Страница:
— А Водрель не появлялся в Монреале? — спросил лорд Госфорд.
— Похоже, он не покидал своего дома в Монкальме, — ответил Джильберт Аргал. — Но его друзья Фарран, Клерк, Винсент Годж постоянно посещают его и поддерживают ежедневно связь с депутатами-либералами, в частности с адвокатом Грамоном из Квебека.
— Если вспыхнет мятеж, — сказал сэр Джон Кольборн, — то не останется никакого сомнения в том, что готовился он ими.
— А потому, приказав арестовать их, — добавил полковник Гор, — ваша милость, возможно, задушит заговор в зародыше?..
— Или, напротив, заставит его вылупиться раньше времени! — ответил генерал-губернатор. Затем, обернувшись к полицеймейстеру, спросил:
— Если не ошибаюсь, имена де Водреля и его друзей уже фигурировали во время восстаний тысяча восемьсот тридцать второго и тысяча восемьсот тридцать пятого годов?
— Так точно, — ответил сэр Джильберт Аргал, — по крайней мере, их участие было вполне вероятным, но прямых доказательств не хватило, и их невозможно было подвергнуть судебному преследованию, как во время заговора тысяча восемьсот двадцать пятого года.
— Именно доказательства нам и важно добыть любой ценой, — заметил сэр Джон Кольборн, — и для того, чтобы раз и навсегда покончить с происками реформистов, надо позволить им зайти достаточно далеко. Нет ничего ужаснее гражданской войны, кому как не мне это знать! Но если дело дойдет до войны, ее надо вести беспощадно, так чтобы борьба закончилась в пользу Англии!
Выражаться подобным образом было в манере главнокомандующего британскими силами в Канаде. Тем не менее, хотя Джон Кольборн был призван подавлять восстания с крайней жестокостью, участие в тайных слежках, являющихся уделом полиции, претило его военной натуре. А потому забота неусыпно следить на протяжении нескольких месяцев за действиями франко-канадской стороны выпала исключительно на долю агентов Джильберта Аргала. В городах и церковных приходах, расположенных в долине реки Св. Лаврентия, особенно в графствах Вершер, Шамбли, Лапрери, Акадия, Тербон, Де-Монтань неустанно рыскали многочисленные тайные агенты полицеймейстера. В Монреале, за отсутствием конституционистских союзов, о роспуске которых сокрушался полковник Гор, целью уничтожения мятежников, во что бы то ни стало, задался «Дорический клуб»; его члены слыли ярыми лоялистами. Поэтому опасения лорда Госфорда, что в любой момент, средь бела дня или ночи, может произойти взрыв, были не напрасны.
Понятно, что независимо от личных пристрастий генерал-губернатора люди из ближайшего окружения толкали его на поддержку бюрократов — так называли сторонников власти Британской Короны — в борьбе против тех, кто ратовал за национальное освобождение. Сэр Джон Кольборн отнюдь не придерживался политики полумер, что он и доказал позднее, когда занял место лорда Госфорда в правительстве колонии. Что же до полковника Гора, старого вояки, имевшего награду за Ватерлоо[55], то, по его мнению, действовать следовало исключительно военными методами и без проволочек.
Седьмого мая того же года в небольшом селении графства Ришелье[56] — Сент-Урсе[57] состоялось собрание лидеров реформистов[58]. На нем были приняты резолюции, которые стали политической программой франко-канадской оппозиции.
Среди прочих стоит упомянуть следующую: «Канада, как и Ирландия, должна сплотиться вокруг деятеля, пылающего ненавистью к угнетателям и любовью к своему Отечеству, — человека, которого ничто — ни посулы, ни угрозы — не смогут поколебать в его решимости».
Таким человеком был депутат Папино, которого народная молва превратила в нового О'Коннела[59].
Кроме того, на собрании было решено «воздержаться, насколько это возможно, от употребления ввозимых в страну изделий и пользоваться лишь продукцией местного производства — дабы лишить правительство доходов от налогов на заграничные товары».
На эти заявления лорд Госфорд был вынужден ответить 15 июня циркуляром[60], запрещающим любые мятежные сборища и предписывающим магистратам[61] и офицерам полиции таковые разгонять.
Таким образом, полиция развивала бурную деятельность, используя самых ловких агентов, не останавливаясь даже перед провоцированием предательства — как это уже не раз делалось — с помощью приманки в виде кругленькой суммы.
Однако кроме Папино, который был у всех на виду, существовал еще один человек, действовавший в тени и столь скрытно, что даже главные реформистские лидеры видели его крайне редко. Об этой личности слагались легенды, еще больше усиливавшие его влияние на умонастроения людей. Его знали лишь под таинственным прозвищем — Жан Безымянный. Неудивительно поэтому, что во время беседы генерал-губернатора с приглашенными о нем зашла речь.
— А удалось напасть на след этого Жана Безымянного? — спросил сэр Джон Кольборн.
— Еще нет, — ответил полицеймейстер. — Но я имею основания полагать, что он снова объявился в графствах Нижней Канады и недавно даже был в Квебеке!
— Как! И ваши агенты не смогли его схватить? — воскликнул полковник Гор.
— Это не так просто, генерал.
— Действительно ли этот человек обладает тем влиянием, какое ему приписывают? — вмешался лорд Госфорд.
— Несомненно, — ответил полицеймейстер, — и я, ваша милость, смею утверждать, что влияние это огромно.
— Кто он такой?
— Этого как раз и не удалось выяснить, — сказал сэр Джон Кольборн. — Не так ли, дорогой Аргал?
— Так точно, генерал! Что это за личность, откуда он явился, куда направляется — неизвестно. Он таинственным образом участвовал во всех последних мятежах, и не подлежит сомнению, что все эти Папино, Виже, Лакосты, Водрели, Фарраны, Грамоны, словом, все главари рассчитывают на его вмешательство в события в нужный момент. Этот Жан Безымянный слывет уже каким-то сверхъестественным существом у населения округов долины Св. Лаврентия, как выше Монреаля, так и ниже Квебека. Если верить легендам, у него есть все необходимое, чтобы за ним пошли города и деревни, — необычайное мужество, испытанная отвага. А, кроме того, как я вам уже говорил, он — тайна, он — неизвестность.
