Страница:
— Простите, сэр?..
— Вы тоже держите нас в курсе ваших перемещений, — улыбнулся Ричард Чивер. — А то вдруг понадобитесь… Очень советую Ки-Уэст. Пляж, море, прекрасные отели и всего час лету…
— Если вы не против, сэр, я лучше поеду к матери в Северную Каролину, — бесцветным голосом отозвался Питер Дубойс.
Ричард Чивер — Петти — Макмиллан
Леонид Рафалович — Таня Розен
— Вы тоже держите нас в курсе ваших перемещений, — улыбнулся Ричард Чивер. — А то вдруг понадобитесь… Очень советую Ки-Уэст. Пляж, море, прекрасные отели и всего час лету…
— Если вы не против, сэр, я лучше поеду к матери в Северную Каролину, — бесцветным голосом отозвался Питер Дубойс.
Ричард Чивер — Петти — Макмиллан
Таверна «Гэтсби», Александрия, Вирджиния
Июнь, 1996 год
Пожилой человек сел за самый дальний столик, заказал себе чашку кофе без сахара, спросил свежих газет. Официантка профессионально, с первого взгляда, определила в нем легавого на пенсии, который кого-то поджидает. Для этого ей не требовалось долгое наблюдение, применение методов дедукции. Она подошла, взглянула и удалилась выполнять скромный заказ, покачивая полноватыми бедрами, а про себя сказала: «Ставлю билет на субботний концерт Джей-Ло, что это легавый… Правда, в отставке. Наверняка ждет своих бывших стукачей».
Официантка немного ошиблась. Во-первых, Ричард Чивер, начальник Девятого отдела ФБР, не был в отставке, хотя постоянная ее опасность висела над ним, как дамоклов меч, портила ему аппетит и повышала давление. Во вторых, в данный момент в роли стукача выступал он сам.
Настроение было обычное: Ричард Чивер испытывал скрытое раздражение. Оно не покидало его уже несколько месяцев. И для того, чтобы объяснить причину, ему не требовался психоаналитик. Можно было нарисовать цепочку неблагоприятных факторов в виде наглядного плаката, но от этого было не легче.
Официантка была, видимо, наполовину китаянкой или кореянкой. Полукровка. Раскосость, строение века. Скорее, кореянка, подумалось Чиверу, когда он посмотрел на ее полные бедра. Как там у азиатов говорится? Человеческая личность раскрывается в трех местах. В храме, на базаре, в семье. В храме человек чист и сконцентрирован, ничто не замутняет его духа, здесь все ему помогает. На базаре все мешает, но и здесь можно преодолеть отвлекающие факторы, так как они не направлены непосредственно на данного человека. А вот в семье у человека определенные обязанности и роли, и замкнуться в себе он не может…
К чему это он? При чем здесь семья? Да, понятно при чем. В своей торжественной речи при вступлении в должность директора ФБР Хэмфри Ли Берч сказал: «Я хочу, чтобы сотрудники Бюро чувствовали себя единой, сплоченной семьей. Чтобы каждый чувствовал не просто свою принадлежность к большому коллективу, а кровное родство, духовное единство, понимание не умом, а сердцем наших целей и задач…» Говорят, Берч позаимствовал эти слова у своего учителя, старого «ястреба» Гувера.
Вот в этом-то и беда, что семья. Лучше бы контора была похожа на базар. Бегайте, работайте, делайте свои дела, а старина Чивер будет делать свои, что называется, под базарный шумок… Нет, с приходом нового шефа все затихло. Ни шума, ни гама. Все теперь сидят за большим семейным столом, во главе которого сидит Хэмфри Ли Берч. И тут не повертишься, не поболтаешь за завтраком, не стащишь кусок рафинада из сахарницы. Папаша все видит, за все спросит. Вот вам и семейное братство! Понимание сердцем! Ведь трудно старому проказнику Чиверу не умыкнуть лишний сладкий кусочек со стола. Не может он уже без сладкого! Хоть и пьет кофе без сахара…
И когда Берч затребовал к себе дело Фэрфакса, Ричард Чивер почувствовал себя малолеткой перед строгим папашей. Что у тебя в левом кармашке? Сигареты! В правом? Порнографические открытки! Прекрасно! А в заднем кармане?.. Ведь дело было образцово раскрыто. Фэрфакса и Лео Лопса убил террорист Денкташ, переодевшийся женщиной. После преступного деяния сам турок умер от сердечного приступа. Круг замкнулся. Все умерли. А старый Чивер мог гордиться такой постановкой трагедии. Шекспир! И уже мог просить премию у заказчиков такого сценария, но…
Новый директор. Будто только за тем и был назначен, чтобы поднять злополучное дело, да еще подарить отделу нового следователя — этого бультерьера Дубойса. Бультерьер тут же вцепился мертвой хваткой в это дело, перехватывал и перехватывал железными челюстями, подбирался все ближе и ближе. И все бы ничего, в конце концов, не Чивер расследовал дело, а его подчиненные, теперь уже бывшие, но за дело Фэрфакса он отвечал перед другой силой, по сравнению с которой папаша Берч казался ему просто ворчливым, вздорным старичком, способным разве что на слабый подзатыльник…
А вот и они, те, кого Чивер опасался гораздо сильнее, чем своего непосредственного начальника. Он видел их нечасто, но постоянно чувствовал на себе колючие взгляды откуда-то сверху. Братья Диоскуры. Петти и Макмиллан. Перед ними старый Чивер ощущал себя уже не маленьким проказником, а низким грешником, зашедшим в храм могучего и беспощадного Ордена. Эти служители культа видели его насквозь, знали все его грешки, задние мысли, потаенные страхи. Поэтому старина Чивер всегда терялся в их присутствии, говорил сбивчиво и невпопад.
Макмиллан заказал себе кофе с коньяком и закурил свою неизменную кубинскую сигару. Петти, помешанный на здоровье, попросил чай на травах.
— Ну, как давление, Ричард? — поинтересовался Петти с обычной ухмылочкой.
— Шалит последнее время. Годы уже не те, — ответил Чивер.
— Вы имеете в виду ваше артериальное? — Петти поморщился. — Это ваше личное дело. Нас, прежде всего, интересует другое давление. Вашего нового шефа на Девятый отдел. Вы меня поняли, господин Чивер?
— Да, — начальник Девятого отдела достал платок и вытер выступившие на лбу капли пота. — Вчера Дубойс ознакомил меня с ходом расследования по делу Фэрфакса…
— Ну и?.. Что ж вы замолчали, Койот?
— Вот, — Чивер достал два одинаковых желтых конверта, протянул Петти и Макмиллану. — Ознакомьтесь, господа, и вложите обратно.
— Это еще зачем? — удивленно спросил Макмиллан.
