухи; зарывание в землю детей или животных; погребение в земле знаков их — Германа, «Костромы», «кукушки» и т.п. Еще более поздние пережиточные формы заключаются в окроплениях водой увитых зеленью девочек («до-дола») или символическом оплакивании специально сорванных цветов, трав и т. п.
Убедительным показателем того, что ритуал проводов на «тот свет» в качестве элемента социального уклада мог иметь место у славян лишь в начальный период истории их, является скудость и отрывочность сведений о нем в средневековых письменных источниках, причем в упоминаниях этих фигурируют лишь трансформированные и деградировавшие формы ритуала. Еще более ярко подтверждает положение обрядовая традиция: следы ритуала отразились в ней лишь в драматизированной, игровой форме; они трудно уловимы под пластом длительных и разносторонних наслоений. Сложность функционального содержания ритуала в значительной мере определяет разные уровни формальной структуры драматизированных игрищ, его воспроизводящих, и устно-поэтических реминисценций. Трансформированные рудименты ритуала проводов на «тот свет» прослеживаются под слоем сложных переосмыслений в персонажах святочного и масленичного ряжения («дед», «баба», «vysoka zena», «pohreben», «za-pust»), в атриибутах оформления их (гипертрофированная седая борода «старика»; палица, меч, сабля; трезубец и др.), в идентичности образов карнавальных чучел «Масленицы» «Могепу», «Смерти», «Зимы» и т. п. и форм символизации умерщвления.
В молодежных игровых действах, связанных с майским деревом («maj»), рудименты ритуала проводов на «тот свет» явственнее всего в обычае подниматься на верхушку «мая». Генезис его проясняется при сопоставлении с формой ритуала проводов на «тот свет» на Суматре, тоже деградировавшей: стряхиванием с вершины высокого дерева поднявшегося на нее «старика».
Особенно осложнены наслоениями разных этапов истории ритуала проявления трансформированных форм отправления «посланников» в обожествленный космос — замены живых «вестников» знаками и символами их — в действах, связанных с новогодними и купальскими кострами. Как сожжение увитого венками, гирляндами, цветами, лентами чучела, деревца ветки, соломы означало замену «посланников» знаками и символами, так прыжок через костер символизировал отход от обычая отправления живых «посланников» и в этом смысле аналогичен основному мотиву преданий о прекращении обычая преждевременного умерщвления стариков.
Красноречивые свидетельства функциональной направленности ритуала содержит жатвенная обрядность. Языческое миропонимание связывало природные явления, как благоприятствующие, так и несущие катастрофу земледельцу, с действиями богов и обожествленных предков; отправление «вестников» насущных нужд общины к предкам — покровителям было важнейшим ритуальным действом при жатве хлебов — завершении сельскохозяйственного сезона и залоге благополучия предстоящего. Рудименты ритуала проводов на «тот свет» проявляются, преимущественно, в действах с последним снопом или символами более стилизованными — пучком последних колосьев в форме человеческой головы или бороды, ржаным венком и т. п. В традиционной жатвенной обрядности синтезированы разные трансформированные формы ритуала. Антропоморфный облик снопа, по знаковому содержанию идентичный антропоморфному облику «рождественского полена», троицкой березке в бабьем наряде, суку с развилкой в стилизованном женском одеянии в «похоронах кукушки» и т. п., наименования его типа «старый», «баба», «дед» — рудимент отправлявшихся к праотцам «вестников», название же «именинник» — лаконичное обозначение отхода от этого обычая и трансформации его в символические формы, аналогичное финалу преданий о прекращении преждевременного умерщвления стариков с его торжественным выведением героя из тайного укрытия и приятием как мудрого наставника общины.
Символ торжества знаковых форм над отправлением живых «посланников» являет собой чешская сочельническая фигурка из сушеных фруктов, выразительнейшим образом передающая сущность трансформации языческого обычая.