— Так вы считаете, что он побывал недавно в Квебеке? — спросил лорд Госфорд.
— По крайней мере, донесения полицейских позволяют предположить это, — ответил Джильберт Аргал. — А потому я задействовал одного из самых деятельных и ловких агентов — некоего Рипа, проявившего немало сообразительности в деле Симона Моргаза.
— Симона Моргаза? — спросил сэр Джон Кольборн, — того самого, который в 1825 году в обмен на золото так вовремя выдал своих сообщников из конспиративной организации в Шамбли?
— Того самого!
— А где он теперь?
— Известно только одно, — ответил Джильберт Аргал, — отвергнутый своими соотечественниками, всеми франко-канадцами, которых он предал, Моргаз бесследно исчез. Возможно, покинул Новый Свет... Может, умер...
— Так не может ли прием, удавшийся в случае с Симоном Моргазом, сработать и с одним из главарей реформистов? — спросил сэр Джон Кольборн.
— Оставьте эту мысль, генерал! — ответил лорд Госфорд. — Подобные патриоты, надо это признать, стоят выше всякого соблазна. Они — ярые враги английского владычества и мечтают о такой же независимости для Канады, какую Соединенные Штаты завоевали у Англии. Увы, это именно так. И надеяться, что их можно купить, склонить к предательству денежными посулами или обещаниями почестей, — нелепо! Я убежден, что изменника среди них вам не найти!
— То же самое говорили и о Симоне Моргазе, — иронично заметил сэр Джон Кольборн, — тем не менее, он предал своих товарищей! И кто знает, может, этот Жан Безымянный, о котором вы тут толкуете, тоже продается?..
— Не думаю, — убежденно ответил полицеймейстер.
— Во всяком случае, — добавил полковник Гор, — для того чтобы его подкупить либо повесить, его сначала надобно поймать, а раз он объявился в Квебеке...
В эту минуту из-за поворота одной из садовых аллей появился какой-то человек и, не дойдя шагов десяти, остановился.
Полицеймейстер узнал в нем полицейского агента, а точнее сказать — полицейского подрядчика, — звание, которое он заслуживал по всем статьям.
В самом деле, этот человек не принадлежал к регулярной бригаде шефа англо-канадских полицейских Комо.
Джильберт Аргал сделал ему знак приблизиться.
— Это — Рип, из фирмы «Рип и Ко», — сказал он, обращаясь к лорду Госфорду. — Не угодно ли вашей милости позволить ему сделать нам доклад?
Лорд Госфорд выразил согласие кивком головы. Рип почтительно подошел, ожидая вопросов Джильберта Аргала.
— Вы убедились, что Жана Безымянного видели в Квебеке? — начал тот.
— Могу утверждать это с уверенностью, ваша честь.
— А как так получилось, что его не арестовали? — спросил лорд Госфорд.
— Извольте, ваша милость, простить меня и моих подручных, — ответил Рип, — но нас известили слишком поздно. Позавчера видели, как Жан Безымянный входил в один дом на улице Пти-Шамплен — тот, что примыкает к лавке портного Эмотарда, это по левую руку, если подниматься вверх по ступеням улицы. Я приказал оцепить дом, в котором проживает некий Себастьян Грамон, адвокат и депутат, принадлежащий к реформистам. Однако Жан Безымянный не появился там больше, хотя депутат Грамон, несомненно, должен был связаться с ним. Все предпринятые нами розыски оказались тщетными.
— Вы полагаете, что этот человек все еще в Квебеке? — спросил сэр Джон Кольборн.
— Не могу ответить утвердительно, ваше превосходительство, — ответил Рип.
— Вы его не знаете?
— Никогда не видел, да его вообще мало кто знает.
— Известно ли, по крайней мере, куда он направился из Квебека?
— Нет, — покачал головой Рип.
— А есть у вас мысли на этот счет? — спросил полицеймейстер.
— Мысли есть... Этот человек, должно быть, направился в графство Монреаль, где, похоже, чаще всего собираются агитаторы. Если готовится восстание, то всего вероятнее, что оно начнется именно в этой части Нижней Канады, из чего я заключаю, что Жан Безымянный может укрываться в какой-нибудь деревне на берегу реки Св. Лаврентия...
— Правильно, — кивнул Джильберт Аргал, — там и следует продолжить розыски.
— Что ж, отдайте соответствующее распоряжение, — сказал генерал-губернатор.
— Вы останетесь довольны, ваша милость. Рип, вы с лучшими сотрудниками вашего агентства завтра же отправляйтесь из Квебека. Я, со своей стороны, велю особо следить за г-ном де Водрелем и его друзьями, с которыми Жан Безымянный наверняка поддерживает более или менее регулярную связь. Постарайтесь, во что бы то ни стало напасть на его след. Вот приказ, который дает вам полномочия от генерал-губернатора.
— Он будет исполнен в точности, — ответил глава фирмы «Рип и Ко». — Я выезжаю завтра же.
— Мы заранее одобряем все, — добавил Джильберт Аргал, — что вы сочтете нужным предпринять, чтобы схватить этого опасного человека. Мы должны заполучить его, живого или мертвого, прежде чем ему удастся своим присутствием поднять на бунт все франко-канадское население. Вы умны и усердны, Рип, вы доказали это двенадцать лет назад в деле Моргаза. Мы снова рассчитываем на ваше усердие и ум. Ступайте.
Рип собрался, было уйти, он даже сделал несколько шагов, но остановился.
— Ваша честь, могу я задать вам один вопрос? — сказал он, обращаясь к полицеймейстеру.
— Вопрос?
— Да, ваша честь, его нужно решить для правильного ведения бухгалтерских счетов фирмы «Рип и Ко».
— Задавайте, — сказал Джильберт Аргал.
