Вересов Дмитрий. Избранник Ворона (Черный ворон - 4)

   Иное дело Линда. Свой мир она лепила весело, азартно, эпатажно, шокируя публику то стрижкой "под бокс" - почти наголо, с микроскопическим намеком на челочку, - то широченной цыганской юбкой до пят, то длинными алыми серьгами в виде капель крови. Длинные ногти на ее тонких белых руках были покрашены черным лаком с блестками, а с тонкой серебряной цепочки свисал на грудь круглый черный камень - агат. Вокруг нее всегда толпился народ, гудели оживленные голоса, звенел смех.
   Она училась на экзотическом албанском отделении и общими у нее с Нилом были только лекции по истории КПСС, читаемые громогласным и краснолицым профессором, прозванным студентами Зевс. Они садились рядом, выбрав местечко поближе к окну, расположенному за мощным вертикальным перекрытием, разделяющим зал надвое. Не беда, что отсюда не видно кафедру и лектора главное, что их самих не видно оттуда. Пока Зевс метал молнии в адрес меньшевиков, троцкистов, левых уклонистов и нерадивых студентов, они тихонечко перешептывались и перехихикивались, а минут через двадцать незаметно сползали на пол и доставали сигареты. Курить на лекции было весело и немного страшновато, но если прикрыть огонек ладонью и не позволять дыму свободно растекаться, а отгонять его руками к окошку, никто, кроме ближайших соседей, ничего не видел. А соседи не закладывали - в задних рядах сидели свои ребята. Всякие же потенциальные стукачи зубрилки-отличницы и "ишшо яшшыки" - усаживались в передней части аудитории, усердно конспектировали, ловили каждое слово профессора, нередко просили повторить помедленней. История КПСС не относилась к числу любимых предметов Нила, но лекций Зевса он ждал с нетерпением.
   Естественно, помимо занятий на факультете текла бурная общественная жизнь. К счастью, когда распределялись всякие комсомольские и профсоюзные должности, Нил валялся в больнице и от муторных постов был застрахован, как минимум, на год. Но его, как и всякого, тоже доставали.
   - Если бы я не слышала, как ты играешь и поешь, я бы к тебе не приставала, - объясняла Нина. Каракоконенко, избранная культоргом. Факультетский смотр на носу, а я прямо не знаю, что делать. Одни стесняются, другие отнекиваются, третьи не могут ничего. Но мы же должны защитить честь курса, показать старшим, что и мы что-то можем. Нил, вся надежда только на тебя. Ты у нас будешь ударным номером, звездой..
   - Нинуля, я ж болел, пропустил много, наверстывать надо... - как умел, отбрехивался Нил.
   - Пойми ты, олух, тебя ж все равно какой-нибудь нагрузкой нагрузят, это уж обязательно, без этого у нас никак. Так чем с противогазом бегать, или по ночам пьяниц в дружине отлавливать, сбацаешь что-нибудь - и свободен. А я бы за тебя на комитете доброе слово замолвила.
   - Хорошо, - после некоторого раздумья уступил Нил. - Я что-нибудь подготовлю.
   Но возникал вопрос, что именно. Репертуар у него был богат чрезвычайно: память на музыку, на тексты была отменная. На слух он тоже пожаловаться не мог - от природы не был им обделен, подбирал влет, нередко с первого прослушивания. И сейчас нужно было правильно выбрать, попасть в точку с репертуаром. Дворовые песни отпадают, это понятно. Бардовская лирика - а не сочтут ли его сентиментальным идиотом? Что-нибудь шуточное а если не дойдет?
   За этими мыслями он и сам не заметил, как миновал лингафонную лабораторию, где намеревался взять пленку с фонетическим курсом, и оказался в дальнем уголке двора у настежь раскрытой двери. Она вела в довольно просторное и пустое помещение. То есть, пустое, если не считать небольшого рояля, ощерившегося черно-белой пастью, и двух придвинутых к нему стульев. "Вот, кстати, и рояль в кустах, - улыбнулся Нил. - А, между прочим, это мысль. Чем петь, лучше сыграю-ка я что-нибудь этакое. Скажем, сборную солянку из "битлов"".
