Страница:
— Это что еще за моления мученика Христофора? — строго спросила Аня. — От меня ты собачьей мордочки не дождешься. Меньше тебя любить я не буду, Христофор, и мечтать за меня больше не смей.
— Кстати, насчет собачьей мордочки, — улыбнулся Корнилов. — Если подобрать ко мне собачью породу, то я, пожалуй, самая неинтересная и неудобная в быту. Какая-нибудь охотничья. Сеттер, например, или гончая. В городской квартире такую собаку держать бесполезно. Тапочки приносить она не будет, соображает плохо, играть с ней неинтересно. У нее — один только нюх, след, охотничий инстинкт. Только почуяв кровавый след, эта собака преображается, пропадает ее глупость и вялость…
— Пока ты это говорил, я не почувствовала в тебе глупости и вялости, — перебила его Аня. — Или ты уже вышел на кровавый след? А может твой кровавый след — это я?.. Если бы знала, что православный монастырь на тебя так подействует, никогда бы тебя туда не потащила. В прошлом году после синтоистского или буддистского ты был гораздо бодрее. Я-то думала немного отогреть твою оперативно-следственную душу, а ты уж совсем раскис. Чего доброго возьмешь котомку, посох и пойдешь по святой Руси.
— Интересно, а почему бы современным странникам ни перемещаться по земле на автотранспорте? Святых мест можно посетить больше, и ночевать гораздо комфортнее. На бензин можно собирать милостыней. Вот православные священники освящают избирательные округа на самолетах, опыляют местность святой водой с «кукурузника»…
Они уже ехали по грунтовой дороге, стараясь не спешить, чтобы не догнать машину дорожной службы. Но за поворотом вместо одинокого трактора они увидели нервную вереницу автомобилей. Оказывается, они остановились в каких-то пятистах метрах от шоссе.
— На наших дорогах ничего святого давно не водится, — сказала Аня, радуясь, что муж перешел на шутливый тон, пусть даже насчет святых странников и священников. — Где наши гаишники подежурили, там уже Христа не встретишь.
— Я недавно сказал Акулине что-то похожее, — ответил Михаил, выруливая на шоссе, но в этот момент позади серого «жигуленка» на трассе мелькнул полосатый жезл.
— Про волка речь, а он навстречь, — вспомнил Корнилов одну из любимых поговорок друга и напарника Санчука.
— Добрый…стрш…птр…пс…жбы Орешкин, — представился старшина ГИБДД. — Попрошу предъявить документы.
Было похоже, что «добрый Орешкин» только-только отсмеялся, еще не восстановил дыхание и не смахнул слезу. Щеки его горели запретительным сигналом светофора, видимо, от мороза. Маловероятно, что от стыда. С видимым удовольствием он приступил к неторопливому чтению документов.
— Покажи ты ему удостоверение, — толкнула Аня мужа локтем, но тот изображал в зеркале человека с плаката сталинских времен о молчании и бдительности.
— Вы белому генералу случайно не родственник? — дружелюбно поинтересовался «добрый Орешкин».
— А у вас тут какая власть? — задал встречный вопрос Михаил. — Белая или красная?
— У нас власть черно-белая, — загоготал старшина, покачивая полосатым жезлом.
— Тогда родственник, но по «незаконнорожденной» линии от белого генерала и черной крестьянки.
Аня посмотрела на мужа с уважением, а старшина почему-то с подозрением.
— А вы откуда такие с питерскими номерами? — спросил «добрый Орешкин».
— Из монастыря.
— То-то я вижу, что вы уже причастились, — подмигнул гаишник.
— Вчера пробовали монастырскую медовуху, — кивнул Корнилов. — Но вчера и под присмотром духовенства.
— А сегодня не желаете?
— Нет, не желаю, — ответил Михаил. — В дороге я трезвенник, диетик и йог.
— Жаль, — вздохнул «добрый Орешкин», — хотел выпить с тобой за компанию. Может, передумаешь? Согласись, не каждый день можно выпить с ГИБДД на трассе.
— А чем угощаешь? — заинтересовался Корнилов.
— Коньяк «Московский», даже звездочки есть, — старшина достал из-за пазухи плоскую бутылочку. — Твоя спутница не желает пригубить?
Аня отвернулась, молча. Ее раздражал не только радушный гаишник, но и собственный супруг, зачем-то вступивший в эти сомнительные разговоры. Она подумала, что и тот и другой шутят по поводу дорожной выпивки, но Корнилов и «добрый Орешкин» уселись на заднее сиденье «Фольксвагена».
— У тебя и стаканчики есть? — услышала Аня голос своего супруга. — Это тебе в отделе выдали?
— Они выдадут! — шумно вздохнул старшина. — Конфискат.
Забулькала жидкость, звякнули металлические стаканчики. Аня словно слушала радиопостановку какого-то спектакля. Один из артистов был ей хорошо знаком.
— Отмаливать грехи ездил? — спросил «добрый Орешкин».
— Понимаю, — отозвался Михаил. — Проблема грехов тебе тоже близка.
— А ты как думал! Денисов, правда, любит повторять, что дорога все спишет. Дорога, как война. По количеству жертв война и есть…Вон Денисов, напарник мой, прячется.
— Он что, не пьет?
— В паре всегда кто-то должен быть трезвым, — пояснил старшина. — Сегодня он — ведущий, а я — ведомый. В следующий раз поменяемся ролями.
Аня посмотрела в сторону. Сосновый лес будто бежал, бежал и остановился перед непрерывным потоком машин. Старшие деревья — в отдалении, сосенки, не нажившие еще серьезной коры, — поближе. От шоссе в сторону леса тянулся узкий след какого-то осторожного зверя, который ночью перебежал дорогу, полагая, что на этой стороне жить ему будет лучше.
— Хочу вот тебя спросить, — говорил Корнилов. — Христа на дороге не встречал?
— Иисуса? — «добрый Орешкин», кажется, не удивился странности вопроса. — Пока не случилось. А ты думаешь, он пешком ходит или автостопом ездит?
— В старину вот верили, что Бога можно встретить на дороге. Когда душа так изнемогала, что дальше некуда, простые люди снимались с насиженных мест и шли Ему навстречу. Сейчас такого уже нет? На твоей дороге не видал?
— Да кто сейчас странствует? Развращенное, ленивое нищенство у нас в стране! — возмутился гаишник. — Сидят в подвалах, на батареях центрального отопления, клей «Момент» нюхают, травку покуривают. Ждут второго пришествия.
