Страница:
– Ты чего такой кислый, словно квашеной капусты переел?
Гоймир искоса посмотрел на него, потом метко плюнул на закачавшуюся веточку папоротника и ответил:
– Гостимир говорил – сей день Бранка будет. Ввечеру.
Олег ответил не сразу. За последнее время он почти забыл, как выглядела та девчонка, с которой он бегал под дождем… и вот теперь вспомнил сразу, вспомнил при одном звуке ее имени.
И то, что он ощутил при этом воспоминании, его испугало. Потому что это могло быть только… HET!
– Ничего, завтра увидитесь, – равнодушно откликнулся он.
– Пень ты, коряжина вывороченная, – ответил Гоймир. – Долей ушибленный, потому и не любил никогда. А я как вижу ее – сердце вмах засекается… Йой, и чего я рассыпаюсь с тобой!
– Спасибо, обложил, – поблагодарил Олег. – Кстати, зря. Хотя я и вправду девчонок не любил. Гулять – гулял с ними, и все.
– Я тебя с собой кликнул, чтобы ты меня развеял, а ты чего творишь?! – почти взвыл Гоймир. – Это ж сколько я с ней еще не перевижусь-то?!
– Между прочим, ты этот разговор сам затеял… Что это? Слышишь?
Мальчишки остановили коней. Гоймир прислушался – и услышал то, что Олег засек еще до него – звук летящего вельбота. Не сговариваясь, они свернули под деревья. И почти тут же из-за сосен вынырнула хорошо знакомая обоим машина, шедшая точно над верхушками.
– Выглядывает, трупоед, – Гоймир следил за вельботом из-под руки. – Ух, нечисть смердючая…
Вельбот сделал круг в полуверсте от мальчишек и пошел, резко забрав на юго-восток. Далеко залетать не стал, почти сразу скрылся за деревьями, а потом растаял и звук.
– Дальше, – скомандовал Гоймир, толкая коня пятками. И еще раз зло покосился на небо, в глубине которого бледными пятнышками различались звезды.
…Скоро Олег начал жалеть о том, что согласился ехать. В седле он держался получше горца, но уж больно скучно было. Это его в здешних поездках доставало больше всего – выросшему в скоростном мире подростку до тошноты медленными казались здешние средства передвижения. Ландшафт и пейзажи стали угнетать разнообразием. Гоймир молчал, думая, судя по всему, о Бранке. Скакать галопом тут было невозможно, да и не признавали здешние пони-кони такой вещи, как «галоп» – он оскорблял их медлительное достоинство. Оставалось покачиваться в седле, зевать и думать о самых разных вещах.
О Бранке например.
– Смотри-ка, а это что? – вдруг привстал в стременах Гоймир. Олег передвинул на бедро ЭмПи и убежденно сказал:
– Зря ты не взял «шпагина».
На тропе лежали несколько лошадиных туш. Уткнувшись в дерево, стояла телега. Еще две или три валялись, опрокинутые набок. По всей тропе были разбросаны лохмотья и кучи чего-то серого, омерзительно воняющего…
Гоймир спешился и, на ходу доставая меч, подошел к одной из этих куч. Ткнул в нее…
– Хвост Переплутов! – гневно выкрикнул он, поворачивая к Олегу вспыхнувшее лицо. – То наше зерно, то хлеб! Его известью окатили!
– Данваны? – Олег огляделся.
– А подводчики-то где? – Гоймир ходил вокруг разора. – Нет, данваны случись тут – они б и подводчиков… да и не по чину им то, все одно что на ворота помочиться тишком…
– Поищи лучше. – Олег тоже спешился, перехватил ЭмПи с упором в бедро.
– Мертвяков-то? – Гоймир описал большой круг, вороша папоротник. – Ни пса тут не валяется. Ни живых, ни мертвяков не видать.
– А вот тут ты пролетел, друг мой, – Олег потянул воздух сквозь зубы. – Если ты их знаешь, то представь мне.
Гоймир повернулся.
С разных концов на тропу вышли восемь человек – восемь ребят примерно в возрасте друзей. На взгляд Гоймира так одеться могли только полоумные, а вот на Олега повеяло знакомыми ветерками с тусовки. По крайней мере, кислотная цветовая гамма, покрой одежды, приоткрытые рты и прыщи пробудили в нем почти ностальгические чувства. При всем при том эти восемь обормотов казались тут до смешного чужими – куда более чужими, чем Олег – в ковбойке, джинсах, сапогах-чунях и с пистолет-пулеметом.
Однако, у троих были обрезы охотничьих ружей, у остальных – солидные дубинки, явно частенько использовавшиеся. Движениями вся компания до такой степени напоминала рэперов, что Олег тихонько пробормотал:
– Ой йо ма фа йоу…
Месяца два назад такая встреча его бы серьезно обеспокоила бы. Но после того, что он повидал, сознание отказывалось воспринимать, как угрозу, даже обрезы в руках этих недоразумений.
– Не ходит у меня такая срань в знакомцах, – сообщил Гоймир с некоторой брезгливостью.
– Оба, мы ему не катим, – сказал один, поигрывая обрезом, и Олег снова на секунду впал в столбняк. – Не катим, э, ты, козел горный?
– Не промахнулся, – лениво ответил Гоймир.
– А тебе? – обратился тот же к Олегу. – Тебе мы, твою мать, тоже не нравимся?
– Не очень, – признался Олег. – Чесслово, мне и покруче пацаны стрелки забивали. – Он подумал и добавил: – Клык даю. Век воли не видать.
– Вы сотворили? – махнул рукой Гоймир.
Олег прислонился к одному из валунов, беспечно сунув руки в карманы, а подошвой упершись в камень.
– А че, не нравится? – осклабился еще один, недвусмысленно целясь из обреза в пах Гоймиру.
– Один тот мешок, – задумчиво сказал Гоймир, – что вы испоганили, по деньгам будет поболе мяса, что из вас настругать можно. А буде не деньгами померять – так и вобще не равняй; в том хлебе труд человечий, пот… а в вас и есть-то, что кто-то зачать озаботился, а кто-то – из-под подола выкинуть. Невелик труд, да и вышло не чтоб красиво.
Олег, осклабившись, вынул руки из карманов, три раза хлопнул в ладоши и убрал их обратно.
– Тебе че-то надо, ты? – спросил у Олега третий с обрезом.
– Ну, – откликнулся Олег. – Не видеть твоей похабной рожи.
– Поначалу думал я в ряд вас поставить да и окоротить на голову, – излагал Гоймир, не повышая голоса. – Но поразмыслил – какой с того племени прибыток? По справедливости будет – свести вас в Зелены Сады, да и заставить тот хлеб отработать…
– Приносить пользу обществу – это даст вам ощущение некоторой новизны, – изысканно заметил Олег.
