Страница:
– Бурцева нет дома, – почему-то решил соврать Бурцев.
– Ладно, слышу, что это ты. Ты где ходишь? Я же велела тебе быть у телефона!
– А что такое?
– У нас проблемы, Бурцев! Этот ларечник, ну, мужик моей подруги, – денег не дает! Требует справку, что пингвин твой может детей иметь.
– Чего?!
– Он, видишь ли, один раз уже обжегся на этом вопросе. Второй год мою подругу лечат, денег вбили – немерено, а конца все не видно.
Бурцев помолчал и спросил:
– А где я ему такую справку возьму?
– Ты что, не знаешь, как в наше время дела делаются? Пойди к ветеринару, дай денег, он тебе любую справку выпишет.
Бурцев задумался.
Он вдруг представил, сколько еще пустых разговоров ему придется провести с этой напористой Зиной, с ее дремучей подругой, с их нервным ларечником; сколько глупостей придется наговорить, сколько лапши навешать им на уши, сколько нервов потратить и какой урон нанести собственной совести. И Бурцеву вдруг стало тоскливо.
То есть раньше бы он не обратил на эту тоску внимания, бояться трудностей – не наш стиль. Но после разговора с Настей – он чувствовал – что-то неуловимое изменилось у него внутри.
Бурцев вздохнул:
– Ладно, Зин, пошутили и хватит. Пора заканчивать комедию.
– То есть, как заканчивать? Какую комедию?
Бурцев поморщился.
– Ну, эту. С яйцами. Сама подумай, какие тут могут быть яйца?
Зина некоторое время соображала, что имеет в виду Бурцев.
– Ты чего, с дуба упал? – спросила она.
– Нет. Не упал. Но зачем же людей обманывать? Я ведь даже не знаю, самец это или самка.
– Да какая разница? Я же тебе говорила, он у них больше двух недель все равно не протянет. Моя подруга его заморит.
Бурцев помолчал.
– Ну? – поторопила Зина.
– Нет.
– Слушай, Бурцев! Ты, может, трудностей испугался? А ты вспомни, кому в наше время легко?
– Нет, – еще тверже сказал Бурцев.
– Бурцев, ты мне коммерцию не порть! Если ты можешь несколько сотен баксов на ветер пустить, то это еще не значит, что все вокруг такие. Я, между прочим, свои деньги добываю в ежедневной борьбе!
Бурцев ничего не ответил.
Зина помолчала, прикидывая что-то в уме.
– Ладно, Бурцев, если ты такой жмот, справка – за мой счет. Но не больше пятидесяти долларов. И ветеринара ты находишь.
Бурцев опять вздохнул.
– Слушай, Зин, а тебе самой-то не противно? Ну что мы с тобой все об одном – баксы, баксы…
– Ну и что? – не поняла Зина.
– А то!
Наступила пауза. Бурцев слышал, как посапывала Зина, напряженно соображая.
– Ты что, в самом деле не хочешь его продавать?
– Не хочу.
Зина не сдавалась.
– Бурцев, чувствую, что у тебя какая-то мысль в голове, а какая – не пойму. Скажи честно, тебе кто-то лучше цену предложил? Да? Так мы можем перетереть этот вопрос.
– Нет, Зин. Не в этом дело.
– А в чем?
Бурцев помолчал.
– Сам не знаю… Может быть в погоде… Слякоть проклятая. Хоть бы снежок выпал.
Зина вздохнула.
– Обламываешь меня, Бурцев, да? – сказала, она, подумав. – Вот так с вами, мужиками, – всегда облом! А я уж планы построила. Сапоги новые в магазине приглядела. Вот и выходит, что бесполезные вы люди. Одни убытки от вас.
На этот раз Бурцеву нечего было возразить.
Он подошел к балконной двери и посмотрел на пингвина.
Пингвин тоже уставился на Бурцева. Они некоторое время пристально смотрели друг другу в глаза. Потом пингвин, расправив крылья самолетом и переваливаясь с боку на бок, сделал несколько шагов навстречу человеку и сильно стукнул клювом в стекло.
– Ну все! Хорош! – сказал Бурцев пингвину. – Поиграли и хватит. Собирайся. Поехали.
Он зажал пингвина в углу балкона, подхватил тревожно заверещавшего птицу на руки, запихал в хозяйственную сумку и вышел из квартиры.
Он очистил от снега машину, которая стояла припаркованная со вчерашнего утра, сел внутрь и пристроил сумку с пингвином на сиденьи рядом с собой. Затем набрал мобильный номер Айвазовского.
– Айвазовский, а тот мужик у какого метро стоял? – спросил он.
– Какой мужик? – не расслышал друг из-за шума голосов.
– С пингвином.
Айвазовскому потребовалось почти минута на то, чтобы сообразить, о ком идет речь.
– Я же говорил! Как выйдешь из клуба, так налево. В подземном переходе.
– Где газеты продают?
– Ну!
Бурцев помолчал.
– А вы что делаете? – спросил он.
Айвазовский почему-то замялся.
– Шары гоняем, – сказал он. – Бильярд.
– У Макарыча?
– Нет. В «Шароварах».
Бурцев вздохнул.
– Приедешь? – спросил Айвазовский.
– Нет.
Айвазовский промолчал. Друг, он на то друг, чтобы понимать твое состояние. И не задавать лишних вопросов.
– А как он хоть выглядел? – спросил Бурцев.
– Кто?
– Да мужик этот!
– Мужик?… Ну, как обычно. Валенки с галошами. Ушанка из собаки. Короче – полярник.
Когда Бурцев подрулил к подземному переходу возле клуба, стало уже совсем темно. Тусклые фонари ничего не освещали, а лишь добавляли рыбьего жира в тоскливые сумерки.
«И это центр города! Почти столичного, между прочим, города! А вокруг темно, как в деревне Задрыгино», – горько подумал Бурцев.
К тому же температура уже в который раз за последние дни переползла из минуса в плюс и под ногами образовалась грязная снежная каша. В воздухе повисла какая-то отвратительная влажная морось. Чтобы припарковаться, пришлось по ступицу въехать в бескрайнюю, как море, соленую лужу.
В переходе сразу за газетным развалом выстроился рядком мелкий торговый люд: молодая тетка с лотком орешков и семечек, задрапированная под бабку и даже обмотанная платком, молодцеватый отставник в добротных доперестроечных галифе и с несгибаемой офицерской выправкой, торговавший батарейками и аккумуляторами, две смазливые девчушки с пухлыми накрашенными губками, созданные явно для любовных утех, но временно вынужденные продавать чужих двухнедельных котят из картонной коробки…
Завершал шеренгу неунывающий мужичок в валенках с галошами и рыжей ушанке. Завидев Бурцева с объемистой сумкой в руках, он почему-то оживился. Как будто давно его ждал.
