Страница:
В служебном автомобиле было тепло и спокойно. Правда, пришедшая в себя Наташа закричала, обнаружив за рулем Эймса. В ее короткой истерике заключалось категоричное утверждение, что она ни за что не вернется обратно под его опеку. Пришлось рассказать о произошедшем, и, к удивлению уже успокоившейся Джейн, на Иволгину-Забугу страшилка не произвела особого впечатления. Лишь у самой «Далайлы» Наталья тихо спросила у Гроция:
– Мистер Эймс, как вы думаете, это КГБ? Это по мою душу приходили?
– Зачем вы им нужны, миссис Иволгина?
– Ну… Мало ли зачем! Запугать, заставить вернуться или сделать так, чтобы вы сами отправили меня обратно…
– Сомнительные заключения. Поводов для тревоги я не нахожу. По крайней мере здесь, – он кивнул на фасад отеля. – И позвольте мне на прощание успокоить ваши страхи одним несколько видоизмененным старым девизом, который должен быть вам, как природной русской, хорошо известен: «С Темзы выдачи нет!»
– Гроций…
– Да, мисс Болтон?
– Скажите, можно ли организовать доставку письма в Ленинград, но… лично адресату?
– Мисс Болтон, если вы обращаетесь ко мне как к лицу официальному, то я скажу вам категорическое «нет». И в этом случае вам лучше обратиться за помощью к сэру Арчибальду. Но если ваш вопрос адресован Гроцию Эймсу как человеку, испытывающему по отношению к вам дружеские чувства, то я отвечаю «да».
– Спасибо…
– Погодите с благодарностями, Джейн. Проблема не в моих возможностях, а в том, насколько целесообразно и необходимо посылать письмо. Не кажется ли вам, что для всех участников ленинградских событий было бы лучше оставить все на своих местах?
– Хорошо, Гроций, я отвечу вам по-дружески откровенно. Дело не в том, что лучше, а что хуже. Мне это просто НАДО!
Джейн выскочила из машины и на цыпочках, чуть касаясь остывающего асфальта пальцами босых ног, взбежала на крыльцо. У освещенных дверей она обернулась и послала провожатому изящный воздушный поцелуй…
– Как себя чувствует мисс Болтон, Гроций?
– Я прямо от нее, сэр. Все в порядке, – Эймс выложил перед шефом пачку поляроидных снимков.
– А русская?
– Легкая истерика, сэр. Но все уже позади, и я думаю, что миссис Иволгина преспокойно досматривает второй сон.
– Второй, не третий? – Кроу внимательно рассматривал глянцевые фотографии и не обратил внимания на оставленный без ответа вопрос. – Идентификация, Гроций?
– Это простые уголовники, сэр. Как мы и предполагали. Мистер Болтон играет свою игру, как всегда, в дурной компании. Убитый, – он выбрал один из снимков, еще не знакомый Кроу, – вот здесь, сэр, он выглядит получше. Так вот, убитый – некто Перси Одун, гаитянец, бывший торговец живым товаром. Что-то там не поделил с тонтон-макутами, поставлявшими ему девушек, и был вынужден бежать в Америку. Водитель – наш, из бывших торговцев наркотиками, Эрик Палп, двадцати восьми лет, готов сотрудничать.
– Кто работает с Палпом?
– Элис, сэр.
– Показания против Болтона получены?
– Извините, я провожал мисс Болтон и русскую.
– Тогда едем в контору. – Сэр Арчибальд тяжело поднялся с места и достал из выдвижного ящика стола вороненый полицейский «питон». – Поедем на моей машине, – он ловко выкинул револьверный барабан, удовлетворенно хмыкнул и с грохотом задвинул ящик. – Но за руль сядете вы, Гроций…
Китообразный «Бентли» Кроу остановился неподалеку от офиса «Восточно-индийской компании», на Трендниддл-стрит, в том месте, где Барт-Лейн пересекает Лоудберри. Буквально в тот же момент дверь конторы беззвучно отворилась и выпустила в ночную тишину спящего Сити фигурку-призрак с развевающимися на бегу пышными волосами цвета меди. Ночная фея быстро добежала до машины, вспыхнули фары, и «Бентли», утробно рыкнув мотором, сорвался с места.
– Куда? – коротко спросил Эймс, лишь только Элис захлопнула за собой дверь авто.
– Загородная ферма «Джигзз», что-то вроде мотеля на шоссе между Эшли и Мюрреем, он там единственный постоялец, хозяева на ночь уезжают.
– Как высоко вы оцениваете мистера Палпа в качестве рассказчика, Элис?
– Не Чосер, но кое-что поведал.
– Про себя или про Болтона?
– Про всех. В Англию они прибыли неделю назад из Марокко. В Рабате мистер Болтон закупает все необходимое для своих кочевых друзей и с караванами отправляет в Сахару. Одун и Палп были у него на подхвате – черный сопровождал грузы до места на территории Африки, а наш говорун был сюрвейером на судах, доставлявших оружие в Марокко.
– Странный человек этот Дэннис Болтон. – Кроу обернулся к Элис. – Никогда не ищет легких путей! Впрочем, он известный любитель экзотики и не нам оценивать его профессиональные качества. План операции прост. Вы, Элис, пойдете первой и изобразите что-нибудь в духе «ночь застала в дороге, нуждаюсь в пристанище». Чем проще и безыскусней, тем лучше. Эймс и я находимся снаружи. Машина Палпа должна подъехать через двенадцать минут после проникновения Элис на ферму, а там, господа, действуем по обстановке. В любом случае будем надеяться на возбужденное состояние мистера Болтона и его природную нетерпеливость. И самое главное – при первой же возможности стреляйте, не раздумывая. Эймс, свяжитесь с оперативной группой…
Дэннис Болтон курил на крыльце главного здания фермы «Джигзз» и наблюдал за безлюдным шоссе. Со стороны Лондона показались огни большой машины, и американец, быстро потушив сигарету, вошел в дом. Слева от входных дверей имелось простое, но верное укрытие – французское окно, занавешенное плотными гардинами и сеткой из органзы. Это был идеальный вариант оставаться не замеченным в вестибюле фермы.