   Он вошел, уселся за рояль, попробовал звук. Сойдет.
   Начал он с "Земляничных полей", плавно перешел в "Норвежский лес". "Революция номер раз", "Леди Мадонна", "Она уходит из дома"... Каждую новую тему он играл чуть более уверенно, четко, мастеровито, вводя все более сложные вариации. Во-первых, разыгрался, во-вторых, боковым зрением увидел, что в комнате кто-то появился и слушает его, внимательно и с интересом. Музицируя, Нил всегда остро ощущал энергетику аудитории, даже если эта аудитория состояла из одного человека, впитывал ее, и когда эта энергетика была позитивной, он заряжался и играл или пел намного лучше.
   Закончив, он не встал, не обернулся, а так и замер на стуле, ожидая реакции слушателей.
   - Я ж говорил - класс! - сказали за спиной, и тогда он повернул голову.
   Их было трое. Подавший реплику был круглолиц, курнос и очкаст, и от него здорово несло пивом.
   - Ты, Ларин, текстовик, и твое мэсто - в бюфете, - неприятно кривя рот, заметил второй, низкорослый, худой и отчего-то, при вполне прямой спине, производящий впечатление горбуна.
   Судя по бороде и длиннющим волосам, перехваченным красной ленточкой, этот второй был либо освобожден от военной кафедры, где по утрам студентов, заподозренных в излишней длине волос, проверяли с линейкой и нещадно гнали в парикмахерскую, либо пятикурсник, либо вообще не студент.
   Третий, крупный, широкоплечий, с сильно поредевшими волосами, большим носом и усами подковой, стоял чуть позади и авторитетно молчал.
   - Сами же жаловались - клавишника нет, - с намеком на всхлип проговорил Ларин. - А тут вот он, готовый клавишник.
   - А на синтезаторе? - брезгливо спросил квазигорбун, и Нил не сразу понял, что обращаются к нему, а когда понял, ответил неприязненно:
   - Дадите синтезатор - смогу. Крупный парень рассмеялся и, подойдя поближе, похлопал Нила по плечу.
   - Слышь, друг, мы тут сейчас репетировать будем. Если есть время, оставайся, попробуй. Хороший киборд нам действительно нужен.
   - Пуш, да на фига нам этот детсад? Видно же, что не потянет, по-прежнему кривя рот, проговорил волосатый.
   - Я, конечно, не Джон Лорд, но и вы, надо полагать, не "Дип Пёпл", нахально ответил задетый за живое Нил.
   Пуш рассмеялся еще громче.
   - Мы не "Дип Пёпл", это верно. А ты, должно быть, первокурсник. - А что, запрещено?
   - Ладно, не ершись. Просто иначе ты бы знал, кто мы такие.
   - И кто же вы такие?
   - Группа "Ниеншанц", а я - Константин Пушкарев, бас-гитара и художественный руководитель.
   Это чудо волосатое зовут Гера Гюгель, а который пьяненький - наш поэт Ванечка Ларин.
   - Не такой уж и пьяненький, - возмутился Ларин. - Пару "жигулевского" всосал, так уже и пьяненький. Вы лучше послушайте, что я под это пиво выродил:
   Тишина, промелькнувший образ.
   Превратились в бумагу осенние розы.
   И голые ветки - как зонтики сломанные...
   Нил остался на репетицию и уже через две недели впервые выступил в составе "Ниеншанца" на дискотеке в факультетском общежитии.
   Группа была и в самом деле не "Дип Пёпл". Ударник сбивался с ритма с среднем раза по три за номер, Пуш, хоть и руководитель и вообще парень неплохой, редуцировал басовые партии до минимума - разик бухнет в заданной тональности и отдыхает до следующего такта. Хваленый соло-гитарист Гюгель, возомнивший себя профессионалом, поскольку в свое время был вытолкан взашей из музыкального училища, норовил к месту и не к месту влезть со своими замороченными запилами, сбивая с толку всех остальных, и безбожно врал тексты. Так что клавишник Нил Баренцев, честно говоря, попавший в "Ниеншанц" лишь потому, что профком закупил для группы вполне пристойный немецкий синтезатор "Роботрон", который пылился без дела в клубном чулане, оказался в этой команде лицом не последним.
