Страница:
Он многозначительно замолчал, мутными глазами глядя на отца.
- Да какая силовая стратегия! - Отец в сердцах хлопнул кулаком по столу. Дзынькнули бокалы. С соседнего столика на них выразительно посмотрели. - Говорю тебе, она ж певица, знаменитая певица, солистка, артистка заслуженная! Ольга Баренцева, что ли не слыхал?
- Погоди, погоди, Баренцева, говоришь? Которая из Мариинки? Как же, как же... То-то мне фамилия твоя знакомая показалась. А оно вот как, оказывается. Ну тогда, брат, совсем другой коленкор выходит... Парень-то ты вроде простой, и как же это тебя угораздило, бедолагу?
- Затмение стр-растей... - Отец как-то странно всхрапнул, залпом выпил высокий стакан с чем-то желтым и тут же налил второй. - Меня перед Китаем сюда на "Выстрел" командировали, на курсы переподготовки то есть, ну и задружились мы тут с одним... А у него подруга. Культурная подруга, с запросами. И вытащила она нас как-то на концерт. Оказалось - классическая музыка. Скукота, одним словом... Я уж уходить собирался по-тихому, а тут со сцены объявляют - Ольга Грушина, студентка консерватории. И выплывает такая, такая!.. Понимаешь, потрясло меня тогда, что большая она, как танк, а при этом ладная, гладкая, будто кто специально все шовчики отрихтовал, ход бархатный, не трясет, не дребезжит. А уж как запела!.. Я вообще, когда громко поют, не люблю, голоса сразу противные становятся, слушать тошно. А тут, понимаешь, красиво... Красиво, понимаешь ты?! Я, как допела она. ушла, из зала сам не свой выскочил, в фойе у грузина какого-то букет роз перекупил - и за кулисы... Примите, говорю, от страстного вашего обожателя... Она розы приняла, молчит, улыбается, тоже стою как баран, слова вымолвить не могу. Хорошо тут Володька мой с подругой подрулили, замечательно, говорят, а не отметить ли такое приятное событие в хорошем месте?.. Потом такси, "Ас-тория", шампанское, танцы до упаду, снова такси, танцы, шампанское... В общем, просыпаюсь утром, башка трещит, в глазах рябит, а вокруг меня комната большая, незнакомая, окна на реку, а посередине - кровать, а на кровати той - она. Спит, разметалась вся и губами причмокивает, как маленькая... И вся кровать... В общем, девочка она оказалась, нецелованная... Я как был, в трусах одних семейных, перед кроватью той на колени - бух! Она глазки открыла, щурится, не понимает ничего. Возьми, говорю, руку, сердце мое, душу мою возьми. Тут-то сразу поняла... Такие вот дела... Эх, Рома, давай-ка выпьем!
- Выпьем, Рома! - громогласно согласился Будивельников, а проходящий официант остановился и удивленно сказал:
- Рома, товарищи, не держим. Может, еще коньячку желаете?
- Папа, - вставил, воспользовавшись паузой, Нилушка. - Папа, пошли домой.
- О, и малец тут! - обрадовался Будивельников. - Эй, лимонада и мороженого для мальчика!
- Я есть хочу! - со слезой в голосе сказал Нилушка.
- И покушать чего-нибудь. Котлетку там или что. Котлетку будешь?
Нилушка кивнул, поджав губу.
Будивельников расплескал по стаканам остатки коньяка, долил доверху шампанским, они чокнулись, выпили, и отец продолжил:
- В раздумьях я, Рома, в тяжелых раздумьях на перепутье жизненных дорог... С одной стороны, предлагается должность. Отдельная авиадивизия, начальник полетов. Хорошая должность, полковничья, все путем. И место благодатное, не север дикий, не Бекпак-дала какая-нибудь. Но далековато, Западная Украина. С другой же стороны, наклевывается одна конторская работенка в здешнем округе...
- Бескрылая! - Главстаршина в отставке энергично тряхнул головой. - Ты ж летун, Рома, тебе, ли за столом конторским корпеть?
- Да и покорпел бы, ничего.... Я, Рома, не то, чтобы отлетался, но на небо смотрю уже прохладным взором, в моем-то возрасте можно бы немного и земельку потоптать...
- Так за чем же дело стало? Не теряйся, приземляйся в канцелярию. И к семье наконец прибьешься, и покой обретешь.
- Да, покой... - Отец наклонился к самому уху Будивельникова и что-то горячо зашептал. Глаза отставного моряка подернулись какой-то дымкой, взгляд застыл.
- Что? - хрипло переспросил он.
- Душа мерзнет... - выдохнул отец, и это было так страшно, что у Нилушки перехватило дыхание.
Трамваи уже развезли толпу болельщиков и за оставшимися не спешили. У людей на остановке Будивельников узнал результат, полностью совпавший с его прогнозами, - "Зенит" продул два-ноль, Бурчалкин дважды смазал с пяти метров. Тихий, немного протрезвевший отец, опустился на корточки перед Нилушкой и проникновенно сказал:
- Ты, это... маме не надо рассказывать, что мы в ресторане были. Если спросит, скажешь - футбол смотрели, наши ноль-два проиграли, Бурчалкин промахнулся...
Сонный, уставший Нилушка только кивал.
А через десять дней отец уехал на Украину, к новому месту службы. Один.
Нилушка не плакал, сидел тихонько в уголке, надутый, кислый, безучастный. Ничего не хотел делать - мусор выносил после третьего напоминания, музицировал только по принуждению и из рук вон плохо, книжек не читал, во двор не выходил.
- Надо что-то делать! - сказала бабушка и в середине июня отвезла его в Усть-Нарву. Там было море и много ребятишек, и очень скоро боль улеглась, забылась...
XII
(Ленинград, 1982)
- Устали, Нил Романович? Или прискучила наша беседа?
- Что вы, Евгений Николаевич! Уставать мне не с чего, а кроме бесед... Я благодарен вам за возможность выговориться. Только...
- Да, да, продолжайте.
- И во время наших бесед, и в промежутках, выполняя ваши рекомендации, я постоянно реконструирую свое прошлое. Но чем яснее оно выстраивается в сознании, тем понятнее становится, что никакой точки опоры для грядущей "нормальной жизни" в нем нет и быть не может.
- Почему вы так решили?
- Потому что едва обозначалось движение к норме, моментально шел сбой...
- Применительно к людям, норма - понятие широкое. Человека под единый жесткий стандарт не подгонишь.
- Ах, когда бы вашими словами руководствовались те, кто планирует нашу жизнь...