— С внутренней стороны конверты обработаны специальным реактивом. Через несколько минут бумага превратится в пепел.
— Шпионские страсти, — усмехнулся Петти.
Но когда он вскрыл конверт и пробежал глазами первые строчки текста, усмешка слетела с его лица.
Макмиллан поперхнулся «Реми-Мартеном».
— Это действительно так? — напряженным шепотом спросил Петти.
— Практически. Разумеется, до суда еще очень далеко, и хорошо выстроенная защита могла бы…
— Да о какой, черт возьми, защите, вы говорите?! — Петти хлопнул жилистым кулачком по столу. — Бред какой-то! Дело не должно дойти до суда!
— Но оно на особом контроле у Берча…
— Что же тут особенного? — вступил в разговор Макмиллан. — Всегда кто-то за что то отвечает и берет под свой особый контроль. Я прав, Ричард? Только пенсионер может себе позволить посадить на грядке баклажаны или цветочки, не испытывая ничьего давления. Особенно, если он уже вдовец… Для чего ты сидишь в своем кожа ном кресле под портретом нашего практически переизбранного президента? Может быть, у вас уже начальником Девятого отдела стал этот… Дубойс. Что за идиотская фамилия?
— Это французская фамилия, переиначенная на английский манер…
— Какая к черту фамилия, Чивер?! — чуть не крикнул Петти, но, оглянувшись по сторонам, вновь понизил голос. — При чем здесь фамилия? Вы понимаете, куда может зайти эта идиотская фамилия, если вы его не остановите?
— Но каким образом я могу его остановить? Я и так сделал, что мог, отправил его в отпуск. Уж не предлагаете ли вы мне… сделать этот отпуск бессрочным? Так это бесполезно. Голову даю на отсечение, что подробнейший доклад Дубойса лежит на столе у Берча, по крайней мере, в его электронной почте?
— И Берч с ним уже ознакомился, не так ли? — вкрадчиво спросил Петти.
— Едва ли… Шеф сейчас в Мехико, в составе делегации на высшем уровне. Президенты наших стран намерены обсудить вопрос совместной борьбы с организованной преступностью, так что…
— И до какого времени его не будет? — поинтересовался Петти, отмахиваясь от табачного дыма Макмиллана.
— До вторника…
— Значит, в нашем распоряжении четыре дня? Что ж, мистер Чивер, мы понимаем, что в сложившихся обстоятельствах ваши возможности весьма ограничены. Но мы надеемся, что вы используете свое положение наиболее эффективно. Вы должны следить за каждым шагом этого… Дубойса и оперативно нас информировать. И боже упаси вас предпринимать собственные непродуманные действия. Вы поняли меня, Койот? Тогда нашу встречу можно считать законченной. Не смею вас больше задерживать… Слушай, дружище, может нам действительно перекусить?
Официантка проводила глазами удаляющуюся сутулую фигуру старика. Легавому явно устроили головомойку, небольшую русскую баню. Она с уважением посмотрела на двух невзрачных, строго одетых мужчин. Один из них задумчиво дымил сигарой, не обращая внимания на своего приятеля, который всем своим видом старался показать, что это ему неприятно.
— Да, дружище, — говорил Петти, — интересный, однако, поворот! Значит, леди собственной персоной… Ты в это веришь?
— А почему бы и нет, — отозвался Макмиллан. — Вполне в ее характере. Эх, говорил же я Эндрю — не связывался бы ты с уголовницей…
— Так прямо и говорил? — Петти пытливо посмотрел на приятеля. Макмиллан стушевался.
— Не то, чтобы говорил… Но я ему так думал…
— Не ты один. Но наш милорд, упокой господь его душу, всегда был большим оригиналом… Что ж, похоже, вопрос с кандидатом на вакантное место в Капитуле решился сам собой.
— Хоть он и не из нашей тусовки… — Макмиллан вздохнул. — Бросим, что ли, монетку, кому из нас лететь в Мехико, а кому — на аудиенцию к ее величеству.
— А зачем? Койот сказал, у нас в запасе четыре дня. Успеем и туда, и туда… Дружище, что будем заказывать? Я, как ты понимаешь, предпочитаю вегетарианскую кухню. А ты?..
Июнь, 1996 год
Пожилой человек сел за самый дальний столик, заказал себе чашку кофе без сахара, спросил свежих газет. Официантка профессионально, с первого взгляда, определила в нем легавого на пенсии, который кого-то поджидает. Для этого ей не требовалось долгое наблюдение, применение методов дедукции. Она подошла, взглянула и удалилась выполнять скромный заказ, покачивая полноватыми бедрами, а про себя сказала: «Ставлю билет на субботний концерт Джей-Ло, что это легавый… Правда, в отставке. Наверняка ждет своих бывших стукачей».
Официантка немного ошиблась. Во-первых, Ричард Чивер, начальник Девятого отдела ФБР, не был в отставке, хотя постоянная ее опасность висела над ним, как дамоклов меч, портила ему аппетит и повышала давление. Во вторых, в данный момент в роли стукача выступал он сам.
Настроение было обычное: Ричард Чивер испытывал скрытое раздражение. Оно не покидало его уже несколько месяцев. И для того, чтобы объяснить причину, ему не требовался психоаналитик. Можно было нарисовать цепочку неблагоприятных факторов в виде наглядного плаката, но от этого было не легче.
Официантка была, видимо, наполовину китаянкой или кореянкой. Полукровка. Раскосость, строение века. Скорее, кореянка, подумалось Чиверу, когда он посмотрел на ее полные бедра. Как там у азиатов говорится? Человеческая личность раскрывается в трех местах. В храме, на базаре, в семье. В храме человек чист и сконцентрирован, ничто не замутняет его духа, здесь все ему помогает. На базаре все мешает, но и здесь можно преодолеть отвлекающие факторы, так как они не направлены непосредственно на данного человека. А вот в семье у человека определенные обязанности и роли, и замкнуться в себе он не может…
К чему это он? При чем здесь семья? Да, понятно при чем. В своей торжественной речи при вступлении в должность директора ФБР Хэмфри Ли Берч сказал: «Я хочу, чтобы сотрудники Бюро чувствовали себя единой, сплоченной семьей. Чтобы каждый чувствовал не просто свою принадлежность к большому коллективу, а кровное родство, духовное единство, понимание не умом, а сердцем наших целей и задач…» Говорят, Берч позаимствовал эти слова у своего учителя, старого «ястреба» Гувера.