– Он че-то квакнул про мою рожу, – родил наконец тот, кто спрашивал Олега, что ему надо.
– Коли я говорю – другим молчать, – оборвал его Гоймир, – а уж вам – и особо. Бросайте дреколье, да и шагом поперед нас в весь.
Воцарилось молчание. На лицах за прыщами угадывалась усиленная и тяжкая работа мысли. Потом кто-то, хлопнув по ладони дубинкой, неуверенно сказал:
– Э, ты за языком следи. Не проспался, что ли – нас ВОСЕМЬ, а вас ДВОЕ!
– Погоди, он прав, – снова подал голос Олег. – Их ВСЕГО восемь, а нас АЖ двое. Нечестно получается. Знаешь, я у себя всегда мечтал таких бить, а получалось редко, то настроения не было, то менты под кроссовками путались. Ты постой в стороне, а то ведь скажут потом – с мечом на малолеток недоразвитых…
– Ну, держи штаны, падла, я сейчас тебе всю харю в кисель превращу! – не выдержал морального давления один из дубиноносцев. И ринулся на Олега в лучшем стиле уличной драки – галопом, занося дубинку над головой с маху. Олег до последнего мгновения не менял позы, стоял у камня, а потом… пропал. По крайней мере, так показалось атакующему. Он ахнул по камню со всей силы и ярости – отдача вышибла дубинку из руки, осушив ладонь, а в следующий миг стало совершенно нечем дышать, и нападающий лег под камешек, уютно свернувшись клубочком. Олег, простенько пригнувшись, ударил его коленом в солнечное и, танцуя, как на боксерском ринге, отскочил в сторону.
Разом вскинулись три обреза, но Гоймир вдруг выстрелил в воздух из невесть откуда взявшегося ТТ и сказал:
– По чести так по чести. Оружие наземь, а не то… кто на первую руку пойдет? Кто без страха? Кто за соратников мой заряд примет?
– Спасибо, дружище, – весело откликнулся Олег.
– А всегда помогу, только слово скажи, – заявил Гоймир, держа малолетних налетчиков на прицеле.
Переглядываясь, неохотно, трое с обрезами побросали оружие. Олег подхватил выпавшую дубинку и несколько раз покрутил ее в пальцах, потом перекинул из руки в руку.
– Крой его!!! – взвизгнул кто-то. Первый признак трусости – вот такие крики. Олег отбил удар дубинки серединой своей и свалил двоих – ударами в пах и под челюсть.
– Трое на сторону, – отсчитал Гоймир. – Подмогу дать?
Олег переоценил свои силы. Ударом ноги в колено он сшиб еще одного, но не уследил за размашистым движением сбоку, и дубинка ударила его в левое плечо, отбросив к камню. Но Гоймир вступил в дело мгновенно.
Двое рухнули, как мешки, от ударов раскрытыми ладонями по шее и боку. Третий получил ногой в грудь. Четвертый – единственный! – успел ударить Гоймира кулаком в лицо, но промахнулся и повалился от беспощадного тычка локтем в солнечное.
– Ого! – выдохнул Олег, держась за плечо. – Ничего себе чего!
Он уже видел, как дерутся местные ребята, но такую молниеносную расправу с реальным противником наблюдал впервые. Гоймир спокойно огляделся – никто не шевелился, решили, что вставать себе дороже.
– Надобно их поспрошать, кто да зачем их нанял. – Гоймир расслабился. – По обличью – городские, тут, в весях, такие не водятся.
– А сейчас расспросим, – предложил Олег. – У нас с ними некоторое взаимопонимание, а тебя они боятся. Я нежненько, осторожненько…
– А я уж было думал костер запалить, – серьезно – Олегу даже жутко стало – заметил Гоймир. – Добро. Спрашивай ты.
– Открывай глазыньки, радость моя. – Олег наступил на руку тому, которого завалил первым.
Парень сообразил, что притворяться бессмысленно. К тому же он несомненно слышал про костер.
– Ты меня изувечил… – облизнул он губы.
Олег упал на колено и воткнул разведенные «вилкой» большой и указательный пальцы правой руки в горло по обе стороны кадыка:
– Я с тобой еще и не то сделаю! Ах, бедняга. – Олег подпустил в голос насмешки. – А что вы-то собирались с нами делать?! Бутербродиками кормить? Так гони, я по ним уже соскучился… Хватит! Кто приказал погубить груз?! Откуда вас таких черти принесли?
– Б… б… о… на… – прохрипел парень. – У… ери…
Олег отнял пальцы. На коже остались два пятна – багровые, они быстро наливались синевой.
– По порядку. Откуда вы?
– Из Виард Хоран. – Парень несмело поднял руку, потер шею.
Гоймир что-то буркнул, сплюнул в траву.
– Умница, – поощрил Олег. Происходящее казалось ему игрой. – Ну и кто вас нанял?
– Мужик один… здешний… отслюнил кучу бумаги, билеты нам подогнал… Сказал – дело плевое… – Он снова скривился.
– Что приказал? Какое дело? – отрывисто спросил Олег.
– А вот… зерно это уработать. Сказал еще, – заторопился парень, – пусть эти ко… козлы горные… – Он с опаской посмотрел в глаза Олегу, рыскнул взглядом куда-то в сторону. – Пусть, мол, вы, короче, почешетесь, а то хорошо больно живете, на всех положили с прибором… Еще посмеялся так…
– Одно посмеялся? – зловеще сказал Гоймир. – Уж мы смеяться будем. Приспело.
– Чего? Чего? – Парень приподнялся на локтях, облизнув губы, умоляюще зашептал: – Я же все сказал, я все сказал… не убивайте…
Олег прервал его шепот шлепком по щеке – несильным, но обидным. Хотя – подобного типчика едва ли можно оскорбить подобным образом.
– Тебя как зовут?
– Нико, – удивленно и с опаской отозвался лежащий, словно ожидая от" произнесения своего имени еще каких-то неприятностей.
– Что за имя? – удивился Олег. – Ты славянин?
– Кто славянин?! – взвился Гоймир. – Его славянином зовешь?! Его одной со мной кровью вяжешь?! Его в Верью нашу пхаешь?! Ты видь – не то что природное, славянское имя его стороной обкатило, он и от крещатого-то охвостье оставил, позыв собачий, на данванский лад скроил! Давить таких след!
Нико (скорее всего – Николай, отметил Олег) заскулил, закрылся ладонями с расставленными дрожащими пальцами. Олег вскочил, уперся ладонью в грудь взбешенному Гоймиру.
– Стой, стой, – спокойно сказал он. – Чего разоряешься? Порубить их хочешь здесь? Давай, руби. Ба-альшая честь будет.