XII
(Ленинград, 1963-1964)
Вернулся он окрепший, загорелый, активно включился в гонку по магазинам - перед первым сентября столько всего надо было купить! Школьную форму, ботиночки и физкультурные тапочки, тетрадки, кисточки. А сколько появилось новых, загадочных пока вещей - синие и красные счетные палочки, чернильница-непроливайка и набор перьев, острых и длинных, перочистка из пестрых толстых лоскутков, деревянный пенал, прописи, новые разноцветные учебники... В ночь на первое сентября он долго не мог заснуть, но встал раньше всех, настойчиво будил маму с бабушкой, боялся опоздать.
После торжественной линейки в школьном дворе первоклашек развели по классам, "А" и "Б" соответственно. Нилушка еще в июне знал, что его приняли в класс "А", мама тогда сказала, что это хорошо, что в "А" всегда набирают самых талантливых и умных. Нилушка внимательно вглядывался в лица одноклассников, но ничего особенно умного и талантливого не заметил. Дети как дети. Все девчонки с косичками, в белых фартучках, мальчишки - в одинаковых серых костюмчиках. Все намытые, причесанные, чувствуется, что волнуются.
Пришла учительница, небольшая, полная, вся тоже в сером, лицо круглое, простоватое (в очередях таких никогда не называют "дама" или "девушка", а только "гражданка"). Поправила пышный бюст, поглядела строго, постучала длинной палочкой по столу и сказала:
- Здравствуйте, дети, садитесь, я ваш классный руководитель. Зовут меня Лариса Степановна, и вы будете помнить меня всю жизнь, как помнит свою первую учительницу Наталью Петровну наш любимый Никита Сергеевич Хрущев. Здесь, в этом красивом желтом доме вы выучите буквы и цифры, прочитаете и напишете свои первые слова, решите свои первые задачи, наизусть расскажете свое первое стихотворение, узнаете, что такое глобус и контурная карта...
- Я знаю, что такое глобус! - крикнул с задней парты какой-то мальчишка.
Все обернулись. Мальчишка был веснушчатый и лопоухий.
Лариса Степановна поморщилась.
- Запомните, дети, если вы хочете что-нибудь спросить или сказать, нужно не вскакивать и не орать, как это чучело гороховое... - Она показала на смутившегося мальчишку, - а тихонечко поднять руку и ждать, когда вас вызовут, а когда вызовут нужно встать, сложить руки по швам и четко, членораздельно задать свой вопрос или ответить на мой. Поняли? И ты понял, горе мое? - обратилась она к конопатому мальчишке.
- Да, - чуть слышно пролепетал тот.
- Громче! - строго потребовала учительница.
- Да! - выкрикнул мальчишка.
- Имя, фамилия?
- Поповский Игорь!
- Не кричи, Поповский Игорь, глухих здесь нет. Что ты хотел сказать, Поповский Игорь?
- Что я знаю про глобус. У брата на столе...
- Достаточно. Нет, не садись, постой пока... Что, ребята, хотел показать нам своим непристойным выкриком Поповский Игорь? Он хотел показать нам, что он умнее всех - я, дескать, знаю, что такое глобус, а вы, дураки, не знаете. Так вот, зарубите себе на носу, что дураков у нас нет. Умных тоже. Между собой вы все равны, равны абсолютно, и только оценки, которые буду ставить я, покажут, кто из вас действительно умный, а кто наоборот... Понятно? Садись, Поповский от слова "попа"...
Некоторые первоклассники гаденько захихикали, Оттопыренные уши Поповского засветились красным. Нилушке отчего-то стало стыдно.
- Через десять лет - самые счастливые десять лет вашей жизни - вы покинете стены нашей прекрасной школы культурными, образованными, политически грамотными, а главное - порядочными людьми. А ну-ка, поднимите руки те, кто знает, что такое порядочный человек. Смелее, смелее!
Лариса Степановна грозно оглядела притихший класс. Дети сидели, опустив взгляд в заляпанные чернилами парты. На Нилушкиной парте было, кроме того, криво нацарапано слово из трех букв, и слово это не было словом "мир".
- Молчите? Не знаете? Так вот я вам объясню. Порядочный человек - это который порядки соблюдает. Поняли? Ну ничего, скоро поймете.
Второго сентября Нилушка получил свою первую отметку - двойку по арифметике. Ее он схлопотал за то, что нечаянно столкнул со стола коробку со счетными палочками и громко их рассыпал. Через неделю он приволок вторую двойку, на сей раз по русскому - читал букварь бегло, а не по складам, как положено первокласснику и как велела Лариса Степановна.
- Но я не умею по складам, - пробовал оправдаться он.
- Что значит "не умею"? Учись, Баренцев, учись, терпение и труд все перетрут. Чтоб к понедельнику читал как положено! Здесь тебе не тут, понимаешь! Не можешь - научим, не хочешь - заставим!
Он и учился - вместо привычных слов и предложений выводил ровненькие, с нажимом палочки и крючочки, причем вместо запрещенной в первом классе авторучки пользовался неудобной вставочкой, с которой чернила вечно стекали в тетрадь, вместо Шекспира и "Трех мушкетеров" читал про Машу, которая ела кашу, вместо логических задачек из "Науки и жизни", к которым приохотил его отец, складывал в столбик три и два...
- А тебе, Баренцев, что, неинтересно? Ах, написал? Ну-ка, ну-ка... Нацарапал, как курица лапой. Где ты видел такое "жэ"? У себя в жэ, не иначе... Выйди из класса и без родителей не возвращайся!
На лацкане ее строгого, но справедливого серого пиджака гордо поблескивал значок "Заслуженный учитель РСФСР"...
* * *
Были, конечно, еще и переменки, веселые и шумные, коридорный футбол со старым танком вместо мячика, после школы - кружки. На бокс, куда Нил тайком от домашних пришел записываться в январе, его не приняли - слишком мал, зато охотно взяли на спортивную гимнастику. Еще, разумеется, он ходил в секцию авиамоделизма. Эти увлечения были развитием линии, заложенной отцом, и в тот год для Нила они были куда важнее и интереснее, чем школа, чем сведенные к минимуму (три раза в неделю по полтора часа) музыкальные занятия с бабушкой. Каждое утро он по собственному почину делал зарядку, обливался, тоненько повизгивая под холодной струей, досуха растирался шершавым полотенцем. Мама давно смирилась с этими самоистязаниями, а бабушка, похоже, молчаливо одобряла - пусть закаляется, меньше болеть будет. И действительно, за весь первый класс Нил не болел ни разу.
Далеко не всегда нагрузки были в радость - и уставал, и так хотелось понежиться еще немного в теплой постели, и в слякоть неохота было выходить из дому с неудобной сумкой и тащиться на гимнастику. Но Нил заставлял себя, тренировал силу воли. Поддерживало и грело его радостно-тревожное ожидание Большого Приключения, которое ждет его летом. Уже с осени в письмах от отца, выдержки из которых мама иногда зачитывала ему, Зазвучали нотки, облекшиеся потом в конкретное предложение. Обстоятельства службы, писал майор, складываются таким образом, что в ближайший год ему едва ли удастся вырваться в Ленинград хотя бы ненадолго. С другой стороны, местность, где расположено его формирование (блюдя секретность, отец не считал возможным в письме, отправленном обычной, а не фельдъегерской почтой, давать более точные обозначения), отличается горно-лесным ландшафтом, обилием природных водоемов и воздухом повышенной свежести, что в совокупности образует отличные условия для отдыха и поправления здоровья. Жилищный вопрос также решен вполне положительно, так что если Оленька, Нил и Александра Павловна смогут и пожелают провести лето в Карпатах, то места хватит всем.
