Страница:
Пытаясь отвлечься, она попробовала есть. Аппетитно пахнущий традиционный английский бекон показался жирным и противным. Безо всякой охоты Наташа просмотрела газеты. Сначала ленинградскую, потом – центральную. Везде было одно и то же: сокурсники и товарищи по команде, преподаватели, представители Госкомспорта и даже комсомольско-молодежная бригада ивановских ткачих клеймили позором и презрением перебежчицу Иволгину. Все они, как один, выступали «с решительным осуждением» и призывали советский народ «еще тверже придерживаться светлых идеалов строителей коммунизма». От сатирического однообразия заголовков – «Предатели обрели свободу», «Хороша Наташа, да не наша» и им подобных – стало противно и скучно. Девушка несколько раз прошлась по комнате, от камина до кровати и обратно, и мысли ее крутились вокруг одного и того же:
– Я смогла, значит, я смогу и большее! – заметив, что говорит вслух, Наташа испуганно посмотрела на дверь. Тут же взяла себя в руки и решительно присела к столу.
«К черту всё и всех! Жизнь продолжается, а полная неизвестность… Что же, совсем недавно было еще хуже…» Случайно скользнув взглядом по газетной полосе, она увидела маленький заголовок: «В семье предателей». В двух куцых столбцах какой-то В. Горохов глумливо комментировал положение отца-одиночки Вадима Иволгина, заявившего ему лично, что он не верит в предательство жены и уверен, что со временем все узнают, что никакого предательства не было.
Слезы выступили мгновенно. Сколько же времени она даже не вспоминала о Вадиме и дочери! Как же они теперь будут жить там, где все и вся против них? А Вадим…
Но Наташа быстро справилась с наступившей слабостью. «Потом, не сейчас, когда все прояснится…» Слезы высохли мгновенно и, будто бы этого момента специально дожидались, в дверном замке повернулся ключ…
Глава 2
– Я смогла, значит, я смогу и большее! – заметив, что говорит вслух, Наташа испуганно посмотрела на дверь. Тут же взяла себя в руки и решительно присела к столу.
«К черту всё и всех! Жизнь продолжается, а полная неизвестность… Что же, совсем недавно было еще хуже…» Случайно скользнув взглядом по газетной полосе, она увидела маленький заголовок: «В семье предателей». В двух куцых столбцах какой-то В. Горохов глумливо комментировал положение отца-одиночки Вадима Иволгина, заявившего ему лично, что он не верит в предательство жены и уверен, что со временем все узнают, что никакого предательства не было.
Слезы выступили мгновенно. Сколько же времени она даже не вспоминала о Вадиме и дочери! Как же они теперь будут жить там, где все и вся против них? А Вадим…
Но Наташа быстро справилась с наступившей слабостью. «Потом, не сейчас, когда все прояснится…» Слезы высохли мгновенно и, будто бы этого момента специально дожидались, в дверном замке повернулся ключ…
Глава 2
Традиция метафизических поисков в работе английской и советской разведок
Прошлогодняя история с агентессой Болтон, странной гибелью Норвежца и потерей Скворцова добавила генералу Ивлеву не только седых волос. Пропал настоящий, профессиональный интерес к работе, появилась усталость, почти классическая «старческая», со всеми непременными ее атрибутами: скорой физической утомляемостью, раздражительной ворчливостью и рассеянным невниманием к подчиненным. Суть этих перемен была бесконечно далека от московских разносов, как бы справедливы они ни были. К реальной угрозе расформирования ленинградского управления генерал был абсолютно равнодушен, и лишь чувство вины перед товарищами, служившими в других отделах управления и ни в чем не виноватыми, удерживало Ивлева от добровольного ухода со службы, заставляло каждое утро просыпаться и ехать на Литейный. Москва четко дала понять: только в случае полного раскрытия всех обстоятельств, связанных с прошлогодними событиями, управление не будет расформировано.
Каждое утро, когда черная «Волга» рывком уходила от генеральского подъезда под арку и далее, через Московский и Садовую, Марсово поле и набережную Кутузова, через проспект Чернышевского по Каляева доставляла Ивлева на службу, он заново и заново прокручивал все обстоятельства дела. События «до», «во время» и «после». Прошлой осенью и зимой рассеянное внимание и атмосферные неурядицы лишали генерала возможности отвлечься от размышлений и наблюдать за сезонными изменениями городских пейзажей и за ставшими привычными преображениями любимых ленинградских уголков. По мере отдаления от известных событий и с упорядочением погоды, то есть по мере вступления в свои права сначала чахлой балтийской весны, а затем и лета, картинка за пределами салона служебного авто становилась все более четкой, и параллельно с этим у Ивлева выработался своеобразный утренний ритуал для размышлений и воспоминаний.
Удобно устроившись утром наступающего дня на велюровом диване служебного автомобиля, Ивлев наконец обретал возможность сосредоточиться. Пока машина спешила по влажному асфальту к Триумфальной арке Московских ворот, все генеральские думы были обращены к московской поездке, состоявшейся в мае прошлого года.
Подобно многим провинциалам, Ивлев был бесконечно далек от столичных перипетий противостояния между Андроповым и Цвигуном, а потому майская поездка, первая после полугодового перерыва, сочетала в себе элементы и оперативной разведки, и первого выхода в свет. В обновленный свет столичной номенклатуры, где закончившаяся вничью интрига привела «серого кардинала» Суслова – к смерти, одиозного малоросса Цвигуна – к гибели, а новоявленного Пирра, сиречь председателя Комитета государственной безопасности, к установлению контроля над теневым сектором национальной экономики.
