Страница:
— Да я не умею… — попыталась отказаться Аня.
— А я научу. Возьми меня двумя руками за плечо и рви, как собака. — Аня отдала должное образности его речи и попыталась изобразить по памяти, как обычно Сажик рвал старый корниловский кед.
— Ооооо, — сладострастно застонал Рэджэп, — а говоришь: не умеешь. Да ты просто жрица массажа. Еще чуть-чуть. А теперь левее. Ооооо…
— Что это у вас тут такое? — пытаясь сохранить серьезный вид, спросил вошедший в эту минуту Зиновий Григорьевич, которого Аня мысленно иначе, как Знайкой, не называла.
— Приставка к компьютеру. Муза называется… — Рэджэп, не отрываясь, бегал по клавиатуре, увеличивал какие-то картинки, обрезал руки и ноги неформатным персонажам. То есть искал видеоряд, который должен был поддержать Анин текст для салона красоты «Аура».
— Ну, покажите-ка, покажите, что там у вас получается, — заглянул через плечо Знайка. — Так-так-так… Салон красоты «Дура». Вы что, Рэджэп…Опечатки прямо в названии…
— Да какая опечатка, Зиновий Григорьевич? «Аура» и написано. Просто шрифт такой.
— Что значит «шрифт»! Так найди другой!
— Ну, если существует такой шрифт, значит, он кому-то нужен! — псевдопафосно продекламировал Рэджэп.
— Так! Стоп, ребята… Давай спросим у музы. Что вы, Анечка, видите?
— «Дура», другого мнения быть не может. Прости, Рэджэп…
— Ну, «Дура», — легко согласился Рэджэп. — Но разве это не миленько? По-моему очень даже ничего… Я бы свою девушку туда отправил. А то больно умная. Может, предложить им прорыв бренда на рекламном рынке?
— Нет, Рэджэп, вы уж лучше свое дело открывайте, а потом и прорывайтесь на рынке с такими названиями.
— Как вам — мужской парфюм «Холеный бомж» или сексуальные духи «Б…»?
— Гусары, молчать! — гаркнул Знайка.
— Я просто хотел сказать «Номер Пять»… Ой! — вжал голову в плечи Рэджэп, получив от Ани по голове.
— А название они одобрили? — спросила Аня Знайку.
— Более чем. Обещали премировать автора бесплатным сеансом на «Криолифте».
— А что это за лифт такой? — спросил Рэджэп. — Покатают, что ли?
— Да нет, — засмеялась Аня. — Это новшество эстетической медицины. Массаж замороженным золотом. Бесплатно можно и сходить.
— А что ты им за название такое придумала?
— «Вера в холодное».
— О! Концептуально. И вся суть процесса и намек на кинодиву. Молодец! Соображаешь.
— На том стоим, — ответила польщенная Аня.
Когда она вышла из «Бумажного Бума», захотелось улыбнуться и обнять весь мир.
На работе ее хвалили. Режим был абсолютно свободным. Криэйтор — профессия творческая. А о том, что скоро ей это надоест, она старалась не думать. И так знала наперед. Но решила лето себе резкими переменами не портить.
Спешить было некуда. Корнилова она ждала только к вечеру. Ей хотелось поскорее поехать домой, выпустить скулящего Сажика и пойти с ним на какую-нибудь далекую прогулку. А потом приготовить ужин, зажечь свечи и дождаться мужа, по которому она очень соскучилась. Ведь в последнее время они так мало видятся.
Родители уже неделю, как уехали, оставив после себя на память извилистые тропинки, украшенные по бокам бордюром из анютиных глазок. Дом от этого скромненького дополнения очень изменился. Стал родным, обжитым и по-собачьи ждущим ее прихода. На родителей он произвел неизгладимое впечатление. Мама втайне считала, что именно ей Аня обязана этим домом. Не было бы мамы, не было бы дома.
А папа сосредоточенно прокапывал клумбы для цветочков.
Ему, как и требовалось доказать, происхождение объектов и субъектов в жизни было не очень-то интересно. Они удовлетворяли его сами по себе. Без родословной. То ли дело папины музейные экспонаты, кости ингерманландцев из российской земли.
Аня купила себе мороженое, наслаждалась им и болтала сумкой в руке, как первоклашка. Когда она выходила из дому, жара была просто ужасная. Недолго думая, она вышла в джинсах и маечке на тонких лямках. Но сейчас на западе небо будто бы получило тяжелую травму и наливалось свинцово-черным синяком. На улице было душно, а вдалеке уже слышалось недовольное ворчание приближающейся грозы. В детстве этот отдаленный гром всегда наполнял ее гибельным восторгом. Когда начинал хлестать дождь, она прилипала к окну, смотрела, затаив дыхание, как гнутся березы и тополя. И приговаривала про себя: «Вдарь-ка посильней!» Хотелось испытать природные силы на пределе их возможностей. Впрочем, того же она хотела и от жизни. И жизнь всегда отвечала ей взаимностью.
Сильный порыв ветра окатил освежающей волной грозового холода. Аня постаралась скорее доесть свое мороженое и забраться в метро. Мороженое стало таять и капать на асфальт, а Ане приходилось перепрыгивать через капли и вытягивать шею.
Именно в этот неудачный момент в сумке зашевелился мобильный.
Пачкая руки мороженым, она вытащила трубку и нетерпеливо сказала «Алло!». Это было на нее совсем не похоже. Обычно она таким голосом на телефон не отвечала.
— Аня, здравствуйте! — сказал не менее заведенный женский голос. — У вас сейчас есть минутка? Мне нужно срочно с вами поговорить!
— А с кем я, интересно, разговариваю?! — еще больше злясь и капая на джинсы, проговорила Аня.
— Вы меня не знаете. Пока я вам больше ничего сказать не могу. Но нам надо встретиться. Желательно прямо сейчас. Прошу вас, Аня!
— Да кто вы? Может, вы не туда попали? Какая вам нужна Аня? — спросила она, добежав, наконец, до урны и освободившись от недоеденного мороженого.
— Корнилова.
— Да. Это я…
— За мной следят, Аня. Мне совестно впутывать вас в это дело, но мы должны встретиться так, чтобы не засветиться.
— Ну хорошо… Хорошо… А где же? — спросила Аня, закрыв одно ухо от проезжающих близко машин и отворачиваясь от прохожих. Не надо было быть ясновидящим, чтобы понять, что в планы на вечер вносились серьезные коррективы.
— Давайте в каком-нибудь музее. Там залы большие и все вокруг видно. Близко никто не подойдет.
— Так где? Говорите. Давайте в Русском.
— Нет. Давайте в Эрмитаже.
— А как мы там найдем друг друга? Вы меня узнаете?
— Нет. Я вас никогда не видела. Но есть один закуток… Вы меня слышите?
— Да! Говорите!