– Добрый вечер! – приветствовал Бурцева мужичок, который при ближайшем рассмотрении оказался совсем еще молодым парнем с внимательными, неглупыми, можно даже сказать, интеллигентными глазами.
– Ты, что ли, полярник? – мрачно спросил Бурцев, опуская у ног сумку с пингвином.
– Получается, что я.
– Значит, это ты вчера мне эту живность впарил… – Бурцев коснулся носком ботинка зашевелившейся сумки.
Молодой человек улыбнулся и развел руками: что было, то было. Он, по-видимому, был готов к тому, что последует дальше.
Он посмотрел куда-то поверх голов, и Бурцев, обернувшись, заметил фигуру милиционера, который стоял возле турникетов метрополитена в другом конце подземного перехода. Кроме того, при появлении Бурцева из-за электрического щита выступили еще два каких-то типа с заспанными лицами – стриженные, в спортивных костюмах…
«Ну конечно, – подумал Бурцев. – Все схвачено. И подмазанная милиция на страже».
– Что же это получается? – тем не менее строгим голосом спросил Бурцев.
– А что такое?
– Правила торговли нарушаете. Продаете бракованный товар.
– Как это бракованный? Нет. Вы ошибаетесь. Товар соответствует кондициям…
– У животного энурез и стригущий лишай, – мрачно сказал Бурцев.
– Не может быть, – пряча улыбку, сказал парень. – Животное абсолютно здорово. На этот счет имеются справки ветеринарной службы.
Он достал из кармана и показал Бурцеву какие-то бумажки с медицинскими треугольными печатями.
– Но если у вас есть вопросы, – добавил парень, – мы готовы их рассмотреть. В договорном порядке.
Бурцев горько усмехнулся. В другое время он бы устроил скандал, а то и драку. Вызвал бы Айвазовского с приятелями, и они бы показали молодежи, на что способно среднее поколение. Но теперь он почему-то не почувствовал необходимой для этого злости и спортивного азарта.
– Ладно! – сказал Бурцев. – Я все понял. Вы, как я вижу, приготовились к моему приходу. А у меня сегодня… – он махнул рукой…
Парень охотно кивнул. Вот и правильно. Дела нужно решать мирно, в рамках рыночных отношений. Приятно иметь дело с разумным человеком.
– Давайте сделаем так, – предложил Бурцев. – Я купил вашего пингвина за пятьсот долларов. Вы берете его обратно за четыреста, и мы расстаемся с приятными воспоминаниями об этом курьезе.
Парень, который очень внимательно слушал слова Бурцева, поморщился и огорченно вздохнул. Ему не хотелось говорить неприятные вещи столь симпатичному человеку, но…
– Обычно мы возвращаем клиентом треть суммы… Бурцев удивленно вскинул глаза.
– Обычно? – переспросил он.
– Ну конечно. Вы же не первый его покупаете. И не первый приносите обратно.
– Вот как?
– Да.
Бурцев посмотрел парню в лицо. Открытое такое лицо. И неглупое. Наверное, любит хорошее кино. И в компьютерах разбирается. Симпатичный парнишка. Смотрит на Бурцева как ни в чем не бывало и глазом не моргнет. «Вот так, – подумал Бурцев, – приличные молодые люди делают свой маленький бизнес. Подрабатывают. Раньше вагоны разгружали, а теперь… Новое поколение. Мозги устроены по-другому. Все нормально. Жизнь идет вперед».
– То есть, за сколько ты готов взять его обратно?
– За двести долларов. Максимум за двести пятьдесят.
Бурцев осуждающе покачал головой.
Парень развел руками. Не хотите – можете не возвращать.
– И откуда только вы беретесь такие наглые… – сказал он.
Парень рассмеялся и пожал плечами: сам не пойму!
– А триста нельзя? – спросил Бурцев.
Парень с сожалением развел руками.
Бурцев понял, что это, в самом деле, предельная сумма. Хорошо еще, что столько дают.
Он махнул рукой.
– Ладно, давай двести пятьдесят. Я получил массу удовольствия с твоим пингвином. А за удовольствие нужно платить, – пошутил Бурцев. А что еще оставалось делать? Только шутить.
Он ногой сердито подвинул свою хозяйственную сумку в сторону продавца.
– А вы, однако, долго не везли его обратно, – желая сказать Бурцеву что-нибудь приятное, заметил парень. – Обычно клиенты к обеду уже здесь.
Бурцев поклонился в ответ на комплимент.
– И часто вы его так продаете? – спросил он.
– Раз в неделю точно. А иногда и чаще. Если место менять.
Бурцев кивнул.
– А ты что, и в самом деле полярник?
– Ну что вы! Я студент. Учусь на юридическом.
Бурцев кивнул. Он что-то подобное и ожидал.
– И что же, все возвращают?
– Мы, честно говоря, недавно начали. И пока – все возвращали. Кто раньше, кто позже.
В другое время Бурцев подивился бы и этому, но теперь его это не удивило.
– А если кто-то не вернет?
– Придется другого пингвина заводить. Или еще какую тварь. Мы все равно не в прогаре. У меня дядька родной – проводник на железной дороге. У него живность разную то и дело в вагоне оставляют. Кто по забывчивости, а кто специально.
– Ясно! Ты, это… деньги не забудь отдать, – напомнил Бурцев.
– Ах да!
Парень полез в карман брюк, отсчитал положенные доллары и протянул их Бурцеву…
«Что в мире обходится дороже всего? – мысленно спросил себя Бурцев. И устало ответил: – Собственная глупость!…»
Обратно Бурцев возвращался уже в полной темноте.
Дорога освещалась плохо, к тому же с неба начала падать какая-то гадость – снег не снег, дождь не дождь – короче, осадки. В жидковатом свете уличных фонарей вообще ничего не стало видно. Бурцев понял, что фары совсем забрызгало грязью из-под чужих колес, но выходить из машины, чтобы протереть их тряпкой, не хотелось. Он ехал медленно, ощупью, следя за тем, чтобы под колеса не выскочил какой-нибудь сумасшедший пешеход.
«Вот так. Купил за пятьсот, продал за двести пятьдесят, – устало думал Бурцев. – Ай да молодец! Ловкий бизнес провернул! Можно подумать, что я деньги сам рисую. Сколько надо, столько и нарисовал!»
«И что, спрашивается, мешает нам жить по-человечески? Вот, вроде бы, и с работой наконец наладилось, и с деньгами… Семья, жилье, машина… Все хорошо… Живи и радуйся! Так нет! Мы не можем. Нас будто кто под руку толкает, и мы ищем приключений себе на голову. Сами же превращаем свою жизнь в дурацкий анекдот».
«А вообще-то, нужно Бога благодарить, что отделался таким образом. Запросто мог бы до конца дней нянчиться дома с этим уродцем, служа посмешищем друзьям, семье и всей округе».
Бурцев поморщился и пригнулся к стеклу.