Воздействие ритуала проводов на «тот свет» на структуру похоронной обрядности проявляется преимущественно в соотношениях с ним похоронной тризны, в связях форм и способов погребения умерших противоестественной смертью, в аналогиях с формами ритуала архаических форм традиционной погребальной обрядности — на горах, в лесах, у источников, на болоте, раздорожьи, а также в рудиментах кремации. По всей видимости, в процессе деградации ритуала отправления на «тот свет» формировались такие пережиточные формы как ритуальное калечение трупов, отрубание головы «заложным» покойникам, сожжение или погребение заживо колдунов, ведьм, а также подобные способы казни преступников. Наиболее очевидны рудименты ритуала в общественных собраниях при покойниках, в похоронных играх карпатских горцев, подолян и хорватов в особенности, где прослеживаются аналогии со святочными игрищами с покойницкими мотивами («умрун»). Показательны элементы, отражающие восприятие покойника как реального участника ритуальных действ в честь его. В процессе трансформации ритуала проводов на «тот свет» эти действа, подобно многим другим архаическим элементам похоронной обрядности, были перенесены с отправлявшихся на «тот свет» по обычаю, на умерших. Положение подтверждается народной лексикой: локальные названия смерти, покойников, могил связаны как с самим обычаем отправления на «тот свет», так и с формами ритуала (смерть — «выход»; умирать — «опрудить»; покойник — «смертёльник», «умирашка», «умран»; могила — ухаб и т. п. ).
Сравнительно-исторический анализ ритуала проводов на «тот свет» приводит к заключению о том, что умерщвление «вестников» связано с деградацией обычая. Основная сущность древнего ритуала заключалась, по-видимому, в удалении на родину (прародину) при признаках приближения старости.
Вопрос о первоначальных формах трансформации ритуала проводов на «тот свет», как и генезисе его, выходит за рамки исследования: в истории славянской культуры фигурируют трансформированные и пережиточные формы его. Исходя из этого ритуала можно понять сущность символики архаичнейших явлений славянской обрядности.
Положение об определяющей значимости роли ритуалов в честь умирающего и воскресающего божества растительности в славянской обрядности, а также и мотивов очищения, основанных на теории Фрезера, нуждается в коррективах, как вносятся коррективы в положение об умирающих и воскресающих богах Древнего Востока.
Результаты исследования языческого ритуала проводов на «тот свет» ставят вопрос о соотношении его с мифологическим мотивов возвращения под старость на родину.
Для понимания генетических корней и первоначальной сущности ритуала особенно важны мифологические мотивы древневосточной традиции о космических героях, по свершении столетней гуманистической миссии на земле сжигавших себя в пламени, поднятии с дымом «на свою звезду» на драконе, достижении в результате переправы на нем двух тысяч лет. На их основе разъясняется не только функциональная сущность архаичнейших ритуальных действ традиционной славянской обрядности, но и знаковое содержание атрибутов их — трезубца, треножника и др. Так, в чудодейственных треножниках мифических «сынов неба» кроется разгадка ритуальных треножников («троножац», «сацаюй, в которых разводился огонь при ритуальных действах, направленных на прекращение губительных проливных дождей (как и треножников для предсказаний древнегреческих пифий и т. п. ).
Конструктивные результаты исследования символики, знакового содержания славянских архаических ритуалов, семантики фольклорных образов тормозит недостаточная изученность общеиндоевропейского, праславянского слоя в славянской народной культуре. Лишь на базе установленного соотношения историко-генетических и типологических явлений в истории славянской культуры могут быть раскрыты специфично славянские формы трансформации явлений, связанных с древнеиндоевропейским наследием в славянской народной культуре.
Типологический характер ритуала проводов на «тот свет» в значительной мере обусловлен языческими представлениями о смерти и вечности, восприятием смерти как перехода к жизни в ином облике. В извечном кругообороте перевоплощений от низших видов живых существ к возвращению в свой род новорожденным младенцем формы посмертных превращений, судьбы последующих жизней представлялись зависимыми от родовой принадлежности, моральных устоев и жизненных принципов как самого человека, так и его предшественников (родовых и семейных). Устремлениями и действиями, особенно в последний период жизни, определялось посмертное существование: как низменные намерения и поступки вели к сниженным формам посмертных превращений, так подвигами на благо семьи и тем более общества, в какой бы сфере социальной жизни они ни проявлялись, достигалось приобщение к сонму святых предков, коему ниспослана вечная жизнь при космическом мире богов.
Сравнительно-историческое изучение ритуала проводов на «тот свет» показывает соответствие его высшим формам культа предков. Основная функциональная сущность заключалась в периодическом отправлении «посланцев» в космический мир священных предков, — чтобы с помощью их поддерживать нормальное течение жизни на Земле.