— Там есть картина Лоренцо ди Биччи, там никогда никого не бывает.
— Я не знаю, где она! Как она хоть называется? — спросила Аня.
— «Святой Христофор». Попросите, чтобы вам показали. Это довольно далеко от входа. Через час успеете?
— Постараюсь… — ошарашенно сказала Аня, посмотрев на часы.
— До встречи, Аня. Спасибо вам.
Аня оглянулась по сторонам. Прохожие вокруг явно прибавляли темп. Небо совсем потемнело. За домами полыхнула молния. Аня поспешила к метро. А за спиной у нее судьбоносно прогрохотал гром, и тут же взвизгнули тормоза.
— Эй, дэвушка! Нэ тарапысь! — услышала она. — Дай прокачу!
Она уже хотела убежать, не оборачиваясь. Но тут услышала:
— Аня! Да свои! Садись скорей! Подвезу! — кричал ей Рэджэп, открывая дверцу красной «копейки».
— Что ж ты гад, так приглашаешь?! Я думала, «черный» какой-нибудь… Тьфу ты, извини!
— Ну, всяко не белый, — засмеялся он. На груди у него было написано «Никто не любит меня так, как мама с папой!».
В этот момент ливень обрушился на город с силой душа Шарко.
На набережной дождь стоял, как натянутая пленка. У входа в Эрмитаж не было ни одной живой души. Рэджэп выскочил с зонтиком и довел Аню до самого входа. А потом побежал к машине, смешно задирая ноги в светлых брюках, как клоун из Аниного детства. Только у того в руках еще было по авоське.
Аня оглянулась по сторонам. Нет. Никого здесь не было. И что это за сумасшедшая ей звонила, да еще с таким препротивнейшим театральным шепотом? Что за паранойя? Хорошо еще, встречу назначила в приличном месте. В подворотне какой-нибудь Аня с ней встречаться не стала бы.
Дворец встретил торжественной прохладой и полумраком. Аня глубоко вдохнула этот чарующий запах истории и пожалела, что никогда не приходила сюда с Корниловым. Вот куда надо захаживать посидеть, да поговорить по душам. Особенно вечером, во время летней грозы.
Она купила билет, и звуки ее шагов растаяли под мраморными сводами. Она зябко поежилась и обняла свои голые плечи руками. Стало совсем холодно.
Христофора найти оказалось делом нелегким. Сделать это самой было ей совершенно не под силу. А пожилая служительница с фиолетовыми сединами и досадным пятнышком кетчупа на жабо долго и обстоятельно листала какие-то тетрадки. У Ани сложилось впечатление, что о ней вовсе забыли. Фиолетовая дама явно занялась самообразованием.
Рядом скучал в качестве декора большой и всезнающий компьютер. Пришлось подождать еще.
— Вы часто у нас бываете? — вежливо, но с нескрываемым превосходством спросила дама, как будто не она, только что зарывшись в конспекты, освежала свои знания. Скользнув взглядом по Аниной маечке и рукам, покрывшимся гусиной кожей, дама отчего-то сделала неутешительный вывод: — Думаю, не часто. Объяснить довольно сложно. Я вам нарисую.
В конце концов, зажав в руке бумажку с нарисованными поворотами и переходами, Аня двинулась в нужном направлении. В залах посетители еще были. В некоторых даже много. Кое-кто, вероятно, просто пережидал грозу. Аня приободрилась. Все-таки встречаться с незнакомкой, зараженной манией преследования, приятнее, когда хоть кого-то кроме мраморных статуй можно позвать на помощь.
Проходя насквозь галерею голландской живописи, она внезапно наткнулась на знакомое лицо. И сразу не смогла вспомнить, откуда она знает эту надменную блондинку в дорогом бежевом костюме. Ах, да, они встречались весной на рекламных курсах. Между ними еще какая-то кошка пробежала. Недалекая, видать, барышня. И стервозная.
Проходя мимо, Аня равнодушно поздоровалась.
Та тоже узнала Аню и холодно кивнула.
Добравшись, наконец, до нужного коридора, Аня огляделась. Пара влюбленных, держась за руки, медленно продвигалась от картины к картине. У девушки были длинные кудрявые волосы, а на носу круглые очки в черной оправе. На талии завязана куртка. Аня подумала, что девушка наверняка не русская. Наши никогда таких очков не носят. Лучше вообще видеть ничего не будут, чем такое. Юноша в штанах, спустившихся до аварийной отметки, потянул девушку за собой.
Здесь ее пока никто не ждал.
Тогда она подошла к картине, и в грозовых сумерках ей показалось, что святой Христофор сразу впился в нее пытливым взглядом. Она подошла с правой стороны — он опять смотрел на нее. Ушла влево — святой явно не выпускал ее из своего поля зрения.
Из-за поворота послышался гул шагов. В Христофоров переход медленно выползла целая группа экскурсантов. Останавливать их здесь никто не собирался. Негромко переговариваясь между собой, они надвигались на Аню. Аня не поняла точно — немцы это или шведы. Она попала в их облако, как самолет. Запахло одновременно мятной жвачкой, стиральным порошком и освежающим парфюмом. Старушка, аккуратная, как новая мягкая игрушка, восторженно улыбнулась Ане рядом фарфоровых зубов.
И тут у Ани ожил мобильник. Она успела только сказать «Алло», как трубку повесили.
Она ждала, когда ей перезвонят, и сосредоточенно смотрела на телефон в руке.
Облако шведских туристов уплывало в конец коридора.
Телефон снова вздрогнул. После вибровызова он грустно заиграл «Мишка, Мишка, где твоя улыбка полная задора и огня…», а Аня все медлила.
В блестящем паркете отразился яркий неоновый отсвет молнии. Аня вся сжалась в ожидании опаздывающего за молнией грохота. Ей казалось, что никогда еще она не видела в Эрмитаже такой темноты. На фоне высокого окна появился женский силуэт, неотвратимо приближающийся к Ане. Лица видно не было. Только цокающий стук шпилек отсчитывал секунды до громового раската.
— Алло, — поспешно ответила Аня, выйдя, наконец, из непонятного оцепенения.
— Вы здесь? — услышала она одновременно и в телефоне, и рядом с собой.
И в этот момент стекла дрогнули, наконец, от чудовищного раската грома.
Теперь она увидела, что перед ней стоит та самая девица с курсов, а рука ее все еще прижимает телефонную трубку к уху. Аня не верила своим глазам. Еще тогда, когда она получила этот звонок, у нее промелькнула мысль, что это какой-то розыгрыш. Сейчас же у нее не было в этом никаких сомнений.
— Так это вы мне звонили, — сказала она очень сдержанно. — Вам действительно что-то нужно или это такая шутка?