«Благодарить Бога… Кто это сегодня так проникновенно говорил о Боге?… Девушка из восьмой квартиры. Которая считает себя виноватой, потому что попросила у Бога то, что нельзя просить… А некоторые дяди…» – Бурцев покачал головой.
Он вспомнил Настю, ее лицо, волосы, заплаканные глаза. Вспомнил их бестолковый разговор. «Человеку нужно было с кем-то поговорить, кому-то выговориться. Она была явно не в себе, нервничала, а я слушал вполуха, и говорил какие-то глупости. Потому что в то время мог думать только о своем пингвине. Как псих, ей-богу!»
И тут вдруг Бурцев вспомнил еще одну встречу, еще одного человека, с которым он разговаривал сегодня утром. Того странного мужчину, который просил за деньги помочь ему попасть в квартиру к своей знакомой и которого Бурцев посчитал за психа. Бурцев напрочь забыл об утреннем разговоре, а теперь разговор этот вдруг всплыл в памяти во всех подробностях.
К кому хотел попасть тот мужик? К своей знакомой, к одинокой женщине, которая живет в одном с Бурцевым подъезде. А таких женщин, собственно, две: Зина и эта девушка из восьмой. Если отбросить Зину, остается именно Настя.
В одну минуту Бурцев вспомнил телефонные звонки, на которые девушка не отвечала. Ее странные слова… Ее неестественное возбуждение…
Бурцев почувствовал, как под ложечкой у него засосало…
Въехав в свой двор, Бурцев заметил стоящий у подъезда желтый милицейский газик. Чуть в стороне от него, возле дверей серело несколько человеческих фигур. Бурцев наспех припарковался и вышел из машины. Проходя мимо газика, он увидел за рулем сержанта-водителя, который дремал, надвинув на глаза серую форменную ушанку. У дверей стояли соседские женщины. В центре – Зинка и маленькая старушка из двенадцатой квартиры.
– Что? Что случилось? – подошел Бурцев к женщинам.
Зинка посмотрела на него укоризненно. Ее лицо было сильно заплакано.
– Бурцев!… Тут такое было… Такое… – сказала она.
– Что?
– Там в восьмой квартире…
– Что?
– Убили…
– Убили?!
– Да!
– Кого? Ее?
– Да! Валентину!
– Какую еще Валентину?
– Нашу Валентину. Филиппенко. С шестого этажа!
– А ее-то зачем?
Бурцев почувствовал спазм у себя в животе.
– В том то и дело, что просто так!
– А Настя? Ну, эта новенькая, из восьмой квартиры.
– Эта жива. Что ей сделается?
Бурцев недоуменно посмотрел Зине в лицо.
– Постойте, постойте! Я же только что… Был в восьмой… Разговаривал…
– Это час назад случилось. Или чуть больше…
– Ну? Говори!
– Валька там сидела. В восьмой. Зашла поболтать, а хозяйке нужно было в магазин. Вот Валька и осталась… Цветы пока полить или еще что-то… Хозяйка сказала, что скоро вернется…
– Ну?
– Ну и какой-то мужик. Среди бела дня. Представляешь!
– Мужик?!
– Да!
– Это Зинка его туда пустила, – скрипучим голосом сообщила сухонькая старушка. И скорбно поджала губы.
– Что вы такое говорите! – пошла красными пятнами Зинаида.
– Да-да, – подтвердила старушка. – Эта-то, молодая, из восьмой, мужика, видать, пускать не хотела. А Зинка ему помогла.
Бурцев все еще ничего не понимал.
– Я же ничего не знала! – начала оправдываться Зинка. – Что внутри Валентина… И все прочее… Он остановил меня во дворе… «Позвоните, говорит, в восьмую квартиру, скажите хозяйке, что вы соседка».
– А как он выглядел? – вдруг что-то вспомнив, спросил Бурцев.
– Солидный такой. С усиками. Пальто с воротником. Бурцев кивнул.
– «Мы, – говорит, – с ней поссорились, она меня не пускает. А я хочу помириться. Я ее муж».
– Как муж? – не понял Бурцев. – Какой еще муж?
– Я не знаю. Он так сказал. «Она, говорит, совершила ошибку. Предала меня. Но я готов простить…»
– И что? – спросил Бурцев.
– Я и позвонила.
– Вот-вот, – подытожила соседская старушка. – Теперь, Зин, ты пойдешь как соучастница. Как пить дать!
– Какая соучастница, Господь с вами! Вы думайте, что говорите, – плачущим голосом воскликнула Зинаида. – Откуда я могла знать, что у него на уме!… – она повернулась за поддержкой к Бурцеву.
– А денег он тебе не предлагал? – спросил Бурцев.
Зинаида сердито на него посмотрела.
– Какие деньги, Бурцев? Откуда?
– Ну, ну. И что дальше?
– Я в дверь-то позвонила… А он к стене прижался, чтобы его в глазок не было видно. Валентина спросила: «Кто?» Я ответила, что, мол, я. Она дверь и открыла.
– Там же видеокамера на дверях.
– Валентина с ней, видимо, не умеет…
– И что?
– Он шмыг сразу в квартиру и дверь перед моим носом захлопнул.
– Ну?
– Ну, я-то не ушла, конечно… Как чувствовала. Слышу, Валентина там на него ругается, говорит, чтобы он немедленно уходил вон… А он сначала все ее уговаривал, мол, он ничего плохого не сделает, он только поговорить. А она ни в какую, рассердилась, ругается на него. Сейчас, мол, милицию вызову. Ну, он и начал нервничать. «Замолчи, говорит, глупая женщина, или я за себя не отвечаю». Потом больше: «Заткнись, сука, а то хуже будет». Потом слышу, борьба началась… Валентина, видимо, к двери хотела пройти, а он ее не пускал. Потом будто упало что-то… Валентина, вроде как мычать стала. Ну, тут уж я в дверь стала колотить. Соседям звонить… Мы милицию вызвали… Но там уж тишина была…
– А хозяйка?
– Хозяйка уже после милиции пришла. Милиция даже успела службу спасения вызвать, чтобы дверь бронированную вскрыть…
– И что мужчина? Сбежал?
– Почему сбежал? Нет. Поймали. Там сидит. Милиция его допрашивает. Он странный какой-то. Под кровать, дурачок, от них спрятался. Не найдут, что ли, думал?…
– Иди и ты, Бурцев, наверх… Там следователь… Скажешь, если что видел.
– Да я-то… Что я видел? Я и не видел ничего.
Во двор, переваливаясь с боку на бок на неровностях, въехала санитарная машина и, прокатившись по двору, остановилась у подъезда.
Водитель, выглядывая через лобовое стекло вверх, за-сигналил, а с бокового места выпрыгнул средних лет санитар, жизнерадостный на вид.
– Ну, показывайте, где тут у вас покойник? – весело спросил он.