Ритуалом проводов «посланников» в значительной мере определялось формирование структуры и знаковой символики обрядового цикла языческих славян, как и других народов Европы, реминисценции же его играли заметную роль в традиционной обрядности, календарной и похоронной, наложив свой отпечаток в разных проявлениях фольклорной традиции. Значимость воздействия ритуала проводов на «тот свет» на календарный обрядовый комплекс явствует из проявлений рудиментов его в основных элементах структуры славянских обрядовых циклов: в святочно-новогоднем (сочельническое деревополено, состав и оформление ритуальной трапезы, ряжение), масленичном (карнавальные персонажи, чучела-куклы), летнем (троицкая березка, ветки, венки, гирлянды, цветы; похороны Костромы, Германа, Ярилы, «Ярилиной плеши», «русалки», «кукушки»; «додола» и т. п. ; купальские костры), жатвенном (последний сноп, «борода» и др.), осеннем («кузьминки» и др.).
В славянской традиции наблюдается синтез разных пластов истории ритуала. Красноречивым образцом являются обрядовые действа, функционально направленные на благодетельность воздействия сил природы при росте и созревании посевов. В рудиментах проводов «вестников» к космическим предкам, способствующим регулированию солнечной энергии и влаги, прослеживаются разные направления и уровни трансформации символики, сложение различных пережиточных форм: от знакового отправления «посланников» до символического прощального оплакивания, перенесенного на атрибуты их ритуального убранства. Пережиточными формами отправления «вестников» являются бросанье в сельский водоем старухи; зарывание в землю детей или животных; погребение в земле знаков их — Германа, «Костромы», «кукушки» и т.п. Еще более поздние пережиточные формы заключаются в окроплениях водой увитых зеленью девочек («до-дола») или символическом оплакивании специально сорванных цветов, трав и т. п.
Убедительным показателем того, что ритуал проводов на «тот свет» в качестве элемента социального уклада мог иметь место у славян лишь в начальный период истории их, является скудость и отрывочность сведений о нем в средневековых письменных источниках, причем в упоминаниях этих фигурируют лишь трансформированные и деградировавшие формы ритуала. Еще более ярко подтверждает положение обрядовая традиция: следы ритуала отразились в ней лишь в драматизированной, игровой форме; они трудно уловимы под пластом длительных и разносторонних наслоений. Сложность функционального содержания ритуала в значительной мере определяет разные уровни формальной структуры драматизированных игрищ, его воспроизводящих, и устно-поэтических реминисценций. Трансформированные рудименты ритуала проводов на «тот свет» прослеживаются под слоем сложных переосмыслений в персонажах святочного и масленичного ряжения («дед», «баба», «vysoka zena», «pohreben», «za-pust»), в атриибутах оформления их (гипертрофированная седая борода «старика»; палица, меч, сабля; трезубец и др.), в идентичности образов карнавальных чучел «Масленицы» «Могепу», «Смерти», «Зимы» и т. п. и форм символизации умерщвления.
В молодежных игровых действах, связанных с майским деревом («maj»), рудименты ритуала проводов на «тот свет» явственнее всего в обычае подниматься на верхушку «мая». Генезис его проясняется при сопоставлении с формой ритуала проводов на «тот свет» на Суматре, тоже деградировавшей: стряхиванием с вершины высокого дерева поднявшегося на нее «старика».
Особенно осложнены наслоениями разных этапов истории ритуала проявления трансформированных форм отправления «посланников» в обожествленный космос — замены живых «вестников» знаками и символами их — в действах, связанных с новогодними и купальскими кострами. Как сожжение увитого венками, гирляндами, цветами, лентами чучела, деревца ветки, соломы означало замену «посланников» знаками и символами, так прыжок через костер символизировал отход от обычая отправления живых «посланников» и в этом смысле аналогичен основному мотиву преданий о прекращении обычая преждевременного умерщвления стариков.
