Страница:
Акентьев уже прочитал роман накануне и наблюдал за ними, снисходительно усмехаясь, прищуриваясь, потому что уже примеривал на себя маску Воланда.
На следующий день они громко обсуждали роман на перемене, спорили, горячились, не потому, что отстаивали какие-то собственные взгляды, а просто из боязни обнаружить перед другими свое полное непонимание книги.
Когда Альбина Вихорева окончательно запуталась в сюжете, она быстро нашла стрелочника, то есть бросила стоявшему неподалеку Жене Невскому:
— Проспект! А ты читал Булгакова?
Кличку Проспект придумал Жене Саша Акентьев. Женя держался особняком не только от их компании, но вообще в классе. В любом коллективе есть такие люди, которые, кажется, ничем не хуже остальных, но все их отчего-то избегают. Таким был Женя.
— Булгакова? — переспросил Невский. — Какого? Сергея?
— Да-да, Проспект, Сергея Булгакова, — закивал головой Акентьев, подмигивая своей компании, — дворника из дома напротив. Тебя, Проспект, надо переименовать в Переулочек за твой культурный уровень…
— В Тупик Булгакова, — подсказала Вихорева.
И началось обычное упражнение в остроумии.
Кирилл Марков знал от матери, которая хоть и мало занималась сыном, но время от времени подкидывала ему деньги на карманные расходы и разрозненные сведения из разных областей культуры, что на картине Нестерова «Философы» изображены Бердяев в костюме и Сергей Булгаков в рясе. Он уже открыл рот, чтобы вступиться за Женю Невского, сказать им, что есть такой религиозный философ, но посмотрел на Акентьева и передумал. Зато с того дня его отношение к Невскому изменилось. Женя был непрост, совсем непрост. Кирилл даже сделал какие-то шаги, чтобы привлечь его в компанию, но Акентьев даже обсуждать это отказался, словно почувствовал опасность. Целый день он мстил Кириллу за эту идею, высмеивая его на разные лады.
Этот неприятный случай произошел в Павловске. Стоял тот самый май, который часто бывает лучше лета. Девятый «Бэ» почти в полном составе играл в волейбол и загорал, оживляя собой пейзажи работы Гонзаго.
Даже самые невзрачные девчонки из их класса были хороши в купальниках под весенним солнцем, среди старинных стволов и молодой зелени Павловского парка. Что же было говорить об Альбине Вихоревой! Кружок Саши Акентьева сам собой разбился, смешался с остальными ребятами класса. Никто не ломался, не кривлялся, было просто и весело всем вместе.
Один только Акентьев полулежал в траве и мрачно смотрел на резвящихся одноклассников, время от времени отпуская злые адресные шуточки. Несколько раз к нему подбегала Ирка Пахомова, склонялась над ним, целовала при всех в губы, но Саша устало отстранялся и говорил что-то, еле шевеля узким ртом. Ирка вспыхивала, но так как никто этих слов не слышал, не спешила обижаться. Кирилл тоже подошел к Акентьеву, и получил тихое, почти змеиное:
— Пошел вон, щенок.
Кирилл, как и Пахомова, не обиделся. Ему просто хотелось, чтобы всем сейчас было также хорошо, как ему, как Женьке Невскому, как девчонкам.
А потом вдруг Акентьев исчез. Только что Саша зло жалил из травы игравших в «картошку», и вдруг пропал. Затем пропало и солнце, подул ветер. Сразу стало холодно, все порознь засобирались домой, компания распалась.
Непонятную тревогу Кирилл Марков ощутил на аллее Зеленой дамы. Сначала они шли вдвоем с Женей Невским и очень много говорили. Говорили о книгах, фильмах, картинах, потом перешли на политические темы, на «кремлевских старцев», Сахарова и Солженицына. Они говорили взахлеб, перебивая друг друга, и не могли наговориться. Как же так: они столько лет учились в одном классе, не подозревая, как они близки друг другу? Вот только Женя Невский совершенно не интересовался рок-музыкой. Но это было поправимо. Можно было дать ему на время заветный блокнот…
И вот это необъяснимое беспокойство заставило Кирилла оборвать разговор. Они шли по аллее по направлению к Круглому павильону. В руках у Кирилла был кассетный магнитофон, Женя нес волейбольный мяч. Сзади шло несколько девчонок из их класса, слегка обиженных на кавалеров, которые позабыли про них ради интересной беседы. Но рядом еще шагало непонятно откуда взявшееся чувство тревоги.
— Пойдемте побыстрее!
Он обернулся к девчонкам, шедшим сзади, и тут заметил, что несколько чужих парней идут вслед за ними. Кирилл рассмотрел среди них и пару девчонок, но это его не успокоило. К тому же по боковой тропинке к ним подходили еще двое, а от Круглого павильона приближалась третья небольшая группа. Их охватывали в кольцо по всем правилам военного искусства.
Ноги мгновенно налились тяжестью, Марков двигался, как во сне. Вспомнился самоучитель по боевому дзюдо профессора Вольфа, который взял почитать Саша Акентьев уже около года назад и возвращать не торопился.
— Зачем он тебе? — изумлялся Акентьев на робкие напоминания Маркова.
Только вряд ли профессор Вольф сейчас бы пригодился. В этот момент до Кирилла дошло, что никакие приемы, боевые системы ничего не значат, если к ногам привязаны гири, а в животе непонятно когда и как проглоченный — огромный кусок льда. И еще единственная мыслишка, мелкая, но очень шустрая: почему я не слинял вместе с Саней Акентьевым? На кой черт мне нужен этот Невский и еще эти страшненькие девки?
Их окружили плотным кольцом. Парни были и старше, и крепче Кирилла, не говоря уже о Невском. Две девчонки из их компании были навеселе и заводили их громким смехом. Этот смех звучал в ушах Кирилла много лет спустя.
Один из парней, видимо главный, подошел к Кириллу. Цветастая рубаха, ушитая в талии, подчеркивающая широкие плечи и конусообразность торса, расклешенные брюки. Но главное, взгляд, который лишал Маркова всякой надежды. Опять какая-то глупая мыслишка: в армии он, наверное, уже служил? Или нет? Спросить про армию?
— Откуда будете? — первым задал вопрос главарь.
— Из Купчино, — пискнула за спиной отличница Светлова, которая привыкла правильно отвечать на поставленные вопросы.
— Так вы не местные! — обрадовался парень. Вот что, пацан! Много мы с вас не возьмем.