Мама принять предложение мужа не могла у нее намечалось ответственное летнее турне, и отпуск пришлось передвинуть на конец сентября - начало октября. Бабушка категорически заявила, что ноги ее не будет ни в каком таком "формировании" и уж тем более под одной крышей с зятем. Что же касается Нила, то здесь сказать "хотел" значит ничего не сказать. Целое лето! В горах! С папой! Рядом с самолетами и летчиками! Золотая молния желания поразила его в самое сердце, и когда бабушка заявила, что все это, может быть, и хорошо, только абсолютно нереально - не одного же его, мальчишку семилетнего, отправлять в такую даль? - и предложила ограничиться дачей в Толмачево, он закатил форменную истерику, едва ли не первую в жизни. От неожиданности бабушка настолько растерялась, что даже не наказала его. Только пробубнила, в качестве успокоительного, чтобы зря-то не надеялся.
Однако он надеялся. Вдруг получится убедить маму, что он уже большой и сильный, и может самостоятельно доехать куда угодно, хоть на край света? Чтобы самому укрепиться в этом убеждении, вместо горячего завтрака за шестнадцать копеек он брал в школьной столовке холодный, за одиннадцать, а сэкономленные деньги тратил не на мороженое, как другие, а на метро. Нырял туда после уроков и катил до самой дальней станции, воображая при этом, будто едет через всю страну в настоящем, всамделишном поезде. Бродил по незнакомым районам, приучая себя не бояться неизвестности, катался на трамваях, стараясь запомнить маршрут и обратную дорогу. Не заблудился ни разу, всегда попадал домой, а дома врал, что задержался в школе на продленке.
Он был готов к путешествию в одиночку и знал, что когда доберется наконец до отца, тот обрадуется, что у него такой взрослый, самостоятельный сын. А самому Нилу не стыдно будет показать отцу и окрепшие бицепсы, и собственноручно вырезанный пропеллер для будущей кордовой модели, и табель за третью четверть без единой троечки. Он ждал чуда - и чудо свершилось!
Когда мама за ужином объявила ему, что летом он не просто поедет к папе, но и полетит туда на самолете, он не сразу поверил, что это взаправду, потом спросил:
- У тебя, что ли, турне отменили? Мама покачала головой.
- Значит, бабушка согласилась?
- Вот еще! - Бабушка презрительно фыркнула. - Что я там не видала? Солдафонских рож?
- Тогда как?
Нил опустил руки и растерянно забегал глазами - то на маму посмотрит, то на бабушку. Бабушка нахмурилась, а мама посмотрела с улыбкой.
- А если сам? - лукаво спросила она. - Ты ж большой уже. Билет мы тебе купим, сядешь в самолет, вылезешь, оттуда до части, отец пишет, на автобусе часа три всего. Утром здесь - к обеду там.
Он завизжал от восторга и кинулся целовать мать. Бабушка демонстративно отвернулась.
- Неужели не сдрейфишь? - усмехаясь, спросила мама.
- Да чтоб меня морские черти разорвали! - выкрикнул он прочитанную в какой-то пиратской книге клятву. - Сама ж сказала - я большой уже.
- Большой, да дурной, - не преминула вставить бабушка...
Действительность, как водится, оказалась немного поплоше ожиданий. Мама, оказывается, только проверяла его - хотела узнать, как он воспримет, что сопровождать его в такую даль будет не она, и не бабушка, а неведомая тетя Света, жена одного из офицеров из папиной дивизии. Боялась, видите ли, что он расплачется от страха, как последняя девчонка. Решила сначала попугать его, а потом успокоить этой самой тетей Светой. Да нужна ему очень эта тетя Света - как рыбе зонтик! Сядет рядом и будет шипеть - не балуйся с ремнями, не бегай по проходу, не приставай к стюардессе, иди вымой руки, заставит сначала съесть жесткую аэрофлотовскую курицу и только потом разрешит высосать земляничный джем из красивого тюбика. Короче, испортит все удовольствие от первого в жизни полета. Да, он никогда еще не летал на самолете, но прекрасно знал, как там все устроено - и по рассказам мамы, налетавшей, наверное, миллион километров, и по нескольким коротким, но весомым репликам отца, относившегося к гражданской авиации как к неизбежному злу.
Он уже ненавидел тетю Свету и мечтал о том, чтобы она в самый последний момент сломала ногу, заболела, умерла, тогда бы ему удалось все-таки полететь одному. Впрочем, он тут же спохватывался - ведь если вдруг так случится, то тогда и он останется дома. Ни мама, ни бабушка одного его не отпустят.
В аэропорт его провожала мама. Сидела спереди, рядом с шофером, и, развернувшись к Нилу, все повторяла и повторяла надоевшие ему наставления чистить зубы, мыть руки, а на ночь - еще и ноги, на речку ходить только со взрослыми, сразу в воду не лезть, а немного остыть в тенечке, к отцу, если он занят, не приставать, высылать хотя бы по письму в неделю, не забывать читать книжки и обязательно по часу в день играть на рояле - отец писал, что у них в клубе есть замечательный салонный рояль, который почти всегда свободен. Нил слушал ее и недоумевал - ведь никогда прежде мама не лезла к нему с советами. Волнуется, наверное, переживает. Сам-то он не переживал нисколько, только смотрел из окошка во все глаза, узнавал знакомые улицы и здания - ведь готовясь к путешествию, он тайком добирался и сюда, на Московский, а как-то доехал на трамвае до самого конца проспекта и города площади со смешным названием Средняя Рогатка. Кстати, ее и проехали и помчались по широкому пригородному шоссе. Здесь он проезжал год назад, когда встречали отца.
В большом и людном зале аэропорта Нил тут же помчался искать тот особенный газированный автомат, с кнопочками, на которых нарисованы картинки разных фруктов, и, нажимая на эти кнопочки, можно выбрать сироп. В прошлом году он тут четыре стакана выпил. Но автомата нигде не было, а потом мама своим неповторимым голосом окликнула его через весь зал, и тогда все посмотрели в ее сторону, и некоторые определенно узнали... Она усадила его в кресло и велела никуда не отлучаться и караулить вещи, а она посмотрит, куда это запропастилась тетя Света.