Красноречивые свидетельства функциональной направленности ритуала содержит жатвенная обрядность. Языческое миропонимание связывало природные явления, как благоприятствующие, так и несущие катастрофу земледельцу, с действиями богов и обожествленных предков; отправление «вестников» насущных нужд общины к предкам — покровителям было важнейшим ритуальным действом при жатве хлебов — завершении сельскохозяйственного сезона и залоге благополучия предстоящего. Рудименты ритуала проводов на «тот свет» проявляются, преимущественно, в действах с последним снопом или символами более стилизованными — пучком последних колосьев в форме человеческой головы или бороды, ржаным венком и т. п. В традиционной жатвенной обрядности синтезированы разные трансформированные формы ритуала. Антропоморфный облик снопа, по знаковому содержанию идентичный антропоморфному облику «рождественского полена», троицкой березке в бабьем наряде, суку с развилкой в стилизованном женском одеянии в «похоронах кукушки» и т. п., наименования его типа «старый», «баба», «дед» — рудимент отправлявшихся к праотцам «вестников», название же «именинник» — лаконичное обозначение отхода от этого обычая и трансформации его в символические формы, аналогичное финалу преданий о прекращении преждевременного умерщвления стариков с его торжественным выведением героя из тайного укрытия и приятием как мудрого наставника общины.
Символ торжества знаковых форм над отправлением живых «посланников» являет собой чешская сочельническая фигурка из сушеных фруктов, выразительнейшим образом передающая сущность трансформации языческого обычая.
Сравнительно-исторический анализ ритуала проводов на «тот свет» приводит к заключению о том, что умерщвление «вестников» связано с деградацией обычая. Основная сущность древнего ритуала заключалась, по-видимому, в удалении на родину (прародину) при признаках приближения старости.
Вопрос о первоначальных формах трансформации ритуала проводов на «тот свет», как и генезисе его, выходит за рамки исследования: в истории славянской культуры фигурируют трансформированные и пережиточные формы его. Исходя из этого ритуала можно понять сущность символики архаичнейших явлений славянской обрядности.
Положение об определяющей значимости роли ритуалов в честь умирающего и воскресающего божества растительности в славянской обрядности, а также и мотивов очищения, основанных на теории Фрезера, нуждается в коррективах, как вносятся коррективы в положение об умирающих и воскресающих богах Древнего Востока.
Результаты исследования языческого ритуала проводов на «тот свет» ставят вопрос о соотношении его с мифологическим мотивов возвращения под старость на родину.
Для понимания генетических корней и первоначальной сущности ритуала особенно важны мифологические мотивы древневосточной традиции о космических героях, по свершении столетней гуманистической миссии на земле сжигавших себя в пламени, поднятии с дымом «на свою звезду» на драконе, достижении в результате переправы на нем двух тысяч лет. На их основе разъясняется не только функциональная сущность архаичнейших ритуальных действ традиционной славянской обрядности, но и знаковое содержание атрибутов их — трезубца, треножника и др. Так, в чудодейственных треножниках мифических «сынов неба» кроется разгадка ритуальных треножников («троножац», «сацаюй, в которых разводился огонь при ритуальных действах, направленных на прекращение губительных проливных дождей (как и треножников для предсказаний древнегреческих пифий и т. п. ).
Конструктивные результаты исследования символики, знакового содержания славянских архаических ритуалов, семантики фольклорных образов тормозит недостаточная изученность общеиндоевропейского, праславянского слоя в славянской народной культуре. Лишь на базе установленного соотношения историко-генетических и типологических явлений в истории славянской культуры могут быть раскрыты специфично славянские формы трансформации явлений, связанных с древнеиндоевропейским наследием в славянской народной культуре.
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
Гуманист XVIII столетия Ж.Н.Деменье в труде «Esprit des usages et coutumes des differents peuples» («Дух обычаев и привычек различных народов»), в XX в. признанном заложившим основы сравнительной этнологии, писал: «Каков бы ни был обычай, он всегда имеет причину… При изучении всех сопутствующих обстоятельств поражает тот факт, что самые невероятные обычаи имеют очень простое объяснение: некоторые из них являются прямыми аллегориями характерных для данного общества нравственных представлений, которые мы совершенно не понимаем и которые были бы менее смешными в наших глазах, если бы мы их знали» [1].
Съедение умершего предка… Убийство старика-отца… Дико и почти непристойно звучат эти фразы даже в наш просвещенный и жестокий, привыкший ко всему век.
И тем не менее ужасные и жестокие обряды действительно были широко распространены в древности, через них прошли как через одну из ступеней развития религиозных представлений, представлений о мироздании, Почти все (а скорее всего, и все) ныне существующие цивилизованные народы.