Как и многие офицеры разведки, генерал искренне считал, что внутренние проблемы государства – исключительная прерогатива эмвэдэшных деятелей, а им, рыцарям шоколада и морковки, до них не может быть никакого дела, пока партия не скажет традиционное: «Надо!» Но, принадлежа к звену руководящему, обязанному учитывать столичные конъюнктуры и иметь покровителей, он не мог полностью игнорировать возможный факт участия своих формальных и неформальных шефов в придворных играх на той или иной стороне. Именно с целью выяснения «подковерных» обстоятельств Ивлев и поехал в Москву.
Столица встретила его, как бременский петух из сказки братьев Гримм, «изрядно ощипанной, но не побежденной». К маю непотопляемые вторые, третьи и прочие замы успели поменять хозяев и покровителей, перебраться из одного министерства или комитета в другой, и все как один испытывали зуд энтузиазма, стремясь на деле доказать свою эффективность, незаменимость и полезность.
Новым непосредственным начальством Ивлева оказался лощеный молодчик из известной партийной семьи, оставивший пост атташе в одной жаркой ближневосточной стране и принесший с собой в коридоры известного здания на Лубянке ароматную экзотику Востока в аристократическом замесе со своей дипломатической англизированной рафинированностью. Смотря и слушая новое начальство, цитировавшее по памяти всяких там Хафизов и прочих, действительно можно было поверить в тотальное обновление родного чекистского ведомства. Но когда по завершении официальной части визита, во время конфиденциальной и неформальной беседы новое начальствующее лицо предложило Ивлеву «беспроигрышный вариант», «наработку из дипломатического прошлого, которая быстро позволит всем получить массу высоких зачетных баллов», провинциальный генерал понял: никаких изменений в этом не самом лучшем из миров не произошло. Просто в высоких сферах свершился еще один рокировочный цикл, ретроспективно фиксируемый опрометчивыми историками под определением «дворцового переворота».
Однако служба обязывала учесть и не пренебрегать широтой начальственного дара, и Ивлев, обстоятельно вникнув в подробности, принял к сведению ценную информацию о возможном появлении в Ленинграде летом этого года некоей Джейн Болтон, дочки цэрэушника и английской резидентши, внучки знаменитого адмирала Глазго-Фаррагута. Цели английской агентессы определялись двояко: либо судостроительный директор Марков или же кто-нибудь из членов его семьи, либо сотрудник петровской кунсткамеры Бертран Бертранович Дего. Этот престарелый ученый муж, наверное, был единственным живым свидетелем неких опытов, граничащих с фантастикой и мистикой, которые ставились покойным Берией в закрытом институте МГБ на Международном тогда, а Московском ныне, проспекте.
Сейчас, когда машина подъезжала к Триумфальной арке с ее сверкающим на солнце металлическим декором, генерал в который уже раз подумал: «Одно из двух, Сережа, одно из двух: либо тебя специально втравили в эту историю, заранее зная, что ее конец совпадет с концом нынешнего состава ленинградского управления, либо твой начальник – изрядная сволочь, работающая черт знает на кого. Положительные альтернативы в обоих случаях отсутствуют».
Случайная удача – задержание англичанки – вместо того, чтобы прояснить ситуацию и разрешить все вопросы, только еще больше запутала дело. Девчонка упрямо отказывалась рассказать о причинах, которые вынудили ее перейти на нелегальное положение и расправиться с Норвежцем, и настойчиво, как попугай Фернандо у Высоцкого, твердила о частной природе своего визита в Ленинград, об искренней и случайной любви к Маркову-младшему, да выдавала сказки-небылицы про проживание у неустановленных друзей где-то в общежитиях на Лесном проспекте. Все попытки вытянуть из нее «где?» и «у кого?» наталкивались на стоическое: «Я не могу подводить ни в чем не повинных людей». Аналогично и с манифестацией на Пряжке: «Случайно узнала от знакомых», «Вы забыли, генерал, я действительно люблю Кирилла» и тому подобное. Все оказалось впустую, даже очные ставки с этим вислоусым пентюхом Иволгиным, который всю тяжесть организации инцидента брал на себя и был совершенно убедителен в долгих рассуждениях о настоящей дружбе. Но чутьем, верхним чутьем ветерана контрразведки, он ощущал, что в городе существует глубоко законспирированный центр поддержки для агентов МИ-5. И у него не было никаких зацепок, чтобы его обнаружить!
Легитимные формы допроса не привели ни к чему, и пока дисциплинированный Ивлев согласовывал с московским начальством возможности более жесткого привлечения мисс Болтон к сотрудничеству со следственной группой, где-то в необозримых далях противостояния двух систем произошли некие таинственные движения. Москва без объяснений забрала агентессу для обмена на какие-то ценные сведения, а ему, как нашкодившему школяру, было приказано «в кратчайший срок исправить все ошибки и недочеты, допущенные в оперативно-следственной работе». За рамками формулировки остались необходимые уточнения, которые, подразумевалось, он и сам прекрасно знал: как, когда и с кем англичанка организовала убийство Норвежца, кто те подонки, которые стали причиной гибели Скворцова, и чье конкретно решение о заключении Маркова в психбольницу выставило ленинградских чекистов на всеобщее планетарное посмешище.
Генералиссимус салютовал черной генеральской «Волге» своей бронзовой шпагой, мост имени жертвы очередного кремлевского переворота порадовал чиновный взгляд стремительной перспективой, а второй Прачкин мост весело качнул Ивлева на добротных импортных амортизаторах.
Справа запестрило фельтеновское чугунное чудо, и генеральской душе полегчало, даже повеселела она тихо, по-стариковски. Много ли пожившему человеку надо? И ведь как чудно устроен этот мир! Или, действительно, правы ленинградские шутники, которые утверждают, что «город наш – не просторней чемодана»? Марковы, англичанка, ученый старик Дего, весь этот мажорско-дискотечный детский сад с Иволгиным – все сплелось в один клубок, и не понять, где начало, где конец. Но на то он и генерал Комитета государственной безопасности, чтобы распутать все это…
А что касается грозного начальства, то не только оно в дипломатиях поднаторело. Есть у генерала Ивлева и свои козыри в рукаве… Глядишь, если что и выплывет, то всегда можно откупиться от бывшего ближневосточного атташе или же, если старики действительно сообразят, что и как нужно делать, выйти с докладом, который без всяких подсказочек со стороны обеспечит «высокий зачетный балл».