Караулить вещи было скучно, и Нил от нечего делать принялся переставлять согласные на лозунге, висящем как раз напротив него над воротами: "Телайте масолетами Аэфорлота... Тетайле мамоселами Аэлофтота..."
- Привет!
Он моргнул от неожиданности, оторвал взгляд от лозунга. Перед ним стояла большая девчонка в бежевом сарафане, круглолицая, с курносым веснушчатым носом и смешными белобрысыми хвостиками над ушами.
- Ну...
Нил не любил больших девчонок. Одна такая на переменке походя съездила его портфелем, да так, что он кубарем скатился по лестнице. Другая, дежурная, надрала за уши, когда он пытался проскочить мимо нее без сменной обуви. А еще две поймали Иванова из второго "Б" и защипали до кровавых синяков - так потом Иванову же и попало, оказывается, он за ними в физкультурной раздевалке подсматривал. Подумаешь!
- А ты и есть Нил?
- Допустим...
- А я тетя Света.
От неожиданности Нил опешил.
- Тоже мне тетя! Ты б еще сказала "бабушка"... Тетя Света, она знаешь кто? Она жена папиного офицера, лейтенанта Федоровского, поняла?
- И никакой он не папин! - неожиданно вспыхнула девчонка. - Твой папа Федоровскому не командир!
- Очень даже командир! - в свою очередь возмутился Нил. - Федоровский лейтенант, а папа - майор. Скажешь, лейтенант главнее майора?
- Майор главнее, - признала девчонка. - Только все равно не командир.
Нил сокрушенно вздохнул. Объяснять девчонке очевидные вещи - только зря время тратить.
- Светочка, вот вы где! - Мамин голос не расслышать невозможно. И не узнать тоже. - Я ищу вас, ищу...
- Ой, Ольга Владимировна! - взвизгнула Света (и вправду, выходит, Света) и бросилась обнимать подошедшую маму. Нил с удивлением увидел, что она всего на полголовы ниже мамы, которой и папа-то по плечо. - Понимаете, я все собиралась, собиралась, и все в последний момент, а главное-то и забыла - билеты, паспорт, хорошо в метро спохватилась... - Она перевела дух и вновь затараторила: - Пришлось с полдороги вернуться, а сумочка, слава Богу, на столе, я скорей обратно, с чемоданом и вообще... Пришлось такси брать, я так боялась, так боялась, что опоздаю... Посадку еще не объявляли?
- Нет пока. Тебе повезло, вылет немного задержали... Нил, ты, я вижу, уже познакомился со Светланой Васильевной?
- Угу, - буркнул Нил и отвернулся. Он досадовал на самого себя принял взрослую тетю за девчонку, и теперь та пожалуется маме, что он грубо с ной разговаривал.
- Познакомился, - подтвердила Светлана. - Отличный парень, мы славно поболтали.
Она весело подмигнула Нилу, и на душе у того полегчало.
- Он немного дичится при незнакомых, но вообще-то мальчик воспитанный и не капризный, - продолжала мама, - никаких хлопот с ним в дороге не будет...
- Начинается регистрация билетов на рейс... - громыхнуло откуда-то на весь зал.
Мама подхватила Нила и чемодан и поспешила к стойке...
XIV
(Самолет - Западная Украина, 1964)
Прошли первые захватывающие минуты, когда самолет выруливал на взлетную полосу, потом, взревев моторами, промчался по ней, в считанные секунды набрал головокружительную скорость и наконец оторвался от земли и полетел, оставляя все дальше внизу дома, деревья, дороги и машины - в мгновение ока все сделалось крохотным, игрушечным - и гудело в ушах от стремительного набора высоты. Еще некоторое время Нил жил впечатлением этих незабываемых минут, а потом заскучал, неохотно признаваясь себе, что полет начинает его разочаровывать. В обыкновенном автобусе и то интереснее: картинки за окном все время меняются, не успевая надоесть, не то, что это бесконечное небо, подстеленное облаками, а главное - чувствуешь движение. То тряхнет, то подбросит, то качнет вперед при торможении. А здесь сидишь, как дома на стуле, и только по гулу моторов понимаешь, что вообще куда-то движешься. Хорошо бы, конечно, рассмотреть самолет во всех подробностях, но с места много не насмотришь.
Нил заерзал в кресле, отстегнул ремни, опасливо покосился на свою белобрысую попутчицу. Та сидела, уткнувшись в журнал. Нил накренился, повернул голову и прочитал название. "Мода-64". Оно, конечно, чего же еще?! Как это он не подумал, выбирая место у иллюминатора, что каждый раз придется перебираться через ее длинные ноги? Обратиться же к ней он не решался, потому что никак не мог определить для себя, как же теперь называть ее: "Света" вроде неудобно, а "тетя Света", тем более "Светлана Васильевна" - язык не поворачивается. Он откашлялся и, к полному собственному изумлению, произнес:
- Permetez-moi, Madame, s'il vous plait...<Позвольте, пожалуйста) мадам (фр.)>
- Ого, это ты, что ли, по-французски шпрехаешь? - с недоуменным восхищением спросила Света.
- Не шпрехаю, а парлякаю, - солидно поправил он. - Шпрехают по-немецки. - А ты и по-немецки можешь? - восхищенно поинтересовалась она.
- По-немецки нет, а по инглишу скоро заспикаю. У нас он во втором классе начнется.
- А у нас в школе дойч был. Только училки каждый год менялись - кто в декрет уйдет, кто на пенсию. Так что я даже "их бин дубин" не помню. А в техникуме только английский.
- А ты в каком техникуме? - заинтересованно спросил Нил, даже не заметив, что обратился на "ты". - В авиационном?
- Не-а, в библиотечном... Петушка будешь?
- Какого петушка?
- На палочке, леденцового. У меня красный, желтый и зеленый. Выбирай любого. Нил вздохнул.
- Мне бабушка не разрешает. Говорит, от леденцов зубы портятся.
- А она разве увидит? Бабушка-то внизу осталась, а мы вон где, высоко-высоко.
- Десять тысяч метров над уровнем моря, - соглашаясь, уточнил он и махнул рукой: - Давай зеленого!
Потом она обыграла его в "города", а он ее - в "морской бой", три раза подряд. Начал было расчерчивать поле для четвертого, но тут стали разносить обед.
Вместо ожидаемой жесткой курицы с несъедобным рисом были крошечные копченые сосиски - таких Нил никогда еще не видел - и жареная картошка с помидорами. Сосиски ему очень понравились, и Света отдала ему свою порцию, а он отдал ей булочку с икрой, а за это получил ее земляничный джем. Джем был, правда, не в космонавтских тюбиках, а в маленьких круглых баночках, но все равно вкусно. Потом она задремала, а он смотрел на нее, и думал, что когда вырастет, то женится только на ней. Правда, у нее уже есть муж, лейтенант Федоровский, но это ничего, он же летчик, как раз к тому времени разобьется, и Света будет свободна...