— Аня, вы извините, — девушка, которую кажется, звали Света, выглядела совсем не так, как раньше. И смотрела она слегка затравленным взглядом, хоть и хотела казаться невозмутимой. А несвойственное ей просительное выражение лица говорило о том, что ей скорее всего не до шуток. Она произнесла, явно досадуя: — Я не знала, что это вы. То есть, что мы с вами знакомы. Ваш телефон дал мне отец Макарий.
— Да? — Имя отца Макария несколько изменило Анино отношение к происходящему. И она спросила участливо: — А что собственно случилось?
— Я жена Влада Перейкина. Светлана. То есть… — она запнулась, испуганно посмотрела на Аню светлыми, как вода в бассейне, глазами, — то есть вдова. Его ведь вы тоже знали?
Аня подумала, что никогда в своих мыслях не связала бы эту не очень симпатичную ей девицу с таким ярким человеком, как Перейкин. Значит, все-таки что-то особенное он в ней нашел? Надо будет повнимательнее к ней присмотреться. Хотя его многочисленные любовные похождения, о которых Аня вскользь слышала от Корнилова, можно было объяснить именно тем, что жена его ничего особенного собой не представляла. Красивая, конечно. Но стандартной красотой глянцевого журнала…
— Мы виделись всего один раз. Как раз в монастыре. Я слышала про ваше несчастье. Примите мои соболезнования, Света.
— Спасибо… — Вдова глубоко вдохнула. Потом резко выдохнула, успокаиваясь: — Я вам сейчас все объясню. Ведь ваш муж работает в милиции… Я не знаю, к кому обратиться. Понимаете, за мной следят. Они требуют, чтобы я открыла банковские счета Влада. И отказалась от своей доли наследства. Они угрожают мне. — Ей стало тяжело говорить, она закрыла глаза рукой, замолчала, неестественно сжав губы, потом почти выкрикнула: — Иначе они отберут у меня сына! Я не знаю, что мне делать! Отец Макарий сказал, что вы поможете. Ваш муж.
— А ему что, звонили?
— Нет. Я поехала туда, когда Влада не стало. Хотела сорокоуст в монастыре заказать. Ванечку с собой брала. Это было почти сразу после похорон. На девять дней мы уже вернулись в город. Мне нужно было с кем-то поговорить… С кем-то, кто хорошо знал Влада. И представьте себе, первый звонок я получила прямо по дороге туда. — Света замолчала, снова переживая события тех дней. — За рулем. Я чуть в кювет не съехала. А Ванька на заднем сиденье… Мне сказали тогда, что меня все время видят. Я, наверное, полчаса сидела в машине и ехать никуда не могла. Руки дрожали. Так до Скворцова-Степанова дожить недолго. Я теперь все время оглядываюсь, как летчик, у которого хвост самолета горит.
— А вы их когда-нибудь замечали? Ну тех, кто вас видит все время, — спросила Аня.
Ей тоже иногда казалось что-то такое. Но она тут же отгоняла от себя эти мысли. Иначе бы она просто не смогла жить в большом полупустом доме, да к тому же большую часть времени в одиночестве. У Корнилова столько нераскрытых дел. И вполне возможно, что кто-то не очень хочет, чтобы он их раскрыл. Чтобы присматривать за следователем и его женой, причины всегда найдутся. Иногда Ане казалось, что точно — следят. А потом она убеждалась в том, что все это ей привиделось. И вот теперь, разубеждая Перейкину, она пыталась заодно разубедить и себя. — Я знаю, какое это неприятное чувство. Мне тоже иногда кажется…
— Я видела, — веско сказала Светлана. — Мне не казалось. Вот только иногда они пропадают. И это хуже всего. Потому что не знаешь — ушли, или передали вахту другим. Отец Макарий сам мне сказал про вашего мужа. Он был почему-то уверен в том, что в покое меня не оставят.
— Я попробую вам помочь, Света. Я, конечно, расскажу обо всем мужу. Не волнуйтесь…
— Я за сына боюсь ужасно. И оставить его с кем-то боюсь. Ему ведь всего пять лет. Исполнилось недавно…
— А сейчас-то он у вас с кем? — спросила удивленно Аня.
— В надежном месте, — уклончиво ответила Перейкина.
— Ну, хорошо, что у вас еще есть надежные места. Так может, его там подержать подольше, пока все разъяснится?
— Нет. Не получится, — Перейкина колебалась: говорить или не говорить. — Я сдала его на хранение в игровую комнату торгового комплекса на Сенной.
— И вы не боитесь? — ужаснулась Аня. — Там же все кругом чужие. А почему тогда не в детский сад?
— В детский сад его летом никто не возьмет. И потом, я наоборот — стараюсь его держать при себе. Просто сегодня мне нужно было встретиться с вами так, чтобы точно никто не знал. Мне и отец Макарий строго-настрого велел с вашим мужем Михаилом напрямую не связываться. Это они пока ждут, думают, что возьмут меня измором. А если я в милицию обращусь, то они сразу за Ванечку возьмутся. Вот мы сегодня ходили-ходили, а потом я его оставила, а сама убежала через другой выход. А они мою машину стерегут.
— По-моему, это рискованно, Света. Вы, вообще, знаете, кто эти люди и на что они способны? Может, они вас просто шантажируют, а реальной угрозы не представляют? — попробовала Аня разрядить ситуацию.
Перейкина хмыкнула. Похоже, в реальности их угроз она не сомневалась. Они подошли к окну, и Аня заметила следы глубокой усталости на Светином лице. Темные круги под глазами были закрашены слоем тона, который в резком боковом освещении прибавлял ей лишних десять лет. Аня подумала, что Перейкина не так уж и молода, как казалось ей раньше.
— Понимаете, Аня, Влад был состоятельным человеком. Очень, — при этих словах на ее лице проступило прежнее высокомерие. Аня отвела глаза и посмотрела в окно. — И они перережут друг другу глотки, но не успокоятся, пока не отнимут у меня все. Жаба задушит, что такое наследство получит какая-то там вдова. Они же все, как собаки, между собой грызутся. Им бы только урвать, вырвать из чужой пасти. Мне, честное слово, прошлой ночью так страшно стало, что хотела все отдать сама. Ваньку к себе переложила. Он лежит, такой теплый во сне, сладкий. А потом подумала — как я его растить буду? Без отца. И для того ли Влад столько работал, чтобы я, как дура, со страху от всего отказалась. Он же для сына старался! И я решила — нет. Мы еще повоюем. Не на ту напали…Сволочи.
— А вы знаете, кто это, конкретно?
— Желающих много.
— Света, ответьте мне на один вопрос. Он, правда, к делу отношения не имеет… Почему именно у святого Христофора?
— Мы с Владом эту картину вместе искали. Очень ему хотелось на нее посмотреть. Тут еще пейзаж с Христофором висит недалеко, — ответила Перейкина и добавила, пожав плечами и ничуть не смущаясь: — А другого я ничего не знаю. Сама здесь не была.
