Страница:
– Веску сожгут, и поминай, как звали. Ну вот. Старика-то в доме убили. А мальчишку схватили живым. И сожгли на костре. – Последние слова Степаньшин произнес совсем тихо.
Олег чуть шевельнулся – горцы даже не переглянулись.
– Боимся мы их, пойми ты, парень! – вдруг надрывно сказал Степаньшин, хватаясь скрюченными пальцами за ворот. – А ну как снова придут, да и…
– А рубаху-то не мучай, жене работа – зашивать. – Гоймир аккуратно отцепил, нагнувшись через стол, пальцы мужика от ворота. – К нам вон по зиме одно приходили. Знал, небось? А что обратно не ходят – хочешь знать?
– Народ у вас… – Степаньшин спрятал глаза.
– Ой, не надо, язык-то не мучай. Нас в красную пору и полутора тысяч счетных не сыскалось бы. А у вас одних мужиков на круг столько по вескам, – спокойно перебил его Гоймир. – В том толк, что овцы вы. Стричь вас – самое милое дело, ведаю, что говорю, право слово. Куда скажешь – туда они и бегут, а как стрижешь или режешь – одно блеют: «Господи помоги!» – И Гоймир поднялся, возвышаясь над словно бы растекшимся по столу мужиком. – Да вы тут ведь овец не водите? Так я тебе скажу, как их на бойню гонят. Поставят им так в голову барана-подманочка. Они и текут за ним, куда ведет. Хоть на бойню, так-то. Дед мой знал твоего деда. Так ли тот жил, как ты живешь? Да и живешь ли ты?
– Мальчик, – горько сказал Степаньшин. – Мальчик, где те ваши, что против силы встали? И дед мой – где? И отец? Думаешь, нам легко? Но мы живые. А они все – мертвые, мертвые…
– Это вы мертвые, – пошевелился Йерикка. – Каждый день, каждый час умираете. Дохнете от страха и молитесь, чтобы подольше подыхать. – Он скривился, помотал головой и неожиданно прочитал насмешливо:
– Здесь постойте. Я разом вернусь, – попросил Гоймир. – Дело сделаю и вернусь. – Он пошел к двери. Гостимир посторонился, тихо сказал:
– Ой, беды наворотишь горячим делом… С собой бери.
– Благо. – Гоймир пожал плечо Гостимира. Помедлил, объяснил: – Один пойду. Был мне Брячко трехродным. Мне и расчет вести…
…Аркашка, сидя за столом, хлебал щи из здоровенной миски. Хлебал неспешно, напоказ, что никого не боится – но заряженное картечью охотничье ружье (разрешенное!) лежало рядом на лавке.
Сцыпину было тревожно. Куда-то пропали городские сопляки, за которыми он специально ездил в Виард Хоран, чтобы их руками сорвать сделку со Степаньшиным – в надежде срубить бумагу на торговле с горцами. Если попали в руки данванов – по головке не погладят, хоть он и выдал, не задумываясь, прибывших к нему (как и рассчитывал!) гостей.
В окно постучали – размеренно и негромко. Аркашка поднял голову – и схватился за ружье, схватился, как за последнюю свою надежду… да так оно и было на самом деле!
Гоймир выстрелил прямо через окно – выстрелил не из ППШ, а из ТТ через прозрачное, как родник, привозное с юга данванское стекло. Мягкая пуля 7,62 мм пришлась Аркашке в правое плечо, развернула вокруг себя и бросила через лавку, в угол. Ружье загремело по чисто выскобленным доскам пола. Плечо, рука, часть груди разом онемели. Подвывая, Сцыпин зажал ладонью рану, поднял голову – и увидел бешеные, широко поставленные светлые глаза невесть когда успевшего войти горца – золотистыми искрами в них горел гнев.
– Сидеть, – услышал Аркашка, и этот голос парализовал его намертво, как заклятье.
– Ы-ы-ы-ы-ыиии… сижу-у… сижу-у… – садящимся, скулящим, каким-то юродствующим от страха и боли голосом простонал Аркашка, зажимая плечо. Жена с дочерью и сыном, выскочившие в горницу, сжались у двери. Мельком скользнув по ним взглядом, Гоймир мягко, бесшумно подошел к столу. – Стало, вот тут ты наших-то принимал, гнусь болотная?
– Ы-ы-и… за ни-им… за ни-им… – Аркашка корчился в углу, рука висела плетью, кровь капала на пол, собираясь в черную лужицу.
– Много ли взял за них? – спросил Гоймир, шагая обратно и не сводя глаз с Аркашки, вжавшегося в стену. И того вдруг прорвало:
– Гоймир! Не надо! Христом-богом! Не надо! Не хотел! Заставили! Грозили! Семья! Детишки! – стуча коленками по полу, с искаженным лицом Аркашка бросился к Гоймиру, ткнулся в мягкие сапоги, начал целовать их – истово, словно икону. – Гоймир! Не надо! Не убивай! Родненький! Матерью твоей! Не надо! – Он поглядел на горца снизу вверх со смертельным ужасом и сумасшедшей надеждой в плачущих глазах, кривя мокрый рот. Увидел там что-то такое – в этом сером, с золотыми искрами – и завыл бессмысленно, цепляясь здоровой рукой то за штанины, то за мохнатые ножны меча, то за сапоги, то за руки Гоймира, которые тот отдергивал с гадливой гримасой на лице: – Не! Не! Не-е-е! Я! Меня! Ы-а-а-а! bl-a-a-а… до!!!
Животный страх пленкой остывал в его глазах, неотрывно глядящих на единственного настоящего бога, в которого сейчас верил Сцыпин – на Гоймира.
– Ты, вижу, трясешься – тебе та же смерть, что Брячко. будет, – размеренно сказал Гоймир. – Не трясись. Что за радость труса мучить – от него в последний час смердит стократ больше, чем по жизни… Я тебя быстро сведу, перевет. Молись богу своему.
Рывком подняв икающего и пускающего слюни Аркашку, Гоймир страшным ударом всадил камас ему в живот и рванул лезвие, распарывая внутренности. Толкая Сцыпина перед собой, подвел к двери – тот смотрел бессмысленно и умоляюще, словно еще на что-то надеялся, и молчал. Потом вновь повернул лезвие и вогнал его изогнутый конец за ребра, в сердце.
И выбросил Аркашку наружу с крыльца.
– Душу твою Кащею без возврата, – тихо сказал он, делая шаг назад.
По рукам мальчишки текла кровь.
Кто-то потянул его за подол. Гоймир повернулся – это оказался пятилетний сын Аркашки. Жена его и дочь лежали у дверей воющей кучей тряпья.
– Зачем ты убил папу? – требовательно и без слез спросил ребенок, пристально глядя в глаза горца – своими, такими же серыми.