Вот в этом-то и беда, что семья. Лучше бы контора была похожа на базар. Бегайте, работайте, делайте свои дела, а старина Чивер будет делать свои, что называется, под базарный шумок… Нет, с приходом нового шефа все затихло. Ни шума, ни гама. Все теперь сидят за большим семейным столом, во главе которого сидит Хэмфри Ли Берч. И тут не повертишься, не поболтаешь за завтраком, не стащишь кусок рафинада из сахарницы. Папаша все видит, за все спросит. Вот вам и семейное братство! Понимание сердцем! Ведь трудно старому проказнику Чиверу не умыкнуть лишний сладкий кусочек со стола. Не может он уже без сладкого! Хоть и пьет кофе без сахара…
И когда Берч затребовал к себе дело Фэрфакса, Ричард Чивер почувствовал себя малолеткой перед строгим папашей. Что у тебя в левом кармашке? Сигареты! В правом? Порнографические открытки! Прекрасно! А в заднем кармане?.. Ведь дело было образцово раскрыто. Фэрфакса и Лео Лопса убил террорист Денкташ, переодевшийся женщиной. После преступного деяния сам турок умер от сердечного приступа. Круг замкнулся. Все умерли. А старый Чивер мог гордиться такой постановкой трагедии. Шекспир! И уже мог просить премию у заказчиков такого сценария, но…
Новый директор. Будто только за тем и был назначен, чтобы поднять злополучное дело, да еще подарить отделу нового следователя — этого бультерьера Дубойса. Бультерьер тут же вцепился мертвой хваткой в это дело, перехватывал и перехватывал железными челюстями, подбирался все ближе и ближе. И все бы ничего, в конце концов, не Чивер расследовал дело, а его подчиненные, теперь уже бывшие, но за дело Фэрфакса он отвечал перед другой силой, по сравнению с которой папаша Берч казался ему просто ворчливым, вздорным старичком, способным разве что на слабый подзатыльник…
А вот и они, те, кого Чивер опасался гораздо сильнее, чем своего непосредственного начальника. Он видел их нечасто, но постоянно чувствовал на себе колючие взгляды откуда-то сверху. Братья Диоскуры. Петти и Макмиллан. Перед ними старый Чивер ощущал себя уже не маленьким проказником, а низким грешником, зашедшим в храм могучего и беспощадного Ордена. Эти служители культа видели его насквозь, знали все его грешки, задние мысли, потаенные страхи. Поэтому старина Чивер всегда терялся в их присутствии, говорил сбивчиво и невпопад.
Макмиллан заказал себе кофе с коньяком и закурил свою неизменную кубинскую сигару. Петти, помешанный на здоровье, попросил чай на травах.
— Ну, как давление, Ричард? — поинтересовался Петти с обычной ухмылочкой.
— Шалит последнее время. Годы уже не те, — ответил Чивер.
— Вы имеете в виду ваше артериальное? — Петти поморщился. — Это ваше личное дело. Нас, прежде всего, интересует другое давление. Вашего нового шефа на Девятый отдел. Вы меня поняли, господин Чивер?
— Да, — начальник Девятого отдела достал платок и вытер выступившие на лбу капли пота. — Вчера Дубойс ознакомил меня с ходом расследования по делу Фэрфакса…
— Ну и?.. Что ж вы замолчали, Койот?
— Вот, — Чивер достал два одинаковых желтых конверта, протянул Петти и Макмиллану. — Ознакомьтесь, господа, и вложите обратно.
— Это еще зачем? — удивленно спросил Макмиллан.
— С внутренней стороны конверты обработаны специальным реактивом. Через несколько минут бумага превратится в пепел.
— Шпионские страсти, — усмехнулся Петти.
Но когда он вскрыл конверт и пробежал глазами первые строчки текста, усмешка слетела с его лица.
Макмиллан поперхнулся «Реми-Мартеном».
— Это действительно так? — напряженным шепотом спросил Петти.
— Практически. Разумеется, до суда еще очень далеко, и хорошо выстроенная защита могла бы…
— Да о какой, черт возьми, защите, вы говорите?! — Петти хлопнул жилистым кулачком по столу. — Бред какой-то! Дело не должно дойти до суда!
— Но оно на особом контроле у Берча…
— Что же тут особенного? — вступил в разговор Макмиллан. — Всегда кто-то за что то отвечает и берет под свой особый контроль. Я прав, Ричард? Только пенсионер может себе позволить посадить на грядке баклажаны или цветочки, не испытывая ничьего давления. Особенно, если он уже вдовец… Для чего ты сидишь в своем кожа ном кресле под портретом нашего практически переизбранного президента? Может быть, у вас уже начальником Девятого отдела стал этот… Дубойс. Что за идиотская фамилия?
— Это французская фамилия, переиначенная на английский манер…
— Какая к черту фамилия, Чивер?! — чуть не крикнул Петти, но, оглянувшись по сторонам, вновь понизил голос. — При чем здесь фамилия? Вы понимаете, куда может зайти эта идиотская фамилия, если вы его не остановите?
— Но каким образом я могу его остановить? Я и так сделал, что мог, отправил его в отпуск. Уж не предлагаете ли вы мне… сделать этот отпуск бессрочным? Так это бесполезно. Голову даю на отсечение, что подробнейший доклад Дубойса лежит на столе у Берча, по крайней мере, в его электронной почте?
— И Берч с ним уже ознакомился, не так ли? — вкрадчиво спросил Петти.
— Едва ли… Шеф сейчас в Мехико, в составе делегации на высшем уровне. Президенты наших стран намерены обсудить вопрос совместной борьбы с организованной преступностью, так что…
— И до какого времени его не будет? — поинтересовался Петти, отмахиваясь от табачного дыма Макмиллана.
— До вторника…
— Значит, в нашем распоряжении четыре дня? Что ж, мистер Чивер, мы понимаем, что в сложившихся обстоятельствах ваши возможности весьма ограничены. Но мы надеемся, что вы используете свое положение наиболее эффективно. Вы должны следить за каждым шагом этого… Дубойса и оперативно нас информировать. И боже упаси вас предпринимать собственные непродуманные действия. Вы поняли меня, Койот? Тогда нашу встречу можно считать законченной. Не смею вас больше задерживать… Слушай, дружище, может нам действительно перекусить?
Официантка проводила глазами удаляющуюся сутулую фигуру старика. Легавому явно устроили головомойку, небольшую русскую баню. Она с уважением посмотрела на двух невзрачных, строго одетых мужчин. Один из них задумчиво дымил сигарой, не обращая внимания на своего приятеля, который всем своим видом старался показать, что это ему неприятно.
— Да, дружище, — говорил Петти, — интересный, однако, поворот! Значит, леди собственной персоной… Ты в это веришь?
— А почему бы и нет, — отозвался Макмиллан. — Вполне в ее характере. Эх, говорил же я Эндрю — не связывался бы ты с уголовницей…
— Так прямо и говорил? — Петти пытливо посмотрел на приятеля. Макмиллан стушевался.