Старушка перекрестилась.
Санитар ухмыльнулся, тоже посмотрел наверх, на светящиеся окна и закурил.
Через несколько минут из дверей подъезда вышел участковый.
– Здоров, начальник! – приветствовал его санитар.
Участковый огляделся по сторонам.
– Ты что, один? – хмуро спросил он.
– Напарник болеет.
– А как же нести?
Санитар пожал плечами: не его дело.
– А этот? – участковый кивнул на мужчину за рулем.
– Это водитель.
– Скажи ему, чтоб тоже нес.
– С чего вдруг? Ему за это деньги не платят.
– А кто, по-твоему, понесет?
– Сам и неси.
Милиционер досадливо отвернулся.
– Мне при форме не положено, – строго сказал он.
– А мое какое дело? Вызывай еще машину.
– Так это еще два часа.
– А что я сделаю?
Участковый осмотрел людей вокруг. Его взгляд остановился на Бурцеве.
– Помогите медикам, – то ли попросил, то ли приказал он хмуро.
Бурцев, подумав, выступил вперед.
В квартире царил беспорядок. Кресло лежало на боку. По поверхности стеклянного столика звездой разбежалась трещина. Ковер сбился со своего места, один угол загнулся.
Настя сидела посредине дивана, как вошла в шубке, судорожно сжав руки, раскачиваясь и глядя прямо перед собой остановившимися глазами.
За диваном на корточках спиной к присутствующим сидел мужчина в коричневом костюме. Рядом с мужчиной стоял разложенный саквояж, на откинутой крышке которого были навешены медицинские инструменты и пробирки с реактивами. Руками в хирургических перчатках мужчина пинцетом поднимал к свету, а потом опускал в полиэтиленовые пакетики что-то невидимое. Из-за его спины высовывалась нога лежащей на полу женщины в спущенном до колена чулке. Восковая нога была неестественно напряжена и выпрямлена, а пальцы ног почему-то судорожно поджаты, как у балерины на пуантах. Под ногой по полу мелом был очерчен контур.
На табуретке возле окна сидел фатоватого вида мужчина с усиками и постриженными баками – тот самый, что утром остановил Бурцева во дворе. Мужчина сидел, перегнувшись и наклонившись к батарее, – он был пристегнут к трубе отопления наручниками. Пижонский пиджак в крупную белую полоску, напоминающий о временах нэпа, был перепачкан в мелу и треснул под мышкой. Пальто с воротником валялось в углу. Лицо мужчины было разбито, из уголка рта сочилась кровь.
Немолодой оперативник за обеденным столом, сверяясь с потрепанной записной книжечкой, набирал по телефону какие-то номера. Перед ним на столе лежал паспорт, сигареты, ключи – вещи, найденные при обыске. Прижав трубку плечом к уху, опер посмотрел поверх очков на вошедших, сначала на веселого санитара, который с любопытством вертел по сторонам головой, потом на Бурцева. На Бурцеве его взгляд задержался.
Еще один опер, гораздо моложе, высокий парень с волевым лицом, стоял, расставив ноги, напротив Насти и, видимо, ее расспрашивал.
Он повернулся к вновь пришедшим.
– Спецтранспорт? – спросил он.
– Он самый! – весело рапортовал санитар.
Опер посмотрел холодно и на жизнерадостный тон санитара никак не отреагировал.
– Руками ничего не трогать, – напомнил он.
– Да уж знаем… не первый день замужем, – отчего-то обрадовался санитар.
Опер высокомерно поднял и опустил бровь, показывая, что веселье санитара здесь неуместно.
– Семен Аркадьич, спецтранспорт, – заметил он мужчине на корточках.
Медэксперт кивнул и обернулся через плечо к вошедшим.
– Что-то вы нынче быстро, добры молодцы.
– А что тянуть? – отозвался санитар. – С утра выпил – весь день свободен!
Медэксперт хмыкнул, кивнул и вернулся к своим занятиям.
– Еще пять минут, – бросил он через плечо.
Бурцев переступил с ноги на ногу.
– Ох, Настя, Настя! – вдруг по-актерски громко, с трагической театральной интонацией произнес пристегнутый к трубе мужчина. – Что же ты наделала, Настя!
В комнате повисла неловкая тишина. Бурцев почувствовал, что у него по спине отчего-то побежали мурашки.
Медэксперт мотнул головой, а пожилой опер глубже склонился к записной книжке.
– Я любил тебя страстно, безумно! А ты! Ты! – Мужчина принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Настя побелела, как мел, и стиснула пальцы.
– Это что же, псих? – весело спросил санитар. Ему никто не ответил.
– Ты что, опять за свое?! – с вызовом обернулся к психу молодой опер и сделал шаг в его сторону.
Пристегнутый испуганно втянул голову в плечи и умолк.
– Не трогайте его! – крикнула Настя. А потом другим, ровным голосом, каким говорят с неразумным ребенком, обратилась к пристегнутому: – Успокойся, Коля. Этим людям совсем не интересно то, что ты говоришь.
Она вполне владела собой, только все потирала ледяные пальцы, будто стараясь их согреть.
– Значит, вы говорите, что это ваш троюродный брат? – обратился к ней молодой опер.
– Да.
– А он утверждает, что вы его жена.
– Это отчасти верно.
– Как это – «отчасти»?
Настя поймала взгляд Бурцева и опустила голову. На все остальные вопросы она отвечала, глядя в пол.
– Мы с ним состоим в фиктивном браке.
– Как это – в фиктивном? – подчеркнуто удивленно переспросил молодой опер.
Настя пожала плечами.
По напряжению спины медэксперта Бурцев понял, что он внимательно прислушивается к разговору.
– Очень просто. Мне была нужна здешняя прописка. Мы договорились с его матерью. И фиктивно оформили брак.
– А матери зачем это было нужно?
– Я заплатила ей денег. К тому же это моя двоюродная тетя…
– Нет, Настя, нет! Не говори так! – вмешался пристегнутый. – Я всегда любил тебя – страстно, безумно!
– Ты опять! – с угрозой обернулся к нему опер. Псих втянул голову в плечи и умолк.
– Мы не жили вместе ни одного дня, – добавила Настя. – Первое время я снимала комнату. Потом… потом здесь…
– Ясно. И когда вы видели его в последний раз?
– Неделю назад.
– При каких обстоятельствах?
– Я заходила к нему домой.
– Домой? – оживился опер. – Зачем же?
– Приносила деньги. И продукты.
Старший опер поднял голову, и они встретились с молодым глазами.
– Его мать умерла полгода назад, – пояснила Настя.
– Вот как? И что?
– Я, как могла, ему помогала.
– И вы часто с ним виделись?
– Нет. Не часто.
– Почему?