Аня подумала, что эти двое наверняка знакомы, давно знают друг друга, просто ломают сейчас комедию, точнее, радиокомедию.
— Тебя как звать-то? — спросил в этот момент «добрый Орешкин». — Фамилию «срисовал», а имя не запомнил… Я тебе так скажу, Миша. Я бы за Христом пошел. Бросил пост и пошел.
— Кончено, людей ловить ты уже умеешь, — поддакнул Корнилов. — Чуть-чуть подучиться только.
— Разве я людей ловлю?! Кентавров, — прочувствованно сказал старшина. — Железных кентавров. Стоит нормальному человеку сесть за руль, с ним что-то происходит. Думает по-другому, поступает тоже не так. Ты за себя скажи. Прав я или не прав?
— Прав, конечно, — ответил Михаил. — Вот средневековый рыцарь обязательно был на коне. Я понимаю, конечно, в доспехах пешком далеко не уйдешь. Но такое впечатление, что без коня не было бы рыцарского благородства и доблести. Конь живой или железный, все имеет решающее значение. Есть такое ощущение у тебя?
— Есть, — подтвердил рыцарь полосатого жезла. — Дон Кихот без этого… Ну, ты меня понял… никакой не Дон Кихот.
— Без Росинанта он никто. Это факт.
— Знаешь, Миша. Что-то родное есть в кликухе этого коня, российское, — мечтательно произнес «добрый Орешкин». — Росинант…
Аня хотела напомнить не на шутку интеллектуально разошедшимся ментам, что Росинант переводится как «бывшая кляча», но промолчала. Ее заняла и позабавила обратная мысль, что испанцам в названии нашей родины, возможно, тоже слышится «кляча». Вот тебе и птица-тройка!
— А вспомни всадников в Древнем Риме, — говорил ее муж. — Они же все были сенаторами и даже одного коня сделали сенатором.
— Что ты там несешь? — не выдержала Аня. — Чему ты учишь… — она чуть не ляпнула «младших по званию», но удержалась. — Всадники были привилегированным сословием в Риме, но сенаторами не были. А коня привел в сенат Калигула.
— Умная жена, — констатировал «добрый Орешкин». — В библиотеке работает?.. А к нам в отдел как-то приходила библиотекарша в порядке культурной работы. Приносила книжки по нашему профилю, то есть про водителей, машины и дороги. Слушай, сколько всего про это понаписано! Она список на доске потом вывесила. Мне за всю жизнь не прочитать. Одну книгу я все хочу в библиотеке взять или даже купить. Немца какого-то. У меня записано, только сейчас не вспомню. Там, Миша, не поверишь, война описывается между пешеходами и автолюбителями. В самом натуральном виде, как в Чечне. Пешеход занимает огневую позицию и ведет прицельный огонь по всем проезжающим мимо машинам. А автомобилисты охотятся за пешеходами, наезжают в прямом смысле, давят в коровью лепешку…
Аня вспомнила и автора, и название книги, но подумала: не слишком ли она умная? Не побыть ли ей немного «пробкой», женщиной до эмансипации, «бывшей клячей»?
— Мне пришла мысль, — продолжил старшина, снимая шапку и почесывая большую, почти академическую, голову. — Мы, работники ГИБДД, — в некотором роде, миротворцы, голубые каски, голуби мира. Без нас давно бы конфликт между пешеходами и водилами перерос в полномасштабную войну. Они пока еще считают врагами нас, гаишников. Ладно, мы готовы принять удар на себя, в смысле, все фишки, то есть шишки… Этот немец тоже умный, как и его земляк Карл Маркс. Я вот эту книгу даже куплю. Будет и у меня настольная книга. Как же она называется, какой-то «волк»?.. Нет, не «дорожный»…
Как будто подсказки Аниной ждут? Что она им — толстая энциклопедия, что ли?
— Вон Денисов, «дорожный волк», уже машет, — вздохнул с заметным сожалением «добрый Орешкин». — Не даст посидеть, поговорить с умным человеком. Не хочет мерзнуть в одиночестве. Ну, я ему в другой раз тоже не больно дам расслабиться.
Гаишник открыл дверцу, развернулся, заскрипев портупеей, и поставил обе ноги на землю, словно вставал утром с кровати. «Фольксваген» подпрыгнул, когда старшина, наконец, «нащупал тапочки». Аня на прощание посочувствовала жене «доброго Орешкина», но тот и не думал прощаться.
— Гражданин Корнилов, прошу пройти на медицинское освидетельствование, — неожиданно выпалил гаишной скороговоркой «добрый Орешкин».
— Ты что, старшина? — не понял Корнилов.
— Визуальный осмотр показывает у вас наличие степени опьянения, — пробубнил старшина, делая скучное, бесстрастное лицо. — Придется дыхнуть в «трубочку» для медицинского освидетельствования нетрезвого лица.
— Орешкин, ты что Ваньку валяешь?! — рассердился Михаил. — Мы же с тобой только что пили?
— С кем вы пили, меня не интересует. А вот прапорщик Денисов проведет освидетельствование по всей форме, предусмотренной законодательством. Денисов, гражданин явно нетрезв…
— Разберемся, — сказал подошедший усач, похожий на казака Григория Мелехова, но только озябшего в донских степях.
— Разбирайтесь, — в тон ему ответил Корнилов, — но только медицинское освидетельствование и «дыхнуть в трубочку» — разные вещи. И что-то я не вижу передвижного наркологического пункта, специально оборудованного в соответствии с установленными правилами, с высотой потолка не менее метра ста восьмидесяти пяти сантиметров, с холодильником и биотуалетом. Где биотуалет, старшина?
— Грамотный! — удивился Денисов.
— Вообще умный мужик, — подтвердил «добрый Орешкин».
— Ты, грамотный, ну-ка руки — на капот, ноги — в стороны! — выкрикнули гаишники почти хором.
Аня даже зажмурилась, ожидая ответных действий Корнилова. Перед глазами промелькнули эпизоды из известного фильма с клюквенным соком на снегу и говорящими отрубленными головами, а также прошлогодняя сцена на дороге перед красной «девяткой», еще более страшная и героическая, чем в кино. Но следователь только руку спрятал на мгновение, будто шарф поправил. На фоне белого снежного поля Аня увидела красную книжицу вместо крови и застонала разочарованно, как подросток, попавший не на тот фильм. Правда, увидеть наказание хитроумных злодеев было тоже неплохо. В отсутствие самураев с катанами и неуловимые мстители могут сойти или комиссар в кожанке.
