Страница:
– Уже. Уже позвонив, и он нас ждет. У него пока нет своего магазина, так что пвимевку пвидется уствоить в мастевской. Это ничего?
– Ничего – это то, что мы имеем сейчас. А если у него есть то, что нужно, то я готова примерять где угодно, хоть в повале, хоть на чердаке!
Татьяна схватила сумочку и почти бегом направилась к выходу. Факноумо еле успел проскочить вперед, чтобы галантно распахнуть перед ней дверь.
– Мерси! – бросила она на ходу и стрелой слетела вниз по лестнице.
Рико Фазан оказался тридцатилетним гомосексуалистом, разговаривая, он манерно растягивал слова и делал плавные движения руками, подобно анекдотическому персонажу, коронной фразой которого является: «Фу, протии-и-ивный!». Внешне Рико был похож на мексиканца. А может, он и был мексиканцем. Татьяна не стала углубляться в его биографию. Ее интересовало только одно – костюм к предстоящей церемонии.
– Факноумо говорит, у вас есть то, что может меня заинтересовать.
– Да, одну минуточку, мадам, – и мексиканец, виляя бедрами в обтягивающих кожаных брюках, удалился в соседнее помещение.
Принесенное им платье было темно-красным. Золотая вышивка, рубиновые стразы, элегантный покрой. Татьяна примерила – сидит так, как будто сшито точно на нее. Это было именно то, что нужно.
– А мне, пожалуй, нравится. Что скажешь, Факноумо?
– Шикавно! – пресс-атташе с восхищением глядел на Татьяну. – Все ваши сопевницы лопнут от зависти.
– Вам нигде не жме-ет, не да-а-авит? Пройдитесь, попробуйте сесть. Может, что-то надо подпра-авить?
Взволнованный модельер мухой вился вокруг своей клиентки, размахивая лапками на манер дирижера симфонического оркестра. «Я его первая по-настоящему знаменитая покупательница», – догадалась Татьяна. Ей показалась, что на талии можно было бы сделать капельку поуже.
– Сию мину-утку. Если вы можете подожда-ать, я мигом все испра-авлю. Может, выпьете пока кофе?
– С удовольствием! – видя волнение молодого человека, Татьяна начала испытывать к нему какое-то почти материнское чувство.
«Через несколько лет он будет вести себя по-другому. Факноумо опять попал в яблочко: у этого парня несомненно блестящее будущее. А я – тот самый счастливый шанс, который выпал на его долю. Если „Оскар“ будет в моих руках, завтра у дверей этой мастерской выстроится очередь», – размышляла Таня, отхлебывая кофе из маленькой фарфоровой чашечки. Потом она взглянула на своего пресс-атташе. У него был вид человека, только что выигравшего крупную сумму на тотализаторе. И вдруг к ней в голову пришла неожиданная догадка.
– Скажи, Факноумо, а ты давно знаком с этим Рико?
– Да нет, не ошень.
– А все-таки? – не унималась Таня.
– Ну, паху-тхойку вет… Может, чуть бовьше, – Факноумо занервничал, значит, она на верном пути.
– Порядочно! Где же вы познакомились?
– Я учився вместе с его бхатом в колледже, быфав у них в гостях. Хико – хохоший пахень, вот мы и подхуживись… – тут Факноумо понял, что проболтался, выдал себя с потрохами, и его щеки залились румянцем.
– Признайся, ты все подстроил!
Татьяна попыталась придать своему голосу жесткость, но ей не очень-то это удалось. Что, конечно же, не ускользнуло от чуткого Факноумо. И к нему тут же вернулась вся его самоуверенность. Он лукаво посмотрел на Татьяну, и они расхохотались. Смеялись по-детски, до слез, до коликов в животе.
– Но зачем, зачем, я не понимаю, надо было заставлять меня колесить по всем этим бутикам?! Столько времени угрохали зазря! Зачем вся эта комедия?! – недоумевала Таня.
– А ты фама пофуди, става бы ты пхиобхетать пватье у никому неизфестного Хико Фазана, не убедифшись пхедфахитевьно в том, что ни один знаменитый модевьех не может пхедвожить нифего стоящего?
– Это верно, тут не поспоришь, «нифего стоящего» они не предложили. Ни фига, – Таня кивнула и на несколько секунд задумалась. – Но тогда получается, что все твои предчувствия – тоже сплошная липа. Просто твой приятель сшил красное платье и ты, плут, промыл тете Тане мозги? – на сей раз возмущение Татьяны было искренним.
– Фто ты! Пхедфувствие быво. А кхасное оно не свучайно – Хико шив его специавно двя тебя, по твоим мехкам, – Факноумо энергично замотал головой, словно хотел этим жестом подтвердить свои слова.
– Ну ты плут! А мерки-то откуда? – изумилась Таня.
– Пхоще пхостого! Спхосив у костюмеха, котовый хаботав с тобой в фивьме. Это мой давний знакомый.
– Сколько же у тебя давних знакомых! Ну и ну! – других слов Татьяна не находила.
Рико захотел подарить Татьяне платье.
– Вы моя счастливая звезда, мне гре-ех брать с вас де-еньги! – нараспев говорил модельер, восторженно глядя на свою гостью.
– Ну, насколько счастливая, мы скоро узнаем, – ответила Таня, имея в виду предстоящее вручение «Оскара».
– Я буду за вас молиться.
– Тогда я просто обязана буду его получить! И все-таки в это платье вложено столько труда, столько кропотливой работы. Одна вышивка чего стоит. Ты сам вышивал?
– Сам. Почти два месяца ушло.
– Вот видишь! Ладно, я приму твой подарок. Но только при одном условии: если ты, Рико, примешь мой, – она протянула ему чек на двести тысяч долларов, – это тебе на развитие производства. И в залог нашей будущей дружбы. Возьми, иначе твоя звезда обидится и перестанет тебе светить.
В машине Таня спросила Факноумо.
– А драгоценности ты тоже успел подобрать?
– Есть кое-фто на пхимете, зафтха можем посмотхеть, – хитро улыбнулся пресс-секретарь.
– Просто заговор какой-то! Что, очередной твой давний приятель, начинающий гений ювелирного дела?
– Нет, все на самом высоком общепризнанном уровне!..
(5)
(6)
– Ничего – это то, что мы имеем сейчас. А если у него есть то, что нужно, то я готова примерять где угодно, хоть в повале, хоть на чердаке!
Татьяна схватила сумочку и почти бегом направилась к выходу. Факноумо еле успел проскочить вперед, чтобы галантно распахнуть перед ней дверь.