Гоймир встал на одно колено и провел ладонью по светлым, тоже как у него самого, волосам ребенка, пачкая их кровью. Потом рукоятью вперед протянул камас ему.
– Бери. В мужской возраст войдешь – убьешь меня. Пусть оно так будет – расти будешь с мужской думкой за месть. Живи той думой – все лучше, чем как твой отец, ложью да молитвой. Будем живы – сыщи меня, коли почуешь, что вдосталь сил да умения скопил. Одно – не торопись, потому как я не сжалюсь… да и не медли, потому как без чести – старика вбить.
Обеими руками мальчик взял камас – их потянуло вниз стальной тяжестью, но ребенок удержал оружие и серьезно кивнул:
– Хорошо. Я убью тебя, когда вырасту. Я тебя обязательно убью.
– Санька! – завыла женщина, протягивая руку с пола. – Ты что говоришь?!
– Смолкни, дура, – сказал Гоймир, не поворачивая головы. – Станется – вырастет он не таким выб…ком, как муж твой. Станется – начнет нас убивать, но не предаст никого за столом своим, как гостя принимая, через хлеб ему в глаза глядя, подле Огня печного сидя! Смолкни и не смей в его путь встревать!..
…– Убил?
Спросил это только Гостимир. Олег стоял, где стоял, по-прежнему молча". Йерикка смотрел куда-то в угол.
Вошедший Гоймир сел к столу, нашарил, глядя под ноги, в миске огурец, захрустел. Невнятно сказал:
– Зарезал… Да что… не вернешь ни деда Семика, ни Брячко… В толк возьми! – Он плюнул огрызок обратно в рассол и поднял голову: – То ведь меня да Вольга, то нас должны были убить! Мы-то в обратную пошли, а…
– Ты не о том думаешь, – откликнулся вдруг Йерикка. – Они вторглись на наши земли. Целой воинской частью, нагло. – Рыжий горец обвел всех своих товарищей холодным взглядом. – Это уже не зерно потравленное! Это нам в лицо плевок почище убитых в Трех Дубах, почище Ломка! Потому я предлагаю по возвращении собрать ребят и обсудить ответные меры.
– Набег? – во взгляде Гоймира появилась осмысленная злость, похожая на голубой огонек.
– Конечно, – кивнул Йерикка, и Олег впервые увидел, что такое «зловещая улыбка», – раньше он эти слова считал выдумкой писателей. – И если кто-то решил, что мы теперь вроде тряпки при входе – то скоро он убедится в обратном. Так как, водитель?
Гоймир улыбнулся в ответ. Или просто оскалился.
ИНТЕРЛЮДИЯ
Олег лежал на лавке, забросив руки под голову и мрачно глядя в окно с распахнутыми ставнями. На Вересковую Долину наползала вторая за сутки туча, обещавшая потрясающий ливень. Что вполне соответствовало настроению мальчика. Только внутри него бушевала настоящая гроза.
Олег был обижен.
Нет, он понимал, что Гоймир – водитель племенной молодежи – соберет на совет человек пять-шесть, не больше. Никаких прав там присутствовать у Олега не было. И все-таки…
«И все-таки, черт побери, – Олег зло завозился на лавке, – Гоймир примчался к кому?! К Йерикке, Гостимиру – и ко мне! Черт, черт, черт побери! – повторил он. – Мог бы и разрешить…»
Мысли перескочили на другое. Он как раз вернулся «домой» и собирался бежать в школу (вот интересно, кто занес сюда это словечко?!), когда влетел Гоймир с бешеными глазами и косноязычно от спешки и злости сообщил, что прискакал нарочный от Степаньшина… Гоймир даже позвать не успел – Олег рванул из комнаты, на ходу влезая в ремни: «Скачем!»
Олег ощутил нервный озноб. А ведь, как ни крути – Гоймир прав. Убить должны были их двоих. Он перевел дыхание, вспоминая, что осталось от Брячислава – обугленные кости с остатками скрученных черных мышц. Ему, Олегу, на тех тинэйджеров из Трех Дубов молиться нужно, как на икону!
Страх – запоздалый и резкий – внезапно нахлынул все сметающей лавиной. Олег во всей отчетливости понял, что здесь, в этих холодных и равнодушных местах, смерть ходит под ручку с каждым. И с ним, Олегом Марычевым, Вольгом Марычем… Несколько секунд мальчишкой владел страх – ну, еще смешанный с желанием как можно скорее испариться из этого мира. Домой, и что ему за дело до совета, на котором обсуждают планы мести – еще одного витка круговорота крови в природе…
…Ремень меча вдруг лопнул со щелчком, похожим на щелчок кнута, и тяжелое оружие, на лету выскальзывая из ножен, упало на колени подскочившего Олега. Он подхватил меч у пола и задержал в руке.
– Прости, – вырвалось у него. – Это так… типа нервы. Слово!..
…Он как раз заканчивал чинить ремень, когда в дверь застучали.
– Войдите, – вертанувшись на лавке, откликнулся Олег.
Вошел смущенный Гоймир. Он смотрел на Олега исподлобья, склонив голову к плечу, – и чем-то напоминал нашкодившего щенка.
– Разрешишь ли? – неловко спросил он.
Олег ткнул – не без злорадства – на табурет, а сам встал, отошел к окну и устроился у подоконника.
– Я понимаю, – вздохнул Гоймир. – Не злился бы ты, Вольг – право слово, не надо. Когда б можно было – первым бы тебя кликнул, слово вот!
Самое странное, что утихшая было обида при словах Гоймира вновь вспыхнула, как пожар в торфянике. Олег махом оседлал подоконник, уставился наружу…
– Ха! А ты думаешь, мне интересно слушать, о чем вы базарили?!
– Да не гони ты… – покачал головой Гоймир. Но Олег в самом деле «погнал» в земном смысле этого слова:
– О чем вы там могли договариваться?! Пара налетов на деревни… тьфу ты, блин с икрой, веси!.. все население которых виновато, что у них стоят вражеские гарнизоны?! Да знаешь, где я видал эти ваши набеги?! В гробу в белых тапочках, чеченцы, зас…ные! Я тут остался, чтобы что?! Чтобы воевать (сорвавшиеся слова больше всего удивили самого Олега), а не по ночам на крестьянах отыгрываться! Вы вон давайте найдите тех, кто наших убил – слабо, эй?!
– Нет твоей правды, Вольг, – терпеливо сказал Гоймир, – и не знаешь ты, о чем говоришь…
– Да ну на фиг! Все я знаю и понимаю! Прямо скажи: «Мальчик, ты нам не в кассу!» – Я и это пойму! А не хочешь говорить прямо – стрэбай видсэля, как говорят наши братья-украинцы! Ну, вали отсюда, чего ждешь?!
– Что кричишь, что дуешься, как лягва на коче?! – не выдержал и Гоймир, вскакивая и краснея. – Не тебя одного не кликали! Ты уж наособицу встал, не яснит мне что-то?! Тут полторы ста таких, как ты – один в один!
