В конце концов возбуждение публики достигло такого предела, что власти начали беспокоиться, особенно в Чикаго, где приходилось защищать членов Клуба Чудаков и нотариуса, которых считали ответственными за все, что случилось.
   Но 15 июля, три недели спустя после последнего удара игральных костей, сделавшего «Человека в маске» победителем в матче, произошел совершенно исключительный по своей неожиданности случай.
   В этот день в десять часов семнадцать минут утра распространился слух, что на Оксвудсском кладбище в мавзолее Вильяма Гиппербона беспрерывно звонит колокол!


Глава XV. ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДАЧЕСТВО


   Нельзя себе представить, с какой быстротой распространилась эта новость! Если бы все дома в Чикаго были снабжены телефонными звонками и находились в постоянном соприкосновении с аппаратом, поставленным у оксвудсского сторожа, жители крупнейшего города штата Иллинойс не могли бы узнать ее быстрее.
   Началось с того, что за несколько минут все кладбище переполнилось обитателями соседних кварталов. Но постепенно публика стала прибывать из всех других частей города, и через полчаса экипажное движение было абсолютно прервано, начиная с Вашингтонского парка. Спешно извещенный об этом губернатор штата сэр Гамильтон послал сильные отрады милиции, которые не без труда проникли на кладбище и выпроводили оттуда множество любопытных, чтобы оставить вход свободным.
   А колокол все звонил и звонил на колоколенке великолепного мавзолея Вильяма Гиппербона!
   Понятно, что Джордж Хиггинботам, председатель Клуба Чудское, со своими коллегами и с нотариусом Торнброком первыми проникли за ограду кладбища. Но как могли они пройти через колоссальную шумную толпу, если только они не были предупреждены раньше? Факт тот, что все они были там, едва только раздались первые удары колокола, приведенного в движение оксвудсским сторожем.
   Через полчаса туда явились и шестеро партнеров матча Гиппербона. Не было, конечно, ничего удивительного в том, что туда поспешили командор Уррикан, Том Крабб с Джоном Мильнером, Герман Титбюри с миссис Титбюри и Гарри Кембэл. Появление же Макса Реаля, Лисси Вэг и Джовиты Фолей объясняется тем, что эта последняя так энергично настаивала, что пришлось ей подчиниться. Все партнеры находились, таким образом, перед мавзолеем, охраняемым тройным рядом солдат милиции штата.
   Наконец колокол замолк, и двери мавзолея широко раскрылись.
   Внутренний холл сверкал ослепительным светом электрических ламп и люстр. Окруженный зажжеными канделябрами, стоял великолепный катафалк, точь-в-точь такой, какой он был три с половиной месяца назад, когда эти двери закрылись по окончании погребального обряда с участием всего города.
   Члены Клуба Чудаков с председателем во главе проникли в холл.
   Нотариус Торнброк, в черном фраке и белом галстуке и, как всегда, в очках в алюминиевой оправе, вошел после них. За ним прошли шесть партнеров и те из находившихся на кладбище, кто только мог поместиться в холле мавзолея.
   Глубокое молчание как внутри, так и вне здания свидетельствовало об охватившем всех волнении. Джовита Фолей была взволнована не менее других. Все смутно чувствовали, что загадка, отгадать которую тщетно старались после тиража 24-го числа, будет наконец разгадана и что для этого достаточно будет одного только слова и словом этим будет имя победителя матча Гиппербона.
   Было тридцать три минуты двенадцатого, когда в глубине холла послышался какой-то шум. Этот шум исходил из катафалка, с которого погребальный покров соскользнул на пол, точно сдернутый чьей-то невидимой рукой. И тогда — о, чудо! — в то время как Лисси Вэг прижималась к плечу Макса Реаля, крышка гроба медленно приподнялась и лежавшее в нем тело привстало… А в следующую минуту все присутствующие увидели перед собой не мертвеца — нет, но человека живого, вполне живого, и человек этот был не кто иной, как покойный Вильям Гиппербон!
   — Великий боже! — воскликнула Джовита Фолей сдавленным от волнения голосом, но слова эти среди гула изумления, стоявшего в холле, были услышаны только Максом Реалем и Лисси Вэг.
   И, протянув руки, она прибавила:
   — Да ведь это почтенный мистер Гемфри Уэлдон!
