Мисс Силвер испытующе посмотрела на нее:
— Откуда вы это знаете, миссис Эверзли?
— Его должны были доставить не раньше вечера седьмого числа. Мистер Дэвис его не получил. Я должна была попросить его ничего не рассказывать тогда, по телефону, но в тот момент я об этом не подумала. Я не могла думать ни о чем, кроме Уильяма.
— Когда умер мистер Дэвис?
— Седьмого декабря. Банни этого не знал. Но только добравшись домой, я позвонила Эверзли. К телефону подошла мисс Джонс. Она сказала: «О да, мистер Дэвис скончался». Она была не слишком разговорчива, но я надавила на нее. Я хотела узнать, что случилось и когда он умер. Поняв, что я не отступлю, пока не получу, что мне нужно, она сходила за бумагами и сказала, что последний раз мистер Дэвис приходил на работу седьмого декабря. По Дороге домой его сбила машина, и он умер, не приходя в сознание.
Мисс Силвер кашлянула.
— Как ужасно!
Кэтрин порывисто дернулась.
— Мисс Силвер… все эти несчастные случаи — я не могу в них поверить! А вы? Шестого декабря Уильям идет к Эверзли, и мистер Дэвис узнает его. Седьмого мистер Дэвис, как обычно, появляется в офисе. Мы не знаем, что он рассказал, кому он рассказал — Сирилу, Бретту, мисс Джонс? По пути домой его насмерть сбила машина. В половине одиннадцатого того же дня мистера Таттлкомба «сбивают» рядом с «Базаром». При том освещении его легко было принять за Уильяма. Потом совершаются два нападения на самого Уильяма. А теперь этот случай с колесом его автомобиля. Я просто не могу поверить в такую череду несчастных случаев — один за другим!
Мисс Силвер кашлянула.
— Высказано очень лаконично и ясно. Но последние три происшествия вряд ли можно назвать несчастными случаями. Нужен ли вам мой совет?
— Затем-то я и здесь.
Маленькие, неопределенного цвета глаза серьезно созерцали ее:
— Расскажите вашему мужу то, что сейчас рассказали мне.
У Кэтрин перехватило дыхание.
— Я знаю… Я должна. Мне просто нужно было еще немножко времени. Я думала… я надеялась… он вспомнит.
— Сколько вы женаты?
Щеки Кэтрин окрасил чистый, яркий румянец.
— С прошлой субботы…
Мисс Силвер прервала ее:
— Я не имею в виду какую-либо церемонию, произошедшую недавно. Я полагаю, вы вышли за мистера Уильяма Эверзли в тридцать девятом году, не так ли?
— В июле, — ответила Кэтрин. — У нас был только месяц, а после этого — один-два коротких отпуска. А в сорок втором он пропал без вести. Как вы узнали?
Мисс Силвер улыбнулась:
— Я получила много подсказок. Вечеринка в «Люксе», на которой Фрэнк Эбботт видел вашего мужа с девушкой в золотистом платье… Это были вы, не так ли?
— Да. В тот вечер состоялась наша помолвка.
— На той же вечеринке была кузина Фрэнка Эбботта мисс Милдред Эбботт вместе со своим женихом. Теперь она миссис Дарси. Она только что вернулась с Востока. Миссис Дарси помнит вечеринку и Билла — так, видимо, они его называли, — и вас в вашем золотистом платье. Она не смог ла вспомнить ни его фамилии, ни ваших имени и фамилии, она сказала, что ее тетя потом сообщила ей в письме о вашей свадьбе, где она присутствовала. И написала, что подарила вам чайный сервиз.
Кэтрин кивнула.
— Старая миссис Уиллоби Эбботт… Да, это был чудесный сервиз. А все эти люди действительно звали его Биллом. Я его никогда так не называла.
— Когда вы заговорили о Фрэнке Эбботте, я поняла, что вы, по крайней мере, встречались с друзьями Уильяма.
— Да, мельком. Я не была по-настоящему знакома с Фрэнком, но знала очень многих из его друзей и родственников. Было очень много разговоров и шуточек по поводу его работы в полиции. Считалось, что его бабка, леди Эвелин Эбботт, лишила его наследства, но молодежь думала, что это шутка. Мисс Силвер, вы говорите, мне нужно все сказать Уильяму. Но разве вы не понимаете, как будет тяжело, если Эверзли заупрямятся и будут утверждать, что не узнают его? Они на это способны, знаете ли.
Мисс Силвер кашлянула.
— С этой точки зрения повторная свадебная церемония была с вашей стороны неразумным поступком.
Кэтрин издала дрожащий, нервный смешок:
— Без этого Уильям не смог бы почувствовать себя женатым. И представьте, как был бы шокирован мистер Таттлкомб.
Выражение лица мисс Силвер осталось сосредоточенным.
— Я вполне понимаю вашу точку зрения. Но вы взяли на себя большую ответственность, миссис Эверзли. По правде говоря, именно эта ваша готовность принять ответственность от имени вашего мужа, не советуясь с ним, убедила меня, что это — не первая ваша свадьба.
Кэтрин проговорила медленно:
— Я думала, когда мы поженимся, он вспомнит, что мы были женаты до этого. Если бы к нему вернулась память, все сразу стало бы легко. Я могу сделать только еще одну вещь. Уильям все эти годы видел один и тот же сон. В этом сне — дом на деревенской улице, три ступени ведут в холл, обшитый панелями. Там направо поднимается лестница, на столбах которой вырезаны символы четырех евангелистов: лев и телец внизу, а орел и ангел — наверху. Я подумала, что, если я отведу Уильяма в тот дом, он вспомнит.
— Это реальный дом, связанный с ним?
— Да. Он принадлежал его бабушке. В детстве мы часто там бывали. Бабушка завещала его Уильяму, а он завещал его мне. Дом находится в Ледстоузи называется Седар-хаус. Мы провели там медовый месяц. Мистер Таттлкомб освободил нас в субботу с полудня. Я хочу в эти выходные отвезти туда Уильяма и посмотреть, вспомнит ли он. — Кэтрин остановилась. Ее полные решимости глаза сияли. — Мне кажется, это настоящий шанс для нас. Этот сон не снился бы ему, если бы не был для него чем-то особенным. Это как будто единственная чувствительная точка. У меня такое ощущение, что память может вернуться к нему именно там.
— Да, — произнесла мисс Силвер. — Эти случаи потери памяти всегда очень странные. Иногда утраченные воспоминания возвращает какой-нибудь психический или физический шок. Я думаю, вам стоит попробовать осуществить ваш план. Но умоляю вас, не испытывайте слишком сильного разочарования, если он не увенчается успехом. В этом случае я буду крайне настойчиво убеждать вас не терять больше времени. Ваш муж имеет право решать, что для него лучше. В эту проблему вовлечена его семья и его фирма. Вы больше не можете в одиночку нести ответственность.