– Мерси! – бросила она на ходу и стрелой слетела вниз по лестнице.
Рико Фазан оказался тридцатилетним гомосексуалистом, разговаривая, он манерно растягивал слова и делал плавные движения руками, подобно анекдотическому персонажу, коронной фразой которого является: «Фу, протии-и-ивный!». Внешне Рико был похож на мексиканца. А может, он и был мексиканцем. Татьяна не стала углубляться в его биографию. Ее интересовало только одно – костюм к предстоящей церемонии.
– Факноумо говорит, у вас есть то, что может меня заинтересовать.
– Да, одну минуточку, мадам, – и мексиканец, виляя бедрами в обтягивающих кожаных брюках, удалился в соседнее помещение.
Принесенное им платье было темно-красным. Золотая вышивка, рубиновые стразы, элегантный покрой. Татьяна примерила – сидит так, как будто сшито точно на нее. Это было именно то, что нужно.
– А мне, пожалуй, нравится. Что скажешь, Факноумо?
– Шикавно! – пресс-атташе с восхищением глядел на Татьяну. – Все ваши сопевницы лопнут от зависти.
– Вам нигде не жме-ет, не да-а-авит? Пройдитесь, попробуйте сесть. Может, что-то надо подпра-авить?
Взволнованный модельер мухой вился вокруг своей клиентки, размахивая лапками на манер дирижера симфонического оркестра. «Я его первая по-настоящему знаменитая покупательница», – догадалась Татьяна. Ей показалась, что на талии можно было бы сделать капельку поуже.
– Сию мину-утку. Если вы можете подожда-ать, я мигом все испра-авлю. Может, выпьете пока кофе?
– С удовольствием! – видя волнение молодого человека, Татьяна начала испытывать к нему какое-то почти материнское чувство.
«Через несколько лет он будет вести себя по-другому. Факноумо опять попал в яблочко: у этого парня несомненно блестящее будущее. А я – тот самый счастливый шанс, который выпал на его долю. Если „Оскар“ будет в моих руках, завтра у дверей этой мастерской выстроится очередь», – размышляла Таня, отхлебывая кофе из маленькой фарфоровой чашечки. Потом она взглянула на своего пресс-атташе. У него был вид человека, только что выигравшего крупную сумму на тотализаторе. И вдруг к ней в голову пришла неожиданная догадка.
– Скажи, Факноумо, а ты давно знаком с этим Рико?
– Да нет, не ошень.
– А все-таки? – не унималась Таня.
– Ну, паху-тхойку вет… Может, чуть бовьше, – Факноумо занервничал, значит, она на верном пути.
– Порядочно! Где же вы познакомились?
– Я учився вместе с его бхатом в колледже, быфав у них в гостях. Хико – хохоший пахень, вот мы и подхуживись… – тут Факноумо понял, что проболтался, выдал себя с потрохами, и его щеки залились румянцем.
– Признайся, ты все подстроил!
Татьяна попыталась придать своему голосу жесткость, но ей не очень-то это удалось. Что, конечно же, не ускользнуло от чуткого Факноумо. И к нему тут же вернулась вся его самоуверенность. Он лукаво посмотрел на Татьяну, и они расхохотались. Смеялись по-детски, до слез, до коликов в животе.
– Но зачем, зачем, я не понимаю, надо было заставлять меня колесить по всем этим бутикам?! Столько времени угрохали зазря! Зачем вся эта комедия?! – недоумевала Таня.
– А ты фама пофуди, става бы ты пхиобхетать пватье у никому неизфестного Хико Фазана, не убедифшись пхедфахитевьно в том, что ни один знаменитый модевьех не может пхедвожить нифего стоящего?
– Это верно, тут не поспоришь, «нифего стоящего» они не предложили. Ни фига, – Таня кивнула и на несколько секунд задумалась. – Но тогда получается, что все твои предчувствия – тоже сплошная липа. Просто твой приятель сшил красное платье и ты, плут, промыл тете Тане мозги? – на сей раз возмущение Татьяны было искренним.
– Фто ты! Пхедфувствие быво. А кхасное оно не свучайно – Хико шив его специавно двя тебя, по твоим мехкам, – Факноумо энергично замотал головой, словно хотел этим жестом подтвердить свои слова.
– Ну ты плут! А мерки-то откуда? – изумилась Таня.
– Пхоще пхостого! Спхосив у костюмеха, котовый хаботав с тобой в фивьме. Это мой давний знакомый.
– Сколько же у тебя давних знакомых! Ну и ну! – других слов Татьяна не находила.
Рико захотел подарить Татьяне платье.
– Вы моя счастливая звезда, мне гре-ех брать с вас де-еньги! – нараспев говорил модельер, восторженно глядя на свою гостью.
– Ну, насколько счастливая, мы скоро узнаем, – ответила Таня, имея в виду предстоящее вручение «Оскара».
– Я буду за вас молиться.
– Тогда я просто обязана буду его получить! И все-таки в это платье вложено столько труда, столько кропотливой работы. Одна вышивка чего стоит. Ты сам вышивал?
– Сам. Почти два месяца ушло.
– Вот видишь! Ладно, я приму твой подарок. Но только при одном условии: если ты, Рико, примешь мой, – она протянула ему чек на двести тысяч долларов, – это тебе на развитие производства. И в залог нашей будущей дружбы. Возьми, иначе твоя звезда обидится и перестанет тебе светить.
В машине Таня спросила Факноумо.
– А драгоценности ты тоже успел подобрать?
– Есть кое-фто на пхимете, зафтха можем посмотхеть, – хитро улыбнулся пресс-секретарь.
– Просто заговор какой-то! Что, очередной твой давний приятель, начинающий гений ювелирного дела?
– Нет, все на самом высоком общепризнанном уровне!..
* * *
В блистательной суете праздничных приготовлений Танин мозг даже и не выделил особо тот момент – где-то между фотосессией для «Пипл» и компьютерным подбором прически, – когда они с Дэном зарулили на «Мунлайт Пикчерз» и в кабинете гендиректора Айзенфиша подмахнули эксклюзивный контракт со студией. Три года, четыре картины, тридцать пять миллионов долларов с правом утверждения сценариев… Самым краешком сознания она отметила слова всезнайки Колина, произнесенные полушепотом уже в коридоре: студия перешла под контроль некоей «Ти-Зед Энтертейнмент Груп», принадлежащей в равных долях известному биржевому воротиле Цоресу и леди Морвен – той самой, что спонсировала «Красных рыцарей».