Мячик, батарейки от магнитофона и все деньги. Если у тебя есть какие-то возражения, поговорим один на один. Я смотрю, ты тут самый здоровый. Чтобы без шума… Годится?
— Годится, — машинально ответил Кирилл.
— Годится?! Тогда отойдем…
— Нет, — поспешно возразил Марков, — я в том смысле, что согласен. Батарейки, мячик…
Парень усмехнулся удовлетворенно и вместе с тем презрительно.
— умный пацан, — обернулся главарь к своей компании, — понимает…
Но его товарищи не были расположены к дипломатическим переговорам.
— Эй ты, плоская, — крикнул один из них Светловой, — чо ты там сказала? Я не слышал!
Сейчас у тебя морда будет такая же плоская, как все остальное…
Марков повернулся к девчонкам, чтобы быстренько погасить возможные вспышки возмущения, ведь бить будут его, а не их. Хотя кто знает?.. Но тут услышал удивительно спокойный голос Жени Невского:
— Я с тобой поговорю. Один на один. Только скажи этим, чтобы они девчонок наших не обижали.
Точно таким же голосом Женя несколько минут назад говорил про «Петербург» Андрея Белого, а теперь так же спокойно обращался к шпане. «Неужели он не понимает, чем это нам грозит? И почему он девчонок назвал „нашими“? Какие они „наши“, просто учатся в одном с нами классе!» — это Кирилл подумал, но не сказал.
— Ну, гляди, пацан, — сказал главарь, смерив Женю Невского взглядом, — тебе жить. Пошли поговорим… Нам, татарам, все равно кому паяльник чистить.
«Разве паяльники чистят?» — Марков опять начал борьбу с очередной глупой мыслью и мелкой дрожью во всем теле, наблюдая, как щуплый Женька и атлетичный, совсем взрослый парень сошли в сторону с дорожки. Женька чокнутый! Это совершенно понятно. С его-то физическими данными! На расстоянии разница между ним и главарем была еще ощутимее.
— Играет очко?
Рядом с Кириллом встал худой парень с лицом хорька. Кисть руки у него была захлестнута солдатским ремнем.
— Не боись, пацан, — успокоил он Маркова, сейчас Седой пришибет вашего другана, и пойдете себе домой, к маме с папой. Седой — КМС по боксу. Ты умно сделал, что не стал с ним разговаривать. А этот ваш…
«Этот» ударил первым. Женя бил размашисто, отчаянно. Но Седой легко ушел назад, тут же сблизился и коротко ударил сбоку. Кирилл видел, как рухнул в траву Невский.
— Стой, не дергайся, тебе же хуже будет, сказал Кириллу «хорек», хотя Марков и не думал вмешиваться.
Он только хотел крикнуть Жене, что все это было бессмысленно, напрасно, что все уже предрешено. Вот это разбитое лицо, эта кровь — глупо, ни к чему.
Женя Невский поднялся, удивленно посмотрел на испачканную в крови и траве светлую рубашку и ударил опять. Седой на этот раз нырнул под руку, даже успев покоситься на свою шпану — оценила ли его защиту — ударил противника по корпусу и, распрямляясь, послал кулак снизу в подбородок. Марков вздрогнул, услышав, как кость ударилась о кость. Он даже отвернулся, но теперь перед его глазами опять возникла бляха солдатского ремня, которой поигрывал довольный «хорек». Кирилл с трудом перевел взгляд на дерущихся. Женя опять поднимался на ноги, и было за версту видно, что он снова собирается бить справа, глупо, наотмашь…
— Стой! Хватит! — услышал Кирилл голос Седого. — Чего встали? Попридержите его, я ведь убью пацана.
Невского схватили за руки. Он еле стоял, и им пришлось поддерживать его, чтобы Женя не рухнул на землю.
— А ты классный пацан! Никогда таких не видел! — говорил Седой, заглядывая в лицо ничего не понимающему Жене. — Совсем дистрофик, махалка вообще никакая, а прешь и прешь…
Смелый пацан, отчаянный… Мы у вас ничего не возьмем. Прав я, братва?.. Хочешь с нами гулять? Тебя как звать? Жека? Пошли, помоем тебе хлебальник в Славянке…
Они ехали в электричке, и Кириллу было так стыдно, что он в эту минуту был способен убить Женю. Взял бы и убил, вернее, добил, но только это тоже было глупо, бессмысленно. Кирилл смотрел тогда в окно, повернувшись в профиль к Жене Невскому. С тех пор часто, когда он ехал в электричке, его охватывали беспричинные приступы стыда.
И еще одно мучило его. Не испытал ли он в те дни, когда Женя Невский бесследно исчез, легкое чувство успокоения? Ведь если нет Жени, то и его хронический стыд теперь как бы уменьшался. Нет, не было этого — ни мысли такой, ни чувства такого не было! Никогда он так не думал! Но тогда откуда эта мысль взялась сейчас?..
Глава 2
На следующий день они громко обсуждали роман на перемене, спорили, горячились, не потому, что отстаивали какие-то собственные взгляды, а просто из боязни обнаружить перед другими свое полное непонимание книги.
Когда Альбина Вихорева окончательно запуталась в сюжете, она быстро нашла стрелочника, то есть бросила стоявшему неподалеку Жене Невскому:
— Проспект! А ты читал Булгакова?
Кличку Проспект придумал Жене Саша Акентьев. Женя держался особняком не только от их компании, но вообще в классе. В любом коллективе есть такие люди, которые, кажется, ничем не хуже остальных, но все их отчего-то избегают. Таким был Женя.
— Булгакова? — переспросил Невский. — Какого? Сергея?
— Да-да, Проспект, Сергея Булгакова, — закивал головой Акентьев, подмигивая своей компании, — дворника из дома напротив. Тебя, Проспект, надо переименовать в Переулочек за твой культурный уровень…
— В Тупик Булгакова, — подсказала Вихорева.
И началось обычное упражнение в остроумии.
Кирилл Марков знал от матери, которая хоть и мало занималась сыном, но время от времени подкидывала ему деньги на карманные расходы и разрозненные сведения из разных областей культуры, что на картине Нестерова «Философы» изображены Бердяев в костюме и Сергей Булгаков в рясе. Он уже открыл рот, чтобы вступиться за Женю Невского, сказать им, что есть такой религиозный философ, но посмотрел на Акентьева и передумал. Зато с того дня его отношение к Невскому изменилось. Женя был непрост, совсем непрост. Кирилл даже сделал какие-то шаги, чтобы привлечь его в компанию, но Акентьев даже обсуждать это отказался, словно почувствовал опасность. Целый день он мстил Кириллу за эту идею, высмеивая его на разные лады.