XX век. Идет торжественное богослужение (католическое, православное). После него верующие подходят к чаше с красным вином, принимают из рук священнослужителя ложку этого вина, заедают просфорой: причащаются к крови и телу господнему. Итак, страшный языческий обряд в отвлеченной и облагороженной форме дожил до наших дней, вошел в христианскую праздничную обрядность. Только едят здесь не предка (или его символические кровь и тело), а бога, в данном случае — Христа. Так в чем же дело? В чем смысл и суть этого действа? Принявший причастие в церкви верующий очищается им, набирается духовных сил, т. е. приобщается к богу, становится подобным ему, приобретает его качества.
То же происходило и в далекие языческие времена, когда умирающих предков обожествляли, когда свято верили в то, что все качества мужественного, благородного воина, прославившего свой род, перейдут к потомкам, участвующим в коллективном ритуальном съедении его. Вера в божественную силу предка, вера в то, что он может защитить от самых неожиданных и жестоких напастей (повальных болезней, засухи, наводнений и пр.), превращала умершего водного из самых почитаемых божеств.
Культ предков был характерен для родоплеменного патриархального общества. Думается, что на стадии разложения этого общества и становления военной демократии повсеместно возникающий культ вождей нередко органически сливался с культом предков. Умерший могучий воин-вождь становился как бы «общественным предком», значительно более «влиятельным» и сильным, чем простой воин, простой землепашец или пастух.
В этой связи небезынтересно вспомнить свидетельства арабских авторов, в частности ал-Истахри и ал-Масуди [2], об обычае сакрализации хазарского кагана и некоторых связанных с нею обрядах. Вера в божественную силу живого кагана была у народа абсолютной. Однако, если на страну обрушивались бедствия, это означало, что каган потерял силу и потому должен умереть. Его убивали и выбирали нового, полного новой, жизнедеятельной и жизнедающей силы. Перед тем как приступить к правлению, новый каган подвергался варварской процедуре: его почти насмерть душили и в полумертвом состоянии он должен был ответить на вопрос: «Сколько лет он желает царствовать?». Очевидно, каганы называли иногда первое попавшееся число лет, иногда очень небольшое. И тогда молодого еще человека тоже убивали: считалось, что на земле он уже потерял свою божественную силу. Этот обычай полностью соответствует одной из упомянутых выше форм языческих религий — культу вождей. Тем не менее нам кажется, что в нем можно отслоить и более древний культ — культ предка, вернее, один из ритуалов этого последнего — ритуал «убийства стариков».
В период обрушившихся бедствий убивали не простого древнего старца, а полного сил могущественного властителя, наместника Тенгри-хана (бога неба) на земле. Он обязан был представительствовать перед разбушевавшимися стихиями и просить, а скорее, требовать у верховного божества прекратить испытания и беды, посланные им на его народ. Характерно, что могли убить не старого и даже не пожилого кагана, а совсем молодого человека, назначившего себе в забытьи короткий срок правления. Он был не в состоянии, по мнению окружающих, отстаивать их интересы перед небесными силами. Итак, убийство уважаемых общиной, обществом стариков, убийство отца, идущего на смерть ради жизни, ради спасения от несчастья своей семьи, своего рода и, наконец, своего государства, как в случае с каганом, уже не кажется таким невероятным, чудовищным варварством, как это представлялось нам вначале.
Только глубочайшее уважение, вера в почти божественную силу убиваемого «старика» побуждали к этому ритуальному действию. Следует к тому же особенно подчеркнуть, как это и делает автор предлагаемой книги, что переход от жизни к смерти, представление о смерти как о продолжении жизни несомненно облегчали людям расставание с жизнью. Характерно, что именно на той же стадии общественного развития — стадии перехода от родоплеменного общества к военной демократии особенного расцвета достиг так называемый институт «инициации» — посвящений молодежи (юношей и девушек) в зрелость. Как правило, этот обряд также сопровождался ритуалами, связанными с переходом из жизни в смерть и затем снова в жизнь (второе рождение).
Эта же диалектическая «триада» — «жизнь — смерть — жизнь» лежит в основе почти всех земледельческих культов, культов плодородия, т.е. является основой миропонимания древнего человека.
Таким образом, временный переход в другое состояние не воспринимался трагически ни убиваемым, ни убийцами. Примеров ритуальных убийств можно привести тысячи (из древней и современной этнографической литературы), и все они подтвердят доказываемую в книге мысль о «триаде».