Но вместо пресных казенных и соленых нецензурных фраз Аня услышала смех Корнилова. Вместо стремительно броска или резкого удара Михаил ткнул в дрогнувшее было пузо «доброго Орешкина» и щелкнул пальцем по заиндевевшей кокарде прапорщика Денисова. Вот и все наказание.
— Капитан, что же ты сразу не признался? — заговорил старшина с укоризной. — Нашелся бы тогда коньяк и подороже.
— Так ты меня еще и отравил? — изумился следователь.
— На это я никак не способен.
— И многих вы так «разводите»? — поинтересовался Корнилов на прощание.
Гаишники только переглянулись. Корнилов был им больше неинтересен, а его присутствие на данном участке трассы просто мешало.
— Что же ты не составил протокол? — спросила Аня, когда они уже мчались по шоссе в разноцветной и разнолитражной колонне без начала и конца. — Не заставил этого философа Сковороду дыхнуть в его же трубочку? Я бы была понятой. Да ты только рукой махни, набрал бы десяток свидетелей на трассе.
— Как тебе сказать? Показалось мне, может быть. В монастырь ехали — за нами серая «восьмерка» пристроилась, сегодня выезжаем на трассу — опять она. Жаль, номера я не срисовал. Когда нас гаишник тормознул, она тоже остановилась на обочине. Вот я и потянул время, понаблюдал.
— Серая «восьмерка» — это стереотип российских дорог, — авторитетно сказала Аня. — Думаешь, это «хвост»?
— Вряд ли. Ты права — простое совпадение, — ответил Корнилов. — Кроме того, мне гаишник понравился. Он рыбачил тридцать лет и три года и никогда не слышал, чтобы рыба говорила. Вот и отпустил я ее в синее море. Пущай гуляет себе на просторе.
— Дурачина ты, прямой простофиля, — добавила она. — Не желаю я быть черною крестьянкой…
— Вот и я о том же думаю, — перебил ее Михаил. — Посмотри направо. Видишь этот поселок неказистый, ни одного домика приличного?
— Куда собака похромала?
— Да. А между тем здесь проживают несколько миллионеров, криминальных авторитетов. Например, всем известный Корейчик.
— Шутишь?
— Ну не проживают, а только прописаны, формально, для российского гражданства. Но все равно забавно. Поселок Новый Суглинок, пять старух, пьяный сторож и хромая собака — международная криминальная столица. Тебя это удивляет?
— Нет, — ответила Аня. — Меня что-то последнее время мало что удивляет. Старею?
— Взрослеешь, — поправил ее Михаил. — И я, кажется, тоже…
Глава 6
В эти дни телеканалы заполняли дневной эфир старыми советскими фильмами. Черно-белые трудовые бригады отказывались от премий, рабочие брали на поруки трудных подростков и флиртовали друг с другом посредством башенных кранов и гусеничных тракторов. Аня заглушала шум социалистического строительства пылесосом «Бош», грохотом отодвигаемой мебели и собственным пением, но телевизор не выключала. Ей нравилось работать в едином ритме со всей страной, пусть и сгинувшей уже в волнах истории, подобно Атлантиде.
В одну из тихих рабочих минут, когда даже немецкий пылесос не может заменить простую русскую тряпку, Аня вдруг услышала громкий крик в телевизоре:
— Ты же — частная собственница!
На экране телевизора комсомольская богиня в традиционной темной косынке, с высокой голливудской грудью и горящим взглядом бросала страшные обвинения маленькой щекастой девчушке, дрожащей от ужаса. Аня сначала тоже испугалась, а потом рассмеялась. Ведь это она была настоящей частной собственницей со свидетельством и синей круглой печатью.
Она еще не привыкла к новой роли, еще не научилась относиться к земельной собственности буднично, как к содержимому своей дамской сумочки. Иногда ей казалось, что она чем-то похожа на Плюшкина. Не патологической скупостью, конечно, а странным, нематериальным отношением к собственности, можно сказать, поэтическим. Не зря же свои «Мертвые души» Гоголь посчитал поэмой, и критики с ним согласились.
Сейчас вот на ее земле наступала весна. Ее снег становился серым и ноздреватым, местами он уже сошел на нет. Но он превращался в талую воду, и эти весенние ручьи, показывающие своим движением перепады на участке, тоже были ее. Она ждала весенних птиц и уже два раза просила Корнилова сколотить пусть плохонький, но скворечник. Ей хотелось поселить на своей березе своих скворцов, вырастить своих птенцов, поставить их на крыло и проводить потом в теплые страны как ее собственных посланников в далекое, неизвестное.
Аня чуть не призналась мужу, но призналась только самой себе, что боится не увидеть этой весной на своих деревьях листьев. Ведь это была первая весна ее собственности, первые птицы, первые почки. Кто знает, как освободится от зимней спячки ее особый мир, отделенный не только кирпичным забором, но еще некой невидимой стеной, от всего остального?
Больше всего переживала Аня за старый дуб, росший рядом с домом, отдельно от остальных деревьев участка. Каждое утро она заходила под его неаккуратную, безлистную крону, надевала очки, что делала крайне редко, и вглядывалась в окончания растопыренных в пространстве веток. Когда же ты, старый кот, выпустишь свои зеленые коготки?
— Кто из нас князь Болконский, а кто графиня Ростова? — спросил ее Корнилов, садясь как-то поутру в машину. Он намекал на знаменитую сцену со старым дубом в «Войне и мире».
Но муж сам себя через пару теплых солнечных дней и разоблачил. Он ворвался в спальню, хотя должен был уже по времени съезжать с Поклонной горы. Лицо его было совершенно счастливым и детским, если не сказать щенячьим.
— Есть первые почки на дубе том! — закричал он, словно Мичурин о первых своих яблоко-грушах.
Аня только для вида поворчала, напомнила мужу, что опаздывать на государственную службу нехорошо, сама же, как была в тапочках и ночной рубашке, выскочила на улицу и побежала к одинокому старому дереву. Корнилов поругал ее за легкость в одежде, но, посадив жену себе на шею, похвалил за легкость в теле. Только потрогав руками липкие, новорожденные почки, Аня успокоилась и отправилась одеваться. Все было в порядке. Весна не знала кадастровых границ, кирпичных заборов и воображаемых ограждений.