(5)
Из двух имевшихся в жизни Павла Чернова двигательных мотиваций сейчас пока доминировала одна.
Работа. А точнее – научный азарт.
Второй жизненный маяк – семья – пока светил тускло. Павел пока не видел реальной перспективы, как он вырвется отсюда, из Ред-Рок, и как воссоединится с женой и детьми.
Разумеется, последняя встреча с Таней, их тайный шепотом разговор, их удивительно сладкая близость, – все это возродило в нем угасшую было надежду на семейное счастье.
Но он пока находился в тюрьме, а сроки и условия его освобождения были очерчены зыбко и неконкретно.
Павел к тому же еще и не был до конца уверен в том, что шарашка в Ред-Рок не будет вдруг заменена ему на обычную камеру в обычной тюрьме.
Или того еще хуже…
Где гарантия, что, заметая следы этой очевидно незаконной и подстроенной кем-то аферы с научным исследовательским центром, где работают зэки… Причем зэки по сфабрикованным делам… Где гарантия, что заметая следы, опасаясь огласки, организаторы этой чудовищной мистификации не расстреляют и не закопают здесь в пустыне всех-всех свидетелей?
И это не была паранойя. Это был нормальный страх за свою жизнь, основанный на адекватном анализе ситуации. Все-таки Павел всегда был и оставался ученым. Ученым с рациональной установкой мышления.
И поэтому из двух жизненных мотиваций, семьи и науки, он выбрал теперь более доступную.
Науку.
Свою научную работу.
И подсознательно Павел чувствовал, что, уйдя с головой в работу, он обязательно приблизится и ко второму маяку. К Тане и к детям. Сам он пока не знал как, но чувствовал, что приблизится обязательно. Потому что, хоть и банально это звучит, но в науке и в жизни нет прямых путей, и в упорном исследовательском порыве можно однажды открыть такую дверь, что выведет тебя в совершенно неожиданное место и измерение.
Вот ведь, кто мог подумать, что, начав заниматься импактитами еще в коммунистическом Советском Союзе, он вдруг откроет себе дверь, ведущую в фантастический научный центр посреди Аризонской пустыни? Так почему же не продолжить идти этой дорогой?
И почему не верить, что она выведет своего верного странника в иное – счастливое место, где он обретет радость и покой? Где он вновь встретит свою Татьяну?
И их встреча в Далласе – это был знак доброго Ангела!
Главный энергетик Ред-Рока только присвистнул – это придется новую высоковольтную линию из Техаса сюда вести, потому как местные электростанции такой нагрузки не потянут. Или придется здесь свою мини-атомную электростанцию строить.
Павлу в удорожании проекта не отказали.
И он даже вошел в состояние здорового азарта, когда пытаешься испытать терпение противника, насколько его хватит…
Я еще дороже закажу оборудование – мне дадут. А я еще дороже закажу – мне опять дадут!
А я и еще втрое, вчетверо, впятеро дороже закажу! И мне опять не откажут!
С энергетикой поступили мудро и просто. Вместо того, чтобы строить новую ТЭЦ или тянуть через пустыню демаскирующую секретный центр высоковольтную ЛЭП, в Ред-Рок привезли пару энергетических установок, какие ставятся на атомные подводные лодки.
Павел с головой ушел в эксперименты.
Метеоритное железо, свезенное ему со всех концов света, он давил прессом, сдавливая его до немыслимых в естественной тектонике давлений, бил его разрядами в миллионы электрон-вольт, нагревая, плавил его и потом резко снова охлаждал.
Он повторял опыты в разных комбинациях смены условий.
Давление-температура-разряд.
Разряд-температура-давление и охлаждение.
Температура-разряд…
Но результата пока не было.
– Намазывать можно, а жрать пока нельзя, – мрачно усмехался Павел, разглядывая отчеты о результатах последних серий эксперимента.
– А если еще нажать на администрацию и попросить устроить в шахте подземный ядерный взрыв? – спросил Павла его помощник Ален Кригер.
– Штаты сейчас в состоянии моратория по ядерным испытаниям, – с сомнением ответил Павел, – хотя…
И он написал докладную.
Написал, и там, в этой докладной, все обосновал: мол, обычными прессами не достичь необходимых значений давления и температуры.
Начальство думало неделю. А потом ответило – готовьте серию образцов для испытаний.
В Конгрессе как раз собирались провести решение о временном выходе США из моратория. Боеголовки на складах требуют выборочных испытаний готовности. Так что интересы нации совпали с научными устремлениями господина Розена.
Судя по всему, комиссия, наделенная самыми-самыми высокими полномочиями.
Три дня на вертолетной площадке возле административного блока под охраной двух автоматчиков, чего доселе здесь никогда не видывали, стояли сразу аж шесть вертолетов самой разнообразной раскраски, от армейской, с ее скромными белыми звездочками по камуфляжным бортам, до Гейл-Блитсовской, с крикливым логотипом «Свитчкрафт».
Три дня комиссия ходила-бродила по лабораторным корпусам, заседала в административном блоке, вызывала руководителей проектов на собеседование.
Ходил на собеседование и Павел, так как совмещал в Ред-Роке немаловажные посты заведующего лабораторией и руководителя самостоятельного проекта.
Спрашивали его комментариев по поводу изысканий. И все пытались получить от Павла определенный ответ: возможен ли положительный результат и уверен ли сам руководитель проекта в положительном результате своей работы?
По всему, Павлу показалось, что комиссия эта представляет нового владельца.
– Уж не собираются ли нас продать? – поделился он сомнениями с начальником лаборатории высоких энергий Диего Гарсией, таким же, как он, зэком на условной отсрочке…
– Только бы не вернули в тюрьму, Господи, только бы не назад в тюрьму! – в ответ прошептал Диего, по-католически справа-налево крестясь двумя пальцами и целуя их после осенения себя крестом…
Потом кто-то из особо осведомленных сказал, что в Ред-Рок сменился владелец.
Это кое-что проясняло.
Но у Павла в груди стала расти тревога. Неужели и правда – опять в тюрьму? А вдруг закончилась вся эта лафа с лабораторией да с импактитами? Вот продадут исследовательский Центр в Ред-Рок, да и закроют его за ненадобностью…
Комиссия улетела.
Лаборатории не закрыли.
Но главного администратора поменяли.
И Павел ничуть не удивился, когда новая администрация Ред-Рок довела до сведения всех работников Центра сообщение о том, что в память о несчастном программисте Костаниди в поселке будет открыта часовня Греческой ортодоксальной церкви.