Гоймир, раздувая ноздри, смотрел на Олега. Залегшая между густых бровей злая складка распускалась на глазах. Очевидно, ему впервые в жизни указали на неразумность решения. Без какой бы то ни было охоты он наконец ответил:
– Добро. Твоя правда. Пусть двигают отсюда всем скопом, да живой ногой, пока я их не повыдирал, откуда растут. А нам-то, глянется, в обратную…
– Давай уж поедем, – возразил Олег, больше не обращая внимания на лежащих вокруг налетчиков, на вздрагивающего у его ног Нико. – Заодно порасспросим, кто там такой предприимчивый, что за этими придурками в город съездить не поленился… Вирад Хоран – это ведь город?
– Три Дуба, – произнес Гоймир славянское название. – Самый ближний к нам. Оттуда Ломок уходил. И машина твоя там была, сквозь нее мы с Земли от деда твоего пересыл имели… Едет кто? – вдруг оборвал разговор и насторожился Гоймир.
Олег схватился за ЭмПи. Но через секунду Гоймир успокаивающе отмахнулся, вглядываясь в двоих всадников, появившихся на тропе со стороны Вересковой Долины:
– А, то наши – старый Семик Мечкович с внуком – Брячислав, мой трехродный! Куда их Кулла [31]тащит?.. Брячко! – Гоймир махнул рукой, убирая ТТ.
Гибкий парень – рослый, красивый, как и весь здешний народ – махнул рукой в ответ, чуть наклонившись с седла:
– Хвала! Думали вас в Зеленых Садах нагнать, так вы вот где стали? За чем дело?
– Вон, – Гоймир повел вокруг рукой, – разговоры разговаривали. Слово за слово, да повздорили… А вас куда несет? Не туда же?
– А что, свое дело на наши плечи переложить хотите? – вопросом откликнулся еще могучий старик горец, сивые усы которого были заброшены за уши по здешней моде.
– Да наше дело вроде как тут разбросано, – вздохнул Гоймир. – С чего нам конские копыта бить, да и свои задницы? А вам все одно там быть, так и к Степаньшину заглянули бы?
– А добро, заглянем, – кивнул старик. – И к Сцыпину Аркашке тоже, говорил он, что дешевле даст… А этих – иль пускаете?! – Он указал на возившуюся вокруг шелупонь.
– Пусть бегут, куда ноги несут, – насмешливо бросил Гоймир. И добавил: – А со Сцыпиным глаз да глаз. На крысу он кажет. Такие хороши, пока за горло их давишь, а отворотишься – свое борони… Как бы не он по паскудству орлов заборных нанял.
– Вот и мне не кажется он, – поддержал Брячислав, поправляя головную повязку. – Глаза б не глядели, дед.
– Гривны карман не оттянут, а с пустым тоска, – ответил внуку старик.
– Ярмарка на носу, там бы и купили, – упрямился Брячислав, но ясно было, что сделает, как скажет дед. Они зарысили дальше по тропе – плечо в плечо, колено в колено, почти одинаково рослые, только Брячислав – стройный и гибкий, как тополек, а Семик – кряжистый, узловатый, будто оживший дуб…
Аркашка встретил гостей, как положено, – у самых ворот, сам отвалил их, припер камнем, лучась улыбкой так, что во дворе стало светлее.
– Гости, гости-то какие! – излишне суетливо шустрил он, частя на лесном наречии. – Жена, собирай на стол, да что получше – проголодались, небось, с дороги? – и заглядывал в глаза горцам, неспешно шагавшим по убитой до каменной твердости земле, словно воочию хотел убедиться, что они всем довольны.
– Что ты метелкой мечешься? – удивился Семик, уже усаживаясь за стол – широкий, крепок сбитый из прочных досок. Брячислав устроился у окна, подпер спиной раму, подмигнул старшей дочке Аркашки, которая вдруг побледнела и выскочила из горницы. – Ты вот что говори нам…
Двери распахнулись, с треском ударив по стене, от тяжелого пинка. Внутрь полезли, склонив винтовки со штыками наперевес, горные стрелки с тупо-злобными лицами, многочисленные и молчаливые.
– Хватайтя их! – завопил Аркашка, предусмотрительно, словно на пружинах, отскакивая к другому концу стола. – Хватайтя!
– Дед, засада! – крикнул Брячко, прянув вперед от окна.
– Чтоб впослед у тебя упыри гостили, переворотень! – выхваченный стариком короткий широкий нож полетел в Аркашку, но тот успел в страхе присесть, и нож со стуком вонзился в стену, глубоко расколов бревно. Второй – угодил в ощеренный рот одного из стрелков. – А! Кровь Перунова! Брячко, в окно! Беги, внучек!
Брячислав, мгновенно подхватив из угла скамью, высадил раму и метнулся следом. Семик, ударом ноги перевернув стол между собой и нападающими, выхватил меч и камас…
…Брячислав упал на руки с перекатом – сразу оказался на ногах. И так же сразу ему стало ясно, что уйти не удалось – расплывчатые, серые фигуры, похожие на Map, надвигались со всех сторон.
– Не кричала сей день моя Желя, – пробормотал мальчишка и, бросив послушное, тренированное тело в воздух, с маху ахнул не успевшего и вскрикнуть стрелка, что оказался ближе остальных, в грудь обеими ногами. – То тебе! А то – тебе! – приземляясь, он обеими руками опустил меч на плечо подскочившего сбоку, раскроив его до середины груди.
– Бейте его прикладом в морду! – визгливо и истошно заорали сзади.
Повернуться Брячко не успел – стало ОЧЕНЬ светло, как не бывает даже днем, а потом – ОЧЕНЬ темно, как не бывает даже ночью…
…Старого горца пытались первые секунды взять живым. Двое поплатились за это руками, один лишился головы, двое были проколоты, а двое – порублены насмерть. Семик не пытался выскочить за внуком в окно – бесполезно это было, в саду слышались крики и свирепая возня.
В юности он был ловчей и подвижней, но силу и выносливость сохранил и сейчас. Отбиться Семик не надеялся – скорей уж, просто хотел прихватить за кромку побольше врагов.
Его закололи штыками сразу в грудь и спину, навалившись толпой спереди и через окно. И долго потом били и кромсали безжизненное тело…
…Ледяной поток обжег лицо. Вспышкой боли разорвало разбитый затылок. Голоса. Смех. Солнечный свет, видный сквозь веки.
Брячко открыл глаза.
Первое, что он увидел – грубо сваренный из черных стальных прутьев крест, перечеркнувший высокую белизну неба.
Увидел и понял – это – ДЛЯ НЕГО.
– Очнулся! Очнулся! – завопил кто-то с такой Радостью, словно очнулся лежавший при смерти родич или дорогой друг. Вот только радость эта была злая. – Очнулся, падла горская! Очнулся, козел сраный!