Из Эрмитажа они выходили порознь. Аня обещала позвонить, как только поговорит с Михаилом. Перейкину она пропустила первой. Та все поглядывала на часы и нервничала по поводу Вани, оставленного под очень сомнительным присмотром посреди враждебного города.
Потом вышла на набережную сама. «Дома надо будет сделать глинтвейн и горячую ванну», — решила Аня и, дрожа от холода, вконец замерзшая в своей маечке среди музейного мрамора, дошла до Дворцовой. А там припустила бегом, чтобы согреться. Забежав за Александринский столп, она отдышалась и осторожно посмотрела назад. Но за ней никто не шел.
«Паранойя, — подумала она. — Да еще и заразная».
На площади после дождя вообще никого не было. Только один мальчишка с полиэтиленовым мешком на голове вместо капюшона упорно прыгал с поворотом на скейтах и по-кошачьи небольно падал. Аня подумала, что если бы падала она, то уж наверняка во весь рост и лицом об выложенную камнем мостовую. Она покачала головой, вспомнив, как однажды на летней сессии после экзамена по истории девчонки дали ей прокатиться на роликах на асфальтовой площадке возле БАНа. Копчик разболелся от одних воспоминаний. Экстремальные виды спорта явно были не ее коньком. А вот бегала она очень хорошо. Правда, не любила, когда за ней кто-то гонится. И не на лыжах…
И она опять побежала в сторону Капеллы.
Небо понемногу прояснялось. И даже странно было, что в таком красивом, мужественном и гордом городе творятся такие некрасивые вещи.
— Вот это порции! — воскликнул Андрей Судаков, осторожно откидываясь на спинку стула, который пятнадцать минут назад был еще ничего себе, а теперь вдруг показался ему хлипким. — Кажется, стакан киселя будет уже перебором. Что это за столовая такая волшебная, Миша? От федерации сумо, что ли?
— Бери выше, то есть потяжелее, — сказал ученый Корнилов. — Вот он, основной потребитель, подтягивается.
В столовую очень бойко для своих упитанных фигур входили инспектора ГИБДД, приветливо здоровались с раздатчицей и кассиром, называли их по имени, произносили протяжные гласные перед меню.
— Напротив авторынок, — подсказал Михаил.
— Вот почему улица называется Салова, — догадался оперативник. — В следующий раз поедешь за запчастями, бери меня с собой.
— Надо только успевать до наших уважаемых коллег. После них тут можно заказать только пару салатиков из вялой капусты да твой кисель. Ты посмотри, какие аппетиты! Как работают челюстные мышцы! Как добреют их глаза, глядя на заваленный гуляшом гарнир… Так как тебе госпожа Перейкина?
— Знаешь, что меня поразило больше всего в Светлане Перейкиной? — спросил Судаков.
— Почему-то о теле после такого обеда думать не хочется, — вяло отозвался Корнилов.
— Прическа, — произнес опер как-то мечтательно. — Я давно не видел такой тщательно продуманной и зафиксированной конструкции из волос… Слушай, всего ничего с тобой в паре работаю, а излагаю уже, как ты.
— То ли еще будет, — подмигнул напарник. — Еще по-японски со мной заговоришь.
— Все мои знакомые девчонки как-то так прихватят волосы сзади, стрижки сделают или просто так бестолковкой на улицу идут, а тут передо мной — волосок к волоску, каждая блондинистая прядь под точно рассчитанным градусом…
— И ты ее тут же заподозрил?
— А ты считаешь это по-вдовьи — делать на голове геометрическую фигуру?
Гаишники ели молча и сосредоточенно, только портупея тревожно потрескивала, и вилки с ложками стучали громко, как в детском саду.
— Гаргантюа и Пантагрюэль, — опять сказал Корнилов, которому жующее дорожное воинство, видимо, не давало сосредоточиться.
— Вот именно, понты, — не понял его Судаков. — Обычные женские понты. Горгона она… У нас в школе такая англичанка была. Как только она пришла в первый раз на урок, мы просто обалдели. Мордашка, фигура… Но она оказалась такой «железной леди», что через неделю никто о ней, как о женщине, уже не думал. До сих пор слышу скрип ее стального пера в моем дневнике. Для меня теперь английский страшнее немецкого.
— А я тебе говорю: учи японский, — согласился следователь.
— Вот поэтому я немного себе позволил, — вздохнул опер, пряча взгляд в киселе.
— Надеюсь, ты не одевал ей на прическу пакет, не пристегивал ее наручниками к батарее?
— Словами, словами, словами, — совсем по-гамлетовски ответил Андрей Судаков. — Помнишь «Основной инстинкт»? Сцена с трусами, вернее, без них?
— Как тебе сказать, — запнулся Корнилов. — Конечно, помню. Что тут лукавить? Можно сказать, любимая сцена. Классику, как говорится, надо знать в лицо или в… еще что… Только я что-то не понял. Перейкина была так же одета?
— Да нет, не в этом дело, Миша. Как ты не понимаешь? Дело не в одежде, все — в ее внутренней, а не внешней, стервозности. Правда, у нас не Америка, не кинематограф, поэтому выражениями я пользовался народными. Но Перейкину это не особенно смутило…
Странное дело. Корнилов уже не первый раз замечал, как быстро меняются люди рядом с ним. Причем, он не относил это на счет неординарности своей личности. Это не радовало его, не забавляло, а, наоборот, настораживало. Словно, он был проводником чьей-то сильной воли, в поле действия которой попадали люди, независимо от своего желания. Только шло ли это им на пользу?
Вот и оперативник Андрей Судаков из разбитного паренька, легко решавшего свои проблемы и так же легко обходившего чужие, превращался на глазах в нечто другое, пока еще едва намеченное кем-то невидимым, еще работавшего над новым лексиконом Судакова, его манерой разговаривать и смотреть на людей. Вот и сейчас вместо отписки в протоколе, Андрей был озадачен какими-то наблюдениями.
— Я не уверен, что она причастна к убийству мужа, — сказал Судаков. — Но у меня есть ощущение, что она была готова к его смерти.
— Ненаказуемо, — ответил Михаил, — как, впрочем, и недоказуемо. Я, например, тоже готов к смерти, правда, своей собственной…
Часть третья
Глава 14
Аня вспомнила, как сдавала зачет по зарубежной литературе Средних веков и Возрождения. Доцент с филфака Белостаев считал журналистов «недофилологами» и «недолитераторами», поэтому резал их на зачете или экзамене, как волк овец, не по необходимости, а от души, не за зарплату, а за покорно, по-овечьи, опущенные головы, за их глупое блеянье, за глотание комбикорма из хрестоматии и учебника вместо свежей крови первоисточника.
— А я научу. Возьми меня двумя руками за плечо и рви, как собака. — Аня отдала должное образности его речи и попыталась изобразить по памяти, как обычно Сажик рвал старый корниловский кед.