Освящать часовенку приехал маленький кругленький попик – отец Димитриус.
На молебен собрались все, кто так или иначе сталкивался по работе с несчастным Костаниди.
Пришла и Клэр.
Они уже два месяца как не спали вместе. Да что там – не спали! Не разговаривали, практически.
Но после встречи с Татьяной в Далласской тюрьме Павел перестал бояться их с Клэр взаимоотношений. Ему все стало ясно. Сомнений больше не было.
У него есть жена. У него есть жена и дети. И он сделает все, для того, чтобы вернуться в семью.
Попик кадил кадилом, стлал поклоны, напевая по-гречески псалмы и вознося молитвы.
А когда принялся читать Евангелие, Клэр вдруг подошла к попику и, наклонив голову, повязанную черным газовым платком, подставила ее священнику, и тот продолжал чтение, оперев Священное Писание на голову Клэр.
– Ты разве православная? – спросил ее Павел, когда все стали расходиться.
– Нет, папа и мама были католики.
– А где ты подглядела это? – Павел запнулся, подыскивая слова.
– Как ведут себя православные?
– Ну да.
– Сама догадалась, – ответила Клэр с грустной улыбкой.
Они постояли немного.
– Может, зайдешь как-нибудь? – спросила Клэр.
– Если быть честным, не обещаю, что зайду, – ответил Павел.
Он хотел теперь быть честным. Честным перед Татьяной.
Через неделю их должны были привезти назад.
На успех Павел не рассчитывал, предвидя, что результат будет тот же. Намазывать можно, а кушать – нельзя.
Павел чувствовал, что заходит в тупик. И прежде всего, раздражало, что нет теории. Экспериментальная часть исследования, лишенная теории, – это дорога наобум. Это дорога слепого в темном лесу.
Павел усмехнулся, припомнив непристойный анекдот. Про то, как одноглазый повел слепцов в деревню на дискотеку… Забавный такой анекдот, хотя и глупый! Концовка там смешная, когда одноглазый единственным оком своим на сук напоролся, он вскрикнул: – «Ну все! Пришли, ребята!» А слепцы обрадовались и закричали: – «Здравствуйте, девочки!»
В общем, тоже… Пришли! Ничего не получается. А вообще – может ли получиться?
Но если в природе существуют природные космические брызги с идеальными гироскопическими свойствами, то их можно воссоздать? Но тогда, если так рассуждать, можно воссоздать и человека, и интеллект, и живую клетку из неживой органики, и душу….. Так что сам факт существования чего-то в природе – еще не основание для того, чтобы утверждать, что человек может.
И Павел приуныл. И Павел затосковал по Алтаю. А впрочем, это была мысль.
Если не получается с общей теорией импактитов, и если начальство такое щедрое, что не остановилось даже перед Конгрессом и перед миллиардными затратами, то почему бы не раскрутить это начальство на приятный вояж?
И Павел сел писать новую докладную, повторно обосновывая необходимость экспедиции на Алтай.
Через два дня его вызвали к новому главному администратору.
В океанариуме, стеклянная стенка которого выходила в громадную белоснежную приемную, мирно плавали тропические рыбки разнообразнейших расцветок.
Работа. А точнее – научный азарт.
Второй жизненный маяк – семья – пока светил тускло. Павел пока не видел реальной перспективы, как он вырвется отсюда, из Ред-Рок, и как воссоединится с женой и детьми.
Разумеется, последняя встреча с Таней, их тайный шепотом разговор, их удивительно сладкая близость, – все это возродило в нем угасшую было надежду на семейное счастье.
Но он пока находился в тюрьме, а сроки и условия его освобождения были очерчены зыбко и неконкретно.
Павел к тому же еще и не был до конца уверен в том, что шарашка в Ред-Рок не будет вдруг заменена ему на обычную камеру в обычной тюрьме.
Или того еще хуже…
Где гарантия, что, заметая следы этой очевидно незаконной и подстроенной кем-то аферы с научным исследовательским центром, где работают зэки… Причем зэки по сфабрикованным делам… Где гарантия, что заметая следы, опасаясь огласки, организаторы этой чудовищной мистификации не расстреляют и не закопают здесь в пустыне всех-всех свидетелей?
И это не была паранойя. Это был нормальный страх за свою жизнь, основанный на адекватном анализе ситуации. Все-таки Павел всегда был и оставался ученым. Ученым с рациональной установкой мышления.
И поэтому из двух жизненных мотиваций, семьи и науки, он выбрал теперь более доступную.
Науку.
Свою научную работу.
И подсознательно Павел чувствовал, что, уйдя с головой в работу, он обязательно приблизится и ко второму маяку. К Тане и к детям. Сам он пока не знал как, но чувствовал, что приблизится обязательно. Потому что, хоть и банально это звучит, но в науке и в жизни нет прямых путей, и в упорном исследовательском порыве можно однажды открыть такую дверь, что выведет тебя в совершенно неожиданное место и измерение.
Вот ведь, кто мог подумать, что, начав заниматься импактитами еще в коммунистическом Советском Союзе, он вдруг откроет себе дверь, ведущую в фантастический научный центр посреди Аризонской пустыни? Так почему же не продолжить идти этой дорогой?
И почему не верить, что она выведет своего верного странника в иное – счастливое место, где он обретет радость и покой? Где он вновь встретит свою Татьяну?
И их встреча в Далласе – это был знак доброго Ангела!
* * *
Павел затребовал новую установку для экспериментов, включавшую в себя вакуумную камеру, мощнейший пресс и разрядник высоких энергий на миллион электрон-вольт.Главный энергетик Ред-Рока только присвистнул – это придется новую высоковольтную линию из Техаса сюда вести, потому как местные электростанции такой нагрузки не потянут. Или придется здесь свою мини-атомную электростанцию строить.
Павлу в удорожании проекта не отказали.
И он даже вошел в состояние здорового азарта, когда пытаешься испытать терпение противника, насколько его хватит…
Я еще дороже закажу оборудование – мне дадут. А я еще дороже закажу – мне опять дадут!
А я и еще втрое, вчетверо, впятеро дороже закажу! И мне опять не откажут!
С энергетикой поступили мудро и просто. Вместо того, чтобы строить новую ТЭЦ или тянуть через пустыню демаскирующую секретный центр высоковольтную ЛЭП, в Ред-Рок привезли пару энергетических установок, какие ставятся на атомные подводные лодки.
