Страница:
И хоть сердце подсказывало – не виновен, не виновен, не виновен! – но до личной встречи, до того, покуда она сама не увидит его лица, его глаз, мальчишек на свидание с отцом она не повезет! Не надо им такой встряски. Ни к чему детям лишние стрессы! Пока-Верный Факноумо дал ценные советы, как избежать пронырливых папарацци. Бремя славы, бремя известности калифорнийской серфинговой волной уже накрывало ее – нынешнюю «оскаровскую» номинантку. И инкогнито полететь из Лос-Анджелеса в Даллас было нелегкой задачей. Фильм про красных рыцарей Андреевского флага уже шел в прокате и бил все рекорды посещаемости.
Пришлось сильно поколдовать с внешностью – парик, черные очки, косметика… Таня усмехнулась, припоминая «Ленина в Октябре» с комичным флюсом… Может, и ей флюс приделать? Но нет, женщина, особенно красивая, даже из боязни быть узнанной никогда не позволит себе стать девкой-чернавкой, девкой-замарашкой…
До Далласа долетела без особых хлопот, воспользовавшись услугами двух опытных бодигардов, что выделил ей Колин… Они профессионально отсекли от Татьяны журналюг, что всегда пасутся в аэропорту Лос-Анджелеса возле стоек с регистрацией. Эл-Эй такой город, что тут плюнь в любого – и в знаменитость попадешь!
Бодигарды лихо провели Татьяну по так называемым «зеленым коридорам» для Ви-Ай-Пи – так лихо, что очнулась она уже в бизнес-классе брюхатого «боинга».
Долетели – сели…
Сели – прилетели…
Конец октября. Тепло в Лос-Анджелесе, но в Далласе еще теплее, даже жарко. Спасибо Колину – тот позаботился о ней на полную катушку. Накрутил хвост Эрону Фридляндеру, и тот все заказал по первому разряду. И «кадиллак» длиной в мерную милю, и президентский номер в отеле «Плаза»…
– А не покажете, где Кеннеди убили? – спросила Таня шофера, опустив кнопочкой стекло, отделявшее салон от водительского места.
– Сейчас туда проедем, мадам, как вам будет угодно…
Она была разочарована. Книжного склада, откуда якобы стрелял Освальд, уже не было. Снесли. А на его месте отгрохали офисный центр цвета коричневого бутылочного стекла.
– Это было здесь? – спросила она шофера.
– Да, мэм, именно здесь Джона Фитцжеральда Кеннеди русские подстрелили…
– Почему же русские? – вспыхнула Татьяна.
– А вы разве не читали, что Освальд был агентом КГБ? – улыбнулся шофер, дивясь такой провинциальной невинности и неосведомленности богатой голливудской дамочки.
Татьяна раздраженно подняла стекло. И вдруг припомнила строчки из Евтушенко:
И звезды – словно пуль прострелы рваные
На знамени твоем
Америка!
«Идиоты! Какие они все идиоты, в своей безусловной высокомерной напыщенности уверенные, что Америка – пуп земли!» – подумала Таня. Но настроение не испортилось. Она вся была поглощена предстоящей встречей.
(4)
(5)
(6)
(7)
(8)
Пришлось сильно поколдовать с внешностью – парик, черные очки, косметика… Таня усмехнулась, припоминая «Ленина в Октябре» с комичным флюсом… Может, и ей флюс приделать? Но нет, женщина, особенно красивая, даже из боязни быть узнанной никогда не позволит себе стать девкой-чернавкой, девкой-замарашкой…
До Далласа долетела без особых хлопот, воспользовавшись услугами двух опытных бодигардов, что выделил ей Колин… Они профессионально отсекли от Татьяны журналюг, что всегда пасутся в аэропорту Лос-Анджелеса возле стоек с регистрацией. Эл-Эй такой город, что тут плюнь в любого – и в знаменитость попадешь!
Бодигарды лихо провели Татьяну по так называемым «зеленым коридорам» для Ви-Ай-Пи – так лихо, что очнулась она уже в бизнес-классе брюхатого «боинга».
Долетели – сели…
Сели – прилетели…
Конец октября. Тепло в Лос-Анджелесе, но в Далласе еще теплее, даже жарко. Спасибо Колину – тот позаботился о ней на полную катушку. Накрутил хвост Эрону Фридляндеру, и тот все заказал по первому разряду. И «кадиллак» длиной в мерную милю, и президентский номер в отеле «Плаза»…
– А не покажете, где Кеннеди убили? – спросила Таня шофера, опустив кнопочкой стекло, отделявшее салон от водительского места.
– Сейчас туда проедем, мадам, как вам будет угодно…
Она была разочарована. Книжного склада, откуда якобы стрелял Освальд, уже не было. Снесли. А на его месте отгрохали офисный центр цвета коричневого бутылочного стекла.
– Это было здесь? – спросила она шофера.
– Да, мэм, именно здесь Джона Фитцжеральда Кеннеди русские подстрелили…
– Почему же русские? – вспыхнула Татьяна.
– А вы разве не читали, что Освальд был агентом КГБ? – улыбнулся шофер, дивясь такой провинциальной невинности и неосведомленности богатой голливудской дамочки.
Татьяна раздраженно подняла стекло. И вдруг припомнила строчки из Евтушенко:
И звезды – словно пуль прострелы рваные
На знамени твоем
Америка!
«Идиоты! Какие они все идиоты, в своей безусловной высокомерной напыщенности уверенные, что Америка – пуп земли!» – подумала Таня. Но настроение не испортилось. Она вся была поглощена предстоящей встречей.
(4)
Когда Павла вызвали в административный блок, он внутренне содрогнулся.
Не робкого он был десятка – Павел Розен, но после той акции устрашения, что провела администрация с показательной казнью Костаниди, каждый раз, когда его вызывали в «дом скорби», как по-уэллсовски, цитируя «Остров Моро», называли его между собой сотрудники лаборатории, каждый раз он внутренне съеживался.
– Что? В административный блок вызывают? – сочувственно спросил Павла начальник лаборатории. высоковольтных разрядов, сидевший за убийство жены.
И когда Павел утвердительно кивнул, профессор-женоубийца показал на шутливую выписку из уэллсовского устава зверолюдей: «Не ходить на четырех лапах. Не жрать рылом из корыта». Показал и добавил:
– Ходи прямо, Пол, разве мы с тобой не люди?!
Точно сказано…. Разве мы не люди? Мы все зверолюди, исполосованные вивисекторами из административного блока.