— Назначено ли вознаграждение за голову Жана Безымянного?
— Еще нет.
— Следует сделать это, — сказал сэр Джон Кольборн.
— Тогда считайте, что назначено, — откликнулся лорд Госфорд.
— А какое?
— Четыре тысячи пиастров[62].
— Она стоит шесть тысяч, — сказал Рип. — Мне предстоят дорожные расходы, я буду тратиться на наведение справок.
— Хорошо, — ответил лорд Госфорд.
— Вашей милости не придется пожалеть об этих деньгах...
— Если расходы окупятся, — вставил полицеймейстер.
— Они окупятся, ваша милость!
С этими словами, сказанными быть может, слишком смело, глава фирмы «Рип и Ко» удалился.
— Вот человек, который, похоже, очень уверен в себе! — заметил полковник Гор.
— И весьма внушает доверие, — подхватил Джильберт Аргал. — Кстати, вознаграждение в шесть тысяч пиастров вполне достаточно, чтобы удвоить его смышленость и рвение. Дело о заговоре в Шамбли уже принесло ему кругленькую сумму, и если он любит свое ремесло, то не меньше любит и деньги, которые оно ему приносит. Нужно принимать этого чудака таким, каков он есть, и я не знаю никого, кто был бы более способен поймать Жана Безымянного, если только его вообще можно поймать!
Тут генерал, полицеймейстер и полковник распрощались с лордом Госфордом. Потом Джон Кольборн приказал полковнику Гору тотчас отправиться в Монреаль, где встречи с ним ждал его коллега полковник Уизераль, которому было поручено предупредить либо подавить любое мятежное выступление в приходах графства.
Глава II
— Похоже, он не покидал своего дома в Монкальме, — ответил Джильберт Аргал. — Но его друзья Фарран, Клерк, Винсент Годж постоянно посещают его и поддерживают ежедневно связь с депутатами-либералами, в частности с адвокатом Грамоном из Квебека.
— Если вспыхнет мятеж, — сказал сэр Джон Кольборн, — то не останется никакого сомнения в том, что готовился он ими.
— А потому, приказав арестовать их, — добавил полковник Гор, — ваша милость, возможно, задушит заговор в зародыше?..
— Или, напротив, заставит его вылупиться раньше времени! — ответил генерал-губернатор. Затем, обернувшись к полицеймейстеру, спросил:
— Если не ошибаюсь, имена де Водреля и его друзей уже фигурировали во время восстаний тысяча восемьсот тридцать второго и тысяча восемьсот тридцать пятого годов?
— Так точно, — ответил сэр Джильберт Аргал, — по крайней мере, их участие было вполне вероятным, но прямых доказательств не хватило, и их невозможно было подвергнуть судебному преследованию, как во время заговора тысяча восемьсот двадцать пятого года.
— Именно доказательства нам и важно добыть любой ценой, — заметил сэр Джон Кольборн, — и для того, чтобы раз и навсегда покончить с происками реформистов, надо позволить им зайти достаточно далеко. Нет ничего ужаснее гражданской войны, кому как не мне это знать! Но если дело дойдет до войны, ее надо вести беспощадно, так чтобы борьба закончилась в пользу Англии!
Выражаться подобным образом было в манере главнокомандующего британскими силами в Канаде. Тем не менее, хотя Джон Кольборн был призван подавлять восстания с крайней жестокостью, участие в тайных слежках, являющихся уделом полиции, претило его военной натуре. А потому забота неусыпно следить на протяжении нескольких месяцев за действиями франко-канадской стороны выпала исключительно на долю агентов Джильберта Аргала. В городах и церковных приходах, расположенных в долине реки Св. Лаврентия, особенно в графствах Вершер, Шамбли, Лапрери, Акадия, Тербон, Де-Монтань неустанно рыскали многочисленные тайные агенты полицеймейстера. В Монреале, за отсутствием конституционистских союзов, о роспуске которых сокрушался полковник Гор, целью уничтожения мятежников, во что бы то ни стало, задался «Дорический клуб»; его члены слыли ярыми лоялистами. Поэтому опасения лорда Госфорда, что в любой момент, средь бела дня или ночи, может произойти взрыв, были не напрасны.
Понятно, что независимо от личных пристрастий генерал-губернатора люди из ближайшего окружения толкали его на поддержку бюрократов — так называли сторонников власти Британской Короны — в борьбе против тех, кто ратовал за национальное освобождение. Сэр Джон Кольборн отнюдь не придерживался политики полумер, что он и доказал позднее, когда занял место лорда Госфорда в правительстве колонии. Что же до полковника Гора, старого вояки, имевшего награду за Ватерлоо[55], то, по его мнению, действовать следовало исключительно военными методами и без проволочек.
Седьмого мая того же года в небольшом селении графства Ришелье[56] — Сент-Урсе[57] состоялось собрание лидеров реформистов[58]. На нем были приняты резолюции, которые стали политической программой франко-канадской оппозиции.
Среди прочих стоит упомянуть следующую: «Канада, как и Ирландия, должна сплотиться вокруг деятеля, пылающего ненавистью к угнетателям и любовью к своему Отечеству, — человека, которого ничто — ни посулы, ни угрозы — не смогут поколебать в его решимости».
Таким человеком был депутат Папино, которого народная молва превратила в нового О'Коннела[59].
Кроме того, на собрании было решено «воздержаться, насколько это возможно, от употребления ввозимых в страну изделий и пользоваться лишь продукцией местного производства — дабы лишить правительство доходов от налогов на заграничные товары».
На эти заявления лорд Госфорд был вынужден ответить 15 июня циркуляром[60], запрещающим любые мятежные сборища и предписывающим магистратам[61] и офицерам полиции таковые разгонять.
Таким образом, полиция развивала бурную деятельность, используя самых ловких агентов, не останавливаясь даже перед провоцированием предательства — как это уже не раз делалось — с помощью приманки в виде кругленькой суммы.