Но такая поэтическая жизнь с созерцанием собственного, изменяющегося во времени, фрагмента природы продолжалась недолго. Как-то раз в гостиной у выдвинутого ящичка серванта, где помещалась семейная касса, Аня почувствовала себя настоящей аристократкой, то есть представительницей уже доживающего последние дни сословия. Она была обладательницей крупной собственности, можно сказать, имения, которое не приносило ей никакого дохода. А семейная касса, сколько ни стучи этим ящичком, как сторож колотушкой, не пополнялась, а только таяла, будто весенний снег на ее земельной собственности. В ее положении помещицы закладывали свои имения или вырубали вишневый сад.
Объявившийся недавно художник Никита Фасонов предлагал ей место директора какой-то художественной галереи.
— Я хлопочу не за твои красивые глаза, — сразу же сознался он, нервно посмеиваясь в телефонную трубку, — а еще за твои красивые ноги, узкую талию и все остальное.
Муж покойной подруги Ольги Владимировны тоже звал Аню в свою фирму, но она скорее бы согласилась на предложение Фасонова. Уж лучше вернуться на пошленькую страницу собственной жизни, чем еще раз открыть главу потерь.
Аня обложилась объявлениями, залезла в интернет. Пару дней она звонила и делала аккуратные пометки на газетных разворотах, потом стала рисовать на страницах чертей и дырявила шариковой ручкой бумагу. К концу недели после двух звонков она засовывала целую газету в мусорное ведро.
Но неожиданно ей позвонили, можно сказать, уже из мусорного ведра. Рекламно-издательская фирма приглашала Аню Корнилову на собеседование. Им срочно требовался менеджер.
Факультет журналистики переходного периода дал Ане весьма поверхностное представление о современных средствах массовой информации. Старые преподаватели хорошо анализировали и классифицировали газеты, но никогда в них не работали. А ленинская теория партийной печати очень плохо трансформировалась в теорию коммерческой рекламы. Наскоро переписанные методички открывались такими перлами: «Реклама — это не только пропагандист и агитатор качества товара, но и организатор его успешной продажи», «Реклама всегда партийна, так как продвигает на рынок партии товара».
Больше всего нового и полезного студент узнает обычно из собственного дипломного сочинения. Работая над «Эстетикой газетной полосы», Аня пользовалась в основном нетрадиционной литературой. Например, теорию композиции она излагала по трактату английского эстета XVIII века Уильяма Хогарта «Анализ красоты», подачу газетного материала и психологию его восприятия читателем она позаимствовала из толстенной и красочно оформленной американской книги «Весь мир — это реклама».
Сейчас, сидя за столом в кабинете коммерческого директора АО «Бумажный бум», напротив повзрослевшего и обрюзгшего Знайки из сказки Носова, Аня, как могла, пересказывала наиболее запомнившиеся места американской книжки, авторов которой уже позабыла.
— Предложенная вам вакансия открылась в результате ЧП, — сказал коммерческий директор непонятную фразу, когда Аня собиралась уже переходить к Хогарту. — Ваша предшественница тоже казалась грамотным специалистом. Неделю назад заказала в типографии большой тираж рекламных листовок. На фоне нашего товара на них была изображена лошадь в стиле этой… Пахлавы? Нет, Хохломы… Или Палеха? Все время их путаю… Красочная такая, цветастая лошадь…
— Может, «дымковская» игрушка?
— Возможно, — согласился Знайка. — Над этой живописной лошадью был напечатан слоган: «Не ставь на „серую лошадку“!» Ниже — наш логотип, телефон, факс, «мыло»… Все нормально задумано, даже хорошо. Но весь тираж отпечатали… в черно-белом виде. Представляете?
«Не ставь на „серую лошадку“!» А лошадка наша — серее не бывает! Наш генеральный хотел ее собственными руками придушить. Не лошадку, разумеется, а менеджера по рекламе. Потом успокоился и приказал ей все три тысячи лошадок разукрасить вручную. Но потом сжалился и уволил без выходного пособия…
— Ставлю на «Черную каракатицу», — пробормотала Аня машинально.
— Вот этого не надо, — попросил ее коммерческий директор.
Аню приняли на работу с испытательным сроком. Но сразу же отправили на курсы с громким названием «Техника рекламного взрыва», проходившие на тихой, пешеходной Малой Конюшенной улице.
Организаторы курсов арендовали для занятий банкетный зал в одном из международных культурных центров. Курсисты рассаживались за столы, расставленные полукольцом, две полные девушки в кожаных юбках подносили им кофе, чай и минеральную воду. Потом третья девушка тоже в короткой кожаной юбке, но более стройная, делала перекличку по названиям фирм.
— Здесь! — Аня откликалась на «Бумажный бум».
Присутствующие деловые женщины смотрели на нее, как казалось Ане, с завистью. Ее фирма, видимо, пользовалась в коммерческих кругах большим авторитетом. Мужчин на курсах почти не было. Пара субтильных очкариков, которые волновались даже во время переклички, и молодой человек спортивного вида, который вообще не вел записей, а рисовал в блокнотике танки и самолеты. На первом же занятии он сел рядом с Аней, начал пошленько шутить и бойко ухаживать, а когда узнал, что ее муж — следователь, выказал Ане еще большее расположение.
— Я здесь единственный из некоммерческой, то есть государственной организации, коллега, — признался он Ане. — Все из-за дурацкого названия курсов. «Техника взрыва»! Надо же такое придумать! Начальство велело выяснить: что за курсы? Не работают ли террористические группы уже в открытую в самом центре города? Вот и сижу здесь, коллега. Были бы хоть нормальные классы, выспался бы на задней парте. Нет, все на виду, хоровод какой-то. Слушай теперь этот кобылий бренд, то есть бред. Аня, а вы мужа любите или только уважаете?..
Действительно, лекции были похожи на хоровод. Каждое утро с пяти-десятиминутным опозданием в центр хоровода врывалась брюнетка средних лет на тонких, нервных ножках. Звали лекторшу Маргарита, и она не упускала случая манерами, одеждой и оборотами речи подчеркнуть свое булгаковско-воландовское родство. Ане же она сразу напомнила ее первую школьную учительницу Зою Алексеевну, женщину истеричную и дерганую, которая даже на родительском собрании кричала на перешептывающихся и грозила указкой задней парте. Через Зою Алексеевну пришло и другое сравнение: с маленькой, тонконогой злючкой — соседской собачкой чихуа-хуа, пронзительного лая которой так боялся ее полугодовалый Сажик.