— Да… — ответила Кэтрин с тяжелым вздохом, внезапно перешедшим в смех: — У меня нет особого выбора: либо рассказывать ему, либо нет. В Ледстоу все его узнают с первого взгляда. Миф об Уильяме Смите развеется, как только моя миссис Перкинс его заметит. Она живет по соседству и приходит ко мне вести хозяйство, когда я там живу. И она знала Уильяма с пяти лет. Но вы совершенно правы: он должен все узнать. Только будет гораздо лучше, если ему не придется рассказывать.
Мисс Силвер отрывисто кашлянула.
— Совершенно верно. Но тем временем ваш муж должен сделать одну вещь, не откладывая: он должен сообщить в местную полицию, что колесо его автомобиля было расшатано. Они проведут стандартное расследование. Возможно, что человека, копавшегося в машине, кто-то видел. Как выглядит улица, на которой находится гараж?
— Это вообще не гараж, а всего лишь навес, где местный подрядчик держит всякую всячину, стремянки и много чего другого. И это нельзя назвать улицей. Просто узкая дорожка тянется вдоль задних дворов домов, выходящих на Эллери-стрит.
Лицо мисс Силвер по-прежнему было сосредоточенно:
— В таких местах нечасто встретишь незнакомца. Возможно, человек, которого мы ищем, привлек внимание. Любым способом убедите вашего мужа поставить в известность полицию. И еще одно: я хотела бы получить от вас разрешение обсудить все это с Фрэнком Эбботтом.
— О нет!
Мисс Силвер назидательно подняла карандаш.
— Пожалуйста, подумайте еще раз, миссис Эверзли. Произошли три покушения на жизнь вашего мужа, покушение на мистера Таттлкомба, настоящей целью которого мог быть ваш муж, и смертельный несчастный случай с мистером Дэвисом — на следующий день после того, как он увидел Уильяма Эверзли. Я не делаю никаких утверждений насчет того, чьих рук это дело. Изменив адрес, вы на время скрыли вашу связь с Уильямом Смитом, но вам должно быть понятно, что человек, которого серьезно волнует совпадение личности Уильяма Смита и Уильяма Эверзли, не сможет долго игнорировать ваше участие в этой истории. Как только о нем станет известно и как только станет известно, что вы совершили церемонию бракосочетания и живете с ним в качестве жены, то для этого человека — или людей — станет очевидно, что времени у них осталось очень мало. Эти люди должны понимать, что вы не будете молчать. И стоит вам заговорить, и Уильям Смит выйдет на первый план уже как Уильям Эверзли, они лишатся возможности действовать под покровом тайны. Каждый, кто попытается оспаривать притязания Уильяма, привлечет к себе внимание. Разве вы не понимаете, что чем скорее он выдвинет свои претензии, тем труднее будет совершить новое покушение на его жизнь? Дорожное происшествие с Уильямом Смитом вполне могло пройти незамеченным и не вызвать ни у кого подозрений, что это было нечто большее, чем несчастный случай. Но его внезапная смерть сразу после того, как он назовется Уильямом Эверзли, вряд ли ускользнет от внимания полиции: ведь его возвращение из мертвых, вполне возможно, вовлечет его родственников в значительные финансовые затруднения.
— Да, — согласилась Кэтрин.
Мисс Силвер положила карандаш как бы в знак того, что подошла к заключительному этапу:
— Думаю, будет очень хорошо, если вы завтра уедете из города на выходные. Прошу вас, не говорите никому, куда направляетесь. Тем временем я хотела бы обсудить все это дело с Фрэнком Эбботтом. Я не хочу в одиночку принимать ответственность. Думаю, сейчас вы можете успокоиться на том, что не будет предпринято никаких шагов без предварительного совещания с вашим мужем и с вами. Если мнение Фрэнка совпадет с моим, он, возможно, проконсультируется с главным инспектором Лэмом. Это крайне достойный и надежный офицер и у него очень богатый опыт. Я уверена, что вам не нужно опасаться каких-либо опрометчивых шагов с его стороны. Однако в результате стандартной процедуры расследования могут обнаружиться некоторые интересные улики. Итак, вы даете мне разрешение?
Кэтрин окинула ее долгим взглядом. Потом ответила:
— Да.
Глава 25
Они отправились в Ледстоу серым субботним днем. Кэтрин не пришлось подыскивать предлог для того, чтобы тронуться в путь поздно. Уильям пригнал автомобиль в Мьюз и провел больше часа, проверяя каждую деталь. Кэтрин не хотела въезжать в Ледстоу при свете дня, и они выехали в такое время, что лишь чудом могли прибыть на место до наступления сумерек. Молодые люди немного поговорили, пока выбирались за окрестности Лондона. Уильям решил, что идея проинформировать местную полицию о колесе очень хороша. Он съездил в участок и привел полицейских в гараж. Теперь он рассказывал Кэтрин о своем разговоре с огромным, монументальным сержантом:
— Он заставил меня почувствовать себя десятилетним мальчиком… — Уильям внезапно перескочил на другую тему: — Интересно, что я делал, когда мне было десять. Можно подумать, что человек постепенно привыкает ничего не помнить, но это не так. Не привыкает. Возникает ощущение, будто ты бежишь прямо на голую стену, зная, что в ней должно быть окно. Бывает, мне кажется, что я чуть не разбил голову.
— Ты так чувствуешь?
Уильям быстро кивнул. Через мгновение он снова заговорил:
— Ты бы ни за что не подумала, что теперь я очень боюсь. Я имею в виду, странно подумать, что я могу чего-то бояться теперь, когда у меня есть ты. Но я боюсь… Боюсь худшего. Это просто идиотизм, да?
— Нет, я так не думаю. Ты имеешь в виду, что тревожишься из-за меня?
— Да. Ты же получила кота в мешке, разве не так? А потом, если у нас будут дети, я буду ужасно за них тревожиться.
— Ты все вспомнишь, — сказала Кэтрин.
Уильям на мгновение повернулся к ней, и она заметила беспокойство в его глазах.
— Вспомню… Что? Может быть, мне нельзя было на тебе жениться.
Кэтрин положила руку ему на колено.
— Милый, не будь таким глупым. Ты прекрасно все вспомнишь. И волноваться будет не о чем, сам увидишь.
Они выехали за пределы домов и оживленного городского движения и покатили дальше.
Впоследствии Кэтрин, оглядываясь назад, думала, какой странной была эта поездка — мягкий, полный влаги воздух, с полей поднимается дымка, облака низко нависают над землей. Мир словно нарисован серебряным карандашом — никаких цветов, серые облака и голые деревья, ветви живых изгородей увешаны похожими на кристаллы каплями, река в серебряных и свинцовых полосах, с полей как дым поднимается туман.