Этот неприятный случай произошел в Павловске. Стоял тот самый май, который часто бывает лучше лета. Девятый «Бэ» почти в полном составе играл в волейбол и загорал, оживляя собой пейзажи работы Гонзаго.
Даже самые невзрачные девчонки из их класса были хороши в купальниках под весенним солнцем, среди старинных стволов и молодой зелени Павловского парка. Что же было говорить об Альбине Вихоревой! Кружок Саши Акентьева сам собой разбился, смешался с остальными ребятами класса. Никто не ломался, не кривлялся, было просто и весело всем вместе.
Один только Акентьев полулежал в траве и мрачно смотрел на резвящихся одноклассников, время от времени отпуская злые адресные шуточки. Несколько раз к нему подбегала Ирка Пахомова, склонялась над ним, целовала при всех в губы, но Саша устало отстранялся и говорил что-то, еле шевеля узким ртом. Ирка вспыхивала, но так как никто этих слов не слышал, не спешила обижаться. Кирилл тоже подошел к Акентьеву, и получил тихое, почти змеиное:
— Пошел вон, щенок.
Кирилл, как и Пахомова, не обиделся. Ему просто хотелось, чтобы всем сейчас было также хорошо, как ему, как Женьке Невскому, как девчонкам.
А потом вдруг Акентьев исчез. Только что Саша зло жалил из травы игравших в «картошку», и вдруг пропал. Затем пропало и солнце, подул ветер. Сразу стало холодно, все порознь засобирались домой, компания распалась.
Непонятную тревогу Кирилл Марков ощутил на аллее Зеленой дамы. Сначала они шли вдвоем с Женей Невским и очень много говорили. Говорили о книгах, фильмах, картинах, потом перешли на политические темы, на «кремлевских старцев», Сахарова и Солженицына. Они говорили взахлеб, перебивая друг друга, и не могли наговориться. Как же так: они столько лет учились в одном классе, не подозревая, как они близки друг другу? Вот только Женя Невский совершенно не интересовался рок-музыкой. Но это было поправимо. Можно было дать ему на время заветный блокнот…
И вот это необъяснимое беспокойство заставило Кирилла оборвать разговор. Они шли по аллее по направлению к Круглому павильону. В руках у Кирилла был кассетный магнитофон, Женя нес волейбольный мяч. Сзади шло несколько девчонок из их класса, слегка обиженных на кавалеров, которые позабыли про них ради интересной беседы. Но рядом еще шагало непонятно откуда взявшееся чувство тревоги.
— Пойдемте побыстрее!
Он обернулся к девчонкам, шедшим сзади, и тут заметил, что несколько чужих парней идут вслед за ними. Кирилл рассмотрел среди них и пару девчонок, но это его не успокоило. К тому же по боковой тропинке к ним подходили еще двое, а от Круглого павильона приближалась третья небольшая группа. Их охватывали в кольцо по всем правилам военного искусства.
Ноги мгновенно налились тяжестью, Марков двигался, как во сне. Вспомнился самоучитель по боевому дзюдо профессора Вольфа, который взял почитать Саша Акентьев уже около года назад и возвращать не торопился.
— Зачем он тебе? — изумлялся Акентьев на робкие напоминания Маркова.
Только вряд ли профессор Вольф сейчас бы пригодился. В этот момент до Кирилла дошло, что никакие приемы, боевые системы ничего не значат, если к ногам привязаны гири, а в животе непонятно когда и как проглоченный — огромный кусок льда. И еще единственная мыслишка, мелкая, но очень шустрая: почему я не слинял вместе с Саней Акентьевым? На кой черт мне нужен этот Невский и еще эти страшненькие девки?
Их окружили плотным кольцом. Парни были и старше, и крепче Кирилла, не говоря уже о Невском. Две девчонки из их компании были навеселе и заводили их громким смехом. Этот смех звучал в ушах Кирилла много лет спустя.
Один из парней, видимо главный, подошел к Кириллу. Цветастая рубаха, ушитая в талии, подчеркивающая широкие плечи и конусообразность торса, расклешенные брюки. Но главное, взгляд, который лишал Маркова всякой надежды. Опять какая-то глупая мыслишка: в армии он, наверное, уже служил? Или нет? Спросить про армию?
— Откуда будете? — первым задал вопрос главарь.
— Из Купчино, — пискнула за спиной отличница Светлова, которая привыкла правильно отвечать на поставленные вопросы.
— Так вы не местные! — обрадовался парень. Вот что, пацан! Много мы с вас не возьмем.
Мячик, батарейки от магнитофона и все деньги. Если у тебя есть какие-то возражения, поговорим один на один. Я смотрю, ты тут самый здоровый. Чтобы без шума… Годится?
— Годится, — машинально ответил Кирилл.
— Годится?! Тогда отойдем…
— Нет, — поспешно возразил Марков, — я в том смысле, что согласен. Батарейки, мячик…
Парень усмехнулся удовлетворенно и вместе с тем презрительно.
— умный пацан, — обернулся главарь к своей компании, — понимает…
Но его товарищи не были расположены к дипломатическим переговорам.
— Эй ты, плоская, — крикнул один из них Светловой, — чо ты там сказала? Я не слышал!
Сейчас у тебя морда будет такая же плоская, как все остальное…
Марков повернулся к девчонкам, чтобы быстренько погасить возможные вспышки возмущения, ведь бить будут его, а не их. Хотя кто знает?.. Но тут услышал удивительно спокойный голос Жени Невского:
— Я с тобой поговорю. Один на один. Только скажи этим, чтобы они девчонок наших не обижали.
Точно таким же голосом Женя несколько минут назад говорил про «Петербург» Андрея Белого, а теперь так же спокойно обращался к шпане. «Неужели он не понимает, чем это нам грозит? И почему он девчонок назвал „нашими“? Какие они „наши“, просто учатся в одном с нами классе!» — это Кирилл подумал, но не сказал.
— Ну, гляди, пацан, — сказал главарь, смерив Женю Невского взглядом, — тебе жить. Пошли поговорим… Нам, татарам, все равно кому паяльник чистить.