Однако кроме Папино, который был у всех на виду, существовал еще один человек, действовавший в тени и столь скрытно, что даже главные реформистские лидеры видели его крайне редко. Об этой личности слагались легенды, еще больше усиливавшие его влияние на умонастроения людей. Его знали лишь под таинственным прозвищем — Жан Безымянный. Неудивительно поэтому, что во время беседы генерал-губернатора с приглашенными о нем зашла речь.
— А удалось напасть на след этого Жана Безымянного? — спросил сэр Джон Кольборн.
— Еще нет, — ответил полицеймейстер. — Но я имею основания полагать, что он снова объявился в графствах Нижней Канады и недавно даже был в Квебеке!
— Как! И ваши агенты не смогли его схватить? — воскликнул полковник Гор.
— Это не так просто, генерал.
— Действительно ли этот человек обладает тем влиянием, какое ему приписывают? — вмешался лорд Госфорд.
— Несомненно, — ответил полицеймейстер, — и я, ваша милость, смею утверждать, что влияние это огромно.
— Кто он такой?
— Этого как раз и не удалось выяснить, — сказал сэр Джон Кольборн. — Не так ли, дорогой Аргал?
— Так точно, генерал! Что это за личность, откуда он явился, куда направляется — неизвестно. Он таинственным образом участвовал во всех последних мятежах, и не подлежит сомнению, что все эти Папино, Виже, Лакосты, Водрели, Фарраны, Грамоны, словом, все главари рассчитывают на его вмешательство в события в нужный момент. Этот Жан Безымянный слывет уже каким-то сверхъестественным существом у населения округов долины Св. Лаврентия, как выше Монреаля, так и ниже Квебека. Если верить легендам, у него есть все необходимое, чтобы за ним пошли города и деревни, — необычайное мужество, испытанная отвага. А, кроме того, как я вам уже говорил, он — тайна, он — неизвестность.
— Так вы считаете, что он побывал недавно в Квебеке? — спросил лорд Госфорд.
— По крайней мере, донесения полицейских позволяют предположить это, — ответил Джильберт Аргал. — А потому я задействовал одного из самых деятельных и ловких агентов — некоего Рипа, проявившего немало сообразительности в деле Симона Моргаза.
— Симона Моргаза? — спросил сэр Джон Кольборн, — того самого, который в 1825 году в обмен на золото так вовремя выдал своих сообщников из конспиративной организации в Шамбли?
— Того самого!
— А где он теперь?
— Известно только одно, — ответил Джильберт Аргал, — отвергнутый своими соотечественниками, всеми франко-канадцами, которых он предал, Моргаз бесследно исчез. Возможно, покинул Новый Свет... Может, умер...
— Так не может ли прием, удавшийся в случае с Симоном Моргазом, сработать и с одним из главарей реформистов? — спросил сэр Джон Кольборн.
— Оставьте эту мысль, генерал! — ответил лорд Госфорд. — Подобные патриоты, надо это признать, стоят выше всякого соблазна. Они — ярые враги английского владычества и мечтают о такой же независимости для Канады, какую Соединенные Штаты завоевали у Англии. Увы, это именно так. И надеяться, что их можно купить, склонить к предательству денежными посулами или обещаниями почестей, — нелепо! Я убежден, что изменника среди них вам не найти!
— То же самое говорили и о Симоне Моргазе, — иронично заметил сэр Джон Кольборн, — тем не менее, он предал своих товарищей! И кто знает, может, этот Жан Безымянный, о котором вы тут толкуете, тоже продается?..
— Не думаю, — убежденно ответил полицеймейстер.
— Во всяком случае, — добавил полковник Гор, — для того чтобы его подкупить либо повесить, его сначала надобно поймать, а раз он объявился в Квебеке...
В эту минуту из-за поворота одной из садовых аллей появился какой-то человек и, не дойдя шагов десяти, остановился.
Полицеймейстер узнал в нем полицейского агента, а точнее сказать — полицейского подрядчика, — звание, которое он заслуживал по всем статьям.
В самом деле, этот человек не принадлежал к регулярной бригаде шефа англо-канадских полицейских Комо.
Джильберт Аргал сделал ему знак приблизиться.
— Это — Рип, из фирмы «Рип и Ко», — сказал он, обращаясь к лорду Госфорду. — Не угодно ли вашей милости позволить ему сделать нам доклад?
Лорд Госфорд выразил согласие кивком головы. Рип почтительно подошел, ожидая вопросов Джильберта Аргала.
— Вы убедились, что Жана Безымянного видели в Квебеке? — начал тот.
— Могу утверждать это с уверенностью, ваша честь.
— А как так получилось, что его не арестовали? — спросил лорд Госфорд.
— Извольте, ваша милость, простить меня и моих подручных, — ответил Рип, — но нас известили слишком поздно. Позавчера видели, как Жан Безымянный входил в один дом на улице Пти-Шамплен — тот, что примыкает к лавке портного Эмотарда, это по левую руку, если подниматься вверх по ступеням улицы. Я приказал оцепить дом, в котором проживает некий Себастьян Грамон, адвокат и депутат, принадлежащий к реформистам. Однако Жан Безымянный не появился там больше, хотя депутат Грамон, несомненно, должен был связаться с ним. Все предпринятые нами розыски оказались тщетными.
— Вы полагаете, что этот человек все еще в Квебеке? — спросил сэр Джон Кольборн.
— Не могу ответить утвердительно, ваше превосходительство, — ответил Рип.
— Вы его не знаете?
— Никогда не видел, да его вообще мало кто знает.
— Известно ли, по крайней мере, куда он направился из Квебека?
— Нет, — покачал головой Рип.
— А есть у вас мысли на этот счет? — спросил полицеймейстер.
— Мысли есть... Этот человек, должно быть, направился в графство Монреаль, где, похоже, чаще всего собираются агитаторы. Если готовится восстание, то всего вероятнее, что оно начнется именно в этой части Нижней Канады, из чего я заключаю, что Жан Безымянный может укрываться в какой-нибудь деревне на берегу реки Св. Лаврентия...
— Правильно, — кивнул Джильберт Аргал, — там и следует продолжить розыски.