– А прилупил ко мне!.. – Олег с ужасом осознал, что ляпнул, осекся. Вот так, от нескольких слов, и рухнет сейчас только-только зародившаяся дружба…
Гоймир втянул воздух – так, что только свист пошел по комнате:
– Потому к тебе, что друг ты мне, – открыто сказал он. – Не знал я, не думал, что за дружбу можно особицы себе стребовать. Недобро то. Недобро то, и коли ты так хочешь – гуляй стороной, а мы тебя не дожидаемся!
Они смотрели друг на друга через комнату. Потом Гоймир совсем спокойно продолжил:
– Скажи, что нет твоей правды. Вольг.
– Ага. – Олег устало махнул рукой. – Ты прости, я так глупо обиделся… Это со страху. Я про Брячко думал.
– Ясен день, – просто ответил горец. – А я до тебя скоро так, едва совет кончили. Сказать, что порешили.
– Рассказывай, – Олег указал на лавку. Гоймир присел, на другой конец опустился сам хозяин комнаты.
– Между делом, Йерикка один в один, как и ты, сказал, – заметил Гоймир.
– Йерикка? – удивился Олег. – Да он же этот набег и предложил!
– Да не то думаешь, – отмахнулся Гоймир. – Говорил он – напасть не на веску, а на хрот данванский.
– Ну, это дело! – обрадовался Олег. – А когда?
– Будет день – будет пища, – загадочно ответил Гоймир и неожиданно сморщил нос. – Слушай, есть ли у тебя время свободное?
– Есть, – подумав, ответил Олег.
– Дай что пожевать, – почти умоляюще попросил Гоймир. – Два дня домой нос не казал, а в школе тоже куска не перехватил с этим советом…
– Пошли, – оживился Олег, – чего ж ты сразу не сказал?
– От дома в корчму есть хожу – слышать странно, – усмехнулся Гоймир. – Вот только домой-то я кто знает когда появлюсь. Ночью-то опять дела. Вот тут приходи и ты, коли хочешь… А кто те чеченцы – ты говорил?
Они спустились на кухню нижнего этажа, и по дороге Олег коротко рассказал о проблемах России с независимой Ичкерией. Гоймир надулся:
– Поравнял, как пса с котом повенчал… Детишек да баб хватать, чтоб мужам руки крутить, – то самая данванская навычка и есть, не наша!
– Ладно, без обид, – отмахнулся Олег, открывая шкаф. – Понял, отчего я ни к кому переселяться не хочу? Я тут на жратве сижу, как князь на престоле. Вареники холодные будешь?
– А то… Молоко есть?
– Под лавками горшок посмотри. Да осторожней, там уж ночует.
– Не учи… Вареники-то где?
– Оп! – Олег метнул на стол деревянную миску. – Вот.
– Оп! – Гоймир подцепил двузубой вилкой сразу два вареника, кинул в рот и, залив водопадом молока, сообщил: – Вот, – и засмеялся.
– Проглот, – весело ответил Олег. – Ладно, не объешь… Ты отсюда куда?
– В море часом выйдем. – Гоймир отлил молока в кружку. – Рыбку посмотрим. Скоро вернемся.
Олег пробормотал нехорошее ругательство. Вот уже несколько дней данванский вельбот упорно охотился за выходившими в море кочами. Просто чудом было, что не потопил ни одного… пока.
– Я случаем в него топор кину, – угадав мысли друга, обнадежил Гоймир. О чем-то подумал и спросил: – А вот скажи, почему тех разбоев, про которых сказал, смертью не казнят?
– Не по закону, – пожал плечами Олег, присаживаясь напротив.
– Что ж то за закон, что смертоубийцу карать не велит? – нахмурился Гоймир. – Хуже, чем смертоубийцу – татя, ночника трусливого! От таких на всем роде человеческом гниль заводится, что парша по овце – не прирежешь, так все поголовье выморит…
– Закон, – повторил Олег пожав плечами. – У вас лучше?
– Нет у нас тех законов, – ответил Гоймир. – Йерикка про такие много рассказал – что на бумаге лежат. Не на бумаге должен стать закон. Тут он должен быть. – И мальчишка-горец коснулся груди.
– У вас законов не нарушают? – не без иронии спросил Олег.
Гоймир покачал головой:
– Вольг, друже. Прав-бог хранит закон Рода-Сварога, со Сварога Верья наша начало ведет. Закон его – основа естества людского. И что, как не Зло – против естества пойти. Кому в разуме то на сердце ляжет? А коли ляжет – одно Зло им овладело. Нет мочи славянину в разуме закон рушить. Все одно нет мочи… ну… – Гоймир задержался, подыскивая сравнение, потом вскинул вилку с вареником: – Ну, вот, вареник ухом съесть. Безумец одно попробует.
Олег промолчал. Он был парнем начитанным и умным, поэтому всегда с подозрением относился к диким народам Земли, тщательно хранящим свою «самобытность» и право «на свой путь развития». Это всегда оборачивалось хаосом, бандитизмом, войнами – исключений земная история не знала. Все «национально-освободительные движения» Африки, Азии заканчивались после изгнания «угнетателей» одним и тем же – трайбализмом, [33]клановой враждой, беспределом вплоть до людоедства. Как бы плоха ни была европейская цивилизация (в ее изначальном, неамериканизированном, варианте!) – она все равно оказывалась лучше и гуманнее любого «особого пути», который пытались изобрести что выпускники Университета Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы, что питомцы МВФ, резвившиеся на просторе без присмотра глаз старших наставников. Но здесь… Нет, здесь было что-то другое. Глядя на своего товарища, поглощающего вареники с молоком – и только что высказавшего почти коммунистическую идею о воспитании внутреннего закона в человеке, Олег размышлял, каким бы мог стать ЕГО МИР, ЗЕМЛЯ, не случись на Руси христианства, которое вышибло из-под людей этот самый Закон Рода, а взамен… взамен ничего не давшего. Неужели славяне Земли могли бы сейчас быть похожи на горцев Мира? Не по одежде, не по образу жизни – по образу мышления и поведения?! Это было бы здорово.
– Скажи, – вырвалось у Олега, – а как же Брячко?
– А что Брячко? – нахмурился Гоймир.
Олег сбивчиво начал объяснять:
– Ну вот мы говорим, смеемся, шутим. А он мертв. Совсем недавно умер. Нет его. А мы вроде бы и забыли. Уже.
– Ну так что… – Гоймир вздохнул. – Война. А на войне редко помнят дольше, чем сутки тех, кто сгинул. Иначе и жить не сможешь. И зачем той смерти прятаться? Смерть в бою – слава вечная. Пройдет время – вернется и Брячко, и дед Семик вернется. Первое – чтоб племя жило, племя не сгинуло. Тогда и все жить будут. Даже те, кто на погляд умер.