Удар под ребра почти не ощутился сквозь нахлынувшие тоску и ужас, которые разом переполнили все существо Брячко. Как во сне, он увидел стрелков, выстроившихся полукругом, отсекавшим от креста молчаливую людскую толпу, хангаров-выжлоков, сидевших в седлах у границ этой толпы – и данванов. Трое огромных существ в угловатой броне, в шлемах с матовыми забралами, широко расставив ноги, замерли совсем рядом. Какое-то существо носилось кругами и вопило – Брячислав не сразу узнал Аркашку. Именно он, визжа от удовольствия, с почти безумным лицом бегал вокруг, истерично хохотал, осыпал мальчишку пинками и ругательствами.
Брячислав разлепил мокрые губы:
– Боишься, – сказал он жестко. Словно не он лежал тут, связанный по рукам и ногам, а этот плюгавенький мужичонка.
– Чо-о-о-о?!?! – завизжал тот.
Но Брячислав лишь повторил:
– Боишься, – и перестал его замечать.
Несколько хангаров наваливали у подножья креста дрова и хворост. Один из данванов начал говорить тем правильным, мощным и бездушным голосом, который так пугал всех, кому приходилось слышать данвана:
– Благодаря бдительности одного из жителей вашей веси сегодня вечером были схвачены и обезврежены двое горских бандитов-дикарей. Проявившему бдительность жителю будет выплачено денежное вознаграждение…
– Иуда! – крикнул кто-то в толпе.
Данван оборвал речь. Другой – с черными наплечниками – монотонно крикнул:
– Кто сказал?!
Люди враждебно молчали. Данван не стал продолжать – только добавил:
– Вам предъявляются на опознание захваченные. Если кто-то что-то может о них сказать – говорите.
Двое хангаров вздернули Брячислава за руки и волоком потащили мимо людей, стоящих за спинами горных стрелков. Боли в вывернутых руках мальчик не ощутил – навстречу ему за ноги тащили труп его деда. Седая голова Семика билась о комья земли и камни. Руки старого рубаки были отсечены выше кистей – из них не удалось вырвать оружие…
Мертвец и живой поравнялись.
«А помнишь ли, дед, спросил я одно у тебя – что живет в Мире человек? Для чего? И ты в ответ говорил – затем, чтоб бороться… А как стать, если нету сил, спросил я? Тогда не человек он, отвечал ты. Так я еще попробую бороться. Благо тебе. А перевидимся мы раньше, чем ты говорил…»
Мужчины в толпе смотрели себе под ноги. Женщины откровенно плакали, прижимая к себе испуганно притихших детей. Подростки стояли угрюмые. Старики и старухи крестили Брячислава.
– Ты прости нас, сыночек…
– Сила солому ломит…
– Прости за того предателя…
– Господи, спаси и сохрани…
Брячко слушал все это равнодушно. Ничего он не имел против этих людей. Разве что чуть презирал их за скотскую покорность, за слепую веру… и жалел их за то же. И все. Их жалость, их восхищение, не были ему нужны. Он готовился к своему последнему бою.
Страх ушел, растаял, хотя сейчас, как никогда отчетливо, мальчишка представлял свою судьбу. Жестокость врагов в нем тоже не вызывала отвращения или злобы сама по себе. Он и его соотечественники были тоже жестоки, и в сказках старших о днях взмятения была захватывающая дух жуть расправ над врагом. Остались тоска, решимость и холодная злость к предателю, который принимал их в своем доме, за столом – и там же выдал. Потому он не сказал ни слова, даже когда военный священник, прибывший со стрелками, спросил его, не хочет ли он исповедаться?
Заскрипели блоки, и крест наклонился, зачеркивая небо, свет, остатки надежды. Умело удерживая мальчишку, хангары прикрутили его, и с тем же зловещим скрипом крест поднялся вновь.
– Есть ли у тебя последнее желание? – спросил данван в черных наплечниках. – Ну, скажи, чтобы мы все подох…
– А поверните-ка крест. Я скажу – как.
Слова были настолько неожиданны, что данван дернул головой и умолк, безлико глядя вверх, на распятого пленного. Потом махнул рукой хангарам, и крест начал поворачиваться.
– Довольно.
Отсюда, с высоты, Брячислав видел сосновый лес, поднимающийся к бледному небу, а там, за этим лесом, различал он в прозрачном предутреннем воздухе вересковые пустоши, за которыми лежало море. Вдали собирались, взбухая штормом, черные тучи, и море уже, наверное, с грохотом билось о скалы, и вереск гремел на пустошах, как жесть, и клочья пены неслись по воздуху… Кочи возвращались к причалам, и кто-нибудь из его, Брячко, друзей, пел, задыхаясь холодным соленым ветром:
Мы сражались за эту землю!
И пусть МНЕ выпало прожить на свете неполных пятнадцать – я сражался тоже, и никто не посмеет сказать, что прожил я свою жизнь слепо и без смысла!
Мы жили отважно!
И пусть я не смог погибнуть в бою – связавшие мне руки не свяжут ни сердца моего, ни духа!
Огонь, вспыхнув разом, охватил загудевшую, затрещавшую кучу дров и хвороста, взметнулся, засвистел, запел, поднимаясь все выше и выше, окутывая распятого мальчика струящимся плащом… И оттуда, из этого пламени, ясный и бесстрашный голос запел:
Серебряные волосы и огненная борода воина вились под неощутимым ветром, волновались бурными потоками, и Брячко понял, обмирая от восхищения и радости – вот он, Перун! А откуда-то из-за его спины послышался и другой – знакомый – голос:
– Шагай встречь, сын! Вот рука – берись!
– Иду! – изо всех сил крикнул Брячислав. – Иду; отец!..
…Огонь взметнулся выше, стирая черты лица мальчика. Видно было, что он горит – одежда, волосы, кожа – но по-прежнему смотрит на северо-восток, туда, откуда надвигался морской шторм…
– Были и хангары, и стрелки, и данванов самих трое было. Что мы могли сделать? Они ж все с оружием, а у нас дома, детишки, бабы… – Степаньшин сцепил пальцы и глядел в стол, голос его звучал глухо, как из-под земли.
Гоймир сидел напротив него, сведя кулаки перед лицом и поставив локти между двух кружек с вонючим сивым самогоном – Степаньшин пил, когда пришли горцы. Гостимир замер у дверей, скрестив руки на груди. Йерикка – у стены, опираясь на свой «дегтярь». Олег – вполоборота к окну, положив ладони на ЭмПи, висящий поперек груди.
Гоймир искоса посмотрел на него, потом метко плюнул на закачавшуюся веточку папоротника и ответил:
– Гостимир говорил – сей день Бранка будет. Ввечеру.
Олег ответил не сразу. За последнее время он почти забыл, как выглядела та девчонка, с которой он бегал под дождем… и вот теперь вспомнил сразу, вспомнил при одном звуке ее имени.
И то, что он ощутил при этом воспоминании, его испугало. Потому что это могло быть только… HET!
