Страница:
Отдаваясь этим приятным мыслям, он зажег свечу и погрузился в изучение Мадейры, и в особенности Фуншала. Незлобивые насмешки Рожера доказали ему необходимость этого. Он старался наверстать потерянное время и изучал свой путеводитель до поздней ночи. Таким образом, он приобрел широкие сведения и готов был ко всяким придиркам, когда пробил час отъезда.
Чтобы переправиться на берег, отстоящий в полумиле, не приходилось прибегать к пароходным лодкам.
Море, всегда бурное в Фуншале, делает высадку там довольно трудной. Содействие местных лодок и моряков, очень опытных, необходимо для безопасности пассажиров.
– Вы знаете, господин профессор, – сказал Томпсон Роберу, садясь с ним в лодку, – что на Мадейре все говорят по-английски, – здесь вы пользуетесь своего рода отпуском. Только в одиннадцать часов утра все сойдутся в «Английской гостинице» и в восемь часов вечера на пароходе все желающие воспользоваться табльдотом.
В несколько минут лодки приблизились к берегу. К несчастью, доступ к нему был загроможден. День был базарный, как сообщил один из моряков, и проход был загражден всякого рода барками, с которых слышался оглушительный концерт. Сваленные на них в кучу животные хрюкали, мычали, блеяли. Каждое по-своему шумно выражало свое страдание.
Их высаживали одно за другим. Несложная выгрузка, состоявшая просто в том, что их бросали в воду с громким криком и смехом. Пассажиры «Симью» высаживались, смущенные этим шумным стадом на глазах у публики, безразличной, бравшей предназначенных для рынка животных на галечном берегу, и внимательной, элегантной, в большинстве состоявшей из англичан, которые, прохаживались по набережной, ища какое-нибудь знакомое лицо среди вновь прибывших.
Впрочем, помимо смутной надежды встретить приятеля среди посетителей острова прогуливающиеся не могли не интересоваться маневрами высадки. В ней всегда имеется момент неуверенности, не лишенный известной прелести, хотя, пожалуй, не для действующих лиц.
Метрах в двадцати от песчаного берега моряки, перевозящие вас, останавливаются и ждут вала, который должен вынести их лодки на землю, среди кипящей пены, более страшной, чем опасной. Мадейрские лодочники выбирают психологический момент с замечательным искусством, и неудачная высадка очень редка.
Однако в этот день она должна была случиться. Остановившись немного поодаль от берега, одна из лодок не совсем вынесена была на него волной, которая, уйдя, оставила лодку на мели. Трое сидевших в ней поспешили тогда оставить ее, но, захваченные новой волной, были опрокинуты, залиты, лодка же перевернулась килем вверх. Эти три пассажира ни в чем не могли позавидовать телятам и баранам, продолжавшим издавать жалобные крики.
И кто же были эти три пассажира? Не более и не менее, как Эдуард Тигг, Абсиртус Блокхед и баронет Хамильтон. Среди сумятицы отъезда они оказались вместе, чтобы в компании познакомиться с Мадейрой таким оригинальным образом.
Невольные купальщики отнеслись к приключению по-разному.
Тигг флегматично. Лишь только волна выбросила его на сушу, он философски отряхнулся и спокойным шагом удалился подальше от нового покушения вероломной стихии. Слышал ли он только крик, изданный мисс Мэри и мисс Бесси Блокхед? Если слышал, то скромно рассудил, что вполне естественно кричать, когда видишь, что папенька катается в воде как булыжник.
Что же касается самого папеньки, то он ликовал. Вокруг него смеялись, но он еще больше смеялся. Быть так близко к опасности утонуть – он был на седьмом небе от этого. Неловким матросам, бывшим причиной беды, пришлось увести его, без чего в своем восхищении он получил бы второй душ в том самом месте, где ему достался первый. Счастливый характер был у почтенного бакалейщика!
Если Тигг оставался спокоен, а Блокхед радовался, то Хамильтон был взбешен. Поднявшись, он направился к Томпсону, целому и невредимому среди общего смеха, который это неуместное купание вызвало на обеих террасах пляжа. Не говоря ни слова, он показал ему на свою мокрую одежду, считая его виновником всех напастей.
Томпсон понял, что ему надлежит сделать в этом случае, и предложил свои услуги несчастному пассажиру, предоставив ему шлюпку, чтобы отвезти его на пароход, где он мог бы переменить платье. Но тот наотрез отказался.
– Опять садиться в одну из этих гнусных лодок, нет, сударь!
Ярость Хамильтона возрастала вследствие присутствия Сондерса. С насмешливым взглядом тот следил за бурной высадкой. «Так, мол, тебе и нужно! Я вот сух», – казалось, иронически говорил он баронету!
– В таком случае, сударь, – возразил Томпсон, – разве что один из ваших товарищей…
– Прекрасно! Прекрасно! – прервал Блокхед. – Я привезу сэру Джорджу Хамильтону все, что он пожелает. Я даже не прочь…
Не прочь чего был бы честный бакалейщик? Вероятно, еще раз выкупаться!
Этого удовольствия ему не досталось. Вторая переправа прошла без инцидента, и одежда баронета прибыла по назначению сухой.
Большинство пассажиров уже разошлись. Рожер тотчас же завладел Робером.
– Свободны вы? – спросил он его.
– Совершенно, – ответил тот. – Господин Томпсон только что сообщил мне эту приятную новость.
– В таком случае не хотите ли повести меня куда-нибудь?
– С большим удовольствием, конечно, – заявил новый друг офицера.
Но, сделав несколько шагов, последний остановился и иронически заметил:
– Ах, впрочем, как бы нам не заблудиться!
– Будьте спокойны, – весело ответил Робер, только что просматривавший план Фуншала.
Однако он не меньше пяти раз ошибался в течение получаса, к великой потехе Рожера.
Высадившись почти против башни, поддерживающей сигнальную мачту, оба путешественника тотчас же углубились в узкие и извилистые улицы Фуншала. Но не сделали они и ста метров, как замедлили шаг. Скоро они даже совсем остановились с мучительной гримасой по адресу отчаянной мостовой, калечившей им ноги. Ни в каком месте Земного шара нет более бесчеловечной мостовой. Состоя из обломков базальта с острыми краями, она справляется с самой упорной обувью. О тротуаре, конечно, нечего было и думать. Тротуар – неизвестная на Мадейре роскошь.