– Мы на войне? – задумчиво спросил Олег. И сам себе ответил: – Как незаметно…
Часовым на стене оказалось на этот раз скучно. Один напарник все время зевал, другой согласен был говорить только о девушках – эта тема Олега сейчас не вдохновляла. Тоскливо цепляясь ЭмПи и ножнами меча за все выступы, Олег пошел обходом по стене, заглянул в башню… Дождь все-таки полил, и Олег, откопав в одной из школьных комнат словарь с глаголицей, уселся зубрить азбуку. Давалась она на редкость плохо, хотя с языками вообще у Олега никогда не было проблем. Совершенно безаналоговые значки плохо вписывались в память. Листая страницы из хорошей бумаги со значками английской фирмы «Белойт», Олег рассеянно думал, что глаголица была распространена на Балканах – наверное, предки здешних славян пробрались в Мир во время Великого Переселения Народов, когда славяне вторглись в Византию и докатились до Малой Азии…
В башне было сегодня особенно тихо. Через приоткрытую дверь тянуло сквозняком из коридора, и было слышно, как в отдалении бубнит напарник Олега, сумевший, кажется, расшевелить второго разговорами о девчонках – этот бубнеж казался просто частью тишины. Поэтому Олег насторожился, услышав в коридоре чьи-то быстрые и легкие шаги.
Мальчик положил на стол, под раскрытую книгу, наган – просто на всякий случай. Кто-то шел по коридору, дергая все двери и заглядывая в помещения. Кольнувшее было беспокойство испарилось – в башню (если исключить личные помещения князя наверху) заглядывали часто и все, кому не лень. Здание было огромным – находясь в одном его конце, просто трудно сказать, есть ли кто-то в другом.
– Тут ли кто? – звонкий девичий голос раздался за дверью, и она отворилась. – Йой! Вольг, ты? Здоров будь…
Олег поднялся на ноги, чувствуя, что выглядит нелепо – особенно если учесть выглядывающий из-под книги револьвер. Ему показалось, что в каменный сумрак, освещенный лишь одним факелом, заглянуло солнышко.
Бранка стояла у порога в свободной, легкой позе, опираясь поднятой рукой о косяк – совершенно такая же, какой Олег вытащил ее из жуткого подвала в памятную ночь – даже снова босиком, только веселая, еще более загорелая, чем в первую встречу. Она улыбалась Олегу – весело и чуть смущенно улыбалась обветренными губами, никогда не знавшими помады, и все же такими яркими…
– Бранка! – вырвалось у него радостно прежде, чем он успел себя проконтролировать.
– А кто ж, – весело подтвердила она, закусив уголок губы и с любопытством глядя на вытянувшегося перед ней рослого мальчишку с такими же, как у ее соплеменников, светло-русыми волосами и почему-то очень растерянным взглядом.
– А на рисунке ты не такая, как в жизни, – ляпнул Вольг. – Я еще тогда подумал.
– На каком рисунке? – не поняла девчонка, глядя на Олега смеющимися глазами.
– А… Гоймир с собой брал, – пояснил Олег. – Ну, когда мы на охоту плавали. Ходили, в смысле. – Олег подумал и уточнил: – На коче.
– Опять до любого места он тот листок с собой тащит! – фыркнула Бранка. – Я его, между делом, ищу – уговорились встретиться, ан нет его!
– Он не виноват, – поспешил Олег оправдать друга. – У нас тут были кое-какие проблемы… короче, он занят был. Мы были заняты.
– А этим часом он где? – с ядом спросила Бранка. – Обратно занят?
– Да. Нет. Вернее, у него дело. Но он скоро появится, это точно, – заверил Олег. – Короче, он в море вышел. Ненадолго.
Бранка помрачнела. Ее рука сползла по притолке.
– Как чуяла, – беспомощно сказала она. – Все сам. В каждое дело воткнется. Давно ли ушел?
– Давно, – кивнул Олег. – Ты садись… Там дождь, а в дождь данваны их не выследят, и думать нечего.
Бранка села, положила ногу на ногу. Олег примостился обратно на свое место.
– Отбыла наказание? – поинтересовался он, чтобы не молчать.
– Отбыла. – Бранка вдруг зевнула – очень изящно. – Овцы по сю пору перед глазами толпятся. В баню бы сейчас, да и спать подольше. А ты, одно, прижился?
– Вроде так, – солидно согласился Олег. И хотел добавить: «Я часто про тебя думал», – но смолчал, сказав вместо этого: – Так ты будешь ждать? Он, наверное, скоро уже вернется.
– Я тут посплю, – указала Бранка на одну из лавок. – По то время, как он сюда будет. Укрыться найди чем, а?
– Вот. – Олег через голову стащил надетую на его ковбойку местную куртку, – подойдет?
– Чего лучше, – уже сонно ответила Бранка. Она в самом деле очень устала – приняв решение никуда не ходить, начала засыпать сидя и с явным облегчением завалилась на лавку, подложив под голову ладони. Олег накинул ей на ноги куртку и не сразу распрямился, разглядывая профиль горянки – мягкий и совершенный одновременно. Понадобилось сделать физическое усилие над собой, чтобы выпрямиться.
Он отошел в другой конец комнаты. Факел светил неровно, тени прыгали по лицу мгновенно заснувшей Бранки, и Олег, решительно взявшись за рукоятку, отнес факел в коридор и воткнул в крепление у дверей. Постоял – и запретил себе возвращаться обратно в комнату…
…Снаружи по-прежнему лило, и он, решив не мокнуть, вернулся в башню. На нижних этажах шумели – похоже, там начали собираться ребята, и Олег спустился туда, попутно размышляя, до чего быстро он привык к оружию на поясе – словно никогда не ходил без него!
В уже хорошо знакомой комнате, где он вроде бы совсем недавно показывал свое умение обращаться с «сайгой», собралось человек тридцать. Все рассматривали прислоненную к стене большую картину, написанную на липовых досках, собранных в рамку из дубовой резьбы. Автор картины – парнишка одних лет с Олегом по имени Одрин – стоял возле своего творения с хорошо знакомым Олегу скромно-отсутствующим видом: именно так выглядел Вадим, когда Олег или еще кто-то рассматривал его картины. Олег присмотрелся… и невольно тихонько ахнул.
Олег чуть шевельнулся – горцы даже не переглянулись.
– Боимся мы их, пойми ты, парень! – вдруг надрывно сказал Степаньшин, хватаясь скрюченными пальцами за ворот. – А ну как снова придут, да и…
– А рубаху-то не мучай, жене работа – зашивать. – Гоймир аккуратно отцепил, нагнувшись через стол, пальцы мужика от ворота. – К нам вон по зиме одно приходили. Знал, небось? А что обратно не ходят – хочешь знать?
– Народ у вас… – Степаньшин спрятал глаза.