Остров профессора Моро. Шарашка в Ред-Рок… Но чем там у Уэллса закончилось? Сожрали там зверолюди своего администратора!
«И только мы здесь наоборот, – думал про себя Павел, – только здесь в этой шарашке мы – наоборот – люди, превращенные в зверолюдей. Нас заставляют ходить на четвереньках, свободных от природы людей, бесстрашных от природы – нас запугивают тигровыми акулами в океанариуме!..»
Павел вошел в кабинет и дерзко посмотрел администратору в глаза. Точь-в-точь персонаж знаменитой картины Дейнеки «Допрос комсомольцев-добровольцев в белогвардейском штабе»…
– Администрация довольна вашей работой, мистер Розен, и мы хотим вас поощрить, предоставив вам внеочередное незапланированное свидание с женой, – сказал администратор, жестом предлагая присесть в кресло.
И кресло понадобилось. Понадобилось, потому что ноги подкосились.
Воистину – есть Бог! Он услышал его робкие неумелые вечерние молитвы!
И если великий кенигсбергский девственник вывел четыре доказательства существования Бога, то Павел теперь имел для себя пятое!
Бог его услышал…
– Во время свидания вы будете обязаны соблюдать оговоренные в нашем соглашении правила о сохранении тайны, – напомнил ему администратор, – вы не должны рассказывать вашей супруге, где и над чем вы работаете, вы ограничитесь той информацией, которую мы специально подготовили для вас в брошюрке – что и как можно рассказывать жене. В случае же нарушения этих правил свидание будет немедленно прервано, а вас ждет наказание в виде полного лишения свиданий и ужесточения режима содержания, вплоть до возвращения вас в тюрьму Брикстон…
У Павла пела душа.
Вечером он, сам себе дивясь, вдруг поцеловал изображение Иверской Богоматери.
В бытность свою советским геологом, или даже уже будучи топ-мэнеджером «Блю Спирит», он бы не поверил, что сможет так измениться и вдруг потянется губами к картонной вырезке из журнала!
Не ходить на четвереньках, разве мы не люди?
Не жрать рылом из корыта, разве мы не люди?
Не бояться администратора и его бассейна с акулами – разве мы не люди?
Я все расскажу Татьяне, разве я не человек?
Я не должен бояться! Они не тронут детей! Она уже слишком знаменита, они не посмеют!
Не робкого он был десятка – Павел Розен, но после той акции устрашения, что провела администрация с показательной казнью Костаниди, каждый раз, когда его вызывали в «дом скорби», как по-уэллсовски, цитируя «Остров Моро», называли его между собой сотрудники лаборатории, каждый раз он внутренне съеживался.
– Что? В административный блок вызывают? – сочувственно спросил Павла начальник лаборатории. высоковольтных разрядов, сидевший за убийство жены.
И когда Павел утвердительно кивнул, профессор-женоубийца показал на шутливую выписку из уэллсовского устава зверолюдей: «Не ходить на четырех лапах. Не жрать рылом из корыта». Показал и добавил:
– Ходи прямо, Пол, разве мы с тобой не люди?!
Точно сказано…. Разве мы не люди? Мы все зверолюди, исполосованные вивисекторами из административного блока.
Остров профессора Моро. Шарашка в Ред-Рок… Но чем там у Уэллса закончилось? Сожрали там зверолюди своего администратора!
«И только мы здесь наоборот, – думал про себя Павел, – только здесь в этой шарашке мы – наоборот – люди, превращенные в зверолюдей. Нас заставляют ходить на четвереньках, свободных от природы людей, бесстрашных от природы – нас запугивают тигровыми акулами в океанариуме!..»
Павел вошел в кабинет и дерзко посмотрел администратору в глаза. Точь-в-точь персонаж знаменитой картины Дейнеки «Допрос комсомольцев-добровольцев в белогвардейском штабе»…
– Администрация довольна вашей работой, мистер Розен, и мы хотим вас поощрить, предоставив вам внеочередное незапланированное свидание с женой, – сказал администратор, жестом предлагая присесть в кресло.
И кресло понадобилось. Понадобилось, потому что ноги подкосились.
Воистину – есть Бог! Он услышал его робкие неумелые вечерние молитвы!
И если великий кенигсбергский девственник вывел четыре доказательства существования Бога, то Павел теперь имел для себя пятое!
Бог его услышал…
– Во время свидания вы будете обязаны соблюдать оговоренные в нашем соглашении правила о сохранении тайны, – напомнил ему администратор, – вы не должны рассказывать вашей супруге, где и над чем вы работаете, вы ограничитесь той информацией, которую мы специально подготовили для вас в брошюрке – что и как можно рассказывать жене. В случае же нарушения этих правил свидание будет немедленно прервано, а вас ждет наказание в виде полного лишения свиданий и ужесточения режима содержания, вплоть до возвращения вас в тюрьму Брикстон…
У Павла пела душа.
Вечером он, сам себе дивясь, вдруг поцеловал изображение Иверской Богоматери.
В бытность свою советским геологом, или даже уже будучи топ-мэнеджером «Блю Спирит», он бы не поверил, что сможет так измениться и вдруг потянется губами к картонной вырезке из журнала!
Не ходить на четвереньках, разве мы не люди?
Не жрать рылом из корыта, разве мы не люди?
Не бояться администратора и его бассейна с акулами – разве мы не люди?
Я все расскажу Татьяне, разве я не человек?
Я не должен бояться! Они не тронут детей! Она уже слишком знаменита, они не посмеют!
(5)
Тюрьма, где, как ей сказали, теперь сидел ее ослик-Павел, называлась по-испански «Каса де Койот», а по-английски – «Исправительное учреждение Министерства Юстиции Штата Техас» в Форт-Джэксон. Это было в получасе езды автомобилем по пустынной местности от крайней оконечности Далласа.
Эрон позаботился, и «кадиллак» был прикреплен за ней на весь срок ее пребывания в Техасе.
Ночь в гостинице была бессонной. Не потому, что Татьяне было некомфортно, или она всегда плохо спала на новом месте. Напротив, для нее был забронирован лучший номер в лучшем пятизвездочном отеле Далласа. А к переездам она привыкла, и обстановка уже давно перестала влиять на ее способность засыпать. Нет, причина была в другом. В том волнении, которое она испытывала: волновалась, как студентка перед госэкзаменом, как молоденькая девочка накануне первого свидания. Завтра был решающий день, судьбоносный день. Она твердо решила добиться от Павла чистосердечного признания в несовершенных им злодеяниях. А если они не были несовершенными?.. Такого она почти не допускала. Ее женская интуиция, шестое чувство, подсказывало ей: невиновен. И завтра, завтра развеются последние сомнения. Завтра…
Как медленно идет время, когда ты ждешь. Кажется, оно специально замедляет темп, чтобы поиздеваться над человеком, чтобы лишний раз доказать ему: ты всего лишь песчинка на дне океана жизни, ни на что не годная, ни на что не способная песчинка. Ты можешь только ждать, лежать на дне и дожидаться нужного тебе течения.