Н-да, Серега, слышал бы тебя сейчас батя, порадовался бы он за все трудовое крестьянство, от сохи и рязанской черной пашни сумевшее шагнуть до невских берегов и государевой службы…
– Товарищ генерал, Управление.
– А? Спасибо, тезка, ты это… Свободен до шестнадцати нуль-нуль…
Он мысленно скомандовал себе: «Раз, два, три!», резко поднял веки и так же резко повернул голову в сторону предполагаемого наблюдателя.
Боже, спаси Королевство и его постоянно нарождающиеся традиции! Лучшая из них – автомобильные пробки! В правом ряду стоял бронзовый, как майский жук, макайровский «Родстер» модели пятьдесят восьмого года. Но это так, приятная мелочь. А вот то, вернее – та особа, что сидела в перламутрово-розовом кожаном салоне, облаченная в костюм и перчатки цвета резеды, действительно производила впечатление. Это была женщина-мечта, женщина-волшебная сказка, сплав лучшего генетического материала, выплавленный в любовном горниле кудесниками-металлургами – неизвестным белым и неизвестной китаянкой. У сэра Арчибальда на такие вещи глаз наметан. Но самое главное, он ей интересен. Пускай этот интерес предопределен его «Бентлеем», пускай под флером этой сексуальной изысканности скрывается крестьянская хватка, унаследованная от чанкайшистского дедульки, или бандитская беспринципность, воспринятая от гонконгского крестного отца. Ему это все равно, поскольку при более близком знакомстве его шансы на успех увеличиваются многократно, а в искусстве отделываться от охотниц за чужим состоянием он поднаторел изрядно. И плевать на все! Даже на нынешний понедельник…
Стоп, Арчибальд! В офисе тебя ждет Джейн, и ты как единственный родственник… В этот момент далекий невидимый светофор открыл движение и все медленно двинулись вперед. «Гуд бай, май лав, гуд бай!» – промурлыкал сэр Кроу и тут же нахмурился. Этого Руссоса он терпеть не мог. Руссос, Руссос… Сплошные негативные ассоциации, от которых, кроме неврозов, никакого толка. Дикая Россия и бедняжка Джейн. Потеющий пиндосский толстяк и китайская красавица. Черт бы побрал эти пробки и непредсказуемые светофоры! Арчибальд Сэсил Кроу посмотрел направо. О, милосердные боги, спасите Британию! На борту поравнявшегося с его «Бентли» фордовского фургончика алела незатейливая надпись: «М. Дж. Криппс и Ф. Дж. Криппс. Фаллопротезы на дому у заказчика»…
– Гуд монинг, сэр, – Ганкхи, отставной капрал, режиссировал действия Кроу на парковке. Обтянутая белоснежной лайкой лапка приняла чаевые.
Ганкхи, с неподвижным лицом деревянного истукана, не мигая, следил за медленно текущим потоком машин и не обращал ни малейшего внимания на Кроу. «Счастливый человек! Узреть в Лондоне Будду, да еще в понедельник утром!» – подумал британец, улыбнулся и неспешно двинулся в присутствие.
– Как и положено уважающей себя европейской столице, Лондон ранжирует, селекционирует и сохраняет согласно присвоенному статусу свои достопримечательности. Существует туристский ширпотреб вроде Лондон-бридж или аббатства Вестминстер, известного адреса на Бейкер-стрит или паноптикума мадам Тюссо. Чуть повыше рангом стоят: десятый номер по Даунинг-стрит, Скотленд-ярд и подпольные опийные курильни в Сохо. Но это и понятно, людям все же нужно хоть изредка да заниматься любимым делом. А на самой вершине лондонских «сакре пляс» мрачнеют монолитные каре кварталов знаменитого Сити, по которому, дорогой Аль-Файед, мы с вами сейчас и прогуливаемся…
Кроу медленно брел по узкому тротуару вслед за странной парой – мужчиной в черной египетской галабии, расшитой золотыми узорами, и высоким тощим негром в элегантнейшем костюме от Лероя. Обойти неспешно бредущих «экзотов» у него не было возможности, и все, что оставалось представителю титульной нации, так это следовать в кильватере черепашьего хода парочки и невольно внимать эбеновому знатоку лондонской жизни.
– Лично мне, дорогой Доди, Сити во многом напоминает Долину фараонов. Обратите внимание, что многочисленные бронзовые, медные и прочие доски при входах – вывески торговых, агентских и прочих спекулянтских контор – самым крупным шрифтом извещают вас о времени основания предприятия или фирмы. Этот металлический мартиролог может рассказать о причинах колониальных несчастий за последние триста лет больше, чем все исторические талмуды, вместе взятые. Но, на мой взгляд, Сити больше всего интересен и симпатичен своим нагловатым ханжеством, с которым здешние обитатели скрывают под личиной коммерческого заведения кто резидентуру иностранной разведки, кто постпредство международного криминального синдиката или, как вот эта скромная вывеска… – парочка остановилась перед глухой дверью. Коробочка телекамеры, медная, в купоросных проплешинах доска, надпись на которой гласила: «Восточно-индийская компания по переработке пальмовой копры. Основана в 1805 году». – Знаете, дорогой Аль-Файед, что находится за этой скромной на вид дверью?
– Секретные активы семейства Ганди?
Чернокожий коротко рассмеялся:
– Нет, уважаемый Доди, это чуть дальше. А здесь всего-навсего организационный и диспетчерский центр МИ-5 по подрывной и диверсионной работе в странах социалистического Холода.