   Группа, целиком состоявшая из студентов-филологов, находилась на содержании профкома и проходила как народная самодеятельность. Плановые факультетские мероприятия, включая и дискотеки в общежитии два раза в месяц, она обслуживала бесплатно, когда же ее приглашали на другие факультеты, приглашающий факультет оформлял на кого-нибудь из музыкантов материальную помощь. Она делилась на всех, так что каждый получал рублей по восемь-десять.
   Играли они преимущественно вещи простые, но забойные, и каждое свое выступление начинали с легендарной "Шизгары", а заканчивали рок-н-роллом про голубые замшевые шузы. Было весело, а времени и сил отнимало куда меньше, чем мог бы подумать человек несведущий.
   Как-то в пятницу, когда он только что пришел из университета, ему позвонили. Сухой официальный голос назвался старостой общежития и уведомил, что в связи с предстоящим закрытием зала на санобработку завтрашняя дискотека переносится на сегодня, а потому товарища Баренцева убедительно просят к половине седьмого прибыть в общежитие. Он прибыл, но застал лишь замок на дверях зала. Дежурные ничего не знали и очень удивились, услышав, что в общежитии есть какой-то староста. Ругаясь на неведомого шутника, Нил покурил в стеклянном вестибюле, выпил в буфете паршивого кофе и собрался уходить, как вдруг его окликнули. Ему не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто это. Адреналин скакнул вверх, руки дрогнули.
   - Линда! Я и не знал, что ты в общаге живешь.
   - Представь себе. А ты к нам?
   - К нам - это куда?
   - Сегодня же пятница, очередной суперсэшн у Джона.
   - Очередной что?
   - Суперсэшн. Ну как в песне: "Собрались на суперсэшн у фирмового мэна". Иными словами, заседание КПЛ.
   - Коммунистической партии Лаоса? Кружка поэтов-лириков? Комитета пламенных лизоблюдов? Казанских педерастов-любителей?
   Она хихикала после каждой его версии, а потом заявила:
   - Все равно не догадаешься. "Клуб "Пенни-Лейн".
   - Сборище битломанов, - сообразил он. - Ну и чем вы в своем клубе занимаетесь?
   - Пойдем увидишь. Студенческий при себе?
   - Вход по студбилетам?
   - Конечно... - Она увидела его ехидную улыбку, сначала ничего не поняла, потом тоже улыбнулась. - Не к Джону, конечно, а в общагу. На вахте сдать. Видишь, вон там тетка сидит.
   Сама Линда ничего предъявлять не стала, спокойно прошла мимо полной пожилой женщины в синем кителе, слегка кивнув ей, и остановилась возле лифта. На Нила женщина взглянула строго и требовательно. Он протянул свой студенческий. Она раскрыла его и принялась придирчиво изучать, сравнивая лицо на фотографии со стоящим в шаге от нее оригиналом.
   - Фамилия? - сурово спросила женщина, положив студенческий рядом с толстым вахтенным журналом.
   - Но там же написано. - Нил показал на билет.
   - Мало ли что там написано! Фамилия?
   - Баренцев.
   - Имя-отчество?
   - Нил Романович.
   - Правильно... Номер?
   - Какой номер? Билета? Я наизусть не помню...
   - Номер комнаты, к кому идете, - пролаяла женщина, теряя терпение от такого непроходимого идиотизма.
   - Триста сорок три, Кизяков Станислав, - громко подсказала Линда.
   Женщина даже не посмотрела в ее сторону, записала что-то в журнале, а Нилов студенческий закинула в ящик стола, заложив полоской бумаги с цифрами "343".