— Что ж, отдайте соответствующее распоряжение, — сказал генерал-губернатор.
— Вы останетесь довольны, ваша милость. Рип, вы с лучшими сотрудниками вашего агентства завтра же отправляйтесь из Квебека. Я, со своей стороны, велю особо следить за г-ном де Водрелем и его друзьями, с которыми Жан Безымянный наверняка поддерживает более или менее регулярную связь. Постарайтесь, во что бы то ни стало напасть на его след. Вот приказ, который дает вам полномочия от генерал-губернатора.
— Он будет исполнен в точности, — ответил глава фирмы «Рип и Ко». — Я выезжаю завтра же.
— Мы заранее одобряем все, — добавил Джильберт Аргал, — что вы сочтете нужным предпринять, чтобы схватить этого опасного человека. Мы должны заполучить его, живого или мертвого, прежде чем ему удастся своим присутствием поднять на бунт все франко-канадское население. Вы умны и усердны, Рип, вы доказали это двенадцать лет назад в деле Моргаза. Мы снова рассчитываем на ваше усердие и ум. Ступайте.
Рип собрался, было уйти, он даже сделал несколько шагов, но остановился.
— Ваша честь, могу я задать вам один вопрос? — сказал он, обращаясь к полицеймейстеру.
— Вопрос?
— Да, ваша честь, его нужно решить для правильного ведения бухгалтерских счетов фирмы «Рип и Ко».
— Задавайте, — сказал Джильберт Аргал.
— Назначено ли вознаграждение за голову Жана Безымянного?
— Еще нет.
— Следует сделать это, — сказал сэр Джон Кольборн.
— Тогда считайте, что назначено, — откликнулся лорд Госфорд.
— А какое?
— Четыре тысячи пиастров[62].
— Она стоит шесть тысяч, — сказал Рип. — Мне предстоят дорожные расходы, я буду тратиться на наведение справок.
— Хорошо, — ответил лорд Госфорд.
— Вашей милости не придется пожалеть об этих деньгах...
— Если расходы окупятся, — вставил полицеймейстер.
— Они окупятся, ваша милость!
С этими словами, сказанными быть может, слишком смело, глава фирмы «Рип и Ко» удалился.
— Вот человек, который, похоже, очень уверен в себе! — заметил полковник Гор.
— И весьма внушает доверие, — подхватил Джильберт Аргал. — Кстати, вознаграждение в шесть тысяч пиастров вполне достаточно, чтобы удвоить его смышленость и рвение. Дело о заговоре в Шамбли уже принесло ему кругленькую сумму, и если он любит свое ремесло, то не меньше любит и деньги, которые оно ему приносит. Нужно принимать этого чудака таким, каков он есть, и я не знаю никого, кто был бы более способен поймать Жана Безымянного, если только его вообще можно поймать!
Тут генерал, полицеймейстер и полковник распрощались с лордом Госфордом. Потом Джон Кольборн приказал полковнику Гору тотчас отправиться в Монреаль, где встречи с ним ждал его коллега полковник Уизераль, которому было поручено предупредить либо подавить любое мятежное выступление в приходах графства.
Глава II
ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
Симон Моргаз! Это имя вызывало омерзение даже в самых убогих деревушках канадских провинций! Имя, много лет назад проклятое всеми. Симон Моргаз — имя изменника, предавшего своих собратьев и продавшего свою родину.
Такое вполне понятно всякому, особенно во Франции, которая теперь знает, сколь беспощадна ненависть, заслуженная преступлением, совершенным против отечества.
В 1825 году, за двенадцать лет до восстания 1837 года, несколько франко-канадцев составили заговор, целью которого было избавить Канаду от английского владычества, столь тяжко угнетавшего его. Смелые, деятельные, энергичные люди, по большей части выходцы из состоятельных семей первых эмигрантов, основавших новую Францию, они не могли примириться с мыслью, что уступка колонии англичанам — дело решенное. Даже если допустить, что она, вероятно, уже никогда не будет принадлежать внукам тех самых Картье и Шампленов, которые открыли ее в XVI веке, разве эта страна не имеет права на независимость? Конечно, имеет, и вот ради того, чтобы добиться ее независимости, эти патриоты поставили на карту свою жизнь.
Среди них был и де Водрель, потомок губернаторов колонии времен правления Людовика XVI, один из отпрысков тех французских семейств, имена которых превратились в географические названия на картах Канады.
В ту пору де Водрелю было тридцать пять лет: он родился в 1790 году в графстве Водрель, расположенном между рекой Св. Лаврентия на юге и рекой Утауэ на севере, близ границы с провинцией Онтарио.
Друзья де Водреля были, как и он, французского происхождения, хотя последующие брачные союзы с англо-американскими семьями привели к изменению родовых имен. Это, например, профессор Робер Фарран из Монреаля, Франсуа Клерк, богатый землевладелец из Шатогэ, а также некоторые другие, чье происхождение и богатство обеспечивали им реальное влияние среди населения городов и деревень.
Душой заговора стал Вальтер Годж, американец по происхождению. Хотя в ту пору ему было уже шестьдесят лет, возраст ничуть не умерил его пыла. Во время войны за независимость он был одним из тех отважных добровольцев, «скиннеров»[63], буйные выходки которых Вашингтону приходилось терпеть, потому что их дерзкие вольные дружины не давали покоя английской королевской армии. Известно, что в конце XVIII века Соединенные Штаты склоняли Канаду к вступлению в американскую федерацию. Этим и объясняется, каким образом американец Вальтер Годж вступил в канадский заговор и даже сделался его руководителем. Ведь он был одним из тех, кто своим девизом избрал слова, содержащие суть доктрины Монро[64]: «Америка для американцев!» А потому Вальтер Годж и его товарищи не переставали выступать против лихоимства английской администрации, становившегося все более невыносимым. В 1782 году их имена фигурировали среди подписей под протестами против слияния Верхней и Нижней Канады рядом с подписями обоих братьев Сангинэ, которым восемнадцать лет спустя, наряду со многими другими жертвами, суждено было поплатиться жизнью за приверженность делу национального освобождения. Они также боролись пером и словом, когда надо было выступить против несправедливого распределения земель, раздаваемых исключительно британским чиновникам ради усиления английской прослойки. Боролись они и против губернаторов Шербрука, Ричмонда, Монка, Мэтланда, принимали участие в управлении колонией и поддерживали все действия депутатов оппозиции.