Кроу, несколько убаюканный монотонным голосом гида, вздрогнул. «Всепроникаемость провинциалов и нуворишей, будь она неладна!» Он почему-то посчитал для себя неловким заходить в офис на глазах у этого праздного дуэта, с непонятным интересом рассматривающего скромный вход в его рабочую обитель. «Они, что, полдня собираются тут торчать? Черт бы побрал эти понедельники и интернационализм Британского содружества!» Было унизительно и нелепо торчать без дела в шаге от конторы и испытывать нелепое и зазорное чувство неловкости. К тому же один из собеседников смотрел на него в упор. В минутном замешательстве сэр Арчибальд лихорадочно и безрезультатно искал достойный выход из дурацкого положения, и на помощь ему пришла сама судьба.
Внезапно глухая дверь «Восточно-индийской» распахнулась, как табакерка с сюрпризом, и на пороге возбужденно закачался пружинным чертиком обаятельнейший Гроций Эймс.
– Сэр Арчибальд, – нарочито громко обратился он к шефу, – в Египте небывалое землетрясение, биржу лихорадит! Маклеры оборвали все телефоны, требуя ваших указаний!
Кроу улыбнулся, взглядом провожая спешно удаляющуюся парочку:
– Мисс Болтон, Гроций?
– Уже ждет вас, сэр!
Джейн как особе, сдержанно относившейся к демократическим ценностям отчизны, стоило большого труда вежливо дождаться завершения аудиенции и, борясь с искушением пустить в дело ненормативный лексикон, объяснить провожавшему ее до самого дома сотруднику тэтчеровского аппарата, где и в каком состоянии она видела полученное от главы кабинета министров предложение. Нахальный клерк, изводивший девушку глупыми расспросами и дешевыми посулами, нисколько не смутился – лишь многозначительно смотрел на похорошевшую от искреннего волнения Джейн, и в его откровенно похотливом взгляде она одномоментно увидела все свои ближайшие неприятности.
Буквально через час после расставания с клерком и уютным салоном правительственного «Воскхолла» ее, прямо из дома, не успевшую переодеться, умчал черный таксомоторный «Остин». Вернее, разъездное авто группы экстренного реагирования, замаскированное под лондонский автокэб. Почти три месяца Джейн пришлось провести на реабилитационных курсах в закрытом профилактории, где заботливые коллеги по МИ-5, явно вспоминая детство, с серьезными и постными минами убеждались в чистоте ее помыслов, с помощью иезуитской органолептики проверяя возможную вербовку мисс Болтон в ряды доблестной русской разведки. У Джейн хватило ума и выдержки не принимать всерьез этих великовозрастных мальчиков, заигравшихся в «холодную войну». Карантинные джентльмены, поначалу спокойные и уравновешенные, через месяц стали дергаными и злыми, через два – забыли о вежливости, донимая девушку многочасовыми допросами посреди ночи, и с упорством, достойным лучшего применения, пытались выяснить и запротоколировать малейшие подробности интимной связи британской подданной и сына русского бонзы. Джейн с большим мастерством создавала миф о славянской половой неутомимости, чем окончательно вывела из себя своих опекунов. Через девять недель, лишившись надежды на победу, уязвленные коллеги просто озверели. Джейн по двенадцать часов кряду высиживала перед ярким софитом в подвале санатория, а сменявшиеся каждые полчаса коллеги попросту молчали, решив, что такая тактика позволит им добиться большего. В тринадцатый по счету понедельник ее разбудил не привычный безымянный Аргус с йоменской внешностью сказочного Барабека, а смутно знакомый, с легкой хрипотцой, женский голос.
Открыв глаза, Джейн увидела подле своего спартанского ложа пышную копну волос цвета меди и с некоторым трудом узнала в стройной, строго и со вкусом одетой женщине Элис, любимую сиделку деда. От внезапно нахлынувших чувств девушка разволновалась и заплакала, а Элис, извлекая из многочисленных пакетов предметы нового гардероба мисс Болтон, деловито предлагала той переключить свое внимание на обновы, забыть про мрачную дурость последних недель и приготовиться к встрече с единственным своим родственником, сэром Арчибальдом Сэсилом Кроу, который ждет ее с нетерпением. Поскольку «никогда не удивляться» – одна из старейших британских традиций, то Джейн совершенно спокойно отнеслась к новому появлению Элис в своей жизни и, помня про симпатии Арчи к этой рыжей красотке, полностью расслабилась. К тому же и чудесные, мягчайшей оленьей кожи изящные лодочки, и плотно облегающее, будто перчатка, платье-халат, и украшение из бирюзы давали прекрасный повод отвлечься.
На машине мисс Элис они доехали до подземной парковки неподалеку от Чаринг-кросс, а потом по настоянию Джейн взяли такси, поскольку для нее это был принципиальный и обязательный элемент процедуры «изгнания дракона».
Молодые женщины первыми прибыли в офис «Восточно-индийской компании» и коротали время в обществе обаятельного мистера Эймса, развлекавшего их рассказами о русской гимнастке-перебежчице, ее компаньоне-покровителе и угощавшего прекрасных гостий терпким матэ. Диковинные маленькие сосуды в форме тыквочек, остроумные реплики Гроция – время ожидания летело незаметно. Когда же мистер Эймс перешел к подробностям гимнастического бегства и впервые произнес имя Натальи Иволгиной, Джейн вздрогнула, нахмурилась и, заметно для обоих своих собеседников, замкнулась. Элис и Гроций озабоченно переглянулись, но внезапно появившийся в комнате офисный хаус-майор вызвал мистера Эймса в коридор.
Гроций вернулся уже в сопровождении сэра Арчибальда.
– Элис, Эймс, рабочий день начался. – Кроу с мрачным видом плюхнулся в ближнее к дверям кресло. – Гроций, подкорректируем сегодняшние планы… Установите личность и род занятий негра, видеозапись которого есть на внешней камере, и его спутника Доди Аль-Файеда. Выясните, что они забыли в нашем богоспасаемом городе и что мы можем сделать… – Кроу задумался, перевел взгляд на Джейн и расслабленно улыбнулся. – Да, сделать для того, чтобы ноги их здесь больше не было!