Павел с головой ушел в эксперименты.
Метеоритное железо, свезенное ему со всех концов света, он давил прессом, сдавливая его до немыслимых в естественной тектонике давлений, бил его разрядами в миллионы электрон-вольт, нагревая, плавил его и потом резко снова охлаждал.
Он повторял опыты в разных комбинациях смены условий.
Давление-температура-разряд.
Разряд-температура-давление и охлаждение.
Температура-разряд…
Но результата пока не было.
– Намазывать можно, а жрать пока нельзя, – мрачно усмехался Павел, разглядывая отчеты о результатах последних серий эксперимента.
– А если еще нажать на администрацию и попросить устроить в шахте подземный ядерный взрыв? – спросил Павла его помощник Ален Кригер.
– Штаты сейчас в состоянии моратория по ядерным испытаниям, – с сомнением ответил Павел, – хотя…
И он написал докладную.
Написал, и там, в этой докладной, все обосновал: мол, обычными прессами не достичь необходимых значений давления и температуры.
Начальство думало неделю. А потом ответило – готовьте серию образцов для испытаний.
В Конгрессе как раз собирались провести решение о временном выходе США из моратория. Боеголовки на складах требуют выборочных испытаний готовности. Так что интересы нации совпали с научными устремлениями господина Розена.
* * *
В Ред-Рок приехала какая-то комиссия.Судя по всему, комиссия, наделенная самыми-самыми высокими полномочиями.
Три дня на вертолетной площадке возле административного блока под охраной двух автоматчиков, чего доселе здесь никогда не видывали, стояли сразу аж шесть вертолетов самой разнообразной раскраски, от армейской, с ее скромными белыми звездочками по камуфляжным бортам, до Гейл-Блитсовской, с крикливым логотипом «Свитчкрафт».
Три дня комиссия ходила-бродила по лабораторным корпусам, заседала в административном блоке, вызывала руководителей проектов на собеседование.
Ходил на собеседование и Павел, так как совмещал в Ред-Роке немаловажные посты заведующего лабораторией и руководителя самостоятельного проекта.
Спрашивали его комментариев по поводу изысканий. И все пытались получить от Павла определенный ответ: возможен ли положительный результат и уверен ли сам руководитель проекта в положительном результате своей работы?
По всему, Павлу показалось, что комиссия эта представляет нового владельца.
– Уж не собираются ли нас продать? – поделился он сомнениями с начальником лаборатории высоких энергий Диего Гарсией, таким же, как он, зэком на условной отсрочке…
– Только бы не вернули в тюрьму, Господи, только бы не назад в тюрьму! – в ответ прошептал Диего, по-католически справа-налево крестясь двумя пальцами и целуя их после осенения себя крестом…
Потом кто-то из особо осведомленных сказал, что в Ред-Рок сменился владелец.
Это кое-что проясняло.
Но у Павла в груди стала расти тревога. Неужели и правда – опять в тюрьму? А вдруг закончилась вся эта лафа с лабораторией да с импактитами? Вот продадут исследовательский Центр в Ред-Рок, да и закроют его за ненадобностью…
Комиссия улетела.
Лаборатории не закрыли.
Но главного администратора поменяли.
И Павел ничуть не удивился, когда новая администрация Ред-Рок довела до сведения всех работников Центра сообщение о том, что в память о несчастном программисте Костаниди в поселке будет открыта часовня Греческой ортодоксальной церкви.
Освящать часовенку приехал маленький кругленький попик – отец Димитриус.
На молебен собрались все, кто так или иначе сталкивался по работе с несчастным Костаниди.
Пришла и Клэр.
Они уже два месяца как не спали вместе. Да что там – не спали! Не разговаривали, практически.
Но после встречи с Татьяной в Далласской тюрьме Павел перестал бояться их с Клэр взаимоотношений. Ему все стало ясно. Сомнений больше не было.
У него есть жена. У него есть жена и дети. И он сделает все, для того, чтобы вернуться в семью.
Попик кадил кадилом, стлал поклоны, напевая по-гречески псалмы и вознося молитвы.
А когда принялся читать Евангелие, Клэр вдруг подошла к попику и, наклонив голову, повязанную черным газовым платком, подставила ее священнику, и тот продолжал чтение, оперев Священное Писание на голову Клэр.
– Ты разве православная? – спросил ее Павел, когда все стали расходиться.
– Нет, папа и мама были католики.
– А где ты подглядела это? – Павел запнулся, подыскивая слова.
– Как ведут себя православные?
– Ну да.
– Сама догадалась, – ответила Клэр с грустной улыбкой.
Они постояли немного.
– Может, зайдешь как-нибудь? – спросила Клэр.
– Если быть честным, не обещаю, что зайду, – ответил Павел.
Он хотел теперь быть честным. Честным перед Татьяной.
* * *
На испытания в штат Невада Павел, естественно, не поехал. Туда отправили образцы метеоритного железа.Через неделю их должны были привезти назад.
На успех Павел не рассчитывал, предвидя, что результат будет тот же. Намазывать можно, а кушать – нельзя.
Павел чувствовал, что заходит в тупик. И прежде всего, раздражало, что нет теории. Экспериментальная часть исследования, лишенная теории, – это дорога наобум. Это дорога слепого в темном лесу.
Павел усмехнулся, припомнив непристойный анекдот. Про то, как одноглазый повел слепцов в деревню на дискотеку… Забавный такой анекдот, хотя и глупый! Концовка там смешная, когда одноглазый единственным оком своим на сук напоролся, он вскрикнул: – «Ну все! Пришли, ребята!» А слепцы обрадовались и закричали: – «Здравствуйте, девочки!»
В общем, тоже… Пришли! Ничего не получается. А вообще – может ли получиться?
Но если в природе существуют природные космические брызги с идеальными гироскопическими свойствами, то их можно воссоздать? Но тогда, если так рассуждать, можно воссоздать и человека, и интеллект, и живую клетку из неживой органики, и душу….. Так что сам факт существования чего-то в природе – еще не основание для того, чтобы утверждать, что человек может.
И Павел приуныл. И Павел затосковал по Алтаю. А впрочем, это была мысль.
Если не получается с общей теорией импактитов, и если начальство такое щедрое, что не остановилось даже перед Конгрессом и перед миллиардными затратами, то почему бы не раскрутить это начальство на приятный вояж?
И Павел сел писать новую докладную, повторно обосновывая необходимость экспедиции на Алтай.
Через два дня его вызвали к новому главному администратору.