Табльдот в «Английской гостинице» собрал к одиннадцати часам всех пассажиров «Симью», кроме молодоженов, по-прежнему невидимых, и Джонсона, возобновившего причуды, которыми, он отличался уже на Азорских островах.
Какая разница между этим завтраком и файальским! Туристы живо оценили разницу и считали, что агентство в первый раз сдержало свои обещания. Они почти что воображали себя в Англии, не будь варенья из картофеля, изготовленного сестрами монастыря Сан-та-Клара и поданного к десерту. Это экзотическое лакомство, довольно приторное, не имело никакого успеха у гостей.
После завтрака Рожер снова забрал своего соотечественника и заявил ему, что безусловно рассчитывает на него, что желал бы вместе с семьей Линдсей посмотреть Фуншал.
– Однако, – прибавил он, отводя его в сторону, – мы не можем предлагать дамам сколько-нибудь продолжительную прогулку по адской мостовой, прелести которой мы испытали сегодня утром. Нет ли какого-нибудь экипажа в этой местности?
– Никакого экипажа, по крайней мере колесного, – отвечал Робер, но здесь существуют гамаки, которые носятся специальными носильщиками.
– Гамаки! Прекрасно! Прогулка в гамаках будет восхитительна. Но где найти эти блаженные гамаки, о, сведущий чичероне!
– На площади Шафарис, – отвечал Робер, – улыбаясь, – и я поведу вас прямо туда.
– Даже названия улиц знаете теперь?! – воскликнул Рожер удивленно.
Попросив Алису и Долли подождать их, Рожер последовал за соотечественником. Но когда они очутились на улице, знания изменили последнему. Скоро он был доведен до унижения спрашивать у прохожих дорогу.
– Так и я мог бы! – безжалостно заявил Рожер. – Разве нет плана в вашем путеводителе?
На площади Шафарис, довольно обширной и в середине украшенной фонтаном, кишела многочисленная толпа крестьян, пришедших на рынок. Французы легко нашли станцию гамаков и наняли два.
Когда Алиса и Долли устроились в них, маленькая компания пустилась в дорогу.
Сначала направились к дворцу Сан-Лоренсо, прошли вдоль неправильной линии его фортификаций с круглыми, окрашенными в желтый цвет башнями, за которыми обретал губернатор Мадейры. Потом, возвращаясь к востоку, они прошли через публичный сад, очень красивый и хорошо содержащийся, разбитый около фуншальского театра.
Только у собора дамы оставили свои гамаки. Это здание XV века потеряло весь свой характер от последующих побелок, которые постоянно возобновляла местная администрация в заботах о сохранении памятника.
Что касается других церквей, то Робер утверждал, что они не заслуживают особенного внимания; поэтому решили воздержаться от посещения их и направились к францисканскому монастырю, в котором, по словам переводчика, находилась одна достопримечательность.
Чтобы добраться до этого монастыря, туристы должны были пройти почти через весь город. Обрамленные белыми домами с зелеными решетчатыми ставнями и железными балконами, улицы, одинаково извилистые, следовали одна за другой, лишенные тротуаров и вымощенные теми же неумолимыми булыжниками. В нижних этажах заманчиво открывались магазины, но при виде их бедных витрин сомнительно было, чтобы даже наименее разборчивый покупатель вышел оттуда удовлетворенным. Некоторые из этих магазинов предлагали любителям сувениры Мадейры. Это были вышивки, изделия из листвы американского алоэ, циновки, маленькие вещицы наборной работы. В лавках ювелиров громоздились кучи браслетов в форме эклиптики с выгравированными на ней знаками Зодиака.
Время от времени надо было посторониться, чтобы пропустить какого-нибудь проезжего, направлявшегося в противоположную сторону. Он обыкновенно был в гамачке, иногда верхом на лошади, и в этом случае за ней следовал неутомимый арьеро, в обязанности которого входило отгонять москитов.
Арьеро – специальный тип жителей Мадейры. Никогда он не отстает. Он бежит, когда лошадь идет рысью, скачет – когда она идет галопом, и никогда не жалуется, каковы бы ни были скорость и продолжительность езды.
Иногда же катающийся чванно восседает под непромокаемым навесом карро – экипажа на полозьях, скользящего по гладким камням. Влекомое быками с колокольчиками на шее, карро двигается с осторожной медлительностью, управляемое мужчиной и предшествуемое мальчиком, который исполняет обязанности форейтора.
– Два больших выряженных быка медленным шагом… – начал Рожер, подгоняя известные стихи Буало.
– …катают в Фуншале лентяя-англичанина, – закончил Робер, довершив искажение.
Мало-помалу, однако, характер города менялся. Магазины встречались реже, улицы становились более узкими и кривыми, мостовые – еще более непримиримыми. В то же время подъем усиливался. Начинались бедные кварталы, где дома, прислонившись к скале, показывали через открытые окна свою жалкую обстановку. Эти мрачные и убогие жилища объясняли, почему население острова косят болезни, которые и не должны бы быть известны в этом благодатном климате: золотуха, проказа, не говоря уж о чахотке, занесенной сюда приезжающими лечиться англичанами.
Носильщики гамаков не смущались крутизной спуска. Они продолжали идти ровным шагом, по пути обмениваясь приветствиями.
В этих крутых местах уже не попадались карро; их заменяли своего рода сани, удивительно приспособленные к этим горным склонам, – так называемые карино. Каждую минуту они проносились, скользя со всей скоростью и управляемые двумя сильными мужчинами с помощью веревок, укрепленных впереди.
Дамы сошли наземь перед францисканским монастырем, почти в конце подъема. Возвещенная достопримечательность состояла из обширного помещения, служившего часовней и по стенам инкрустированного тремя тысячами человеческих черепов. Впрочем, ни чичероне, ни погонщики не могли объяснить путешественникам происхождения этого причудливого сооружения.
После того как вдоволь насмотрелись на «достопримечательность», стали спускаться по склону, и оба пешехода скоро отстали, не будучи в состоянии следовать рядом по мостовой, для которой они не жалели самых крепких эпитетов.
– Какой ужасный способ мостить улицы! – вскрикнул Рожер, остановившись. – Имеете ли вы что-нибудь против того, чтобы передохнуть с минуту или по крайней мере умерить шаг?
– Я собирался предложить вам это, – отвечал Робер.