Звук автомобильного мотора был незнакомым. Болтон скрылся в своем убежище и весь превратился в напряженное ожидание. Вот машина остановилась на парковочной площадке. Хлопнула дверца, раздались одинокие шаги. Болтон немного расслабился и через воздушную органзу попытался рассмотреть визитера. Что-то смутно знакомое привиделось ему в женской фигуре, медленно поднимавшейся на крыльцо фермы. Но вот что именно? Быстрого ответа не находилось.
Женщина прошла в дом и громко позвала хозяев. Может быть, голос? Но никаких особенностей или знакомых интонаций он разобрать не смог. И все же… Рост – сто семьдесят, плюс-минус три сантиметра, размер – сорок восьмой, волосы… Волосы! Тицианова медь! Эта сучка Элис, подстилка дражайшего сэра Арчибальда Сэсила Кроу! Значит, и сам старый котяра укрылся где-то поблизости. Неужели эти остолопы провалили все дело? Болтон усилил контроль за дыханием.
Ночная посетительница тем временем отыскала лампу, и холл заведения залил уютный, приглушенный свет. Болтон, боясь пошевелиться, с досады кусал губы. А если это не она? Но ни малейшей возможности вести наблюдение за гостьей! Как же он не предусмотрел такой поворот дела?! Трогать же гардину – чревато. Послышались женские шаги на лестнице, ведущей на второй этаж. Восемнадцать ступенек – девятнадцать шагов. Болтон мысленно фиксировал их счет. Семнадцать, восемнадцать…
Увлеченный счетом он чуть было не пропустил подъезжающий автомобиль. Судя по звуку мотора – приехали его люди. Он немного расслабился. Мало ли в Англии рыжих девок! Сейчас все разъяснится, но он все равно готов к любому повороту событий.
– Смотри-ка, Перси, кто-то еще приехал!
Через молочную сетку легкой занавески Болтон видел только Палпа. Что касается Одуна, скрытого за углом здания, то здесь зрение Болтона было бессильно. А на слух… Проклятые кафры были для него все на один манер – и по тяжелым, резким запахам тела, и по старательному выговору английских слов.
– Крутая тачка, брат! Мне бы такую!
– Да ты знаешь, сколько она стоит?!
– Наплевать, главное, чтобы Болтон заплатил положенное, а машинку эту и угнать можно!
Дегенераты! Болтона перекосило от гнева. Выходить или подождать? Что они там застряли у этой машины и что там за машина такая?
– Как ты думаешь, Болтон сегодня заплатит или, как всегда, растянет удовольствие?
– Не выйдет с рассрочками, мокруха – это святое!
Дэннис медленно отвел полу пиджака и, стараясь не касаться гардины, переместился поближе к входу. Сейчас будет вам полный расчет. А девка? Если спустится, то и ей не повезет. Звук шагов на крыльце. Открываемая дверь.
– Свет горит, значит, нас ждут. Наверное, и выпивка приготовлена для славных тружеников, а, как ты думаешь?
Дэннис аккуратно прихватил край гардины двумя пальцами. Свинчатка в нижний угол была зашита заранее, и он был уверен, что тяжелое полотно послушно отойдет в сторону не хуже деревянной двери. Потом быстрый поиск цели, два контрольных, и всё, Дэннис Болтон растворится в синем космосе английской ночи.
Дыхание чуть сбилось, и он замешкался на несколько мгновений, чтобы его восстановить. Раз, два, три!
Рука резко отмахнула штапельную завесь и с одновременным полушагом вперед он поднял пистолет.
Но чужая пуля первой ударила Болтона в плечо. Он вскрикнул, отвлекая противника и запоминая, куда упал пистолет, и сразу же нырнул за гардину.
Одновременно с этим огромный негр, исполнявший роль Одуна, закрыл собой предателя Палпа и оттеснил опекаемого в дальний сумрак холла.
Элис, Эймс и Кроу в наступившей секундной тишине увидели, как из-под украшенного бахромой гардинного среза показалась смуглая мужская кисть и потянулась к лежащему на полу оружию.
– Господа, – тихий, сухой голос Кроу нарушил молчание, и тут же, словно по команде, громкая работа трех пистолетных стволов наполнила батальными звуками холл фермы «Джигзз». Едкий пороховой дым казенных боеприпасов резал глаза и першил в носоглотке.
Стрельба стихла так же дружно, как и началась. Вхолостую цокнули бойки, и стрелки выщелкнули пустые магазины. Сэр Арчибальд положил свой «питон» на стойку портье и медленно подошел к изорванной пулями занавеси.
Он аккуратно разобрал окровавленные обрывки ткани и увидел белое лицо тяжело, с хрипом, дышащего Болтона.
– Это была жадность, Дэннис, только жадность. Джейн я тебе не отдал бы ни за что…
Американец конвульсивно задергал головой, в уголках его рта выступили кровавые пузыри.
– У меня есть… Я куплю… Жизнь… Ключи… Перстни…
Но предсмертные хрипы мешали ему говорить. Болтон попытался ухватить Кроу за штанину, но смуглая рука с широко расставленными пальцами не нашла намеченной цели. Он в последний раз дернул головой и затих.
Глава 5
– Мистер Эймс, как вы думаете, это КГБ? Это по мою душу приходили?
– Зачем вы им нужны, миссис Иволгина?
– Ну… Мало ли зачем! Запугать, заставить вернуться или сделать так, чтобы вы сами отправили меня обратно…
– Сомнительные заключения. Поводов для тревоги я не нахожу. По крайней мере здесь, – он кивнул на фасад отеля. – И позвольте мне на прощание успокоить ваши страхи одним несколько видоизмененным старым девизом, который должен быть вам, как природной русской, хорошо известен: «С Темзы выдачи нет!»
* * *
Автомобиль Эймса остановился перед домом Джейн.– Гроций…
– Да, мисс Болтон?
– Скажите, можно ли организовать доставку письма в Ленинград, но… лично адресату?
– Мисс Болтон, если вы обращаетесь ко мне как к лицу официальному, то я скажу вам категорическое «нет». И в этом случае вам лучше обратиться за помощью к сэру Арчибальду. Но если ваш вопрос адресован Гроцию Эймсу как человеку, испытывающему по отношению к вам дружеские чувства, то я отвечаю «да».
– Спасибо…
– Погодите с благодарностями, Джейн. Проблема не в моих возможностях, а в том, насколько целесообразно и необходимо посылать письмо. Не кажется ли вам, что для всех участников ленинградских событий было бы лучше оставить все на своих местах?