– Еще указания будут, сэр?
– Нет.
– И для меня тоже? – Элис с раскрытым блокнотиком в обложке из серебряных пластин и гербовой монограммой дома Фаррагутов была само внимание и предупредительность.
– Да, то есть нет. Закажите столик в каком-нибудь ресторане с русской кухней, часов этак на пятнадцать. Я надеюсь, Джейн, что ты ничего не будешь иметь против шашлыка, борща и гречневой каши?
– Шашлык и борщ, Арчи, – это не русская кухня.
«Арчи», – Кроу бросил беглый взгляд на подчиненных. Эймс будто бы ничего и не слышал, а Элис лукаво улыбалась, что-то старательно фиксируя в блокноте. Он многозначительно кхекнул, и они с Джейн остались одни.
Каждое утро, когда черная «Волга» рывком уходила от генеральского подъезда под арку и далее, через Московский и Садовую, Марсово поле и набережную Кутузова, через проспект Чернышевского по Каляева доставляла Ивлева на службу, он заново и заново прокручивал все обстоятельства дела. События «до», «во время» и «после». Прошлой осенью и зимой рассеянное внимание и атмосферные неурядицы лишали генерала возможности отвлечься от размышлений и наблюдать за сезонными изменениями городских пейзажей и за ставшими привычными преображениями любимых ленинградских уголков. По мере отдаления от известных событий и с упорядочением погоды, то есть по мере вступления в свои права сначала чахлой балтийской весны, а затем и лета, картинка за пределами салона служебного авто становилась все более четкой, и параллельно с этим у Ивлева выработался своеобразный утренний ритуал для размышлений и воспоминаний.
Удобно устроившись утром наступающего дня на велюровом диване служебного автомобиля, Ивлев наконец обретал возможность сосредоточиться. Пока машина спешила по влажному асфальту к Триумфальной арке Московских ворот, все генеральские думы были обращены к московской поездке, состоявшейся в мае прошлого года.
Подобно многим провинциалам, Ивлев был бесконечно далек от столичных перипетий противостояния между Андроповым и Цвигуном, а потому майская поездка, первая после полугодового перерыва, сочетала в себе элементы и оперативной разведки, и первого выхода в свет. В обновленный свет столичной номенклатуры, где закончившаяся вничью интрига привела «серого кардинала» Суслова – к смерти, одиозного малоросса Цвигуна – к гибели, а новоявленного Пирра, сиречь председателя Комитета государственной безопасности, к установлению контроля над теневым сектором национальной экономики.
Как и многие офицеры разведки, генерал искренне считал, что внутренние проблемы государства – исключительная прерогатива эмвэдэшных деятелей, а им, рыцарям шоколада и морковки, до них не может быть никакого дела, пока партия не скажет традиционное: «Надо!» Но, принадлежа к звену руководящему, обязанному учитывать столичные конъюнктуры и иметь покровителей, он не мог полностью игнорировать возможный факт участия своих формальных и неформальных шефов в придворных играх на той или иной стороне. Именно с целью выяснения «подковерных» обстоятельств Ивлев и поехал в Москву.
Столица встретила его, как бременский петух из сказки братьев Гримм, «изрядно ощипанной, но не побежденной». К маю непотопляемые вторые, третьи и прочие замы успели поменять хозяев и покровителей, перебраться из одного министерства или комитета в другой, и все как один испытывали зуд энтузиазма, стремясь на деле доказать свою эффективность, незаменимость и полезность.
Новым непосредственным начальством Ивлева оказался лощеный молодчик из известной партийной семьи, оставивший пост атташе в одной жаркой ближневосточной стране и принесший с собой в коридоры известного здания на Лубянке ароматную экзотику Востока в аристократическом замесе со своей дипломатической англизированной рафинированностью. Смотря и слушая новое начальство, цитировавшее по памяти всяких там Хафизов и прочих, действительно можно было поверить в тотальное обновление родного чекистского ведомства. Но когда по завершении официальной части визита, во время конфиденциальной и неформальной беседы новое начальствующее лицо предложило Ивлеву «беспроигрышный вариант», «наработку из дипломатического прошлого, которая быстро позволит всем получить массу высоких зачетных баллов», провинциальный генерал понял: никаких изменений в этом не самом лучшем из миров не произошло. Просто в высоких сферах свершился еще один рокировочный цикл, ретроспективно фиксируемый опрометчивыми историками под определением «дворцового переворота».
Однако служба обязывала учесть и не пренебрегать широтой начальственного дара, и Ивлев, обстоятельно вникнув в подробности, принял к сведению ценную информацию о возможном появлении в Ленинграде летом этого года некоей Джейн Болтон, дочки цэрэушника и английской резидентши, внучки знаменитого адмирала Глазго-Фаррагута. Цели английской агентессы определялись двояко: либо судостроительный директор Марков или же кто-нибудь из членов его семьи, либо сотрудник петровской кунсткамеры Бертран Бертранович Дего. Этот престарелый ученый муж, наверное, был единственным живым свидетелем неких опытов, граничащих с фантастикой и мистикой, которые ставились покойным Берией в закрытом институте МГБ на Международном тогда, а Московском ныне, проспекте.
Сейчас, когда машина подъезжала к Триумфальной арке с ее сверкающим на солнце металлическим декором, генерал в который уже раз подумал: «Одно из двух, Сережа, одно из двух: либо тебя специально втравили в эту историю, заранее зная, что ее конец совпадет с концом нынешнего состава ленинградского управления, либо твой начальник – изрядная сволочь, работающая черт знает на кого. Положительные альтернативы в обоих случаях отсутствуют».