- Да какая силовая стратегия! - Отец в сердцах хлопнул кулаком по столу. Дзынькнули бокалы. С соседнего столика на них выразительно посмотрели. - Говорю тебе, она ж певица, знаменитая певица, солистка, артистка заслуженная! Ольга Баренцева, что ли не слыхал?
- Погоди, погоди, Баренцева, говоришь? Которая из Мариинки? Как же, как же... То-то мне фамилия твоя знакомая показалась. А оно вот как, оказывается. Ну тогда, брат, совсем другой коленкор выходит... Парень-то ты вроде простой, и как же это тебя угораздило, бедолагу?
- Затмение стр-растей... - Отец как-то странно всхрапнул, залпом выпил высокий стакан с чем-то желтым и тут же налил второй. - Меня перед Китаем сюда на "Выстрел" командировали, на курсы переподготовки то есть, ну и задружились мы тут с одним... А у него подруга. Культурная подруга, с запросами. И вытащила она нас как-то на концерт. Оказалось - классическая музыка. Скукота, одним словом... Я уж уходить собирался по-тихому, а тут со сцены объявляют - Ольга Грушина, студентка консерватории. И выплывает такая, такая!.. Понимаешь, потрясло меня тогда, что большая она, как танк, а при этом ладная, гладкая, будто кто специально все шовчики отрихтовал, ход бархатный, не трясет, не дребезжит. А уж как запела!.. Я вообще, когда громко поют, не люблю, голоса сразу противные становятся, слушать тошно. А тут, понимаешь, красиво... Красиво, понимаешь ты?! Я, как допела она. ушла, из зала сам не свой выскочил, в фойе у грузина какого-то букет роз перекупил - и за кулисы... Примите, говорю, от страстного вашего обожателя... Она розы приняла, молчит, улыбается, тоже стою как баран, слова вымолвить не могу. Хорошо тут Володька мой с подругой подрулили, замечательно, говорят, а не отметить ли такое приятное событие в хорошем месте?.. Потом такси, "Ас-тория", шампанское, танцы до упаду, снова такси, танцы, шампанское... В общем, просыпаюсь утром, башка трещит, в глазах рябит, а вокруг меня комната большая, незнакомая, окна на реку, а посередине - кровать, а на кровати той - она. Спит, разметалась вся и губами причмокивает, как маленькая... И вся кровать... В общем, девочка она оказалась, нецелованная... Я как был, в трусах одних семейных, перед кроватью той на колени - бух! Она глазки открыла, щурится, не понимает ничего. Возьми, говорю, руку, сердце мое, душу мою возьми. Тут-то сразу поняла... Такие вот дела... Эх, Рома, давай-ка выпьем!
- Выпьем, Рома! - громогласно согласился Будивельников, а проходящий официант остановился и удивленно сказал:
- Рома, товарищи, не держим. Может, еще коньячку желаете?
- Папа, - вставил, воспользовавшись паузой, Нилушка. - Папа, пошли домой.
- О, и малец тут! - обрадовался Будивельников. - Эй, лимонада и мороженого для мальчика!
- Я есть хочу! - со слезой в голосе сказал Нилушка.
- И покушать чего-нибудь. Котлетку там или что. Котлетку будешь?
Нилушка кивнул, поджав губу.
Будивельников расплескал по стаканам остатки коньяка, долил доверху шампанским, они чокнулись, выпили, и отец продолжил:
- В раздумьях я, Рома, в тяжелых раздумьях на перепутье жизненных дорог... С одной стороны, предлагается должность. Отдельная авиадивизия, начальник полетов. Хорошая должность, полковничья, все путем. И место благодатное, не север дикий, не Бекпак-дала какая-нибудь. Но далековато, Западная Украина. С другой же стороны, наклевывается одна конторская работенка в здешнем округе...
- Бескрылая! - Главстаршина в отставке энергично тряхнул головой. - Ты ж летун, Рома, тебе, ли за столом конторским корпеть?
- Да и покорпел бы, ничего.... Я, Рома, не то, чтобы отлетался, но на небо смотрю уже прохладным взором, в моем-то возрасте можно бы немного и земельку потоптать...
- Так за чем же дело стало? Не теряйся, приземляйся в канцелярию. И к семье наконец прибьешься, и покой обретешь.
- Да, покой... - Отец наклонился к самому уху Будивельникова и что-то горячо зашептал. Глаза отставного моряка подернулись какой-то дымкой, взгляд застыл.
- Что? - хрипло переспросил он.
- Душа мерзнет... - выдохнул отец, и это было так страшно, что у Нилушки перехватило дыхание.
Трамваи уже развезли толпу болельщиков и за оставшимися не спешили. У людей на остановке Будивельников узнал результат, полностью совпавший с его прогнозами, - "Зенит" продул два-ноль, Бурчалкин дважды смазал с пяти метров. Тихий, немного протрезвевший отец, опустился на корточки перед Нилушкой и проникновенно сказал:
- Ты, это... маме не надо рассказывать, что мы в ресторане были. Если спросит, скажешь - футбол смотрели, наши ноль-два проиграли, Бурчалкин промахнулся...
Сонный, уставший Нилушка только кивал.
А через десять дней отец уехал на Украину, к новому месту службы. Один.
Нилушка не плакал, сидел тихонько в уголке, надутый, кислый, безучастный. Ничего не хотел делать - мусор выносил после третьего напоминания, музицировал только по принуждению и из рук вон плохо, книжек не читал, во двор не выходил.
- Надо что-то делать! - сказала бабушка и в середине июня отвезла его в Усть-Нарву. Там было море и много ребятишек, и очень скоро боль улеглась, забылась...
XII
(Ленинград, 1982)
- Устали, Нил Романович? Или прискучила наша беседа?
- Что вы, Евгений Николаевич! Уставать мне не с чего, а кроме бесед... Я благодарен вам за возможность выговориться. Только...
- Да, да, продолжайте.
- И во время наших бесед, и в промежутках, выполняя ваши рекомендации, я постоянно реконструирую свое прошлое. Но чем яснее оно выстраивается в сознании, тем понятнее становится, что никакой точки опоры для грядущей "нормальной жизни" в нем нет и быть не может.
- Почему вы так решили?
- Потому что едва обозначалось движение к норме, моментально шел сбой...
- Применительно к людям, норма - понятие широкое. Человека под единый жесткий стандарт не подгонишь.
- Ах, когда бы вашими словами руководствовались те, кто планирует нашу жизнь...
XII
(Ленинград, 1963-1964)
Вернулся он окрепший, загорелый, активно включился в гонку по магазинам - перед первым сентября столько всего надо было купить! Школьную форму, ботиночки и физкультурные тапочки, тетрадки, кисточки. А сколько появилось новых, загадочных пока вещей - синие и красные счетные палочки, чернильница-непроливайка и набор перьев, острых и длинных, перочистка из пестрых толстых лоскутков, деревянный пенал, прописи, новые разноцветные учебники... В ночь на первое сентября он долго не мог заснуть, но встал раньше всех, настойчиво будил маму с бабушкой, боялся опоздать.