– Хорошо, Гроций, я отвечу вам по-дружески откровенно. Дело не в том, что лучше, а что хуже. Мне это просто НАДО!
Джейн выскочила из машины и на цыпочках, чуть касаясь остывающего асфальта пальцами босых ног, взбежала на крыльцо. У освещенных дверей она обернулась и послала провожатому изящный воздушный поцелуй…
– Как себя чувствует мисс Болтон, Гроций?
– Я прямо от нее, сэр. Все в порядке, – Эймс выложил перед шефом пачку поляроидных снимков.
– А русская?
– Легкая истерика, сэр. Но все уже позади, и я думаю, что миссис Иволгина преспокойно досматривает второй сон.
– Второй, не третий? – Кроу внимательно рассматривал глянцевые фотографии и не обратил внимания на оставленный без ответа вопрос. – Идентификация, Гроций?
– Это простые уголовники, сэр. Как мы и предполагали. Мистер Болтон играет свою игру, как всегда, в дурной компании. Убитый, – он выбрал один из снимков, еще не знакомый Кроу, – вот здесь, сэр, он выглядит получше. Так вот, убитый – некто Перси Одун, гаитянец, бывший торговец живым товаром. Что-то там не поделил с тонтон-макутами, поставлявшими ему девушек, и был вынужден бежать в Америку. Водитель – наш, из бывших торговцев наркотиками, Эрик Палп, двадцати восьми лет, готов сотрудничать.
– Кто работает с Палпом?
– Элис, сэр.
– Показания против Болтона получены?
– Извините, я провожал мисс Болтон и русскую.
– Тогда едем в контору. – Сэр Арчибальд тяжело поднялся с места и достал из выдвижного ящика стола вороненый полицейский «питон». – Поедем на моей машине, – он ловко выкинул револьверный барабан, удовлетворенно хмыкнул и с грохотом задвинул ящик. – Но за руль сядете вы, Гроций…
Китообразный «Бентли» Кроу остановился неподалеку от офиса «Восточно-индийской компании», на Трендниддл-стрит, в том месте, где Барт-Лейн пересекает Лоудберри. Буквально в тот же момент дверь конторы беззвучно отворилась и выпустила в ночную тишину спящего Сити фигурку-призрак с развевающимися на бегу пышными волосами цвета меди. Ночная фея быстро добежала до машины, вспыхнули фары, и «Бентли», утробно рыкнув мотором, сорвался с места.
– Куда? – коротко спросил Эймс, лишь только Элис захлопнула за собой дверь авто.
– Загородная ферма «Джигзз», что-то вроде мотеля на шоссе между Эшли и Мюрреем, он там единственный постоялец, хозяева на ночь уезжают.
– Как высоко вы оцениваете мистера Палпа в качестве рассказчика, Элис?
– Не Чосер, но кое-что поведал.
– Про себя или про Болтона?
– Про всех. В Англию они прибыли неделю назад из Марокко. В Рабате мистер Болтон закупает все необходимое для своих кочевых друзей и с караванами отправляет в Сахару. Одун и Палп были у него на подхвате – черный сопровождал грузы до места на территории Африки, а наш говорун был сюрвейером на судах, доставлявших оружие в Марокко.
– Странный человек этот Дэннис Болтон. – Кроу обернулся к Элис. – Никогда не ищет легких путей! Впрочем, он известный любитель экзотики и не нам оценивать его профессиональные качества. План операции прост. Вы, Элис, пойдете первой и изобразите что-нибудь в духе «ночь застала в дороге, нуждаюсь в пристанище». Чем проще и безыскусней, тем лучше. Эймс и я находимся снаружи. Машина Палпа должна подъехать через двенадцать минут после проникновения Элис на ферму, а там, господа, действуем по обстановке. В любом случае будем надеяться на возбужденное состояние мистера Болтона и его природную нетерпеливость. И самое главное – при первой же возможности стреляйте, не раздумывая. Эймс, свяжитесь с оперативной группой…
Дэннис Болтон курил на крыльце главного здания фермы «Джигзз» и наблюдал за безлюдным шоссе. Со стороны Лондона показались огни большой машины, и американец, быстро потушив сигарету, вошел в дом. Слева от входных дверей имелось простое, но верное укрытие – французское окно, занавешенное плотными гардинами и сеткой из органзы. Это был идеальный вариант оставаться не замеченным в вестибюле фермы.
Звук автомобильного мотора был незнакомым. Болтон скрылся в своем убежище и весь превратился в напряженное ожидание. Вот машина остановилась на парковочной площадке. Хлопнула дверца, раздались одинокие шаги. Болтон немного расслабился и через воздушную органзу попытался рассмотреть визитера. Что-то смутно знакомое привиделось ему в женской фигуре, медленно поднимавшейся на крыльцо фермы. Но вот что именно? Быстрого ответа не находилось.
Женщина прошла в дом и громко позвала хозяев. Может быть, голос? Но никаких особенностей или знакомых интонаций он разобрать не смог. И все же… Рост – сто семьдесят, плюс-минус три сантиметра, размер – сорок восьмой, волосы… Волосы! Тицианова медь! Эта сучка Элис, подстилка дражайшего сэра Арчибальда Сэсила Кроу! Значит, и сам старый котяра укрылся где-то поблизости. Неужели эти остолопы провалили все дело? Болтон усилил контроль за дыханием.
Ночная посетительница тем временем отыскала лампу, и холл заведения залил уютный, приглушенный свет. Болтон, боясь пошевелиться, с досады кусал губы. А если это не она? Но ни малейшей возможности вести наблюдение за гостьей! Как же он не предусмотрел такой поворот дела?! Трогать же гардину – чревато. Послышались женские шаги на лестнице, ведущей на второй этаж. Восемнадцать ступенек – девятнадцать шагов. Болтон мысленно фиксировал их счет. Семнадцать, восемнадцать…
Увлеченный счетом он чуть было не пропустил подъезжающий автомобиль. Судя по звуку мотора – приехали его люди. Он немного расслабился. Мало ли в Англии рыжих девок! Сейчас все разъяснится, но он все равно готов к любому повороту событий.
– Смотри-ка, Перси, кто-то еще приехал!