– Прекрасно. И я воспользуюсь нашим одиночеством, чтобы попросить вас кое о чем.
Рожер напомнил тогда приятелю, что г-жа Линдсей и он намерены предпринять на другой день экскурсию вглубь острова. Во время этой экскурсии переводчик необходим, и Рожер рассчитывает, мол, на своего нового друга.
– То, что вы хотите, очень трудно, – возразил Робер.
– Почему? – спросил Рожер.
– Да потому, что я принадлежу всем туристам, а не нескольким из них.
– Мы не будем составлять отдельной партии, – ответил Рожер. – Кто захочет, тот и пойдет с нами. Что же касается остальных, то им не нужен переводчик в Фуншале, где все говорят по-английски; притом же этот город можно осмотреть в два часа вместе с часовней с черепами. Впрочем, все зависит от Томпсона, с которым я поговорю сегодня вечером.
У подножия склона французы догнали своих дам, остановленных довольно многочисленным сборищем. Внимание, казалось, привлекал один дом, откуда доносились крики и возгласы.
Вскоре кортеж выстроился и прошел перед туристами под звуки игривой музыки и веселых песен.
Рожер издал крик удивления.
– Но… но… Господи прости! Да ведь это похороны!..
В самом деле, вслед за первыми рядами процессии четыре человека несли на плечах какие-то носилки, на которых покоилось вечным сном маленькое тело девочки.
Со своего места туристы ясно видели все подробности: лицо, окруженное белыми цветами, сомкнутые глаза, сложенные руки трупа, который несли таким образом в могилу, среди всеобщего веселья.
Нельзя было и думать, что это какая-нибудь другая церемония, невозможно было усомниться, что девочка была мертва. Нельзя было ошибиться, смотря на этот пожелтевший лоб, на заострившийся нос, на выступавшие из-под платья окоченелые ноги, на полную неподвижность маленького существа.
– Что за загадка такая? – пробормотал Рожер, между тем как толпа медленно текла.
– Тут нет ничего загадочного, – ответил Робер. – Здесь, в этом набожном и католическом крае, верят, что дети, будучи свободны от всякого греха, после смерти занимают место рядом с ангелами небесными. Зачем же тогда оплакивать их? Не должно ли, Напротив, тем более радоваться их смерти, чем более любили их при жизни? Отсюда веселые песни, которые вы только что слышали. После церемонии друзья семьи явятся толпой поздравлять с покойницей родителей, которые еще с трудом подавляют в душе свое человеческое, неодолимое горе.
– Какой странный обычай! – сказала Долли.
– Да, – пробормотала Алиса, – странный. Но красивый, нежный, утешительный также.
Только прибыли в гостиницу, где туристы собрались, чтобы в полном составе вернуться на «Симью», как Рожер сообщил свою просьбу Томпсону. Тот был очень рад избавиться от нескольких ртов! Он не только встретил просьбу без возражения, но еще и горячо пропагандировал эту внепрограммную экскурсию.
Не много приверженцев собрал он. Охота нести еще дополнительные расходы на путешествие, и без того дорого стоившее!
Однако нашелся один, заявивший, что присоединяется к экскурсантам. Он даже поздравил Рожера с удачной идеей.
– Право, милостивый государь, – сказал он голосом стентора, – вам бы следовало в общих интересах организовать все это путешествие!
Кто мог быть этот бесцеремонный пассажир, если не неисправимый Сондерс?
Заразившись примером, баронет тоже примкнул, а равно и Блокхед, заявивший, что он в восторге, даже не объясняя причины своего восторга.
Больше ни один пассажир не примкнул к ним.
– Нас, значит, будет восемь, – заключил Джек самым простым тоном.
Алиса насупилась и посмотрела на деверя со строгим удивлением. При их теперешних отношениях не должен ли он был проявлять большую сдержанность? Но Джек отвернулся и не видел того, чего не желал видеть.
Миссис Линдсей была принуждена не обнаруживать своего неудовольствия, и настроение ее, обыкновенно светлое, омрачилось. Когда пассажиры «Симью», кроме тех, которые должны были участвовать в завтрашней экскурсии, вернулись на пароход, она не могла не упрекнуть Рожера в том, что он разгласил их проект. Офицер извинялся как мог. Он-де думал, что переводчик будет полезен внутри острова. Кроме того, прибавил он серьезно, Морган благодаря знанию края может служить им и путеводителем.
– Может быть, вы и правы, – отвечала Алиса, не сдаваясь, – все-таки я немного сержусь, должна вам это сказать, за то, что вы привлекали его к нашей компании.
– А почему? – спросил Рожер, искренне удивленный.
– Потому что, – возразила Алиса, – подобная экскурсия поневоле придаст нашим отношениям известный дружественный характер. Это несколько щекотливо для двух женщин, когда дело идет о личности вроде господина Моргана. Согласна с вами, что с внешней стороны он очень привлекателен. Но ведь это человек, исполняющий низшую должность, неизвестно, откуда он, никто между нами не может за него поручиться.
Рожер с удивлением слушал это изложение принципов, столь необычное в устах гражданки свободной Америки. До сих пор миссис Линдсей обнаруживала меньшую щепетильность. Не без какого-то тайного удовольствия замечал он особенное внимание, которое женщина, стоявшая так высоко над случайным переводчиком, уделяла этому скромному служащему агентства Томпсона. Еще бы! Она говорила о «дружественных отношениях» с ним. Она беспокоилась по поводу того, откуда он, жалела, что никто не может за него поручиться.
– Виноват! – прервал он. – Есть поручитель.
– Кто же?
– Я формально ручаюсь вам за него, – серьезно проговорил Рожер, поспешивший проститься, любезно поклонившись.
Любопытство – господствующая страсть женщины, и последние слова Рожера возбудили любопытство миссис Линдсей. Поднявшись в свою комнату, она не могла уснуть. Заданная ей загадка раздражала ее; с другой стороны, ее сердило ложное положение в отношении своего деверя. Почему она не покидала пароход? Почему не прерывала она путешествия, которого никогда не должна была бы предпринимать? Это решение было бы единственно логичным. Оно выяснило бы положение. Алиса принуждена была признать это. И, однако, в глубине ее души неодолимая неприязнь глухо поднималась против этого решения.
Она открыла окно, и теплый ветерок восхитительно пахнул ей в лицо.
Было новолуние. Небо и море были черные, усеянные огоньками, звездами – вверху, фонарями стоявших на якоре судов – внизу.