В океанариуме, стеклянная стенка которого выходила в громадную белоснежную приемную, мирно плавали тропические рыбки разнообразнейших расцветок.
(6)
– Ну скажи, ну не мучь меня, я же вижу по твоему лицу, что ты знаешь, – рукой, затянутой в красную до локтя перчатку, Татьяна тронула Фитцсиммонса за рукав.
Колин усмехнулся краешками губ…
Он это умел делать так красиво, что, когда камера наезжала на его лицо самым крупным планом, сидящие в зале девушки переставали жевать свой поп-корн и, не отдавая себе отчета, мысленно изменяли своим парням и своим мужьям с обладателем этой неуловимой, как у Джоконды, улыбки.
Колин усмехнулся и не ответил.
Они ехали на церемонию.
Впереди, рядом с шофером, отделенный от салона толстым звуконепроницаемым стеклом, сидел старший бодигард Колина. Как и положено бодигарду – в черном похоронном костюме, белой сорочке, повязанной черным галстуком и в черных светозащитных очках. Бодигард постоянно что-то говорил в свою «воки-токи», помогая водителю выдерживать график движения. Лимузин с Колином и Татьяной должен был прибыть точно в семнадцать часов сорок четыре минуты. Ни секундой раньше – ни секундой позже, потому как парад прибытия звезд на церемонию выдерживался самым строгим образом.
Машины подъезжали к красной дорожке славы одна за одной, и на выход каждой новой пары звезд по регламенту отпускалось ровно шестьдесят секунд…
Конвейер славы работал как часы, не хуже, чем на заводах «Дженерал моторс», каждую минуту выдавая под вспышки фотографов папарацци новую парочку – одну другой краше и славней.
Безусловно, в расписании, прибытия была своя фишка. Она состояла в том, что более знаменитые прибывали позднее менее знаменитых. Поэтому порой на дорожке славы происходили настоящие скандальные потасовки, ради которых свора толпящихся здесь стервятников – журналистов – была готова продать души черту, лишь бы что-нибудь этакое непременно случилось!
Таня вспоминала, как в позапрошлом году здесь, на этой дорожке, обменялись толчками в могучие груди два кумира киноманов – Арнульф Шварценблюхер и Сильвио Ступпонэ. А до этого, такими же тычками в грудки, типа «ты чего, а ты чего!?», обменивались Клодт Дум Дам и Питер Сэйвал…
Но бывало, что и дамочки учиняли скандал. Особенно выходящие в тираж.
Так, говорили, будто однажды сама Мэрилин Монро получила здесь пощечину от Эмми Смит – бывшей любовницы своего режиссера…
– Колин, я вся дрожу, ты хочешь моей смерти, я… да я просто, как пятилетняя девочка, могу описаться от страха и тебя, между прочим, опозорить, так что ты уж лучше скажи, кто? Лиза Стоунло или Натали Дюре?
Колин снова улыбнулся краешками губ.
– Таня, пока не поздно, давай остановимся возле универсама и попросим Винни, пусть сбегает купит для тебя самый большой памперс для взрослых девочек.
Татьяна обиженно отвернулась и надула губки.
Впрочем, бежать или посылать кого-либо за памперсом было уже поздно. Они подъезжали.
Лимузин медленно вырулил в подъездной рукав и уж было пристроился в хвост такому же блестящему автомобилю, который только-только выгрузил роскошную парочку…
– Перед нами Бен Логгарт и Анета Барклоу, а за нами – Энгельберт Лоуретти и Милана Смит, – сказал Колин, натягивая белые перчатки…
Он всегда, готовясь к бесчисленным рукопожатиям, надевал тонкие белые перчатки. Об этом писали.
Винни первым выпрыгнул из машины и, раскрыв заднюю дверцу со стороны Татьяны, встал в сторожевую стойку, по-снайперски поворачивая голову справа налево и обратно.
Мел Корогэн – популярный ведущий с канала Ти-Би-Эн-Эс, играющий сегодня роль встречающего звезд, – подал Татьяне руку. Миллион вспышек, сопровождаемый пулеметной очередью автоматических фото-затворов, чуть было не сбил с ног…
– Миссис Таня Розен и мистер Колин Фитцсиммонс, – объявил Мэл Корогэн…
Таня почувствовала, как сильная рука Колина уверенно взяла ее чуть повыше локтя… И-и-и, пошли!
И они одновременно ступили на красную дорожку…
Еще год назад Тане приснился сон: она идет по красной дорожке славы под руку с Колином Фитцсиммонсом. Этот звездный путь кажется ей бесконечным, и вокруг, не переставая, мигают вспышки фотоаппаратов. И публика истошно вопит, простирая руки в стремлении дотронуться до своего кумира. Если бы не прочные ограждения, толпа разорвала бы кинознаменитостей на кусочки и растащила бы эти кусочки в качестве сувениров на память.
Людям недостаточно просто знать, что они где-то побывали, присутствовали на каком-то знаменательном событии. Им недостаточно помнить о том, как они приобщились к великому, к славе. Каждому хочется иметь при себе вещественные доказательства, которые делают мир воспоминаний материальным, позволяют раз за разом прикасаться к нему не в мечтах, а в реальности, прикасаться рукой к предмету из прошлого. И точно так же фанату хочется иметь дома что-нибудь, принадлежавшее раньше его кумиру: ручку, браслет. Кусочек одежды, оторванный в тот момент, когда толпе удалось прорвать прочный барьер и хищно наброситься на до смерти перепуганную суперстар. Фанат будет часами глазеть на этот лоскуток, с гордостью покажет своим друзьям, тем, кому готов доверить свою сокровенную тайну. А тайна заключается в том, что он вериг: в этом клочке выцветшей от времени ткани, в этой старой ручке живет частичка того, кого он боготворит. И даже когда кумир умирает, эта частичка волшебным образом продолжает существовать. Она нетленна. Она способна пережить и кумира, и даже его фаната, после смерти которого лоскуток продадут на аукционе. Бюстгальтер Мадонны, начальная цена сто тысяч долларов! Кто больше? Сто пятьдесят тысяч! Сто пятьдесят тысяч раз, сто пятьдесят тысяч два! Двести пятьдесят!! Двести пятьдесят раз, двести пятьдесят два… Двести пятьдесят тысяч три!!! Продано! Удар молоточка. И вот лысеющий, страдающий ожирением и одышкой мужчина сжимает в потных от волнения пальцах-сардельках нижнее белье женщины-мечты, обладать которой он не осмеливался даже в самых дерзких мечтах. Тем временем аукцион продолжается. Очередной лот – все тот же заветный лоскуток. Джон Смит, бережно хранивший реликвию на протяжении тридцати лет, скончался месяц назад. Теперь этот обрывок ткани станут мять другие руки. До тех пор, пока он не превратится в пыль, или пока не канет в Лету память о том, с чьего тела он был когда-то сорван.