Через молочную сетку легкой занавески Болтон видел только Палпа. Что касается Одуна, скрытого за углом здания, то здесь зрение Болтона было бессильно. А на слух… Проклятые кафры были для него все на один манер – и по тяжелым, резким запахам тела, и по старательному выговору английских слов.
– Крутая тачка, брат! Мне бы такую!
– Да ты знаешь, сколько она стоит?!
– Наплевать, главное, чтобы Болтон заплатил положенное, а машинку эту и угнать можно!
Дегенераты! Болтона перекосило от гнева. Выходить или подождать? Что они там застряли у этой машины и что там за машина такая?
– Как ты думаешь, Болтон сегодня заплатит или, как всегда, растянет удовольствие?
– Не выйдет с рассрочками, мокруха – это святое!
Дэннис медленно отвел полу пиджака и, стараясь не касаться гардины, переместился поближе к входу. Сейчас будет вам полный расчет. А девка? Если спустится, то и ей не повезет. Звук шагов на крыльце. Открываемая дверь.
– Свет горит, значит, нас ждут. Наверное, и выпивка приготовлена для славных тружеников, а, как ты думаешь?
Дэннис аккуратно прихватил край гардины двумя пальцами. Свинчатка в нижний угол была зашита заранее, и он был уверен, что тяжелое полотно послушно отойдет в сторону не хуже деревянной двери. Потом быстрый поиск цели, два контрольных, и всё, Дэннис Болтон растворится в синем космосе английской ночи.
Дыхание чуть сбилось, и он замешкался на несколько мгновений, чтобы его восстановить. Раз, два, три!
Рука резко отмахнула штапельную завесь и с одновременным полушагом вперед он поднял пистолет.
Но чужая пуля первой ударила Болтона в плечо. Он вскрикнул, отвлекая противника и запоминая, куда упал пистолет, и сразу же нырнул за гардину.
Одновременно с этим огромный негр, исполнявший роль Одуна, закрыл собой предателя Палпа и оттеснил опекаемого в дальний сумрак холла.
Элис, Эймс и Кроу в наступившей секундной тишине увидели, как из-под украшенного бахромой гардинного среза показалась смуглая мужская кисть и потянулась к лежащему на полу оружию.
– Господа, – тихий, сухой голос Кроу нарушил молчание, и тут же, словно по команде, громкая работа трех пистолетных стволов наполнила батальными звуками холл фермы «Джигзз». Едкий пороховой дым казенных боеприпасов резал глаза и першил в носоглотке.
Стрельба стихла так же дружно, как и началась. Вхолостую цокнули бойки, и стрелки выщелкнули пустые магазины. Сэр Арчибальд положил свой «питон» на стойку портье и медленно подошел к изорванной пулями занавеси.
Он аккуратно разобрал окровавленные обрывки ткани и увидел белое лицо тяжело, с хрипом, дышащего Болтона.
– Это была жадность, Дэннис, только жадность. Джейн я тебе не отдал бы ни за что…
Американец конвульсивно задергал головой, в уголках его рта выступили кровавые пузыри.
– У меня есть… Я куплю… Жизнь… Ключи… Перстни…
Но предсмертные хрипы мешали ему говорить. Болтон попытался ухватить Кроу за штанину, но смуглая рука с широко расставленными пальцами не нашла намеченной цели. Он в последний раз дернул головой и затих.
Глава 5
…когда небо дышит осенью
– И совершенно не забивайте себе голову этой ерундой! Подумаешь, второй разряд! Вы, Альбиночка, руками собираетесь работать или этим самым разрядом? – Моисей Наппельбаум кружил вокруг кроильного стола, недоуменно вскидывая руки. Альбина, с зареванным лицом, сидела прямо поверх наваленного на столешницу кроя и часто, нервически-мелко, вздрагивала всем телом.
– Вы работаете с людьми, детка, и это им решать, стали вы мастером, проведя год у старого Наппельбаума, или нет. Людям, а не комиссии! Заказчик пойдет к вам, как он ходит на Богданову-Чеснокову в Музкомедию или на Пиэху в «Октябрьский»! К вам, а не к вашему разряду! Да, только так и не иначе! – Старик остановился и положил сухую руку на плечо девушки. – Ох-хо-хо! Альбиночка, вы разрываете мне сердце! Думаете, старому Моисею приятно наблюдать, как тускнеет светлейший венец его наставнической деятельности? – Закройщик пристально посмотрел в лицо ученицы. – Немедленно утрите слезы и улыбнитесь!
Альбина попыталась выполнить его просьбу, но у нее ничего не получилось – лишь только на покрасневшем от переживаний лице девушки появилась хорошо знакомая ближним улыбка, силы оставили ее, и улыбка сменилась мученической гримасой. Альбина вновь, закрыв лицо руками, разрыдалась.
– Тихо, тихо, – пришептывал Наппельбаум, поглаживая Альбинино плечо. – Я сейчас пойду в кондитерскую и принесу что-нибудь сладкое из того, что вы любите. Жизнь продолжается, и окончание вашей науки необходимо отметить. Иначе… Иначе это будет не по-людски… Итак, Альбина, быстро сознавайтесь, какое лакомство вам больше всего нравится? Помните, Наппельбауму в этом деле доверять нельзя, он, кроме весовой подсолнечной халвы, ничего другого не признает.
– Торт, – тихо проговорила Альбина, не отнимая рук от лица.
– Шикарно! Какой же?
– «Полярный» – мой любимый…
Что касается памятных траурных дат, то и отец, и дочь одинаково готовились к их приближению, временно отложив все прочие дела и обязательства. Хлопоты, связанные с капитальным обустройством места семейного захоронения, требовали постоянного пребывания Вихоревых на кладбище, поскольку основные работы проводились нанятыми работниками, что подразумевало большой расход времени, душевных сил на надзор за качеством исполняемых работ и наличных денег. В основном эта часть забот легла на Альбину, поскольку Марлену Андреевичу досталось в скорбный удел обивание высоких порогов, за которыми только и можно было разрешить все бюрократические препоны, связанные с кладбищенскими правилами. Параллельная с тем снабженческая деятельность, при всеобщем дефиците качественных стройматериалов и природного камня, также находилась в ведении Марлена Андреевича и также требовала нанесения визитов к высоким порогам, но уже иных советских ведомств. Коллеги, круг знакомых и прочие окружающие с пониманием отнеслись к заботам Вихоревых, и если и напоминали о себе и своих соболезнованиях, то только вечерами, по телефону.