Дождешься ли – тоже не тебе решать. Таня лежала на мягкой кровати. Шелковые простыни сбились, сложились в гармошку. Сон не шел. Она без конца ворочалась. Пыталась считать слоников, чтобы отвлечься от всех мыслей. Но испытанный, известный с детства прием не срабатывал. Примерно на двадцатом слоне она постоянно сбивалась. Вернее, это слон начинал вести себя самым неподобающим образом. Он трансформировался в ослика, смешного мультяшного ослика, а потом вдруг превращался в Пашку. И тогда Таня в очередной раз включала светильник и смотрела на часы. И оказывалось, что стрелка продвинулась всего на несколько минут.
И снова Таня погружалась в пучину своих раздумий: «Может, Павел тоже сейчас не спит? Так же, как я, ворочается с боку на бок и думает, думает, думает. Обо мне, о том, сможет ли он рассказать мне правду. Ах, если бы я могла сейчас телепатическим путем передать ему свои мысли! Я бы сказала ему, что я его люблю. Несмотря на все страдания, сквозь которые по его вине мне пришлось пройти. Страдания очищают, помогают понять истину. И я поняла, я почти уверена, что ты не злодей, ты – жертва… Я бы сказала, что люблю тебя, и пожелала бы тебе приятных снов. Самых светлых, таких, какие снятся детям и людям с кристально чистой душой…».
Таня наконец заснула. Было уже утро, за окном первые золотые лучи посылали остывшей за ночь земле свое ласковое тепло. Днем солнце будет палить нещадно. Но до той изнуряющей поры есть еще несколько часов.
Татьяне снилось, что они с Пашей стоят на песчаном морском берегу. Стоят молча, не глядя друг на друга, устремив взгляд туда, где тоненькая темно-синяя ниточка сшивает воедино два полотнища: изумрудную ткань океана и багряную материю закатного неба. Время от времени налетает легкий прохладный ветерок. Шуршит вода, набегая на прибрежный песок и отступая, чтобы взять разбег и повторить вся сначала. Горизонт постепенно темнеет. И, как будто бросая дерзкий вызов наступающей тьме, все ярче высвечивается на поверхности воды серебристая лунная дорожка.
– Нам пора, – произносит Павел.
И Таня не может понять, куда им идти. Вперед, по лунной дороге, рука об руку. Или назад, туда, где, она это знает, они никогда не смогут вновь оказаться рядом. И она продолжает стоять, а Павел все повторяет:
– Нам пора, Таня. Пора. Нам пора…
Эрон позаботился, и «кадиллак» был прикреплен за ней на весь срок ее пребывания в Техасе.
Ночь в гостинице была бессонной. Не потому, что Татьяне было некомфортно, или она всегда плохо спала на новом месте. Напротив, для нее был забронирован лучший номер в лучшем пятизвездочном отеле Далласа. А к переездам она привыкла, и обстановка уже давно перестала влиять на ее способность засыпать. Нет, причина была в другом. В том волнении, которое она испытывала: волновалась, как студентка перед госэкзаменом, как молоденькая девочка накануне первого свидания. Завтра был решающий день, судьбоносный день. Она твердо решила добиться от Павла чистосердечного признания в несовершенных им злодеяниях. А если они не были несовершенными?.. Такого она почти не допускала. Ее женская интуиция, шестое чувство, подсказывало ей: невиновен. И завтра, завтра развеются последние сомнения. Завтра…
Как медленно идет время, когда ты ждешь. Кажется, оно специально замедляет темп, чтобы поиздеваться над человеком, чтобы лишний раз доказать ему: ты всего лишь песчинка на дне океана жизни, ни на что не годная, ни на что не способная песчинка. Ты можешь только ждать, лежать на дне и дожидаться нужного тебе течения.
Дождешься ли – тоже не тебе решать. Таня лежала на мягкой кровати. Шелковые простыни сбились, сложились в гармошку. Сон не шел. Она без конца ворочалась. Пыталась считать слоников, чтобы отвлечься от всех мыслей. Но испытанный, известный с детства прием не срабатывал. Примерно на двадцатом слоне она постоянно сбивалась. Вернее, это слон начинал вести себя самым неподобающим образом. Он трансформировался в ослика, смешного мультяшного ослика, а потом вдруг превращался в Пашку. И тогда Таня в очередной раз включала светильник и смотрела на часы. И оказывалось, что стрелка продвинулась всего на несколько минут.
И снова Таня погружалась в пучину своих раздумий: «Может, Павел тоже сейчас не спит? Так же, как я, ворочается с боку на бок и думает, думает, думает. Обо мне, о том, сможет ли он рассказать мне правду. Ах, если бы я могла сейчас телепатическим путем передать ему свои мысли! Я бы сказала ему, что я его люблю. Несмотря на все страдания, сквозь которые по его вине мне пришлось пройти. Страдания очищают, помогают понять истину. И я поняла, я почти уверена, что ты не злодей, ты – жертва… Я бы сказала, что люблю тебя, и пожелала бы тебе приятных снов. Самых светлых, таких, какие снятся детям и людям с кристально чистой душой…».
Таня наконец заснула. Было уже утро, за окном первые золотые лучи посылали остывшей за ночь земле свое ласковое тепло. Днем солнце будет палить нещадно. Но до той изнуряющей поры есть еще несколько часов.
Татьяне снилось, что они с Пашей стоят на песчаном морском берегу. Стоят молча, не глядя друг на друга, устремив взгляд туда, где тоненькая темно-синяя ниточка сшивает воедино два полотнища: изумрудную ткань океана и багряную материю закатного неба. Время от времени налетает легкий прохладный ветерок. Шуршит вода, набегая на прибрежный песок и отступая, чтобы взять разбег и повторить вся сначала. Горизонт постепенно темнеет. И, как будто бросая дерзкий вызов наступающей тьме, все ярче высвечивается на поверхности воды серебристая лунная дорожка.
– Нам пора, – произносит Павел.