После торжественной линейки в школьном дворе первоклашек развели по классам, "А" и "Б" соответственно. Нилушка еще в июне знал, что его приняли в класс "А", мама тогда сказала, что это хорошо, что в "А" всегда набирают самых талантливых и умных. Нилушка внимательно вглядывался в лица одноклассников, но ничего особенно умного и талантливого не заметил. Дети как дети. Все девчонки с косичками, в белых фартучках, мальчишки - в одинаковых серых костюмчиках. Все намытые, причесанные, чувствуется, что волнуются.
Пришла учительница, небольшая, полная, вся тоже в сером, лицо круглое, простоватое (в очередях таких никогда не называют "дама" или "девушка", а только "гражданка"). Поправила пышный бюст, поглядела строго, постучала длинной палочкой по столу и сказала:
- Здравствуйте, дети, садитесь, я ваш классный руководитель. Зовут меня Лариса Степановна, и вы будете помнить меня всю жизнь, как помнит свою первую учительницу Наталью Петровну наш любимый Никита Сергеевич Хрущев. Здесь, в этом красивом желтом доме вы выучите буквы и цифры, прочитаете и напишете свои первые слова, решите свои первые задачи, наизусть расскажете свое первое стихотворение, узнаете, что такое глобус и контурная карта...
- Я знаю, что такое глобус! - крикнул с задней парты какой-то мальчишка.
Все обернулись. Мальчишка был веснушчатый и лопоухий.
Лариса Степановна поморщилась.
- Запомните, дети, если вы хочете что-нибудь спросить или сказать, нужно не вскакивать и не орать, как это чучело гороховое... - Она показала на смутившегося мальчишку, - а тихонечко поднять руку и ждать, когда вас вызовут, а когда вызовут нужно встать, сложить руки по швам и четко, членораздельно задать свой вопрос или ответить на мой. Поняли? И ты понял, горе мое? - обратилась она к конопатому мальчишке.
- Да, - чуть слышно пролепетал тот.
- Громче! - строго потребовала учительница.
- Да! - выкрикнул мальчишка.
- Имя, фамилия?
- Поповский Игорь!
- Не кричи, Поповский Игорь, глухих здесь нет. Что ты хотел сказать, Поповский Игорь?
- Что я знаю про глобус. У брата на столе...
- Достаточно. Нет, не садись, постой пока... Что, ребята, хотел показать нам своим непристойным выкриком Поповский Игорь? Он хотел показать нам, что он умнее всех - я, дескать, знаю, что такое глобус, а вы, дураки, не знаете. Так вот, зарубите себе на носу, что дураков у нас нет. Умных тоже. Между собой вы все равны, равны абсолютно, и только оценки, которые буду ставить я, покажут, кто из вас действительно умный, а кто наоборот... Понятно? Садись, Поповский от слова "попа"...
Некоторые первоклассники гаденько захихикали, Оттопыренные уши Поповского засветились красным. Нилушке отчего-то стало стыдно.
- Через десять лет - самые счастливые десять лет вашей жизни - вы покинете стены нашей прекрасной школы культурными, образованными, политически грамотными, а главное - порядочными людьми. А ну-ка, поднимите руки те, кто знает, что такое порядочный человек. Смелее, смелее!
Лариса Степановна грозно оглядела притихший класс. Дети сидели, опустив взгляд в заляпанные чернилами парты. На Нилушкиной парте было, кроме того, криво нацарапано слово из трех букв, и слово это не было словом "мир".
- Молчите? Не знаете? Так вот я вам объясню. Порядочный человек - это который порядки соблюдает. Поняли? Ну ничего, скоро поймете.
Второго сентября Нилушка получил свою первую отметку - двойку по арифметике. Ее он схлопотал за то, что нечаянно столкнул со стола коробку со счетными палочками и громко их рассыпал. Через неделю он приволок вторую двойку, на сей раз по русскому - читал букварь бегло, а не по складам, как положено первокласснику и как велела Лариса Степановна.
- Но я не умею по складам, - пробовал оправдаться он.
- Что значит "не умею"? Учись, Баренцев, учись, терпение и труд все перетрут. Чтоб к понедельнику читал как положено! Здесь тебе не тут, понимаешь! Не можешь - научим, не хочешь - заставим!
Он и учился - вместо привычных слов и предложений выводил ровненькие, с нажимом палочки и крючочки, причем вместо запрещенной в первом классе авторучки пользовался неудобной вставочкой, с которой чернила вечно стекали в тетрадь, вместо Шекспира и "Трех мушкетеров" читал про Машу, которая ела кашу, вместо логических задачек из "Науки и жизни", к которым приохотил его отец, складывал в столбик три и два...
- А тебе, Баренцев, что, неинтересно? Ах, написал? Ну-ка, ну-ка... Нацарапал, как курица лапой. Где ты видел такое "жэ"? У себя в жэ, не иначе... Выйди из класса и без родителей не возвращайся!
На лацкане ее строгого, но справедливого серого пиджака гордо поблескивал значок "Заслуженный учитель РСФСР"...
* * *
Были, конечно, еще и переменки, веселые и шумные, коридорный футбол со старым танком вместо мячика, после школы - кружки. На бокс, куда Нил тайком от домашних пришел записываться в январе, его не приняли - слишком мал, зато охотно взяли на спортивную гимнастику. Еще, разумеется, он ходил в секцию авиамоделизма. Эти увлечения были развитием линии, заложенной отцом, и в тот год для Нила они были куда важнее и интереснее, чем школа, чем сведенные к минимуму (три раза в неделю по полтора часа) музыкальные занятия с бабушкой. Каждое утро он по собственному почину делал зарядку, обливался, тоненько повизгивая под холодной струей, досуха растирался шершавым полотенцем. Мама давно смирилась с этими самоистязаниями, а бабушка, похоже, молчаливо одобряла - пусть закаляется, меньше болеть будет. И действительно, за весь первый класс Нил не болел ни разу.
Далеко не всегда нагрузки были в радость - и уставал, и так хотелось понежиться еще немного в теплой постели, и в слякоть неохота было выходить из дому с неудобной сумкой и тащиться на гимнастику. Но Нил заставлял себя, тренировал силу воли. Поддерживало и грело его радостно-тревожное ожидание Большого Приключения, которое ждет его летом. Уже с осени в письмах от отца, выдержки из которых мама иногда зачитывала ему, Зазвучали нотки, облекшиеся потом в конкретное предложение. Обстоятельства службы, писал майор, складываются таким образом, что в ближайший год ему едва ли удастся вырваться в Ленинград хотя бы ненадолго. С другой стороны, местность, где расположено его формирование (блюдя секретность, отец не считал возможным в письме, отправленном обычной, а не фельдъегерской почтой, давать более точные обозначения), отличается горно-лесным ландшафтом, обилием природных водоемов и воздухом повышенной свежести, что в совокупности образует отличные условия для отдыха и поправления здоровья. Жилищный вопрос также решен вполне положительно, так что если Оленька, Нил и Александра Павловна смогут и пожелают провести лето в Карпатах, то места хватит всем.