Мы начали с параллели, проведенной между языческим обрядом съедения останков предка и христианским причастием. Сравнение с Христианской религией можно распространить и на второй обряд. Мы видели, что «старика» (предка-отца) убивают для того, чтобы он «представительствовал» на небе, чтобы он был защитником живущих на земле родичей. Известно, что основной идеей убийства Христа является «искупление», т.е. та же защита людей перед лицом грозного бога-отца.
Почтительное уважение к отцу, к родоначальнику в патриархальном обществе, побуждало его детей и потомков просить его в крайнем случае уйти и во всеоружии мудрости, силы и благородства предстать перед небесными силами для защиты живущих.
В классовом развитом обществе, стоявшем на пороге новой феодальной формации, эту роль, естественно, должен был играть молодой, умный, чистый и добрый человек. Им и стал не отец, а сын бога — Иисус. Так своеобразно в классовой христианской религии преломился образ мужественного, сильного и доброго защитника жизни на земле.
В книге Н.Н.Велецкой собираются воедино следы и отголоски интереснейшего, но незаслуженно забытого и до сих пор не интерпретированного языческого ритуала. Помимо различных пережиточных явлений в погребальном обряде автор очень своеобразно, по-новому рассматривает и циклы календарных обрядов, которые до нее исследователи связывали исключительно с земледельческими культами плодородия. Любопытно, что именно эти обряды позволили ей говорить о той необычайно высокой авторитарной власти «стариков» — старейшин в древнеславянском обществе.
Желание «послужить» обществу, так ярко проявлявшееся в обряде ритуального добровольного умирания, несомненно являлось примером высокого благородства души, было как бы «школой» благородного самоотречения и мужества для молодежи, служило той «питательной средой», в которой возник и развивался славянский характер.
С. А. Плетнева
Съедение умершего предка… Убийство старика-отца… Дико и почти непристойно звучат эти фразы даже в наш просвещенный и жестокий, привыкший ко всему век.
И тем не менее ужасные и жестокие обряды действительно были широко распространены в древности, через них прошли как через одну из ступеней развития религиозных представлений, представлений о мироздании, Почти все (а скорее всего, и все) ныне существующие цивилизованные народы.
XX век. Идет торжественное богослужение (католическое, православное). После него верующие подходят к чаше с красным вином, принимают из рук священнослужителя ложку этого вина, заедают просфорой: причащаются к крови и телу господнему. Итак, страшный языческий обряд в отвлеченной и облагороженной форме дожил до наших дней, вошел в христианскую праздничную обрядность. Только едят здесь не предка (или его символические кровь и тело), а бога, в данном случае — Христа. Так в чем же дело? В чем смысл и суть этого действа? Принявший причастие в церкви верующий очищается им, набирается духовных сил, т. е. приобщается к богу, становится подобным ему, приобретает его качества.
То же происходило и в далекие языческие времена, когда умирающих предков обожествляли, когда свято верили в то, что все качества мужественного, благородного воина, прославившего свой род, перейдут к потомкам, участвующим в коллективном ритуальном съедении его. Вера в божественную силу предка, вера в то, что он может защитить от самых неожиданных и жестоких напастей (повальных болезней, засухи, наводнений и пр.), превращала умершего водного из самых почитаемых божеств.
Культ предков был характерен для родоплеменного патриархального общества. Думается, что на стадии разложения этого общества и становления военной демократии повсеместно возникающий культ вождей нередко органически сливался с культом предков. Умерший могучий воин-вождь становился как бы «общественным предком», значительно более «влиятельным» и сильным, чем простой воин, простой землепашец или пастух.
В этой связи небезынтересно вспомнить свидетельства арабских авторов, в частности ал-Истахри и ал-Масуди [2], об обычае сакрализации хазарского кагана и некоторых связанных с нею обрядах. Вера в божественную силу живого кагана была у народа абсолютной. Однако, если на страну обрушивались бедствия, это означало, что каган потерял силу и потому должен умереть. Его убивали и выбирали нового, полного новой, жизнедеятельной и жизнедающей силы. Перед тем как приступить к правлению, новый каган подвергался варварской процедуре: его почти насмерть душили и в полумертвом состоянии он должен был ответить на вопрос: «Сколько лет он желает царствовать?». Очевидно, каганы называли иногда первое попавшееся число лет, иногда очень небольшое. И тогда молодого еще человека тоже убивали: считалось, что на земле он уже потерял свою божественную силу. Этот обычай полностью соответствует одной из упомянутых выше форм языческих религий — культу вождей. Тем не менее нам кажется, что в нем можно отслоить и более древний культ — культ предка, вернее, один из ритуалов этого последнего — ритуал «убийства стариков».