И Таня не может понять, куда им идти. Вперед, по лунной дороге, рука об руку. Или назад, туда, где, она это знает, они никогда не смогут вновь оказаться рядом. И она продолжает стоять, а Павел все повторяет:
– Нам пора, Таня. Пора. Нам пора…
(6)
Павел тоже долго не мог уснуть.
В «Каса де Койот» он ехал в сопровождении трех дюжих молодцев с квадратными челюстями и целым арсеналом оружия на поясе. «Шаг вправо, шаг влево расценивается как попытка к бегству и карается расстрелом, – подумал он, глядя в их непроницаемые лица. – Впрочем, почему бы мне не представить себя суперзвездой под охраной бдительных бодигардов? Легендарный Павел Розен. Для него забронирован лучший номер в лучшей гостинице. Господа администраторы, позаботьтесь, чтобы к при езду столь важной персоны все было подготовлено должным образом».
На ночь Павла поселили в отдельную камеру.
Она была похожа на клетку в петербургском зоопарке: три серые стены и решетка вместо четвертой.
– Вот твои апартаменты, заходи, будь как дома! – надзиратель считал, что пошутил весьма остроумно, и, видимо, ждал от заключенного соответствующей реакции.
Но Павел не рассмеялся, чем больно задел самолюбие упитанного детины в форменной фуражке.
– Имей в виду, меня не волнует то, что ты здесь на одну ночь. Для меня ты обычный зэк, ясно? Если я захочу, то сделаю так, что ты эту ночь на всю жизнь запомнишь! Понял?
– Понял, – вежливо ответил Павел.
Ему сейчас надо быть осторожным. Иначе он рискует все испортить. Поэтому вскипевшую в нем злость Павел запер на замок, только подумал: «Заехать бы сейчас этому ублюдку по сытой физиономии. А впрочем, он того не стоит. Жалкий человечек, нагромождение комплексов. Упивайся своей минутной властью, пока какая-нибудь прожженная горилла-убийца, что сидит в одной из здешних камер, не вырвалась из своего тесного вольерчика и не свернула тебе жирную шею».
Впрочем, в соседних камерах не было никаких горилл, вообще никого не было. Они были пусты. Царящей здесь тишине, столь не свойственной для подобного места, Павел удивился еще тогда, когда его ввели в этот длинный зал. Он подумал, что, видимо, здешние обитатели дадут знать о себе позже. Но когда «король бензоколонки» в униформе удалился и затихли его тяжелые шаги, в помещении воцарилась мертвая тишина. Павел подошел к решетке: все камеры-клетки, попадавшие в его поле зрения, оказались необитаемы. Остальные, судя по всему, тоже. Зверинец без зверей. Похоже, он единственный живой экспонат в этом зоопарке.
– Эй, есть здесь кто живой?!
– Ой-ой-ой… – отозвалось гулкое эхо.
«Как странно! Неужели они так боятся, что я кому-нибудь проболтаюсь? Или сегодня утром была объявлена всеобщая амнистия? Или американское общество неожиданно переродилось в здоровую духом нацию, полностью искоренив преступность в своих рядах? Ладно, как бы там ни было, для меня сейчас главное – хорошенько выспаться», – Павел лег на жесткую койку. Но уснуть не смог. Лежал, уставившись в серый потолок, и размышлял.
Как непредсказуемо все в этой жизни. Крах, обвал случается именно в тот момент, когда тебе кажется, что наконец-то все наладилось и перед тобой простерлась залитая светом дорога, конца которой не видно. Именно тогда над головой вдруг сгущаются грозовые тучи, и все вокруг неожиданно погружается в беспросветный мрак. И весь твой мирок рушится смертоносными порывами ураганного ветра. Откуда пришла эта гроза? Какой извращенный ум предписал ей обрушиться именно в этот день и в этот час?
Со временем ты привыкаешь к этой тьме. Привыкаешь видеть во мраке и слышать над головой раскаты грома. И только тут тебе дают шанс понять, каким счастливым может сделать тебя один маленький лучик, нежданно-негаданно пробившийся сквозь черную завесу. Сколько надежд и переживаний пробуждает он в душе. Может быть, для того и нагнал ветер эти тучи, чтобы человек научился по-настоящему ценить свет. И носить его в своем сердце. Ведь свет это и есть любовь, высшее проявление любви.
Павел представлял себе Татьяну. Счастливую, смеющуюся, такую, какой она была в день их свадьбы. Как это было давно! А потом снова Татьяна – в глазах испуг и недоверие. И боль. «Это правда?». «Да, Таня, да…». И нет никакой возможности взглянуть в эти глаза – столько в них боли.
Скоро, скоро он ее увидит. И все объяснит. Ведь она до сих пор надеется на то, что он невиновен. Иначе не стала бы с ним встречаться, не поехала бы в Даллас. Самое трудное – понять друг друга и простить. Но они справятся, несомненно справятся.
Морфей наконец соизволил почтить своим вниманием узника «Каса де Койот». Павел закрыл глаза. И вдруг услышал голос Татьяны, как будто она сейчас находилась здесь, рядом с ним.
– Я тебя люблю!
– И я тебя тоже очень люблю! – прошептал Павел.
Он не стал открывать глаз, не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Он засыпал, и ему чудилось, что он слышит тихий шорох морских волн. В его душе впервые за долгое время царил мир и покой.
В «Каса де Койот» он ехал в сопровождении трех дюжих молодцев с квадратными челюстями и целым арсеналом оружия на поясе. «Шаг вправо, шаг влево расценивается как попытка к бегству и карается расстрелом, – подумал он, глядя в их непроницаемые лица. – Впрочем, почему бы мне не представить себя суперзвездой под охраной бдительных бодигардов? Легендарный Павел Розен. Для него забронирован лучший номер в лучшей гостинице. Господа администраторы, позаботьтесь, чтобы к при езду столь важной персоны все было подготовлено должным образом».
На ночь Павла поселили в отдельную камеру.
Она была похожа на клетку в петербургском зоопарке: три серые стены и решетка вместо четвертой.
– Вот твои апартаменты, заходи, будь как дома! – надзиратель считал, что пошутил весьма остроумно, и, видимо, ждал от заключенного соответствующей реакции.
Но Павел не рассмеялся, чем больно задел самолюбие упитанного детины в форменной фуражке.
– Имей в виду, меня не волнует то, что ты здесь на одну ночь. Для меня ты обычный зэк, ясно? Если я захочу, то сделаю так, что ты эту ночь на всю жизнь запомнишь! Понял?
– Понял, – вежливо ответил Павел.