Всю дорогу они молчали, лишь раз Уильям произнес:
— Тумана не будет до наступления темноты.
Их охватило странное чувство отчуждения — не друг от друга, а от привычных форм вещей. Скоро исчезло ощущение расстояния. Очертания начали размываться и мутнеть. Влага, висевшая в воздухе, намерзала на ветровом стекле, и его приходилось очищать. Дорога, которую Кэтрин очень хорошо помнила, приобрела какой-то странный вид, как что-то узнаваемое, но как будто не вполне реальное. Девушка перестала размышлять, что нужно будет сделать и сказать. В этом не было никакого смысла. Дорога приведет их прямо к дому, а войдя туда, она будет знать, что говорить и делать. Кэтрин вспомнила, как они с Уильямом приехали в Седар-хаус после своей свадьбы в июле — в июле тридцать девятого, а все уже думали и говорили о войне… Ясный, сияющий день, и июльское солнце клонится на запад над полями, почти готовыми к сбору урожая. Кэтрин оглянулась назад, в прошлое, на агонию любви, агонию разлуки, бесконечную агонию медленно умирающей надежды. Теперь они вместе, путешествуют в тумане по старой дороге, к старому дому, январским днем.
Они миновали Ледлингтон на исходе дня, когда на улицах уже зажглись фонари. Уильям не останавливаясь вел машину через город до его противоположного конца. Оставив позади разбросанные в беспорядке новостройки, которые, как грибы, выросли повсюду вокруг старого города, автомобиль проехал еще семь миль по пустынной дороге и достиг середины деревенской улицы, где и остановился. Фары его отбрасывали прямые яркие лучи, и капли тумана сверкали в них, как пылинки на солнце.
— Вот мы и добрались, — промолвила Кэтрин.
Уильям не ответил. Он просто вышел из машины и открыл жене дверь. Обняв Кэтрин, он сказал:
— Я только отгоню машину. Я не задержусь.
Сердце Кэтрин замерло. Июльский вечер… Конфетти на ее шляпке… Деревенская улица, освещенная косыми лучами… Новый, блестящий автомобиль… Уильям открывает дверь и обнимает Кэтрин, когда она выходит… «Я только отгоню машину. Я не задержусь»…
Гараж находился через дорогу, двери его были открыты — не для нового, блестящего «Алвиса», а для старой жестянки Уильяма, по кусочкам собранной из металлолома. Кэтрин слегка улыбнулась, на мгновение задержала его руку и поднялась по трем ступенькам к дверям Седар-хауса. Она увидела, как Уильям дал задний ход и заехал в гараж, как делал это уже сотню раз.
Кэтрин подняла щеколду и вошла в дом. В холле горели огни. Она выключила все, кроме одного. Потом направилась к двери в дальнем конце холла и спустилась по каменной лестнице в кухню.
Миссис Перкинс, полная и розовощекая, в синем платье и белом переднике, повернулась от плиты:
— О, мисс Кэти, а я и не слышала, как вы подъехали!
Кэтрин поцеловала ее и сказала, держа ее руки в своих:
— Перки, дорогая, я тебе говорила, что у меня для тебя большой сюрприз. И у меня только полминутки, чтобы рассказать тебе, что это. Ты же не упадешь в обморок, правда?
Миссис Перкинс хихикнула:
— Я не из тех, кто падает в обморок! Такая толстуха не может себе этого позволить. Кто будет меня поднимать, с моим-то весом? — Голос ее внезапно изменился: — О, мисс Кэти, так что же это?
— Уильям… — произнесла Кэтрин.
— О, моя дорогая, ты получила какие-то новости?
Кэтрин кивнула. На телеграмму, извещавшую об исчезновении мужа, она смотрела сухими глазами. Теперь слезы полились безудержно. Глаза ее заблестели. Слезы текли по щекам, по дрожащим губам, оставляя на них соленый вкус.
— Он вернулся…
Глава 26
Кэтрин поднялась в холл. Свое меховое пальто она уронила на черное с золотом лаковое кресло, стоящее под портретом брата ее прадеда Амброза Талбота, изображенного в военной форме, которую он носил во времена битвы при Ватерлоо — узкие белые бриджи, алая куртка, высокий узел шейного платка, светлое, почти девичье лицо. Ему не было еще и девятнадцати, когда с него рисовали этот портрет — к тому моменту Наполеон уже отбыл на Святую Елену, и исчезла его черная тень, накрывшая мир. Седар-хаус принадлежал семье Талботов с тех пор, как Уильям Талбот построил его в качестве загородного дома около века назад. Имение получило свое название от огромного кедра, посаженного Талботом в конце лужайки, и кедровых панелей, покрывавших стены. С годами дерево постепенно рассыхалось, превращаясь в тонкую, летучую пыль, но слабый, нежный аромат кедра до сих пор разносился в воздухе.
Бабка Уильяма была последней представительницей длинной ветви Талботов. Свое имя молодой человек получил от основателя рода: Уильям Талбот Эверзли. Весь этот дом, наполненный портретами и другими отголосками прошлого, принадлежал ему. А портретов здесь было много — судья в алой мантии и парадном георгианском парике, адмирал с косичкой, подзорной трубой в руке и глазами Уильяма на смуглом морщинистом лице. Девушкой в розовом платье середины восемнадцатого века была Аманда Талбот, совершившая романтический побег с чернобровым якобитом родом из шотландских горцев и после сорок пятого года проведшая остаток жизни вместе с ним в изгнании. У нее были чудесные лукавые глаза и нежные, улыбающиеся губы. Портрет ее висел над камином, где сейчас полыхали поленья. Кэтрин стояла у огня и ждала. Дверь была плотно закрыта, но не заперта. Скоро она распахнется… В доме все такое мирное и родное — по одну сторону холла наверх уходит лестница. Прямо у ее начала — дверь в столовую. По Другую сторону, за стеной, в которую вделан камин, — гостиная. Стены в ней выкрашены в цвет слоновой кости, а вдоль них, в старинных шкафчиках времен Аманды Талбот, — китайский фарфор, который они с Уильямом в детстве рассматривали вместе с бабушкой.
Сердце Кэтрин, колотившиеся вначале, теперь успокоилось. Ведь волноваться не о чем. Уильям возвращается домой.
Отворилась дверь и Кэтрин двинулась навстречу мужу. Он молча обнял ее. В такие моменты слова не нужны. Когда Уильям наконец поднял голову и заговорил, обоим показалось, будто они очнулись от сна. Что-то скользнуло прочь от них, чтобы присоединиться к мириадам других воспоминаний. Уильям произнес ее имя. Потом сказал:
— Да, хорошо, что мы сюда приехали. Здесь я всегда чувствовал себя по-настоящему дома.