– Доктор сказал, что ему лучше меня не видеть. У него возникла навязчивая идея, что я должна жить с ним. Вы понимаете… как жена…
– Ладно, слышу, что это ты. Ты где ходишь? Я же велела тебе быть у телефона!
– А что такое?
– У нас проблемы, Бурцев! Этот ларечник, ну, мужик моей подруги, – денег не дает! Требует справку, что пингвин твой может детей иметь.
– Чего?!
– Он, видишь ли, один раз уже обжегся на этом вопросе. Второй год мою подругу лечат, денег вбили – немерено, а конца все не видно.
Бурцев помолчал и спросил:
– А где я ему такую справку возьму?
– Ты что, не знаешь, как в наше время дела делаются? Пойди к ветеринару, дай денег, он тебе любую справку выпишет.
Бурцев задумался.
Он вдруг представил, сколько еще пустых разговоров ему придется провести с этой напористой Зиной, с ее дремучей подругой, с их нервным ларечником; сколько глупостей придется наговорить, сколько лапши навешать им на уши, сколько нервов потратить и какой урон нанести собственной совести. И Бурцеву вдруг стало тоскливо.
То есть раньше бы он не обратил на эту тоску внимания, бояться трудностей – не наш стиль. Но после разговора с Настей – он чувствовал – что-то неуловимое изменилось у него внутри.
Бурцев вздохнул:
– Ладно, Зин, пошутили и хватит. Пора заканчивать комедию.
– То есть, как заканчивать? Какую комедию?
Бурцев поморщился.
– Ну, эту. С яйцами. Сама подумай, какие тут могут быть яйца?
Зина некоторое время соображала, что имеет в виду Бурцев.
– Ты чего, с дуба упал? – спросила она.
– Нет. Не упал. Но зачем же людей обманывать? Я ведь даже не знаю, самец это или самка.
– Да какая разница? Я же тебе говорила, он у них больше двух недель все равно не протянет. Моя подруга его заморит.
Бурцев помолчал.
– Ну? – поторопила Зина.
– Нет.
– Слушай, Бурцев! Ты, может, трудностей испугался? А ты вспомни, кому в наше время легко?
– Нет, – еще тверже сказал Бурцев.
– Бурцев, ты мне коммерцию не порть! Если ты можешь несколько сотен баксов на ветер пустить, то это еще не значит, что все вокруг такие. Я, между прочим, свои деньги добываю в ежедневной борьбе!
Бурцев ничего не ответил.
Зина помолчала, прикидывая что-то в уме.
– Ладно, Бурцев, если ты такой жмот, справка – за мой счет. Но не больше пятидесяти долларов. И ветеринара ты находишь.
Бурцев опять вздохнул.
– Слушай, Зин, а тебе самой-то не противно? Ну что мы с тобой все об одном – баксы, баксы…
– Ну и что? – не поняла Зина.
– А то!
Наступила пауза. Бурцев слышал, как посапывала Зина, напряженно соображая.
– Ты что, в самом деле не хочешь его продавать?
– Не хочу.
Зина не сдавалась.
– Бурцев, чувствую, что у тебя какая-то мысль в голове, а какая – не пойму. Скажи честно, тебе кто-то лучше цену предложил? Да? Так мы можем перетереть этот вопрос.
– Нет, Зин. Не в этом дело.
– А в чем?
Бурцев помолчал.
– Сам не знаю… Может быть в погоде… Слякоть проклятая. Хоть бы снежок выпал.
Зина вздохнула.
– Обламываешь меня, Бурцев, да? – сказала, она, подумав. – Вот так с вами, мужиками, – всегда облом! А я уж планы построила. Сапоги новые в магазине приглядела. Вот и выходит, что бесполезные вы люди. Одни убытки от вас.
На этот раз Бурцеву нечего было возразить.
* * *
Он подошел к балконной двери и посмотрел на пингвина.
Пингвин тоже уставился на Бурцева. Они некоторое время пристально смотрели друг другу в глаза. Потом пингвин, расправив крылья самолетом и переваливаясь с боку на бок, сделал несколько шагов навстречу человеку и сильно стукнул клювом в стекло.
– Ну все! Хорош! – сказал Бурцев пингвину. – Поиграли и хватит. Собирайся. Поехали.
Он зажал пингвина в углу балкона, подхватил тревожно заверещавшего птицу на руки, запихал в хозяйственную сумку и вышел из квартиры.
Он очистил от снега машину, которая стояла припаркованная со вчерашнего утра, сел внутрь и пристроил сумку с пингвином на сиденьи рядом с собой. Затем набрал мобильный номер Айвазовского.
– Айвазовский, а тот мужик у какого метро стоял? – спросил он.
– Какой мужик? – не расслышал друг из-за шума голосов.
– С пингвином.
Айвазовскому потребовалось почти минута на то, чтобы сообразить, о ком идет речь.
– Я же говорил! Как выйдешь из клуба, так налево. В подземном переходе.
– Где газеты продают?
– Ну!
Бурцев помолчал.
– А вы что делаете? – спросил он.
Айвазовский почему-то замялся.
– Шары гоняем, – сказал он. – Бильярд.
– У Макарыча?
– Нет. В «Шароварах».
Бурцев вздохнул.
– Приедешь? – спросил Айвазовский.
– Нет.
Айвазовский промолчал. Друг, он на то друг, чтобы понимать твое состояние. И не задавать лишних вопросов.
– А как он хоть выглядел? – спросил Бурцев.
– Кто?
– Да мужик этот!
– Мужик?… Ну, как обычно. Валенки с галошами. Ушанка из собаки. Короче – полярник.
Когда Бурцев подрулил к подземному переходу возле клуба, стало уже совсем темно. Тусклые фонари ничего не освещали, а лишь добавляли рыбьего жира в тоскливые сумерки.
«И это центр города! Почти столичного, между прочим, города! А вокруг темно, как в деревне Задрыгино», – горько подумал Бурцев.
К тому же температура уже в который раз за последние дни переползла из минуса в плюс и под ногами образовалась грязная снежная каша. В воздухе повисла какая-то отвратительная влажная морось. Чтобы припарковаться, пришлось по ступицу въехать в бескрайнюю, как море, соленую лужу.
В переходе сразу за газетным развалом выстроился рядком мелкий торговый люд: молодая тетка с лотком орешков и семечек, задрапированная под бабку и даже обмотанная платком, молодцеватый отставник в добротных доперестроечных галифе и с несгибаемой офицерской выправкой, торговавший батарейками и аккумуляторами, две смазливые девчушки с пухлыми накрашенными губками, созданные явно для любовных утех, но временно вынужденные продавать чужих двухнедельных котят из картонной коробки…
Завершал шеренгу неунывающий мужичок в валенках с галошами и рыжей ушанке. Завидев Бурцева с объемистой сумкой в руках, он почему-то оживился. Как будто давно его ждал.