– Ой, не надо, язык-то не мучай. Нас в красную пору и полутора тысяч счетных не сыскалось бы. А у вас одних мужиков на круг столько по вескам, – спокойно перебил его Гоймир. – В том толк, что овцы вы. Стричь вас – самое милое дело, ведаю, что говорю, право слово. Куда скажешь – туда они и бегут, а как стрижешь или режешь – одно блеют: «Господи помоги!» – И Гоймир поднялся, возвышаясь над словно бы растекшимся по столу мужиком. – Да вы тут ведь овец не водите? Так я тебе скажу, как их на бойню гонят. Поставят им так в голову барана-подманочка. Они и текут за ним, куда ведет. Хоть на бойню, так-то. Дед мой знал твоего деда. Так ли тот жил, как ты живешь? Да и живешь ли ты?
– Мальчик, – горько сказал Степаньшин. – Мальчик, где те ваши, что против силы встали? И дед мой – где? И отец? Думаешь, нам легко? Но мы живые. А они все – мертвые, мертвые…
– Это вы мертвые, – пошевелился Йерикка. – Каждый день, каждый час умираете. Дохнете от страха и молитесь, чтобы подольше подыхать. – Он скривился, помотал головой и неожиданно прочитал насмешливо:
Это Пушкин сказал. Был на Земле такой поэт… Ну что, Гоймир, пойдем?
Паситесь, мирные народы!
Вас не пробудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь… —
– Здесь постойте. Я разом вернусь, – попросил Гоймир. – Дело сделаю и вернусь. – Он пошел к двери. Гостимир посторонился, тихо сказал:
– Ой, беды наворотишь горячим делом… С собой бери.
– Благо. – Гоймир пожал плечо Гостимира. Помедлил, объяснил: – Один пойду. Был мне Брячко трехродным. Мне и расчет вести…
…Аркашка, сидя за столом, хлебал щи из здоровенной миски. Хлебал неспешно, напоказ, что никого не боится – но заряженное картечью охотничье ружье (разрешенное!) лежало рядом на лавке.
Сцыпину было тревожно. Куда-то пропали городские сопляки, за которыми он специально ездил в Виард Хоран, чтобы их руками сорвать сделку со Степаньшиным – в надежде срубить бумагу на торговле с горцами. Если попали в руки данванов – по головке не погладят, хоть он и выдал, не задумываясь, прибывших к нему (как и рассчитывал!) гостей.
В окно постучали – размеренно и негромко. Аркашка поднял голову – и схватился за ружье, схватился, как за последнюю свою надежду… да так оно и было на самом деле!
Гоймир выстрелил прямо через окно – выстрелил не из ППШ, а из ТТ через прозрачное, как родник, привозное с юга данванское стекло. Мягкая пуля 7,62 мм пришлась Аркашке в правое плечо, развернула вокруг себя и бросила через лавку, в угол. Ружье загремело по чисто выскобленным доскам пола. Плечо, рука, часть груди разом онемели. Подвывая, Сцыпин зажал ладонью рану, поднял голову – и увидел бешеные, широко поставленные светлые глаза невесть когда успевшего войти горца – золотистыми искрами в них горел гнев.
– Сидеть, – услышал Аркашка, и этот голос парализовал его намертво, как заклятье.
– Ы-ы-ы-ы-ыиии… сижу-у… сижу-у… – садящимся, скулящим, каким-то юродствующим от страха и боли голосом простонал Аркашка, зажимая плечо. Жена с дочерью и сыном, выскочившие в горницу, сжались у двери. Мельком скользнув по ним взглядом, Гоймир мягко, бесшумно подошел к столу. – Стало, вот тут ты наших-то принимал, гнусь болотная?
– Ы-ы-и… за ни-им… за ни-им… – Аркашка корчился в углу, рука висела плетью, кровь капала на пол, собираясь в черную лужицу.
– Много ли взял за них? – спросил Гоймир, шагая обратно и не сводя глаз с Аркашки, вжавшегося в стену. И того вдруг прорвало:
– Гоймир! Не надо! Христом-богом! Не надо! Не хотел! Заставили! Грозили! Семья! Детишки! – стуча коленками по полу, с искаженным лицом Аркашка бросился к Гоймиру, ткнулся в мягкие сапоги, начал целовать их – истово, словно икону. – Гоймир! Не надо! Не убивай! Родненький! Матерью твоей! Не надо! – Он поглядел на горца снизу вверх со смертельным ужасом и сумасшедшей надеждой в плачущих глазах, кривя мокрый рот. Увидел там что-то такое – в этом сером, с золотыми искрами – и завыл бессмысленно, цепляясь здоровой рукой то за штанины, то за мохнатые ножны меча, то за сапоги, то за руки Гоймира, которые тот отдергивал с гадливой гримасой на лице: – Не! Не! Не-е-е! Я! Меня! Ы-а-а-а! bl-a-a-а… до!!!
Животный страх пленкой остывал в его глазах, неотрывно глядящих на единственного настоящего бога, в которого сейчас верил Сцыпин – на Гоймира.
– Ты, вижу, трясешься – тебе та же смерть, что Брячко. будет, – размеренно сказал Гоймир. – Не трясись. Что за радость труса мучить – от него в последний час смердит стократ больше, чем по жизни… Я тебя быстро сведу, перевет. Молись богу своему.
Рывком подняв икающего и пускающего слюни Аркашку, Гоймир страшным ударом всадил камас ему в живот и рванул лезвие, распарывая внутренности. Толкая Сцыпина перед собой, подвел к двери – тот смотрел бессмысленно и умоляюще, словно еще на что-то надеялся, и молчал. Потом вновь повернул лезвие и вогнал его изогнутый конец за ребра, в сердце.
И выбросил Аркашку наружу с крыльца.
– Душу твою Кащею без возврата, – тихо сказал он, делая шаг назад.
По рукам мальчишки текла кровь.
Кто-то потянул его за подол. Гоймир повернулся – это оказался пятилетний сын Аркашки. Жена его и дочь лежали у дверей воющей кучей тряпья.
– Зачем ты убил папу? – требовательно и без слез спросил ребенок, пристально глядя в глаза горца – своими, такими же серыми.
Гоймир встал на одно колено и провел ладонью по светлым, тоже как у него самого, волосам ребенка, пачкая их кровью. Потом рукоятью вперед протянул камас ему.
– Бери. В мужской возраст войдешь – убьешь меня. Пусть оно так будет – расти будешь с мужской думкой за месть. Живи той думой – все лучше, чем как твой отец, ложью да молитвой. Будем живы – сыщи меня, коли почуешь, что вдосталь сил да умения скопил. Одно – не торопись, потому как я не сжалюсь… да и не медли, потому как без чести – старика вбить.
Обеими руками мальчик взял камас – их потянуло вниз стальной тяжестью, но ребенок удержал оружие и серьезно кивнул:
– Хорошо. Я убью тебя, когда вырасту. Я тебя обязательно убью.