Мама принять предложение мужа не могла у нее намечалось ответственное летнее турне, и отпуск пришлось передвинуть на конец сентября - начало октября. Бабушка категорически заявила, что ноги ее не будет ни в каком таком "формировании" и уж тем более под одной крышей с зятем. Что же касается Нила, то здесь сказать "хотел" значит ничего не сказать. Целое лето! В горах! С папой! Рядом с самолетами и летчиками! Золотая молния желания поразила его в самое сердце, и когда бабушка заявила, что все это, может быть, и хорошо, только абсолютно нереально - не одного же его, мальчишку семилетнего, отправлять в такую даль? - и предложила ограничиться дачей в Толмачево, он закатил форменную истерику, едва ли не первую в жизни. От неожиданности бабушка настолько растерялась, что даже не наказала его. Только пробубнила, в качестве успокоительного, чтобы зря-то не надеялся.
Однако он надеялся. Вдруг получится убедить маму, что он уже большой и сильный, и может самостоятельно доехать куда угодно, хоть на край света? Чтобы самому укрепиться в этом убеждении, вместо горячего завтрака за шестнадцать копеек он брал в школьной столовке холодный, за одиннадцать, а сэкономленные деньги тратил не на мороженое, как другие, а на метро. Нырял туда после уроков и катил до самой дальней станции, воображая при этом, будто едет через всю страну в настоящем, всамделишном поезде. Бродил по незнакомым районам, приучая себя не бояться неизвестности, катался на трамваях, стараясь запомнить маршрут и обратную дорогу. Не заблудился ни разу, всегда попадал домой, а дома врал, что задержался в школе на продленке.
Он был готов к путешествию в одиночку и знал, что когда доберется наконец до отца, тот обрадуется, что у него такой взрослый, самостоятельный сын. А самому Нилу не стыдно будет показать отцу и окрепшие бицепсы, и собственноручно вырезанный пропеллер для будущей кордовой модели, и табель за третью четверть без единой троечки. Он ждал чуда - и чудо свершилось!
Когда мама за ужином объявила ему, что летом он не просто поедет к папе, но и полетит туда на самолете, он не сразу поверил, что это взаправду, потом спросил:
- У тебя, что ли, турне отменили? Мама покачала головой.
- Значит, бабушка согласилась?
- Вот еще! - Бабушка презрительно фыркнула. - Что я там не видала? Солдафонских рож?
- Тогда как?
Нил опустил руки и растерянно забегал глазами - то на маму посмотрит, то на бабушку. Бабушка нахмурилась, а мама посмотрела с улыбкой.
- А если сам? - лукаво спросила она. - Ты ж большой уже. Билет мы тебе купим, сядешь в самолет, вылезешь, оттуда до части, отец пишет, на автобусе часа три всего. Утром здесь - к обеду там.
Он завизжал от восторга и кинулся целовать мать. Бабушка демонстративно отвернулась.
- Неужели не сдрейфишь? - усмехаясь, спросила мама.
- Да чтоб меня морские черти разорвали! - выкрикнул он прочитанную в какой-то пиратской книге клятву. - Сама ж сказала - я большой уже.
- Большой, да дурной, - не преминула вставить бабушка...
Действительность, как водится, оказалась немного поплоше ожиданий. Мама, оказывается, только проверяла его - хотела узнать, как он воспримет, что сопровождать его в такую даль будет не она, и не бабушка, а неведомая тетя Света, жена одного из офицеров из папиной дивизии. Боялась, видите ли, что он расплачется от страха, как последняя девчонка. Решила сначала попугать его, а потом успокоить этой самой тетей Светой. Да нужна ему очень эта тетя Света - как рыбе зонтик! Сядет рядом и будет шипеть - не балуйся с ремнями, не бегай по проходу, не приставай к стюардессе, иди вымой руки, заставит сначала съесть жесткую аэрофлотовскую курицу и только потом разрешит высосать земляничный джем из красивого тюбика. Короче, испортит все удовольствие от первого в жизни полета. Да, он никогда еще не летал на самолете, но прекрасно знал, как там все устроено - и по рассказам мамы, налетавшей, наверное, миллион километров, и по нескольким коротким, но весомым репликам отца, относившегося к гражданской авиации как к неизбежному злу.
Он уже ненавидел тетю Свету и мечтал о том, чтобы она в самый последний момент сломала ногу, заболела, умерла, тогда бы ему удалось все-таки полететь одному. Впрочем, он тут же спохватывался - ведь если вдруг так случится, то тогда и он останется дома. Ни мама, ни бабушка одного его не отпустят.
В аэропорт его провожала мама. Сидела спереди, рядом с шофером, и, развернувшись к Нилу, все повторяла и повторяла надоевшие ему наставления чистить зубы, мыть руки, а на ночь - еще и ноги, на речку ходить только со взрослыми, сразу в воду не лезть, а немного остыть в тенечке, к отцу, если он занят, не приставать, высылать хотя бы по письму в неделю, не забывать читать книжки и обязательно по часу в день играть на рояле - отец писал, что у них в клубе есть замечательный салонный рояль, который почти всегда свободен. Нил слушал ее и недоумевал - ведь никогда прежде мама не лезла к нему с советами. Волнуется, наверное, переживает. Сам-то он не переживал нисколько, только смотрел из окошка во все глаза, узнавал знакомые улицы и здания - ведь готовясь к путешествию, он тайком добирался и сюда, на Московский, а как-то доехал на трамвае до самого конца проспекта и города площади со смешным названием Средняя Рогатка. Кстати, ее и проехали и помчались по широкому пригородному шоссе. Здесь он проезжал год назад, когда встречали отца.
В большом и людном зале аэропорта Нил тут же помчался искать тот особенный газированный автомат, с кнопочками, на которых нарисованы картинки разных фруктов, и, нажимая на эти кнопочки, можно выбрать сироп. В прошлом году он тут четыре стакана выпил. Но автомата нигде не было, а потом мама своим неповторимым голосом окликнула его через весь зал, и тогда все посмотрели в ее сторону, и некоторые определенно узнали... Она усадила его в кресло и велела никуда не отлучаться и караулить вещи, а она посмотрит, куда это запропастилась тетя Света.