— Кстати, насчет собачьей мордочки, — улыбнулся Корнилов. — Если подобрать ко мне собачью породу, то я, пожалуй, самая неинтересная и неудобная в быту. Какая-нибудь охотничья. Сеттер, например, или гончая. В городской квартире такую собаку держать бесполезно. Тапочки приносить она не будет, соображает плохо, играть с ней неинтересно. У нее — один только нюх, след, охотничий инстинкт. Только почуяв кровавый след, эта собака преображается, пропадает ее глупость и вялость…
— Пока ты это говорил, я не почувствовала в тебе глупости и вялости, — перебила его Аня. — Или ты уже вышел на кровавый след? А может твой кровавый след — это я?.. Если бы знала, что православный монастырь на тебя так подействует, никогда бы тебя туда не потащила. В прошлом году после синтоистского или буддистского ты был гораздо бодрее. Я-то думала немного отогреть твою оперативно-следственную душу, а ты уж совсем раскис. Чего доброго возьмешь котомку, посох и пойдешь по святой Руси.
— Интересно, а почему бы современным странникам ни перемещаться по земле на автотранспорте? Святых мест можно посетить больше, и ночевать гораздо комфортнее. На бензин можно собирать милостыней. Вот православные священники освящают избирательные округа на самолетах, опыляют местность святой водой с «кукурузника»…
Они уже ехали по грунтовой дороге, стараясь не спешить, чтобы не догнать машину дорожной службы. Но за поворотом вместо одинокого трактора они увидели нервную вереницу автомобилей. Оказывается, они остановились в каких-то пятистах метрах от шоссе.
— На наших дорогах ничего святого давно не водится, — сказала Аня, радуясь, что муж перешел на шутливый тон, пусть даже насчет святых странников и священников. — Где наши гаишники подежурили, там уже Христа не встретишь.
— Я недавно сказал Акулине что-то похожее, — ответил Михаил, выруливая на шоссе, но в этот момент позади серого «жигуленка» на трассе мелькнул полосатый жезл.
— Про волка речь, а он навстречь, — вспомнил Корнилов одну из любимых поговорок друга и напарника Санчука.
— Добрый…стрш…птр…пс…жбы Орешкин, — представился старшина ГИБДД. — Попрошу предъявить документы.
Было похоже, что «добрый Орешкин» только-только отсмеялся, еще не восстановил дыхание и не смахнул слезу. Щеки его горели запретительным сигналом светофора, видимо, от мороза. Маловероятно, что от стыда. С видимым удовольствием он приступил к неторопливому чтению документов.
— Покажи ты ему удостоверение, — толкнула Аня мужа локтем, но тот изображал в зеркале человека с плаката сталинских времен о молчании и бдительности.
— Вы белому генералу случайно не родственник? — дружелюбно поинтересовался «добрый Орешкин».
— А у вас тут какая власть? — задал встречный вопрос Михаил. — Белая или красная?
— У нас власть черно-белая, — загоготал старшина, покачивая полосатым жезлом.
— Тогда родственник, но по «незаконнорожденной» линии от белого генерала и черной крестьянки.
Аня посмотрела на мужа с уважением, а старшина почему-то с подозрением.
— А вы откуда такие с питерскими номерами? — спросил «добрый Орешкин».
— Из монастыря.
— То-то я вижу, что вы уже причастились, — подмигнул гаишник.
— Вчера пробовали монастырскую медовуху, — кивнул Корнилов. — Но вчера и под присмотром духовенства.
— А сегодня не желаете?
— Нет, не желаю, — ответил Михаил. — В дороге я трезвенник, диетик и йог.
— Жаль, — вздохнул «добрый Орешкин», — хотел выпить с тобой за компанию. Может, передумаешь? Согласись, не каждый день можно выпить с ГИБДД на трассе.
— А чем угощаешь? — заинтересовался Корнилов.
— Коньяк «Московский», даже звездочки есть, — старшина достал из-за пазухи плоскую бутылочку. — Твоя спутница не желает пригубить?
Аня отвернулась, молча. Ее раздражал не только радушный гаишник, но и собственный супруг, зачем-то вступивший в эти сомнительные разговоры. Она подумала, что и тот и другой шутят по поводу дорожной выпивки, но Корнилов и «добрый Орешкин» уселись на заднее сиденье «Фольксвагена».
— У тебя и стаканчики есть? — услышала Аня голос своего супруга. — Это тебе в отделе выдали?
— Они выдадут! — шумно вздохнул старшина. — Конфискат.
Забулькала жидкость, звякнули металлические стаканчики. Аня словно слушала радиопостановку какого-то спектакля. Один из артистов был ей хорошо знаком.
— Отмаливать грехи ездил? — спросил «добрый Орешкин».
— Понимаю, — отозвался Михаил. — Проблема грехов тебе тоже близка.
— А ты как думал! Денисов, правда, любит повторять, что дорога все спишет. Дорога, как война. По количеству жертв война и есть…Вон Денисов, напарник мой, прячется.
— Он что, не пьет?
— В паре всегда кто-то должен быть трезвым, — пояснил старшина. — Сегодня он — ведущий, а я — ведомый. В следующий раз поменяемся ролями.
Аня посмотрела в сторону. Сосновый лес будто бежал, бежал и остановился перед непрерывным потоком машин. Старшие деревья — в отдалении, сосенки, не нажившие еще серьезной коры, — поближе. От шоссе в сторону леса тянулся узкий след какого-то осторожного зверя, который ночью перебежал дорогу, полагая, что на этой стороне жить ему будет лучше.
— Хочу вот тебя спросить, — говорил Корнилов. — Христа на дороге не встречал?
— Иисуса? — «добрый Орешкин», кажется, не удивился странности вопроса. — Пока не случилось. А ты думаешь, он пешком ходит или автостопом ездит?
— В старину вот верили, что Бога можно встретить на дороге. Когда душа так изнемогала, что дальше некуда, простые люди снимались с насиженных мест и шли Ему навстречу. Сейчас такого уже нет? На твоей дороге не видал?
— Да кто сейчас странствует? Развращенное, ленивое нищенство у нас в стране! — возмутился гаишник. — Сидят в подвалах, на батареях центрального отопления, клей «Момент» нюхают, травку покуривают. Ждут второго пришествия.
Аня подумала, что эти двое наверняка знакомы, давно знают друг друга, просто ломают сейчас комедию, точнее, радиокомедию.