Все еще обнимая жену за плечи, он оглянулся на камин, где жарко пылали наваленные грудой поленья — одни раскаленные, выгоревшие изнутри, другие — черные, лишь снизу охваченные языками пламени. Улыбаясь, Уильям произнес:
— Выглядит неплохо. Но что за климат! Кто бы мог подумать, что сейчас июль!
Июль! А они ехали сюда сквозь январские сумерки… Всего половина шестого, а на землю уже опустилась тьма январской ночи. Кэтрин отстранилась от мужа, боясь, что он может почувствовать ее дрожь. Затаив дыхание, она ждала его следующей фразы. И Уильям произнес ее — самым жизнерадостным тоном:
— Боже, как я голоден! Надеюсь, у Перки есть для нас что-нибудь. Еще ведь не слишком поздно, правда?
Уильям взглянул на часы и воскликнул:
— Сколько времени? Эти часы остановились на двадцати минутах шестого. А сейчас, должно быть, уже часов десять!
— Почему?
— На улице темно — хоть глаз выколи. Да, плохи наши дела.
Он озадаченно нахмурил брови, потом лоб его снова разгладился:
— Но это все не важно, пока мы здесь. Пойди посмотри, что там Перки может придумать. Я отнесу наши чемоданы наверх и умоюсь.
Кэтрин прошла на кухню и обнаружила, что миссис Перкинс наполняет кастрюли, обливаясь слезами.
— Перки, послушай, ты не должна плакать.
— О, мисс Кэти, дорогая моя, это от радости!
Поставив кастрюлю, она протянула обе руки. Кэтрин взяла их в свои и крепко сжала.
— Перки, послушай! Я тебе сказала, что он ничего не помнит до сорок второго. Но теперь он вспомнил. А последние несколько лет — забыл. По крайней мере, мне так кажется. Я не знаю. Но он думает, что сейчас — июль, что мы только поженились и приехали сюда на медовый месяц. И он думает, что сейчас — десять вечера, потому что на улице темно. Перки, ты должна мне помочь!
Миссис Перкинс подняла глаза:
— Что я могу сделать, моя дорогая?
В голосе Кэтрин зазвенел смех:
— Он говорит, что голоден, и хочет узнать, что ты можешь предложить нам на ужин.
Розовое лицо кухарки просветлело.
— Ну, тогда мне нужно просто закончить. Суп уже почти подогрет, и есть отличный пирог. Подать его холодным или поставить в духовку?
— Надо спросить Уильяма.
— И я сделала шоколадный торт — как раз как вы любите, мисс Кэти.
— Чудесно!
И тут вошел Уильям, поцеловал миссис Перкинс, уселся на край кухонного стола — за эту привычку его бранили, сколько Кэтрин себя помнила, — и сказал смеясь:
— Ну и погодку вы нам наколдовали! Я, переходя дорогу, собственную руку не мог разглядеть. А Кэтрин не могла своего обручального кольца увидеть. Она вам его уже показала? Она страшно горда тем, что теперь замужняя женщина. — Уильям взял ее левую руку и выставил вперед: — Выглядит неплохо, правда? И звучит хорошо — миссис Уильям Эверзли! И Перки, дорогая, это, конечно, ничуть не романтично, но мы просто умираем от голода! Не понимаю, почему мы так долго сюда добирались. Если в ближайшее время я чего-нибудь не съем, то моей эпитафией будет «УМЕР ОТ ГОЛОДА В ДЕНЬ СВАДЬБЫ».
Миссис Перкинс храбро взяла себя в руки, ничем не выдав своих чувств:
— Тогда вам лучше выйти из моей кухни, мистер Уильям, и слезть со стола, а то ничего не получите!
Это был самый странный вечер в жизни Кэтрин. Они отправились в гостиную, и Уильям все время ухаживал за ней так, как тот, юный Уильям, много лет назад, в те времена, когда жизнь казалась им самым веселым и беззаботным приключением на свете. А потом, посреди всего этого, он внезапно замолчал, на лице его появилось озадаченное выражение. Он отошел от нее в дальний конец комнаты, где за выцветшими занавесками цвета морской волны скрывалась дверь в сад и пара двустворчатых окон по обе стороны от нее. Раздвинув занавески, Уильям застыл, глядя наружу. Кэтрин же показалось, что сама ночь в этот момент заглянула в комнату. Уильям, конечно, не мог ничего различить в этой тьме, если только он не всматривался в картину, неизгладимо запечатленную в его воображении и памяти долгими годами. Стоя за его спиной, Кэтрин видела ту же картину: маленькую, строгую террасу с большими каменными вазами, наполненными землей, — в июле в них буйно разрастаются цветы. За террасой — грядка лаванды, два высоких миртовых куста, ровный, бархатистый газон и огромный кедр. Почувствовав прикосновение Кэтрин, Уильям резко обернулся и спросил:
— В кедр не попала молния, все в порядке?
От неожиданности и испуга Кэтрин лишь с трудом удалось ответить, сохраняя спокойствие в голосе:
— Нет, все хорошо. Ты завтра увидишь.
Озадаченное выражение на его лице усилилось:
— Что увижу?
— Кедр. Ты спросил, все ли с ним в порядке.
— Да? А что с ним могло случиться? — Уильям подошел к одному из шкафчиков с фарфором: — Помнишь, как бабушка учила нас различать глазурь на ощупь? Знаешь, это так странно — кончики моих пальцев помнят разницу между этими тарелками и чашками. Бабушка никогда не разрешала нам трогать их без нее. Забавно думать о том, сколько людей дотрагивалось до них с тех пор, как их сделали, а теперь они наши.
Когда миссис Перкинс позвала их в столовую, все происходящее показалось Кэтрин еще боле странным. Бабушка смотрела на них с портрета, висящего рядом с камином. Шедевр Эмори — бабушка в девяносто лет, с кружевным шарфом поверх седых кудрей, которыми она так гордилась; лицо все еще яркое и живое, глаза все еще синие… Сидя в своем большом кресле, она озирала комнату. Ее взгляд говорил Кэтрин: «Не думайте, что когда-нибудь сможете от меня избавиться! Я вас всех слишком люблю». Да, она и теперь смотрела на них.
В течение всего ужина Уильям оживленно, весело говорил о том, что они сделают в саду:
— Я видел где-то, как белые лилии растут рядами на фоне темной живой изгороди. Смотрится очень красиво. Я подумал, можно попробовать так сделать в конце сада, напротив туй. Как ты думаешь? Я в лилиях разбираюсь. Есть еще отличный сорт абрикосового цвета — на севере его много выращивают, — я бы и такие тоже хотел посадить. Жаль только, что слишком далеко ездить сюда каждый день, но летом мы могли бы заниматься этим по выходным. Я хотел бы позаниматься садом. У меня есть идея сделать пруд — с водяными лилиями и так далее. Подожди, пока мы закончим есть, и я сделаю тебе набросок. — Он внезапно поднял на нее взгляд и рассмеялся: — Это будет интересно, правда?