Долго еще, волнуемая смутными мыслями, Алиса мечтала перед заполненной таинственным мраком ширью, а с берега к ней поднималась вечная жалоба валунов.
Глава четырнадцатая
Под веселые шаги шестнадцати носильщиков, сопровождаемых другими шестнадцатью для перемены, группа продвигалась по Новой дороге, хорошо содержащейся, в продолжение полутора часов следуя вдоль моря. Около восьми часов сделали короткий привал в Камора-де-Лабош, потом решительно взяли в гору по тропе, благодаря своей сильной крутизне получившей название Мата-Ботэш, то есть Убивающая Волов.
Эту тропу, где волы гибнут, люди брали приступом. Стоило видеть носильщиков гамаков. В продолжение двух часов, меняясь каждые пятнадцать минут, они взбирались по тяжелому подъему ровным шагом, не издавая ни единой жалобы. Только около десяти часов они запыхались. Дорога пересекала маленький поток, в эту пору высохший, и мостовая уступала место земле в пару.
Еще час ходьбы; затем, миновав лес старых каштанов, пустынную степь, где от прежнего леса остается несколько елей, и, наконец, ланду, поросшую пахучим вереском, носильщики остановились у грубой ограды, за которой виднелись красные стены кинты Кампанарио.
Некогда изящное здание, эта дача была теперь жалкой развалиной. Чем искать в ней убежища для завтрака, туристы предпочли устроиться на открытом воздухе, в месте, которое носильщики очистили от колючек и камней, равно как от всякого рода отбросов, накопившихся там вследствие неопрятности мадейрцев. Вынули из сумок провизию, постелили наземь белую скатерть. В общем, «стол» имел привлекательный вид.
Пока его накрывали под надзором Робера, туристы, бросив мимоходом взгляд на прекрасную панораму, пошли любоваться двумя каштановыми деревьями, поднимающимися около кинты, из которых большее – настоящая достопримечательность острова – имеет одиннадцать с лишком метров в окружности.
Но скоро аппетит, обостренный крутым подъемом, привел путешественников к импровизированному столу. Неприятный сюрприз: вокруг него собрались козы и оборванные детишки. Угрозами и подачками кое-как удалили эту орду. Самый невзыскательный желудок не переварил бы ее присутствия.
Путешественники одолели только половину завтрака, когда внимание их было привлечено странной личностью, показавшейся в дверях полуразрушенной дачи. Грязный, одетый в жалкие отрепья, с лицом кирпичного цвета, обрамленным всклоченной бородой и растрепанной шевелюрой, которая в чистом виде, вероятно, была белой, человек этот, опираясь на косяк, смотрел на голодных пришельцев. Наконец он решился и небрежным шагом приблизился к ним.
– Милости просим ко мне, – сказал он, приподнимая остатки широкой шляпы, у которой торчали лишь одни поля.
– К вам? – спросил Робер, вставая и отвечая на поклон учтивого хозяина.
– Да, ко мне, на дачу Кампанарио.
– В таком случае, сеньор, извините туристов-иностранцев за бесцеремонность, с которой они вторглись в ваше владение.
– Лишние извинения, – протестовал мадейрец на сносном английском языке. – Очень рад предложить вам гостеприимство.
Робер и его товарищи смотрели на старика с любопытством. Взгляды их перебегали с его жалкой личности на развалины, служившие жилищем этому странному домовладельцу. Последний, казалось, наслаждался удивлением своих гостей.
– Позвольте мне, – сказал он, – самому представиться дамам, так как тут нет никого, чтобы оказать мне эту услугу. Надеюсь, они извинят эту некорректность дону Мануэлю де Гойашу, их покорному слуге.
В самом деле, и под своими лохмотьями благородный бедняк не терял величественного вида. Он произнес свою тираду полувысокомерным-полуфамильярным тоном, в общем – превосходно. Однако вежливость не помешала его глазам жадно забегать. Гипнотизированные соблазнительной сервировкой, они переносились к паштетам и окорокам, мимоходом лаская соблазнительные фляжки, и очень красноречиво выражали жалобу голодного желудка.
Алисе стало жалко несчастного хозяина. Она пригласила сеньора дона Мануэля де Гойагпа принять участие в завтраке.
– Благодарю, сеньора, с удовольствием принимаю, – ответил он, не заставляя себя больше просить. – И не думайте, пожалуйста, что вы завтракаете в дурном обществе. Под немного потертым внешним видом кроется моргадо (сеньор), как нас здесь называют, и вы видите перед собой одного из самых богатых землевладельцев Мадейры.
Перед нерешительным взглядом туристов дон Мануэль рассмеялся.
– А! – воскликнул он. – Вы, несомненно, спрашиваете себя, каковы другие. Что ж! Их одежда имеет еще больше дыр, чем моя, а их дома – меньше камней, чем моя кинта, – вот и все. Ничего нет проще, как видите.
Глаза моргадо сверкали. Очевидно, предмет был близок сердцу его.
– Нет ничего нет проще благодаря глупым законам, управляющим этим краем. Наша земля, которую мы, однако, не можем сами обрабатывать, сдана нашими отцами в аренду, по здешнему обычаю, на очень долгие сроки. Аренда становится собственностью фермера. Он ее уступает, продает, завещает своим детям и лишь платит владельцу половину своих доходов. Кроме того, он может возводить стены, строить дома, делать всякие сооружения, какие только ему заблагорассудится на сданном ему внаем участке, и хозяин по истечении аренды для вступления во владение своим имуществом должен выкупить все это по номинальной стоимости. Кто же из нас в состоянии это сделать? Собственники в принципе, мы в действительности лишены своего имущества, особенно после того, как вторжение филоксеры позволило нашим арендаторам отказаться от всяких обязательств под предлогом, что доходы их ничтожны. Вот уже двадцать лет, как это продолжается, и вы видите результаты. Я имею от своих предков столько земли, что можно было бы на ней построить город, и не могу даже починить этого дома!
Лицо моргадо омрачилось. Машинально протянул он свой стакан, который соседи поспешили наполнить. Это утешение, несомненно, приходилось ему по вкусу, потому что он частенько прибегал к нему. Он уже почти не говорил. Он ел на пятнадцать дней и пил на целый месяц. Постепенно взгляд его смягчился, глаза стали мутными, потом нежными. Скоро они совсем закрылись, и моргадо, мягко склонившись на землю, блаженно заснул.