Караулить вещи было скучно, и Нил от нечего делать принялся переставлять согласные на лозунге, висящем как раз напротив него над воротами: "Телайте масолетами Аэфорлота... Тетайле мамоселами Аэлофтота..."
- Привет!
Он моргнул от неожиданности, оторвал взгляд от лозунга. Перед ним стояла большая девчонка в бежевом сарафане, круглолицая, с курносым веснушчатым носом и смешными белобрысыми хвостиками над ушами.
- Ну...
Нил не любил больших девчонок. Одна такая на переменке походя съездила его портфелем, да так, что он кубарем скатился по лестнице. Другая, дежурная, надрала за уши, когда он пытался проскочить мимо нее без сменной обуви. А еще две поймали Иванова из второго "Б" и защипали до кровавых синяков - так потом Иванову же и попало, оказывается, он за ними в физкультурной раздевалке подсматривал. Подумаешь!
- А ты и есть Нил?
- Допустим...
- А я тетя Света.
От неожиданности Нил опешил.
- Тоже мне тетя! Ты б еще сказала "бабушка"... Тетя Света, она знаешь кто? Она жена папиного офицера, лейтенанта Федоровского, поняла?
- И никакой он не папин! - неожиданно вспыхнула девчонка. - Твой папа Федоровскому не командир!
- Очень даже командир! - в свою очередь возмутился Нил. - Федоровский лейтенант, а папа - майор. Скажешь, лейтенант главнее майора?
- Майор главнее, - признала девчонка. - Только все равно не командир.
Нил сокрушенно вздохнул. Объяснять девчонке очевидные вещи - только зря время тратить.
- Светочка, вот вы где! - Мамин голос не расслышать невозможно. И не узнать тоже. - Я ищу вас, ищу...
- Ой, Ольга Владимировна! - взвизгнула Света (и вправду, выходит, Света) и бросилась обнимать подошедшую маму. Нил с удивлением увидел, что она всего на полголовы ниже мамы, которой и папа-то по плечо. - Понимаете, я все собиралась, собиралась, и все в последний момент, а главное-то и забыла - билеты, паспорт, хорошо в метро спохватилась... - Она перевела дух и вновь затараторила: - Пришлось с полдороги вернуться, а сумочка, слава Богу, на столе, я скорей обратно, с чемоданом и вообще... Пришлось такси брать, я так боялась, так боялась, что опоздаю... Посадку еще не объявляли?
- Нет пока. Тебе повезло, вылет немного задержали... Нил, ты, я вижу, уже познакомился со Светланой Васильевной?
- Угу, - буркнул Нил и отвернулся. Он досадовал на самого себя принял взрослую тетю за девчонку, и теперь та пожалуется маме, что он грубо с ной разговаривал.
- Познакомился, - подтвердила Светлана. - Отличный парень, мы славно поболтали.
Она весело подмигнула Нилу, и на душе у того полегчало.
- Он немного дичится при незнакомых, но вообще-то мальчик воспитанный и не капризный, - продолжала мама, - никаких хлопот с ним в дороге не будет...
- Начинается регистрация билетов на рейс... - громыхнуло откуда-то на весь зал.
Мама подхватила Нила и чемодан и поспешила к стойке...
XIV
(Самолет - Западная Украина, 1964)
Прошли первые захватывающие минуты, когда самолет выруливал на взлетную полосу, потом, взревев моторами, промчался по ней, в считанные секунды набрал головокружительную скорость и наконец оторвался от земли и полетел, оставляя все дальше внизу дома, деревья, дороги и машины - в мгновение ока все сделалось крохотным, игрушечным - и гудело в ушах от стремительного набора высоты. Еще некоторое время Нил жил впечатлением этих незабываемых минут, а потом заскучал, неохотно признаваясь себе, что полет начинает его разочаровывать. В обыкновенном автобусе и то интереснее: картинки за окном все время меняются, не успевая надоесть, не то, что это бесконечное небо, подстеленное облаками, а главное - чувствуешь движение. То тряхнет, то подбросит, то качнет вперед при торможении. А здесь сидишь, как дома на стуле, и только по гулу моторов понимаешь, что вообще куда-то движешься. Хорошо бы, конечно, рассмотреть самолет во всех подробностях, но с места много не насмотришь.
Нил заерзал в кресле, отстегнул ремни, опасливо покосился на свою белобрысую попутчицу. Та сидела, уткнувшись в журнал. Нил накренился, повернул голову и прочитал название. "Мода-64". Оно, конечно, чего же еще?! Как это он не подумал, выбирая место у иллюминатора, что каждый раз придется перебираться через ее длинные ноги? Обратиться же к ней он не решался, потому что никак не мог определить для себя, как же теперь называть ее: "Света" вроде неудобно, а "тетя Света", тем более "Светлана Васильевна" - язык не поворачивается. Он откашлялся и, к полному собственному изумлению, произнес:
- Permetez-moi, Madame, s'il vous plait...<Позвольте, пожалуйста) мадам (фр.)>
- Ого, это ты, что ли, по-французски шпрехаешь? - с недоуменным восхищением спросила Света.
- Не шпрехаю, а парлякаю, - солидно поправил он. - Шпрехают по-немецки. - А ты и по-немецки можешь? - восхищенно поинтересовалась она.
- По-немецки нет, а по инглишу скоро заспикаю. У нас он во втором классе начнется.
- А у нас в школе дойч был. Только училки каждый год менялись - кто в декрет уйдет, кто на пенсию. Так что я даже "их бин дубин" не помню. А в техникуме только английский.
- А ты в каком техникуме? - заинтересованно спросил Нил, даже не заметив, что обратился на "ты". - В авиационном?
- Не-а, в библиотечном... Петушка будешь?
- Какого петушка?
- На палочке, леденцового. У меня красный, желтый и зеленый. Выбирай любого. Нил вздохнул.
- Мне бабушка не разрешает. Говорит, от леденцов зубы портятся.
- А она разве увидит? Бабушка-то внизу осталась, а мы вон где, высоко-высоко.
- Десять тысяч метров над уровнем моря, - соглашаясь, уточнил он и махнул рукой: - Давай зеленого!
Потом она обыграла его в "города", а он ее - в "морской бой", три раза подряд. Начал было расчерчивать поле для четвертого, но тут стали разносить обед.
Вместо ожидаемой жесткой курицы с несъедобным рисом были крошечные копченые сосиски - таких Нил никогда еще не видел - и жареная картошка с помидорами. Сосиски ему очень понравились, и Света отдала ему свою порцию, а он отдал ей булочку с икрой, а за это получил ее земляничный джем. Джем был, правда, не в космонавтских тюбиках, а в маленьких круглых баночках, но все равно вкусно. Потом она задремала, а он смотрел на нее, и думал, что когда вырастет, то женится только на ней. Правда, у нее уже есть муж, лейтенант Федоровский, но это ничего, он же летчик, как раз к тому времени разобьется, и Света будет свободна...