— Откуда вы это знаете, миссис Эверзли?
— Его должны были доставить не раньше вечера седьмого числа. Мистер Дэвис его не получил. Я должна была попросить его ничего не рассказывать тогда, по телефону, но в тот момент я об этом не подумала. Я не могла думать ни о чем, кроме Уильяма.
— Когда умер мистер Дэвис?
— Седьмого декабря. Банни этого не знал. Но только добравшись домой, я позвонила Эверзли. К телефону подошла мисс Джонс. Она сказала: «О да, мистер Дэвис скончался». Она была не слишком разговорчива, но я надавила на нее. Я хотела узнать, что случилось и когда он умер. Поняв, что я не отступлю, пока не получу, что мне нужно, она сходила за бумагами и сказала, что последний раз мистер Дэвис приходил на работу седьмого декабря. По Дороге домой его сбила машина, и он умер, не приходя в сознание.
Мисс Силвер кашлянула.
— Как ужасно!
Кэтрин порывисто дернулась.
— Мисс Силвер… все эти несчастные случаи — я не могу в них поверить! А вы? Шестого декабря Уильям идет к Эверзли, и мистер Дэвис узнает его. Седьмого мистер Дэвис, как обычно, появляется в офисе. Мы не знаем, что он рассказал, кому он рассказал — Сирилу, Бретту, мисс Джонс? По пути домой его насмерть сбила машина. В половине одиннадцатого того же дня мистера Таттлкомба «сбивают» рядом с «Базаром». При том освещении его легко было принять за Уильяма. Потом совершаются два нападения на самого Уильяма. А теперь этот случай с колесом его автомобиля. Я просто не могу поверить в такую череду несчастных случаев — один за другим!
Мисс Силвер кашлянула.
— Высказано очень лаконично и ясно. Но последние три происшествия вряд ли можно назвать несчастными случаями. Нужен ли вам мой совет?
— Затем-то я и здесь.
Маленькие, неопределенного цвета глаза серьезно созерцали ее:
— Расскажите вашему мужу то, что сейчас рассказали мне.
У Кэтрин перехватило дыхание.
— Я знаю… Я должна. Мне просто нужно было еще немножко времени. Я думала… я надеялась… он вспомнит.
— Сколько вы женаты?
Щеки Кэтрин окрасил чистый, яркий румянец.
— С прошлой субботы…
Мисс Силвер прервала ее:
— Я не имею в виду какую-либо церемонию, произошедшую недавно. Я полагаю, вы вышли за мистера Уильяма Эверзли в тридцать девятом году, не так ли?
— В июле, — ответила Кэтрин. — У нас был только месяц, а после этого — один-два коротких отпуска. А в сорок втором он пропал без вести. Как вы узнали?
Мисс Силвер улыбнулась:
— Я получила много подсказок. Вечеринка в «Люксе», на которой Фрэнк Эбботт видел вашего мужа с девушкой в золотистом платье… Это были вы, не так ли?
— Да. В тот вечер состоялась наша помолвка.
— На той же вечеринке была кузина Фрэнка Эбботта мисс Милдред Эбботт вместе со своим женихом. Теперь она миссис Дарси. Она только что вернулась с Востока. Миссис Дарси помнит вечеринку и Билла — так, видимо, они его называли, — и вас в вашем золотистом платье. Она не смог ла вспомнить ни его фамилии, ни ваших имени и фамилии, она сказала, что ее тетя потом сообщила ей в письме о вашей свадьбе, где она присутствовала. И написала, что подарила вам чайный сервиз.
Кэтрин кивнула.
— Старая миссис Уиллоби Эбботт… Да, это был чудесный сервиз. А все эти люди действительно звали его Биллом. Я его никогда так не называла.
— Когда вы заговорили о Фрэнке Эбботте, я поняла, что вы, по крайней мере, встречались с друзьями Уильяма.
— Да, мельком. Я не была по-настоящему знакома с Фрэнком, но знала очень многих из его друзей и родственников. Было очень много разговоров и шуточек по поводу его работы в полиции. Считалось, что его бабка, леди Эвелин Эбботт, лишила его наследства, но молодежь думала, что это шутка. Мисс Силвер, вы говорите, мне нужно все сказать Уильяму. Но разве вы не понимаете, как будет тяжело, если Эверзли заупрямятся и будут утверждать, что не узнают его? Они на это способны, знаете ли.
Мисс Силвер кашлянула.
— С этой точки зрения повторная свадебная церемония была с вашей стороны неразумным поступком.
Кэтрин издала дрожащий, нервный смешок:
— Без этого Уильям не смог бы почувствовать себя женатым. И представьте, как был бы шокирован мистер Таттлкомб.
Выражение лица мисс Силвер осталось сосредоточенным.
— Я вполне понимаю вашу точку зрения. Но вы взяли на себя большую ответственность, миссис Эверзли. По правде говоря, именно эта ваша готовность принять ответственность от имени вашего мужа, не советуясь с ним, убедила меня, что это — не первая ваша свадьба.
Кэтрин проговорила медленно:
— Я думала, когда мы поженимся, он вспомнит, что мы были женаты до этого. Если бы к нему вернулась память, все сразу стало бы легко. Я могу сделать только еще одну вещь. Уильям все эти годы видел один и тот же сон. В этом сне — дом на деревенской улице, три ступени ведут в холл, обшитый панелями. Там направо поднимается лестница, на столбах которой вырезаны символы четырех евангелистов: лев и телец внизу, а орел и ангел — наверху. Я подумала, что, если я отведу Уильяма в тот дом, он вспомнит.
— Это реальный дом, связанный с ним?
— Да. Он принадлежал его бабушке. В детстве мы часто там бывали. Бабушка завещала его Уильяму, а он завещал его мне. Дом находится в Ледстоузи называется Седар-хаус. Мы провели там медовый месяц. Мистер Таттлкомб освободил нас в субботу с полудня. Я хочу в эти выходные отвезти туда Уильяма и посмотреть, вспомнит ли он. — Кэтрин остановилась. Ее полные решимости глаза сияли. — Мне кажется, это настоящий шанс для нас. Этот сон не снился бы ему, если бы не был для него чем-то особенным. Это как будто единственная чувствительная точка. У меня такое ощущение, что память может вернуться к нему именно там.
— Да, — произнесла мисс Силвер. — Эти случаи потери памяти всегда очень странные. Иногда утраченные воспоминания возвращает какой-нибудь психический или физический шок. Я думаю, вам стоит попробовать осуществить ваш план. Но умоляю вас, не испытывайте слишком сильного разочарования, если он не увенчается успехом. В этом случае я буду крайне настойчиво убеждать вас не терять больше времени. Ваш муж имеет право решать, что для него лучше. В эту проблему вовлечена его семья и его фирма. Вы больше не можете в одиночку нести ответственность.