Единственное исключение составлял Олег Швецов. На правах близкого друга Альбины и ее «официального молодого человека» он постоянно сопровождал девушку на кладбище, что в большей степени способствовало эффективной работе небритых строителей, аккредитованных при кладбищенской конторе. Много времени проводя в дороге, поскольку на кладбище молодые люди добирались на автомобиле Олега, Альбина однажды почувствовала себя готовой к самостоятельному управлению автотранспортным средством, а ее друг и спутник охотно предложил свои услуги в качестве первого инструктора и свой автомобиль – в качестве учебной машины.
Для уроков вождения молодые использовали не только вечера, но и утренние часы, особенно в те дни, когда ночевали за городом, на даче Олега, расположенной в живописной излучине Оредежи. Как раз по окончании одного из первых занятий «Жигули» Швецова уткнулись бампером в лежавшего на асфальте Иволгина, что повлекло за собой известное знакомство и встречу Альбины с бывшим одноклассником. Девушка в разговорах с Олегом стала часто вспоминать школьные годы и подолгу рассказывать всевозможные случаи из своего детства. Затрагивалась и тема Жени Невского. Но не по инициативе Альбины, а как ответная реакция на вопрос Олега о первой школьной любви. Несколько позднее, во время повторного визита в коммуну имени Отцовского подвига Вадима Иволгина, Альбина, слегка возбужденная поданным к обеду «Саперави», поведала собравшимся об обстоятельствах своего частного расследования и в красках живописала сцену с Муранец. Больше этот вопрос не обсуждался, но рассказчица несколько дней подряд была против обыкновения задумчива и рассеянна.
Во время очередного урока вождения на пригородной дороге, ведущей к кладбищу, когда в светлых летних сумерках растворялись без остатка все треволнения дня, Олег попросил Альбину стать его женой. Предложение Олега не являлось для девушки полной неожиданностью, но время, выбранное им для обращения с просьбой руки и сердца, позволило Альбине уйти от прямого ответа, а также сослаться на туманную и неопределенную необходимость обсудить столь серьезный вопрос с отцом. На настойчивые расспросы молодого человека, когда же произойдет этот разговор и когда ему ожидать ответа на свое предложение, Альбина также отвечала уклончиво и неопределенно. Обыкновенно спокойный и уравновешенный Швецов после такого поворота событий быстро сделался легко раздражимым и беспокойным, но с расспросами и разговорами о жениховстве к Альбине больше не обращался. Марлен Андреевич первым отметил измененное состояние Олега и, искренне обеспокоенный, обратился за разъяснениями к дочери. Она коротко рассказала отцу о своем отношении к предложению потенциального жениха, где основными моментами были: отложенное прохождение квалификационной комиссии при Управлении бытового обслуживания населения, отсутствие настроения в данный момент серьезно говорить о замужестве и в качестве решающего аргумента – неуверенность в глубине своих чувств к Олегу.
– Мне, конечно, трудно говорить о любви, это очень интимное и индивидуальное дело, но… Дочь, ты уверена в существенности всех этих рассуждений про глубину испытываемых чувств и так далее?
Разговор отца и дочери традиционно проходил за завтраком. Марлен Андреевич выглядел усталым, что всегда случалось с ним в дни, следовавшие за бессонными ночами, когда воспоминания о покойной жене целиком овладевали им.
– Пап, ну о чем ты говоришь?!
– Гм, как о чем? О самых простых вещах. Всем известно, что молодым девушкам свойственно впадать в крайности – либо все, либо ничего, и так далее. А потом оказывается: гонялся человек всю жизнь за призраками, а своего, простого и доступного, счастья разглядеть не смог.
– Это ты серьезно говоришь?
– В каком смысле – «серьезно»?
– В самом прямом! Ты пойми, прошел целый год, как мы стали встречаться с Олегом. И ни разу за все это время с его стороны не было ни единого намека на возможную семейную жизнь! Ни единого! И вдруг – нате, хочу жениться!
– Это вполне естественно, человек проверил свои чувства и…
– То есть он свои чувства проверил, и к нему у тебя претензий нет. Замечательно! Но я-то такой же живой человек, как и ты, и он. И если мне не дают даже намека на возможные перспективы, то как я могу думать о ком-то как о будущем муже? А, пап? Мне, наверное, также необходимо время, чтобы проверить свои чувства? Или я не права?
– Ну-у… с формальной стороны все выглядит справедливым. Хотя, как мне казалось…
– Что тебе казалось?
– Только не нужно повышать голос, очень тебя прошу. Ну… А что мне может казаться, когда дочь не приходит домой ночевать или ее молодой человек утром, как ни в чем не бывало, выходит из ее комнаты и преспокойно проходит в ванную?
– Ты об этом! Папа, какой век на дворе?
– Не самый лучший. Ты знаешь, я тебе не враг, не строгая дуэнья, но если тебе по-прежнему важно мое мнение, то я считаю, что Олег вполне достойный молодой человек. По крайней мере его несомненное преимущество в том, что, если со мной что-нибудь случится, он сможет о тебе позаботиться.
– Папуль, ты ли это? Откуда все эти миноры?
– Не хотелось говорить раньше времени, но вопрос о моей отправке с полевым госпиталем в Афганистан практически решен. Поверь, после того, как Олег побывал у меня с просьбой оказать на тебя воздействие…
– Олег? Просил тебя?
– Извини, кажется, я проговорился. Но ничего дурного я в этом не вижу.
– Зато я вижу!
– Альбина, сейчас в тебе говорит дух противоречия и отчасти – неосознанная ревность. Это естественная реакция на вторжение в нашу с тобой, подчеркиваю, в нашу жизнь постороннего человека. Но пойми, дочь, даже твоя самостоятельная жизнь не является полностью самостоятельной. Есть огромное количество вопросов, о существовании которых ты даже не догадываешься. Не перебивай, это не быт, не количество денег и способы их добычи. Просто мы живем в такое время, когда существование человека вне определенной системы – невозможно. Это определенные связи, иерархия, защищенность в некоторых ситуациях и многое другое. Ты только начинаешь жизнь, и у тебя ничего этого нет. А у Олега есть и мне было бы спокойней знать, что даже в мое отсутствие с тобой не произойдет ничего непоправимого.