— Не то, чтобы говорил… Но я ему так думал…
— Не ты один. Но наш милорд, упокой господь его душу, всегда был большим оригиналом… Что ж, похоже, вопрос с кандидатом на вакантное место в Капитуле решился сам собой.
— Хоть он и не из нашей тусовки… — Макмиллан вздохнул. — Бросим, что ли, монетку, кому из нас лететь в Мехико, а кому — на аудиенцию к ее величеству.
— А зачем? Койот сказал, у нас в запасе четыре дня. Успеем и туда, и туда… Дружище, что будем заказывать? Я, как ты понимаешь, предпочитаю вегетарианскую кухню. А ты?..
Леонид Рафалович — Таня Розен
Сет-Иль, Канада
Июль, 1996 год
Вот он — красавец! Вот он — русский красавец!
С огромным чувством гордости Леня показал рукой на маячивший в глубине бухты серо-стальной силуэт крейсера «Адмирал Захаров».
Чувство огромной гордости переполняло Леню. Сегодня был явно его день!
Чувство гордости носило двойственный характер.
Это была и гордость за свой флот, что пусть и двадцать лет тому назад, но мощно противостоял зазнайкам из Ю-Эс-Нэйви, именно тогда, когда он, скромный капитан-лейтенант советского ВМФ, составлял часть той силы, с которой всерьез считались в Пентагоне… И еще была гордость лично за себя — за умницу Леньку Рафаловича, которому все ж удалось правдами-не правдами перегнать сюда эту громадину…
— Ты оставишь всех Камеронов с их рисованными «Титаниками» далеко в заднице! — сказал Леонид, похлопывая Колина по спине.
— Хорош, хорош, — соглашался Колин, пребывая в ошарашенной задумчивости.
— Хорош, — соглашался Джин Гудмэн, чернокожий коммодор-капитан американских ВМС, которому на период съемок предстояло реально управляться со стальным гигантом, покуда Колин Фитцсиммонс и Николас Пейдж, наряженные в форму советских офицеров, будут играть свои роли…
Вечером в кают-компании «Адмирала Захарова» Колин Фитцсиммонс, он же капитан первого ранга Александр Чайковский, вместе с реальным командиром корабля Джином Гудмэном устраивали праздничную вечеринку для съемочной команды. На вертолетной палубе крейсера тоже были поставлены столы и даже разместился джаз-банд для танцев, но сильный ветер с океана был слишком холодным, чтобы дамы могли танцевать без предусмотрительно заготовленных меховых штормовок. Поэтому основное веселье разыгралось в кают-компании.
— Ленька, ты просто чудо! — не уставала повторять Таня Розен. — Ты чудо из чудес!
— Мы стоим друг друга! — в тон ей отвечал Леонид, надевший по случаю специально пошитую по его изменившейся со времен службы фигуре военно-морскую форму с каплейскими погонами и шевронами по обшлагу рукавов.
— Я горжусь тобой, — сказала Таня, откидывая голову в танце, левою рукою трогая золотой погон.
— И я тобой тоже горжусь, Танечка, — искренне шептал Леонид. — Ты лучше всех в этом фильме, клянусь тебе!
Пили много.
То ли погода холодная к тому располагала, то ли стальные переборки русского военного корабля навеяли всем русский обычай — пить водку стаканами…
Тон задавал Леонид.
Он демонстрировал разные приемчики, как надо катать стакан ладонью по губам, прежде чем опрокинуть в рот… Показывал фокус, как с завязанными за спиною руками снять с головы стакан с водкой и выпить его… Под общие аплодисменты он пошел в угол кают-компании и, придавливая стакан лбом и потом щекой к стенам, спустил его до уровня рта, после чего, ухватив стакан зубами, запрокинув голову, выпил до дна…
А они и не заметили, что там была минеральная вода…
Зараженные дурным примером американцы все как один под аплодисменты и подбадривающие крики дам принялись повторять Ленечкин подвиг, но только не с минералкой, а с настоящей смирновской водкой.
Словом, все напились!
Леня еще научил новообращенных моряков сливать из водки и грейпфрутового сока подводничий фирменный коктейль — под названием «Срочное погружение». Дамам погружение ужасно понравилось.
И уже через полтора часа публика весело пела на всех языках: «We all live in the yellow submarine», а Колин Фитцсиммонс собственноручно наяривал по клавишам корабельного «Красного Октября»…
Умело манкируя и наливая себе в стакан минералки «Эвиан де Квебек» вместо «столичной» и «смирновской», Леня тем не менее тоже неплохо набрался.
Раскрасневшийся от выпитого, он затащил Татьяну в свою капитанскую каюту, довольно уютное одноместное купе, отделанное натуральной карельской березой…
— Танька, ты прелесть, я тебя снова люблю и еще сильнее прежнего, — говорил он, сжимая ее в объятиях.
Татьяна не ответила на поцелуй. Чмокнула его в щеку и в лоб и, рассмеявшись, сказала:
— Ленька, ты отличный парень, и я тебя как друга люблю, но не надо повторять прошлых ошибок.
— Ты думаешь, наша любовь была ошибкой? — обиженно спросил Леонид.
— Ленька, ты супер, но давай я тебя познакомлю с моей дублершей, которая играет меня в молодости, у нас там есть эпизод, где молодой Колин, то есть юный Саша Чайковский в Сочи знакомится на пляже со мной, то есть с Наташей Кутузовой. Там есть трюк, где мы прыгаем на спор со скалы, и, конечно, не я снимаюсь, а хорошенькая молодая актриса и спортсменка Кайли Моргенштерн. Давай я тебя сейчас с ней по знакомлю!
Леня сделал вид, что обиделся. Но Таня так активно принялась его чмокать в лоб, что он расхохотался и согласился, сказав — тащи сюда свою спортсменку и комсомолку!
— Только по бартеру! — задорно воскликнула Таня.
— По какому еще бартеру?
— Я тебе Кайли Моргенштерн, девочку пер вый сорт, а ты мне самого главного настоящего капитана американских нэйви — своего приятеля Джина Гудмэна сюда! И немедленно!
Ленька вскинул брови в удивление, а потом, расхохотавшись, махнул рукой — о’кэй, бартер так бартер!
Как на давно забытых студенческих вечеринках, они сперва целовались пара на пару. Сидели вчетвером в этой отделанной карельской березой каюте, пили водку с грейпфрутовым соком, после каждого стакана истошно вопя: «Срочное погружение!!!» — а потом целовались.
У Леньки на коленях сидела до пояса раздетая Кайли Моргенштерн…
А Татьяна… А Татьяна поглядывала из-под длинных ресниц на чернокожего капитана и таинственно улыбалась.
А потом Ленька подхватил свою американскую комсомолку на руки и потащил в соседнюю каюту.
И Таня осталась с Джином.
Это была такая интересная ночь. Ночь на русском корабле.