— Да… — ответила Кэтрин с тяжелым вздохом, внезапно перешедшим в смех: — У меня нет особого выбора: либо рассказывать ему, либо нет. В Ледстоу все его узнают с первого взгляда. Миф об Уильяме Смите развеется, как только моя миссис Перкинс его заметит. Она живет по соседству и приходит ко мне вести хозяйство, когда я там живу. И она знала Уильяма с пяти лет. Но вы совершенно правы: он должен все узнать. Только будет гораздо лучше, если ему не придется рассказывать.
Мисс Силвер отрывисто кашлянула.
— Совершенно верно. Но тем временем ваш муж должен сделать одну вещь, не откладывая: он должен сообщить в местную полицию, что колесо его автомобиля было расшатано. Они проведут стандартное расследование. Возможно, что человека, копавшегося в машине, кто-то видел. Как выглядит улица, на которой находится гараж?
— Это вообще не гараж, а всего лишь навес, где местный подрядчик держит всякую всячину, стремянки и много чего другого. И это нельзя назвать улицей. Просто узкая дорожка тянется вдоль задних дворов домов, выходящих на Эллери-стрит.
Лицо мисс Силвер по-прежнему было сосредоточенно:
— В таких местах нечасто встретишь незнакомца. Возможно, человек, которого мы ищем, привлек внимание. Любым способом убедите вашего мужа поставить в известность полицию. И еще одно: я хотела бы получить от вас разрешение обсудить все это с Фрэнком Эбботтом.
— О нет!
Мисс Силвер назидательно подняла карандаш.
— Пожалуйста, подумайте еще раз, миссис Эверзли. Произошли три покушения на жизнь вашего мужа, покушение на мистера Таттлкомба, настоящей целью которого мог быть ваш муж, и смертельный несчастный случай с мистером Дэвисом — на следующий день после того, как он увидел Уильяма Эверзли. Я не делаю никаких утверждений насчет того, чьих рук это дело. Изменив адрес, вы на время скрыли вашу связь с Уильямом Смитом, но вам должно быть понятно, что человек, которого серьезно волнует совпадение личности Уильяма Смита и Уильяма Эверзли, не сможет долго игнорировать ваше участие в этой истории. Как только о нем станет известно и как только станет известно, что вы совершили церемонию бракосочетания и живете с ним в качестве жены, то для этого человека — или людей — станет очевидно, что времени у них осталось очень мало. Эти люди должны понимать, что вы не будете молчать. И стоит вам заговорить, и Уильям Смит выйдет на первый план уже как Уильям Эверзли, они лишатся возможности действовать под покровом тайны. Каждый, кто попытается оспаривать притязания Уильяма, привлечет к себе внимание. Разве вы не понимаете, что чем скорее он выдвинет свои претензии, тем труднее будет совершить новое покушение на его жизнь? Дорожное происшествие с Уильямом Смитом вполне могло пройти незамеченным и не вызвать ни у кого подозрений, что это было нечто большее, чем несчастный случай. Но его внезапная смерть сразу после того, как он назовется Уильямом Эверзли, вряд ли ускользнет от внимания полиции: ведь его возвращение из мертвых, вполне возможно, вовлечет его родственников в значительные финансовые затруднения.
— Да, — согласилась Кэтрин.
Мисс Силвер положила карандаш как бы в знак того, что подошла к заключительному этапу:
— Думаю, будет очень хорошо, если вы завтра уедете из города на выходные. Прошу вас, не говорите никому, куда направляетесь. Тем временем я хотела бы обсудить все это дело с Фрэнком Эбботтом. Я не хочу в одиночку принимать ответственность. Думаю, сейчас вы можете успокоиться на том, что не будет предпринято никаких шагов без предварительного совещания с вашим мужем и с вами. Если мнение Фрэнка совпадет с моим, он, возможно, проконсультируется с главным инспектором Лэмом. Это крайне достойный и надежный офицер и у него очень богатый опыт. Я уверена, что вам не нужно опасаться каких-либо опрометчивых шагов с его стороны. Однако в результате стандартной процедуры расследования могут обнаружиться некоторые интересные улики. Итак, вы даете мне разрешение?
Кэтрин окинула ее долгим взглядом. Потом ответила:
— Да.
Глава 25
Они отправились в Ледстоу серым субботним днем. Кэтрин не пришлось подыскивать предлог для того, чтобы тронуться в путь поздно. Уильям пригнал автомобиль в Мьюз и провел больше часа, проверяя каждую деталь. Кэтрин не хотела въезжать в Ледстоу при свете дня, и они выехали в такое время, что лишь чудом могли прибыть на место до наступления сумерек. Молодые люди немного поговорили, пока выбирались за окрестности Лондона. Уильям решил, что идея проинформировать местную полицию о колесе очень хороша. Он съездил в участок и привел полицейских в гараж. Теперь он рассказывал Кэтрин о своем разговоре с огромным, монументальным сержантом:
— Он заставил меня почувствовать себя десятилетним мальчиком… — Уильям внезапно перескочил на другую тему: — Интересно, что я делал, когда мне было десять. Можно подумать, что человек постепенно привыкает ничего не помнить, но это не так. Не привыкает. Возникает ощущение, будто ты бежишь прямо на голую стену, зная, что в ней должно быть окно. Бывает, мне кажется, что я чуть не разбил голову.
— Ты так чувствуешь?
Уильям быстро кивнул. Через мгновение он снова заговорил:
— Ты бы ни за что не подумала, что теперь я очень боюсь. Я имею в виду, странно подумать, что я могу чего-то бояться теперь, когда у меня есть ты. Но я боюсь… Боюсь худшего. Это просто идиотизм, да?
— Нет, я так не думаю. Ты имеешь в виду, что тревожишься из-за меня?
— Да. Ты же получила кота в мешке, разве не так? А потом, если у нас будут дети, я буду ужасно за них тревожиться.
— Ты все вспомнишь, — сказала Кэтрин.
Уильям на мгновение повернулся к ней, и она заметила беспокойство в его глазах.
— Вспомню… Что? Может быть, мне нельзя было на тебе жениться.
Кэтрин положила руку ему на колено.
— Милый, не будь таким глупым. Ты прекрасно все вспомнишь. И волноваться будет не о чем, сам увидишь.
Они выехали за пределы домов и оживленного городского движения и покатили дальше.
Впоследствии Кэтрин, оглядываясь назад, думала, какой странной была эта поездка — мягкий, полный влаги воздух, с полей поднимается дымка, облака низко нависают над землей. Мир словно нарисован серебряным карандашом — никаких цветов, серые облака и голые деревья, ветви живых изгородей увешаны похожими на кристаллы каплями, река в серебряных и свинцовых полосах, с полей как дым поднимается туман.
Всю дорогу они молчали, лишь раз Уильям произнес:
— Тумана не будет до наступления темноты.