   - Проходите, - неприязненно сказала она. - Как пятница, так все к этому Кизякову и шляются. Медом там, что ли, намазано?.. В двадцать три тридцать общежитие закрывается. Если кто из посторонних не вышел - документ конфискуется и передается в деканат.
   - Понял, - грустно сказал Нил.
   Женщина, не обращая более на него ни малейшего внимания, уже собачилась со следующим визитером.
   - Давай скорей, я лифт держу! - крикнула Линда, и он нырнул вслед за ней в фанерный ящик, рассчитанный, судя по всему, человек на десять.
   Когда Линда, не постучавшись, толкнула дверь и вошла в триста сорок третью, ведя на буксире Нила, ему показалось, что что-то внезапно случилось со. зрением - с комнате стоял такой густой дым, что ничего нельзя было разглядеть. К тому же у него моментально защипало в глазах.
   Когда он чуть-чуть проморгался, то увидел, что в небольшой комнате стоят, сидят и лежат человек двадцать-двадцать пять, при этом еще умудряясь кучковаться примерно по пятеро - по шестеро. Одна такая кучка группировалась вокруг стола, уставленного пустыми стаканами и тарелками, полными окурков. Еще три группы разместились на каждой из кроватей. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, смолили. На кровати слева молчали, на кровати справа тихо о чем-то переговаривались, на дальней, у окошка, пели про желтую подводную лодку, очень недружно, отвратительными голосами. На подоконнике весьма бесстыдно целовалась парочка. Разговаривали тихо, пели тоже не очень громко, но когда в деле участвует столько глоток одновременно, эффект получается основательный. У Нила даже уши заложило. Линда взяла его за руку и повела, лавируя между гостями. Некоторые узнавали ее, махали лениво рукой или говорили:
   - Хай, Линда! Пивка не принесла?
   - И тебе хай! В другой раз...
   - Хай, Линда, а я два текста с "Раббер Соул" снял.
   - "Револьвер" тебе в руки...
   - Линда, лапушка, у тебя, говорят, полный "Хайр" есть.
   - Пусть говорят...
   "А она знает себе цену, - с удовлетворением думал Нил. - Жалко, что я тогда, в колхозе, так облажался. Может, что-нибудь получится здесь, может, поезд еще не ушел..."
   Нил никого из этих людей не знал, хотя двоих-троих вроде бы видел на факультете. А вот его кое-кто определенно знал:
   - Хай, Баренцев!
   Ему улыбалась сидящая у стенки девчонка, маленькая, курносая, раскрашенная не хуже ирокеза.
   - Приве-ет, - растерянно протянул он. Это создание в узких "вареных" джинсах, чрезмерно обтягивающих толстенькие ножки, было ему совершенно незнакомо.
   - Не узнал? Я же Линда. Он изумленно моргнул, придержал за руку настоящую Линду.
   - Так вот же Линда...
   Девушки оглядели друг друга без особого тепла и одновременно процедили сквозь зубы:
   - Хай, Линда.
   - Пойдем, - шепнула Линда-первая и потащила его дальше.
   - Слушай, а эта самозванка тоже Линда. Почему? - тихо спросил он, когда они удалились на два шага.
   - А потому что у нас в "Пенни-Лейн" нет никакого порядка. Два Поля Князев и Рейман, два Джорджа, целых три Йоки. Один чувак вздумал даже Джоном заявиться, только уж этого наш Джон не стерпел и объявил его Питом Бестом. Бардак! Хоть бы по старшинству определяли, что Ли. Я вот уже четвертый год Линда, а эта писюшка только весной себе такое имя взяла, потому что ей, видите ли, Поль Маккартни пласт подарил, с автографом...
   - Который Поль Маккартни? Князев или Рейман?
   - Нет, ты не понял. Настоящий Поль Маккартни, "битловский".
   - Ничего себе! А как так получились?