«Разве паяльники чистят?» — Марков опять начал борьбу с очередной глупой мыслью и мелкой дрожью во всем теле, наблюдая, как щуплый Женька и атлетичный, совсем взрослый парень сошли в сторону с дорожки. Женька чокнутый! Это совершенно понятно. С его-то физическими данными! На расстоянии разница между ним и главарем была еще ощутимее.
— Играет очко?
Рядом с Кириллом встал худой парень с лицом хорька. Кисть руки у него была захлестнута солдатским ремнем.
— Не боись, пацан, — успокоил он Маркова, сейчас Седой пришибет вашего другана, и пойдете себе домой, к маме с папой. Седой — КМС по боксу. Ты умно сделал, что не стал с ним разговаривать. А этот ваш…
«Этот» ударил первым. Женя бил размашисто, отчаянно. Но Седой легко ушел назад, тут же сблизился и коротко ударил сбоку. Кирилл видел, как рухнул в траву Невский.
— Стой, не дергайся, тебе же хуже будет, сказал Кириллу «хорек», хотя Марков и не думал вмешиваться.
Он только хотел крикнуть Жене, что все это было бессмысленно, напрасно, что все уже предрешено. Вот это разбитое лицо, эта кровь — глупо, ни к чему.
Женя Невский поднялся, удивленно посмотрел на испачканную в крови и траве светлую рубашку и ударил опять. Седой на этот раз нырнул под руку, даже успев покоситься на свою шпану — оценила ли его защиту — ударил противника по корпусу и, распрямляясь, послал кулак снизу в подбородок. Марков вздрогнул, услышав, как кость ударилась о кость. Он даже отвернулся, но теперь перед его глазами опять возникла бляха солдатского ремня, которой поигрывал довольный «хорек». Кирилл с трудом перевел взгляд на дерущихся. Женя опять поднимался на ноги, и было за версту видно, что он снова собирается бить справа, глупо, наотмашь…
— Стой! Хватит! — услышал Кирилл голос Седого. — Чего встали? Попридержите его, я ведь убью пацана.
Невского схватили за руки. Он еле стоял, и им пришлось поддерживать его, чтобы Женя не рухнул на землю.
— А ты классный пацан! Никогда таких не видел! — говорил Седой, заглядывая в лицо ничего не понимающему Жене. — Совсем дистрофик, махалка вообще никакая, а прешь и прешь…
Смелый пацан, отчаянный… Мы у вас ничего не возьмем. Прав я, братва?.. Хочешь с нами гулять? Тебя как звать? Жека? Пошли, помоем тебе хлебальник в Славянке…
Они ехали в электричке, и Кириллу было так стыдно, что он в эту минуту был способен убить Женю. Взял бы и убил, вернее, добил, но только это тоже было глупо, бессмысленно. Кирилл смотрел тогда в окно, повернувшись в профиль к Жене Невскому. С тех пор часто, когда он ехал в электричке, его охватывали беспричинные приступы стыда.
И еще одно мучило его. Не испытал ли он в те дни, когда Женя Невский бесследно исчез, легкое чувство успокоения? Ведь если нет Жени, то и его хронический стыд теперь как бы уменьшался. Нет, не было этого — ни мысли такой, ни чувства такого не было! Никогда он так не думал! Но тогда откуда эта мысль взялась сейчас?..
Глава 2
КИРИЛЛ МАРКОВ ИЩЕТ ЧЕЛОВЕКА, А НАХОДИТ ДАЖЕ ДВУХ
После месяца учебы в институте водного транспорта Кирилл Марков понял, что поступил не в ВУЗ, а в ПТУ. В этом учебном заведении, правда, учились пять лет и получали диплом о высшем образовании, но сидели в аудиториях, курили на «черной» лестнице, толпились в столовой сплошь одни студенты-пэтэушники. Они не читали книг, которые читал Кирилл, не слушали музыку, которую он слушал. Их можно было бы назвать провинциалами, но в деревне, куда ездил Кирилл каждые школьные каникулы, местные пацаны жадно перенимали у него городские манеры, переписывали «Burn» и «Sgt. Pepper's» с японского кассетника на огромные, неповоротливые «Днипро», даже выучили слово «экзистенциализм».
Этим же «водникам» ничего особенного от жизни было не нужно. Джинсы, куртку «Аляску», девчонку, пожрать… Ну, и диплом, разумеется. Святая мечта — распределение на суда смешанного плавания, типа «река-море», заходящие в европейские порты.
Он ходил с зажженной сигаретой по институтским курилкам, как Диоген с факелом, в поисках «своего человека». Все было напрасно. Тогда Кирилл еще не догадывался, что «своего человека» надо искать среди женщин. Пару месяцев Марков был таким же одиноким на курсе, каким был когда-то Женя Невский в их классе.
Но скоро все наладилось…
Очень досаждала Маркову физкультура. Кафедра физвоспитания, видимо, была в этом институте профилирующей. Кирилла еще не успели на первом курсе достать сопромат, теормех, детали машин и механизмов, но седой физкультурник в вязаном «петушке» первым зародил в Маркове мысль о прогулах. Каждый день они сдавали какие-то немыслимые нормативы. Причем, их не тренировали, не готовили, а только отмечали «сдачу — несдачу».
— Зачет по физической культуре вы начали сдавать уже на первом занятии, — говорил студентам «петушок».
Значит, первый «хвост» повис у Маркова уже давно. А ведь он не был таким уж хилятиком.
Подтягивался не меньше пятнадцати раз. Но были еще кроссы, прыжки, метание гранаты, ядра… Сначала он, как и все, пытался все это сдавать, потом стал прогуливать, а потом, когда ситуация была уже почти безнадежной, решил, что надо что-то предпринимать.
Некоторые его однокурсники, как заметил Кирилл, на занятия по физкультуре не ходили. Оказалось, что это разрядники по разным видам спорта. Они занимались в специальных группах. Имели льготы, свободный график сдачи экзаменов, бесплатное питание. Парусники, например, вообще могли не посещать институт.
Марков в порыве отчаяния стал ходить по тренерам, но его, безразрядника, посылали куда подальше. Только тренер по боксу Лаврушин задумчиво почесал сломанный нос, спросил фамилию, подумал, еще раз спросил фамилию, последний раз почесал нос, переспросил фамилию и взял его к себе. уклоны, нырки, прямые левые и правые опять напомнили Кириллу Павловск, главаря шпаны по кличке Седой, отчаянного Женьку Невского и вызвали очередной приступ ставшего уже хроническим стыда. Но Кирилл Марков дал себе слово на этот раз сражаться до конца. Он мечтал, как в конце мая поедет в Павловск, найдет Седого и вызовет его на честный поединок «Помнишь, ты предлагал мне поговорить один на один? Я пришел…» — и нокаутирует его акцентированным, хорошо поставленным ударом.