– Добрый вечер! – приветствовал Бурцева мужичок, который при ближайшем рассмотрении оказался совсем еще молодым парнем с внимательными, неглупыми, можно даже сказать, интеллигентными глазами.
– Ты, что ли, полярник? – мрачно спросил Бурцев, опуская у ног сумку с пингвином.
– Получается, что я.
– Значит, это ты вчера мне эту живность впарил… – Бурцев коснулся носком ботинка зашевелившейся сумки.
Молодой человек улыбнулся и развел руками: что было, то было. Он, по-видимому, был готов к тому, что последует дальше.
Он посмотрел куда-то поверх голов, и Бурцев, обернувшись, заметил фигуру милиционера, который стоял возле турникетов метрополитена в другом конце подземного перехода. Кроме того, при появлении Бурцева из-за электрического щита выступили еще два каких-то типа с заспанными лицами – стриженные, в спортивных костюмах…
«Ну конечно, – подумал Бурцев. – Все схвачено. И подмазанная милиция на страже».
– Что же это получается? – тем не менее строгим голосом спросил Бурцев.
– А что такое?
– Правила торговли нарушаете. Продаете бракованный товар.
– Как это бракованный? Нет. Вы ошибаетесь. Товар соответствует кондициям…
– У животного энурез и стригущий лишай, – мрачно сказал Бурцев.
– Не может быть, – пряча улыбку, сказал парень. – Животное абсолютно здорово. На этот счет имеются справки ветеринарной службы.
Он достал из кармана и показал Бурцеву какие-то бумажки с медицинскими треугольными печатями.
– Но если у вас есть вопросы, – добавил парень, – мы готовы их рассмотреть. В договорном порядке.
Бурцев горько усмехнулся. В другое время он бы устроил скандал, а то и драку. Вызвал бы Айвазовского с приятелями, и они бы показали молодежи, на что способно среднее поколение. Но теперь он почему-то не почувствовал необходимой для этого злости и спортивного азарта.
– Ладно! – сказал Бурцев. – Я все понял. Вы, как я вижу, приготовились к моему приходу. А у меня сегодня… – он махнул рукой…
Парень охотно кивнул. Вот и правильно. Дела нужно решать мирно, в рамках рыночных отношений. Приятно иметь дело с разумным человеком.
– Давайте сделаем так, – предложил Бурцев. – Я купил вашего пингвина за пятьсот долларов. Вы берете его обратно за четыреста, и мы расстаемся с приятными воспоминаниями об этом курьезе.
Парень, который очень внимательно слушал слова Бурцева, поморщился и огорченно вздохнул. Ему не хотелось говорить неприятные вещи столь симпатичному человеку, но…
– Обычно мы возвращаем клиентом треть суммы… Бурцев удивленно вскинул глаза.
– Обычно? – переспросил он.
– Ну конечно. Вы же не первый его покупаете. И не первый приносите обратно.
– Вот как?
– Да.
Бурцев посмотрел парню в лицо. Открытое такое лицо. И неглупое. Наверное, любит хорошее кино. И в компьютерах разбирается. Симпатичный парнишка. Смотрит на Бурцева как ни в чем не бывало и глазом не моргнет. «Вот так, – подумал Бурцев, – приличные молодые люди делают свой маленький бизнес. Подрабатывают. Раньше вагоны разгружали, а теперь… Новое поколение. Мозги устроены по-другому. Все нормально. Жизнь идет вперед».
– То есть, за сколько ты готов взять его обратно?
– За двести долларов. Максимум за двести пятьдесят.
Бурцев осуждающе покачал головой.
Парень развел руками. Не хотите – можете не возвращать.
– И откуда только вы беретесь такие наглые… – сказал он.
Парень рассмеялся и пожал плечами: сам не пойму!
– А триста нельзя? – спросил Бурцев.
Парень с сожалением развел руками.
Бурцев понял, что это, в самом деле, предельная сумма. Хорошо еще, что столько дают.
Он махнул рукой.
– Ладно, давай двести пятьдесят. Я получил массу удовольствия с твоим пингвином. А за удовольствие нужно платить, – пошутил Бурцев. А что еще оставалось делать? Только шутить.
Он ногой сердито подвинул свою хозяйственную сумку в сторону продавца.
– А вы, однако, долго не везли его обратно, – желая сказать Бурцеву что-нибудь приятное, заметил парень. – Обычно клиенты к обеду уже здесь.
Бурцев поклонился в ответ на комплимент.
– И часто вы его так продаете? – спросил он.
– Раз в неделю точно. А иногда и чаще. Если место менять.
Бурцев кивнул.
– А ты что, и в самом деле полярник?
– Ну что вы! Я студент. Учусь на юридическом.
Бурцев кивнул. Он что-то подобное и ожидал.
– И что же, все возвращают?
– Мы, честно говоря, недавно начали. И пока – все возвращали. Кто раньше, кто позже.
В другое время Бурцев подивился бы и этому, но теперь его это не удивило.
– А если кто-то не вернет?
– Придется другого пингвина заводить. Или еще какую тварь. Мы все равно не в прогаре. У меня дядька родной – проводник на железной дороге. У него живность разную то и дело в вагоне оставляют. Кто по забывчивости, а кто специально.
– Ясно! Ты, это… деньги не забудь отдать, – напомнил Бурцев.
– Ах да!
Парень полез в карман брюк, отсчитал положенные доллары и протянул их Бурцеву…
«Что в мире обходится дороже всего? – мысленно спросил себя Бурцев. И устало ответил: – Собственная глупость!…»
* * *
Обратно Бурцев возвращался уже в полной темноте.
Дорога освещалась плохо, к тому же с неба начала падать какая-то гадость – снег не снег, дождь не дождь – короче, осадки. В жидковатом свете уличных фонарей вообще ничего не стало видно. Бурцев понял, что фары совсем забрызгало грязью из-под чужих колес, но выходить из машины, чтобы протереть их тряпкой, не хотелось. Он ехал медленно, ощупью, следя за тем, чтобы под колеса не выскочил какой-нибудь сумасшедший пешеход.
«Вот так. Купил за пятьсот, продал за двести пятьдесят, – устало думал Бурцев. – Ай да молодец! Ловкий бизнес провернул! Можно подумать, что я деньги сам рисую. Сколько надо, столько и нарисовал!»
«И что, спрашивается, мешает нам жить по-человечески? Вот, вроде бы, и с работой наконец наладилось, и с деньгами… Семья, жилье, машина… Все хорошо… Живи и радуйся! Так нет! Мы не можем. Нас будто кто под руку толкает, и мы ищем приключений себе на голову. Сами же превращаем свою жизнь в дурацкий анекдот».
«А вообще-то, нужно Бога благодарить, что отделался таким образом. Запросто мог бы до конца дней нянчиться дома с этим уродцем, служа посмешищем друзьям, семье и всей округе».
Бурцев поморщился и пригнулся к стеклу.