– Ничего, завтра увидитесь, – равнодушно откликнулся он.
– Пень ты, коряжина вывороченная, – ответил Гоймир. – Долей ушибленный, потому и не любил никогда. А я как вижу ее – сердце вмах засекается… Йой, и чего я рассыпаюсь с тобой!
– Спасибо, обложил, – поблагодарил Олег. – Кстати, зря. Хотя я и вправду девчонок не любил. Гулять – гулял с ними, и все.
– Я тебя с собой кликнул, чтобы ты меня развеял, а ты чего творишь?! – почти взвыл Гоймир. – Это ж сколько я с ней еще не перевижусь-то?!
– Между прочим, ты этот разговор сам затеял… Что это? Слышишь?
Мальчишки остановили коней. Гоймир прислушался – и услышал то, что Олег засек еще до него – звук летящего вельбота. Не сговариваясь, они свернули под деревья. И почти тут же из-за сосен вынырнула хорошо знакомая обоим машина, шедшая точно над верхушками.
– Выглядывает, трупоед, – Гоймир следил за вельботом из-под руки. – Ух, нечисть смердючая…
Вельбот сделал круг в полуверсте от мальчишек и пошел, резко забрав на юго-восток. Далеко залетать не стал, почти сразу скрылся за деревьями, а потом растаял и звук.
– Дальше, – скомандовал Гоймир, толкая коня пятками. И еще раз зло покосился на небо, в глубине которого бледными пятнышками различались звезды.
…Скоро Олег начал жалеть о том, что согласился ехать. В седле он держался получше горца, но уж больно скучно было. Это его в здешних поездках доставало больше всего – выросшему в скоростном мире подростку до тошноты медленными казались здешние средства передвижения. Ландшафт и пейзажи стали угнетать разнообразием. Гоймир молчал, думая, судя по всему, о Бранке. Скакать галопом тут было невозможно, да и не признавали здешние пони-кони такой вещи, как «галоп» – он оскорблял их медлительное достоинство. Оставалось покачиваться в седле, зевать и думать о самых разных вещах.
О Бранке например.
– Смотри-ка, а это что? – вдруг привстал в стременах Гоймир. Олег передвинул на бедро ЭмПи и убежденно сказал:
– Зря ты не взял «шпагина».
На тропе лежали несколько лошадиных туш. Уткнувшись в дерево, стояла телега. Еще две или три валялись, опрокинутые набок. По всей тропе были разбросаны лохмотья и кучи чего-то серого, омерзительно воняющего…
Гоймир спешился и, на ходу доставая меч, подошел к одной из этих куч. Ткнул в нее…
– Хвост Переплутов! – гневно выкрикнул он, поворачивая к Олегу вспыхнувшее лицо. – То наше зерно, то хлеб! Его известью окатили!
– Данваны? – Олег огляделся.
– А подводчики-то где? – Гоймир ходил вокруг разора. – Нет, данваны случись тут – они б и подводчиков… да и не по чину им то, все одно что на ворота помочиться тишком…
– Поищи лучше. – Олег тоже спешился, перехватил ЭмПи с упором в бедро.
– Мертвяков-то? – Гоймир описал большой круг, вороша папоротник. – Ни пса тут не валяется. Ни живых, ни мертвяков не видать.
– А вот тут ты пролетел, друг мой, – Олег потянул воздух сквозь зубы. – Если ты их знаешь, то представь мне.
Гоймир повернулся.
С разных концов на тропу вышли восемь человек – восемь ребят примерно в возрасте друзей. На взгляд Гоймира так одеться могли только полоумные, а вот на Олега повеяло знакомыми ветерками с тусовки. По крайней мере, кислотная цветовая гамма, покрой одежды, приоткрытые рты и прыщи пробудили в нем почти ностальгические чувства. При всем при том эти восемь обормотов казались тут до смешного чужими – куда более чужими, чем Олег – в ковбойке, джинсах, сапогах-чунях и с пистолет-пулеметом.
Однако, у троих были обрезы охотничьих ружей, у остальных – солидные дубинки, явно частенько использовавшиеся. Движениями вся компания до такой степени напоминала рэперов, что Олег тихонько пробормотал:
– Ой йо ма фа йоу…
Месяца два назад такая встреча его бы серьезно обеспокоила бы. Но после того, что он повидал, сознание отказывалось воспринимать, как угрозу, даже обрезы в руках этих недоразумений.
– Не ходит у меня такая срань в знакомцах, – сообщил Гоймир с некоторой брезгливостью.
– Оба, мы ему не катим, – сказал один, поигрывая обрезом, и Олег снова на секунду впал в столбняк. – Не катим, э, ты, козел горный?
– Не промахнулся, – лениво ответил Гоймир.
– А тебе? – обратился тот же к Олегу. – Тебе мы, твою мать, тоже не нравимся?
– Не очень, – признался Олег. – Чесслово, мне и покруче пацаны стрелки забивали. – Он подумал и добавил: – Клык даю. Век воли не видать.
– Вы сотворили? – махнул рукой Гоймир.
Олег прислонился к одному из валунов, беспечно сунув руки в карманы, а подошвой упершись в камень.
– А че, не нравится? – осклабился еще один, недвусмысленно целясь из обреза в пах Гоймиру.
– Один тот мешок, – задумчиво сказал Гоймир, – что вы испоганили, по деньгам будет поболе мяса, что из вас настругать можно. А буде не деньгами померять – так и вобще не равняй; в том хлебе труд человечий, пот… а в вас и есть-то, что кто-то зачать озаботился, а кто-то – из-под подола выкинуть. Невелик труд, да и вышло не чтоб красиво.
Олег, осклабившись, вынул руки из карманов, три раза хлопнул в ладоши и убрал их обратно.
– Тебе че-то надо, ты? – спросил у Олега третий с обрезом.
– Ну, – откликнулся Олег. – Не видеть твоей похабной рожи.
– Поначалу думал я в ряд вас поставить да и окоротить на голову, – излагал Гоймир, не повышая голоса. – Но поразмыслил – какой с того племени прибыток? По справедливости будет – свести вас в Зелены Сады, да и заставить тот хлеб отработать…
– Приносить пользу обществу – это даст вам ощущение некоторой новизны, – изысканно заметил Олег.
– Он че-то квакнул про мою рожу, – родил наконец тот, кто спрашивал Олега, что ему надо.
– Коли я говорю – другим молчать, – оборвал его Гоймир, – а уж вам – и особо. Бросайте дреколье, да и шагом поперед нас в весь.
Воцарилось молчание. На лицах за прыщами угадывалась усиленная и тяжкая работа мысли. Потом кто-то, хлопнув по ладони дубинкой, неуверенно сказал:
– Э, ты за языком следи. Не проспался, что ли – нас ВОСЕМЬ, а вас ДВОЕ!