Во сне Таня шла по бесконечной кроваво-красной дорожке славы. Впереди, на некотором расстоянии – другая пара: известный актер, герой супербоевиков, со спутницей. Эта спутница – кто она? Кажется, Таня ее знает, но точно утверждать нельзя – ведь Татьяне видна только ее спина. Белая обнаженная спина в платье с вырезом по самую попу. Еще чуть-чуть, и будет уже неприлично. В этом умении балансировать на грани и заключается истинный звездный шарм, без которого в Голливуде – никуда.
И вдруг впереди какая-то заминка. Что там та кое? Боже! Какой скандал! Супербоец вступает в потасовку со своим вечным киноконкурентом, выскочившим неизвестно откуда, словно черт из табакерки. Похоже, они забыли, что находятся не на съемочной площадке. Но что делать Татьяне с Колином? На пути славы возникла пробка – остановиться, отойти подальше? Татьяна не успевает принять решения. Женщина, та, что сопровождала терминатора, оборачивается и толкает Таню в грудь. Теперь Татьяна видит: да, это она, ее давняя знакомая. А та с ненавистью на лице продолжает идти на нее. И Тане становится страшно. И в этот момент она просыпается…
Тогда этот сон показался ей странной смесью несбыточных мечтаний и смутных опасений. Тогда она, летя в самолете из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, и предположить не могла, что уже через полгода станет мегастар. Даже помыслить о таком не осмеливалась. Может быть, поэтому этот яркий сон, имевший так мало общего с реальностью, вскоре забылся.
Но этой ночью, накануне церемонии, она увидела его снова. Тот самый сон. И теперь он не выходил у нее из головы. Она старалась отвлечься, думать о другом, и на время ей это удавалось. Однако стоило ей хоть на минуту остаться наедине со своими мыслями, перед глазами сразу появлялась бесконечная кумачовая лента под ногами, вспышки фотоаппаратов, руки возбужденных поклонников и искаженное злобой женское лицо. В последний раз это видение явилось к ней в автомобиле, когда в их разговоре с Колином возникла пауза. И это было уже на подъезде, на подъезде к красной дорожке славы…
Поначалу каждый шаг отдавался у нее в висках, сердце колотилось как ошалелое. «Я сейчас упаду, сейчас ноги откажут мне служить, и я упаду», – стучало в мозгу. Но Татьяна не упала. Поддерживаемая под локоть Фитцсиммонсом, она величественно проплывала мимо нацеленных на нее камер, приветливо улыбаясь истошно кричащим поклонникам. Когда глаза немного привыкли к ослепляющим фотовспышкам, она смогла разглядеть пару, идущую впереди. Таню интересовала женщина. «Не она!» – и как будто гора свалилась с Таниных плеч. На женщине было фиолетовое платье с закрытой спиной. «Какая глупость, испугалась какого-то сна. Ведь Колин же сказал, что перед нами – Анета Барклоу и Бен Логгарт, а на мероприятиях такого уровня в последний момент перестановок не делают». И уже гораздо спокойнее, уверенным шагом, Таня прошла остаток пути.
Колин усмехнулся краешками губ…
Он это умел делать так красиво, что, когда камера наезжала на его лицо самым крупным планом, сидящие в зале девушки переставали жевать свой поп-корн и, не отдавая себе отчета, мысленно изменяли своим парням и своим мужьям с обладателем этой неуловимой, как у Джоконды, улыбки.
Колин усмехнулся и не ответил.
Они ехали на церемонию.
Впереди, рядом с шофером, отделенный от салона толстым звуконепроницаемым стеклом, сидел старший бодигард Колина. Как и положено бодигарду – в черном похоронном костюме, белой сорочке, повязанной черным галстуком и в черных светозащитных очках. Бодигард постоянно что-то говорил в свою «воки-токи», помогая водителю выдерживать график движения. Лимузин с Колином и Татьяной должен был прибыть точно в семнадцать часов сорок четыре минуты. Ни секундой раньше – ни секундой позже, потому как парад прибытия звезд на церемонию выдерживался самым строгим образом.
Машины подъезжали к красной дорожке славы одна за одной, и на выход каждой новой пары звезд по регламенту отпускалось ровно шестьдесят секунд…
Конвейер славы работал как часы, не хуже, чем на заводах «Дженерал моторс», каждую минуту выдавая под вспышки фотографов папарацци новую парочку – одну другой краше и славней.
Безусловно, в расписании, прибытия была своя фишка. Она состояла в том, что более знаменитые прибывали позднее менее знаменитых. Поэтому порой на дорожке славы происходили настоящие скандальные потасовки, ради которых свора толпящихся здесь стервятников – журналистов – была готова продать души черту, лишь бы что-нибудь этакое непременно случилось!
Таня вспоминала, как в позапрошлом году здесь, на этой дорожке, обменялись толчками в могучие груди два кумира киноманов – Арнульф Шварценблюхер и Сильвио Ступпонэ. А до этого, такими же тычками в грудки, типа «ты чего, а ты чего!?», обменивались Клодт Дум Дам и Питер Сэйвал…
Но бывало, что и дамочки учиняли скандал. Особенно выходящие в тираж.
Так, говорили, будто однажды сама Мэрилин Монро получила здесь пощечину от Эмми Смит – бывшей любовницы своего режиссера…
– Колин, я вся дрожу, ты хочешь моей смерти, я… да я просто, как пятилетняя девочка, могу описаться от страха и тебя, между прочим, опозорить, так что ты уж лучше скажи, кто? Лиза Стоунло или Натали Дюре?
Колин снова улыбнулся краешками губ.
– Таня, пока не поздно, давай остановимся возле универсама и попросим Винни, пусть сбегает купит для тебя самый большой памперс для взрослых девочек.
Татьяна обиженно отвернулась и надула губки.
Впрочем, бежать или посылать кого-либо за памперсом было уже поздно. Они подъезжали.
Лимузин медленно вырулил в подъездной рукав и уж было пристроился в хвост такому же блестящему автомобилю, который только-только выгрузил роскошную парочку…
– Перед нами Бен Логгарт и Анета Барклоу, а за нами – Энгельберт Лоуретти и Милана Смит, – сказал Колин, натягивая белые перчатки…
Он всегда, готовясь к бесчисленным рукопожатиям, надевал тонкие белые перчатки. Об этом писали.