Ему сейчас надо быть осторожным. Иначе он рискует все испортить. Поэтому вскипевшую в нем злость Павел запер на замок, только подумал: «Заехать бы сейчас этому ублюдку по сытой физиономии. А впрочем, он того не стоит. Жалкий человечек, нагромождение комплексов. Упивайся своей минутной властью, пока какая-нибудь прожженная горилла-убийца, что сидит в одной из здешних камер, не вырвалась из своего тесного вольерчика и не свернула тебе жирную шею».
Впрочем, в соседних камерах не было никаких горилл, вообще никого не было. Они были пусты. Царящей здесь тишине, столь не свойственной для подобного места, Павел удивился еще тогда, когда его ввели в этот длинный зал. Он подумал, что, видимо, здешние обитатели дадут знать о себе позже. Но когда «король бензоколонки» в униформе удалился и затихли его тяжелые шаги, в помещении воцарилась мертвая тишина. Павел подошел к решетке: все камеры-клетки, попадавшие в его поле зрения, оказались необитаемы. Остальные, судя по всему, тоже. Зверинец без зверей. Похоже, он единственный живой экспонат в этом зоопарке.
– Эй, есть здесь кто живой?!
– Ой-ой-ой… – отозвалось гулкое эхо.
«Как странно! Неужели они так боятся, что я кому-нибудь проболтаюсь? Или сегодня утром была объявлена всеобщая амнистия? Или американское общество неожиданно переродилось в здоровую духом нацию, полностью искоренив преступность в своих рядах? Ладно, как бы там ни было, для меня сейчас главное – хорошенько выспаться», – Павел лег на жесткую койку. Но уснуть не смог. Лежал, уставившись в серый потолок, и размышлял.
Как непредсказуемо все в этой жизни. Крах, обвал случается именно в тот момент, когда тебе кажется, что наконец-то все наладилось и перед тобой простерлась залитая светом дорога, конца которой не видно. Именно тогда над головой вдруг сгущаются грозовые тучи, и все вокруг неожиданно погружается в беспросветный мрак. И весь твой мирок рушится смертоносными порывами ураганного ветра. Откуда пришла эта гроза? Какой извращенный ум предписал ей обрушиться именно в этот день и в этот час?
Со временем ты привыкаешь к этой тьме. Привыкаешь видеть во мраке и слышать над головой раскаты грома. И только тут тебе дают шанс понять, каким счастливым может сделать тебя один маленький лучик, нежданно-негаданно пробившийся сквозь черную завесу. Сколько надежд и переживаний пробуждает он в душе. Может быть, для того и нагнал ветер эти тучи, чтобы человек научился по-настоящему ценить свет. И носить его в своем сердце. Ведь свет это и есть любовь, высшее проявление любви.
Павел представлял себе Татьяну. Счастливую, смеющуюся, такую, какой она была в день их свадьбы. Как это было давно! А потом снова Татьяна – в глазах испуг и недоверие. И боль. «Это правда?». «Да, Таня, да…». И нет никакой возможности взглянуть в эти глаза – столько в них боли.
Скоро, скоро он ее увидит. И все объяснит. Ведь она до сих пор надеется на то, что он невиновен. Иначе не стала бы с ним встречаться, не поехала бы в Даллас. Самое трудное – понять друг друга и простить. Но они справятся, несомненно справятся.
Морфей наконец соизволил почтить своим вниманием узника «Каса де Койот». Павел закрыл глаза. И вдруг услышал голос Татьяны, как будто она сейчас находилась здесь, рядом с ним.
– Я тебя люблю!
– И я тебя тоже очень люблю! – прошептал Павел.
Он не стал открывать глаз, не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Он засыпал, и ему чудилось, что он слышит тихий шорох морских волн. В его душе впервые за долгое время царил мир и покой.
(7)
В «кадиллаке», оснащенном хорошим кондиционером, было прохладно и комфортно.
Ровно в двенадцать Татьяну будут встречать на проходной. Разгуливать по территории исправительного учреждения без специальных провожатых строго-настрого запрещено. Ее встретят и препроводят куда следует. И там она наконец-то, после разлуки длиною в год, увидит Павла. И спросит обо всем.
А как она его спросит? Если его тогда заставили солгать, наверняка и теперь будут следить, чтобы не сболтнул лишнего, не трепал языком. Надеяться на то, что они тут не понимают по-русски? Наивно, наверняка же расстарались, изыскали одного-двух русских «слухачей», благо нынче в Америке бывших соотечественников хоть пруд пруди… Надо придумать какую-нибудь хитрость. Писать на бумаге? Чушь! Там, где понатыканы жучки, запросто может оказаться и пара-тройка скрытых видеокамер.
Впрочем, есть один способ. Надо только припомнить…
Во время их медового месяца они с Пашей придумали специальный язык жестов, на котором могли переговариваться втайне от окружающих. Это было такой веселой игрой. Хлопок в ладоши означал: «Я тебя люблю». Два хлопка… Два хлопка значило: «хочу любить тебя». Забавно: бывало, сидят где-нибудь в гостях, и вдруг Паша как будто случайно хлопает в ладоши. А через минуту Таня «вспоминает»: срочное дело, надо бежать! И никто ничего не понимает, никто, кроме двоих счастливых влюбленных.
Были и другие знаки. Надо только припомнить…
Потереть мочку уха означало «за нами наблюдают», кажется так. А прикушенная губа – «не могу сейчас объяснить». Но этого мало.
Ах, да!
Согласие. Кажется, это был щелчок пальцами правой руки? Или левой? Нет, скорее все-таки правой. Он означал «да», соответственно левая – «нет». Или… Впрочем, это можно проверить, задав Паше какой-нибудь несложный вопрос. Если только он всего этого не забыл. Тогда мы сможем поговорить.
– У вас случайно нет шариковой ручки? – обратилась Таня к шоферу.
– Сейчас посмотрю, – удивленно ответил тот и открыл бардачок.
Танин бодигард, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, насторожился и с подозрением следил за его действиями.
Потом Таня задумалась о том, правильно ли поступила, что не взяла с собой детей. Паша был бы так счастлив их увидеть. Но везти их в тюрьму, не зная толком, как и где будет проходит это свидание? Нет, рисковать не стоило – детская психика так ранима. Она права, что решила пока не привозить сюда мальчишек.
А Нютка – та вообще повела себя настолько по-взрослому, что Таня даже испугалась.
– Папу подставили, – безапелляционно заявила она, выслушав невеселый Танин рассказ. – Подставили еще в Денвере. А в Сан-Франциско добавили. Уж не знаю, кому и зачем это понадобилось, но найду способ узнать, не сомневайся… А ты дура, что поверила, будто он виноват.