В период обрушившихся бедствий убивали не простого древнего старца, а полного сил могущественного властителя, наместника Тенгри-хана (бога неба) на земле. Он обязан был представительствовать перед разбушевавшимися стихиями и просить, а скорее, требовать у верховного божества прекратить испытания и беды, посланные им на его народ. Характерно, что могли убить не старого и даже не пожилого кагана, а совсем молодого человека, назначившего себе в забытьи короткий срок правления. Он был не в состоянии, по мнению окружающих, отстаивать их интересы перед небесными силами. Итак, убийство уважаемых общиной, обществом стариков, убийство отца, идущего на смерть ради жизни, ради спасения от несчастья своей семьи, своего рода и, наконец, своего государства, как в случае с каганом, уже не кажется таким невероятным, чудовищным варварством, как это представлялось нам вначале.
Только глубочайшее уважение, вера в почти божественную силу убиваемого «старика» побуждали к этому ритуальному действию. Следует к тому же особенно подчеркнуть, как это и делает автор предлагаемой книги, что переход от жизни к смерти, представление о смерти как о продолжении жизни несомненно облегчали людям расставание с жизнью. Характерно, что именно на той же стадии общественного развития — стадии перехода от родоплеменного общества к военной демократии особенного расцвета достиг так называемый институт «инициации» — посвящений молодежи (юношей и девушек) в зрелость. Как правило, этот обряд также сопровождался ритуалами, связанными с переходом из жизни в смерть и затем снова в жизнь (второе рождение).
Эта же диалектическая «триада» — «жизнь — смерть — жизнь» лежит в основе почти всех земледельческих культов, культов плодородия, т.е. является основой миропонимания древнего человека.
Таким образом, временный переход в другое состояние не воспринимался трагически ни убиваемым, ни убийцами. Примеров ритуальных убийств можно привести тысячи (из древней и современной этнографической литературы), и все они подтвердят доказываемую в книге мысль о «триаде».
Мы начали с параллели, проведенной между языческим обрядом съедения останков предка и христианским причастием. Сравнение с Христианской религией можно распространить и на второй обряд. Мы видели, что «старика» (предка-отца) убивают для того, чтобы он «представительствовал» на небе, чтобы он был защитником живущих на земле родичей. Известно, что основной идеей убийства Христа является «искупление», т.е. та же защита людей перед лицом грозного бога-отца.
Почтительное уважение к отцу, к родоначальнику в патриархальном обществе, побуждало его детей и потомков просить его в крайнем случае уйти и во всеоружии мудрости, силы и благородства предстать перед небесными силами для защиты живущих.
В классовом развитом обществе, стоявшем на пороге новой феодальной формации, эту роль, естественно, должен был играть молодой, умный, чистый и добрый человек. Им и стал не отец, а сын бога — Иисус. Так своеобразно в классовой христианской религии преломился образ мужественного, сильного и доброго защитника жизни на земле.
В книге Н.Н.Велецкой собираются воедино следы и отголоски интереснейшего, но незаслуженно забытого и до сих пор не интерпретированного языческого ритуала. Помимо различных пережиточных явлений в погребальном обряде автор очень своеобразно, по-новому рассматривает и циклы календарных обрядов, которые до нее исследователи связывали исключительно с земледельческими культами плодородия. Любопытно, что именно эти обряды позволили ей говорить о той необычайно высокой авторитарной власти «стариков» — старейшин в древнеславянском обществе.
Желание «послужить» обществу, так ярко проявлявшееся в обряде ритуального добровольного умирания, несомненно являлось примером высокого благородства души, было как бы «школой» благородного самоотречения и мужества для молодежи, служило той «питательной средой», в которой возник и развивался славянский характер.
С. А. Плетнева
ВВЕДЕНИЕ
«Легенды и мифы — загадочное духовное наследие прошлого; их рациональные корни, если они вообще существовали, давно забыты. Но они все еще воздействуют на сознание и вплетаются в литературу».