– Погоди, он прав, – снова подал голос Олег. – Их ВСЕГО восемь, а нас АЖ двое. Нечестно получается. Знаешь, я у себя всегда мечтал таких бить, а получалось редко, то настроения не было, то менты под кроссовками путались. Ты постой в стороне, а то ведь скажут потом – с мечом на малолеток недоразвитых…
– Ну, держи штаны, падла, я сейчас тебе всю харю в кисель превращу! – не выдержал морального давления один из дубиноносцев. И ринулся на Олега в лучшем стиле уличной драки – галопом, занося дубинку над головой с маху. Олег до последнего мгновения не менял позы, стоял у камня, а потом… пропал. По крайней мере, так показалось атакующему. Он ахнул по камню со всей силы и ярости – отдача вышибла дубинку из руки, осушив ладонь, а в следующий миг стало совершенно нечем дышать, и нападающий лег под камешек, уютно свернувшись клубочком. Олег, простенько пригнувшись, ударил его коленом в солнечное и, танцуя, как на боксерском ринге, отскочил в сторону.
Разом вскинулись три обреза, но Гоймир вдруг выстрелил в воздух из невесть откуда взявшегося ТТ и сказал:
– По чести так по чести. Оружие наземь, а не то… кто на первую руку пойдет? Кто без страха? Кто за соратников мой заряд примет?
– Спасибо, дружище, – весело откликнулся Олег.
– А всегда помогу, только слово скажи, – заявил Гоймир, держа малолетних налетчиков на прицеле.
Переглядываясь, неохотно, трое с обрезами побросали оружие. Олег подхватил выпавшую дубинку и несколько раз покрутил ее в пальцах, потом перекинул из руки в руку.
– Крой его!!! – взвизгнул кто-то. Первый признак трусости – вот такие крики. Олег отбил удар дубинки серединой своей и свалил двоих – ударами в пах и под челюсть.
– Трое на сторону, – отсчитал Гоймир. – Подмогу дать?
Олег переоценил свои силы. Ударом ноги в колено он сшиб еще одного, но не уследил за размашистым движением сбоку, и дубинка ударила его в левое плечо, отбросив к камню. Но Гоймир вступил в дело мгновенно.
Двое рухнули, как мешки, от ударов раскрытыми ладонями по шее и боку. Третий получил ногой в грудь. Четвертый – единственный! – успел ударить Гоймира кулаком в лицо, но промахнулся и повалился от беспощадного тычка локтем в солнечное.
– Ого! – выдохнул Олег, держась за плечо. – Ничего себе чего!
Он уже видел, как дерутся местные ребята, но такую молниеносную расправу с реальным противником наблюдал впервые. Гоймир спокойно огляделся – никто не шевелился, решили, что вставать себе дороже.
– Надобно их поспрошать, кто да зачем их нанял. – Гоймир расслабился. – По обличью – городские, тут, в весях, такие не водятся.
– А сейчас расспросим, – предложил Олег. – У нас с ними некоторое взаимопонимание, а тебя они боятся. Я нежненько, осторожненько…
– А я уж было думал костер запалить, – серьезно – Олегу даже жутко стало – заметил Гоймир. – Добро. Спрашивай ты.
– Открывай глазыньки, радость моя. – Олег наступил на руку тому, которого завалил первым.
Парень сообразил, что притворяться бессмысленно. К тому же он несомненно слышал про костер.
– Ты меня изувечил… – облизнул он губы.
Олег упал на колено и воткнул разведенные «вилкой» большой и указательный пальцы правой руки в горло по обе стороны кадыка:
– Я с тобой еще и не то сделаю! Ах, бедняга. – Олег подпустил в голос насмешки. – А что вы-то собирались с нами делать?! Бутербродиками кормить? Так гони, я по ним уже соскучился… Хватит! Кто приказал погубить груз?! Откуда вас таких черти принесли?
– Б… б… о… на… – прохрипел парень. – У… ери…
Олег отнял пальцы. На коже остались два пятна – багровые, они быстро наливались синевой.
– По порядку. Откуда вы?
– Из Виард Хоран. – Парень несмело поднял руку, потер шею.
Гоймир что-то буркнул, сплюнул в траву.
– Умница, – поощрил Олег. Происходящее казалось ему игрой. – Ну и кто вас нанял?
– Мужик один… здешний… отслюнил кучу бумаги, билеты нам подогнал… Сказал – дело плевое… – Он снова скривился.
– Что приказал? Какое дело? – отрывисто спросил Олег.
– А вот… зерно это уработать. Сказал еще, – заторопился парень, – пусть эти ко… козлы горные… – Он с опаской посмотрел в глаза Олегу, рыскнул взглядом куда-то в сторону. – Пусть, мол, вы, короче, почешетесь, а то хорошо больно живете, на всех положили с прибором… Еще посмеялся так…
– Одно посмеялся? – зловеще сказал Гоймир. – Уж мы смеяться будем. Приспело.
– Чего? Чего? – Парень приподнялся на локтях, облизнув губы, умоляюще зашептал: – Я же все сказал, я все сказал… не убивайте…
Олег прервал его шепот шлепком по щеке – несильным, но обидным. Хотя – подобного типчика едва ли можно оскорбить подобным образом.
– Тебя как зовут?
– Нико, – удивленно и с опаской отозвался лежащий, словно ожидая от" произнесения своего имени еще каких-то неприятностей.
– Что за имя? – удивился Олег. – Ты славянин?
– Кто славянин?! – взвился Гоймир. – Его славянином зовешь?! Его одной со мной кровью вяжешь?! Его в Верью нашу пхаешь?! Ты видь – не то что природное, славянское имя его стороной обкатило, он и от крещатого-то охвостье оставил, позыв собачий, на данванский лад скроил! Давить таких след!
Нико (скорее всего – Николай, отметил Олег) заскулил, закрылся ладонями с расставленными дрожащими пальцами. Олег вскочил, уперся ладонью в грудь взбешенному Гоймиру.
– Стой, стой, – спокойно сказал он. – Чего разоряешься? Порубить их хочешь здесь? Давай, руби. Ба-альшая честь будет.
Гоймир, раздувая ноздри, смотрел на Олега. Залегшая между густых бровей злая складка распускалась на глазах. Очевидно, ему впервые в жизни указали на неразумность решения. Без какой бы то ни было охоты он наконец ответил:
– Добро. Твоя правда. Пусть двигают отсюда всем скопом, да живой ногой, пока я их не повыдирал, откуда растут. А нам-то, глянется, в обратную…
– Давай уж поедем, – возразил Олег, больше не обращая внимания на лежащих вокруг налетчиков, на вздрагивающего у его ног Нико. – Заодно порасспросим, кто там такой предприимчивый, что за этими придурками в город съездить не поленился… Вирад Хоран – это ведь город?