Пора было забыть профессора Вольфа, который, между прочим, так и остался у Саши Акентьева, и научиться бить по настоящей, злодейской морде.
Но тренер Лаврушин мало интересовался бесперспективным новичком. Приходилось самому кое-как подстраиваться, подсматривать, перенимать всякие боксерские штучки у разрядников, не зная при этом азов. Кирилл чувствовал, что становится пародией на боксера, пантомимой на тему бокса. Он успокаивал себя тем, что зачет по физвоспитанию у него в кармане, а Павловск, Седой, Невский… Теперь он, по крайней мере, хорошо понимал, что такое КМС по боксу. Хотелось бы посмотреть на каратиста, который простоит против того хотя бы раунд! Что бы сказал по этому поводу профессор Вольф? Мечты на тему "Я пришел.
Я готов. Защищайтесь…" как-то сами собой рассеялись.
Однажды Марков вышел из раздевалки вместе с парнем маленького роста. Кирилл давно заметил его в боксерском зале. Легковес удивительно искусно «фехтовал» левой рукой.
— Костя! Тебе бы еще хороший правый и был бы чемпионом Союза! — кричал ему Лаврушин через канаты. — А так, с запущенной «однорукостью», тебе даже первенство города не взять.
Кирилл и Костя прошли рядом по коридору, поднялись по лестнице и вошли в одну аудиторию.
— Так ты тоже судомеханик, первый курс?! Из какой группы?
— Группа корабелов. А ты?
— Я из пятнадцатой. Я тебя раньше что-то не замечал.
— А я тебя…
Парень смутился, видимо, переживая за свой «незамечательный» рост, и Кириллу это очень в нем понравилось. Так они познакомились.
В этот же вечер в пивном зале на Обводном канале, который водники называли «Пещерой», Кирилл «открыл» для себя Костю Сагирова.
Кириллу всегда казалось, что настоящий боксер не успеет прочитать даже вывеску над магазином, пока трамвай едет мимо. Но перворазрядник Костя Сагиров оказался гораздо начитаннее его. В поисках эротических сцен он прочитал вдоль и поперек всю русскую и зарубежную классику. Это была своеобразная, ни на что не похожая игра.
— Хорошо, Костя, я понимаю: Золя, Мопассан… А что ты скажешь, например, про русскую поэзию, допустим, про Александра Блока? — спрашивал Кирилл, делая несколько больших глотков.
— Давай еще по парочке и сушек соленых наборчик… Блока я неудачно вспомнил. Его женушка была порядочной шлюхой, сам он гулял с актрисками. Все это он себе в стихи запихал.
А если взять… Пушкина?! Слабо?
— Пушкина слабо? У Александра Сергеевича самый крутейший секс во всей русской поэзии!
Прочитай «Руслана и Людмилу» внимательно.
Удивишься! А эти стихи ты знаешь?
— Коитуса. Там до оргазма еще далеко…
— Оргазма…
— Коитуса…
— Ладно, проехали… А ты пробовал пиво солить? Меня один мужик научил…
Не только «однорукость» мешала Косте Сагирову добиться серьезных результатов на ринге.
Он нарушал спортивный режим не просто от лени, а «с восторгом упоения». К тому же он начисто был лишен спортивного тщеславия, — Не получится сегодня посидеть, — говорил он Маркову сокрушенно. — Одна восьмая первенства Ленинграда. Но я постараюсь быстренько «по очкам» пролететь…
На следующий день он приходил в институт совершенно убитым.
— Представляешь? Выиграл! — говорил он, чуть не плача. — Такой кретин попался. Я и так подставлялся и этак, во втором раунде он вдруг открылся, а я машинально ударил… Ну, ничего!
В четвертьфинале я встречаюсь с Пашей Громовым. Это динамовская школа. Я его хорошо знаю, приличный боксер. Так что завтра обязательно расслабимся…
Назавтра он вбегал в аудиторию, сияя от счастья.
— Все! Проиграл! Пашка Громов не подвел!
Быстренько, быстренько, Кирюха, срываемся…
Приблизительно так проходили для него чемпионаты города, кубки ДСО «Водник» и прочие соревнования. Но первенство вузов Ленинграда — это было святое! Здесь Костя бился до последнего, сокрушая всех соперников. Здесь Лаврушину были нужны призовые места. Здесь на кону стояли все Костины спортивные льготы — свободный график сдачи экзаменов, лояльность преподавателей, бесплатное питание. После первенства вузов Костя Сагиров приходил в институт с рассеченной бровью, гематомами и кровоподтеками и не сразу понимал, где он находится и что от него хотят. Но межвузовские соревнования случались редко. Чаще же Костя появлялся после турнира с сияющей, словно начищенной кем-то, физиономией и тяжелым «дипломатом», издававшим стеклянный перезвон.
— Быстренько, быстренько, Кирюха, срываемся… А где Иволгин? Где этот поддельный Дима с ложным крокодилом? Волгин, ты идешь с нами?.. Тогда пошли к тебе…
Вадима Иволгина родители называли Димой, но Костя Сагиров полагал, что это не правильно. Иволгин специально приносил в институт «Словарь русских личных имен», как научное подтверждение своего производного имени, но Костя все равно считал его «поддельным Димой». Портфель Иволгина он называл ложным крокодилом, хотя Дима убеждал всех, что это натуральная кожа, причем редкой выделки. Иначе он давно бы выбросил его на помойку. Стал бы он ходить с таким изношенным портфелем, если бы не замечательный материал.
Весь курс поначалу задавал Иволгину глупые пэтэушные вопросы: «А ты чего с таким портфелем? Что это он у тебя такой драный? На какой свалке ты его нашел?» Но когда однажды Дима пришел на лекции с пакетом, все даже возмутились, до того привыкли к «ложному крокодилу» в руке Иволгина.
Дима Иволгин не был интересен ни множеством прочитанных книг, ни музыкальными пристрастиями, ни спортивными достижениями, ни даже старинным портфелем. Он был занятен сам по себе, без всяких посторонних примесей.