— Тебя как звать-то? — спросил в этот момент «добрый Орешкин». — Фамилию «срисовал», а имя не запомнил… Я тебе так скажу, Миша. Я бы за Христом пошел. Бросил пост и пошел.
— Кончено, людей ловить ты уже умеешь, — поддакнул Корнилов. — Чуть-чуть подучиться только.
— Разве я людей ловлю?! Кентавров, — прочувствованно сказал старшина. — Железных кентавров. Стоит нормальному человеку сесть за руль, с ним что-то происходит. Думает по-другому, поступает тоже не так. Ты за себя скажи. Прав я или не прав?
— Прав, конечно, — ответил Михаил. — Вот средневековый рыцарь обязательно был на коне. Я понимаю, конечно, в доспехах пешком далеко не уйдешь. Но такое впечатление, что без коня не было бы рыцарского благородства и доблести. Конь живой или железный, все имеет решающее значение. Есть такое ощущение у тебя?
— Есть, — подтвердил рыцарь полосатого жезла. — Дон Кихот без этого… Ну, ты меня понял… никакой не Дон Кихот.
— Без Росинанта он никто. Это факт.
— Знаешь, Миша. Что-то родное есть в кликухе этого коня, российское, — мечтательно произнес «добрый Орешкин». — Росинант…
Аня хотела напомнить не на шутку интеллектуально разошедшимся ментам, что Росинант переводится как «бывшая кляча», но промолчала. Ее заняла и позабавила обратная мысль, что испанцам в названии нашей родины, возможно, тоже слышится «кляча». Вот тебе и птица-тройка!
— А вспомни всадников в Древнем Риме, — говорил ее муж. — Они же все были сенаторами и даже одного коня сделали сенатором.
— Что ты там несешь? — не выдержала Аня. — Чему ты учишь… — она чуть не ляпнула «младших по званию», но удержалась. — Всадники были привилегированным сословием в Риме, но сенаторами не были. А коня привел в сенат Калигула.
— Умная жена, — констатировал «добрый Орешкин». — В библиотеке работает?.. А к нам в отдел как-то приходила библиотекарша в порядке культурной работы. Приносила книжки по нашему профилю, то есть про водителей, машины и дороги. Слушай, сколько всего про это понаписано! Она список на доске потом вывесила. Мне за всю жизнь не прочитать. Одну книгу я все хочу в библиотеке взять или даже купить. Немца какого-то. У меня записано, только сейчас не вспомню. Там, Миша, не поверишь, война описывается между пешеходами и автолюбителями. В самом натуральном виде, как в Чечне. Пешеход занимает огневую позицию и ведет прицельный огонь по всем проезжающим мимо машинам. А автомобилисты охотятся за пешеходами, наезжают в прямом смысле, давят в коровью лепешку…
Аня вспомнила и автора, и название книги, но подумала: не слишком ли она умная? Не побыть ли ей немного «пробкой», женщиной до эмансипации, «бывшей клячей»?
— Мне пришла мысль, — продолжил старшина, снимая шапку и почесывая большую, почти академическую, голову. — Мы, работники ГИБДД, — в некотором роде, миротворцы, голубые каски, голуби мира. Без нас давно бы конфликт между пешеходами и водилами перерос в полномасштабную войну. Они пока еще считают врагами нас, гаишников. Ладно, мы готовы принять удар на себя, в смысле, все фишки, то есть шишки… Этот немец тоже умный, как и его земляк Карл Маркс. Я вот эту книгу даже куплю. Будет и у меня настольная книга. Как же она называется, какой-то «волк»?.. Нет, не «дорожный»…
Как будто подсказки Аниной ждут? Что она им — толстая энциклопедия, что ли?
— Вон Денисов, «дорожный волк», уже машет, — вздохнул с заметным сожалением «добрый Орешкин». — Не даст посидеть, поговорить с умным человеком. Не хочет мерзнуть в одиночестве. Ну, я ему в другой раз тоже не больно дам расслабиться.
Гаишник открыл дверцу, развернулся, заскрипев портупеей, и поставил обе ноги на землю, словно вставал утром с кровати. «Фольксваген» подпрыгнул, когда старшина, наконец, «нащупал тапочки». Аня на прощание посочувствовала жене «доброго Орешкина», но тот и не думал прощаться.
— Гражданин Корнилов, прошу пройти на медицинское освидетельствование, — неожиданно выпалил гаишной скороговоркой «добрый Орешкин».
— Ты что, старшина? — не понял Корнилов.
— Визуальный осмотр показывает у вас наличие степени опьянения, — пробубнил старшина, делая скучное, бесстрастное лицо. — Придется дыхнуть в «трубочку» для медицинского освидетельствования нетрезвого лица.
— Орешкин, ты что Ваньку валяешь?! — рассердился Михаил. — Мы же с тобой только что пили?
— С кем вы пили, меня не интересует. А вот прапорщик Денисов проведет освидетельствование по всей форме, предусмотренной законодательством. Денисов, гражданин явно нетрезв…
— Разберемся, — сказал подошедший усач, похожий на казака Григория Мелехова, но только озябшего в донских степях.
— Разбирайтесь, — в тон ему ответил Корнилов, — но только медицинское освидетельствование и «дыхнуть в трубочку» — разные вещи. И что-то я не вижу передвижного наркологического пункта, специально оборудованного в соответствии с установленными правилами, с высотой потолка не менее метра ста восьмидесяти пяти сантиметров, с холодильником и биотуалетом. Где биотуалет, старшина?
— Грамотный! — удивился Денисов.
— Вообще умный мужик, — подтвердил «добрый Орешкин».
— Ты, грамотный, ну-ка руки — на капот, ноги — в стороны! — выкрикнули гаишники почти хором.
Аня даже зажмурилась, ожидая ответных действий Корнилова. Перед глазами промелькнули эпизоды из известного фильма с клюквенным соком на снегу и говорящими отрубленными головами, а также прошлогодняя сцена на дороге перед красной «девяткой», еще более страшная и героическая, чем в кино. Но следователь только руку спрятал на мгновение, будто шарф поправил. На фоне белого снежного поля Аня увидела красную книжицу вместо крови и застонала разочарованно, как подросток, попавший не на тот фильм. Правда, увидеть наказание хитроумных злодеев было тоже неплохо. В отсутствие самураев с катанами и неуловимые мстители могут сойти или комиссар в кожанке.
Но вместо пресных казенных и соленых нецензурных фраз Аня услышала смех Корнилова. Вместо стремительно броска или резкого удара Михаил ткнул в дрогнувшее было пузо «доброго Орешкина» и щелкнул пальцем по заиндевевшей кокарде прапорщика Денисова. Вот и все наказание.