– Но он сам сказал…
– Еще бы не сказал, если они его в угол загнали… Так что даже хорошо, что ты поверила. А то бы таких глупостей наделала…
– Но, Нюта… я теперь не верю… Не мог он.
– Конечно, не мог!.. И ты поезжай спокойненько в Даллас, поддержи его, ему сейчас труднее всех. Скажи, что мы все его любим и ждем… А если получится что-нибудь разузнать, обязательно расскажи мне.
– А может быть, ты поедешь со мной? Это разрешено.
– Нет, вам надо побыть вдвоем. Поцелуй его от меня…
– Миссис Таня Розен? Добро пожаловать! Мы все вас тут поджидаем.
На лице чернокожего парня сверкала белоснежная голливудская улыбка…
Словно линкор среди утлых канонерок, ее «кадиллак» стоял теперь на парковке возле «Каса де Койот» рядом с маленькими «фордами» и «тойотами».
– Автограф, автограф, миссис Розен, автограф…
Все свободные и не свободные от службы сотрудники тюрьмы выстроились к ней в очередь.
Татьяна не без радости отметила на стене в приемной дежурного постер их фильма – где Колин в роли капитана Чайковского, и Ник Пейдж в погонах капитана второго ранга, ее мужа Александра Кутузова, и перед ними, чуть ниже – она, Татьяна Ларина-Розен, в белом платье в горошек – Наташа Кутузова, верная жена советского моряка!
– Автограф, автограф, миссис Розен, автограф….
Расписывалась и на плакатах, и на флаерсах, и на открытках… И даже на бланках тюрьмы «Каса де Койот»…
– И мне, и мне, и мне для моих дочек, для Сарры и для Анны-Луизы, вот здесь напишите, пожалуйста!
Директор тюрьмы само воплощенное радушие:
– Не окажите ли честь, госпожа Розен, не согласитесь ли выпить чашечку кофе в моем кабинете. Моя жена – миссис Боредом и мои дети – они специально приехали поглядеть на вас, на настоящую знаменитость!
Пришлось уделить десять минут и миссис Боредом с ее выводком.
А сердце стучало в груди… Ведь Павлуша – он где-то совсем рядом! В десяти или двадцати ярдах за стеной этого помещения!
– Ваше свидание пройдет не как у всех прочих людей, миссис Розен, – с елейной улыбкой приговаривал директор тюрьмы, – мы пошли на ряд специально для вас сделанных исключений, мы предоставим в ваше распоряжение квартирку – апартаменты с полным набором всех удобств и кондиционером… Эта квартирка для топ-менеджеров тюрьмы на случай особого положения, когда надо оставаться здесь и ночевать… Теперь она в вашем распоряжении, госпожа Розен…
А сердце тук-тук! Кажется – вот-вот выпрыгнет!
Пашка-то уже совсем рядом!
Ровно в двенадцать Татьяну будут встречать на проходной. Разгуливать по территории исправительного учреждения без специальных провожатых строго-настрого запрещено. Ее встретят и препроводят куда следует. И там она наконец-то, после разлуки длиною в год, увидит Павла. И спросит обо всем.
А как она его спросит? Если его тогда заставили солгать, наверняка и теперь будут следить, чтобы не сболтнул лишнего, не трепал языком. Надеяться на то, что они тут не понимают по-русски? Наивно, наверняка же расстарались, изыскали одного-двух русских «слухачей», благо нынче в Америке бывших соотечественников хоть пруд пруди… Надо придумать какую-нибудь хитрость. Писать на бумаге? Чушь! Там, где понатыканы жучки, запросто может оказаться и пара-тройка скрытых видеокамер.
Впрочем, есть один способ. Надо только припомнить…
Во время их медового месяца они с Пашей придумали специальный язык жестов, на котором могли переговариваться втайне от окружающих. Это было такой веселой игрой. Хлопок в ладоши означал: «Я тебя люблю». Два хлопка… Два хлопка значило: «хочу любить тебя». Забавно: бывало, сидят где-нибудь в гостях, и вдруг Паша как будто случайно хлопает в ладоши. А через минуту Таня «вспоминает»: срочное дело, надо бежать! И никто ничего не понимает, никто, кроме двоих счастливых влюбленных.
Были и другие знаки. Надо только припомнить…
Потереть мочку уха означало «за нами наблюдают», кажется так. А прикушенная губа – «не могу сейчас объяснить». Но этого мало.
Ах, да!
Согласие. Кажется, это был щелчок пальцами правой руки? Или левой? Нет, скорее все-таки правой. Он означал «да», соответственно левая – «нет». Или… Впрочем, это можно проверить, задав Паше какой-нибудь несложный вопрос. Если только он всего этого не забыл. Тогда мы сможем поговорить.
– У вас случайно нет шариковой ручки? – обратилась Таня к шоферу.
– Сейчас посмотрю, – удивленно ответил тот и открыл бардачок.
Танин бодигард, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, насторожился и с подозрением следил за его действиями.
Потом Таня задумалась о том, правильно ли поступила, что не взяла с собой детей. Паша был бы так счастлив их увидеть. Но везти их в тюрьму, не зная толком, как и где будет проходит это свидание? Нет, рисковать не стоило – детская психика так ранима. Она права, что решила пока не привозить сюда мальчишек.
А Нютка – та вообще повела себя настолько по-взрослому, что Таня даже испугалась.
– Папу подставили, – безапелляционно заявила она, выслушав невеселый Танин рассказ. – Подставили еще в Денвере. А в Сан-Франциско добавили. Уж не знаю, кому и зачем это понадобилось, но найду способ узнать, не сомневайся… А ты дура, что поверила, будто он виноват.
– Но он сам сказал…
– Еще бы не сказал, если они его в угол загнали… Так что даже хорошо, что ты поверила. А то бы таких глупостей наделала…
– Но, Нюта… я теперь не верю… Не мог он.
– Конечно, не мог!.. И ты поезжай спокойненько в Даллас, поддержи его, ему сейчас труднее всех. Скажи, что мы все его любим и ждем… А если получится что-нибудь разузнать, обязательно расскажи мне.
– А может быть, ты поедешь со мной? Это разрешено.
– Нет, вам надо побыть вдвоем. Поцелуй его от меня…
* * *
Погруженная в свои размышления, Таня не заметила, как на горизонте показалось здание тюрьмы. Очнулась она только в тот момент, когда шофер остановил машину и посигналил у запертых ворот. Показались двое мужчин в форме.– Миссис Таня Розен? Добро пожаловать! Мы все вас тут поджидаем.