— Ооооо, — сладострастно застонал Рэджэп, — а говоришь: не умеешь. Да ты просто жрица массажа. Еще чуть-чуть. А теперь левее. Ооооо…
— Что это у вас тут такое? — пытаясь сохранить серьезный вид, спросил вошедший в эту минуту Зиновий Григорьевич, которого Аня мысленно иначе, как Знайкой, не называла.
— Приставка к компьютеру. Муза называется… — Рэджэп, не отрываясь, бегал по клавиатуре, увеличивал какие-то картинки, обрезал руки и ноги неформатным персонажам. То есть искал видеоряд, который должен был поддержать Анин текст для салона красоты «Аура».
— Ну, покажите-ка, покажите, что там у вас получается, — заглянул через плечо Знайка. — Так-так-так… Салон красоты «Дура». Вы что, Рэджэп…Опечатки прямо в названии…
— Да какая опечатка, Зиновий Григорьевич? «Аура» и написано. Просто шрифт такой.
— Что значит «шрифт»! Так найди другой!
— Ну, если существует такой шрифт, значит, он кому-то нужен! — псевдопафосно продекламировал Рэджэп.
— Так! Стоп, ребята… Давай спросим у музы. Что вы, Анечка, видите?
— «Дура», другого мнения быть не может. Прости, Рэджэп…
— Ну, «Дура», — легко согласился Рэджэп. — Но разве это не миленько? По-моему очень даже ничего… Я бы свою девушку туда отправил. А то больно умная. Может, предложить им прорыв бренда на рекламном рынке?
— Нет, Рэджэп, вы уж лучше свое дело открывайте, а потом и прорывайтесь на рынке с такими названиями.
— Как вам — мужской парфюм «Холеный бомж» или сексуальные духи «Б…»?
— Гусары, молчать! — гаркнул Знайка.
— Я просто хотел сказать «Номер Пять»… Ой! — вжал голову в плечи Рэджэп, получив от Ани по голове.
— А название они одобрили? — спросила Аня Знайку.
— Более чем. Обещали премировать автора бесплатным сеансом на «Криолифте».
— А что это за лифт такой? — спросил Рэджэп. — Покатают, что ли?
— Да нет, — засмеялась Аня. — Это новшество эстетической медицины. Массаж замороженным золотом. Бесплатно можно и сходить.
— А что ты им за название такое придумала?
— «Вера в холодное».
— О! Концептуально. И вся суть процесса и намек на кинодиву. Молодец! Соображаешь.
— На том стоим, — ответила польщенная Аня.
Когда она вышла из «Бумажного Бума», захотелось улыбнуться и обнять весь мир.
На работе ее хвалили. Режим был абсолютно свободным. Криэйтор — профессия творческая. А о том, что скоро ей это надоест, она старалась не думать. И так знала наперед. Но решила лето себе резкими переменами не портить.
Спешить было некуда. Корнилова она ждала только к вечеру. Ей хотелось поскорее поехать домой, выпустить скулящего Сажика и пойти с ним на какую-нибудь далекую прогулку. А потом приготовить ужин, зажечь свечи и дождаться мужа, по которому она очень соскучилась. Ведь в последнее время они так мало видятся.
Родители уже неделю, как уехали, оставив после себя на память извилистые тропинки, украшенные по бокам бордюром из анютиных глазок. Дом от этого скромненького дополнения очень изменился. Стал родным, обжитым и по-собачьи ждущим ее прихода. На родителей он произвел неизгладимое впечатление. Мама втайне считала, что именно ей Аня обязана этим домом. Не было бы мамы, не было бы дома.
А папа сосредоточенно прокапывал клумбы для цветочков.
Ему, как и требовалось доказать, происхождение объектов и субъектов в жизни было не очень-то интересно. Они удовлетворяли его сами по себе. Без родословной. То ли дело папины музейные экспонаты, кости ингерманландцев из российской земли.
Аня купила себе мороженое, наслаждалась им и болтала сумкой в руке, как первоклашка. Когда она выходила из дому, жара была просто ужасная. Недолго думая, она вышла в джинсах и маечке на тонких лямках. Но сейчас на западе небо будто бы получило тяжелую травму и наливалось свинцово-черным синяком. На улице было душно, а вдалеке уже слышалось недовольное ворчание приближающейся грозы. В детстве этот отдаленный гром всегда наполнял ее гибельным восторгом. Когда начинал хлестать дождь, она прилипала к окну, смотрела, затаив дыхание, как гнутся березы и тополя. И приговаривала про себя: «Вдарь-ка посильней!» Хотелось испытать природные силы на пределе их возможностей. Впрочем, того же она хотела и от жизни. И жизнь всегда отвечала ей взаимностью.
Сильный порыв ветра окатил освежающей волной грозового холода. Аня постаралась скорее доесть свое мороженое и забраться в метро. Мороженое стало таять и капать на асфальт, а Ане приходилось перепрыгивать через капли и вытягивать шею.
Именно в этот неудачный момент в сумке зашевелился мобильный.
Пачкая руки мороженым, она вытащила трубку и нетерпеливо сказала «Алло!». Это было на нее совсем не похоже. Обычно она таким голосом на телефон не отвечала.
— Аня, здравствуйте! — сказал не менее заведенный женский голос. — У вас сейчас есть минутка? Мне нужно срочно с вами поговорить!
— А с кем я, интересно, разговариваю?! — еще больше злясь и капая на джинсы, проговорила Аня.
— Вы меня не знаете. Пока я вам больше ничего сказать не могу. Но нам надо встретиться. Желательно прямо сейчас. Прошу вас, Аня!
— Да кто вы? Может, вы не туда попали? Какая вам нужна Аня? — спросила она, добежав, наконец, до урны и освободившись от недоеденного мороженого.
— Корнилова.
— Да. Это я…
— За мной следят, Аня. Мне совестно впутывать вас в это дело, но мы должны встретиться так, чтобы не засветиться.
— Ну хорошо… Хорошо… А где же? — спросила Аня, закрыв одно ухо от проезжающих близко машин и отворачиваясь от прохожих. Не надо было быть ясновидящим, чтобы понять, что в планы на вечер вносились серьезные коррективы.
— Давайте в каком-нибудь музее. Там залы большие и все вокруг видно. Близко никто не подойдет.
— Так где? Говорите. Давайте в Русском.
— Нет. Давайте в Эрмитаже.
— А как мы там найдем друг друга? Вы меня узнаете?
— Нет. Я вас никогда не видела. Но есть один закуток… Вы меня слышите?
— Да! Говорите!
— Там есть картина Лоренцо ди Биччи, там никогда никого не бывает.
— Я не знаю, где она! Как она хоть называется? — спросила Аня.
— «Святой Христофор». Попросите, чтобы вам показали. Это довольно далеко от входа. Через час успеете?