Винни первым выпрыгнул из машины и, раскрыв заднюю дверцу со стороны Татьяны, встал в сторожевую стойку, по-снайперски поворачивая голову справа налево и обратно.
Мел Корогэн – популярный ведущий с канала Ти-Би-Эн-Эс, играющий сегодня роль встречающего звезд, – подал Татьяне руку. Миллион вспышек, сопровождаемый пулеметной очередью автоматических фото-затворов, чуть было не сбил с ног…
– Миссис Таня Розен и мистер Колин Фитцсиммонс, – объявил Мэл Корогэн…
Таня почувствовала, как сильная рука Колина уверенно взяла ее чуть повыше локтя… И-и-и, пошли!
И они одновременно ступили на красную дорожку…
Еще год назад Тане приснился сон: она идет по красной дорожке славы под руку с Колином Фитцсиммонсом. Этот звездный путь кажется ей бесконечным, и вокруг, не переставая, мигают вспышки фотоаппаратов. И публика истошно вопит, простирая руки в стремлении дотронуться до своего кумира. Если бы не прочные ограждения, толпа разорвала бы кинознаменитостей на кусочки и растащила бы эти кусочки в качестве сувениров на память.
Людям недостаточно просто знать, что они где-то побывали, присутствовали на каком-то знаменательном событии. Им недостаточно помнить о том, как они приобщились к великому, к славе. Каждому хочется иметь при себе вещественные доказательства, которые делают мир воспоминаний материальным, позволяют раз за разом прикасаться к нему не в мечтах, а в реальности, прикасаться рукой к предмету из прошлого. И точно так же фанату хочется иметь дома что-нибудь, принадлежавшее раньше его кумиру: ручку, браслет. Кусочек одежды, оторванный в тот момент, когда толпе удалось прорвать прочный барьер и хищно наброситься на до смерти перепуганную суперстар. Фанат будет часами глазеть на этот лоскуток, с гордостью покажет своим друзьям, тем, кому готов доверить свою сокровенную тайну. А тайна заключается в том, что он вериг: в этом клочке выцветшей от времени ткани, в этой старой ручке живет частичка того, кого он боготворит. И даже когда кумир умирает, эта частичка волшебным образом продолжает существовать. Она нетленна. Она способна пережить и кумира, и даже его фаната, после смерти которого лоскуток продадут на аукционе. Бюстгальтер Мадонны, начальная цена сто тысяч долларов! Кто больше? Сто пятьдесят тысяч! Сто пятьдесят тысяч раз, сто пятьдесят тысяч два! Двести пятьдесят!! Двести пятьдесят раз, двести пятьдесят два… Двести пятьдесят тысяч три!!! Продано! Удар молоточка. И вот лысеющий, страдающий ожирением и одышкой мужчина сжимает в потных от волнения пальцах-сардельках нижнее белье женщины-мечты, обладать которой он не осмеливался даже в самых дерзких мечтах. Тем временем аукцион продолжается. Очередной лот – все тот же заветный лоскуток. Джон Смит, бережно хранивший реликвию на протяжении тридцати лет, скончался месяц назад. Теперь этот обрывок ткани станут мять другие руки. До тех пор, пока он не превратится в пыль, или пока не канет в Лету память о том, с чьего тела он был когда-то сорван.
Во сне Таня шла по бесконечной кроваво-красной дорожке славы. Впереди, на некотором расстоянии – другая пара: известный актер, герой супербоевиков, со спутницей. Эта спутница – кто она? Кажется, Таня ее знает, но точно утверждать нельзя – ведь Татьяне видна только ее спина. Белая обнаженная спина в платье с вырезом по самую попу. Еще чуть-чуть, и будет уже неприлично. В этом умении балансировать на грани и заключается истинный звездный шарм, без которого в Голливуде – никуда.
И вдруг впереди какая-то заминка. Что там та кое? Боже! Какой скандал! Супербоец вступает в потасовку со своим вечным киноконкурентом, выскочившим неизвестно откуда, словно черт из табакерки. Похоже, они забыли, что находятся не на съемочной площадке. Но что делать Татьяне с Колином? На пути славы возникла пробка – остановиться, отойти подальше? Татьяна не успевает принять решения. Женщина, та, что сопровождала терминатора, оборачивается и толкает Таню в грудь. Теперь Татьяна видит: да, это она, ее давняя знакомая. А та с ненавистью на лице продолжает идти на нее. И Тане становится страшно. И в этот момент она просыпается…
Тогда этот сон показался ей странной смесью несбыточных мечтаний и смутных опасений. Тогда она, летя в самолете из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, и предположить не могла, что уже через полгода станет мегастар. Даже помыслить о таком не осмеливалась. Может быть, поэтому этот яркий сон, имевший так мало общего с реальностью, вскоре забылся.
Но этой ночью, накануне церемонии, она увидела его снова. Тот самый сон. И теперь он не выходил у нее из головы. Она старалась отвлечься, думать о другом, и на время ей это удавалось. Однако стоило ей хоть на минуту остаться наедине со своими мыслями, перед глазами сразу появлялась бесконечная кумачовая лента под ногами, вспышки фотоаппаратов, руки возбужденных поклонников и искаженное злобой женское лицо. В последний раз это видение явилось к ней в автомобиле, когда в их разговоре с Колином возникла пауза. И это было уже на подъезде, на подъезде к красной дорожке славы…
Поначалу каждый шаг отдавался у нее в висках, сердце колотилось как ошалелое. «Я сейчас упаду, сейчас ноги откажут мне служить, и я упаду», – стучало в мозгу. Но Татьяна не упала. Поддерживаемая под локоть Фитцсиммонсом, она величественно проплывала мимо нацеленных на нее камер, приветливо улыбаясь истошно кричащим поклонникам. Когда глаза немного привыкли к ослепляющим фотовспышкам, она смогла разглядеть пару, идущую впереди. Таню интересовала женщина. «Не она!» – и как будто гора свалилась с Таниных плеч. На женщине было фиолетовое платье с закрытой спиной. «Какая глупость, испугалась какого-то сна. Ведь Колин же сказал, что перед нами – Анета Барклоу и Бен Логгарт, а на мероприятиях такого уровня в последний момент перестановок не делают». И уже гораздо спокойнее, уверенным шагом, Таня прошла остаток пути.