   - А папаша у нее дипломат или что-то в этом роде. Она пять лет в Югославии жила, сюда только поступать приехала, на сербохорватское. Там, значит, и адрес его раздобыла, и письмо написала, как она, простая советская девочка, аж с самого детства в него влюбленная, в кумира своего. А через месяц из Лондона бандероль...
   - Неужели в самом деле Маккартни?..
   - Очень сомневаюсь. Она, конечно, этот диск всем показывала, хвасталась. Но я так думаю, подпись подделала... Йоко, эй, Йоко!
   Линда бесцеремонно принялась расцеплять целующуюся на подоконнике парочку.
   - Лариска, да оторвись ты, завязывай лизаться! Девушка на подоконнике отстранила пылкого партнера и выпрямилась во весь свой немаленький рост. Лицо ее пылало праведным гневом.
   - Какого члена!.. - начала она, но у вид ев, кто стоит перед ней, резко сменила тон: - Ой, Линдоч-ка, хай! Тебя Джонни спрашивал.
   Быстренько оглядевшись, Линда наклонилась и прошептала на ухо Йоко-Лариске:
   - Он у нас?
   - Да, и Ринго с ним. Постучи три-два-три, он откроет.
   - Ясно, - Линда переключилась на нормальную громкость: - Вот, знакомься, это Нил Баренцев.
   - Йоко! - Лариска выставила руку с опущенной ладошкой. - Я слышала тебя на дискотеке. Супер! У тебя непременно должно быть клубное имя, только я все забываю, кто "битлам" на фоно подыгрывал - Джордж Мартин, Фил Спектор... Джордж у нас уже есть... Вот, будешь Филом, годится? Фил - Нил, почти то же самое.
   - У нас кота Филом звали, - сказал Нил. - Можно я лучше Нилом останусь? Как Кэссиди.
   - А это еще кто?
   - Это... - Нил многое мог бы порассказать о Кэссиди, про которого узнал из книги, подаренной ему одним американцем, приезжавшим к матери в театр. Книга была о самых знаменитых американских битниках - Керуаке, Бэрроузе, Гинзберге, Ке-не Кизи. Всю книгу Нил, понятно, не прочитал, но главу о Кэссиди кое-как осилил. Потому что непутевого доктора всяческих наук, признанного последним истинным героем Америки и выведенного в "Полете над гнездом кукушки" под именем Мак-Мэрфи, звали так же, как Баренцева, Нилом. Тезка красиво жил и красиво умер - у полотна железной дороги посреди мексиканской пустыни, в наркотической горячке пересчитывая шпалы до Мексико-сити... Нил поглядел в необремененное интеллектом и необезображенное красотой лицо Йоко и сказал:
   - Ударник у Джимми Хендрикса. Сейчас с Джорджем Харрисоном играет.
   - Ой, погоди, я тогда имя запишу... Как ты сказал - Нил Кессоги?
   Она принялась чирикать обгорелой спичкой на пачке из-под "беломора"., а Нил завертел головой, ища глазами Линду. Но ее не было, зато к нему тут же подскочила Линда-два.
   - Так и не узнал меня? - игриво спросила она.
   - Не-а... Хотя погоди, ты в сто восемьдесят третьей школе до пятого класса не училась? Или до шестого...
   - Не училась, - капризно сказала Линда-два. - Я сейчас с тобой учусь.
   - Но у нас в группе всего две девчонки, и они...
   - А я не в твоей группе. У нас общие семинары по языкознанию.
   - Ну-ка, ну-ка... - Он вгляделся в ее раскрашенное, кукольное лицо. Неужели Заволжская?!
   - Задонская, - сердито поправила она. Вот это да! Серая мышка Задонская, которую он с первого взгляда зачислил в разряд тихонь-отличниц... То есть, не сказать, чтобы в нынешнем своем виде она стала ему более симпатична, скорее, наоборот. Но какая разительная перемена!
   - Слушай, Марина...
   - Линда! - Она топнула ножкой. - Марина я на факультете, и то для чужих!
   - Но та, другая Линда...
   - А она вообще не Линда! - Пухлые губы Марины Задонской предательски задрожали. - Она Олька, Олька Ильинская с албанского!