Чтобы переправиться на берег, отстоящий в полумиле, не приходилось прибегать к пароходным лодкам.
Море, всегда бурное в Фуншале, делает высадку там довольно трудной. Содействие местных лодок и моряков, очень опытных, необходимо для безопасности пассажиров.
– Вы знаете, господин профессор, – сказал Томпсон Роберу, садясь с ним в лодку, – что на Мадейре все говорят по-английски, – здесь вы пользуетесь своего рода отпуском. Только в одиннадцать часов утра все сойдутся в «Английской гостинице» и в восемь часов вечера на пароходе все желающие воспользоваться табльдотом.
В несколько минут лодки приблизились к берегу. К несчастью, доступ к нему был загроможден. День был базарный, как сообщил один из моряков, и проход был загражден всякого рода барками, с которых слышался оглушительный концерт. Сваленные на них в кучу животные хрюкали, мычали, блеяли. Каждое по-своему шумно выражало свое страдание.
Их высаживали одно за другим. Несложная выгрузка, состоявшая просто в том, что их бросали в воду с громким криком и смехом. Пассажиры «Симью» высаживались, смущенные этим шумным стадом на глазах у публики, безразличной, бравшей предназначенных для рынка животных на галечном берегу, и внимательной, элегантной, в большинстве состоявшей из англичан, которые, прохаживались по набережной, ища какое-нибудь знакомое лицо среди вновь прибывших.
Впрочем, помимо смутной надежды встретить приятеля среди посетителей острова прогуливающиеся не могли не интересоваться маневрами высадки. В ней всегда имеется момент неуверенности, не лишенный известной прелести, хотя, пожалуй, не для действующих лиц.
Метрах в двадцати от песчаного берега моряки, перевозящие вас, останавливаются и ждут вала, который должен вынести их лодки на землю, среди кипящей пены, более страшной, чем опасной. Мадейрские лодочники выбирают психологический момент с замечательным искусством, и неудачная высадка очень редка.
Однако в этот день она должна была случиться. Остановившись немного поодаль от берега, одна из лодок не совсем вынесена была на него волной, которая, уйдя, оставила лодку на мели. Трое сидевших в ней поспешили тогда оставить ее, но, захваченные новой волной, были опрокинуты, залиты, лодка же перевернулась килем вверх. Эти три пассажира ни в чем не могли позавидовать телятам и баранам, продолжавшим издавать жалобные крики.
И кто же были эти три пассажира? Не более и не менее, как Эдуард Тигг, Абсиртус Блокхед и баронет Хамильтон. Среди сумятицы отъезда они оказались вместе, чтобы в компании познакомиться с Мадейрой таким оригинальным образом.
Невольные купальщики отнеслись к приключению по-разному.
Тигг флегматично. Лишь только волна выбросила его на сушу, он философски отряхнулся и спокойным шагом удалился подальше от нового покушения вероломной стихии. Слышал ли он только крик, изданный мисс Мэри и мисс Бесси Блокхед? Если слышал, то скромно рассудил, что вполне естественно кричать, когда видишь, что папенька катается в воде как булыжник.
Что же касается самого папеньки, то он ликовал. Вокруг него смеялись, но он еще больше смеялся. Быть так близко к опасности утонуть – он был на седьмом небе от этого. Неловким матросам, бывшим причиной беды, пришлось увести его, без чего в своем восхищении он получил бы второй душ в том самом месте, где ему достался первый. Счастливый характер был у почтенного бакалейщика!
Если Тигг оставался спокоен, а Блокхед радовался, то Хамильтон был взбешен. Поднявшись, он направился к Томпсону, целому и невредимому среди общего смеха, который это неуместное купание вызвало на обеих террасах пляжа. Не говоря ни слова, он показал ему на свою мокрую одежду, считая его виновником всех напастей.
Томпсон понял, что ему надлежит сделать в этом случае, и предложил свои услуги несчастному пассажиру, предоставив ему шлюпку, чтобы отвезти его на пароход, где он мог бы переменить платье. Но тот наотрез отказался.
– Опять садиться в одну из этих гнусных лодок, нет, сударь!
Ярость Хамильтона возрастала вследствие присутствия Сондерса. С насмешливым взглядом тот следил за бурной высадкой. «Так, мол, тебе и нужно! Я вот сух», – казалось, иронически говорил он баронету!
– В таком случае, сударь, – возразил Томпсон, – разве что один из ваших товарищей…
– Прекрасно! Прекрасно! – прервал Блокхед. – Я привезу сэру Джорджу Хамильтону все, что он пожелает. Я даже не прочь…
Не прочь чего был бы честный бакалейщик? Вероятно, еще раз выкупаться!
Этого удовольствия ему не досталось. Вторая переправа прошла без инцидента, и одежда баронета прибыла по назначению сухой.
Большинство пассажиров уже разошлись. Рожер тотчас же завладел Робером.
– Свободны вы? – спросил он его.
– Совершенно, – ответил тот. – Господин Томпсон только что сообщил мне эту приятную новость.
– В таком случае не хотите ли повести меня куда-нибудь?
– С большим удовольствием, конечно, – заявил новый друг офицера.
Но, сделав несколько шагов, последний остановился и иронически заметил:
– Ах, впрочем, как бы нам не заблудиться!
– Будьте спокойны, – весело ответил Робер, только что просматривавший план Фуншала.
Однако он не меньше пяти раз ошибался в течение получаса, к великой потехе Рожера.
Высадившись почти против башни, поддерживающей сигнальную мачту, оба путешественника тотчас же углубились в узкие и извилистые улицы Фуншала. Но не сделали они и ста метров, как замедлили шаг. Скоро они даже совсем остановились с мучительной гримасой по адресу отчаянной мостовой, калечившей им ноги. Ни в каком месте Земного шара нет более бесчеловечной мостовой. Состоя из обломков базальта с острыми краями, она справляется с самой упорной обувью. О тротуаре, конечно, нечего было и думать. Тротуар – неизвестная на Мадейре роскошь.
Табльдот в «Английской гостинице» собрал к одиннадцати часам всех пассажиров «Симью», кроме молодоженов, по-прежнему невидимых, и Джонсона, возобновившего причуды, которыми, он отличался уже на Азорских островах.
