Верн Жюль Габриэль. Гектор Сервадак

   Катер в тот же день отвез капитана Сервадака и его спутников обратно на остров Гурби, а наутро начались сборы.
   Предстояла долгая зимовка, и нужно было подготовиться ко всевозможным случайностям. Да, галлийцев ждала длительная, тяжкая, быть может вечная зимовка, гораздо более страшная, чем те шесть месяцев полярной ночи и морозов, которые проводят зимовщики в арктических морях! Разве можно предвидеть, через сколько времени Галлия освободится от своего ледяного панциря? Разве можно утверждать с уверенностью, что она движется по замкнутой кривой и что путь по эллиптической орбите снова приведет ее к Солнцу?
   Сервадак рассказал своим товарищам о сделанном им счастливом открытии, и они приветствовали название «Теплая Земля» восторженными кликами, — особенно пришлось оно по душе Нине и испанцам. Каждый должным образом возблагодарил провидение, так мудро устроившее мир.
   В последующие три дня «Добрыня» совершил три рейса между островом Гурби и Теплой Землей. Нагруженный доверху, он прежде всего доставил зерно и фураж, которые засыпали в глубокие рвы, заменившие амбары. 15 марта в пещеры, ставшие хлевом в недрах горы, доставили быков, коров, овец и свиней, всего там было около пятидесяти голов скота, оставленного для приплода. Стадо все равно погибло бы от холодов, поэтому решено было перебить остальной скот и запасти как можно больше мяса, тем более что в этом суровом климате оно могло храниться сколько угодно времени. Итак, галлийцы заготовили огромное количество припасов. Будущее было обеспечено. Во всяком случае, будущее нынешнего населения планеты!
   Ну, а вопрос о напитках решался чрезвычайно просто: приходилось довольствоваться водой. Зато ее было вдоволь, летом благодаря обилию ручьев и колодцев на Гурби, а зимой благодаря морозу, который обращает в лед морскую воду.
   Пока на острове шли сборы, капитан Сервадак, граф и лейтенант Прокофьев устраивали жилище на Теплой Земле. Надо было спешить, потому что лед теперь не таял даже в полдень под отвесными лучами солнца. Колонисты торопились воспользоваться морем для перевозки, пока оно не замерзло, чтобы потом не затрачивать лишних сил, перенося тяжести по льду.
   Капитан Сервадак и его товарищи проявили немало изобретательности, приспосабливая под жилье различные пещеры. Они открыли еще новые подземные галереи. Гора напоминала исполинский улей со множеством ячеек. Для каждой пчелы, — мы хотим сказать для каждого колониста Теплой Земли, — здесь готов был дом и даже довольно удобный. Такое расположение пещер в горном массиве дало повод назвать его «Ульем Нины» в честь найденной итальяночки.
   Первой заботой капитана Сервадака и его друзей было распределить вулканическое тепло, которое щедро и безвозмездно давала природа для повседневных нужд людей. Они пробили в стенах пещеры стоки для расплавленной лавы и отвели ее по канавкам повсюду, где нужно было тепло. Так, камбуз «Добрыни», перекочевав в одну из приспособленных для него пещер Улья Нины, отныне отапливался лавой, и повар Михайло очень ловко использовал это тепло.
   — М-да, — говорил Бен-Зуф, — то-то был бы прогресс, кабы в нашем старом мире вместо парового отопления завели в каждом доме по даровому вулканчику!
   В главной пещере, откуда лучами расходились подземные галереи, устроили общую комнату и поставили лучшую мебель из гурби и с «Добрыни». Паруса шкуны были сняты с рей и доставлены в Улей Нины, где они тоже могли пригодиться. Разумеется, в большом зале нашлось место и для судовой библиотеки с прекрасным подбором французских и русских книг. Меблировку зала дополняли стол, стулья и лампы, по стенам развесили географические карты.
   Мы уже говорили, что огненная завеса, струившаяся над выходом из главной пещеры, и обогревала ее и освещала. Поток лавы низвергался в бассейн, окруженный мелкими рифами и, по-видимому, не сообщавшийся с морем. Бассейн этот, хотя и небольшой, был настолько глубок, что казался бездонным; вода в нем, нагреваемая лавой, конечно, не могла замерзнуть, даже если бы замерзло все Галлийское море. Во второй пещере, расположенной в глубине, налево от общего зала, поселились капитан Сервадак и граф Тимашев. Прокофьев и Бен-Зуф заняли вдвоем нишу в скале направо, а за большим залом нашелся уголок, где устроили уютную комнатку для Нины. Русские матросы и испанцы обосновались в боковых галереях, куда проникало тепло из большой пещеры, что делало их вполне пригодными для жилья. Все это вместе взятое и составляло Улей Нины. Разместившись там, маленькая колония могла без страха ждать прихода долгой и суровой зимы, которая превратит их в узников Теплой Земли. Теперь им нечего было бояться, даже если Галлия достигнет орбиты Юпитера, где температура настолько низка, что не превышает одной двадцать пятой земной температуры.
   Но что же делал Хаккабут в гавани острова Гурби, пока шли сборы к переезду, пока все, в том числе и испанцы, лихорадочно готовились к зимовке?
   Недоверчивый и подозрительный старик не внимал никаким доводам, которыми из сострадания пытались его переубедить, и безотлучно сидел на тартане, трепеща над своими товарами, как скупой над сокровищами, ворча, охая, не сводя глаз с горизонта в тщетной надежде, что у берегов острова Гурби появится корабль. Впрочем, в Улье Нины отлично обходились без неприятной физиономии ростовщика и не жалели об его отсутствии. Хаккабут наотрез отказался торговать иначе как за наличные деньги. Тогда капитан Сервадак запретил что-либо покупать или брать у него в кредит. Он хотел дождаться того момента, когда упрямство Хаккабута будет сломлено необходимостью, когда его переубедит сама действительность, а этого ждать оставалось уже недолго.
