Верн Жюль Габриэль. Агентство «Томпсон и K°»

   Только на рассвете можно было определить размеры несчастья. Оно было безмерно, непоправимо.
   Между морем и севшим на мель судном тянулось пространство больше чем в двести метров. Какая человеческая сила была бы в состоянии оттащить его на такое расстояние, которое море заставило его пройти в несколько секунд? Даже наиболее чуждые вопросам механики и плавания тотчас же потеряли надежду когда-либо поставить на воду «Санта-Марию».
   Судно было разломано. Огромная пробоина зияла в боку. Ничего не оставалось более на палубе, провалившейся в середине. Все было снесено: стулья, шлюпка, лодки, даже мачты.
   Таково было зрелище, представившееся глазам пассажиров и повергшее их в отчаянное, подавленное состояние.
   Но мужество капитана, по обыкновению, вернуло им хладнокровие и надежду. В обществе Бишопа, совершенно оправившегося от ран, он на заре прогуливался мерным шагом по песку. В несколько мгновений оба они были окружены пассажирами.
   Когда все собрались вокруг него, капитан приступил прежде всего к общей перекличке. Довольство сверкнуло в его глазах, когда он убедился, что все налицо. Дом был разрушен, но жильцы остались невредимы, и этим счастливым исходом они обязаны были в значительной степени его предусмотрительности. Если бы он не прогнал всех вовремя с палубы, сколько бы жертв было от падения мачт?
   По окончании переклички капитан вкратце объяснил положение.
   Одним из тех внезапных подъемов уровня моря, вызываемых циклонами, «Санта-Мария» была выброшена на африканский берег, так что поднятие ее должно было считаться неосуществимым. Приходилось, следовательно, покинуть судно и начать путешествие по суше, исход которого оставался очень загадочным.
   Африканский берег в самом деле пользуется прискорбной репутацией.
   Между Марокко – на севере и Сенегалом – на юге тянется на тысячу двести километров сахарское побережье. Тот, кого несчастная планета закинула в какой-нибудь пункт этого песчаного пространства, лишенного воды, должен еще опасаться туземцев, которые своей жестокостью усугубляют жестокость природы. Вдоль этих негостеприимных берегов шатаются шайки мавров, встреча с которыми не более приятна, чем встреча с хищными зверями.
   Важно было поэтому выяснить, на какое расстояние от цивилизованного мира забросил ветер «Санта-Марию». От этого вопроса зависели гибель или спасение потерпевших крушение.
   Чтобы решить этот вопрос, капитану надо было прибегнуть к солнечным наблюдениям. А ведь можно было опасаться, что солнце останется скрытым за занавесью облаков.
   К счастью, ураган утихал и небо с каждым часом прояснялось. В девять часов капитан успел сделать наблюдение, а в полдень – второе.
   Результат этих вычислений был тотчас же сообщен всем, и пассажиры узнали, что «Санта-Мария» разбилась немного южнее мыса Мирика, у 18°37 западной долготы и 19°15 северной широты, более чем в трехстах сорока километрах от северного берега Сенегала.
   Удар грома не произвел бы большего оцепенения. В продолжение двух минут тягостное молчание подавляло группу потерпевших кораблекрушение. Женщины не издали ни звука. Уничтоженные, они переводили взгляд на мужчин, на отцов, братьев или мужей, от которых ждали спасения.
   Но слово надежды не являлось. Положение было слишком ясно в своей драматической простоте, чтобы кто-либо мог питать иллюзию насчет ожидавшей всех участи. Пройти триста сорок километров! На это потребовалось бы по крайней мере семнадцать дней, допуская, что караван, в который входили женщины, дети и больные, ежедневно делал бы двадцать километров по этой песчаной почве. А вероятно ли, чтобы можно было совершить этот переход, не наткнувшись на одну из разбойничьих шаек мавров?
   Среди всеобщего уныния кто-то вдруг сказал:
   – Там, где сто человек не могут пройти, один пройдет.
   Фразу эту произнес Робер, обращаясь прямо к капитану. Глаза последнего блеснули и приняли вопросительное выражение.