— Капитан, что же ты сразу не признался? — заговорил старшина с укоризной. — Нашелся бы тогда коньяк и подороже.
— Так ты меня еще и отравил? — изумился следователь.
— На это я никак не способен.
— И многих вы так «разводите»? — поинтересовался Корнилов на прощание.
Гаишники только переглянулись. Корнилов был им больше неинтересен, а его присутствие на данном участке трассы просто мешало.
— Что же ты не составил протокол? — спросила Аня, когда они уже мчались по шоссе в разноцветной и разнолитражной колонне без начала и конца. — Не заставил этого философа Сковороду дыхнуть в его же трубочку? Я бы была понятой. Да ты только рукой махни, набрал бы десяток свидетелей на трассе.
— Как тебе сказать? Показалось мне, может быть. В монастырь ехали — за нами серая «восьмерка» пристроилась, сегодня выезжаем на трассу — опять она. Жаль, номера я не срисовал. Когда нас гаишник тормознул, она тоже остановилась на обочине. Вот я и потянул время, понаблюдал.
— Серая «восьмерка» — это стереотип российских дорог, — авторитетно сказала Аня. — Думаешь, это «хвост»?
— Вряд ли. Ты права — простое совпадение, — ответил Корнилов. — Кроме того, мне гаишник понравился. Он рыбачил тридцать лет и три года и никогда не слышал, чтобы рыба говорила. Вот и отпустил я ее в синее море. Пущай гуляет себе на просторе.
— Дурачина ты, прямой простофиля, — добавила она. — Не желаю я быть черною крестьянкой…
— Вот и я о том же думаю, — перебил ее Михаил. — Посмотри направо. Видишь этот поселок неказистый, ни одного домика приличного?
— Куда собака похромала?
— Да. А между тем здесь проживают несколько миллионеров, криминальных авторитетов. Например, всем известный Корейчик.
— Шутишь?
— Ну не проживают, а только прописаны, формально, для российского гражданства. Но все равно забавно. Поселок Новый Суглинок, пять старух, пьяный сторож и хромая собака — международная криминальная столица. Тебя это удивляет?
— Нет, — ответила Аня. — Меня что-то последнее время мало что удивляет. Старею?
— Взрослеешь, — поправил ее Михаил. — И я, кажется, тоже…
Глава 6
Для одной лишь Дульсинеи я — мягкое тесто и миндальное пирожное, а для всех остальных я — кремень; для нее я — мед, а для вас — алоэ; для меня одна лишь Дульсинея прекрасна, разумна, целомудренна, изящна и благородна, все же остальные безобразны, глупы, развратны и худородны.…
В эти дни телеканалы заполняли дневной эфир старыми советскими фильмами. Черно-белые трудовые бригады отказывались от премий, рабочие брали на поруки трудных подростков и флиртовали друг с другом посредством башенных кранов и гусеничных тракторов. Аня заглушала шум социалистического строительства пылесосом «Бош», грохотом отодвигаемой мебели и собственным пением, но телевизор не выключала. Ей нравилось работать в едином ритме со всей страной, пусть и сгинувшей уже в волнах истории, подобно Атлантиде.
В одну из тихих рабочих минут, когда даже немецкий пылесос не может заменить простую русскую тряпку, Аня вдруг услышала громкий крик в телевизоре:
— Ты же — частная собственница!
На экране телевизора комсомольская богиня в традиционной темной косынке, с высокой голливудской грудью и горящим взглядом бросала страшные обвинения маленькой щекастой девчушке, дрожащей от ужаса. Аня сначала тоже испугалась, а потом рассмеялась. Ведь это она была настоящей частной собственницей со свидетельством и синей круглой печатью.
Она еще не привыкла к новой роли, еще не научилась относиться к земельной собственности буднично, как к содержимому своей дамской сумочки. Иногда ей казалось, что она чем-то похожа на Плюшкина. Не патологической скупостью, конечно, а странным, нематериальным отношением к собственности, можно сказать, поэтическим. Не зря же свои «Мертвые души» Гоголь посчитал поэмой, и критики с ним согласились.
Сейчас вот на ее земле наступала весна. Ее снег становился серым и ноздреватым, местами он уже сошел на нет. Но он превращался в талую воду, и эти весенние ручьи, показывающие своим движением перепады на участке, тоже были ее. Она ждала весенних птиц и уже два раза просила Корнилова сколотить пусть плохонький, но скворечник. Ей хотелось поселить на своей березе своих скворцов, вырастить своих птенцов, поставить их на крыло и проводить потом в теплые страны как ее собственных посланников в далекое, неизвестное.
Аня чуть не призналась мужу, но призналась только самой себе, что боится не увидеть этой весной на своих деревьях листьев. Ведь это была первая весна ее собственности, первые птицы, первые почки. Кто знает, как освободится от зимней спячки ее особый мир, отделенный не только кирпичным забором, но еще некой невидимой стеной, от всего остального?
Больше всего переживала Аня за старый дуб, росший рядом с домом, отдельно от остальных деревьев участка. Каждое утро она заходила под его неаккуратную, безлистную крону, надевала очки, что делала крайне редко, и вглядывалась в окончания растопыренных в пространстве веток. Когда же ты, старый кот, выпустишь свои зеленые коготки?
— Кто из нас князь Болконский, а кто графиня Ростова? — спросил ее Корнилов, садясь как-то поутру в машину. Он намекал на знаменитую сцену со старым дубом в «Войне и мире».
Но муж сам себя через пару теплых солнечных дней и разоблачил. Он ворвался в спальню, хотя должен был уже по времени съезжать с Поклонной горы. Лицо его было совершенно счастливым и детским, если не сказать щенячьим.
— Есть первые почки на дубе том! — закричал он, словно Мичурин о первых своих яблоко-грушах.
Аня только для вида поворчала, напомнила мужу, что опаздывать на государственную службу нехорошо, сама же, как была в тапочках и ночной рубашке, выскочила на улицу и побежала к одинокому старому дереву. Корнилов поругал ее за легкость в одежде, но, посадив жену себе на шею, похвалил за легкость в теле. Только потрогав руками липкие, новорожденные почки, Аня успокоилась и отправилась одеваться. Все было в порядке. Весна не знала кадастровых границ, кирпичных заборов и воображаемых ограждений.