Тем не менее, заговор 1825 года, преследовавший вполне определенную цель, был организован помимо либералов канадской палаты депутатов. Но хотя Папино и его коллеги — Кювилье, Бедар, Виже, Келель и другие — не знали о нем, Вальтер мог рассчитывать на них и заручиться их поддержкой в случае, если бы заговор удался. Цель же его заключалась в том, чтобы захватить лорда Дальхаузи[65], назначенного в 1820 году на должность генерал-губернатора английских колоний Северной Америки.
По прибытии на место лорд Дальхаузи, казалось, решил придерживаться политики уступок. Несомненно, именно благодаря ему был официально признан епископ Квебека, а Монреаль, Роз, Режиополис стали резиденциями трех новых епархий[66]. Однако на деле британский кабинет отказывал Канаде в праве на самоуправление. Все члены Законодательного совета, пожизненно назначаемые Британской Короной, были англичанами и совершенно парализовали работу избираемой народом палаты депутатов. При населении в шестьсот тысяч жителей, где франко-канадцев насчитывалось в ту пору пятьсот двадцать пять тысяч, три четверти всех служащих составляли чиновники саксонского происхождения. К тому же вновь был поставлен вопрос о запрещении официального использования французского языка по всей колонии.
Воспрепятствовать беззаконным распоряжениям можно было лишь прибегнув к насильственным действиям: захватить лорда Дальхаузи и главных членов Законодательного совета, затем, когда такой государственный переворот будет осуществлен, поднять народные массы в графствах долины реки Св. Лаврентия, учредить временное правительство, пока выборы не определят состава национального правительства, наконец, послать канадские добровольческие отряды против регулярной армии — таков был план Вальтера Годжа, Робера Фаррана, Франсуа Клерка и де Водреля.
Возможно, этот заговор и удался бы, если б не измена одного из его участников.
К Вальтеру Годжу и его франко-канадским соратникам примкнул некто Симон Моргаз, о положении и происхождении которого следует рассказать.
В 1825 году Симону Моргазу было сорок шесть лет. Будучи адвокатом в стране, где адвокатов насчитывается гораздо больше, нежели клиентов (равно как и врачей больше, чем больных), он с трудом сводил концы с концами, проживая в небольшом местечке Шамбли, расположенном на левом берегу реки Ришелье, в десяти милях от Монреаля, по ту сторону реки Св. Лаврентия.
Симон Моргаз был человеком решительным и прославился своими энергичными действиями, когда реформисты протестовали против махинаций британского кабинета. Его непринужденные манеры и открытое лицо располагали к нему всех вокруг. Никто и предположить не мог, что за такой приятной наружностью скрывается изменник и предатель.
Он был женат. Его жене, что была на восемь лет моложе, исполнилось в ту пору тридцать восемь. Бриджета Моргаз, американка по происхождению, была дочерью майора Аллена, отвагу которого по достоинству оценили во время Войны за независимость, когда он служил адъютантом Джорджа Вашингтона. Воплощение глубокой преданности долгу, он, дабы сдержать данное слово, готов был с невозмутимостью Регула[67] пожертвовать своей жизнью.
Симон Моргаз и Бриджета встретились и познакомились в Олбани[68], штат Нью-Йорк. Молодой адвокат был по рождению франко-канадцем — обстоятельство, которое, конечно же, принял в расчет майор Аллен, ибо никогда не отдал бы свою дочь за отпрыска английской семьи. Несмотря на то, что Моргаз не обладал состоянием, с наследством, доставшимся Бриджете от матери, молодым было обеспечено если не богатство, то, по крайней мере, достаток. Они сочетались браком в Олбани в 1806 году.
Жизнь молодоженов вполне могла быть счастливой, но, увы, все сложилось иначе. Не то чтобы Симон Моргаз был недостаточно привязан к жене — он всегда питал к ней искренние и нежные чувства, но его сжигала страсть — страсть к карточной игре. В результате приданое Бриджеты растаяло в несколько лет, и хотя Симон Моргаз пользовался репутацией талантливого адвоката, его трудов было недостаточно, чтобы восполнить урон, нанесенный ее состоянию. Если они еще не нищенствовали, то, во всяком случае, были весьма и весьма стеснены в средствах, однако жена терпела все это с достоинством и ни разу не упрекнула мужа. Так как никакие ее увещевания действия не возымели, она переносила испытание со смирением и мужеством, хотя будущее внушало ей немало опасений.
Ведь Бриджета страшилась его не из-за себя одной. В первые годы замужества у нее родилось двое детей — два сына, которых она нарекла одинаковыми именами, звучавшими на двух языках по-разному, дабы это напоминало об их франко-американском происхождении. Старший, Джоан, родился в 1807 году, младший, Жан, — в 1808-м. Бриджета целиком посвятила себя воспитанию сыновей. Джоан был кроток, Жан обладал живым темпераментом, и оба вместе — крывшейся и за кротостью и за живостью завидной энергией. Они явно унаследовали от матери, отличавшейся рассудительностью, трудолюбие и тот ясный и трезвый взгляд на вещи, которого так недоставало Симону Моргазу. К отцу они относились с неизменным почтением, но без кровной привязанности, составляющей ценность родственных уз, зато в отношениях с матерью — безграничная преданность и нежность, переполнявшие их сердца и наполнявшие радостью ее душу. Бриджета и дети были связаны прочными узами как сыновней, так и материнской любви, которые ничто и никогда не могло бы порвать. Выйдя из младенческого возраста, Джоан и Жан поступили в училище Шамбли, где так и шли друг за другом с разницей в один класс. Их по праву называли среди лучших учеников старшего отделения. Потом, когда им исполнилось двенадцать и тринадцать лет, они были отданы в Монреальское училище, где тоже неизменно занимали первые места. Им оставалось еще два года до завершения обучения, когда разразилась гроза 1825 года.