Они проболтали до самого утра. До рассвета. И у них ничего не было. Ничего — ничегошеньки.
Но им обоим было удивительно хорошо. Это было какое-то неповторимое состояние эмоциональной свободы. Какое бывало разве что в детстве, когда в каком-нибудь пионерском лагере можно было с другом поговорить о самом сокровенном. О том, например, что ты мечтаешь о своем школьном учителе. О том, что втайне от мамы и от подруг вырезала из классной фотографии его лицо и наклеила в записную книжку, куда записываешь теперь любимые строчки из Асадова…
Таня рассказала своему черному капитану и про Пашу, и про Григория. И про детей, которые теперь с Лизаветой там, на Западном берегу.
Джин сидел тихо-тихо. Как мышка. Только белые зрачки его мерцали в полумраке каюты.
И перед самым рассветом он только раз позволил себе коснуться ее руки.
— Спасибо вам, дорогая Таня, — сказал он, — вы знаете, как трудно давалась мне жизнь!
И он рассказал.
Рассказал, как во Вьетнамскую кампанию еще до Никсоновского Уотергейта он, отслужив матросом палубной команды на авианосце «Дуайт Эйзенхауэр», подал заявление в военно-морскую академию. Рассказал, какими расистскими пред рассудками в те годы полнился военный флот. Как было трудно, какие унижения ему довелось пережить.
— А вы знаете, — сказал Джин, — а я ведь видел один ваш фильм.
— Неужели? — изумилась Таня. — В Америке моих фильмов не было в прокате!
— Да, но три года назад мне довелось побывать в Чешской республике в составе делегации по приглашению президента Хавела, там после пяти дней семинара с их военными мы неделю отдыхали в городке Карловы Вары. И по кабельному в гостинице я видел ваш фильм. Это был какой-то исторический боевик про русского поэта.
— Про Пушкина.
— Верно! — Джин замолчал. — Как странно все в жизни получается. Как странно.
Колин с Леней улетели на берег вертолетом.
А Джин захотел лично прокатить Танечку на адмиральском катере. До пирса.
Они стояли, обнявшись на мокрой от брызг палубе. Джин держал левой рукой штурвал, а она щекой прижималась к его сильному, угадываемому даже под толстой штормовкой плечу.
Катер вышел на редан и буквально прыгал с гребня на гребень, бросая обрывки соленых волн в их разгоряченные лица.
И, она не пожалела ни о том, что предпочла вертолету соленую и мокрую волю скоростного катера, ни о том, что провела ночь с этим красивым и сильным человеком…
Они молчали до самого пирса.
И, только подсаживая ее на высокий обрез металлической плиты, Джин сказал ей, не то вопрошая, не то утверждая:
— До скорого свидания?
— See you… — ответила она, чуть обернувшись.
На пирсе ее ждала дежурная машина съемочной группы «Мунлайт Пикчерз».
— Мадам Розен, вас в гостинице ожидает человек, он вчера вечером прилетел из Лос-Анджелеса, — по-французски сказал шофер из местных сет-ильских канадцев.
Таня слабо владела языком и не сразу разобрала скороговорку шофера.
— Какой человек в гостинице? — переспросила она,
— Такой молодой, красивый, с бородкой, он сказал, что он ваш родственник и друг, — ответил шофер.
«Все ясно, Гриша Опиум собственной персоной заявился, — про себя отметила Таня, — почуял что-то? Или деньги ему срочно понадобились?»
Она была права в своих догадках. В холле ее ждал Гриша.
Он поднялся ей навстречу.
Черный человек, с черной бородкой… В черном кожаном плаще и с красным шелковым платком вкруг шеи вместо шарфа… Черное с красным. «Ми, Мепистопель… — вдруг вспомнила Татьяна любимый Ленькин анекдот и усмехнулась. — Уйди-уйди, коварный искусатель…»
Он шел к ней навстречу, широко раскрыв объятия…
— Таня, Танечка, ты скучала обо мне?!
— Нет. Я не скучала о тебе, — ответила она сухо, изо всех сил стараясь не расхохотаться ему в лицо.
Гриша был готов к такому обороту.
— Ты сердишься за случай с той девчонкой? Зря! Она с подголосков из студии звукозаписи, обычная группи. Она эпизод, а ты…
— А я главная женская роль в твоей жизни? — с усмешкой, но все еще сдерживая себя, спросила Таня.
— Ну что ты так надулась?
— Я? Я надулась? — Тут-то ее смех и разобрал… И Гриша впервые почувствовал, что Таня уже совсем не та, что две недели назад…
— Танечка! Таня. Да ты что?. Что с тобой? Ведь это же я! Я — твой Гриша!
— Остынь, милый! — Таня похлопала ладошкой по его руке. — Остынь. Дорогой, все в жизни меняется и проходит, ко мне вон друг из России приехал, хочешь, познакомлю? Он крупный российский бизнесмен!
И Таня внутренне аж подпрыгнула до небес, какой великолепный ход она придумала, чтобы покончить теперь с Гришей раз и навсегда:
Она прекрасно понимала: если не обрубить сейчас, то саратовские страдания этого ненужного романа будут длиться еще невесть сколько месяцев, а то и лет!
— Мой друг Леонид — мой старый любовник, он был моим любовником не то что до тебя, Гриша, но даже до моего замужества! Вот как! — сказала она с пафосом, видя, как сильнейшее беспокойство охватывает наглого до сей поры Гришу Орловского.
— А вот и он! — воскликнула Таня, заметив Леню, идущего из ресторана к лифту с ватагой киношников, среди которых были и Эрон, и Майк, и еще кто-то из канадцев.
— Ленечка! Подойди к нам, силь те пле! — на местный канадский манер крикнула Таня.
Рафаловичу ничего объяснять было не надо. Даже подмигивать втайне от Гриши. Он все ловил на лету.
— Перметте муа де ву презанте, — иронически начала Татьяна, — это Леонид, мой самый преданный друг и любовник, известный в России бизнесмен и партнер Колина по фильму, в котором я снимаюсь, он только что приобрел для Колина русский военный корабль. А это, — она показала на Гришу, — а это мой бывший любовник, — она сделала ударение на слове «бывший», — исполнитель цыганских романсов Гриша Орловский, известный под сценическим псевдонимом Гриша Опиум…
Краем глаза Таня явственно почувствовала, что с Гриши мгновенно слетел весь его лоск. Любовником Тани, его соперником оказывался мультимиллионер, покупающий корабли и финансирующий фильмы Колина Фитцсиммонса! Они с Гришей явно не в равных весовых категориях!
— Леню может заинтересовать наш с тобой новый диск, который мы записали в Майами, ведь Леня русский бизнесмен, и русские эмигрантские песни могут найти хороший сбыт в России, — сказала Таня.