Их охватило странное чувство отчуждения — не друг от друга, а от привычных форм вещей. Скоро исчезло ощущение расстояния. Очертания начали размываться и мутнеть. Влага, висевшая в воздухе, намерзала на ветровом стекле, и его приходилось очищать. Дорога, которую Кэтрин очень хорошо помнила, приобрела какой-то странный вид, как что-то узнаваемое, но как будто не вполне реальное. Девушка перестала размышлять, что нужно будет сделать и сказать. В этом не было никакого смысла. Дорога приведет их прямо к дому, а войдя туда, она будет знать, что говорить и делать. Кэтрин вспомнила, как они с Уильямом приехали в Седар-хаус после своей свадьбы в июле — в июле тридцать девятого, а все уже думали и говорили о войне… Ясный, сияющий день, и июльское солнце клонится на запад над полями, почти готовыми к сбору урожая. Кэтрин оглянулась назад, в прошлое, на агонию любви, агонию разлуки, бесконечную агонию медленно умирающей надежды. Теперь они вместе, путешествуют в тумане по старой дороге, к старому дому, январским днем.
Они миновали Ледлингтон на исходе дня, когда на улицах уже зажглись фонари. Уильям не останавливаясь вел машину через город до его противоположного конца. Оставив позади разбросанные в беспорядке новостройки, которые, как грибы, выросли повсюду вокруг старого города, автомобиль проехал еще семь миль по пустынной дороге и достиг середины деревенской улицы, где и остановился. Фары его отбрасывали прямые яркие лучи, и капли тумана сверкали в них, как пылинки на солнце.
— Вот мы и добрались, — промолвила Кэтрин.
Уильям не ответил. Он просто вышел из машины и открыл жене дверь. Обняв Кэтрин, он сказал:
— Я только отгоню машину. Я не задержусь.
Сердце Кэтрин замерло. Июльский вечер… Конфетти на ее шляпке… Деревенская улица, освещенная косыми лучами… Новый, блестящий автомобиль… Уильям открывает дверь и обнимает Кэтрин, когда она выходит… «Я только отгоню машину. Я не задержусь»…
Гараж находился через дорогу, двери его были открыты — не для нового, блестящего «Алвиса», а для старой жестянки Уильяма, по кусочкам собранной из металлолома. Кэтрин слегка улыбнулась, на мгновение задержала его руку и поднялась по трем ступенькам к дверям Седар-хауса. Она увидела, как Уильям дал задний ход и заехал в гараж, как делал это уже сотню раз.
Кэтрин подняла щеколду и вошла в дом. В холле горели огни. Она выключила все, кроме одного. Потом направилась к двери в дальнем конце холла и спустилась по каменной лестнице в кухню.
Миссис Перкинс, полная и розовощекая, в синем платье и белом переднике, повернулась от плиты:
— О, мисс Кэти, а я и не слышала, как вы подъехали!
Кэтрин поцеловала ее и сказала, держа ее руки в своих:
— Перки, дорогая, я тебе говорила, что у меня для тебя большой сюрприз. И у меня только полминутки, чтобы рассказать тебе, что это. Ты же не упадешь в обморок, правда?
Миссис Перкинс хихикнула:
— Я не из тех, кто падает в обморок! Такая толстуха не может себе этого позволить. Кто будет меня поднимать, с моим-то весом? — Голос ее внезапно изменился: — О, мисс Кэти, так что же это?
— Уильям… — произнесла Кэтрин.
— О, моя дорогая, ты получила какие-то новости?
Кэтрин кивнула. На телеграмму, извещавшую об исчезновении мужа, она смотрела сухими глазами. Теперь слезы полились безудержно. Глаза ее заблестели. Слезы текли по щекам, по дрожащим губам, оставляя на них соленый вкус.
— Он вернулся…
Глава 26
Кэтрин поднялась в холл. Свое меховое пальто она уронила на черное с золотом лаковое кресло, стоящее под портретом брата ее прадеда Амброза Талбота, изображенного в военной форме, которую он носил во времена битвы при Ватерлоо — узкие белые бриджи, алая куртка, высокий узел шейного платка, светлое, почти девичье лицо. Ему не было еще и девятнадцати, когда с него рисовали этот портрет — к тому моменту Наполеон уже отбыл на Святую Елену, и исчезла его черная тень, накрывшая мир. Седар-хаус принадлежал семье Талботов с тех пор, как Уильям Талбот построил его в качестве загородного дома около века назад. Имение получило свое название от огромного кедра, посаженного Талботом в конце лужайки, и кедровых панелей, покрывавших стены. С годами дерево постепенно рассыхалось, превращаясь в тонкую, летучую пыль, но слабый, нежный аромат кедра до сих пор разносился в воздухе.
Бабка Уильяма была последней представительницей длинной ветви Талботов. Свое имя молодой человек получил от основателя рода: Уильям Талбот Эверзли. Весь этот дом, наполненный портретами и другими отголосками прошлого, принадлежал ему. А портретов здесь было много — судья в алой мантии и парадном георгианском парике, адмирал с косичкой, подзорной трубой в руке и глазами Уильяма на смуглом морщинистом лице. Девушкой в розовом платье середины восемнадцатого века была Аманда Талбот, совершившая романтический побег с чернобровым якобитом родом из шотландских горцев и после сорок пятого года проведшая остаток жизни вместе с ним в изгнании. У нее были чудесные лукавые глаза и нежные, улыбающиеся губы. Портрет ее висел над камином, где сейчас полыхали поленья. Кэтрин стояла у огня и ждала. Дверь была плотно закрыта, но не заперта. Скоро она распахнется… В доме все такое мирное и родное — по одну сторону холла наверх уходит лестница. Прямо у ее начала — дверь в столовую. По Другую сторону, за стеной, в которую вделан камин, — гостиная. Стены в ней выкрашены в цвет слоновой кости, а вдоль них, в старинных шкафчиках времен Аманды Талбот, — китайский фарфор, который они с Уильямом в детстве рассматривали вместе с бабушкой.
Сердце Кэтрин, колотившиеся вначале, теперь успокоилось. Ведь волноваться не о чем. Уильям возвращается домой.
Отворилась дверь и Кэтрин двинулась навстречу мужу. Он молча обнял ее. В такие моменты слова не нужны. Когда Уильям наконец поднял голову и заговорил, обоим показалось, будто они очнулись от сна. Что-то скользнуло прочь от них, чтобы присоединиться к мириадам других воспоминаний. Уильям произнес ее имя. Потом сказал:
— Да, хорошо, что мы сюда приехали. Здесь я всегда чувствовал себя по-настоящему дома.
Все еще обнимая жену за плечи, он оглянулся на камин, где жарко пылали наваленные грудой поленья — одни раскаленные, выгоревшие изнутри, другие — черные, лишь снизу охваченные языками пламени. Улыбаясь, Уильям произнес:
— Выглядит неплохо. Но что за климат! Кто бы мог подумать, что сейчас июль!