— Постараюсь… — ошарашенно сказала Аня, посмотрев на часы.
— До встречи, Аня. Спасибо вам.
Аня оглянулась по сторонам. Прохожие вокруг явно прибавляли темп. Небо совсем потемнело. За домами полыхнула молния. Аня поспешила к метро. А за спиной у нее судьбоносно прогрохотал гром, и тут же взвизгнули тормоза.
— Эй, дэвушка! Нэ тарапысь! — услышала она. — Дай прокачу!
Она уже хотела убежать, не оборачиваясь. Но тут услышала:
— Аня! Да свои! Садись скорей! Подвезу! — кричал ей Рэджэп, открывая дверцу красной «копейки».
— Что ж ты гад, так приглашаешь?! Я думала, «черный» какой-нибудь… Тьфу ты, извини!
— Ну, всяко не белый, — засмеялся он. На груди у него было написано «Никто не любит меня так, как мама с папой!».
В этот момент ливень обрушился на город с силой душа Шарко.
На набережной дождь стоял, как натянутая пленка. У входа в Эрмитаж не было ни одной живой души. Рэджэп выскочил с зонтиком и довел Аню до самого входа. А потом побежал к машине, смешно задирая ноги в светлых брюках, как клоун из Аниного детства. Только у того в руках еще было по авоське.
Аня оглянулась по сторонам. Нет. Никого здесь не было. И что это за сумасшедшая ей звонила, да еще с таким препротивнейшим театральным шепотом? Что за паранойя? Хорошо еще, встречу назначила в приличном месте. В подворотне какой-нибудь Аня с ней встречаться не стала бы.
Дворец встретил торжественной прохладой и полумраком. Аня глубоко вдохнула этот чарующий запах истории и пожалела, что никогда не приходила сюда с Корниловым. Вот куда надо захаживать посидеть, да поговорить по душам. Особенно вечером, во время летней грозы.
Она купила билет, и звуки ее шагов растаяли под мраморными сводами. Она зябко поежилась и обняла свои голые плечи руками. Стало совсем холодно.
Христофора найти оказалось делом нелегким. Сделать это самой было ей совершенно не под силу. А пожилая служительница с фиолетовыми сединами и досадным пятнышком кетчупа на жабо долго и обстоятельно листала какие-то тетрадки. У Ани сложилось впечатление, что о ней вовсе забыли. Фиолетовая дама явно занялась самообразованием.
Рядом скучал в качестве декора большой и всезнающий компьютер. Пришлось подождать еще.
— Вы часто у нас бываете? — вежливо, но с нескрываемым превосходством спросила дама, как будто не она, только что зарывшись в конспекты, освежала свои знания. Скользнув взглядом по Аниной маечке и рукам, покрывшимся гусиной кожей, дама отчего-то сделала неутешительный вывод: — Думаю, не часто. Объяснить довольно сложно. Я вам нарисую.
В конце концов, зажав в руке бумажку с нарисованными поворотами и переходами, Аня двинулась в нужном направлении. В залах посетители еще были. В некоторых даже много. Кое-кто, вероятно, просто пережидал грозу. Аня приободрилась. Все-таки встречаться с незнакомкой, зараженной манией преследования, приятнее, когда хоть кого-то кроме мраморных статуй можно позвать на помощь.
Проходя насквозь галерею голландской живописи, она внезапно наткнулась на знакомое лицо. И сразу не смогла вспомнить, откуда она знает эту надменную блондинку в дорогом бежевом костюме. Ах, да, они встречались весной на рекламных курсах. Между ними еще какая-то кошка пробежала. Недалекая, видать, барышня. И стервозная.
Проходя мимо, Аня равнодушно поздоровалась.
Та тоже узнала Аню и холодно кивнула.
Добравшись, наконец, до нужного коридора, Аня огляделась. Пара влюбленных, держась за руки, медленно продвигалась от картины к картине. У девушки были длинные кудрявые волосы, а на носу круглые очки в черной оправе. На талии завязана куртка. Аня подумала, что девушка наверняка не русская. Наши никогда таких очков не носят. Лучше вообще видеть ничего не будут, чем такое. Юноша в штанах, спустившихся до аварийной отметки, потянул девушку за собой.
Здесь ее пока никто не ждал.
Тогда она подошла к картине, и в грозовых сумерках ей показалось, что святой Христофор сразу впился в нее пытливым взглядом. Она подошла с правой стороны — он опять смотрел на нее. Ушла влево — святой явно не выпускал ее из своего поля зрения.
Из-за поворота послышался гул шагов. В Христофоров переход медленно выползла целая группа экскурсантов. Останавливать их здесь никто не собирался. Негромко переговариваясь между собой, они надвигались на Аню. Аня не поняла точно — немцы это или шведы. Она попала в их облако, как самолет. Запахло одновременно мятной жвачкой, стиральным порошком и освежающим парфюмом. Старушка, аккуратная, как новая мягкая игрушка, восторженно улыбнулась Ане рядом фарфоровых зубов.
И тут у Ани ожил мобильник. Она успела только сказать «Алло», как трубку повесили.
Она ждала, когда ей перезвонят, и сосредоточенно смотрела на телефон в руке.
Облако шведских туристов уплывало в конец коридора.
Телефон снова вздрогнул. После вибровызова он грустно заиграл «Мишка, Мишка, где твоя улыбка полная задора и огня…», а Аня все медлила.
В блестящем паркете отразился яркий неоновый отсвет молнии. Аня вся сжалась в ожидании опаздывающего за молнией грохота. Ей казалось, что никогда еще она не видела в Эрмитаже такой темноты. На фоне высокого окна появился женский силуэт, неотвратимо приближающийся к Ане. Лица видно не было. Только цокающий стук шпилек отсчитывал секунды до громового раската.
— Алло, — поспешно ответила Аня, выйдя, наконец, из непонятного оцепенения.
— Вы здесь? — услышала она одновременно и в телефоне, и рядом с собой.
И в этот момент стекла дрогнули, наконец, от чудовищного раската грома.
Теперь она увидела, что перед ней стоит та самая девица с курсов, а рука ее все еще прижимает телефонную трубку к уху. Аня не верила своим глазам. Еще тогда, когда она получила этот звонок, у нее промелькнула мысль, что это какой-то розыгрыш. Сейчас же у нее не было в этом никаких сомнений.
— Так это вы мне звонили, — сказала она очень сдержанно. — Вам действительно что-то нужно или это такая шутка?
— Аня, вы извините, — девушка, которую кажется, звали Света, выглядела совсем не так, как раньше. И смотрела она слегка затравленным взглядом, хоть и хотела казаться невозмутимой. А несвойственное ей просительное выражение лица говорило о том, что ей скорее всего не до шуток. Она произнесла, явно досадуя: — Я не знала, что это вы. То есть, что мы с вами знакомы. Ваш телефон дал мне отец Макарий.