Случайная удача – задержание англичанки – вместо того, чтобы прояснить ситуацию и разрешить все вопросы, только еще больше запутала дело. Девчонка упрямо отказывалась рассказать о причинах, которые вынудили ее перейти на нелегальное положение и расправиться с Норвежцем, и настойчиво, как попугай Фернандо у Высоцкого, твердила о частной природе своего визита в Ленинград, об искренней и случайной любви к Маркову-младшему, да выдавала сказки-небылицы про проживание у неустановленных друзей где-то в общежитиях на Лесном проспекте. Все попытки вытянуть из нее «где?» и «у кого?» наталкивались на стоическое: «Я не могу подводить ни в чем не повинных людей». Аналогично и с манифестацией на Пряжке: «Случайно узнала от знакомых», «Вы забыли, генерал, я действительно люблю Кирилла» и тому подобное. Все оказалось впустую, даже очные ставки с этим вислоусым пентюхом Иволгиным, который всю тяжесть организации инцидента брал на себя и был совершенно убедителен в долгих рассуждениях о настоящей дружбе. Но чутьем, верхним чутьем ветерана контрразведки, он ощущал, что в городе существует глубоко законспирированный центр поддержки для агентов МИ-5. И у него не было никаких зацепок, чтобы его обнаружить!
Легитимные формы допроса не привели ни к чему, и пока дисциплинированный Ивлев согласовывал с московским начальством возможности более жесткого привлечения мисс Болтон к сотрудничеству со следственной группой, где-то в необозримых далях противостояния двух систем произошли некие таинственные движения. Москва без объяснений забрала агентессу для обмена на какие-то ценные сведения, а ему, как нашкодившему школяру, было приказано «в кратчайший срок исправить все ошибки и недочеты, допущенные в оперативно-следственной работе». За рамками формулировки остались необходимые уточнения, которые, подразумевалось, он и сам прекрасно знал: как, когда и с кем англичанка организовала убийство Норвежца, кто те подонки, которые стали причиной гибели Скворцова, и чье конкретно решение о заключении Маркова в психбольницу выставило ленинградских чекистов на всеобщее планетарное посмешище.
Генералиссимус салютовал черной генеральской «Волге» своей бронзовой шпагой, мост имени жертвы очередного кремлевского переворота порадовал чиновный взгляд стремительной перспективой, а второй Прачкин мост весело качнул Ивлева на добротных импортных амортизаторах.
Справа запестрило фельтеновское чугунное чудо, и генеральской душе полегчало, даже повеселела она тихо, по-стариковски. Много ли пожившему человеку надо? И ведь как чудно устроен этот мир! Или, действительно, правы ленинградские шутники, которые утверждают, что «город наш – не просторней чемодана»? Марковы, англичанка, ученый старик Дего, весь этот мажорско-дискотечный детский сад с Иволгиным – все сплелось в один клубок, и не понять, где начало, где конец. Но на то он и генерал Комитета государственной безопасности, чтобы распутать все это…
А что касается грозного начальства, то не только оно в дипломатиях поднаторело. Есть у генерала Ивлева и свои козыри в рукаве… Глядишь, если что и выплывет, то всегда можно откупиться от бывшего ближневосточного атташе или же, если старики действительно сообразят, что и как нужно делать, выйти с докладом, который без всяких подсказочек со стороны обеспечит «высокий зачетный балл».
Н-да, Серега, слышал бы тебя сейчас батя, порадовался бы он за все трудовое крестьянство, от сохи и рязанской черной пашни сумевшее шагнуть до невских берегов и государевой службы…
– Товарищ генерал, Управление.
– А? Спасибо, тезка, ты это… Свободен до шестнадцати нуль-нуль…
* * *
«Арчибальд Сэсил Кроу и сигары марки "Корона коронас", Арчибальд Сэсил Кроу и его «Бентли» работы знаменитого Ванвоорена, Арчибальд Сэсил Кроу и английские традиции… Да к чертям и висельникам эти медитативные методики! В этих пробках можно стоять бесконечно! Лучшая из всех британских традиций – пешая ходьба!» – он откинулся на подголовник и почувствовал на себе заинтересованный взгляд постороннего. Закрыл глаза и стал медленно считать: «Одна карамандельская тыква, две карамандельских тыквы… Восемнадцать карамандельских тыкв» – ожидаемого расслабления не наступало. Пристальное внимание постороннего наблюдателя ощущалось физически, и Арчибальд Сэсил Кроу решился: «Опасность мы встретим лицом к лицу и бровью не поведем. Ведь праздновать труса нам не к лицу, сержант спокоен, как на плацу: "По спагам, ребята, огонь!"».Он мысленно скомандовал себе: «Раз, два, три!», резко поднял веки и так же резко повернул голову в сторону предполагаемого наблюдателя.