Хотя Симон Моргаз с женой жили по большей части в Монреале, где дела его адвокатской конторы с каждым днем шли все хуже и хуже, они сохранили свой скромный домик в Шамбли. Именно там, когда Симон Моргаз вступил в число заговорщиков, и собирались Вальтер Годж и его друзья, первым делом которых после ареста генерал-губернатора должно было стать создание временного правительства в Квебеке. В Шамбли, в этом маленьком селении, под кровом скромного жилища заговорщики могли считать себя в большей безопасности, чем в Монреале, где надзор полиции был чрезвычайно пристальным. Тем не менее, они всегда действовали с крайней осторожностью, чтобы направить по ложному пути любую возможную слежку. А потому они так ловко спрятали оружие и боеприпасы в доме Симона Моргаза, что их доставка туда осталась абсолютно незамеченной. Таким образом, как раз из дома в Шамбли, где сходились все нити заговора, и должен был поступить сигнал к всеобщему восстанию.
Однако до губернатора и его окружения дошел слух о готовящемся государственном перевороте и заговоре против Британской Короны, и они распорядились о специальном наблюдении за теми из депутатов, которые находились в постоянной оппозиции.
Здесь будет уместно повторить, что Папино и его коллеги не знали о планах Вальтера Годжа и его сообщников. А те назначили вооруженное выступление на 26 августа, что в равной степени изумило бы как их врагов, так и друзей.
Такое вполне понятно всякому, особенно во Франции, которая теперь знает, сколь беспощадна ненависть, заслуженная преступлением, совершенным против отечества.
В 1825 году, за двенадцать лет до восстания 1837 года, несколько франко-канадцев составили заговор, целью которого было избавить Канаду от английского владычества, столь тяжко угнетавшего его. Смелые, деятельные, энергичные люди, по большей части выходцы из состоятельных семей первых эмигрантов, основавших новую Францию, они не могли примириться с мыслью, что уступка колонии англичанам — дело решенное. Даже если допустить, что она, вероятно, уже никогда не будет принадлежать внукам тех самых Картье и Шампленов, которые открыли ее в XVI веке, разве эта страна не имеет права на независимость? Конечно, имеет, и вот ради того, чтобы добиться ее независимости, эти патриоты поставили на карту свою жизнь.
Среди них был и де Водрель, потомок губернаторов колонии времен правления Людовика XVI, один из отпрысков тех французских семейств, имена которых превратились в географические названия на картах Канады.
В ту пору де Водрелю было тридцать пять лет: он родился в 1790 году в графстве Водрель, расположенном между рекой Св. Лаврентия на юге и рекой Утауэ на севере, близ границы с провинцией Онтарио.
Друзья де Водреля были, как и он, французского происхождения, хотя последующие брачные союзы с англо-американскими семьями привели к изменению родовых имен. Это, например, профессор Робер Фарран из Монреаля, Франсуа Клерк, богатый землевладелец из Шатогэ, а также некоторые другие, чье происхождение и богатство обеспечивали им реальное влияние среди населения городов и деревень.
Душой заговора стал Вальтер Годж, американец по происхождению. Хотя в ту пору ему было уже шестьдесят лет, возраст ничуть не умерил его пыла. Во время войны за независимость он был одним из тех отважных добровольцев, «скиннеров»[63], буйные выходки которых Вашингтону приходилось терпеть, потому что их дерзкие вольные дружины не давали покоя английской королевской армии. Известно, что в конце XVIII века Соединенные Штаты склоняли Канаду к вступлению в американскую федерацию. Этим и объясняется, каким образом американец Вальтер Годж вступил в канадский заговор и даже сделался его руководителем. Ведь он был одним из тех, кто своим девизом избрал слова, содержащие суть доктрины Монро[64]: «Америка для американцев!» А потому Вальтер Годж и его товарищи не переставали выступать против лихоимства английской администрации, становившегося все более невыносимым. В 1782 году их имена фигурировали среди подписей под протестами против слияния Верхней и Нижней Канады рядом с подписями обоих братьев Сангинэ, которым восемнадцать лет спустя, наряду со многими другими жертвами, суждено было поплатиться жизнью за приверженность делу национального освобождения. Они также боролись пером и словом, когда надо было выступить против несправедливого распределения земель, раздаваемых исключительно британским чиновникам ради усиления английской прослойки. Боролись они и против губернаторов Шербрука, Ричмонда, Монка, Мэтланда, принимали участие в управлении колонией и поддерживали все действия депутатов оппозиции.
Тем не менее, заговор 1825 года, преследовавший вполне определенную цель, был организован помимо либералов канадской палаты депутатов. Но хотя Папино и его коллеги — Кювилье, Бедар, Виже, Келель и другие — не знали о нем, Вальтер мог рассчитывать на них и заручиться их поддержкой в случае, если бы заговор удался. Цель же его заключалась в том, чтобы захватить лорда Дальхаузи[65], назначенного в 1820 году на должность генерал-губернатора английских колоний Северной Америки.
По прибытии на место лорд Дальхаузи, казалось, решил придерживаться политики уступок. Несомненно, именно благодаря ему был официально признан епископ Квебека, а Монреаль, Роз, Режиополис стали резиденциями трех новых епархий[66]. Однако на деле британский кабинет отказывал Канаде в праве на самоуправление. Все члены Законодательного совета, пожизненно назначаемые Британской Короной, были англичанами и совершенно парализовали работу избираемой народом палаты депутатов. При населении в шестьсот тысяч жителей, где франко-канадцев насчитывалось в ту пору пятьсот двадцать пять тысяч, три четверти всех служащих составляли чиновники саксонского происхождения. К тому же вновь был поставлен вопрос о запрещении официального использования французского языка по всей колонии.