   – Разве один из нас, – спросил Робер, – не может отправиться в качестве разведчика? Если мы находимся в трехстах, сорока километрах от Сен-Луи, то перед Сен-Луи имеется еще Портандик, а между Сенегалом и этой факторией тянутся леса камедных деревьев, в которых французские войска совершают частые обходы. До этого пункта самое большее сто двадцать километров, а их в случае надобности один человек может пройти в два дня. Нужно, значит, взять с собой провизии только на два дня. Тем временем ничто не мешает остальным пассажирам медленно следовать по берегу. При успехе ваш разведчик в четыре дня приведет эскорт, под защитой которого больше нечего будет бояться. Если угодно, я готов отправиться хоть сейчас.
   – Клянусь, это сказано по-джентльменски! – воскликнул капитан Пип, горячо пожимая руку Роберу. – Только одно могу возразить: путешествие это касается меня и должно достаться мне по праву.
   – Это заблуждение, капитан, – возразил Робер.
   – Почему так? – спросил капитан, нахмурив брови.
   – Прежде всего, – спокойно отвечал Робер, – возникает вопрос о возрасте. – Где я выдержу, там вы не устоите.
   Капитан утвердительно кивнул.
   – Кроме того, ваше место между теми, чьим руководителем и поддержкой вы являетесь. Генерал не бегает по аванпостам.
   – Нет, – сказал капитан, снова пожимая руку Роберу, – но посылает туда своих избранных солдат. Вы, стало быть, отправитесь.
   – Через час я пущусь в дорогу, – заявил Робер, тотчас же начавший приготовления.
   Протест капитана остался без поддержки. Никто между всеми этими людьми, не хваставшими геройством, не вздумал оспаривать у Робера опасную честь, которую он выхлопотал себе. Что касается Рожера, то он находил вполне естественным решение своего друга. И он охотно бы исполнил эту задачу, если бы задумал ее. Ррбер опередил его. В следующий раз будет его черед, вот и все. Однако он предложил Роберу отправиться вместе с ним. Но тот отклонил это предложение и просил, без дальнейших объяснений, смотреть за Алисой, которую считал особенно подвергающейся опасности и которую покидал с сожалением.
   Рожер согласился с этим и обещал точно выполнить поручение. Однако он был действительно взволнован, когда Робер, хорошо вооруженный и запасшийся амуницией и провизией на два дня, собрался в путь.
   Молча пожали они друг другу руку.
   Но Роберу предстояло другое расставание, более жестокое. Миссис Линд сей была тут же, и Робер чувствовал, как сердце его наполняется грустью. Если он таким образом обрек себя в жертву, то не потому, что не знал опасностей предприятия. Сколько шансов представлялось ему теперь никогда более не увидеть той, которая в данную минуту обволакивала его своим любящим взором? Призвав все свое мужество, он нашел силы улыбнуться и почтительно поклонился американке.
   Та воздержалась от всякого обескураживающего слова страха или сожаления. Бледная, но владеющая собой, она твердо протянула руку тому, кто, быть может, умрет за всех.
   – Благодарю! – лишь сказала она ему. – До скорого свидания.
   – До скорого свидания! – ответил Робер, выпрямившись, с внезапной уверенностью, что успешно исполнит трудную задачу.
   Потерпевшие крушение, оставаясь около «Санта-Марии», долго провожали взглядом отважного разведчика.
   Они видели, как он удалялся по песку, как в последний раз посылал привет рукой… Через несколько минут он исчез за дюнами, окаймлявшими берет.
   «Я буду здесь через четыре дня», – утверждал Робер. Но до этого времени нельзя было жить под кровом выброшенного на берег судна, наклонившегося так, что пребывание в нем становилось опасным. Поэтому капитан устроил временный лагерь на песке с помощью парусов и шестов. Все было закончено до наступления ночи, и потерпевшие крушение могли уснуть под присмотром вооруженных матросов, сменявшихся по вахтам, как на море.
   Тем не менее сон долго не приходил к ним в течение первой ночи, проведенной на этом берегу, изобиловавшем засадами. Многие из туристов оставались до зари с открытыми глазами, прислушиваясь к малейшему шелесту.
   Миссис Линдсей провела ночь в особенном и непрестанном томлении. К одолевавшему ее страданию присоединилось еще новое беспокойство, причиной которого было необъяснимое отсутствие ее деверя. Сначала она не придавала никакого значения этому исчезновению, все-таки довольно странному. Но спустя некоторое время оно стало удивлять ее. Напрасно искала она Джека в толпе пассажиров и слуг. Его нельзя было найти.