Док. Хокинс
Фольклорная традиция славян, как и других европейских народов, хранит рудименты архаических явлений, восходящих к протославянской и общеиндоевропейской древности. К выявлению языческого наследия в европейской культуре, к раскрытию сущности пережиточных форм язычества стремились многие ученые, начиная со Средневековья вплоть до современности. Тем не менее в изучении архаических явлений в традиционной культуре европейских народов все еще много неясностей, вызывающих самые разноречивые толкования. Это в значительной мере объясняется сосуществованием в народной традиции различных уровней мировосприятия на протяжении всей славянской истории. Особенно характерно оно для христианской эпохи, когда ритуалы, порожденные языческим мышлением, продолжали существовать в трансформированных и переосмысленных формах.
«…религия всегда сохраняет известный запас представлений, унаследованный от прежних времен, так, как во всех вообще областях идеологии традиция является великой консервативной силой» [3]— это положение Энгельса особую важность приобрело в настоящее время, когда перед общественными науками в качестве первоочередной Задачи поставлено просвещение широких масс современного общества, проявляющих все возрастающий интерес к культурному наследию прошлых эпох. Осколки языческих представлений, пережитки далекого прошлого, укоренившиеся в сознании и повседневной жизни, все еще оказывают свое отрицательное воздействие на современное общество. Такие явления, например, как примитивные суеверия, кулачные бои, храмовые праздники, поминальные действа, завершавшиеся оргией, имели в свое время сугубо ритуальный характер, основанный на определенных языческих представлениях о мироздании. Выявление их корней, функциональной сущности — актуальная задача научной и общественно-просветительной деятельности.
Результаты изысканий генезиса ритуальных явлений, семантики архаических образов, символики знаковой системы фольклора во многом зависят от самого подхода к исследованию, научной и методологической позиции исследователя. Думается, что в отдельных случаях, в каких-то конкретных явлениях, возможно, ритуалы и порождали представления. Основное же исходное положение нашего ретроспективного анализа языческих напластований в традиционном народном искусстве: языческие ритуалы формировались на почве конструкций о системе мироздания, созданных языческим мышлением, перемены же в мировоззрении ведут к трансформации прежнего ритуала.
При исследовании рудиментов язычества в фольклоре, т. е. во всех проявлениях устно-поэтической, драматической, обрядовой, художественно-изобразительной и мировоззренческой традиции, мы сталкиваемся с рядом затруднений. Наибольшие трудности создает то, что в известной нам фольклорной традиции мы имеем дело не с мировоззрением какой-то определенной эпохи, а со сконцентрированной общностью разных пластов истории культуры. «Поэтому основной научной задачей является установление последовательных ступеней; необходимо расслоить эту многообразную и многозначную массу на отдельные слои» [4].
При исследовании генетических корней и функционального содержания архаических явлений фольклорной традиции встает вопрос о том, откуда начинать их исследование. Казалось бы, наиболее правильным путем было бы рассмотрение их от фольклорно-этнографических данных XIX — начала XX в. в глубь, к древности, т.е. от известного к неизвестному. Однако семантическая сущность архаических пережитков в поздней народной традиции и представляет собой то загадочное, что нуждается в раскрытии. И тут оказывается целесообразнее исходить из достаточно Изученных разными отраслями науки языческих представлений древности и затем обратиться к рудиментам их в традиционной культуре современных народов. К конструктивным результатам в изучении явлений языческого миропонимания и связанных с ними ритуалов, как и рудиментов их в славянской фольклорной Традиции Христианской эпохи, приводит сравнительно-исторический анализ славянских средневековых письменных, археологических и фольклорно-этнографических источников с данными общеиндоевропейской древности, фольклорной традиции других народов Европы, а также Северной и Средней Азии, сохранившей аналогичные явления в более архаическом состоянии. Рудименты язычества разных стадиальных уровней особенно устойчиво сохранялись в ритуалах, связанных с культом предков. Стойкой сохранности элементов культа предков в народном искусстве и обрядности в значительной мере способствовало представление о взаимосвязанности земного и потустороннего миров, живых и обожествленных предков их, зависимости благополучия потомков от потустороннего покровительства предков представляли себе обладающими тайнами связей с высшими силами небесного, земного и подземного миров, а через посредство их и силой воздействия на стихии природы, т. е. постоянно и многосторонне воздействующими на земную жизнь.