Но такая поэтическая жизнь с созерцанием собственного, изменяющегося во времени, фрагмента природы продолжалась недолго. Как-то раз в гостиной у выдвинутого ящичка серванта, где помещалась семейная касса, Аня почувствовала себя настоящей аристократкой, то есть представительницей уже доживающего последние дни сословия. Она была обладательницей крупной собственности, можно сказать, имения, которое не приносило ей никакого дохода. А семейная касса, сколько ни стучи этим ящичком, как сторож колотушкой, не пополнялась, а только таяла, будто весенний снег на ее земельной собственности. В ее положении помещицы закладывали свои имения или вырубали вишневый сад.
Объявившийся недавно художник Никита Фасонов предлагал ей место директора какой-то художественной галереи.
— Я хлопочу не за твои красивые глаза, — сразу же сознался он, нервно посмеиваясь в телефонную трубку, — а еще за твои красивые ноги, узкую талию и все остальное.
Муж покойной подруги Ольги Владимировны тоже звал Аню в свою фирму, но она скорее бы согласилась на предложение Фасонова. Уж лучше вернуться на пошленькую страницу собственной жизни, чем еще раз открыть главу потерь.
Аня обложилась объявлениями, залезла в интернет. Пару дней она звонила и делала аккуратные пометки на газетных разворотах, потом стала рисовать на страницах чертей и дырявила шариковой ручкой бумагу. К концу недели после двух звонков она засовывала целую газету в мусорное ведро.
Но неожиданно ей позвонили, можно сказать, уже из мусорного ведра. Рекламно-издательская фирма приглашала Аню Корнилову на собеседование. Им срочно требовался менеджер.
Факультет журналистики переходного периода дал Ане весьма поверхностное представление о современных средствах массовой информации. Старые преподаватели хорошо анализировали и классифицировали газеты, но никогда в них не работали. А ленинская теория партийной печати очень плохо трансформировалась в теорию коммерческой рекламы. Наскоро переписанные методички открывались такими перлами: «Реклама — это не только пропагандист и агитатор качества товара, но и организатор его успешной продажи», «Реклама всегда партийна, так как продвигает на рынок партии товара».
Больше всего нового и полезного студент узнает обычно из собственного дипломного сочинения. Работая над «Эстетикой газетной полосы», Аня пользовалась в основном нетрадиционной литературой. Например, теорию композиции она излагала по трактату английского эстета XVIII века Уильяма Хогарта «Анализ красоты», подачу газетного материала и психологию его восприятия читателем она позаимствовала из толстенной и красочно оформленной американской книги «Весь мир — это реклама».
Сейчас, сидя за столом в кабинете коммерческого директора АО «Бумажный бум», напротив повзрослевшего и обрюзгшего Знайки из сказки Носова, Аня, как могла, пересказывала наиболее запомнившиеся места американской книжки, авторов которой уже позабыла.
— Предложенная вам вакансия открылась в результате ЧП, — сказал коммерческий директор непонятную фразу, когда Аня собиралась уже переходить к Хогарту. — Ваша предшественница тоже казалась грамотным специалистом. Неделю назад заказала в типографии большой тираж рекламных листовок. На фоне нашего товара на них была изображена лошадь в стиле этой… Пахлавы? Нет, Хохломы… Или Палеха? Все время их путаю… Красочная такая, цветастая лошадь…
— Может, «дымковская» игрушка?
— Возможно, — согласился Знайка. — Над этой живописной лошадью был напечатан слоган: «Не ставь на „серую лошадку“!» Ниже — наш логотип, телефон, факс, «мыло»… Все нормально задумано, даже хорошо. Но весь тираж отпечатали… в черно-белом виде. Представляете?
«Не ставь на „серую лошадку“!» А лошадка наша — серее не бывает! Наш генеральный хотел ее собственными руками придушить. Не лошадку, разумеется, а менеджера по рекламе. Потом успокоился и приказал ей все три тысячи лошадок разукрасить вручную. Но потом сжалился и уволил без выходного пособия…
— Ставлю на «Черную каракатицу», — пробормотала Аня машинально.
— Вот этого не надо, — попросил ее коммерческий директор.
Аню приняли на работу с испытательным сроком. Но сразу же отправили на курсы с громким названием «Техника рекламного взрыва», проходившие на тихой, пешеходной Малой Конюшенной улице.
Организаторы курсов арендовали для занятий банкетный зал в одном из международных культурных центров. Курсисты рассаживались за столы, расставленные полукольцом, две полные девушки в кожаных юбках подносили им кофе, чай и минеральную воду. Потом третья девушка тоже в короткой кожаной юбке, но более стройная, делала перекличку по названиям фирм.
— Здесь! — Аня откликалась на «Бумажный бум».
Присутствующие деловые женщины смотрели на нее, как казалось Ане, с завистью. Ее фирма, видимо, пользовалась в коммерческих кругах большим авторитетом. Мужчин на курсах почти не было. Пара субтильных очкариков, которые волновались даже во время переклички, и молодой человек спортивного вида, который вообще не вел записей, а рисовал в блокнотике танки и самолеты. На первом же занятии он сел рядом с Аней, начал пошленько шутить и бойко ухаживать, а когда узнал, что ее муж — следователь, выказал Ане еще большее расположение.
— Я здесь единственный из некоммерческой, то есть государственной организации, коллега, — признался он Ане. — Все из-за дурацкого названия курсов. «Техника взрыва»! Надо же такое придумать! Начальство велело выяснить: что за курсы? Не работают ли террористические группы уже в открытую в самом центре города? Вот и сижу здесь, коллега. Были бы хоть нормальные классы, выспался бы на задней парте. Нет, все на виду, хоровод какой-то. Слушай теперь этот кобылий бренд, то есть бред. Аня, а вы мужа любите или только уважаете?..
Действительно, лекции были похожи на хоровод. Каждое утро с пяти-десятиминутным опозданием в центр хоровода врывалась брюнетка средних лет на тонких, нервных ножках. Звали лекторшу Маргарита, и она не упускала случая манерами, одеждой и оборотами речи подчеркнуть свое булгаковско-воландовское родство. Ане же она сразу напомнила ее первую школьную учительницу Зою Алексеевну, женщину истеричную и дерганую, которая даже на родительском собрании кричала на перешептывающихся и грозила указкой задней парте. Через Зою Алексеевну пришло и другое сравнение: с маленькой, тонконогой злючкой — соседской собачкой чихуа-хуа, пронзительного лая которой так боялся ее полугодовалый Сажик.