«Благодарить Бога… Кто это сегодня так проникновенно говорил о Боге?… Девушка из восьмой квартиры. Которая считает себя виноватой, потому что попросила у Бога то, что нельзя просить… А некоторые дяди…» – Бурцев покачал головой.
Он вспомнил Настю, ее лицо, волосы, заплаканные глаза. Вспомнил их бестолковый разговор. «Человеку нужно было с кем-то поговорить, кому-то выговориться. Она была явно не в себе, нервничала, а я слушал вполуха, и говорил какие-то глупости. Потому что в то время мог думать только о своем пингвине. Как псих, ей-богу!»
И тут вдруг Бурцев вспомнил еще одну встречу, еще одного человека, с которым он разговаривал сегодня утром. Того странного мужчину, который просил за деньги помочь ему попасть в квартиру к своей знакомой и которого Бурцев посчитал за психа. Бурцев напрочь забыл об утреннем разговоре, а теперь разговор этот вдруг всплыл в памяти во всех подробностях.
К кому хотел попасть тот мужик? К своей знакомой, к одинокой женщине, которая живет в одном с Бурцевым подъезде. А таких женщин, собственно, две: Зина и эта девушка из восьмой. Если отбросить Зину, остается именно Настя.
В одну минуту Бурцев вспомнил телефонные звонки, на которые девушка не отвечала. Ее странные слова… Ее неестественное возбуждение…
Бурцев почувствовал, как под ложечкой у него засосало…
Въехав в свой двор, Бурцев заметил стоящий у подъезда желтый милицейский газик. Чуть в стороне от него, возле дверей серело несколько человеческих фигур. Бурцев наспех припарковался и вышел из машины. Проходя мимо газика, он увидел за рулем сержанта-водителя, который дремал, надвинув на глаза серую форменную ушанку. У дверей стояли соседские женщины. В центре – Зинка и маленькая старушка из двенадцатой квартиры.
– Что? Что случилось? – подошел Бурцев к женщинам.
Зинка посмотрела на него укоризненно. Ее лицо было сильно заплакано.
– Бурцев!… Тут такое было… Такое… – сказала она.
– Что?
– Там в восьмой квартире…
– Что?
– Убили…
– Убили?!
– Да!
– Кого? Ее?
– Да! Валентину!
– Какую еще Валентину?
– Нашу Валентину. Филиппенко. С шестого этажа!
– А ее-то зачем?
Бурцев почувствовал спазм у себя в животе.
– В том то и дело, что просто так!
– А Настя? Ну, эта новенькая, из восьмой квартиры.
– Эта жива. Что ей сделается?
Бурцев недоуменно посмотрел Зине в лицо.
– Постойте, постойте! Я же только что… Был в восьмой… Разговаривал…
– Это час назад случилось. Или чуть больше…
– Ну? Говори!
– Валька там сидела. В восьмой. Зашла поболтать, а хозяйке нужно было в магазин. Вот Валька и осталась… Цветы пока полить или еще что-то… Хозяйка сказала, что скоро вернется…
– Ну?
– Ну и какой-то мужик. Среди бела дня. Представляешь!
– Мужик?!
– Да!
– Это Зинка его туда пустила, – скрипучим голосом сообщила сухонькая старушка. И скорбно поджала губы.
– Что вы такое говорите! – пошла красными пятнами Зинаида.
– Да-да, – подтвердила старушка. – Эта-то, молодая, из восьмой, мужика, видать, пускать не хотела. А Зинка ему помогла.
Бурцев все еще ничего не понимал.
– Я же ничего не знала! – начала оправдываться Зинка. – Что внутри Валентина… И все прочее… Он остановил меня во дворе… «Позвоните, говорит, в восьмую квартиру, скажите хозяйке, что вы соседка».
– А как он выглядел? – вдруг что-то вспомнив, спросил Бурцев.
– Солидный такой. С усиками. Пальто с воротником. Бурцев кивнул.
– «Мы, – говорит, – с ней поссорились, она меня не пускает. А я хочу помириться. Я ее муж».
– Как муж? – не понял Бурцев. – Какой еще муж?
– Я не знаю. Он так сказал. «Она, говорит, совершила ошибку. Предала меня. Но я готов простить…»
– И что? – спросил Бурцев.
– Я и позвонила.
– Вот-вот, – подытожила соседская старушка. – Теперь, Зин, ты пойдешь как соучастница. Как пить дать!
– Какая соучастница, Господь с вами! Вы думайте, что говорите, – плачущим голосом воскликнула Зинаида. – Откуда я могла знать, что у него на уме!… – она повернулась за поддержкой к Бурцеву.
– А денег он тебе не предлагал? – спросил Бурцев.
Зинаида сердито на него посмотрела.
– Какие деньги, Бурцев? Откуда?
– Ну, ну. И что дальше?
– Я в дверь-то позвонила… А он к стене прижался, чтобы его в глазок не было видно. Валентина спросила: «Кто?» Я ответила, что, мол, я. Она дверь и открыла.
– Там же видеокамера на дверях.
– Валентина с ней, видимо, не умеет…
– И что?
– Он шмыг сразу в квартиру и дверь перед моим носом захлопнул.
– Ну?
– Ну, я-то не ушла, конечно… Как чувствовала. Слышу, Валентина там на него ругается, говорит, чтобы он немедленно уходил вон… А он сначала все ее уговаривал, мол, он ничего плохого не сделает, он только поговорить. А она ни в какую, рассердилась, ругается на него. Сейчас, мол, милицию вызову. Ну, он и начал нервничать. «Замолчи, говорит, глупая женщина, или я за себя не отвечаю». Потом больше: «Заткнись, сука, а то хуже будет». Потом слышу, борьба началась… Валентина, видимо, к двери хотела пройти, а он ее не пускал. Потом будто упало что-то… Валентина, вроде как мычать стала. Ну, тут уж я в дверь стала колотить. Соседям звонить… Мы милицию вызвали… Но там уж тишина была…
– А хозяйка?
– Хозяйка уже после милиции пришла. Милиция даже успела службу спасения вызвать, чтобы дверь бронированную вскрыть…
– И что мужчина? Сбежал?
– Почему сбежал? Нет. Поймали. Там сидит. Милиция его допрашивает. Он странный какой-то. Под кровать, дурачок, от них спрятался. Не найдут, что ли, думал?…
– Иди и ты, Бурцев, наверх… Там следователь… Скажешь, если что видел.
– Да я-то… Что я видел? Я и не видел ничего.
Во двор, переваливаясь с боку на бок на неровностях, въехала санитарная машина и, прокатившись по двору, остановилась у подъезда.
Водитель, выглядывая через лобовое стекло вверх, за-сигналил, а с бокового места выпрыгнул средних лет санитар, жизнерадостный на вид.
– Ну, показывайте, где тут у вас покойник? – весело спросил он.
Старушка перекрестилась.