Июль! А они ехали сюда сквозь январские сумерки… Всего половина шестого, а на землю уже опустилась тьма январской ночи. Кэтрин отстранилась от мужа, боясь, что он может почувствовать ее дрожь. Затаив дыхание, она ждала его следующей фразы. И Уильям произнес ее — самым жизнерадостным тоном:
— Боже, как я голоден! Надеюсь, у Перки есть для нас что-нибудь. Еще ведь не слишком поздно, правда?
Уильям взглянул на часы и воскликнул:
— Сколько времени? Эти часы остановились на двадцати минутах шестого. А сейчас, должно быть, уже часов десять!
— Почему?
— На улице темно — хоть глаз выколи. Да, плохи наши дела.
Он озадаченно нахмурил брови, потом лоб его снова разгладился:
— Но это все не важно, пока мы здесь. Пойди посмотри, что там Перки может придумать. Я отнесу наши чемоданы наверх и умоюсь.
Кэтрин прошла на кухню и обнаружила, что миссис Перкинс наполняет кастрюли, обливаясь слезами.
— Перки, послушай, ты не должна плакать.
— О, мисс Кэти, дорогая моя, это от радости!
Поставив кастрюлю, она протянула обе руки. Кэтрин взяла их в свои и крепко сжала.
— Перки, послушай! Я тебе сказала, что он ничего не помнит до сорок второго. Но теперь он вспомнил. А последние несколько лет — забыл. По крайней мере, мне так кажется. Я не знаю. Но он думает, что сейчас — июль, что мы только поженились и приехали сюда на медовый месяц. И он думает, что сейчас — десять вечера, потому что на улице темно. Перки, ты должна мне помочь!
Миссис Перкинс подняла глаза:
— Что я могу сделать, моя дорогая?
В голосе Кэтрин зазвенел смех:
— Он говорит, что голоден, и хочет узнать, что ты можешь предложить нам на ужин.
Розовое лицо кухарки просветлело.
— Ну, тогда мне нужно просто закончить. Суп уже почти подогрет, и есть отличный пирог. Подать его холодным или поставить в духовку?
— Надо спросить Уильяма.
— И я сделала шоколадный торт — как раз как вы любите, мисс Кэти.
— Чудесно!
И тут вошел Уильям, поцеловал миссис Перкинс, уселся на край кухонного стола — за эту привычку его бранили, сколько Кэтрин себя помнила, — и сказал смеясь:
— Ну и погодку вы нам наколдовали! Я, переходя дорогу, собственную руку не мог разглядеть. А Кэтрин не могла своего обручального кольца увидеть. Она вам его уже показала? Она страшно горда тем, что теперь замужняя женщина. — Уильям взял ее левую руку и выставил вперед: — Выглядит неплохо, правда? И звучит хорошо — миссис Уильям Эверзли! И Перки, дорогая, это, конечно, ничуть не романтично, но мы просто умираем от голода! Не понимаю, почему мы так долго сюда добирались. Если в ближайшее время я чего-нибудь не съем, то моей эпитафией будет «УМЕР ОТ ГОЛОДА В ДЕНЬ СВАДЬБЫ».
Миссис Перкинс храбро взяла себя в руки, ничем не выдав своих чувств:
— Тогда вам лучше выйти из моей кухни, мистер Уильям, и слезть со стола, а то ничего не получите!
Это был самый странный вечер в жизни Кэтрин. Они отправились в гостиную, и Уильям все время ухаживал за ней так, как тот, юный Уильям, много лет назад, в те времена, когда жизнь казалась им самым веселым и беззаботным приключением на свете. А потом, посреди всего этого, он внезапно замолчал, на лице его появилось озадаченное выражение. Он отошел от нее в дальний конец комнаты, где за выцветшими занавесками цвета морской волны скрывалась дверь в сад и пара двустворчатых окон по обе стороны от нее. Раздвинув занавески, Уильям застыл, глядя наружу. Кэтрин же показалось, что сама ночь в этот момент заглянула в комнату. Уильям, конечно, не мог ничего различить в этой тьме, если только он не всматривался в картину, неизгладимо запечатленную в его воображении и памяти долгими годами. Стоя за его спиной, Кэтрин видела ту же картину: маленькую, строгую террасу с большими каменными вазами, наполненными землей, — в июле в них буйно разрастаются цветы. За террасой — грядка лаванды, два высоких миртовых куста, ровный, бархатистый газон и огромный кедр. Почувствовав прикосновение Кэтрин, Уильям резко обернулся и спросил:
— В кедр не попала молния, все в порядке?
От неожиданности и испуга Кэтрин лишь с трудом удалось ответить, сохраняя спокойствие в голосе:
— Нет, все хорошо. Ты завтра увидишь.
Озадаченное выражение на его лице усилилось:
— Что увижу?
— Кедр. Ты спросил, все ли с ним в порядке.
— Да? А что с ним могло случиться? — Уильям подошел к одному из шкафчиков с фарфором: — Помнишь, как бабушка учила нас различать глазурь на ощупь? Знаешь, это так странно — кончики моих пальцев помнят разницу между этими тарелками и чашками. Бабушка никогда не разрешала нам трогать их без нее. Забавно думать о том, сколько людей дотрагивалось до них с тех пор, как их сделали, а теперь они наши.
Когда миссис Перкинс позвала их в столовую, все происходящее показалось Кэтрин еще боле странным. Бабушка смотрела на них с портрета, висящего рядом с камином. Шедевр Эмори — бабушка в девяносто лет, с кружевным шарфом поверх седых кудрей, которыми она так гордилась; лицо все еще яркое и живое, глаза все еще синие… Сидя в своем большом кресле, она озирала комнату. Ее взгляд говорил Кэтрин: «Не думайте, что когда-нибудь сможете от меня избавиться! Я вас всех слишком люблю». Да, она и теперь смотрела на них.
В течение всего ужина Уильям оживленно, весело говорил о том, что они сделают в саду:
— Я видел где-то, как белые лилии растут рядами на фоне темной живой изгороди. Смотрится очень красиво. Я подумал, можно попробовать так сделать в конце сада, напротив туй. Как ты думаешь? Я в лилиях разбираюсь. Есть еще отличный сорт абрикосового цвета — на севере его много выращивают, — я бы и такие тоже хотел посадить. Жаль только, что слишком далеко ездить сюда каждый день, но летом мы могли бы заниматься этим по выходным. Я хотел бы позаниматься садом. У меня есть идея сделать пруд — с водяными лилиями и так далее. Подожди, пока мы закончим есть, и я сделаю тебе набросок. — Он внезапно поднял на нее взгляд и рассмеялся: — Это будет интересно, правда?