   Среди мрака и безмолвия ночи Алиса не могла оставить мыслей об удивительном исчезновении. Тщетно отгоняла она этот странный факт, он навязывался ее вниманию, и нечто более сильное, чем сама она, неодолимо сопоставляло перед ее возраставшим страхом имена Джека и Робера.
   Ночь прошла без всяких приключений, и на рассвете все были на ногах.
   Встав первой, Алиса тотчас же могла проверить справедливость своих подозрений.
   Джека Линдсея не было между пассажирами.
   Алиса хранила молчание по поводу этой отлучки, терзавшей ее. К чему говорить? «Зло, если только оно грозило, уже свершилось в этот час», – говорила она себе с ледянеющим при этой мысли сердцем.
   Джек все время жил так одиноко, с самого начала путешествия, он держался так скрытно и так безлично, что его отсутствие не составляло большого пробела.
   Никто, кроме Алисы, не заметил его отсутствия среди потерпевших крушение, одолеваемых другими заботами.
   В течение этого дня приступлено было к выгрузке «Санта-Марии». Мало-помалу ящики с сухарями, консервами и пресной водой вытянулись в линию на песчаном берегу, где их расположили в виде траншеи.
   Капитан Пип решил ждать на месте возвращения Робера Моргана. Допуская, что можно было бы взять с собой достаточное для перехода количество припасов, старый моряк становился, однако, в тупик перед вопросом о воде, и эта непреодолимая трудность подсказала ему решение. Не имелось достаточно фляжек, чтобы можно было обеспечить водой такое большое число людей. Таскать же с собой бочки с водой было неосуществимое предприятие. Напротив, оставаясь на месте, можно будет черпать воду из этих бочек в течение целого месяца. Поэтому не было ничего неблагоразумного в том, чтобы затянуть отъезд на несколько дней. Если бы к концу срока, который он сам назначил, Робер Морган не вернулся, то пришлось бы, во что бы то ни стало, принять энергичное решение. До тех же пор ящики со съестными припасами и бочки, наполненные водой, образуют оплот, который двумя концами будет опираться в море и под защитой которого такому многочисленному отряду нечего будет бояться быть застигнутым врасплох.
   Весь день прошел в выгрузке и подготовке. Наклон «Санта-Марии» сильно осложнял работу.
   Ввиду безопасности, внушенной спокойствием предыдущей ночи и усиливаемой еще изменениями в лагере, капитан Пип допустил в ночном карауле перемену, требуемую крайним утомлением экипажа. Вместо того чтобы сменяться повахтенно, только два человека стояли на страже и сменяли друг друга каждый час. При такой системе дежурства было меньше шансов, что часовые уснут; притом же двух человек было достаточно, чтобы поднять тревогу, при принятых новых предосторожностях.
   Капитан Пип сам стал на караул в девять часов в компании с верным Артемоном. Через час он был замещен своим помощником, с тем чтобы часом позже в свой черед заместить его.
   Прежде чем удалиться за оплот из ящиков, капитан бросил вокруг себя внимательный взгляд. Ничего необыкновенного не заметил он. Пустыня была тиха и молчалива, и Артемон, кроме того, не обнаруживал никакого беспокойства.
   Посоветовав своему заместителю смотреть в оба, капитан вошел в палатку, где уже почивали многие пассажиры, и, одолеваемый усталостью, тотчас же заснул.
   Он спал еще с полчаса, когда покой его нарушило сновидение. Во сне он увидел, как Артемон без всякой причины странно суетился. Собака, после тщетных попыток разбудить своего хозяина, ворча, высовывала морду из палатки, потом возвращалась и тащила его за полу. Но капитан упорно спал.
   Тогда Артемон, не колеблясь более, вскочил на своего друга, стал лизать ему лицо быстрыми ударами языка, и даже, видя, что этого маневра недостаточно, отважился хватить зубами за ухо.
   На этот раз капитан открыл глаза и увидел, что сон был явью. Одним прыжком поднялся он на ноги и бросился к выходу из шатра.
   Артемон вдруг разразился неистовым лаем; капитан еще не успел сообразить, в чем дело, как был опрокинут и, падая, увидел, что товарищи его, внезапно разбуженные, были схвачены шайкой мавров, бурнусы которых придавали им ночью вид сборища призраков. В лагере поднялось всеобщее смятение; раздались отчаянные крики о помощи и рыдания женщин.