Санитар ухмыльнулся, тоже посмотрел наверх, на светящиеся окна и закурил.
Через несколько минут из дверей подъезда вышел участковый.
– Здоров, начальник! – приветствовал его санитар.
Участковый огляделся по сторонам.
– Ты что, один? – хмуро спросил он.
– Напарник болеет.
– А как же нести?
Санитар пожал плечами: не его дело.
– А этот? – участковый кивнул на мужчину за рулем.
– Это водитель.
– Скажи ему, чтоб тоже нес.
– С чего вдруг? Ему за это деньги не платят.
– А кто, по-твоему, понесет?
– Сам и неси.
Милиционер досадливо отвернулся.
– Мне при форме не положено, – строго сказал он.
– А мое какое дело? Вызывай еще машину.
– Так это еще два часа.
– А что я сделаю?
Участковый осмотрел людей вокруг. Его взгляд остановился на Бурцеве.
– Помогите медикам, – то ли попросил, то ли приказал он хмуро.
Бурцев, подумав, выступил вперед.
* * *
В квартире царил беспорядок. Кресло лежало на боку. По поверхности стеклянного столика звездой разбежалась трещина. Ковер сбился со своего места, один угол загнулся.
Настя сидела посредине дивана, как вошла в шубке, судорожно сжав руки, раскачиваясь и глядя прямо перед собой остановившимися глазами.
За диваном на корточках спиной к присутствующим сидел мужчина в коричневом костюме. Рядом с мужчиной стоял разложенный саквояж, на откинутой крышке которого были навешены медицинские инструменты и пробирки с реактивами. Руками в хирургических перчатках мужчина пинцетом поднимал к свету, а потом опускал в полиэтиленовые пакетики что-то невидимое. Из-за его спины высовывалась нога лежащей на полу женщины в спущенном до колена чулке. Восковая нога была неестественно напряжена и выпрямлена, а пальцы ног почему-то судорожно поджаты, как у балерины на пуантах. Под ногой по полу мелом был очерчен контур.
На табуретке возле окна сидел фатоватого вида мужчина с усиками и постриженными баками – тот самый, что утром остановил Бурцева во дворе. Мужчина сидел, перегнувшись и наклонившись к батарее, – он был пристегнут к трубе отопления наручниками. Пижонский пиджак в крупную белую полоску, напоминающий о временах нэпа, был перепачкан в мелу и треснул под мышкой. Пальто с воротником валялось в углу. Лицо мужчины было разбито, из уголка рта сочилась кровь.
Немолодой оперативник за обеденным столом, сверяясь с потрепанной записной книжечкой, набирал по телефону какие-то номера. Перед ним на столе лежал паспорт, сигареты, ключи – вещи, найденные при обыске. Прижав трубку плечом к уху, опер посмотрел поверх очков на вошедших, сначала на веселого санитара, который с любопытством вертел по сторонам головой, потом на Бурцева. На Бурцеве его взгляд задержался.
Еще один опер, гораздо моложе, высокий парень с волевым лицом, стоял, расставив ноги, напротив Насти и, видимо, ее расспрашивал.
Он повернулся к вновь пришедшим.
– Спецтранспорт? – спросил он.
– Он самый! – весело рапортовал санитар.
Опер посмотрел холодно и на жизнерадостный тон санитара никак не отреагировал.
– Руками ничего не трогать, – напомнил он.
– Да уж знаем… не первый день замужем, – отчего-то обрадовался санитар.
Опер высокомерно поднял и опустил бровь, показывая, что веселье санитара здесь неуместно.
– Семен Аркадьич, спецтранспорт, – заметил он мужчине на корточках.
Медэксперт кивнул и обернулся через плечо к вошедшим.
– Что-то вы нынче быстро, добры молодцы.
– А что тянуть? – отозвался санитар. – С утра выпил – весь день свободен!
Медэксперт хмыкнул, кивнул и вернулся к своим занятиям.
– Еще пять минут, – бросил он через плечо.
Бурцев переступил с ноги на ногу.
– Ох, Настя, Настя! – вдруг по-актерски громко, с трагической театральной интонацией произнес пристегнутый к трубе мужчина. – Что же ты наделала, Настя!
В комнате повисла неловкая тишина. Бурцев почувствовал, что у него по спине отчего-то побежали мурашки.
Медэксперт мотнул головой, а пожилой опер глубже склонился к записной книжке.
– Я любил тебя страстно, безумно! А ты! Ты! – Мужчина принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Настя побелела, как мел, и стиснула пальцы.
– Это что же, псих? – весело спросил санитар. Ему никто не ответил.
– Ты что, опять за свое?! – с вызовом обернулся к психу молодой опер и сделал шаг в его сторону.
Пристегнутый испуганно втянул голову в плечи и умолк.
– Не трогайте его! – крикнула Настя. А потом другим, ровным голосом, каким говорят с неразумным ребенком, обратилась к пристегнутому: – Успокойся, Коля. Этим людям совсем не интересно то, что ты говоришь.
Она вполне владела собой, только все потирала ледяные пальцы, будто стараясь их согреть.
– Значит, вы говорите, что это ваш троюродный брат? – обратился к ней молодой опер.
– Да.
– А он утверждает, что вы его жена.
– Это отчасти верно.
– Как это – «отчасти»?
Настя поймала взгляд Бурцева и опустила голову. На все остальные вопросы она отвечала, глядя в пол.
– Мы с ним состоим в фиктивном браке.
– Как это – в фиктивном? – подчеркнуто удивленно переспросил молодой опер.
Настя пожала плечами.
По напряжению спины медэксперта Бурцев понял, что он внимательно прислушивается к разговору.
– Очень просто. Мне была нужна здешняя прописка. Мы договорились с его матерью. И фиктивно оформили брак.
– А матери зачем это было нужно?
– Я заплатила ей денег. К тому же это моя двоюродная тетя…
– Нет, Настя, нет! Не говори так! – вмешался пристегнутый. – Я всегда любил тебя – страстно, безумно!
– Ты опять! – с угрозой обернулся к нему опер. Псих втянул голову в плечи и умолк.
– Мы не жили вместе ни одного дня, – добавила Настя. – Первое время я снимала комнату. Потом… потом здесь…
– Ясно. И когда вы видели его в последний раз?
– Неделю назад.
– При каких обстоятельствах?
– Я заходила к нему домой.
– Домой? – оживился опер. – Зачем же?
– Приносила деньги. И продукты.
Старший опер поднял голову, и они встретились с молодым глазами.
– Его мать умерла полгода назад, – пояснила Настя.
– Вот как? И что?
– Я, как могла, ему помогала.
– И вы часто с ним виделись?
– Нет. Не часто.
– Почему?
– Доктор сказал, что ему лучше меня не видеть. У него возникла навязчивая идея, что я должна жить с ним. Вы понимаете… как жена…