Какая разница между этим завтраком и файальским! Туристы живо оценили разницу и считали, что агентство в первый раз сдержало свои обещания. Они почти что воображали себя в Англии, не будь варенья из картофеля, изготовленного сестрами монастыря Сан-та-Клара и поданного к десерту. Это экзотическое лакомство, довольно приторное, не имело никакого успеха у гостей.
После завтрака Рожер снова забрал своего соотечественника и заявил ему, что безусловно рассчитывает на него, что желал бы вместе с семьей Линдсей посмотреть Фуншал.
– Однако, – прибавил он, отводя его в сторону, – мы не можем предлагать дамам сколько-нибудь продолжительную прогулку по адской мостовой, прелести которой мы испытали сегодня утром. Нет ли какого-нибудь экипажа в этой местности?
– Никакого экипажа, по крайней мере колесного, – отвечал Робер, но здесь существуют гамаки, которые носятся специальными носильщиками.
– Гамаки! Прекрасно! Прогулка в гамаках будет восхитительна. Но где найти эти блаженные гамаки, о, сведущий чичероне!
– На площади Шафарис, – отвечал Робер, – улыбаясь, – и я поведу вас прямо туда.
– Даже названия улиц знаете теперь?! – воскликнул Рожер удивленно.
Попросив Алису и Долли подождать их, Рожер последовал за соотечественником. Но когда они очутились на улице, знания изменили последнему. Скоро он был доведен до унижения спрашивать у прохожих дорогу.
– Так и я мог бы! – безжалостно заявил Рожер. – Разве нет плана в вашем путеводителе?
На площади Шафарис, довольно обширной и в середине украшенной фонтаном, кишела многочисленная толпа крестьян, пришедших на рынок. Французы легко нашли станцию гамаков и наняли два.
Когда Алиса и Долли устроились в них, маленькая компания пустилась в дорогу.
Сначала направились к дворцу Сан-Лоренсо, прошли вдоль неправильной линии его фортификаций с круглыми, окрашенными в желтый цвет башнями, за которыми обретал губернатор Мадейры. Потом, возвращаясь к востоку, они прошли через публичный сад, очень красивый и хорошо содержащийся, разбитый около фуншальского театра.
Только у собора дамы оставили свои гамаки. Это здание XV века потеряло весь свой характер от последующих побелок, которые постоянно возобновляла местная администрация в заботах о сохранении памятника.
Что касается других церквей, то Робер утверждал, что они не заслуживают особенного внимания; поэтому решили воздержаться от посещения их и направились к францисканскому монастырю, в котором, по словам переводчика, находилась одна достопримечательность.
Чтобы добраться до этого монастыря, туристы должны были пройти почти через весь город. Обрамленные белыми домами с зелеными решетчатыми ставнями и железными балконами, улицы, одинаково извилистые, следовали одна за другой, лишенные тротуаров и вымощенные теми же неумолимыми булыжниками. В нижних этажах заманчиво открывались магазины, но при виде их бедных витрин сомнительно было, чтобы даже наименее разборчивый покупатель вышел оттуда удовлетворенным. Некоторые из этих магазинов предлагали любителям сувениры Мадейры. Это были вышивки, изделия из листвы американского алоэ, циновки, маленькие вещицы наборной работы. В лавках ювелиров громоздились кучи браслетов в форме эклиптики с выгравированными на ней знаками Зодиака.
Время от времени надо было посторониться, чтобы пропустить какого-нибудь проезжего, направлявшегося в противоположную сторону. Он обыкновенно был в гамачке, иногда верхом на лошади, и в этом случае за ней следовал неутомимый арьеро, в обязанности которого входило отгонять москитов.
Арьеро – специальный тип жителей Мадейры. Никогда он не отстает. Он бежит, когда лошадь идет рысью, скачет – когда она идет галопом, и никогда не жалуется, каковы бы ни были скорость и продолжительность езды.
Иногда же катающийся чванно восседает под непромокаемым навесом карро – экипажа на полозьях, скользящего по гладким камням. Влекомое быками с колокольчиками на шее, карро двигается с осторожной медлительностью, управляемое мужчиной и предшествуемое мальчиком, который исполняет обязанности форейтора.
– Два больших выряженных быка медленным шагом… – начал Рожер, подгоняя известные стихи Буало.
– …катают в Фуншале лентяя-англичанина, – закончил Робер, довершив искажение.
Мало-помалу, однако, характер города менялся. Магазины встречались реже, улицы становились более узкими и кривыми, мостовые – еще более непримиримыми. В то же время подъем усиливался. Начинались бедные кварталы, где дома, прислонившись к скале, показывали через открытые окна свою жалкую обстановку. Эти мрачные и убогие жилища объясняли, почему население острова косят болезни, которые и не должны бы быть известны в этом благодатном климате: золотуха, проказа, не говоря уж о чахотке, занесенной сюда приезжающими лечиться англичанами.
Носильщики гамаков не смущались крутизной спуска. Они продолжали идти ровным шагом, по пути обмениваясь приветствиями.
В этих крутых местах уже не попадались карро; их заменяли своего рода сани, удивительно приспособленные к этим горным склонам, – так называемые карино. Каждую минуту они проносились, скользя со всей скоростью и управляемые двумя сильными мужчинами с помощью веревок, укрепленных впереди.
Дамы сошли наземь перед францисканским монастырем, почти в конце подъема. Возвещенная достопримечательность состояла из обширного помещения, служившего часовней и по стенам инкрустированного тремя тысячами человеческих черепов. Впрочем, ни чичероне, ни погонщики не могли объяснить путешественникам происхождения этого причудливого сооружения.
После того как вдоволь насмотрелись на «достопримечательность», стали спускаться по склону, и оба пешехода скоро отстали, не будучи в состоянии следовать рядом по мостовой, для которой они не жалели самых крепких эпитетов.
– Какой ужасный способ мостить улицы! – вскрикнул Рожер, остановившись. – Имеете ли вы что-нибудь против того, чтобы передохнуть с минуту или по крайней мере умерить шаг?
– Я собирался предложить вам это, – отвечал Робер.
– Прекрасно. И я воспользуюсь нашим одиночеством, чтобы попросить вас кое о чем.
Рожер напомнил тогда приятелю, что г-жа Линдсей и он намерены предпринять на другой день экскурсию вглубь острова. Во время этой экскурсии переводчик необходим, и Рожер рассчитывает, мол, на своего нового друга.
– То, что вы хотите, очень трудно, – возразил Робер.