На лице чернокожего парня сверкала белоснежная голливудская улыбка…
Словно линкор среди утлых канонерок, ее «кадиллак» стоял теперь на парковке возле «Каса де Койот» рядом с маленькими «фордами» и «тойотами».
– Автограф, автограф, миссис Розен, автограф…
Все свободные и не свободные от службы сотрудники тюрьмы выстроились к ней в очередь.
Татьяна не без радости отметила на стене в приемной дежурного постер их фильма – где Колин в роли капитана Чайковского, и Ник Пейдж в погонах капитана второго ранга, ее мужа Александра Кутузова, и перед ними, чуть ниже – она, Татьяна Ларина-Розен, в белом платье в горошек – Наташа Кутузова, верная жена советского моряка!
– Автограф, автограф, миссис Розен, автограф….
Расписывалась и на плакатах, и на флаерсах, и на открытках… И даже на бланках тюрьмы «Каса де Койот»…
– И мне, и мне, и мне для моих дочек, для Сарры и для Анны-Луизы, вот здесь напишите, пожалуйста!
Директор тюрьмы само воплощенное радушие:
– Не окажите ли честь, госпожа Розен, не согласитесь ли выпить чашечку кофе в моем кабинете. Моя жена – миссис Боредом и мои дети – они специально приехали поглядеть на вас, на настоящую знаменитость!
Пришлось уделить десять минут и миссис Боредом с ее выводком.
А сердце стучало в груди… Ведь Павлуша – он где-то совсем рядом! В десяти или двадцати ярдах за стеной этого помещения!
– Ваше свидание пройдет не как у всех прочих людей, миссис Розен, – с елейной улыбкой приговаривал директор тюрьмы, – мы пошли на ряд специально для вас сделанных исключений, мы предоставим в ваше распоряжение квартирку – апартаменты с полным набором всех удобств и кондиционером… Эта квартирка для топ-менеджеров тюрьмы на случай особого положения, когда надо оставаться здесь и ночевать… Теперь она в вашем распоряжении, госпожа Розен…
А сердце тук-тук! Кажется – вот-вот выпрыгнет!
Пашка-то уже совсем рядом!
(8)
Утром Павла разбудил надзиратель. Не тот, что прежде. Этот был уже в возрасте и смотрел усталым, безразличным взглядом.
– Вставай. Препровожу тебя в гостиничный номер.
– А этот что, разве не гостиничный? – Паша попытался пошутить. Но спросонья не очень удачно. Он сам это сразу понял.
– Хочешь остаться здесь, так и скажи. Я передам начальству. Вряд ли у них будут возражения, – скептически заметил тюремщик.
– Наручники будете надевать?
– А как же. Ты, похоже, смирный. Но правила есть правила, их нарушать нельзя. На то мы и тюрьма. А потом, кто тебя на самом то деле знает… – бурчал надзиратель в седые усы, защелкивая на запястьях заключенного железные браслеты.
Они прошли по коридору, между пустующих камер. Павел специально смотрел по сторонам: ни души.
– Что-то у вас нынче безлюдно?
– А у нас здесь смертники обычно сидят. А сейчас, видать, для таких не сезон. Вот мы тебя, как вип-персону, и заселили в свободные апартаменты.
– Выходит, я нынче гостил во владениях старухи с косой?
– А что тут такого? Коли твой срок еще не настал, чего зря волноваться. Койки во всей тюрьме одинаково жесткие. Спал ведь, ничего, кошмары не снились?
– Не снились, – согласился Павел.
Они довольно долго петляли по каким-то запутанным коридорам. Будто это была не тюрьма, а лабиринт. «Ну что, Иван Сусанин, долго ли нам еще тут блуждать?» – подумал Павел.
– Ну вот мы и на месте. Заходи, осваивайся. Через пару часов женка твоя прибудет. Ох раскрасавица. Прима! И что она в тебе нашла? – надзиратель сокрушенно покачал головой.
– А я ее заколдовал. Зелья приворотного подсыпал, – миролюбиво ответил Паша.
Предвкушение грядущей встречи было настолько сильным, что никакие обидные слова не могли уже испортить ему настроения.
– Ну если только и впрямь заколдовал. Желаю хорошо провести время, так сказать…
Тюремщик хотел что-то еще добавить, но в последний момент передумал. Только многозначительно улыбнулся и закрыл за Павлом входную дверь. Запер ее на ключ снаружи.
По своим размерам двухкомнатная квартирка напоминала советскую хрущевку. Маленькая прихожая, миниатюрная кухонька, совмещенный санузел. Никаких джакузи. Даже ванны не было, только душ. Спаленка тоже была маленькой: двуспальная кровать занимала почти все пространство. У изголовья, ближе к окну, с трудом втиснулась тумбочка с настольной лампой. Зеленый абажур в тон обоям. Довольно убого, но чистенько.
Гостиная была попросторнее. Диван, два кресла, небольшой стол. В углу примостился телевизор. Обои веселого канареечного цвета. Чтобы не скучно было. А на окне кактус в горшочке. Идиллия советских времен! Если бы только не решетки на окнах.
Павел осмотрелся. Как воспримет Татьяна эту берлогу после шикарных номеров в дорогих отелях? Как воспримет? Да нормально. Ну не «Ройал-палас» тут, понятное дело, не люкс-перелюкс. Но и не нары тюремные. Сутки перекантоваться можно, вполне.
Павел пошел на кухню. Заглянул в холодильник. Тот был забит до отказа: все, что душе угодно. Даже шампанское. Надо же, как о них позаботились! Впрочем, скорее о ней, суперзвезде. Вряд ли черная икра и ананасы были реверансом в его сторону.
Он заварил себе кофе. Потом решил накрыть праздничный стол. Все-таки год не виделись, встречу неплохо бы обставить должным образом. И главное, надо было как то убить время.
Ждать два часа в бездействии, снова и снова покручивать в голове варианты их будущей встречи, придумывать слова, которые он должен будет ей сказать, – нет, это было уже невыносимо. И он постарался с головой уйти в готовку. Коронным блюдом, решил Паша, будет столичный салат. Можно с уверенностью поспорить, что она уже почти позабыла, как его делают у них на родине, в далекой России…
– Пашка! Павел! Это ты?
И она упала-таки в обморок… И свет померк…
И только все забегали – засуетились… Нашатырь, камфару, укол в мягкое место…
Ничего не надо!