— А не вернуться ли мне с вами в ресторан? — патетически воскликнул Леонид, подхватывая собеседников и увлекая их к дверям ресторана.
Разговор продолжили за столиком.
Гриша совсем скис и как-то глупо улыбался.
А Ленька, молодчина Ленька, он правильно подыграл ей, и они взахлеб принялись вспоминать былые вечеринки и прочие приятные факты их биографий, причем Татьяна продолжала сжимать Ленечкину руку и постоянно чмокала его в щеку.
— Ленечка, Гришенька — мой продюсер, я подписала с ним договор на тираж наших с ним дисков, даже доверила ему кругленькую сумму на раскрутку. Правда, пока нет обещанной сверхприбыли. А реклама на трейлерах кока-колы и рекламные ролики на ти-ви так и не реализовались. Правда, Гриша такой любезный, — лукаво улыбаясь сказала Таня, — он упросил Колина взять меня на роль, правда ведь, Гришенька?
— Да-а-а-а? — изумился Леня, — а я-то дурак думал, что это я Колина убедил Танечке роль дать!
За столом повисла пауза…
— Чего проще! Спросим Колина, вон он за тем столиком обедает! — воскликнула Таня.
Действительно, за соседним столом, спиной к ним сидел Колин в обществе здешнего мэра…
— Колин, дружище, разреши наш спор, — по-простому, на правах равного, окликнул мировую кинозвезду Леонид, но, не дожидаясь исхода, Гриша вскочил из за стола и взвизгнул, по-русски:
— Да я вас всех на одном месте видал, морды жидовские, корчите тут из себя невесть что, а с Танькой у меня…
Он не успел договорить, потому как тяжелый Ленькин кулак, просвистев по восходящей дуге, вдруг с треском ударил ему под левое ухо, туда, где тонким шарнирчиком челюсть связывается с остальными костьми черепной коробки.
В зале ресторана все в одно мгновение перестали жевать.
— Леня, кого это ты нокаутировал? — вытирая рот салфеткой, поинтересовался Колин, — А-а-а! Да это же наш тапер Гриша Опиум собственной персоной!
Колин было протянул лежащему Григорию руку, но тот, выплевывая сломанный зуб со сгустком черной крови, не принял руки, сам поднялся на ноги и, ни на кого не глядя, пошел из зала.
— Отдашь все через три дня, если не будет денег, я из тебя буек сделаю. И еще раз сунешься к ней, пожалеешь, что родился! — в спину ему четко крикнул Леня.
Какое же счастье, когда тебя защищает настоящий мужчина! Как легко и покойно на сердце! Тане давно так не хотелось жить, любить и быть любимой.
Назавтра газеты городка Сет-Иль вышли с заголовками:
«УБИЙСТВО, СВЯЗАННОЕ СО СЪЕМКАМИ „МУНЛАЙТ ПИКЧЕРЗ“»
«УБИТ ЛЮБОВНИК ТАНИ РОЗЕН»
«СМЕРТЬ В КОМАНДЕ ФИТЦСИММОНСА»
Утром Таню допрашивал следователь криминальной полиции города Сет-Иль. Следователем была женщина. Она была моложе Тани лет на десять. Ее звали Изабель Бертран. Инспектор Бертран.
— Давайте, поговорим, как женщина с женщиной, — предложила Изабель…
Потом Изабель Бертран пришла в номер к Рафаловичу.
— Вы говорите по-английски или по-французски? Или вам требуется переводчик?
— По-английски говорю свободно, без переводчика.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, связанных со вчерашним убийством, — сказала Изабель, круглой своей попочкой, обтянутой черными джинсами, присаживаясь на узкий подоконник.
— Это ваша работа, так что — задавайте, — ответил Леонид, придавая лицу выражение безразличной непричастности.
Июль, 1996 год
Вот он — красавец! Вот он — русский красавец!
С огромным чувством гордости Леня показал рукой на маячивший в глубине бухты серо-стальной силуэт крейсера «Адмирал Захаров».
Чувство огромной гордости переполняло Леню. Сегодня был явно его день!
Чувство гордости носило двойственный характер.
Это была и гордость за свой флот, что пусть и двадцать лет тому назад, но мощно противостоял зазнайкам из Ю-Эс-Нэйви, именно тогда, когда он, скромный капитан-лейтенант советского ВМФ, составлял часть той силы, с которой всерьез считались в Пентагоне… И еще была гордость лично за себя — за умницу Леньку Рафаловича, которому все ж удалось правдами-не правдами перегнать сюда эту громадину…
— Ты оставишь всех Камеронов с их рисованными «Титаниками» далеко в заднице! — сказал Леонид, похлопывая Колина по спине.
— Хорош, хорош, — соглашался Колин, пребывая в ошарашенной задумчивости.
— Хорош, — соглашался Джин Гудмэн, чернокожий коммодор-капитан американских ВМС, которому на период съемок предстояло реально управляться со стальным гигантом, покуда Колин Фитцсиммонс и Николас Пейдж, наряженные в форму советских офицеров, будут играть свои роли…
Вечером в кают-компании «Адмирала Захарова» Колин Фитцсиммонс, он же капитан первого ранга Александр Чайковский, вместе с реальным командиром корабля Джином Гудмэном устраивали праздничную вечеринку для съемочной команды. На вертолетной палубе крейсера тоже были поставлены столы и даже разместился джаз-банд для танцев, но сильный ветер с океана был слишком холодным, чтобы дамы могли танцевать без предусмотрительно заготовленных меховых штормовок. Поэтому основное веселье разыгралось в кают-компании.
— Ленька, ты просто чудо! — не уставала повторять Таня Розен. — Ты чудо из чудес!
— Мы стоим друг друга! — в тон ей отвечал Леонид, надевший по случаю специально пошитую по его изменившейся со времен службы фигуре военно-морскую форму с каплейскими погонами и шевронами по обшлагу рукавов.
— Я горжусь тобой, — сказала Таня, откидывая голову в танце, левою рукою трогая золотой погон.
— И я тобой тоже горжусь, Танечка, — искренне шептал Леонид. — Ты лучше всех в этом фильме, клянусь тебе!
Пили много.
То ли погода холодная к тому располагала, то ли стальные переборки русского военного корабля навеяли всем русский обычай — пить водку стаканами…
Тон задавал Леонид.
Он демонстрировал разные приемчики, как надо катать стакан ладонью по губам, прежде чем опрокинуть в рот… Показывал фокус, как с завязанными за спиною руками снять с головы стакан с водкой и выпить его… Под общие аплодисменты он пошел в угол кают-компании и, придавливая стакан лбом и потом щекой к стенам, спустил его до уровня рта, после чего, ухватив стакан зубами, запрокинув голову, выпил до дна…
А они и не заметили, что там была минеральная вода…
Зараженные дурным примером американцы все как один под аплодисменты и подбадривающие крики дам принялись повторять Ленечкин подвиг, но только не с минералкой, а с настоящей смирновской водкой.