Жил он в точечном кирпичном доме недалеко от железнодорожной платформы «Проспект Славы». Напротив этого дома расправил свои деревянные мышцы одинокий дуб. Жители дома в свое время выдержали многодневную осаду со стороны строителей, которые несколько раз предпринимали бульдозерные атаки на неугодное им дерево.
Дима Иволгин был тем самым знаменитым мальчиком, который однажды ночью, проснувшись по мелкой надобности, выглянул в окно и увидел подползавшего к дубу гусеничного монстра. В полной темноте, с выключенными фарами! Мальчик побежал вниз с шестого этажа, звоня подряд во все соседские звонки. Первым он встал под стальной нож, не испугался рычания дизеля и стоял до тех пор, пока из соседних домов не стали выскакивать мужчины и женщины в нижнем белье. Иволгин уверял своих подвыпивших друзей-однокурсников, которые, пошатываясь, стояли на его балконе, что этот дуб теперь все называют Дима, но Костя Сагиров ему по привычке не верил. По его мнению, скорее наоборот, с тех пор Диму соседи называли дубом.
Кирилл сохранял при этих спорах нейтралитет. Маркову иногда казалось, что Костя с Димой мелко враждуют друг с другом из-за него.
Может, ревнуют. И это ему льстило. Костя Сагиров ставил ему правильную боксерскую технику, готовил к предстоящему чемпионату института, вел литературные беседы и обсуждал один из разделов книги «Молодым супругам». Дима был его забавным попутчиком в институт и домой. Он научил Кирилла ездить в институт на электричке, а не на метро, и еще есть в самый лютый мороз пломбирный брикет за пятнадцать копеек.
— Организм в ответ на дополнительную порцию холода, которая поступает в него вместе с мороженым, — учил Дима Иволгин, — вырабатывает дополнительное тепло, и человек согревается…
Однажды в обледенелом тамбуре Иволгин стал развивать эту теорию перед двумя подвыпившими мужиками. Те уже собирались выкинуть философа в один из попутных сугробов за дополнительной порцией тепла, но Диму спасли контролеры, чтобы оштрафовать за безбилетный проезд.
Родители Иволгина были простыми в смысле занимаемых должностей, но по природе своей необычными людьми, похожими на одинокие растения среди индустриального пейзажа, случайно проросшие через бетон и железо. Им бы жить где-нибудь в российском захолустье, ходить по мягкой земле, есть из деревянной посуды, говорить друг другу добрые и скучные слова, а они обитали в спальном районе Купчино и работали на производстве. Они передали Диме наивно-удивленное отношение к окружающему миру, нетвердость и безобидность.
Внешне Дима Иволгин больше походил на москвича шестидесятых, чем на ленинградца семидесятых. Неприкрытые волосами уши, детская челка и мягкие, ни разу не бритые усы. Его можно было бы назвать худощавым, если бы не полные ноги, которыми он тяжело и мягко бежал к электричке. Его бег, пожалуй, характеризовал его лучше всего. Дима не отталкивался от земли, не выбрасывал вперед бедро, а как-то необычайно легко отрывался от земли, а потом тяжеловато бухался вниз.
Он хорошо готовил щи и борщи, как-то хитро заваривал чай для успокоения и бодрости, разводил цветы, вязал на спицах и крючком.
Смело разбирал забарахлившие электро— и радиоприборы. Правда, починить их удавалось Диме редко. Обычно он смеялся над каким-нибудь внутренним устройством, тыча туда отверткой. Отсмеявшись, восклицал удивленно:
— Кто же так делает! Ерунда какая-то. Так, вообще, нельзя делать. Как оно только работало столько лет!
На улице ему приходилось хуже. Шпана замечала его издалека, а вблизи вообще видела насквозь. Иволгин в такой ситуации пускался в пространные и наивные объяснения. Мог, например, сказать, что пожалуется на плохое поведение их девушкам. Обычно в рядах шпаны находился самый отчаянный, первым понимавший, что риска никакого нет, но можно опоздать, и бил Диму в удивленный карий глаз. В купчинских дворах, колхозе, стройотряде почему-то всегда доставалось этому Диминому глазу.
С девушками Иволгин подчинительно дружил. Высокомерные, не всегда симпатичные девицы, как и шпана, чувствовали, что риска никакого нет, и использовали его, как плюшевую диванную подушку, без которой, вообще-то, можно обойтись, а можно облокотиться для большего комфорта. Иволгин чувствуя свое подчинительное положение, а также, что его не воспринимают всерьез, протестовал, шутливо пререкался. Самоуверенные девицы уступали ему в мелочах, но не выпускали из подчинения. Они рассматривали Иволгина как запасной вариант.
Поступив в институт, Дима решил избегать их, от греха подальше.
Маркову он напоминал чем-то покойного Женю Невского. Только он не желал признаваться себе в этом. Как и в том, что именно это сходство и было одной из причин, притягивающих его к Иволгину. Как будто это было неприлично.
А может, это было чувство вины? После того, как исчез Невский, это чувство, вероятно, посещало многих его одноклассников. И Марков принял на себя не меньшую ее часть. Не заметил, что творится с Женькой. Не предупредил, не спас…
Он до сих пор видел Невского в своих снах.
Этим же «водникам» ничего особенного от жизни было не нужно. Джинсы, куртку «Аляску», девчонку, пожрать… Ну, и диплом, разумеется. Святая мечта — распределение на суда смешанного плавания, типа «река-море», заходящие в европейские порты.
Он ходил с зажженной сигаретой по институтским курилкам, как Диоген с факелом, в поисках «своего человека». Все было напрасно. Тогда Кирилл еще не догадывался, что «своего человека» надо искать среди женщин. Пару месяцев Марков был таким же одиноким на курсе, каким был когда-то Женя Невский в их классе.
Но скоро все наладилось…
Очень досаждала Маркову физкультура. Кафедра физвоспитания, видимо, была в этом институте профилирующей. Кирилла еще не успели на первом курсе достать сопромат, теормех, детали машин и механизмов, но седой физкультурник в вязаном «петушке» первым зародил в Маркове мысль о прогулах. Каждый день они сдавали какие-то немыслимые нормативы. Причем, их не тренировали, не готовили, а только отмечали «сдачу — несдачу».
— Зачет по физической культуре вы начали сдавать уже на первом занятии, — говорил студентам «петушок».
Значит, первый «хвост» повис у Маркова уже давно. А ведь он не был таким уж хилятиком.