   Задонская резко отвернулась и убежала в угол, а Линда-первая не заставила себя ждать. Подошла сзади, тронула за рукав, прошептала в ухо:
   - Через пять минут жду тебя у лифта. Выходи незаметно... А то толпа рванет следом...
   Нил ничего не понял, хотел переспросить, но ее уже не было.
   Ему моментально сделалось до тошноты скучно среди незнакомых людей. Все они казались ему какими-то серыми, пыльными и удивительно вторичными, как бы пародирующими стиль и манеры хипующей западной молодежи. Да и пародирующей весьма уныло и по-советски благопристойно. Где наркотики, где секс, если не групповой, то хотя бы индивидуальный? Некстати вспомнился анекдот про групповой секс в трех странах - Швеции, Польше и СССР. В Швеции - это когда десять человек совокупляются, а одиннадцатый записывает на кинопленку. В Польше - десять человек эту пленку смотрят, а одиннадцатый крутит. В СССР же десять человек слушают, а одиннадцатый рассказывает, как он в Польше видел фильм про то, как в Швеции десять человек занимаются групповым сексом. Такая вот асимптота получается...
   Пока он предавался этим размышлениям, у него трижды стрельнули покурить, дважды наступили на ногу и раз предложили задешево купить совсем капельку попиленный двойной альбом "Битлз" в венгерской перепечатке. Тут он решил, что пять минут, назначенные Линдой, истекли, и пора идти на конспиративное рандеву.
   Линда перехватила его на площадке и тут же увлекла за лифты, на лестницу.
   . - Слушай, что все это значит? - спросил Нил, спускаясь вслед за ней.
   - Ринго приехал! - возбужденным полушепотом проговорила Линда. - Хотел спокойно с Джоном, Йоко и со мной посидеть, а сегодня пятница, клуб, к Джону пиплов набилось немерено...
   - И что?
   - Не всю же ораву поить-кормить? А потом Ринго всей этой колготы не любит...
   - Чего не любит?
   - Колготы, - повторила Линда. - Ну, суеты, толчеи. Вот они с Джоном и заперлись у Йоко в комнате. И она туда подойдет, как только с этим придурком Миком развяжется...
   Нил остановился.
   - Ты чего? - удивленно спросила Линда.
   - Знаешь, я, наверное, домой пойду. А то неудобно получается. Я же буду лишний, меня никто не приглашал.
   - Как никто? А я?
   - Но ты...
   - Для них мое слово - закон! - Она рассмеялась. - Ладно, не парься. Они сами просили тебя привести. Очень хотят познакомиться с крутым рок-мэном Нилом Баренцевым.
   - Откуда они знают?
   - Слухами земля полнится.
   В общем, он позволил Линде уговорить себя.
   На этаже, куда они спустились, было тихо, только в кухонном отсеке визгливо переговаривались вьетнамки, и оттуда тошнотворно несло жареной селедкой.
   Дверь им открыли после условного стука, и взгляду Нила предстала необычная картина - вместо лампочки горели свечи в стаканах. Свечей было не менее десятка, и нетрудно было разглядеть лежащие на полу и висящие на стенах коврики, кокетливое фигурное зеркало над маленьким рабочим столом, две аккуратно заправленные и прикрытые цветными пледами кровати, на подоконнике - ваза со свежими гвоздиками, на полках - расставленные между книг шкатулки, куколки, ракушки. Уютная девичья светелка, обжитая и ухоженная.
   Все это Нил разглядел в те две секунды, пока маячил на пороге за спиной у Линды. Она втянула его за собой, и он оказался лицом к лицу с молодым человеком весьма своеобразной наружности. Прямые черные волосы, остриженные под горшок и реденькие усы и бородка придавали его внешности что-то китайское, хотя круглые светлые глаза за столь же круглыми "ленноновскими" очками были однозначно европейскими. Одет он был в просторный и длинный черный балахон, из-под края которого вылезали неимоверных размеров ярко-желтые ботинки. Вместо рукопожатия молодой человек церемонно поклонился и показал рукой в глубь комнаты.