– Санька! – завыла женщина, протягивая руку с пола. – Ты что говоришь?!
– Смолкни, дура, – сказал Гоймир, не поворачивая головы. – Станется – вырастет он не таким выб…ком, как муж твой. Станется – начнет нас убивать, но не предаст никого за столом своим, как гостя принимая, через хлеб ему в глаза глядя, подле Огня печного сидя! Смолкни и не смей в его путь встревать!..
…– Убил?
Спросил это только Гостимир. Олег стоял, где стоял, по-прежнему молча". Йерикка смотрел куда-то в угол.
Вошедший Гоймир сел к столу, нашарил, глядя под ноги, в миске огурец, захрустел. Невнятно сказал:
– Зарезал… Да что… не вернешь ни деда Семика, ни Брячко… В толк возьми! – Он плюнул огрызок обратно в рассол и поднял голову: – То ведь меня да Вольга, то нас должны были убить! Мы-то в обратную пошли, а…
– Ты не о том думаешь, – откликнулся вдруг Йерикка. – Они вторглись на наши земли. Целой воинской частью, нагло. – Рыжий горец обвел всех своих товарищей холодным взглядом. – Это уже не зерно потравленное! Это нам в лицо плевок почище убитых в Трех Дубах, почище Ломка! Потому я предлагаю по возвращении собрать ребят и обсудить ответные меры.
– Набег? – во взгляде Гоймира появилась осмысленная злость, похожая на голубой огонек.
– Конечно, – кивнул Йерикка, и Олег впервые увидел, что такое «зловещая улыбка», – раньше он эти слова считал выдумкой писателей. – И если кто-то решил, что мы теперь вроде тряпки при входе – то скоро он убедится в обратном. Так как, водитель?
Гоймир улыбнулся в ответ. Или просто оскалился.
ИНТЕРЛЮДИЯ
«БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ
[32]»
Торопись! Тощий гриф над страною кружит!
Лес – обитель твою – по весне навестит!
Слышишь? Гулко земля под ногами дрожит!
Видишь? Плотный туман над ползши лежит!
Это росы вскипают от ненависти!
Ненависть – в почках набухших томится!
Ненависть – в нас затаенно бурлит!
Ненависть потом сквозь кожу сочится,
Головы наши палит.
Погляди! Что за рыжие пятна в реке?!
Зло решило порядок в стране навести…
Рукоятка меча холодеет в руке,
И отчаянье бьется, как птица в виске,
И заходится сердце от ненависти!
Ненависть – юным уродует лица!
Ненависть – просится из берегов!
Ненависть жаждет и хочет напиться
Черною кровью врагов.
Да! Нас ненависть в плен захватила сейчас!
Но не злоба нас будет из плена вести…
Не слепая, не черная ненависть в нас!
Свежий ветер нам высушит слезы у глаз
Справедливой и подлинной ненависти!
Ненависть пей! Переполнена чаша!
Ненависть требует выхода, ждет!
Но справедливая ненависть наша
Рядом с любовью живет!
* * *
Олег лежал на лавке, забросив руки под голову и мрачно глядя в окно с распахнутыми ставнями. На Вересковую Долину наползала вторая за сутки туча, обещавшая потрясающий ливень. Что вполне соответствовало настроению мальчика. Только внутри него бушевала настоящая гроза.
Олег был обижен.
Нет, он понимал, что Гоймир – водитель племенной молодежи – соберет на совет человек пять-шесть, не больше. Никаких прав там присутствовать у Олега не было. И все-таки…
«И все-таки, черт побери, – Олег зло завозился на лавке, – Гоймир примчался к кому?! К Йерикке, Гостимиру – и ко мне! Черт, черт, черт побери! – повторил он. – Мог бы и разрешить…»
Мысли перескочили на другое. Он как раз вернулся «домой» и собирался бежать в школу (вот интересно, кто занес сюда это словечко?!), когда влетел Гоймир с бешеными глазами и косноязычно от спешки и злости сообщил, что прискакал нарочный от Степаньшина… Гоймир даже позвать не успел – Олег рванул из комнаты, на ходу влезая в ремни: «Скачем!»
Олег ощутил нервный озноб. А ведь, как ни крути – Гоймир прав. Убить должны были их двоих. Он перевел дыхание, вспоминая, что осталось от Брячислава – обугленные кости с остатками скрученных черных мышц. Ему, Олегу, на тех тинэйджеров из Трех Дубов молиться нужно, как на икону!
Страх – запоздалый и резкий – внезапно нахлынул все сметающей лавиной. Олег во всей отчетливости понял, что здесь, в этих холодных и равнодушных местах, смерть ходит под ручку с каждым. И с ним, Олегом Марычевым, Вольгом Марычем… Несколько секунд мальчишкой владел страх – ну, еще смешанный с желанием как можно скорее испариться из этого мира. Домой, и что ему за дело до совета, на котором обсуждают планы мести – еще одного витка круговорота крови в природе…
…Ремень меча вдруг лопнул со щелчком, похожим на щелчок кнута, и тяжелое оружие, на лету выскальзывая из ножен, упало на колени подскочившего Олега. Он подхватил меч у пола и задержал в руке.
– Прости, – вырвалось у него. – Это так… типа нервы. Слово!..
…Он как раз заканчивал чинить ремень, когда в дверь застучали.
– Войдите, – вертанувшись на лавке, откликнулся Олег.
Вошел смущенный Гоймир. Он смотрел на Олега исподлобья, склонив голову к плечу, – и чем-то напоминал нашкодившего щенка.
– Разрешишь ли? – неловко спросил он.
Олег ткнул – не без злорадства – на табурет, а сам встал, отошел к окну и устроился у подоконника.
– Я понимаю, – вздохнул Гоймир. – Не злился бы ты, Вольг – право слово, не надо. Когда б можно было – первым бы тебя кликнул, слово вот!
Самое странное, что утихшая было обида при словах Гоймира вновь вспыхнула, как пожар в торфянике. Олег махом оседлал подоконник, уставился наружу…
– Ха! А ты думаешь, мне интересно слушать, о чем вы базарили?!
– Да не гони ты… – покачал головой Гоймир. Но Олег в самом деле «погнал» в земном смысле этого слова:
– О чем вы там могли договариваться?! Пара налетов на деревни… тьфу ты, блин с икрой, веси!.. все население которых виновато, что у них стоят вражеские гарнизоны?! Да знаешь, где я видал эти ваши набеги?! В гробу в белых тапочках, чеченцы, зас…ные! Я тут остался, чтобы что?! Чтобы воевать (сорвавшиеся слова больше всего удивили самого Олега), а не по ночам на крестьянах отыгрываться! Вы вон давайте найдите тех, кто наших убил – слабо, эй?!