Словом, все напились!
Леня еще научил новообращенных моряков сливать из водки и грейпфрутового сока подводничий фирменный коктейль — под названием «Срочное погружение». Дамам погружение ужасно понравилось.
И уже через полтора часа публика весело пела на всех языках: «We all live in the yellow submarine», а Колин Фитцсиммонс собственноручно наяривал по клавишам корабельного «Красного Октября»…
Умело манкируя и наливая себе в стакан минералки «Эвиан де Квебек» вместо «столичной» и «смирновской», Леня тем не менее тоже неплохо набрался.
Раскрасневшийся от выпитого, он затащил Татьяну в свою капитанскую каюту, довольно уютное одноместное купе, отделанное натуральной карельской березой…
— Танька, ты прелесть, я тебя снова люблю и еще сильнее прежнего, — говорил он, сжимая ее в объятиях.
Татьяна не ответила на поцелуй. Чмокнула его в щеку и в лоб и, рассмеявшись, сказала:
— Ленька, ты отличный парень, и я тебя как друга люблю, но не надо повторять прошлых ошибок.
— Ты думаешь, наша любовь была ошибкой? — обиженно спросил Леонид.
— Ленька, ты супер, но давай я тебя познакомлю с моей дублершей, которая играет меня в молодости, у нас там есть эпизод, где молодой Колин, то есть юный Саша Чайковский в Сочи знакомится на пляже со мной, то есть с Наташей Кутузовой. Там есть трюк, где мы прыгаем на спор со скалы, и, конечно, не я снимаюсь, а хорошенькая молодая актриса и спортсменка Кайли Моргенштерн. Давай я тебя сейчас с ней по знакомлю!
Леня сделал вид, что обиделся. Но Таня так активно принялась его чмокать в лоб, что он расхохотался и согласился, сказав — тащи сюда свою спортсменку и комсомолку!
— Только по бартеру! — задорно воскликнула Таня.
— По какому еще бартеру?
— Я тебе Кайли Моргенштерн, девочку пер вый сорт, а ты мне самого главного настоящего капитана американских нэйви — своего приятеля Джина Гудмэна сюда! И немедленно!
Ленька вскинул брови в удивление, а потом, расхохотавшись, махнул рукой — о’кэй, бартер так бартер!
Как на давно забытых студенческих вечеринках, они сперва целовались пара на пару. Сидели вчетвером в этой отделанной карельской березой каюте, пили водку с грейпфрутовым соком, после каждого стакана истошно вопя: «Срочное погружение!!!» — а потом целовались.
У Леньки на коленях сидела до пояса раздетая Кайли Моргенштерн…
А Татьяна… А Татьяна поглядывала из-под длинных ресниц на чернокожего капитана и таинственно улыбалась.
А потом Ленька подхватил свою американскую комсомолку на руки и потащил в соседнюю каюту.
И Таня осталась с Джином.
Это была такая интересная ночь. Ночь на русском корабле.
Они проболтали до самого утра. До рассвета. И у них ничего не было. Ничего — ничегошеньки.
Но им обоим было удивительно хорошо. Это было какое-то неповторимое состояние эмоциональной свободы. Какое бывало разве что в детстве, когда в каком-нибудь пионерском лагере можно было с другом поговорить о самом сокровенном. О том, например, что ты мечтаешь о своем школьном учителе. О том, что втайне от мамы и от подруг вырезала из классной фотографии его лицо и наклеила в записную книжку, куда записываешь теперь любимые строчки из Асадова…
Таня рассказала своему черному капитану и про Пашу, и про Григория. И про детей, которые теперь с Лизаветой там, на Западном берегу.
Джин сидел тихо-тихо. Как мышка. Только белые зрачки его мерцали в полумраке каюты.
И перед самым рассветом он только раз позволил себе коснуться ее руки.
— Спасибо вам, дорогая Таня, — сказал он, — вы знаете, как трудно давалась мне жизнь!
И он рассказал.
Рассказал, как во Вьетнамскую кампанию еще до Никсоновского Уотергейта он, отслужив матросом палубной команды на авианосце «Дуайт Эйзенхауэр», подал заявление в военно-морскую академию. Рассказал, какими расистскими пред рассудками в те годы полнился военный флот. Как было трудно, какие унижения ему довелось пережить.
— А вы знаете, — сказал Джин, — а я ведь видел один ваш фильм.
— Неужели? — изумилась Таня. — В Америке моих фильмов не было в прокате!
— Да, но три года назад мне довелось побывать в Чешской республике в составе делегации по приглашению президента Хавела, там после пяти дней семинара с их военными мы неделю отдыхали в городке Карловы Вары. И по кабельному в гостинице я видел ваш фильм. Это был какой-то исторический боевик про русского поэта.
— Про Пушкина.
— Верно! — Джин замолчал. — Как странно все в жизни получается. Как странно.
Колин с Леней улетели на берег вертолетом.
А Джин захотел лично прокатить Танечку на адмиральском катере. До пирса.
Они стояли, обнявшись на мокрой от брызг палубе. Джин держал левой рукой штурвал, а она щекой прижималась к его сильному, угадываемому даже под толстой штормовкой плечу.
Катер вышел на редан и буквально прыгал с гребня на гребень, бросая обрывки соленых волн в их разгоряченные лица.
И, она не пожалела ни о том, что предпочла вертолету соленую и мокрую волю скоростного катера, ни о том, что провела ночь с этим красивым и сильным человеком…
Они молчали до самого пирса.
И, только подсаживая ее на высокий обрез металлической плиты, Джин сказал ей, не то вопрошая, не то утверждая:
— До скорого свидания?
— See you… — ответила она, чуть обернувшись.
На пирсе ее ждала дежурная машина съемочной группы «Мунлайт Пикчерз».
— Мадам Розен, вас в гостинице ожидает человек, он вчера вечером прилетел из Лос-Анджелеса, — по-французски сказал шофер из местных сет-ильских канадцев.
Таня слабо владела языком и не сразу разобрала скороговорку шофера.
— Какой человек в гостинице? — переспросила она,
— Такой молодой, красивый, с бородкой, он сказал, что он ваш родственник и друг, — ответил шофер.
«Все ясно, Гриша Опиум собственной персоной заявился, — про себя отметила Таня, — почуял что-то? Или деньги ему срочно понадобились?»
Она была права в своих догадках. В холле ее ждал Гриша.
Он поднялся ей навстречу.
Черный человек, с черной бородкой… В черном кожаном плаще и с красным шелковым платком вкруг шеи вместо шарфа… Черное с красным. «Ми, Мепистопель… — вдруг вспомнила Татьяна любимый Ленькин анекдот и усмехнулась. — Уйди-уйди, коварный искусатель…»
Он шел к ней навстречу, широко раскрыв объятия…
— Таня, Танечка, ты скучала обо мне?!