   Да, почтенный Гемфри Уэлдон, но не такой пожилой, каким он был, когда навещал Лисси Вэг. И этот джентльмен и Вильям Гиппербон были одно и то же лицо…
   Вот переданный в нескольких словах рассказ, который был напечатан в газетах всего света и объяснил то, что казалось необъяснимым в этом изумительном приключении.
   1 апреля в особняке на Мохаук-стрит во время партии в благородную игру «гусек» Вильям Гиппербон внезапно потерял сознание от кровоизлияния в мозг. Принесенный в свой дом на Салль-сгрит, он умер спустя несколько минут, или, правильнее сказать, о его смерти объявили явившиеся к нему доктора. Но, несмотря на этот приговор докторов, несмотря на знаменитые лучи профессора Фредерика Элбинга, который подтвердил сделанное врачами заключение, Вильям Гиппербон не умер. Он находился в состоянии каталепсии, но со всеми внешними признаками умершего человека. Действительно, он был счастлив, что в своем завещании не выразил желания быть после смерти набальзамированным, так как, без всякого сомнения, после такой операции он в живых не остался бы. Но ведь ему так всегда везло! Как всем известно, похороны были очень торжественные, а затем 3 апреля двери его мавзолея закрылись и самый почтенный из членов Клуба Чудаков остался лежать в своей гробнице.
   И вот вечером 3 апреля кладбищенский сторож, гасивший в это время в холле мавзолея последние лампы и свечи, услышал какой-то шорох внутри катафалка. Оттуда вырывались слабые стоны, сдавленный голос кого-то звал… Но сторож не потерял головы. Он побежал за своими инструментами, приподнял крышку гроба, и первыми словами, произнесенными Вильямом Гиппербоном, проснувшимся от своего летаргического сна, были:
   — Никому ни слова, и богатство тебе обеспечено!
   Потом он прибавил с присутствием духа, необыкновенным у человека, возвратившегося из такой дали:
   — Ты один будешь знать, что я жив… Ты и еще мой нотариус Торнброк, к которому ты сейчас же пойдешь и позовешь его сюда…
   Сторож, не говоря ни слова, выскочил их холла и побежал как только мог быстро к нотариусу. И каково же было изумление — о, самое приятное, разумеется! — нотариуса Торнброка, когда через какие-нибудь полчаса он очутился в обществе своего клиента, такого же здоровяка, каким он привык всегда его видеть! И вот к каким соображениям пришел Вильям Гиппербон после своего воскресения и на каком решении, неудивительном для такого человека, он остановился.
   Так как в своем завещании он дал подробные указания, касающиеся организованной им знаменитой партии, которая должна была вызвать столько волнений, разочарований и неожиданностей, то он желал, чтобы в этой партии участвовали те партнеры, которые были уже выбраны по жребию, и, с своей стороны, готов был нести за это всю ответственность.
   — В таком случае, — возразил нотариус Торнброк, — вы же совершенно разоритесь, так как один из шести несомненно выиграет и получит все ваше состояние. Но дело в том, что раз вы не умерли, с чем я вас самым искренним образом поздравляю, то ваше завещание теряет силу и все его параграфы сводятся к нулю. А потому, для чего хотеть, чтобы эта партия состоялась?
   — Потому что я тоже приму в ней участие.
   — Вы?
   — Да.
   — Но каким образом?
   — Я прибавлю приписку к моему завещанию и введу в партию седьмого партнера, который будет Вильямом Гиппербоном, под инициалами X. К. Z.
   — И вы будете играть?
   — Я буду играть так же, как и все остальные.
   — Но вам придется подчиняться установленным правилам.
   — Я буду подчиняться.
   — А если вы проиграете?
   — Я проиграю, и все мое состояние получит выигравший.
   — Это ваше окончательное решение?
   — Окончательное… Так как я до сих пор не сделал ни одного эксцентричного поступка, то, по крайней мере, теперь сделаюсь наконец достойным членом моего клуба, воспользовавшись своей мнимой смертью.