Глава тринадцатая
Экскурсия агентства Томпсона грозит принять совсем непредвиденные размеры

   Между тем Робер Морган следовал ровным шагом по дороге к югу, вдоль прибрежной полосы моря. Дабы поднять дух товарищей, он несколько приукрасил истинное положение вещей. На самом деле ему предстояло отмахать по меньшей мере сто шестьдесят километров, прежде чем прибыть в район французского влияния.
   Сто шестьдесят километров требует, при шести километрах ходьбы в час, трех дней пути, считая десяти часов в день.
   Эти десять часов ходьбы Робер решил делать с первого же дня. Отправившись в три часа пополудни, он остановился только в час ночи, чтобы снова пуститься в дорогу на заре. Таким образом, он выигрывал сутки.
   Солнце склонялось над горизонтом. Было еще светло, но свежесть, поднимавшаяся с моря, подбодряла ходока. Через час наступит ночь, и тогда легче будет шагать по этому песку, который дает ногам эластичную точку опоры.
   Вокруг Робера расстилалась пустыня, полная захватывающей грусти. Ни одной птицы, ни одного живого существа не встречалось среди бесконечного пространства, которое его взгляд пробегал вплоть до горизонта, смотря по расположению дюн. На всем этом мрачном пространстве несколько групп жидких низеньких пальм только и указывали на таяющуюся в земле жизнь.
   Буря прекратилась, и величественно наступала ночь. Над пустыней царили покой и безмолвие. Никакого шума, кроме рева моря, разбивающего свои волны о песок.
   Вдруг Робер остановился. Иллюзия ли то или действительность? Пуля просвистела в двух сантиметрах от его уха, а за ней последовал сухой выстрел, быстро заглушенный шумом прибоя…
   Робер быстро обернулся и вдруг с гневом и досадой заметил меньше чем в десяти шагах позади себя Джека Линдсея, который, склонившись на одно колено, целился в него.
   Не теряя ни минуты, Робер бросился на негодяя, но сильный толчок внезапно остановил его. Мгновенно жгучая боль охватила его плечо, и он всей своей тяжестью упал вперед, лицом в песок.
   Совершив свое черное дело, Джек Линдсей быстро удалился. Он даже не потрудился удостовериться в смерти своего врага. Впрочем, к чему? Не все ли равно, останется ли он в этой пустыне мертвый или раненый? Так или иначе посланец потерпевших крушение не достигнет своей цели и помощь не придет.
   Остановить курьера своих товарищей по путешествию было важно. Но чтобы Джек Линдсей овладел одним из них, надо было, чтобы вся партия попала в его руки.
   Джек Линдсей исчез за дюнами с намерением продолжать начатое им гнусное дело.
   Робер все еще лежал на песке. С тех пор как он упал в этом месте, прошла ночь. Солнце описало в небе свою ежедневную кривую, пока не опустилось за горизонт; потом наступила вторая ночь, которая уже заканчивалась, ибо слабый свет начинал озарять небо на востоке.
   В продолжение долгих часов ни на одну минуту не обнаружилось, остается ли еще в Робере дыхание жизни. Впрочем, если бы он даже был жив, то солнце, во второй раз выливая на него свои жгучие лучи, наверное, отметило бы его последний день.
   Но вот что-то задвигалось около распростертого тела. Животное, которого нельзя было разглядеть в густом еще мраке, шевелилось и копало песок, куда уткнулся лицом свалившийся человек. Теперь воздух мог свободно проникать в его легкие, если они еще сохранили способность дышать.
   Результат этой перемены не заставил себя ждать. Робер издал несколько стонов, потом попробовал подняться. Жестокая боль в левой руке отбросила его снова на песок.
   Однако он успел узнать своего спасителя.
   – Артемов! – слабо воскликнул он, готовый снова лишиться чувств.
   Услышав свою кличку, Артемон ответил восторженным визгом и стал лизать своим мягким и теплым языком лицо раненого, которое было покрыто слоем песка и пота.
   И вот жизнь стала возвращаться к Роберу. В то же время стала возрождаться и память и он припоминал подробности своего падения.
   Он возобновил попытку встать, на этот раз с предосторожностями, и вскоре поднялся на колени. Потом дотащился до моря, где свежесть воды окончательно оживила его.