– Три Дуба, – произнес Гоймир славянское название. – Самый ближний к нам. Оттуда Ломок уходил. И машина твоя там была, сквозь нее мы с Земли от деда твоего пересыл имели… Едет кто? – вдруг оборвал разговор и насторожился Гоймир.
Олег схватился за ЭмПи. Но через секунду Гоймир успокаивающе отмахнулся, вглядываясь в двоих всадников, появившихся на тропе со стороны Вересковой Долины:
– А, то наши – старый Семик Мечкович с внуком – Брячислав, мой трехродный! Куда их Кулла [31]тащит?.. Брячко! – Гоймир махнул рукой, убирая ТТ.
Гибкий парень – рослый, красивый, как и весь здешний народ – махнул рукой в ответ, чуть наклонившись с седла:
– Хвала! Думали вас в Зеленых Садах нагнать, так вы вот где стали? За чем дело?
– Вон, – Гоймир повел вокруг рукой, – разговоры разговаривали. Слово за слово, да повздорили… А вас куда несет? Не туда же?
– А что, свое дело на наши плечи переложить хотите? – вопросом откликнулся еще могучий старик горец, сивые усы которого были заброшены за уши по здешней моде.
– Да наше дело вроде как тут разбросано, – вздохнул Гоймир. – С чего нам конские копыта бить, да и свои задницы? А вам все одно там быть, так и к Степаньшину заглянули бы?
– А добро, заглянем, – кивнул старик. – И к Сцыпину Аркашке тоже, говорил он, что дешевле даст… А этих – иль пускаете?! – Он указал на возившуюся вокруг шелупонь.
– Пусть бегут, куда ноги несут, – насмешливо бросил Гоймир. И добавил: – А со Сцыпиным глаз да глаз. На крысу он кажет. Такие хороши, пока за горло их давишь, а отворотишься – свое борони… Как бы не он по паскудству орлов заборных нанял.
– Вот и мне не кажется он, – поддержал Брячислав, поправляя головную повязку. – Глаза б не глядели, дед.
– Гривны карман не оттянут, а с пустым тоска, – ответил внуку старик.
– Ярмарка на носу, там бы и купили, – упрямился Брячислав, но ясно было, что сделает, как скажет дед. Они зарысили дальше по тропе – плечо в плечо, колено в колено, почти одинаково рослые, только Брячислав – стройный и гибкий, как тополек, а Семик – кряжистый, узловатый, будто оживший дуб…
* * *
Аркашка встретил гостей, как положено, – у самых ворот, сам отвалил их, припер камнем, лучась улыбкой так, что во дворе стало светлее.
– Гости, гости-то какие! – излишне суетливо шустрил он, частя на лесном наречии. – Жена, собирай на стол, да что получше – проголодались, небось, с дороги? – и заглядывал в глаза горцам, неспешно шагавшим по убитой до каменной твердости земле, словно воочию хотел убедиться, что они всем довольны.
– Что ты метелкой мечешься? – удивился Семик, уже усаживаясь за стол – широкий, крепок сбитый из прочных досок. Брячислав устроился у окна, подпер спиной раму, подмигнул старшей дочке Аркашки, которая вдруг побледнела и выскочила из горницы. – Ты вот что говори нам…
Двери распахнулись, с треском ударив по стене, от тяжелого пинка. Внутрь полезли, склонив винтовки со штыками наперевес, горные стрелки с тупо-злобными лицами, многочисленные и молчаливые.
– Хватайтя их! – завопил Аркашка, предусмотрительно, словно на пружинах, отскакивая к другому концу стола. – Хватайтя!
– Дед, засада! – крикнул Брячко, прянув вперед от окна.
– Чтоб впослед у тебя упыри гостили, переворотень! – выхваченный стариком короткий широкий нож полетел в Аркашку, но тот успел в страхе присесть, и нож со стуком вонзился в стену, глубоко расколов бревно. Второй – угодил в ощеренный рот одного из стрелков. – А! Кровь Перунова! Брячко, в окно! Беги, внучек!
Брячислав, мгновенно подхватив из угла скамью, высадил раму и метнулся следом. Семик, ударом ноги перевернув стол между собой и нападающими, выхватил меч и камас…
…Брячислав упал на руки с перекатом – сразу оказался на ногах. И так же сразу ему стало ясно, что уйти не удалось – расплывчатые, серые фигуры, похожие на Map, надвигались со всех сторон.
– Не кричала сей день моя Желя, – пробормотал мальчишка и, бросив послушное, тренированное тело в воздух, с маху ахнул не успевшего и вскрикнуть стрелка, что оказался ближе остальных, в грудь обеими ногами. – То тебе! А то – тебе! – приземляясь, он обеими руками опустил меч на плечо подскочившего сбоку, раскроив его до середины груди.
– Бейте его прикладом в морду! – визгливо и истошно заорали сзади.
Повернуться Брячко не успел – стало ОЧЕНЬ светло, как не бывает даже днем, а потом – ОЧЕНЬ темно, как не бывает даже ночью…
…Старого горца пытались первые секунды взять живым. Двое поплатились за это руками, один лишился головы, двое были проколоты, а двое – порублены насмерть. Семик не пытался выскочить за внуком в окно – бесполезно это было, в саду слышались крики и свирепая возня.
В юности он был ловчей и подвижней, но силу и выносливость сохранил и сейчас. Отбиться Семик не надеялся – скорей уж, просто хотел прихватить за кромку побольше врагов.
Его закололи штыками сразу в грудь и спину, навалившись толпой спереди и через окно. И долго потом били и кромсали безжизненное тело…
…Ледяной поток обжег лицо. Вспышкой боли разорвало разбитый затылок. Голоса. Смех. Солнечный свет, видный сквозь веки.
Брячко открыл глаза.
Первое, что он увидел – грубо сваренный из черных стальных прутьев крест, перечеркнувший высокую белизну неба.
Увидел и понял – это – ДЛЯ НЕГО.
– Очнулся! Очнулся! – завопил кто-то с такой Радостью, словно очнулся лежавший при смерти родич или дорогой друг. Вот только радость эта была злая. – Очнулся, падла горская! Очнулся, козел сраный!
Удар под ребра почти не ощутился сквозь нахлынувшие тоску и ужас, которые разом переполнили все существо Брячко. Как во сне, он увидел стрелков, выстроившихся полукругом, отсекавшим от креста молчаливую людскую толпу, хангаров-выжлоков, сидевших в седлах у границ этой толпы – и данванов. Трое огромных существ в угловатой броне, в шлемах с матовыми забралами, широко расставив ноги, замерли совсем рядом. Какое-то существо носилось кругами и вопило – Брячислав не сразу узнал Аркашку. Именно он, визжа от удовольствия, с почти безумным лицом бегал вокруг, истерично хохотал, осыпал мальчишку пинками и ругательствами.