   Что за этим последовало, угадать нетрудно. Оксудсский сторож, щедро вознагражденный и получивший обещание еще большей награды, если он до развязки всей истории будет о ней молчать, свято сохранял эту тайну. Вильям Гиппербон, покинув кладбище до дня «страшного суда», отправился, сохраняя полное инкогнито, к нотариусу Торнброку, прибавил к своему завещанию известную всем приписку и сообщил, куда он собирался на это время удалиться, для того чтобы нотариус мог, если бы это понадобилось, с ним сообщаться. Потом он простился с этим достойным человеком и ушел, преисполненный уверенности в той счастливой звезде, которая никогда не покидала его в течение всей жизни и которая, по всей вероятности, не изменит ему, — если так можно выразиться, — и после его смерти.
   Дальнейшее ясно. Партия началась при известных уже условиях, и Вильям Гиппербон мог составить себе ясное представление о каждом из «шестерых».
   Ни бешеный Годж Уррикан, с которым никакого дела иметь было нельзя, ни скряга Герман Титбюри, ни это животное Том Крабб его не интересовали и интересовать не могли. Некоторую долю симпатии он чувствовал к Гарри Кембэлу, но в том случае, если бы, помимо себя, он пожелал выиграть еще кому-нибудь, то это был были Макс Реаль, Лисси Вэг и ее верная Джовита Фолей. Вотчем объясняется его появление под вымышленным именем Гемфри Уэлдоиа у пятой партнерши во время ее болезни и посылка ей трех тысяч долларов в «тюрьму» Миссури. И какое удовлетворение испытал этот щедрый человек, когда молодая девушка была освобождена Максом Реалем, а тот, в свою очередь, Томом Краббом!
   Что касается его самого, то он следовал уверенно к цели по мере хода матча покровительством своей счастливой звезды, своей неистощимой удачи, на которую он имел полное основание рассчитывать и которая никогда ему не изменяла и не изменила теперь. Он первым прибыл к финишу, он, этот добавочный партнер последней минуты, победив всех фаворитов на этом национальном ипподроме!
   Вот что произошло, вот что говорила и повторяла публика. И вот почему коллеги этого члена Клуба Чудаков приветливо жали ему руки, почему Макс Реаль горячо его приветствовал и почему он получил благодарность от Лисси Вэг и Джовиты Фолей, которая попросила у него разрешения, — которое, конечно, она получила, — его поцеловать. После этого, окруженный приветствовавшей его толпой чикагских граждан, он совершил шествие по главным улицам города в такой же торжественной обстановке, в какой три месяца перед тем был препровожден на Оксвудсское кладбище.
   Теперь не оставалось ни одного человека во всем Чикаго, которому не была бы известна развязка всей той волнующей истории.
   Но сами партнеры? Покорились ли они необходимости? Да, некоторые из них, не все, конечно, но в конце концов нужно ведь было примириться с этой неожиданной развязкой!
   Герман Титбюри всячески старался возместить потерянное. С согласия миссис Титбюри он решил снова приняться за свое прежнее ремесло, другими словами, снова сделаться отвратительнейшим ростовщиком, и плохо же приходилось всем тем несчастным существам, которые попадались в когти этого хищного коршуна!
   Что касается Тома Крабба, то он так и не понял ничего во всем происходившем, за исключением того, что ему нужно отомстить за последнее поражение, и Джон Мильнер надеялся, что в следующей же борьбе он снова займет место в первом ряду кулачных бойцов и заставит забыть тяжеловесные удары досточтимого Гуго Хюнтера.
   Гарри Кембэл философски отнесся к своей неудаче и хранил воспоминания о всех своих интересных путешествиях. Но он не установил рекорда на дальность переезда, проехав в общем только около десяти тысяч миль, тогда как Годж Уррикан сделал более одиннадцати тысяч. Эта неудача не помешала Кембэлу написать для Трибуны одну из самых похвальных заметок по адресу воскресшего члена Клуба Чудаков.
   Что касается командора, то он отправился к Вильяму Гиппербону и сказал со свойственной ему любезностью:
   — Так не делается, милостивый государь! Так не делается! .. Когда человек умирает, то он умирает и не заставляет людей бегать за его наследством, когда он все еще на этом свете!
   — Что делать, командор! — ответил приветливым тоном Вильям Гиппербон. — Ведь не мог же я…
   — Могли, сударь, и должны были! .. К тому же, если бы вместо того, чтобы запихивать вас в гроб, вас сожгли в крематории, то этого не случилось бы.