– Нет твоей правды, Вольг, – терпеливо сказал Гоймир, – и не знаешь ты, о чем говоришь…
– Да ну на фиг! Все я знаю и понимаю! Прямо скажи: «Мальчик, ты нам не в кассу!» – Я и это пойму! А не хочешь говорить прямо – стрэбай видсэля, как говорят наши братья-украинцы! Ну, вали отсюда, чего ждешь?!
– Что кричишь, что дуешься, как лягва на коче?! – не выдержал и Гоймир, вскакивая и краснея. – Не тебя одного не кликали! Ты уж наособицу встал, не яснит мне что-то?! Тут полторы ста таких, как ты – один в один!
– А прилупил ко мне!.. – Олег с ужасом осознал, что ляпнул, осекся. Вот так, от нескольких слов, и рухнет сейчас только-только зародившаяся дружба…
Гоймир втянул воздух – так, что только свист пошел по комнате:
– Потому к тебе, что друг ты мне, – открыто сказал он. – Не знал я, не думал, что за дружбу можно особицы себе стребовать. Недобро то. Недобро то, и коли ты так хочешь – гуляй стороной, а мы тебя не дожидаемся!
Они смотрели друг на друга через комнату. Потом Гоймир совсем спокойно продолжил:
– Скажи, что нет твоей правды. Вольг.
– Ага. – Олег устало махнул рукой. – Ты прости, я так глупо обиделся… Это со страху. Я про Брячко думал.
– Ясен день, – просто ответил горец. – А я до тебя скоро так, едва совет кончили. Сказать, что порешили.
– Рассказывай, – Олег указал на лавку. Гоймир присел, на другой конец опустился сам хозяин комнаты.
– Между делом, Йерикка один в один, как и ты, сказал, – заметил Гоймир.
– Йерикка? – удивился Олег. – Да он же этот набег и предложил!
– Да не то думаешь, – отмахнулся Гоймир. – Говорил он – напасть не на веску, а на хрот данванский.
– Ну, это дело! – обрадовался Олег. – А когда?
– Будет день – будет пища, – загадочно ответил Гоймир и неожиданно сморщил нос. – Слушай, есть ли у тебя время свободное?
– Есть, – подумав, ответил Олег.
– Дай что пожевать, – почти умоляюще попросил Гоймир. – Два дня домой нос не казал, а в школе тоже куска не перехватил с этим советом…
– Пошли, – оживился Олег, – чего ж ты сразу не сказал?
– От дома в корчму есть хожу – слышать странно, – усмехнулся Гоймир. – Вот только домой-то я кто знает когда появлюсь. Ночью-то опять дела. Вот тут приходи и ты, коли хочешь… А кто те чеченцы – ты говорил?
Они спустились на кухню нижнего этажа, и по дороге Олег коротко рассказал о проблемах России с независимой Ичкерией. Гоймир надулся:
– Поравнял, как пса с котом повенчал… Детишек да баб хватать, чтоб мужам руки крутить, – то самая данванская навычка и есть, не наша!
– Ладно, без обид, – отмахнулся Олег, открывая шкаф. – Понял, отчего я ни к кому переселяться не хочу? Я тут на жратве сижу, как князь на престоле. Вареники холодные будешь?
– А то… Молоко есть?
– Под лавками горшок посмотри. Да осторожней, там уж ночует.
– Не учи… Вареники-то где?
– Оп! – Олег метнул на стол деревянную миску. – Вот.
– Оп! – Гоймир подцепил двузубой вилкой сразу два вареника, кинул в рот и, залив водопадом молока, сообщил: – Вот, – и засмеялся.
– Проглот, – весело ответил Олег. – Ладно, не объешь… Ты отсюда куда?
– В море часом выйдем. – Гоймир отлил молока в кружку. – Рыбку посмотрим. Скоро вернемся.
Олег пробормотал нехорошее ругательство. Вот уже несколько дней данванский вельбот упорно охотился за выходившими в море кочами. Просто чудом было, что не потопил ни одного… пока.
– Я случаем в него топор кину, – угадав мысли друга, обнадежил Гоймир. О чем-то подумал и спросил: – А вот скажи, почему тех разбоев, про которых сказал, смертью не казнят?
– Не по закону, – пожал плечами Олег, присаживаясь напротив.
– Что ж то за закон, что смертоубийцу карать не велит? – нахмурился Гоймир. – Хуже, чем смертоубийцу – татя, ночника трусливого! От таких на всем роде человеческом гниль заводится, что парша по овце – не прирежешь, так все поголовье выморит…
– Закон, – повторил Олег пожав плечами. – У вас лучше?
– Нет у нас тех законов, – ответил Гоймир. – Йерикка про такие много рассказал – что на бумаге лежат. Не на бумаге должен стать закон. Тут он должен быть. – И мальчишка-горец коснулся груди.
– У вас законов не нарушают? – не без иронии спросил Олег.
Гоймир покачал головой:
– Вольг, друже. Прав-бог хранит закон Рода-Сварога, со Сварога Верья наша начало ведет. Закон его – основа естества людского. И что, как не Зло – против естества пойти. Кому в разуме то на сердце ляжет? А коли ляжет – одно Зло им овладело. Нет мочи славянину в разуме закон рушить. Все одно нет мочи… ну… – Гоймир задержался, подыскивая сравнение, потом вскинул вилку с вареником: – Ну, вот, вареник ухом съесть. Безумец одно попробует.
Олег промолчал. Он был парнем начитанным и умным, поэтому всегда с подозрением относился к диким народам Земли, тщательно хранящим свою «самобытность» и право «на свой путь развития». Это всегда оборачивалось хаосом, бандитизмом, войнами – исключений земная история не знала. Все «национально-освободительные движения» Африки, Азии заканчивались после изгнания «угнетателей» одним и тем же – трайбализмом, [33]клановой враждой, беспределом вплоть до людоедства. Как бы плоха ни была европейская цивилизация (в ее изначальном, неамериканизированном, варианте!) – она все равно оказывалась лучше и гуманнее любого «особого пути», который пытались изобрести что выпускники Университета Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы, что питомцы МВФ, резвившиеся на просторе без присмотра глаз старших наставников. Но здесь… Нет, здесь было что-то другое. Глядя на своего товарища, поглощающего вареники с молоком – и только что высказавшего почти коммунистическую идею о воспитании внутреннего закона в человеке, Олег размышлял, каким бы мог стать ЕГО МИР, ЗЕМЛЯ, не случись на Руси христианства, которое вышибло из-под людей этот самый Закон Рода, а взамен… взамен ничего не давшего. Неужели славяне Земли могли бы сейчас быть похожи на горцев Мира? Не по одежде, не по образу жизни – по образу мышления и поведения?! Это было бы здорово.
– Скажи, – вырвалось у Олега, – а как же Брячко?
– А что Брячко? – нахмурился Гоймир.