– Выйдите все, оставьте нас, – просил Павел, руками, как орел крыльями, прикрывая свою орлицу.
«Вот мы и вдвоем! Ты и я! Как живешь?»
«Как ты живешь?»
«А как я жила без тебя? А как же я жила?..»
Таня очнулась на диване. Голова ее лежала у Паши на коленях, и он нежно гладил ее волосы.
– Бедная, бедная моя девочка. Как же ты исстрадалась. И как я истосковался по тебе. Светлая моя.
Она открыла глаза и молча смотрела на любимого. Как он похудел, осунулся. Под глазами – синие круги, след накопившейся усталости и долгих переживаний. Но взгляд был живой, не потухший, не такой, как тогда, в тюрьме, когда она приходила к нему на свидание, и он взял на себя вину за то, чего, скорее всего, не совершал.
Встреча получилась совсем не такой, как они оба себе представляли. Не было неловкости, которую так часто испытывают люди после долгой разлуки. И не надо было думать, что сказать, не надо было оправдываться и просить прощения. Они оба только сейчас поняли, как им друг друга не хватало. И никуда им друг от друга не деться, не спрятаться, не скрыться, какие бы козни ни стоила злодейка-судьба.
– Вставай. Препровожу тебя в гостиничный номер.
– А этот что, разве не гостиничный? – Паша попытался пошутить. Но спросонья не очень удачно. Он сам это сразу понял.
– Хочешь остаться здесь, так и скажи. Я передам начальству. Вряд ли у них будут возражения, – скептически заметил тюремщик.
– Наручники будете надевать?
– А как же. Ты, похоже, смирный. Но правила есть правила, их нарушать нельзя. На то мы и тюрьма. А потом, кто тебя на самом то деле знает… – бурчал надзиратель в седые усы, защелкивая на запястьях заключенного железные браслеты.
Они прошли по коридору, между пустующих камер. Павел специально смотрел по сторонам: ни души.
– Что-то у вас нынче безлюдно?
– А у нас здесь смертники обычно сидят. А сейчас, видать, для таких не сезон. Вот мы тебя, как вип-персону, и заселили в свободные апартаменты.
– Выходит, я нынче гостил во владениях старухи с косой?
– А что тут такого? Коли твой срок еще не настал, чего зря волноваться. Койки во всей тюрьме одинаково жесткие. Спал ведь, ничего, кошмары не снились?
– Не снились, – согласился Павел.
Они довольно долго петляли по каким-то запутанным коридорам. Будто это была не тюрьма, а лабиринт. «Ну что, Иван Сусанин, долго ли нам еще тут блуждать?» – подумал Павел.
– Ну вот мы и на месте. Заходи, осваивайся. Через пару часов женка твоя прибудет. Ох раскрасавица. Прима! И что она в тебе нашла? – надзиратель сокрушенно покачал головой.
– А я ее заколдовал. Зелья приворотного подсыпал, – миролюбиво ответил Паша.
Предвкушение грядущей встречи было настолько сильным, что никакие обидные слова не могли уже испортить ему настроения.
– Ну если только и впрямь заколдовал. Желаю хорошо провести время, так сказать…
Тюремщик хотел что-то еще добавить, но в последний момент передумал. Только многозначительно улыбнулся и закрыл за Павлом входную дверь. Запер ее на ключ снаружи.
По своим размерам двухкомнатная квартирка напоминала советскую хрущевку. Маленькая прихожая, миниатюрная кухонька, совмещенный санузел. Никаких джакузи. Даже ванны не было, только душ. Спаленка тоже была маленькой: двуспальная кровать занимала почти все пространство. У изголовья, ближе к окну, с трудом втиснулась тумбочка с настольной лампой. Зеленый абажур в тон обоям. Довольно убого, но чистенько.
Гостиная была попросторнее. Диван, два кресла, небольшой стол. В углу примостился телевизор. Обои веселого канареечного цвета. Чтобы не скучно было. А на окне кактус в горшочке. Идиллия советских времен! Если бы только не решетки на окнах.
Павел осмотрелся. Как воспримет Татьяна эту берлогу после шикарных номеров в дорогих отелях? Как воспримет? Да нормально. Ну не «Ройал-палас» тут, понятное дело, не люкс-перелюкс. Но и не нары тюремные. Сутки перекантоваться можно, вполне.
Павел пошел на кухню. Заглянул в холодильник. Тот был забит до отказа: все, что душе угодно. Даже шампанское. Надо же, как о них позаботились! Впрочем, скорее о ней, суперзвезде. Вряд ли черная икра и ананасы были реверансом в его сторону.
Он заварил себе кофе. Потом решил накрыть праздничный стол. Все-таки год не виделись, встречу неплохо бы обставить должным образом. И главное, надо было как то убить время.
Ждать два часа в бездействии, снова и снова покручивать в голове варианты их будущей встречи, придумывать слова, которые он должен будет ей сказать, – нет, это было уже невыносимо. И он постарался с головой уйти в готовку. Коронным блюдом, решил Паша, будет столичный салат. Можно с уверенностью поспорить, что она уже почти позабыла, как его делают у них на родине, в далекой России…
– Пашка! Павел! Это ты?
И она упала-таки в обморок… И свет померк…
И только все забегали – засуетились… Нашатырь, камфару, укол в мягкое место…
Ничего не надо!
– Выйдите все, оставьте нас, – просил Павел, руками, как орел крыльями, прикрывая свою орлицу.
«Вот мы и вдвоем! Ты и я! Как живешь?»
«Как ты живешь?»
«А как я жила без тебя? А как же я жила?..»
Таня очнулась на диване. Голова ее лежала у Паши на коленях, и он нежно гладил ее волосы.
– Бедная, бедная моя девочка. Как же ты исстрадалась. И как я истосковался по тебе. Светлая моя.
Она открыла глаза и молча смотрела на любимого. Как он похудел, осунулся. Под глазами – синие круги, след накопившейся усталости и долгих переживаний. Но взгляд был живой, не потухший, не такой, как тогда, в тюрьме, когда она приходила к нему на свидание, и он взял на себя вину за то, чего, скорее всего, не совершал.
Встреча получилась совсем не такой, как они оба себе представляли. Не было неловкости, которую так часто испытывают люди после долгой разлуки. И не надо было думать, что сказать, не надо было оправдываться и просить прощения. Они оба только сейчас поняли, как им друг друга не хватало. И никуда им друг от друга не деться, не спрятаться, не скрыться, какие бы козни ни стоила злодейка-судьба.