   — Кто знает, командор! Мне ведь так везет!
   — И так как вы меня надули, — продолжал Годж Уррикан, — а я никому никогда этого не позволяю, то вы мне за это ответите и дадите мне удовлетворение.
   — Где и когда вам будет угодно.
   И хотя Тюрк клялся святым Ионафаном, что он сожрет печень Вильяма Гиппербона, его хозяин на этот раз не счел нужным его останавливать и именно его послал к бывшему покойнику, чтобы условиться о дне и часе поединка.
   Но, явившись к Вильяму Гиппербону, Тюрк удовольствовался тем, что сказал ему.
   — Видите ли, сударь, командор Уррикан не такой злой, каким он хочет казаться. В сущности, он хороший… Его всегда можно урезонить.
   — И вы пришли, чтобы сказать…
   — … чтобы сказать, что он раскаивается в своей вчерашней горячности и просит принять его извинения.
   И на этом дело кончилось, так как Годж Уррикан понял в конце концов, что скандал сделал бы его посмешищем в глазах всех. Но, к счастью для Тюрка, этот ужасный человек никогда не узнал, как именно тот выполнил свою миссию.
   Накануне свадьбы Макса Реаля и Лисси Вэг, 29 июля, жениха и невесту посетил почтенный мистер Гемфри Уэлдон, но не прежний мистер Уэлдон, слегка сгорбленный под тяжестью лет, а мистер Вильям Гиппербон, более элегантный, более моложавый, чем когда-либо, что не преминула заметить Джовита Фолей. Этот джентльмен, извинившись, что не дал выиграть партию Лисси Вэг, которая, не будь его, без сомнения, первая оказалась бы у цели, заявил ей, что хочет она этого или не хочет, понравится ли это ее мужу или не понравится, все равно, он написал новое завещание, которое вручил нотариусу Торнброку, завещание, в котором он все свое состояние разделил на две равные части, предоставив одну из них Лисси Вэг.
   Излишне долго останавливаться на том, какой ответ получил этот человек, настолько же оригинальный, насколько и великодушный. И с этого дня Томми мог быть вполне уверен, что будет куплен своим хозяином за хорошую цену.
   Что касается Джовиты Фолей, то эта живая, общительная и милейшая особа не почувствовала ни малейшей зависти к тому благополучию, которое выпало на долю ее милой подруги. И какое счастье для Лисси, что, выходя замуж за человека, которого она обожала, она сделалась еще наследницей Вильяма Гиппербона, настоящего «американского дядюшки»! Что же касается ее самой, Джовиты Фолей, то она отправится занять свое прежнее место первой продавщицы в торговом доме «Маршалл Фильд».
   Свадьба была отпразднована на следующий день в присутствии чуть ли не всего города. Губернатор Джон Гамильтон и Вильям Гиппербон захотели непременно принять участие в этой блестящей церемонии.
   Позже, когда молодые и их друзья вернулись к миссис Ре-аль, Вильям Гиппербон, подойдя к очаровательной Джовите Фолей, ближайшей подруге новобрачной, сказал:
   — Мисс Фолей, мне пятьдесят лет…
   — Вы хвастаетесь, мистер Гиппербон! — ответила молодая девушка, смеясь так, как она одна умела смеяться.
   — Нет… мне пятьдесят лет, — не путайте моих вычислений, — а вам двадцать пять…
   — Двадцать пять, это правда.
   — И если я не совсем забыл первые правила арифметики, двадцать пять — половина пятидесяти…
   Что хотел этим сказать загадочный математик?
   — Я хочу сказать, мисс Джовита Фолей, что так как ваш возраст — половина моего, если только математика не пустая наука, то почему бы, в таком случае, и вам самой не сделаться моей половиной?
   Что могла ответить Джовита Фолей на предложение, выраженное в такой оригинальной форме, как не то же, что ответила бы всякая другая на ее месте?
   И в конце концов, если Вильям Гиппербон, женясь на милой и очаровательной Джовите, и проявил эксцентричность, достойную члена Клуба Чудаков, то разве он в то же время не проявил также и рассудительность и хороший вкус?
   А в заключение, так как изложенные факты могут показаться до некоторой степени не правдоподобными, пусть читатель будет добр не забывать смягчающего обстоятельства — что все это произошло в Америке.