– Папа, это же… Это…
– Не говори ничего и не пытайся меня ни в чем обвинять. Я не давлю на тебя, а просто высказываю свою точку зрения. Скажу больше, может быть, именно я сейчас не прав и вся правда на твоей стороне, но все равно прошу тебя, подумай о замужестве поскорее.
– Папа, но ты даже не знаешь, чем занимается Олег, а возлагаешь на него такие надежды!
– Я все знаю, с его же слов. И не вижу в его деятельности ничего из ряда вон выходящего. Деловые люди были всегда, во все времена и при всех режимах. Не их вина, что общество в основной массе думает иначе и сомневается в их полезности. Ты же сама участвуешь в подобных делах и должна все понимать.
– Да, я участница, но я ничего не понимаю! Если ты хочешь всю правду, то я скажу тебе просто: даже Наппельбаум, с которым Олег давно ведет дела, не советовал мне строить жизнь в расчете на Олега! Что ты на это скажешь?
– Тогда я скажу тебе, что ты совершила большую ошибку, допустив этого человека так близко. Еще скажу, что не смог верно оценить ситуацию раньше, когда у вас все только начиналось. Так было бы лучше. Я же помню твои счастливые глаза, помню, сколько веселой энергии проснулось в тебе, когда появился Олег. Не мне судить про его дела с Наппельбаумом, но если ты считаешь, что это все так серьезно, я готов навести справки.
– Не нужно. Я во всем разберусь сама.
– Уверена?
– Да.
– Хорошо. Но обещай мне, дочь, что впредь всегда будешь ставить меня в известность о своих непростых делах раньше, чем это сделают другие. Договорились?
– Договорились…
– А теперь извини, но мне нужно спешить. Сегодня в городе проездом Глебов, главный кадровый инспектор из министерства, и мне назначено ровно на десять ноль-ноль…
Каждый из Вихоревых остался недоволен утренним разговором. И в обоих случаях реакция, обнаружившая это недовольство, была запоздалой.
Совещание у Глебова началось с капитального разноса и, вместо ожидаемых кадровых вопросов и утверждения в должностях подобранных Марленом Андреевичем специалистов, касалось абсолютной неготовности материально-технической базы госпиталя, предполагаемого к отправке в Афганистан. Московские гости, которых оказалось гораздо больше ожидаемого количества, давили авторитетом своих больших звезд и откровенно хамским отношением к представителям Военно-медицинской академии. Генерал-майор Вихорев попытался отключиться от происходящего в кабинете окружного начмеда и с удивлением поймал себя на мысли, что дочь поразительно равнодушно отнеслась к известию о его афганской командировке. Он попытался припомнить подробности утренней беседы, и настроение у него окончательно испортилось. Марлен Андреевич достаточно резонно укорил себя за то, что такое важное известие, как свой отъезд, довел до дочери между делом, и она, что вполне справедливо, могла даже и не заметить столь существенной новости, находясь в возбужденном состоянии. Далее недовольство собою стало расти, как снежный ком. Досадный факт саморазоблачения придал всей ретроспективе усугубленное самоуничижительное направление. Все сказанное казалось ему эгоистическим, смешным и нелепым. В каждом своем утверждении он находил малодушное желание уклониться от важности дочерних проблем, ловил себя на преувеличенно пафосных, а от этого совершенно неискренних фразах, прикрывающих его нежелание участвовать в жизни Альбины.
С совещания Марлен Андреевич вышел полностью готовый бросить все дела и, немедленно разыскав дочь, повиниться перед ней, а все, о чем было говорено с утра на кухне, обстоятельно и подробно обсудить вновь. Однако сделанные московскими гостями оргвыводы не потерпели возможного уклонения генерал-майора Вихорева от исполнения служебных обязанностей, и ему пришлось вместе с коллегами выехать в Сертоловский автомобильный батальон, где, собственно, и происходило формирование госпитальной колонны. Из Сертолова Марлен Андреевич несколько раз пытался дозвониться до дочери по домашнему и рабочему телефонам, но, к его досаде, оба номера не отвечали.
Что же касается Альбины, то и ее день, начавшийся с сюрпризов, продолжался в том же ключе. Выездное заседание квалификационной комиссии по случаю летнего сезона отпусков в очередной раз было перенесено. Старый Наппельбаум встретил девушку перед входом в ателье и поведал ей об этом нарочито веселым голосом, всем своим видом показывая, что именно искренняя забота о душевном покое ученицы выгнала его на улицу.
– Чтобы так жили все советские люди и уходили только в июльские отпуска! Но это, – он устремил в небо свой палец, – совершенно не повод плохо проводить время, и без того не предназначенное для работы. Что я имею сказать вам, Альбиночка, так это о моем желании угостить вас мороженым. Что вы мне ответите?
– Вы работаете с людьми, детка, и это им решать, стали вы мастером, проведя год у старого Наппельбаума, или нет. Людям, а не комиссии! Заказчик пойдет к вам, как он ходит на Богданову-Чеснокову в Музкомедию или на Пиэху в «Октябрьский»! К вам, а не к вашему разряду! Да, только так и не иначе! – Старик остановился и положил сухую руку на плечо девушки. – Ох-хо-хо! Альбиночка, вы разрываете мне сердце! Думаете, старому Моисею приятно наблюдать, как тускнеет светлейший венец его наставнической деятельности? – Закройщик пристально посмотрел в лицо ученицы. – Немедленно утрите слезы и улыбнитесь!
Альбина попыталась выполнить его просьбу, но у нее ничего не получилось – лишь только на покрасневшем от переживаний лице девушки появилась хорошо знакомая ближним улыбка, силы оставили ее, и улыбка сменилась мученической гримасой. Альбина вновь, закрыв лицо руками, разрыдалась.
– Тихо, тихо, – пришептывал Наппельбаум, поглаживая Альбинино плечо. – Я сейчас пойду в кондитерскую и принесу что-нибудь сладкое из того, что вы любите. Жизнь продолжается, и окончание вашей науки необходимо отметить. Иначе… Иначе это будет не по-людски… Итак, Альбина, быстро сознавайтесь, какое лакомство вам больше всего нравится? Помните, Наппельбауму в этом деле доверять нельзя, он, кроме весовой подсолнечной халвы, ничего другого не признает.