— Да? — Имя отца Макария несколько изменило Анино отношение к происходящему. И она спросила участливо: — А что собственно случилось?
— Я жена Влада Перейкина. Светлана. То есть… — она запнулась, испуганно посмотрела на Аню светлыми, как вода в бассейне, глазами, — то есть вдова. Его ведь вы тоже знали?
Аня подумала, что никогда в своих мыслях не связала бы эту не очень симпатичную ей девицу с таким ярким человеком, как Перейкин. Значит, все-таки что-то особенное он в ней нашел? Надо будет повнимательнее к ней присмотреться. Хотя его многочисленные любовные похождения, о которых Аня вскользь слышала от Корнилова, можно было объяснить именно тем, что жена его ничего особенного собой не представляла. Красивая, конечно. Но стандартной красотой глянцевого журнала…
— Мы виделись всего один раз. Как раз в монастыре. Я слышала про ваше несчастье. Примите мои соболезнования, Света.
— Спасибо… — Вдова глубоко вдохнула. Потом резко выдохнула, успокаиваясь: — Я вам сейчас все объясню. Ведь ваш муж работает в милиции… Я не знаю, к кому обратиться. Понимаете, за мной следят. Они требуют, чтобы я открыла банковские счета Влада. И отказалась от своей доли наследства. Они угрожают мне. — Ей стало тяжело говорить, она закрыла глаза рукой, замолчала, неестественно сжав губы, потом почти выкрикнула: — Иначе они отберут у меня сына! Я не знаю, что мне делать! Отец Макарий сказал, что вы поможете. Ваш муж.
— А ему что, звонили?
— Нет. Я поехала туда, когда Влада не стало. Хотела сорокоуст в монастыре заказать. Ванечку с собой брала. Это было почти сразу после похорон. На девять дней мы уже вернулись в город. Мне нужно было с кем-то поговорить… С кем-то, кто хорошо знал Влада. И представьте себе, первый звонок я получила прямо по дороге туда. — Света замолчала, снова переживая события тех дней. — За рулем. Я чуть в кювет не съехала. А Ванька на заднем сиденье… Мне сказали тогда, что меня все время видят. Я, наверное, полчаса сидела в машине и ехать никуда не могла. Руки дрожали. Так до Скворцова-Степанова дожить недолго. Я теперь все время оглядываюсь, как летчик, у которого хвост самолета горит.
— А вы их когда-нибудь замечали? Ну тех, кто вас видит все время, — спросила Аня.
Ей тоже иногда казалось что-то такое. Но она тут же отгоняла от себя эти мысли. Иначе бы она просто не смогла жить в большом полупустом доме, да к тому же большую часть времени в одиночестве. У Корнилова столько нераскрытых дел. И вполне возможно, что кто-то не очень хочет, чтобы он их раскрыл. Чтобы присматривать за следователем и его женой, причины всегда найдутся. Иногда Ане казалось, что точно — следят. А потом она убеждалась в том, что все это ей привиделось. И вот теперь, разубеждая Перейкину, она пыталась заодно разубедить и себя. — Я знаю, какое это неприятное чувство. Мне тоже иногда кажется…
— Я видела, — веско сказала Светлана. — Мне не казалось. Вот только иногда они пропадают. И это хуже всего. Потому что не знаешь — ушли, или передали вахту другим. Отец Макарий сам мне сказал про вашего мужа. Он был почему-то уверен в том, что в покое меня не оставят.
— Я попробую вам помочь, Света. Я, конечно, расскажу обо всем мужу. Не волнуйтесь…
— Я за сына боюсь ужасно. И оставить его с кем-то боюсь. Ему ведь всего пять лет. Исполнилось недавно…
— А сейчас-то он у вас с кем? — спросила удивленно Аня.
— В надежном месте, — уклончиво ответила Перейкина.
— Ну, хорошо, что у вас еще есть надежные места. Так может, его там подержать подольше, пока все разъяснится?
— Нет. Не получится, — Перейкина колебалась: говорить или не говорить. — Я сдала его на хранение в игровую комнату торгового комплекса на Сенной.
— И вы не боитесь? — ужаснулась Аня. — Там же все кругом чужие. А почему тогда не в детский сад?
— В детский сад его летом никто не возьмет. И потом, я наоборот — стараюсь его держать при себе. Просто сегодня мне нужно было встретиться с вами так, чтобы точно никто не знал. Мне и отец Макарий строго-настрого велел с вашим мужем Михаилом напрямую не связываться. Это они пока ждут, думают, что возьмут меня измором. А если я в милицию обращусь, то они сразу за Ванечку возьмутся. Вот мы сегодня ходили-ходили, а потом я его оставила, а сама убежала через другой выход. А они мою машину стерегут.
— По-моему, это рискованно, Света. Вы, вообще, знаете, кто эти люди и на что они способны? Может, они вас просто шантажируют, а реальной угрозы не представляют? — попробовала Аня разрядить ситуацию.
Перейкина хмыкнула. Похоже, в реальности их угроз она не сомневалась. Они подошли к окну, и Аня заметила следы глубокой усталости на Светином лице. Темные круги под глазами были закрашены слоем тона, который в резком боковом освещении прибавлял ей лишних десять лет. Аня подумала, что Перейкина не так уж и молода, как казалось ей раньше.
— Понимаете, Аня, Влад был состоятельным человеком. Очень, — при этих словах на ее лице проступило прежнее высокомерие. Аня отвела глаза и посмотрела в окно. — И они перережут друг другу глотки, но не успокоятся, пока не отнимут у меня все. Жаба задушит, что такое наследство получит какая-то там вдова. Они же все, как собаки, между собой грызутся. Им бы только урвать, вырвать из чужой пасти. Мне, честное слово, прошлой ночью так страшно стало, что хотела все отдать сама. Ваньку к себе переложила. Он лежит, такой теплый во сне, сладкий. А потом подумала — как я его растить буду? Без отца. И для того ли Влад столько работал, чтобы я, как дура, со страху от всего отказалась. Он же для сына старался! И я решила — нет. Мы еще повоюем. Не на ту напали…Сволочи.
— А вы знаете, кто это, конкретно?
— Желающих много.
— Света, ответьте мне на один вопрос. Он, правда, к делу отношения не имеет… Почему именно у святого Христофора?
— Мы с Владом эту картину вместе искали. Очень ему хотелось на нее посмотреть. Тут еще пейзаж с Христофором висит недалеко, — ответила Перейкина и добавила, пожав плечами и ничуть не смущаясь: — А другого я ничего не знаю. Сама здесь не была.
Из Эрмитажа они выходили порознь. Аня обещала позвонить, как только поговорит с Михаилом. Перейкину она пропустила первой. Та все поглядывала на часы и нервничала по поводу Вани, оставленного под очень сомнительным присмотром посреди враждебного города.