– Почему? – спросил Рожер.
– Да потому, что я принадлежу всем туристам, а не нескольким из них.
– Мы не будем составлять отдельной партии, – ответил Рожер. – Кто захочет, тот и пойдет с нами. Что же касается остальных, то им не нужен переводчик в Фуншале, где все говорят по-английски; притом же этот город можно осмотреть в два часа вместе с часовней с черепами. Впрочем, все зависит от Томпсона, с которым я поговорю сегодня вечером.
У подножия склона французы догнали своих дам, остановленных довольно многочисленным сборищем. Внимание, казалось, привлекал один дом, откуда доносились крики и возгласы.
Вскоре кортеж выстроился и прошел перед туристами под звуки игривой музыки и веселых песен.
Рожер издал крик удивления.
– Но… но… Господи прости! Да ведь это похороны!..
В самом деле, вслед за первыми рядами процессии четыре человека несли на плечах какие-то носилки, на которых покоилось вечным сном маленькое тело девочки.
Со своего места туристы ясно видели все подробности: лицо, окруженное белыми цветами, сомкнутые глаза, сложенные руки трупа, который несли таким образом в могилу, среди всеобщего веселья.
Нельзя было и думать, что это какая-нибудь другая церемония, невозможно было усомниться, что девочка была мертва. Нельзя было ошибиться, смотря на этот пожелтевший лоб, на заострившийся нос, на выступавшие из-под платья окоченелые ноги, на полную неподвижность маленького существа.
– Что за загадка такая? – пробормотал Рожер, между тем как толпа медленно текла.
– Тут нет ничего загадочного, – ответил Робер. – Здесь, в этом набожном и католическом крае, верят, что дети, будучи свободны от всякого греха, после смерти занимают место рядом с ангелами небесными. Зачем же тогда оплакивать их? Не должно ли, Напротив, тем более радоваться их смерти, чем более любили их при жизни? Отсюда веселые песни, которые вы только что слышали. После церемонии друзья семьи явятся толпой поздравлять с покойницей родителей, которые еще с трудом подавляют в душе свое человеческое, неодолимое горе.
– Какой странный обычай! – сказала Долли.
– Да, – пробормотала Алиса, – странный. Но красивый, нежный, утешительный также.
Только прибыли в гостиницу, где туристы собрались, чтобы в полном составе вернуться на «Симью», как Рожер сообщил свою просьбу Томпсону. Тот был очень рад избавиться от нескольких ртов! Он не только встретил просьбу без возражения, но еще и горячо пропагандировал эту внепрограммную экскурсию.
Не много приверженцев собрал он. Охота нести еще дополнительные расходы на путешествие, и без того дорого стоившее!
Однако нашелся один, заявивший, что присоединяется к экскурсантам. Он даже поздравил Рожера с удачной идеей.
– Право, милостивый государь, – сказал он голосом стентора, – вам бы следовало в общих интересах организовать все это путешествие!
Кто мог быть этот бесцеремонный пассажир, если не неисправимый Сондерс?
Заразившись примером, баронет тоже примкнул, а равно и Блокхед, заявивший, что он в восторге, даже не объясняя причины своего восторга.
Больше ни один пассажир не примкнул к ним.
– Нас, значит, будет восемь, – заключил Джек самым простым тоном.
Алиса насупилась и посмотрела на деверя со строгим удивлением. При их теперешних отношениях не должен ли он был проявлять большую сдержанность? Но Джек отвернулся и не видел того, чего не желал видеть.
Миссис Линдсей была принуждена не обнаруживать своего неудовольствия, и настроение ее, обыкновенно светлое, омрачилось. Когда пассажиры «Симью», кроме тех, которые должны были участвовать в завтрашней экскурсии, вернулись на пароход, она не могла не упрекнуть Рожера в том, что он разгласил их проект. Офицер извинялся как мог. Он-де думал, что переводчик будет полезен внутри острова. Кроме того, прибавил он серьезно, Морган благодаря знанию края может служить им и путеводителем.
– Может быть, вы и правы, – отвечала Алиса, не сдаваясь, – все-таки я немного сержусь, должна вам это сказать, за то, что вы привлекали его к нашей компании.
– А почему? – спросил Рожер, искренне удивленный.
– Потому что, – возразила Алиса, – подобная экскурсия поневоле придаст нашим отношениям известный дружественный характер. Это несколько щекотливо для двух женщин, когда дело идет о личности вроде господина Моргана. Согласна с вами, что с внешней стороны он очень привлекателен. Но ведь это человек, исполняющий низшую должность, неизвестно, откуда он, никто между нами не может за него поручиться.
Рожер с удивлением слушал это изложение принципов, столь необычное в устах гражданки свободной Америки. До сих пор миссис Линдсей обнаруживала меньшую щепетильность. Не без какого-то тайного удовольствия замечал он особенное внимание, которое женщина, стоявшая так высоко над случайным переводчиком, уделяла этому скромному служащему агентства Томпсона. Еще бы! Она говорила о «дружественных отношениях» с ним. Она беспокоилась по поводу того, откуда он, жалела, что никто не может за него поручиться.
– Виноват! – прервал он. – Есть поручитель.
– Кто же?
– Я формально ручаюсь вам за него, – серьезно проговорил Рожер, поспешивший проститься, любезно поклонившись.
Любопытство – господствующая страсть женщины, и последние слова Рожера возбудили любопытство миссис Линдсей. Поднявшись в свою комнату, она не могла уснуть. Заданная ей загадка раздражала ее; с другой стороны, ее сердило ложное положение в отношении своего деверя. Почему она не покидала пароход? Почему не прерывала она путешествия, которого никогда не должна была бы предпринимать? Это решение было бы единственно логичным. Оно выяснило бы положение. Алиса принуждена была признать это. И, однако, в глубине ее души неодолимая неприязнь глухо поднималась против этого решения.
Она открыла окно, и теплый ветерок восхитительно пахнул ей в лицо.
Было новолуние. Небо и море были черные, усеянные огоньками, звездами – вверху, фонарями стоявших на якоре судов – внизу.
Долго еще, волнуемая смутными мыслями, Алиса мечтала перед заполненной таинственным мраком ширью, а с берега к ней поднималась вечная жалоба валунов.