Олег сбивчиво начал объяснять:
– Ну вот мы говорим, смеемся, шутим. А он мертв. Совсем недавно умер. Нет его. А мы вроде бы и забыли. Уже.
– Ну так что… – Гоймир вздохнул. – Война. А на войне редко помнят дольше, чем сутки тех, кто сгинул. Иначе и жить не сможешь. И зачем той смерти прятаться? Смерть в бою – слава вечная. Пройдет время – вернется и Брячко, и дед Семик вернется. Первое – чтоб племя жило, племя не сгинуло. Тогда и все жить будут. Даже те, кто на погляд умер.
– Мы на войне? – задумчиво спросил Олег. И сам себе ответил: – Как незаметно…
* * *
Часовым на стене оказалось на этот раз скучно. Один напарник все время зевал, другой согласен был говорить только о девушках – эта тема Олега сейчас не вдохновляла. Тоскливо цепляясь ЭмПи и ножнами меча за все выступы, Олег пошел обходом по стене, заглянул в башню… Дождь все-таки полил, и Олег, откопав в одной из школьных комнат словарь с глаголицей, уселся зубрить азбуку. Давалась она на редкость плохо, хотя с языками вообще у Олега никогда не было проблем. Совершенно безаналоговые значки плохо вписывались в память. Листая страницы из хорошей бумаги со значками английской фирмы «Белойт», Олег рассеянно думал, что глаголица была распространена на Балканах – наверное, предки здешних славян пробрались в Мир во время Великого Переселения Народов, когда славяне вторглись в Византию и докатились до Малой Азии…
В башне было сегодня особенно тихо. Через приоткрытую дверь тянуло сквозняком из коридора, и было слышно, как в отдалении бубнит напарник Олега, сумевший, кажется, расшевелить второго разговорами о девчонках – этот бубнеж казался просто частью тишины. Поэтому Олег насторожился, услышав в коридоре чьи-то быстрые и легкие шаги.
Мальчик положил на стол, под раскрытую книгу, наган – просто на всякий случай. Кто-то шел по коридору, дергая все двери и заглядывая в помещения. Кольнувшее было беспокойство испарилось – в башню (если исключить личные помещения князя наверху) заглядывали часто и все, кому не лень. Здание было огромным – находясь в одном его конце, просто трудно сказать, есть ли кто-то в другом.
– Тут ли кто? – звонкий девичий голос раздался за дверью, и она отворилась. – Йой! Вольг, ты? Здоров будь…
Олег поднялся на ноги, чувствуя, что выглядит нелепо – особенно если учесть выглядывающий из-под книги револьвер. Ему показалось, что в каменный сумрак, освещенный лишь одним факелом, заглянуло солнышко.
Бранка стояла у порога в свободной, легкой позе, опираясь поднятой рукой о косяк – совершенно такая же, какой Олег вытащил ее из жуткого подвала в памятную ночь – даже снова босиком, только веселая, еще более загорелая, чем в первую встречу. Она улыбалась Олегу – весело и чуть смущенно улыбалась обветренными губами, никогда не знавшими помады, и все же такими яркими…
– Бранка! – вырвалось у него радостно прежде, чем он успел себя проконтролировать.
– А кто ж, – весело подтвердила она, закусив уголок губы и с любопытством глядя на вытянувшегося перед ней рослого мальчишку с такими же, как у ее соплеменников, светло-русыми волосами и почему-то очень растерянным взглядом.
– А на рисунке ты не такая, как в жизни, – ляпнул Вольг. – Я еще тогда подумал.
– На каком рисунке? – не поняла девчонка, глядя на Олега смеющимися глазами.
– А… Гоймир с собой брал, – пояснил Олег. – Ну, когда мы на охоту плавали. Ходили, в смысле. – Олег подумал и уточнил: – На коче.
– Опять до любого места он тот листок с собой тащит! – фыркнула Бранка. – Я его, между делом, ищу – уговорились встретиться, ан нет его!
– Он не виноват, – поспешил Олег оправдать друга. – У нас тут были кое-какие проблемы… короче, он занят был. Мы были заняты.
– А этим часом он где? – с ядом спросила Бранка. – Обратно занят?
– Да. Нет. Вернее, у него дело. Но он скоро появится, это точно, – заверил Олег. – Короче, он в море вышел. Ненадолго.
Бранка помрачнела. Ее рука сползла по притолке.
– Как чуяла, – беспомощно сказала она. – Все сам. В каждое дело воткнется. Давно ли ушел?
– Давно, – кивнул Олег. – Ты садись… Там дождь, а в дождь данваны их не выследят, и думать нечего.
Бранка села, положила ногу на ногу. Олег примостился обратно на свое место.
– Отбыла наказание? – поинтересовался он, чтобы не молчать.
– Отбыла. – Бранка вдруг зевнула – очень изящно. – Овцы по сю пору перед глазами толпятся. В баню бы сейчас, да и спать подольше. А ты, одно, прижился?
– Вроде так, – солидно согласился Олег. И хотел добавить: «Я часто про тебя думал», – но смолчал, сказав вместо этого: – Так ты будешь ждать? Он, наверное, скоро уже вернется.
– Я тут посплю, – указала Бранка на одну из лавок. – По то время, как он сюда будет. Укрыться найди чем, а?
– Вот. – Олег через голову стащил надетую на его ковбойку местную куртку, – подойдет?
– Чего лучше, – уже сонно ответила Бранка. Она в самом деле очень устала – приняв решение никуда не ходить, начала засыпать сидя и с явным облегчением завалилась на лавку, подложив под голову ладони. Олег накинул ей на ноги куртку и не сразу распрямился, разглядывая профиль горянки – мягкий и совершенный одновременно. Понадобилось сделать физическое усилие над собой, чтобы выпрямиться.
Он отошел в другой конец комнаты. Факел светил неровно, тени прыгали по лицу мгновенно заснувшей Бранки, и Олег, решительно взявшись за рукоятку, отнес факел в коридор и воткнул в крепление у дверей. Постоял – и запретил себе возвращаться обратно в комнату…
…Снаружи по-прежнему лило, и он, решив не мокнуть, вернулся в башню. На нижних этажах шумели – похоже, там начали собираться ребята, и Олег спустился туда, попутно размышляя, до чего быстро он привык к оружию на поясе – словно никогда не ходил без него!
В уже хорошо знакомой комнате, где он вроде бы совсем недавно показывал свое умение обращаться с «сайгой», собралось человек тридцать. Все рассматривали прислоненную к стене большую картину, написанную на липовых досках, собранных в рамку из дубовой резьбы. Автор картины – парнишка одних лет с Олегом по имени Одрин – стоял возле своего творения с хорошо знакомым Олегу скромно-отсутствующим видом: именно так выглядел Вадим, когда Олег или еще кто-то рассматривал его картины. Олег присмотрелся… и невольно тихонько ахнул.