Подтягивался не меньше пятнадцати раз. Но были еще кроссы, прыжки, метание гранаты, ядра… Сначала он, как и все, пытался все это сдавать, потом стал прогуливать, а потом, когда ситуация была уже почти безнадежной, решил, что надо что-то предпринимать.
Некоторые его однокурсники, как заметил Кирилл, на занятия по физкультуре не ходили. Оказалось, что это разрядники по разным видам спорта. Они занимались в специальных группах. Имели льготы, свободный график сдачи экзаменов, бесплатное питание. Парусники, например, вообще могли не посещать институт.
Марков в порыве отчаяния стал ходить по тренерам, но его, безразрядника, посылали куда подальше. Только тренер по боксу Лаврушин задумчиво почесал сломанный нос, спросил фамилию, подумал, еще раз спросил фамилию, последний раз почесал нос, переспросил фамилию и взял его к себе. уклоны, нырки, прямые левые и правые опять напомнили Кириллу Павловск, главаря шпаны по кличке Седой, отчаянного Женьку Невского и вызвали очередной приступ ставшего уже хроническим стыда. Но Кирилл Марков дал себе слово на этот раз сражаться до конца. Он мечтал, как в конце мая поедет в Павловск, найдет Седого и вызовет его на честный поединок «Помнишь, ты предлагал мне поговорить один на один? Я пришел…» — и нокаутирует его акцентированным, хорошо поставленным ударом.
Пора было забыть профессора Вольфа, который, между прочим, так и остался у Саши Акентьева, и научиться бить по настоящей, злодейской морде.
Но тренер Лаврушин мало интересовался бесперспективным новичком. Приходилось самому кое-как подстраиваться, подсматривать, перенимать всякие боксерские штучки у разрядников, не зная при этом азов. Кирилл чувствовал, что становится пародией на боксера, пантомимой на тему бокса. Он успокаивал себя тем, что зачет по физвоспитанию у него в кармане, а Павловск, Седой, Невский… Теперь он, по крайней мере, хорошо понимал, что такое КМС по боксу. Хотелось бы посмотреть на каратиста, который простоит против того хотя бы раунд! Что бы сказал по этому поводу профессор Вольф? Мечты на тему "Я пришел.
Я готов. Защищайтесь…" как-то сами собой рассеялись.
Однажды Марков вышел из раздевалки вместе с парнем маленького роста. Кирилл давно заметил его в боксерском зале. Легковес удивительно искусно «фехтовал» левой рукой.
— Костя! Тебе бы еще хороший правый и был бы чемпионом Союза! — кричал ему Лаврушин через канаты. — А так, с запущенной «однорукостью», тебе даже первенство города не взять.
Кирилл и Костя прошли рядом по коридору, поднялись по лестнице и вошли в одну аудиторию.
— Так ты тоже судомеханик, первый курс?! Из какой группы?
— Группа корабелов. А ты?
— Я из пятнадцатой. Я тебя раньше что-то не замечал.
— А я тебя…
Парень смутился, видимо, переживая за свой «незамечательный» рост, и Кириллу это очень в нем понравилось. Так они познакомились.
В этот же вечер в пивном зале на Обводном канале, который водники называли «Пещерой», Кирилл «открыл» для себя Костю Сагирова.
Кириллу всегда казалось, что настоящий боксер не успеет прочитать даже вывеску над магазином, пока трамвай едет мимо. Но перворазрядник Костя Сагиров оказался гораздо начитаннее его. В поисках эротических сцен он прочитал вдоль и поперек всю русскую и зарубежную классику. Это была своеобразная, ни на что не похожая игра.
— Хорошо, Костя, я понимаю: Золя, Мопассан… А что ты скажешь, например, про русскую поэзию, допустим, про Александра Блока? — спрашивал Кирилл, делая несколько больших глотков.
Теперь Костя поднял кружку, как пионерский горн, задвигал кадыком.
— Но, давно прислушавшись к счастью,
У окна я тебя подожду.
Ты ему отдаешься со страстью.
Все равно. Я тайну блюду…
— Давай еще по парочке и сушек соленых наборчик… Блока я неудачно вспомнил. Его женушка была порядочной шлюхой, сам он гулял с актрисками. Все это он себе в стихи запихал.
А если взять… Пушкина?! Слабо?
— Пушкина слабо? У Александра Сергеевича самый крутейший секс во всей русской поэзии!
Прочитай «Руслана и Людмилу» внимательно.
Удивишься! А эти стихи ты знаешь?
Я ни у кого такого поэтического описания оргазма не встречал…
— Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле —
И делишь наконец мой пламень поневоле!
— Коитуса. Там до оргазма еще далеко…
— Оргазма…
— Коитуса…
— Ладно, проехали… А ты пробовал пиво солить? Меня один мужик научил…
Не только «однорукость» мешала Косте Сагирову добиться серьезных результатов на ринге.
Он нарушал спортивный режим не просто от лени, а «с восторгом упоения». К тому же он начисто был лишен спортивного тщеславия, — Не получится сегодня посидеть, — говорил он Маркову сокрушенно. — Одна восьмая первенства Ленинграда. Но я постараюсь быстренько «по очкам» пролететь…
На следующий день он приходил в институт совершенно убитым.
— Представляешь? Выиграл! — говорил он, чуть не плача. — Такой кретин попался. Я и так подставлялся и этак, во втором раунде он вдруг открылся, а я машинально ударил… Ну, ничего!
В четвертьфинале я встречаюсь с Пашей Громовым. Это динамовская школа. Я его хорошо знаю, приличный боксер. Так что завтра обязательно расслабимся…
Назавтра он вбегал в аудиторию, сияя от счастья.
— Все! Проиграл! Пашка Громов не подвел!
Быстренько, быстренько, Кирюха, срываемся…
Приблизительно так проходили для него чемпионаты города, кубки ДСО «Водник» и прочие соревнования. Но первенство вузов Ленинграда — это было святое! Здесь Костя бился до последнего, сокрушая всех соперников. Здесь Лаврушину были нужны призовые места. Здесь на кону стояли все Костины спортивные льготы — свободный график сдачи экзаменов, лояльность преподавателей, бесплатное питание. После первенства вузов Костя Сагиров приходил в институт с рассеченной бровью, гематомами и кровоподтеками и не сразу понимал, где он находится и что от него хотят. Но межвузовские соревнования случались редко. Чаще же Костя появлялся после турнира с сияющей, словно начищенной кем-то, физиономией и тяжелым «дипломатом», издававшим стеклянный перезвон.