Глава четырнадцатая
Курраль-Дас-Фрейаш
(Парк Монахинь)
На следующее утро восемь гамаков находились напротив «Английской гостиницы». В шесть часов караван, сократившийся до такого небольшого числа участников, пустился в дорогу, пользуясь восхитительной утренней свежестью.Под веселые шаги шестнадцати носильщиков, сопровождаемых другими шестнадцатью для перемены, группа продвигалась по Новой дороге, хорошо содержащейся, в продолжение полутора часов следуя вдоль моря. Около восьми часов сделали короткий привал в Камора-де-Лабош, потом решительно взяли в гору по тропе, благодаря своей сильной крутизне получившей название Мата-Ботэш, то есть Убивающая Волов.
Эту тропу, где волы гибнут, люди брали приступом. Стоило видеть носильщиков гамаков. В продолжение двух часов, меняясь каждые пятнадцать минут, они взбирались по тяжелому подъему ровным шагом, не издавая ни единой жалобы. Только около десяти часов они запыхались. Дорога пересекала маленький поток, в эту пору высохший, и мостовая уступала место земле в пару.
Еще час ходьбы; затем, миновав лес старых каштанов, пустынную степь, где от прежнего леса остается несколько елей, и, наконец, ланду, поросшую пахучим вереском, носильщики остановились у грубой ограды, за которой виднелись красные стены кинты Кампанарио.
Некогда изящное здание, эта дача была теперь жалкой развалиной. Чем искать в ней убежища для завтрака, туристы предпочли устроиться на открытом воздухе, в месте, которое носильщики очистили от колючек и камней, равно как от всякого рода отбросов, накопившихся там вследствие неопрятности мадейрцев. Вынули из сумок провизию, постелили наземь белую скатерть. В общем, «стол» имел привлекательный вид.
Пока его накрывали под надзором Робера, туристы, бросив мимоходом взгляд на прекрасную панораму, пошли любоваться двумя каштановыми деревьями, поднимающимися около кинты, из которых большее – настоящая достопримечательность острова – имеет одиннадцать с лишком метров в окружности.
Но скоро аппетит, обостренный крутым подъемом, привел путешественников к импровизированному столу. Неприятный сюрприз: вокруг него собрались козы и оборванные детишки. Угрозами и подачками кое-как удалили эту орду. Самый невзыскательный желудок не переварил бы ее присутствия.
Путешественники одолели только половину завтрака, когда внимание их было привлечено странной личностью, показавшейся в дверях полуразрушенной дачи. Грязный, одетый в жалкие отрепья, с лицом кирпичного цвета, обрамленным всклоченной бородой и растрепанной шевелюрой, которая в чистом виде, вероятно, была белой, человек этот, опираясь на косяк, смотрел на голодных пришельцев. Наконец он решился и небрежным шагом приблизился к ним.
– Милости просим ко мне, – сказал он, приподнимая остатки широкой шляпы, у которой торчали лишь одни поля.
– К вам? – спросил Робер, вставая и отвечая на поклон учтивого хозяина.
– Да, ко мне, на дачу Кампанарио.
– В таком случае, сеньор, извините туристов-иностранцев за бесцеремонность, с которой они вторглись в ваше владение.
– Лишние извинения, – протестовал мадейрец на сносном английском языке. – Очень рад предложить вам гостеприимство.
Робер и его товарищи смотрели на старика с любопытством. Взгляды их перебегали с его жалкой личности на развалины, служившие жилищем этому странному домовладельцу. Последний, казалось, наслаждался удивлением своих гостей.
– Позвольте мне, – сказал он, – самому представиться дамам, так как тут нет никого, чтобы оказать мне эту услугу. Надеюсь, они извинят эту некорректность дону Мануэлю де Гойашу, их покорному слуге.
В самом деле, и под своими лохмотьями благородный бедняк не терял величественного вида. Он произнес свою тираду полувысокомерным-полуфамильярным тоном, в общем – превосходно. Однако вежливость не помешала его глазам жадно забегать. Гипнотизированные соблазнительной сервировкой, они переносились к паштетам и окорокам, мимоходом лаская соблазнительные фляжки, и очень красноречиво выражали жалобу голодного желудка.
Алисе стало жалко несчастного хозяина. Она пригласила сеньора дона Мануэля де Гойагпа принять участие в завтраке.
– Благодарю, сеньора, с удовольствием принимаю, – ответил он, не заставляя себя больше просить. – И не думайте, пожалуйста, что вы завтракаете в дурном обществе. Под немного потертым внешним видом кроется моргадо (сеньор), как нас здесь называют, и вы видите перед собой одного из самых богатых землевладельцев Мадейры.
Перед нерешительным взглядом туристов дон Мануэль рассмеялся.
– А! – воскликнул он. – Вы, несомненно, спрашиваете себя, каковы другие. Что ж! Их одежда имеет еще больше дыр, чем моя, а их дома – меньше камней, чем моя кинта, – вот и все. Ничего нет проще, как видите.
Глаза моргадо сверкали. Очевидно, предмет был близок сердцу его.
– Нет ничего нет проще благодаря глупым законам, управляющим этим краем. Наша земля, которую мы, однако, не можем сами обрабатывать, сдана нашими отцами в аренду, по здешнему обычаю, на очень долгие сроки. Аренда становится собственностью фермера. Он ее уступает, продает, завещает своим детям и лишь платит владельцу половину своих доходов. Кроме того, он может возводить стены, строить дома, делать всякие сооружения, какие только ему заблагорассудится на сданном ему внаем участке, и хозяин по истечении аренды для вступления во владение своим имуществом должен выкупить все это по номинальной стоимости. Кто же из нас в состоянии это сделать? Собственники в принципе, мы в действительности лишены своего имущества, особенно после того, как вторжение филоксеры позволило нашим арендаторам отказаться от всяких обязательств под предлогом, что доходы их ничтожны. Вот уже двадцать лет, как это продолжается, и вы видите результаты. Я имею от своих предков столько земли, что можно было бы на ней построить город, и не могу даже починить этого дома!
Лицо моргадо омрачилось. Машинально протянул он свой стакан, который соседи поспешили наполнить. Это утешение, несомненно, приходилось ему по вкусу, потому что он частенько прибегал к нему. Он уже почти не говорил. Он ел на пятнадцать дней и пил на целый месяц. Постепенно взгляд его смягчился, глаза стали мутными, потом нежными. Скоро они совсем закрылись, и моргадо, мягко склонившись на землю, блаженно заснул.