– Торт, – тихо проговорила Альбина, не отнимая рук от лица.
– Шикарно! Какой же?
– «Полярный» – мой любимый…
* * *
Второй год подряд лето становилось наиболее событийным периодом в семействе Вихоревых. К завершению периода белых ночей подходили первые поминальные годовщины Эльжбеты Станиславовны и Ванды, а сразу за ними последовало окончание Альбининого ученичества и совпавшее с ним по времени официальное сватовство Олега Швецова. Это были события из тех, что вносятся семейными биографами в фамильные летописи и далее передаются из поколения в поколение.Что касается памятных траурных дат, то и отец, и дочь одинаково готовились к их приближению, временно отложив все прочие дела и обязательства. Хлопоты, связанные с капитальным обустройством места семейного захоронения, требовали постоянного пребывания Вихоревых на кладбище, поскольку основные работы проводились нанятыми работниками, что подразумевало большой расход времени, душевных сил на надзор за качеством исполняемых работ и наличных денег. В основном эта часть забот легла на Альбину, поскольку Марлену Андреевичу досталось в скорбный удел обивание высоких порогов, за которыми только и можно было разрешить все бюрократические препоны, связанные с кладбищенскими правилами. Параллельная с тем снабженческая деятельность, при всеобщем дефиците качественных стройматериалов и природного камня, также находилась в ведении Марлена Андреевича и также требовала нанесения визитов к высоким порогам, но уже иных советских ведомств. Коллеги, круг знакомых и прочие окружающие с пониманием отнеслись к заботам Вихоревых, и если и напоминали о себе и своих соболезнованиях, то только вечерами, по телефону.
Единственное исключение составлял Олег Швецов. На правах близкого друга Альбины и ее «официального молодого человека» он постоянно сопровождал девушку на кладбище, что в большей степени способствовало эффективной работе небритых строителей, аккредитованных при кладбищенской конторе. Много времени проводя в дороге, поскольку на кладбище молодые люди добирались на автомобиле Олега, Альбина однажды почувствовала себя готовой к самостоятельному управлению автотранспортным средством, а ее друг и спутник охотно предложил свои услуги в качестве первого инструктора и свой автомобиль – в качестве учебной машины.
Для уроков вождения молодые использовали не только вечера, но и утренние часы, особенно в те дни, когда ночевали за городом, на даче Олега, расположенной в живописной излучине Оредежи. Как раз по окончании одного из первых занятий «Жигули» Швецова уткнулись бампером в лежавшего на асфальте Иволгина, что повлекло за собой известное знакомство и встречу Альбины с бывшим одноклассником. Девушка в разговорах с Олегом стала часто вспоминать школьные годы и подолгу рассказывать всевозможные случаи из своего детства. Затрагивалась и тема Жени Невского. Но не по инициативе Альбины, а как ответная реакция на вопрос Олега о первой школьной любви. Несколько позднее, во время повторного визита в коммуну имени Отцовского подвига Вадима Иволгина, Альбина, слегка возбужденная поданным к обеду «Саперави», поведала собравшимся об обстоятельствах своего частного расследования и в красках живописала сцену с Муранец. Больше этот вопрос не обсуждался, но рассказчица несколько дней подряд была против обыкновения задумчива и рассеянна.
Во время очередного урока вождения на пригородной дороге, ведущей к кладбищу, когда в светлых летних сумерках растворялись без остатка все треволнения дня, Олег попросил Альбину стать его женой. Предложение Олега не являлось для девушки полной неожиданностью, но время, выбранное им для обращения с просьбой руки и сердца, позволило Альбине уйти от прямого ответа, а также сослаться на туманную и неопределенную необходимость обсудить столь серьезный вопрос с отцом. На настойчивые расспросы молодого человека, когда же произойдет этот разговор и когда ему ожидать ответа на свое предложение, Альбина также отвечала уклончиво и неопределенно. Обыкновенно спокойный и уравновешенный Швецов после такого поворота событий быстро сделался легко раздражимым и беспокойным, но с расспросами и разговорами о жениховстве к Альбине больше не обращался. Марлен Андреевич первым отметил измененное состояние Олега и, искренне обеспокоенный, обратился за разъяснениями к дочери. Она коротко рассказала отцу о своем отношении к предложению потенциального жениха, где основными моментами были: отложенное прохождение квалификационной комиссии при Управлении бытового обслуживания населения, отсутствие настроения в данный момент серьезно говорить о замужестве и в качестве решающего аргумента – неуверенность в глубине своих чувств к Олегу.
– Мне, конечно, трудно говорить о любви, это очень интимное и индивидуальное дело, но… Дочь, ты уверена в существенности всех этих рассуждений про глубину испытываемых чувств и так далее?
Разговор отца и дочери традиционно проходил за завтраком. Марлен Андреевич выглядел усталым, что всегда случалось с ним в дни, следовавшие за бессонными ночами, когда воспоминания о покойной жене целиком овладевали им.
– Пап, ну о чем ты говоришь?!
– Гм, как о чем? О самых простых вещах. Всем известно, что молодым девушкам свойственно впадать в крайности – либо все, либо ничего, и так далее. А потом оказывается: гонялся человек всю жизнь за призраками, а своего, простого и доступного, счастья разглядеть не смог.
– Это ты серьезно говоришь?
– В каком смысле – «серьезно»?
– В самом прямом! Ты пойми, прошел целый год, как мы стали встречаться с Олегом. И ни разу за все это время с его стороны не было ни единого намека на возможную семейную жизнь! Ни единого! И вдруг – нате, хочу жениться!
– Это вполне естественно, человек проверил свои чувства и…
– То есть он свои чувства проверил, и к нему у тебя претензий нет. Замечательно! Но я-то такой же живой человек, как и ты, и он. И если мне не дают даже намека на возможные перспективы, то как я могу думать о ком-то как о будущем муже? А, пап? Мне, наверное, также необходимо время, чтобы проверить свои чувства? Или я не права?
– Ну-у… с формальной стороны все выглядит справедливым. Хотя, как мне казалось…
– Что тебе казалось?
– Только не нужно повышать голос, очень тебя прошу. Ну… А что мне может казаться, когда дочь не приходит домой ночевать или ее молодой человек утром, как ни в чем не бывало, выходит из ее комнаты и преспокойно проходит в ванную?