Брячислав разлепил мокрые губы:
– Боишься, – сказал он жестко. Словно не он лежал тут, связанный по рукам и ногам, а этот плюгавенький мужичонка.
– Чо-о-о-о?!?! – завизжал тот.
Но Брячислав лишь повторил:
– Боишься, – и перестал его замечать.
Несколько хангаров наваливали у подножья креста дрова и хворост. Один из данванов начал говорить тем правильным, мощным и бездушным голосом, который так пугал всех, кому приходилось слышать данвана:
– Благодаря бдительности одного из жителей вашей веси сегодня вечером были схвачены и обезврежены двое горских бандитов-дикарей. Проявившему бдительность жителю будет выплачено денежное вознаграждение…
– Иуда! – крикнул кто-то в толпе.
Данван оборвал речь. Другой – с черными наплечниками – монотонно крикнул:
– Кто сказал?!
Люди враждебно молчали. Данван не стал продолжать – только добавил:
– Вам предъявляются на опознание захваченные. Если кто-то что-то может о них сказать – говорите.
Двое хангаров вздернули Брячислава за руки и волоком потащили мимо людей, стоящих за спинами горных стрелков. Боли в вывернутых руках мальчик не ощутил – навстречу ему за ноги тащили труп его деда. Седая голова Семика билась о комья земли и камни. Руки старого рубаки были отсечены выше кистей – из них не удалось вырвать оружие…
Мертвец и живой поравнялись.
«А помнишь ли, дед, спросил я одно у тебя – что живет в Мире человек? Для чего? И ты в ответ говорил – затем, чтоб бороться… А как стать, если нету сил, спросил я? Тогда не человек он, отвечал ты. Так я еще попробую бороться. Благо тебе. А перевидимся мы раньше, чем ты говорил…»
Мужчины в толпе смотрели себе под ноги. Женщины откровенно плакали, прижимая к себе испуганно притихших детей. Подростки стояли угрюмые. Старики и старухи крестили Брячислава.
– Ты прости нас, сыночек…
– Сила солому ломит…
– Прости за того предателя…
– Господи, спаси и сохрани…
Брячко слушал все это равнодушно. Ничего он не имел против этих людей. Разве что чуть презирал их за скотскую покорность, за слепую веру… и жалел их за то же. И все. Их жалость, их восхищение, не были ему нужны. Он готовился к своему последнему бою.
Страх ушел, растаял, хотя сейчас, как никогда отчетливо, мальчишка представлял свою судьбу. Жестокость врагов в нем тоже не вызывала отвращения или злобы сама по себе. Он и его соотечественники были тоже жестоки, и в сказках старших о днях взмятения была захватывающая дух жуть расправ над врагом. Остались тоска, решимость и холодная злость к предателю, который принимал их в своем доме, за столом – и там же выдал. Потому он не сказал ни слова, даже когда военный священник, прибывший со стрелками, спросил его, не хочет ли он исповедаться?
Заскрипели блоки, и крест наклонился, зачеркивая небо, свет, остатки надежды. Умело удерживая мальчишку, хангары прикрутили его, и с тем же зловещим скрипом крест поднялся вновь.
– Есть ли у тебя последнее желание? – спросил данван в черных наплечниках. – Ну, скажи, чтобы мы все подох…
– А поверните-ка крест. Я скажу – как.
Слова были настолько неожиданны, что данван дернул головой и умолк, безлико глядя вверх, на распятого пленного. Потом махнул рукой хангарам, и крест начал поворачиваться.
– Довольно.
Отсюда, с высоты, Брячислав видел сосновый лес, поднимающийся к бледному небу, а там, за этим лесом, различал он в прозрачном предутреннем воздухе вересковые пустоши, за которыми лежало море. Вдали собирались, взбухая штормом, черные тучи, и море уже, наверное, с грохотом билось о скалы, и вереск гремел на пустошах, как жесть, и клочья пены неслись по воздуху… Кочи возвращались к причалам, и кто-нибудь из его, Брячко, друзей, пел, задыхаясь холодным соленым ветром:
Все это было, все это существовало, и все это будет продолжать жить, даже если оставит Мир он, Брячислав из племени Рыси! Не разорвать великую цепь-Верью. И море, и вереск, и сосны, и торфяные болота, и высокое бледное небо, и песни, и былины… А тогда – какой смысл бояться одного мига, пусть и сколь угодно мучительного?
Эй! Холодное море,
Глубокое море, суровое море —
Э-гей!
Мы сражались за эту землю!
И пусть МНЕ выпало прожить на свете неполных пятнадцать – я сражался тоже, и никто не посмеет сказать, что прожил я свою жизнь слепо и без смысла!
Мы жили отважно!
И пусть я не смог погибнуть в бою – связавшие мне руки не свяжут ни сердца моего, ни духа!
Огонь, вспыхнув разом, охватил загудевшую, затрещавшую кучу дров и хвороста, взметнулся, засвистел, запел, поднимаясь все выше и выше, окутывая распятого мальчика струящимся плащом… И оттуда, из этого пламени, ясный и бесстрашный голос запел:
Брячко закашлялся, но справился с собой и вновь запел:
Хвала тебе, Дажьбог Сварожич,
Солнце Пресветлое!
И тебе хвала, Перун Сварожич,
Гром Небесный!
Хвала племени Сварогову… —
…– Иди за мной! – голосом, похожим на гул пламени, воскликнул могучий воин на вороном жеребце, облаченный в сияющую броню. – Иди за мной, Брячислав, сын храброго Воимира! Отец твой ждет тебя! Отец твой горд тобой! Иди! Не страшись!
И вам, навьи-предки,
И вам, люди-потомки,
И всей Верье славянской —
Хвала ныне и ввеки…
Серебряные волосы и огненная борода воина вились под неощутимым ветром, волновались бурными потоками, и Брячко понял, обмирая от восхищения и радости – вот он, Перун! А откуда-то из-за его спины послышался и другой – знакомый – голос:
– Шагай встречь, сын! Вот рука – берись!
– Иду! – изо всех сил крикнул Брячислав. – Иду; отец!..
…Огонь взметнулся выше, стирая черты лица мальчика. Видно было, что он горит – одежда, волосы, кожа – но по-прежнему смотрит на северо-восток, туда, откуда надвигался морской шторм…
* * *
– Были и хангары, и стрелки, и данванов самих трое было. Что мы могли сделать? Они ж все с оружием, а у нас дома, детишки, бабы… – Степаньшин сцепил пальцы и глядел в стол, голос его звучал глухо, как из-под земли.
Гоймир сидел напротив него, сведя кулаки перед лицом и поставив локти между двух кружек с вонючим сивым самогоном – Степаньшин пил, когда пришли горцы. Гостимир замер у дверей, скрестив руки на груди. Йерикка – у стены, опираясь на свой «дегтярь». Олег – вполоборота к окну, положив ладони на ЭмПи, висящий поперек груди.