   Между тем совершенно рассвело. С большим трудом удалось ему тогда раздеться, и он осмотрел свою рану. Она оказалась неопасной. Пуля расплющилась о ключицу, не разбив ее, и упала на песок при первом же к ней прикосновении. Повреждение нерва причиняло, однако, страшную боль, а потеря сознания затягивалась вследствие ослабления дыхания, вызванного песком. Робер ясно сообразил все это и тщательно перевязал рану смоченным соленой водой платком. Относительная гибкость тотчас же вернулась к пострадавшей руке. Если бы не слабость, еще угнетавшая его, то Робер мог бы продолжать путь.
   Эту слабость пришлось одолеть, и Робер стал подкрепляться пищей, делясь ею с Артемоном.
   Но Артемон как будто неохотно принимал предлагаемую пищу. Он шнырял взад и вперед, одержимый явным беспокойством. Наконец Робер, пораженный необыкновенным волнением собаки, взял ее на руки и стал ласкать… Как вдруг он заметил бумажку, привязанную к ее ошейнику.
   «Лагерь захвачен. Взят в плен маврами. Пип». Вот ужасающая весть, которую Робер узнал, как только развернул и прочитал записку.
   Пленники мавров! Алиса, значит, тоже! И Рожер. И Долли!
   В один миг Робер уложил в сумку остатки провизии и вскочил на ноги. Нельзя было терять времени. Он должен идти во что бы то ни стало. Принятая пища вернула ему силы, удесятеряемые теперь волей.
   – Артемон! – позвал Робер, готовый уйти.
   Но Артемона уже не было, и Робер, озираясь, увидел лишь вдали едва заметную точку, которая удалялась вдоль моря, все уменьшаясь.
   Собака, исполнив свою миссию, бежала назад, чтобы отдать отчет кому следует. Опустив голову, поджав хвост, выгнув спину, она неслась со всех ног, не останавливаясь, не развлекаясь ничем, стремясь к своему хозяину.
   – Славное животное! – пробормотал Робер, пускаясь в путь.
   Машинально он бросил взгляд на свои часы и с удивлением заметил, что они остановились на часе тридцати пяти минутах. Вечера или утра? Он, однако, хорошо помнил, что заводил их до предательского нападения Джека Линдсея. Их стальное сердечко, значит, билось целую ночь, потом целый день и только в следующую ночь прекратилось тиканье. При этой мысли Робер почувствовал, как капли пота выступили у него на лбу. Стало быть, он оставался без движения в течение почти тридцати часов. Что станется со всеми, кто надеется на него?
   Робер ускорил шаг, после того как поставил свои часы по солнцу, показывающему приблизительно пять часов утра…
   До одиннадцати часов он шел, потом позволил себе короткий отдых и заснул подкрепляющим сном, склонив голову в тени маленьких пальмовых деревьев. Сон оказал на него целительное действие. Когда Робер проснулся в четыре часа, он был энергичен и крепок, как прежде. Он снова двинулся в путь и до десяти часов вечера уже больше не останавливался.
   На другой день он снова с утра пустился в дорогу. Но этот день был тяжелее, чем вчерашний. Усталость подавляла. Кроме того, сильные приступы лихорадки одолевали его и рана заставляла жестоко страдать.
   После полуденного отдыха он с трудом отправился дальше. От головокружения он подчас шатался. Тем не менее он все шел, оставляя позади себя километры, из которых каждый прибавлял к прежним страданиям все новые.
   Наконец в сумерках показались какие-то темные массы. Это начиналась область камедных деревьев. Робер дотащился до них, упал, истощенный, у подножия одного, и заснул крепким сном.
   Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко над горизонтом, и Робер упрекнул себя за то, что так долго спал.
   Сидя под тенью камедного дерева, у подножия которого он растянулся накануне, Робер принудил себя есть, чтобы укрепить силы. Он съел свой последний сухарь и проглотил последнюю каплю воды.
   Отправившись в путь в шесть часов утра, Робер безостановочно плелся по нескончаемой дороге. Он уже давно сообразил, что продвигался очень медленно, что делал только один километр в час. Не беда! Он все-таки шел, решив бороться, пока хватит дыхания.
   Однако бороться с усталостью и слабостью становилось с часу на час все труднее. Глаза несчастного начали заволакиваться туманом и пестрый калейдоскоп разворачивался перед его расширенными зрачками. Биение его сердца ослабевало и делалось все реже, не хватало воздуха.