Потом вышла на набережную сама. «Дома надо будет сделать глинтвейн и горячую ванну», — решила Аня и, дрожа от холода, вконец замерзшая в своей маечке среди музейного мрамора, дошла до Дворцовой. А там припустила бегом, чтобы согреться. Забежав за Александринский столп, она отдышалась и осторожно посмотрела назад. Но за ней никто не шел.
«Паранойя, — подумала она. — Да еще и заразная».
На площади после дождя вообще никого не было. Только один мальчишка с полиэтиленовым мешком на голове вместо капюшона упорно прыгал с поворотом на скейтах и по-кошачьи небольно падал. Аня подумала, что если бы падала она, то уж наверняка во весь рост и лицом об выложенную камнем мостовую. Она покачала головой, вспомнив, как однажды на летней сессии после экзамена по истории девчонки дали ей прокатиться на роликах на асфальтовой площадке возле БАНа. Копчик разболелся от одних воспоминаний. Экстремальные виды спорта явно были не ее коньком. А вот бегала она очень хорошо. Правда, не любила, когда за ней кто-то гонится. И не на лыжах…
И она опять побежала в сторону Капеллы.
Небо понемногу прояснялось. И даже странно было, что в таком красивом, мужественном и гордом городе творятся такие некрасивые вещи.
— Вот это порции! — воскликнул Андрей Судаков, осторожно откидываясь на спинку стула, который пятнадцать минут назад был еще ничего себе, а теперь вдруг показался ему хлипким. — Кажется, стакан киселя будет уже перебором. Что это за столовая такая волшебная, Миша? От федерации сумо, что ли?
— Бери выше, то есть потяжелее, — сказал ученый Корнилов. — Вот он, основной потребитель, подтягивается.
В столовую очень бойко для своих упитанных фигур входили инспектора ГИБДД, приветливо здоровались с раздатчицей и кассиром, называли их по имени, произносили протяжные гласные перед меню.
— Напротив авторынок, — подсказал Михаил.
— Вот почему улица называется Салова, — догадался оперативник. — В следующий раз поедешь за запчастями, бери меня с собой.
— Надо только успевать до наших уважаемых коллег. После них тут можно заказать только пару салатиков из вялой капусты да твой кисель. Ты посмотри, какие аппетиты! Как работают челюстные мышцы! Как добреют их глаза, глядя на заваленный гуляшом гарнир… Так как тебе госпожа Перейкина?
— Знаешь, что меня поразило больше всего в Светлане Перейкиной? — спросил Судаков.
— Почему-то о теле после такого обеда думать не хочется, — вяло отозвался Корнилов.
— Прическа, — произнес опер как-то мечтательно. — Я давно не видел такой тщательно продуманной и зафиксированной конструкции из волос… Слушай, всего ничего с тобой в паре работаю, а излагаю уже, как ты.
— То ли еще будет, — подмигнул напарник. — Еще по-японски со мной заговоришь.
— Все мои знакомые девчонки как-то так прихватят волосы сзади, стрижки сделают или просто так бестолковкой на улицу идут, а тут передо мной — волосок к волоску, каждая блондинистая прядь под точно рассчитанным градусом…
— И ты ее тут же заподозрил?
— А ты считаешь это по-вдовьи — делать на голове геометрическую фигуру?
Гаишники ели молча и сосредоточенно, только портупея тревожно потрескивала, и вилки с ложками стучали громко, как в детском саду.
— Гаргантюа и Пантагрюэль, — опять сказал Корнилов, которому жующее дорожное воинство, видимо, не давало сосредоточиться.
— Вот именно, понты, — не понял его Судаков. — Обычные женские понты. Горгона она… У нас в школе такая англичанка была. Как только она пришла в первый раз на урок, мы просто обалдели. Мордашка, фигура… Но она оказалась такой «железной леди», что через неделю никто о ней, как о женщине, уже не думал. До сих пор слышу скрип ее стального пера в моем дневнике. Для меня теперь английский страшнее немецкого.
— А я тебе говорю: учи японский, — согласился следователь.
— Вот поэтому я немного себе позволил, — вздохнул опер, пряча взгляд в киселе.
— Надеюсь, ты не одевал ей на прическу пакет, не пристегивал ее наручниками к батарее?
— Словами, словами, словами, — совсем по-гамлетовски ответил Андрей Судаков. — Помнишь «Основной инстинкт»? Сцена с трусами, вернее, без них?
— Как тебе сказать, — запнулся Корнилов. — Конечно, помню. Что тут лукавить? Можно сказать, любимая сцена. Классику, как говорится, надо знать в лицо или в… еще что… Только я что-то не понял. Перейкина была так же одета?
— Да нет, не в этом дело, Миша. Как ты не понимаешь? Дело не в одежде, все — в ее внутренней, а не внешней, стервозности. Правда, у нас не Америка, не кинематограф, поэтому выражениями я пользовался народными. Но Перейкину это не особенно смутило…
Странное дело. Корнилов уже не первый раз замечал, как быстро меняются люди рядом с ним. Причем, он не относил это на счет неординарности своей личности. Это не радовало его, не забавляло, а, наоборот, настораживало. Словно, он был проводником чьей-то сильной воли, в поле действия которой попадали люди, независимо от своего желания. Только шло ли это им на пользу?
Вот и оперативник Андрей Судаков из разбитного паренька, легко решавшего свои проблемы и так же легко обходившего чужие, превращался на глазах в нечто другое, пока еще едва намеченное кем-то невидимым, еще работавшего над новым лексиконом Судакова, его манерой разговаривать и смотреть на людей. Вот и сейчас вместо отписки в протоколе, Андрей был озадачен какими-то наблюдениями.
— Я не уверен, что она причастна к убийству мужа, — сказал Судаков. — Но у меня есть ощущение, что она была готова к его смерти.
— Ненаказуемо, — ответил Михаил, — как, впрочем, и недоказуемо. Я, например, тоже готов к смерти, правда, своей собственной…
Часть третья
ДОН КИХОТ ПРОТИВ ДОНА КОРЛЕОНЕ
Глава 14
Если какая-нибудь красавица будет просить, чтобы ты за нее заступился, то отврати очи от ее слез и уши от ее стенаний и хладнокровно вникни в суть ее просьбы, иначе разум твой потонет в ее слезах, а добродетель твоя — в ее вздохах.
Аня вспомнила, как сдавала зачет по зарубежной литературе Средних веков и Возрождения. Доцент с филфака Белостаев считал журналистов «недофилологами» и «недолитераторами», поэтому резал их на зачете или экзамене, как волк овец, не по необходимости, а от души, не за зарплату, а за покорно, по-овечьи, опущенные головы, за их глупое блеянье, за глотание комбикорма из хрестоматии и учебника вместо свежей крови первоисточника.