— Нет. Я не скучала о тебе, — ответила она сухо, изо всех сил стараясь не расхохотаться ему в лицо.
Гриша был готов к такому обороту.
— Ты сердишься за случай с той девчонкой? Зря! Она с подголосков из студии звукозаписи, обычная группи. Она эпизод, а ты…
— А я главная женская роль в твоей жизни? — с усмешкой, но все еще сдерживая себя, спросила Таня.
— Ну что ты так надулась?
— Я? Я надулась? — Тут-то ее смех и разобрал… И Гриша впервые почувствовал, что Таня уже совсем не та, что две недели назад…
— Танечка! Таня. Да ты что?. Что с тобой? Ведь это же я! Я — твой Гриша!
— Остынь, милый! — Таня похлопала ладошкой по его руке. — Остынь. Дорогой, все в жизни меняется и проходит, ко мне вон друг из России приехал, хочешь, познакомлю? Он крупный российский бизнесмен!
И Таня внутренне аж подпрыгнула до небес, какой великолепный ход она придумала, чтобы покончить теперь с Гришей раз и навсегда:
Она прекрасно понимала: если не обрубить сейчас, то саратовские страдания этого ненужного романа будут длиться еще невесть сколько месяцев, а то и лет!
— Мой друг Леонид — мой старый любовник, он был моим любовником не то что до тебя, Гриша, но даже до моего замужества! Вот как! — сказала она с пафосом, видя, как сильнейшее беспокойство охватывает наглого до сей поры Гришу Орловского.
— А вот и он! — воскликнула Таня, заметив Леню, идущего из ресторана к лифту с ватагой киношников, среди которых были и Эрон, и Майк, и еще кто-то из канадцев.
— Ленечка! Подойди к нам, силь те пле! — на местный канадский манер крикнула Таня.
Рафаловичу ничего объяснять было не надо. Даже подмигивать втайне от Гриши. Он все ловил на лету.
— Перметте муа де ву презанте, — иронически начала Татьяна, — это Леонид, мой самый преданный друг и любовник, известный в России бизнесмен и партнер Колина по фильму, в котором я снимаюсь, он только что приобрел для Колина русский военный корабль. А это, — она показала на Гришу, — а это мой бывший любовник, — она сделала ударение на слове «бывший», — исполнитель цыганских романсов Гриша Орловский, известный под сценическим псевдонимом Гриша Опиум…
Краем глаза Таня явственно почувствовала, что с Гриши мгновенно слетел весь его лоск. Любовником Тани, его соперником оказывался мультимиллионер, покупающий корабли и финансирующий фильмы Колина Фитцсиммонса! Они с Гришей явно не в равных весовых категориях!
— Леню может заинтересовать наш с тобой новый диск, который мы записали в Майами, ведь Леня русский бизнесмен, и русские эмигрантские песни могут найти хороший сбыт в России, — сказала Таня.
— А не вернуться ли мне с вами в ресторан? — патетически воскликнул Леонид, подхватывая собеседников и увлекая их к дверям ресторана.
Разговор продолжили за столиком.
Гриша совсем скис и как-то глупо улыбался.
А Ленька, молодчина Ленька, он правильно подыграл ей, и они взахлеб принялись вспоминать былые вечеринки и прочие приятные факты их биографий, причем Татьяна продолжала сжимать Ленечкину руку и постоянно чмокала его в щеку.
— Ленечка, Гришенька — мой продюсер, я подписала с ним договор на тираж наших с ним дисков, даже доверила ему кругленькую сумму на раскрутку. Правда, пока нет обещанной сверхприбыли. А реклама на трейлерах кока-колы и рекламные ролики на ти-ви так и не реализовались. Правда, Гриша такой любезный, — лукаво улыбаясь сказала Таня, — он упросил Колина взять меня на роль, правда ведь, Гришенька?
— Да-а-а-а? — изумился Леня, — а я-то дурак думал, что это я Колина убедил Танечке роль дать!
За столом повисла пауза…
— Чего проще! Спросим Колина, вон он за тем столиком обедает! — воскликнула Таня.
Действительно, за соседним столом, спиной к ним сидел Колин в обществе здешнего мэра…
— Колин, дружище, разреши наш спор, — по-простому, на правах равного, окликнул мировую кинозвезду Леонид, но, не дожидаясь исхода, Гриша вскочил из за стола и взвизгнул, по-русски:
— Да я вас всех на одном месте видал, морды жидовские, корчите тут из себя невесть что, а с Танькой у меня…
Он не успел договорить, потому как тяжелый Ленькин кулак, просвистев по восходящей дуге, вдруг с треском ударил ему под левое ухо, туда, где тонким шарнирчиком челюсть связывается с остальными костьми черепной коробки.
В зале ресторана все в одно мгновение перестали жевать.
— Леня, кого это ты нокаутировал? — вытирая рот салфеткой, поинтересовался Колин, — А-а-а! Да это же наш тапер Гриша Опиум собственной персоной!
Колин было протянул лежащему Григорию руку, но тот, выплевывая сломанный зуб со сгустком черной крови, не принял руки, сам поднялся на ноги и, ни на кого не глядя, пошел из зала.
— Отдашь все через три дня, если не будет денег, я из тебя буек сделаю. И еще раз сунешься к ней, пожалеешь, что родился! — в спину ему четко крикнул Леня.
Какое же счастье, когда тебя защищает настоящий мужчина! Как легко и покойно на сердце! Тане давно так не хотелось жить, любить и быть любимой.
Назавтра газеты городка Сет-Иль вышли с заголовками:
«УБИЙСТВО, СВЯЗАННОЕ СО СЪЕМКАМИ „МУНЛАЙТ ПИКЧЕРЗ“»
«УБИТ ЛЮБОВНИК ТАНИ РОЗЕН»
«СМЕРТЬ В КОМАНДЕ ФИТЦСИММОНСА»
Утром Таню допрашивал следователь криминальной полиции города Сет-Иль. Следователем была женщина. Она была моложе Тани лет на десять. Ее звали Изабель Бертран. Инспектор Бертран.
— Давайте, поговорим, как женщина с женщиной, — предложила Изабель…
Потом Изабель Бертран пришла в номер к Рафаловичу.
— Вы говорите по-английски или по-французски? Или вам требуется переводчик?
— По-английски говорю свободно, без переводчика.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, связанных со вчерашним убийством, — сказала Изабель, круглой своей попочкой, обтянутой черными джинсами, присаживаясь на узкий подоконник.
— Это ваша работа, так что — задавайте, — ответил Леонид, придавая лицу выражение безразличной непричастности.