   В эту минуту ему почудилось, что вдали проходит многочисленный отряд. Белизна пробковых касок отражала лучи солнца.
   – Сюда! Сюда! – закричал Робер.
   Увы! у него не хватало голоса, отряд же невозмутимо продолжал свой путь.
   Момент, когда Робер свалился на жгучую африканскую почву, был именно i тем моментом, на который он, уходя, назначил свое возвращение. Потерпевшие кораблекрушение не забыли этого срока и считали часы в ожидании спасения.
   Никакой заметной перемены не произошло в их положении, с тех пор как они попали во власть мавров. Лагерь находился в том же месте, около разбившейся «Санта-Марии».
   Лишь только капитан Пип сообразил, какое новое несчастье обрушилось на людей, охранять которых он взялся, он и не пытался оказывать бесполезного сопротивления. Покорно дал он загнать себя и других в одно место, которое окружило тройное кольцо вооруженных африканцев. Он даже не проявил гнева против двух матросов-часовых, так плохо исполнивших его поручение. Несчастье свершилось. К чему послужили бы нарекания?
   Однако капитан Пип искал возможности сделать что-нибудь для общего блага. Ему тотчас же подумалось, что необходимо было бы известить Робера о последних событиях. Капитан имел в своем распоряжении способ сделать это и решился немедля прибегнуть к нему.
   В темноте он черкнул записку, привязал ее к ошейнику Артемона и запечатлел на его морде поцелуй. Потом, дав ему понюхать предмет, принадлежащий Роберу, он положил собаку на землю и, указав ей на юг, приказал бежать.
   Артемон понесся стрелой и моментально исчез во мраке.
   Это была большая жертва со стороны бедного капитана. Подвергать такой опасности свою собаку! Он, конечно, предпочел бы рисковать собой! Однако он не колебался, считая необходимым довести до сведения Робера о событиях, которые, может быть, изменили бы его проекты.
   Все равно последние часы ночи были тяжелы для капитана, мысленно переносившегося за своей собакой вдоль песчаного берега, омываемого Атлантическим океаном.
   День, занявшись, обнаружил все размеры несчастья. Когда наступило утро, то все увидели, что лагерь был опустошен, шатры опрокинуты; ящики разбиты. Все, что принадлежало потерпевшим крушение, было собрано в кучу, представлявшую отныне добычу победителей.
   За станом зрелище было еще грустнее. На песке, заливаемом слабым светом зари, резко выделялось два распростертых тела, и в этих двух трупах капитан со вздохом узнал тогда матросов, которых он, к счастью, в душе не решился обвинять. В груди каждого из них, почти в одном и том же месте, торчал кинжал по самую рукоятку.
   Когда совсем рассвело, между африканцами произошло некоторое волнение. Вскоре один из них, несомненно шейх, отделился от других и направился к группе потерпевших крушение. Капитан тотчас же пошел к нему навстречу.
   – Кто ты? – спросил шейх на плохом английском языке.
   – Капитан.
   – Ты командуешь этими людьми?
   – Моряками – да. Другие – пассажиры.
   – Пассажиры? – повторил мавр с нерешительным видом. – Уведи тех, которые подчинены тебе… Я хочу поговорить с остальными, – добавил он после некоторого молчания.
   Но капитан не двигался с места.
   – Что хочешь ты сделать с нами? – спросил он спокойно.
   – Ты сейчас узнаешь это, – сказал шейх. – Ступай!
   Капитан, не настаивая более, исполнил приказание.
   Вскоре он вместе со своими людьми образовал отдельную от туристов группу.
   Шейх стал ходить между туристами и с непонятной настойчивостью расспрашивать одного за другим. Кто он? Как его имя? Как называется его страна? Каково его состояние? Имеет ли он семью? Это был настоящий допрос, который он повторял без устали и на который каждый отвечал как хотел, причем одни открыто говорили правду, другие преувеличивали свое общественное положение, а третьи – выдавали себя за более бедных, чем на самом деле.
   Когда очередь дошла до пассажирок-американок, Рожер отвечал за них и счел нужным придать им возможно большую важность. По его мнению, это был лучший способ спасти им жизнь. Но шейх с первых же слов прервал его.
   – Не тебе говорят, – обрезал он. – Не глухие же эти женщины?
   Рожер на мгновение опешил.
   – Ты их брат, отец, муж?