   - Милости прошу, - проговорил он неожиданно скрипучим и пожилым голосом.
   - Джон, это и есть тот самый Нил Баренцев, - прощебетала Линда.
   - Спасибо, я уже догадался, - проскрипел странный молодой человек и, виляя бедрами, как заправская манекенщица, направился к расположенному в центре комнаты продолговатому столу. Линда вновь взяла Нила за руку и пошла вслед за Джоном.
   Стол был великолепен. Посередине царственно возвышалась громадная плетеная бутыль, рядом с ней - половина бежевой продолговатой дыни на плоском блюде, с другого бока - большая салатница, доверху наполненная сушеной хурмой, чурчхелой и чищеным миндалем, и тарелка с нарезанным тонкими ломтиками сушеным мясом с белым соляным ореолом по краям.
   Джон уселся за стол, длинными пальцами вытащил из салатницы хурму и принялся жевать, не обращая на Линду с Нилом никакого внимания. Нил пожал плечами и вопросительно посмотрел на Линду.
   - Будь проще, - весело сказала она и села на единственный свободный стул. - А Ринго где?
   - А Ринго вот он!
   Из-под стола вынырнула кудрявая взлохмаченная голова, появились широкие плечи, обтянутые серым свитером грубой вязки, атлетическое туловище и рука, легко держащая за ножку толстую деревянную табуретку. Табуретка была протянута Нилу, и он едва удержал ее двумя руками.
   - Седалище для гостя! - провозгласил Виктор Васютинский. - Садись, дорогой, не стесняйся.
   Нил вздрогнул.
   - Ты?! Но ведь ты же... Сбежал?!
   - Зачем сбежал? Сами отпустили. Разобрались и отпустили. С университетом, правда, расстаться пришлось. Ну да какие наши годы!.. Линда, стаканчики!
   - Мне не надо, - поспешно сказал Нил.
   - Что так? - с искренним, похоже, огорчением спросил Васютинский. Винишко отличное, домашнее, совсем легонькое.
   - У Нила желтуха была недавно, - пояснила Линда. - Ему теперь год спиртного нельзя.
   - Бедный! Ну тогда дыньки. Или чурчхелы. Он ловко отхватил длинным ножом увесистый кусок дыни и плюхнул перед Нилом на неизвестно откуда взявшееся блюдце. Себе же, Линде и Джону плеснул из бутыли темного вина, красиво переливающегося в пламени свечей.
   - Чтоб все так жили! - провозгласил Васютинский. - И за возобновленное знакомство. - Он повернулся к Нилу. - Зови меня Ринго. Говорят, похож.
   За полтора месяца Васютинский изрядно оброс и действительно сделался похож на Ринго Старра - крупный нос, усы, челка. Разве что мускулистостью заметно превосходил барабанщика легендарной ливерпульской четверки.
   - А про твои таланты, Нил, мне все уши прожужжали. Жаль, гитары нет, а то показал бы класс. - Ринго выразительно посмотрел на Джона.
   - Я в "Пенни-Лейн" не пойду, - капризно проговорил Джон. - Засвечусь только, вся шарага на хвост сядет.
   - Тогда в другой раз. Мы ж не последний раз встречаемся, верно, Нил? Он налил еще по стакану, а Нилу протянул тарелку с бастурмой. - Попробуй, такой нигде не найдешь. Ее в горах знаешь, как делают? Нарежут мясо на плети - и на неделю коню под седло. Оттого и вкус, и запах такой особенный.
   Нил взял кусочек, с опаской поднес ко рту. Видя его нерешительность, Ринго-Васютинский расхохотался, закинул себе в рот сразу три куска и принялся усердно работать челюстями, запивая понемногу вином. Нилу ничего не оставалось, как последовать его примеру. В первый момент показалось, что он жует тонкую, круто посоленную подметку, но когда разжевал до сока, оказалось необыкновенно вкусно.