— Быстренько, быстренько, Кирюха, срываемся… А где Иволгин? Где этот поддельный Дима с ложным крокодилом? Волгин, ты идешь с нами?.. Тогда пошли к тебе…
Вадима Иволгина родители называли Димой, но Костя Сагиров полагал, что это не правильно. Иволгин специально приносил в институт «Словарь русских личных имен», как научное подтверждение своего производного имени, но Костя все равно считал его «поддельным Димой». Портфель Иволгина он называл ложным крокодилом, хотя Дима убеждал всех, что это натуральная кожа, причем редкой выделки. Иначе он давно бы выбросил его на помойку. Стал бы он ходить с таким изношенным портфелем, если бы не замечательный материал.
Весь курс поначалу задавал Иволгину глупые пэтэушные вопросы: «А ты чего с таким портфелем? Что это он у тебя такой драный? На какой свалке ты его нашел?» Но когда однажды Дима пришел на лекции с пакетом, все даже возмутились, до того привыкли к «ложному крокодилу» в руке Иволгина.
Дима Иволгин не был интересен ни множеством прочитанных книг, ни музыкальными пристрастиями, ни спортивными достижениями, ни даже старинным портфелем. Он был занятен сам по себе, без всяких посторонних примесей.
Жил он в точечном кирпичном доме недалеко от железнодорожной платформы «Проспект Славы». Напротив этого дома расправил свои деревянные мышцы одинокий дуб. Жители дома в свое время выдержали многодневную осаду со стороны строителей, которые несколько раз предпринимали бульдозерные атаки на неугодное им дерево.
Дима Иволгин был тем самым знаменитым мальчиком, который однажды ночью, проснувшись по мелкой надобности, выглянул в окно и увидел подползавшего к дубу гусеничного монстра. В полной темноте, с выключенными фарами! Мальчик побежал вниз с шестого этажа, звоня подряд во все соседские звонки. Первым он встал под стальной нож, не испугался рычания дизеля и стоял до тех пор, пока из соседних домов не стали выскакивать мужчины и женщины в нижнем белье. Иволгин уверял своих подвыпивших друзей-однокурсников, которые, пошатываясь, стояли на его балконе, что этот дуб теперь все называют Дима, но Костя Сагиров ему по привычке не верил. По его мнению, скорее наоборот, с тех пор Диму соседи называли дубом.
Кирилл сохранял при этих спорах нейтралитет. Маркову иногда казалось, что Костя с Димой мелко враждуют друг с другом из-за него.
Может, ревнуют. И это ему льстило. Костя Сагиров ставил ему правильную боксерскую технику, готовил к предстоящему чемпионату института, вел литературные беседы и обсуждал один из разделов книги «Молодым супругам». Дима был его забавным попутчиком в институт и домой. Он научил Кирилла ездить в институт на электричке, а не на метро, и еще есть в самый лютый мороз пломбирный брикет за пятнадцать копеек.
— Организм в ответ на дополнительную порцию холода, которая поступает в него вместе с мороженым, — учил Дима Иволгин, — вырабатывает дополнительное тепло, и человек согревается…
Однажды в обледенелом тамбуре Иволгин стал развивать эту теорию перед двумя подвыпившими мужиками. Те уже собирались выкинуть философа в один из попутных сугробов за дополнительной порцией тепла, но Диму спасли контролеры, чтобы оштрафовать за безбилетный проезд.
Родители Иволгина были простыми в смысле занимаемых должностей, но по природе своей необычными людьми, похожими на одинокие растения среди индустриального пейзажа, случайно проросшие через бетон и железо. Им бы жить где-нибудь в российском захолустье, ходить по мягкой земле, есть из деревянной посуды, говорить друг другу добрые и скучные слова, а они обитали в спальном районе Купчино и работали на производстве. Они передали Диме наивно-удивленное отношение к окружающему миру, нетвердость и безобидность.
Внешне Дима Иволгин больше походил на москвича шестидесятых, чем на ленинградца семидесятых. Неприкрытые волосами уши, детская челка и мягкие, ни разу не бритые усы. Его можно было бы назвать худощавым, если бы не полные ноги, которыми он тяжело и мягко бежал к электричке. Его бег, пожалуй, характеризовал его лучше всего. Дима не отталкивался от земли, не выбрасывал вперед бедро, а как-то необычайно легко отрывался от земли, а потом тяжеловато бухался вниз.
Он хорошо готовил щи и борщи, как-то хитро заваривал чай для успокоения и бодрости, разводил цветы, вязал на спицах и крючком.
Смело разбирал забарахлившие электро— и радиоприборы. Правда, починить их удавалось Диме редко. Обычно он смеялся над каким-нибудь внутренним устройством, тыча туда отверткой. Отсмеявшись, восклицал удивленно:
— Кто же так делает! Ерунда какая-то. Так, вообще, нельзя делать. Как оно только работало столько лет!
На улице ему приходилось хуже. Шпана замечала его издалека, а вблизи вообще видела насквозь. Иволгин в такой ситуации пускался в пространные и наивные объяснения. Мог, например, сказать, что пожалуется на плохое поведение их девушкам. Обычно в рядах шпаны находился самый отчаянный, первым понимавший, что риска никакого нет, но можно опоздать, и бил Диму в удивленный карий глаз. В купчинских дворах, колхозе, стройотряде почему-то всегда доставалось этому Диминому глазу.
С девушками Иволгин подчинительно дружил. Высокомерные, не всегда симпатичные девицы, как и шпана, чувствовали, что риска никакого нет, и использовали его, как плюшевую диванную подушку, без которой, вообще-то, можно обойтись, а можно облокотиться для большего комфорта. Иволгин чувствуя свое подчинительное положение, а также, что его не воспринимают всерьез, протестовал, шутливо пререкался. Самоуверенные девицы уступали ему в мелочах, но не выпускали из подчинения. Они рассматривали Иволгина как запасной вариант.
Поступив в институт, Дима решил избегать их, от греха подальше.
Маркову он напоминал чем-то покойного Женю Невского. Только он не желал признаваться себе в этом. Как и в том, что именно это сходство и было одной из причин, притягивающих его к Иволгину. Как будто это было неприлично.
А может, это было чувство вины? После того, как исчез Невский, это чувство, вероятно, посещало многих его одноклассников. И Марков принял на себя не меньшую ее часть. Не заметил, что творится с Женькой. Не предупредил, не спас…
Он до сих пор видел Невского в своих снах.