Боже, спаси Королевство и его постоянно нарождающиеся традиции! Лучшая из них – автомобильные пробки! В правом ряду стоял бронзовый, как майский жук, макайровский «Родстер» модели пятьдесят восьмого года. Но это так, приятная мелочь. А вот то, вернее – та особа, что сидела в перламутрово-розовом кожаном салоне, облаченная в костюм и перчатки цвета резеды, действительно производила впечатление. Это была женщина-мечта, женщина-волшебная сказка, сплав лучшего генетического материала, выплавленный в любовном горниле кудесниками-металлургами – неизвестным белым и неизвестной китаянкой. У сэра Арчибальда на такие вещи глаз наметан. Но самое главное, он ей интересен. Пускай этот интерес предопределен его «Бентлеем», пускай под флером этой сексуальной изысканности скрывается крестьянская хватка, унаследованная от чанкайшистского дедульки, или бандитская беспринципность, воспринятая от гонконгского крестного отца. Ему это все равно, поскольку при более близком знакомстве его шансы на успех увеличиваются многократно, а в искусстве отделываться от охотниц за чужим состоянием он поднаторел изрядно. И плевать на все! Даже на нынешний понедельник…
Стоп, Арчибальд! В офисе тебя ждет Джейн, и ты как единственный родственник… В этот момент далекий невидимый светофор открыл движение и все медленно двинулись вперед. «Гуд бай, май лав, гуд бай!» – промурлыкал сэр Кроу и тут же нахмурился. Этого Руссоса он терпеть не мог. Руссос, Руссос… Сплошные негативные ассоциации, от которых, кроме неврозов, никакого толка. Дикая Россия и бедняжка Джейн. Потеющий пиндосский толстяк и китайская красавица. Черт бы побрал эти пробки и непредсказуемые светофоры! Арчибальд Сэсил Кроу посмотрел направо. О, милосердные боги, спасите Британию! На борту поравнявшегося с его «Бентли» фордовского фургончика алела незатейливая надпись: «М. Дж. Криппс и Ф. Дж. Криппс. Фаллопротезы на дому у заказчика»…
– Гуд монинг, сэр, – Ганкхи, отставной капрал, режиссировал действия Кроу на парковке. Обтянутая белоснежной лайкой лапка приняла чаевые.
Ганкхи, с неподвижным лицом деревянного истукана, не мигая, следил за медленно текущим потоком машин и не обращал ни малейшего внимания на Кроу. «Счастливый человек! Узреть в Лондоне Будду, да еще в понедельник утром!» – подумал британец, улыбнулся и неспешно двинулся в присутствие.
– Как и положено уважающей себя европейской столице, Лондон ранжирует, селекционирует и сохраняет согласно присвоенному статусу свои достопримечательности. Существует туристский ширпотреб вроде Лондон-бридж или аббатства Вестминстер, известного адреса на Бейкер-стрит или паноптикума мадам Тюссо. Чуть повыше рангом стоят: десятый номер по Даунинг-стрит, Скотленд-ярд и подпольные опийные курильни в Сохо. Но это и понятно, людям все же нужно хоть изредка да заниматься любимым делом. А на самой вершине лондонских «сакре пляс» мрачнеют монолитные каре кварталов знаменитого Сити, по которому, дорогой Аль-Файед, мы с вами сейчас и прогуливаемся…
Кроу медленно брел по узкому тротуару вслед за странной парой – мужчиной в черной египетской галабии, расшитой золотыми узорами, и высоким тощим негром в элегантнейшем костюме от Лероя. Обойти неспешно бредущих «экзотов» у него не было возможности, и все, что оставалось представителю титульной нации, так это следовать в кильватере черепашьего хода парочки и невольно внимать эбеновому знатоку лондонской жизни.
– Лично мне, дорогой Доди, Сити во многом напоминает Долину фараонов. Обратите внимание, что многочисленные бронзовые, медные и прочие доски при входах – вывески торговых, агентских и прочих спекулянтских контор – самым крупным шрифтом извещают вас о времени основания предприятия или фирмы. Этот металлический мартиролог может рассказать о причинах колониальных несчастий за последние триста лет больше, чем все исторические талмуды, вместе взятые. Но, на мой взгляд, Сити больше всего интересен и симпатичен своим нагловатым ханжеством, с которым здешние обитатели скрывают под личиной коммерческого заведения кто резидентуру иностранной разведки, кто постпредство международного криминального синдиката или, как вот эта скромная вывеска… – парочка остановилась перед глухой дверью. Коробочка телекамеры, медная, в купоросных проплешинах доска, надпись на которой гласила: «Восточно-индийская компания по переработке пальмовой копры. Основана в 1805 году». – Знаете, дорогой Аль-Файед, что находится за этой скромной на вид дверью?
– Секретные активы семейства Ганди?
Чернокожий коротко рассмеялся:
– Нет, уважаемый Доди, это чуть дальше. А здесь всего-навсего организационный и диспетчерский центр МИ-5 по подрывной и диверсионной работе в странах социалистического Холода.
Кроу, несколько убаюканный монотонным голосом гида, вздрогнул. «Всепроникаемость провинциалов и нуворишей, будь она неладна!» Он почему-то посчитал для себя неловким заходить в офис на глазах у этого праздного дуэта, с непонятным интересом рассматривающего скромный вход в его рабочую обитель. «Они, что, полдня собираются тут торчать? Черт бы побрал эти понедельники и интернационализм Британского содружества!» Было унизительно и нелепо торчать без дела в шаге от конторы и испытывать нелепое и зазорное чувство неловкости. К тому же один из собеседников смотрел на него в упор. В минутном замешательстве сэр Арчибальд лихорадочно и безрезультатно искал достойный выход из дурацкого положения, и на помощь ему пришла сама судьба.
Внезапно глухая дверь «Восточно-индийской» распахнулась, как табакерка с сюрпризом, и на пороге возбужденно закачался пружинным чертиком обаятельнейший Гроций Эймс.
– Сэр Арчибальд, – нарочито громко обратился он к шефу, – в Египте небывалое землетрясение, биржу лихорадит! Маклеры оборвали все телефоны, требуя ваших указаний!
Кроу улыбнулся, взглядом провожая спешно удаляющуюся парочку:
– Мисс Болтон, Гроций?
– Уже ждет вас, сэр!