– Ты об этом! Папа, какой век на дворе?
– Не самый лучший. Ты знаешь, я тебе не враг, не строгая дуэнья, но если тебе по-прежнему важно мое мнение, то я считаю, что Олег вполне достойный молодой человек. По крайней мере его несомненное преимущество в том, что, если со мной что-нибудь случится, он сможет о тебе позаботиться.
– Папуль, ты ли это? Откуда все эти миноры?
– Не хотелось говорить раньше времени, но вопрос о моей отправке с полевым госпиталем в Афганистан практически решен. Поверь, после того, как Олег побывал у меня с просьбой оказать на тебя воздействие…
– Олег? Просил тебя?
– Извини, кажется, я проговорился. Но ничего дурного я в этом не вижу.
– Зато я вижу!
– Альбина, сейчас в тебе говорит дух противоречия и отчасти – неосознанная ревность. Это естественная реакция на вторжение в нашу с тобой, подчеркиваю, в нашу жизнь постороннего человека. Но пойми, дочь, даже твоя самостоятельная жизнь не является полностью самостоятельной. Есть огромное количество вопросов, о существовании которых ты даже не догадываешься. Не перебивай, это не быт, не количество денег и способы их добычи. Просто мы живем в такое время, когда существование человека вне определенной системы – невозможно. Это определенные связи, иерархия, защищенность в некоторых ситуациях и многое другое. Ты только начинаешь жизнь, и у тебя ничего этого нет. А у Олега есть и мне было бы спокойней знать, что даже в мое отсутствие с тобой не произойдет ничего непоправимого.
– Папа, это же… Это…
– Не говори ничего и не пытайся меня ни в чем обвинять. Я не давлю на тебя, а просто высказываю свою точку зрения. Скажу больше, может быть, именно я сейчас не прав и вся правда на твоей стороне, но все равно прошу тебя, подумай о замужестве поскорее.
– Папа, но ты даже не знаешь, чем занимается Олег, а возлагаешь на него такие надежды!
– Я все знаю, с его же слов. И не вижу в его деятельности ничего из ряда вон выходящего. Деловые люди были всегда, во все времена и при всех режимах. Не их вина, что общество в основной массе думает иначе и сомневается в их полезности. Ты же сама участвуешь в подобных делах и должна все понимать.
– Да, я участница, но я ничего не понимаю! Если ты хочешь всю правду, то я скажу тебе просто: даже Наппельбаум, с которым Олег давно ведет дела, не советовал мне строить жизнь в расчете на Олега! Что ты на это скажешь?
– Тогда я скажу тебе, что ты совершила большую ошибку, допустив этого человека так близко. Еще скажу, что не смог верно оценить ситуацию раньше, когда у вас все только начиналось. Так было бы лучше. Я же помню твои счастливые глаза, помню, сколько веселой энергии проснулось в тебе, когда появился Олег. Не мне судить про его дела с Наппельбаумом, но если ты считаешь, что это все так серьезно, я готов навести справки.
– Не нужно. Я во всем разберусь сама.
– Уверена?
– Да.
– Хорошо. Но обещай мне, дочь, что впредь всегда будешь ставить меня в известность о своих непростых делах раньше, чем это сделают другие. Договорились?
– Договорились…
– А теперь извини, но мне нужно спешить. Сегодня в городе проездом Глебов, главный кадровый инспектор из министерства, и мне назначено ровно на десять ноль-ноль…
Каждый из Вихоревых остался недоволен утренним разговором. И в обоих случаях реакция, обнаружившая это недовольство, была запоздалой.
Совещание у Глебова началось с капитального разноса и, вместо ожидаемых кадровых вопросов и утверждения в должностях подобранных Марленом Андреевичем специалистов, касалось абсолютной неготовности материально-технической базы госпиталя, предполагаемого к отправке в Афганистан. Московские гости, которых оказалось гораздо больше ожидаемого количества, давили авторитетом своих больших звезд и откровенно хамским отношением к представителям Военно-медицинской академии. Генерал-майор Вихорев попытался отключиться от происходящего в кабинете окружного начмеда и с удивлением поймал себя на мысли, что дочь поразительно равнодушно отнеслась к известию о его афганской командировке. Он попытался припомнить подробности утренней беседы, и настроение у него окончательно испортилось. Марлен Андреевич достаточно резонно укорил себя за то, что такое важное известие, как свой отъезд, довел до дочери между делом, и она, что вполне справедливо, могла даже и не заметить столь существенной новости, находясь в возбужденном состоянии. Далее недовольство собою стало расти, как снежный ком. Досадный факт саморазоблачения придал всей ретроспективе усугубленное самоуничижительное направление. Все сказанное казалось ему эгоистическим, смешным и нелепым. В каждом своем утверждении он находил малодушное желание уклониться от важности дочерних проблем, ловил себя на преувеличенно пафосных, а от этого совершенно неискренних фразах, прикрывающих его нежелание участвовать в жизни Альбины.
С совещания Марлен Андреевич вышел полностью готовый бросить все дела и, немедленно разыскав дочь, повиниться перед ней, а все, о чем было говорено с утра на кухне, обстоятельно и подробно обсудить вновь. Однако сделанные московскими гостями оргвыводы не потерпели возможного уклонения генерал-майора Вихорева от исполнения служебных обязанностей, и ему пришлось вместе с коллегами выехать в Сертоловский автомобильный батальон, где, собственно, и происходило формирование госпитальной колонны. Из Сертолова Марлен Андреевич несколько раз пытался дозвониться до дочери по домашнему и рабочему телефонам, но, к его досаде, оба номера не отвечали.
Что же касается Альбины, то и ее день, начавшийся с сюрпризов, продолжался в том же ключе. Выездное заседание квалификационной комиссии по случаю летнего сезона отпусков в очередной раз было перенесено. Старый Наппельбаум встретил девушку перед входом в ателье и поведал ей об этом нарочито веселым голосом, всем своим видом показывая, что именно искренняя забота о душевном покое ученицы выгнала его на улицу.
– Чтобы так жили все советские люди и уходили только в июльские отпуска! Но это, – он устремил в небо свой палец, – совершенно не повод плохо проводить время, и без того не предназначенное для работы. Что я имею сказать вам, Альбиночка, так это о моем желании угостить вас мороженым. Что вы мне ответите?