Воспрепятствовать беззаконным распоряжениям можно было лишь прибегнув к насильственным действиям: захватить лорда Дальхаузи и главных членов Законодательного совета, затем, когда такой государственный переворот будет осуществлен, поднять народные массы в графствах долины реки Св. Лаврентия, учредить временное правительство, пока выборы не определят состава национального правительства, наконец, послать канадские добровольческие отряды против регулярной армии — таков был план Вальтера Годжа, Робера Фаррана, Франсуа Клерка и де Водреля.
Возможно, этот заговор и удался бы, если б не измена одного из его участников.
К Вальтеру Годжу и его франко-канадским соратникам примкнул некто Симон Моргаз, о положении и происхождении которого следует рассказать.
В 1825 году Симону Моргазу было сорок шесть лет. Будучи адвокатом в стране, где адвокатов насчитывается гораздо больше, нежели клиентов (равно как и врачей больше, чем больных), он с трудом сводил концы с концами, проживая в небольшом местечке Шамбли, расположенном на левом берегу реки Ришелье, в десяти милях от Монреаля, по ту сторону реки Св. Лаврентия.
Симон Моргаз был человеком решительным и прославился своими энергичными действиями, когда реформисты протестовали против махинаций британского кабинета. Его непринужденные манеры и открытое лицо располагали к нему всех вокруг. Никто и предположить не мог, что за такой приятной наружностью скрывается изменник и предатель.
Он был женат. Его жене, что была на восемь лет моложе, исполнилось в ту пору тридцать восемь. Бриджета Моргаз, американка по происхождению, была дочерью майора Аллена, отвагу которого по достоинству оценили во время Войны за независимость, когда он служил адъютантом Джорджа Вашингтона. Воплощение глубокой преданности долгу, он, дабы сдержать данное слово, готов был с невозмутимостью Регула[67] пожертвовать своей жизнью.
Симон Моргаз и Бриджета встретились и познакомились в Олбани[68], штат Нью-Йорк. Молодой адвокат был по рождению франко-канадцем — обстоятельство, которое, конечно же, принял в расчет майор Аллен, ибо никогда не отдал бы свою дочь за отпрыска английской семьи. Несмотря на то, что Моргаз не обладал состоянием, с наследством, доставшимся Бриджете от матери, молодым было обеспечено если не богатство, то, по крайней мере, достаток. Они сочетались браком в Олбани в 1806 году.
Жизнь молодоженов вполне могла быть счастливой, но, увы, все сложилось иначе. Не то чтобы Симон Моргаз был недостаточно привязан к жене — он всегда питал к ней искренние и нежные чувства, но его сжигала страсть — страсть к карточной игре. В результате приданое Бриджеты растаяло в несколько лет, и хотя Симон Моргаз пользовался репутацией талантливого адвоката, его трудов было недостаточно, чтобы восполнить урон, нанесенный ее состоянию. Если они еще не нищенствовали, то, во всяком случае, были весьма и весьма стеснены в средствах, однако жена терпела все это с достоинством и ни разу не упрекнула мужа. Так как никакие ее увещевания действия не возымели, она переносила испытание со смирением и мужеством, хотя будущее внушало ей немало опасений.
Ведь Бриджета страшилась его не из-за себя одной. В первые годы замужества у нее родилось двое детей — два сына, которых она нарекла одинаковыми именами, звучавшими на двух языках по-разному, дабы это напоминало об их франко-американском происхождении. Старший, Джоан, родился в 1807 году, младший, Жан, — в 1808-м. Бриджета целиком посвятила себя воспитанию сыновей. Джоан был кроток, Жан обладал живым темпераментом, и оба вместе — крывшейся и за кротостью и за живостью завидной энергией. Они явно унаследовали от матери, отличавшейся рассудительностью, трудолюбие и тот ясный и трезвый взгляд на вещи, которого так недоставало Симону Моргазу. К отцу они относились с неизменным почтением, но без кровной привязанности, составляющей ценность родственных уз, зато в отношениях с матерью — безграничная преданность и нежность, переполнявшие их сердца и наполнявшие радостью ее душу. Бриджета и дети были связаны прочными узами как сыновней, так и материнской любви, которые ничто и никогда не могло бы порвать. Выйдя из младенческого возраста, Джоан и Жан поступили в училище Шамбли, где так и шли друг за другом с разницей в один класс. Их по праву называли среди лучших учеников старшего отделения. Потом, когда им исполнилось двенадцать и тринадцать лет, они были отданы в Монреальское училище, где тоже неизменно занимали первые места. Им оставалось еще два года до завершения обучения, когда разразилась гроза 1825 года.
Хотя Симон Моргаз с женой жили по большей части в Монреале, где дела его адвокатской конторы с каждым днем шли все хуже и хуже, они сохранили свой скромный домик в Шамбли. Именно там, когда Симон Моргаз вступил в число заговорщиков, и собирались Вальтер Годж и его друзья, первым делом которых после ареста генерал-губернатора должно было стать создание временного правительства в Квебеке. В Шамбли, в этом маленьком селении, под кровом скромного жилища заговорщики могли считать себя в большей безопасности, чем в Монреале, где надзор полиции был чрезвычайно пристальным. Тем не менее, они всегда действовали с крайней осторожностью, чтобы направить по ложному пути любую возможную слежку. А потому они так ловко спрятали оружие и боеприпасы в доме Симона Моргаза, что их доставка туда осталась абсолютно незамеченной. Таким образом, как раз из дома в Шамбли, где сходились все нити заговора, и должен был поступить сигнал к всеобщему восстанию.
Однако до губернатора и его окружения дошел слух о готовящемся государственном перевороте и заговоре против Британской Короны, и они распорядились о специальном наблюдении за теми из депутатов, которые находились в постоянной оппозиции.
Здесь будет уместно повторить, что Папино и его коллеги не знали о планах Вальтера Годжа и его сообщников. А те назначили вооруженное выступление на 26 августа, что в равной степени изумило бы как их врагов, так и друзей.