* * *
Буквально на второй день по приезде из восточного Берлина, где по доброй традиции происходил обмен сомнительными условными ценностями между социалистическими и капиталистическими спецслужбами, Джейн была принята госпожой премьер-министром, знаменитой Железной Леди. Госпожа Маргарет Тэтчер с материнской заботой расспрашивала отважную разведчицу о здоровье, санитарно-гигиеническом состоянии застенков КГБ и вскользь поинтересовалась планами девушки на будущее. Из последнего вопроса главы правительства Джейн поняла, что вокальный дуэт с разведкой Ее Величества она исполнила до самой последней ноты, а из сделанного позднее предложения войти в секретариат премьера в качестве консультанта по русским делам стало ясно: родина интересуется ею только как фигурой публичной, гласно клеймящей ужасы коммунистического режима в электронных и прочих СМИ, по поводу и без.Джейн как особе, сдержанно относившейся к демократическим ценностям отчизны, стоило большого труда вежливо дождаться завершения аудиенции и, борясь с искушением пустить в дело ненормативный лексикон, объяснить провожавшему ее до самого дома сотруднику тэтчеровского аппарата, где и в каком состоянии она видела полученное от главы кабинета министров предложение. Нахальный клерк, изводивший девушку глупыми расспросами и дешевыми посулами, нисколько не смутился – лишь многозначительно смотрел на похорошевшую от искреннего волнения Джейн, и в его откровенно похотливом взгляде она одномоментно увидела все свои ближайшие неприятности.
Буквально через час после расставания с клерком и уютным салоном правительственного «Воскхолла» ее, прямо из дома, не успевшую переодеться, умчал черный таксомоторный «Остин». Вернее, разъездное авто группы экстренного реагирования, замаскированное под лондонский автокэб. Почти три месяца Джейн пришлось провести на реабилитационных курсах в закрытом профилактории, где заботливые коллеги по МИ-5, явно вспоминая детство, с серьезными и постными минами убеждались в чистоте ее помыслов, с помощью иезуитской органолептики проверяя возможную вербовку мисс Болтон в ряды доблестной русской разведки. У Джейн хватило ума и выдержки не принимать всерьез этих великовозрастных мальчиков, заигравшихся в «холодную войну». Карантинные джентльмены, поначалу спокойные и уравновешенные, через месяц стали дергаными и злыми, через два – забыли о вежливости, донимая девушку многочасовыми допросами посреди ночи, и с упорством, достойным лучшего применения, пытались выяснить и запротоколировать малейшие подробности интимной связи британской подданной и сына русского бонзы. Джейн с большим мастерством создавала миф о славянской половой неутомимости, чем окончательно вывела из себя своих опекунов. Через девять недель, лишившись надежды на победу, уязвленные коллеги просто озверели. Джейн по двенадцать часов кряду высиживала перед ярким софитом в подвале санатория, а сменявшиеся каждые полчаса коллеги попросту молчали, решив, что такая тактика позволит им добиться большего. В тринадцатый по счету понедельник ее разбудил не привычный безымянный Аргус с йоменской внешностью сказочного Барабека, а смутно знакомый, с легкой хрипотцой, женский голос.
Открыв глаза, Джейн увидела подле своего спартанского ложа пышную копну волос цвета меди и с некоторым трудом узнала в стройной, строго и со вкусом одетой женщине Элис, любимую сиделку деда. От внезапно нахлынувших чувств девушка разволновалась и заплакала, а Элис, извлекая из многочисленных пакетов предметы нового гардероба мисс Болтон, деловито предлагала той переключить свое внимание на обновы, забыть про мрачную дурость последних недель и приготовиться к встрече с единственным своим родственником, сэром Арчибальдом Сэсилом Кроу, который ждет ее с нетерпением. Поскольку «никогда не удивляться» – одна из старейших британских традиций, то Джейн совершенно спокойно отнеслась к новому появлению Элис в своей жизни и, помня про симпатии Арчи к этой рыжей красотке, полностью расслабилась. К тому же и чудесные, мягчайшей оленьей кожи изящные лодочки, и плотно облегающее, будто перчатка, платье-халат, и украшение из бирюзы давали прекрасный повод отвлечься.
На машине мисс Элис они доехали до подземной парковки неподалеку от Чаринг-кросс, а потом по настоянию Джейн взяли такси, поскольку для нее это был принципиальный и обязательный элемент процедуры «изгнания дракона».
Молодые женщины первыми прибыли в офис «Восточно-индийской компании» и коротали время в обществе обаятельного мистера Эймса, развлекавшего их рассказами о русской гимнастке-перебежчице, ее компаньоне-покровителе и угощавшего прекрасных гостий терпким матэ. Диковинные маленькие сосуды в форме тыквочек, остроумные реплики Гроция – время ожидания летело незаметно. Когда же мистер Эймс перешел к подробностям гимнастического бегства и впервые произнес имя Натальи Иволгиной, Джейн вздрогнула, нахмурилась и, заметно для обоих своих собеседников, замкнулась. Элис и Гроций озабоченно переглянулись, но внезапно появившийся в комнате офисный хаус-майор вызвал мистера Эймса в коридор.
Гроций вернулся уже в сопровождении сэра Арчибальда.
– Элис, Эймс, рабочий день начался. – Кроу с мрачным видом плюхнулся в ближнее к дверям кресло. – Гроций, подкорректируем сегодняшние планы… Установите личность и род занятий негра, видеозапись которого есть на внешней камере, и его спутника Доди Аль-Файеда. Выясните, что они забыли в нашем богоспасаемом городе и что мы можем сделать… – Кроу задумался, перевел взгляд на Джейн и расслабленно улыбнулся. – Да, сделать для того, чтобы ноги их здесь больше не было!
– Еще указания будут, сэр?
– Нет.
– И для меня тоже? – Элис с раскрытым блокнотиком в обложке из серебряных пластин и гербовой монограммой дома Фаррагутов была само внимание и предупредительность.
– Да, то есть нет. Закажите столик в каком-нибудь ресторане с русской кухней, часов этак на пятнадцать. Я надеюсь, Джейн, что ты ничего не будешь иметь против шашлыка, борща и гречневой каши?
– Шашлык и борщ, Арчи, – это не русская кухня.
«Арчи», – Кроу бросил беглый взгляд на подчиненных. Эймс будто бы ничего и не слышал, а Элис лукаво улыбалась, что-то старательно фиксируя в блокноте. Он многозначительно кхекнул, и они с Джейн остались одни.