   Между тем Хаккабут явно не разделял общего мнения, что колонии угрожает серьезная опасность. Он был уверен, что живет по-прежнему на земле, лишь частично пострадавшей от катастрофы, и надеялся рано или поздно любым способом уехать с острова Гурби и снова заняться торговлей на средиземноморском побережье. Не варя никому и ничему, он вообразил, что против него готовят заговор, чтоб завладеть всем его достоянием. Именно поэтому, подозревая обман, он не желал признать гипотезу, утверждавшую, что Галлия лишь осколок Земли, уносимый в межпланетное пространство; именно поэтому он день и ночь неусыпно стерег свое добро. Однако до сих пор все подтверждало, что в околосолнечном мире странствует новое небесное тело — новая планета, все население которой состоит из англичан на Гибралтарском утесе и колонистов с острова Гурби; Хаккабут мог сколько его душе угодно сидеть, наставив на горизонт древнюю подзорную трубу, похожую на дырявую дымовую трубу, — у берегов не появлялся ни один корабль и ни один купец не спешил обменять свое золото на сокровища «Ганзы».
   Прослышав о планах на зимовку и о приготовлениях к переезду, Хаккабут сначала по своему обыкновению ничему не поверил. Но когда он увидел, как шкуна, нагруженная зерном и скотом, направлялась на юг, он убедился, что капитан Сервадак и его товарищи решили покинуть остров Гурби.
   Тогда-то Хаккабута и одолели мучительные сомнения. Что ожидает его, беднягу, если все окажется правдой? Неужели он действительно на берегу не Средиземного, а Галлийского моря? Неужто никогда больше он не увидит свое отечество, свою добрую старую Германию? Неужто ему не суждено больше обсчитывать простаков покупателей на триполитанском и тунисском побережьях? Ведь ему грозит разорение!
   Хаккабут стал чаще наведываться на берег, пытаясь вступать в разговор то с испанцами, то с русскими, но в ответ слышал лишь весьма соленые шутки на свой счет. Он попробовал улестить Бен-Зуфа, предложив ему несколько понюшек табаку, однако тот решительно отклонил его подношения, сославшись на «приказ начальства».
   — Нет, старина Завулон, — говорил Бен-Зуф, — не возьму ни понюшки! Запрещено! Лопай сам свой товар, пей, нюхай его, Сарданапал ты этакий!
   Сообразив, что надо действовать по пословице: «Не помогли святые угодники, так взывай прямо к богу», Хаккабут обратился к Сервадаку с вопросом, верны ли дошедшие до него слухи, и выразил надежду, что французский офицер не станет обманывать такого бедняка, как он.
   — Ну да, черт возьми, все это истинная правда, — отвечал Гектор Сервадак, которому надоел вздорный старик. — Вы едва успеете перебраться в Улей Нины!
   — Спаси и помилуй меня предвечный бог и Магомет, — пробормотал Хаккабут, и в этом возгласе выразилась вся сущность вероотступника-торгаша.
   — Хотите, я дам вам матросов, и они отведут «Ганзу» в бухту у Теплой Земли? — предложил капитан Сервадак.
   — Мне хотелось бы добраться до Алжира, — ответил ростовщик.
   — Повторяю вам еще раз, что Алжира больше не существует!
   — Во имя аллаха, возможно ли это?
   — Спрашиваю в последний раз, хотите ли вы отвести тартану на Теплую Землю и зимовать с вами?
   — Помилосердствуйте! Ведь там мое добро разграбят!
   — Не хотите? Что ж, тогда мы отведем «Ганзу» в безопасное место без вас и против вашего желания!
   — Без моего согласия, господин губернатор?
   — Да, я не могу допустить, чтобы ценный груз бессмысленно погиб из-за вашего глупого упрямства.
   — Вы меня разоряете!
   — Вы скорее разоритесь, если мы оставим вас здесь, — ответил Сервадак, пожимая плечами. — А теперь убирайтесь к черту!
   Хаккабут поплелся к своей тартане, воздевая руки к небу и негодуя по поводу неслыханной алчности «нечестивцев».
   К двадцатому марта работы на острове Гурби закончились. Оставалось только перебраться на Теплую Землю. Термометр показывал в среднем около восьми градусов ниже нуля. Вода в колодцах превратилась в лед. Колонисты решили на следующий день погрузиться на «Добрыню» и переехать в Улей Нины. Заодно решили отвести туда же и тартану, несмотря на все возражения ее владельца. Лейтенант Прокофьев заявил, что если «Ганза» останется в Шелиффской гавани, она будет затерта льдами и неминуемо раздавлена. В бухте же Теплой Земли тартана будет лучше защищена, а если даже и погибнет, то удастся спасти хотя бы ее груз.
   Вот почему сразу же после того, как шкуна отчалила, «Ганза» тоже снялась с якоря, невзирая на вопли и проклятия Хаккабута. Четверо русских матросов по приказу лейтенанта Прокофьева взошли на борт «Ганзы»; корабль-лавка, как назвал его Бен-Зуф, поднял паруса и, покинув стоянку у острова Гурби, направился на юг.
   Трудно передать, какою бранью ссыпал матросов жалкий скряга, с каким ожесточением он твердил, что ни в ком не нуждается и ни у кого не просит помощи. Он рыдал, стонал, всхлипывал, но сквозь притворные слезы его серые глазки метали искры. И если бы через три часа, после того как тартана пришвартовалась в бухте Теплой Земли и Хаккабут убедился, что он вместе со своим имуществом находится в полной безопасности, кто-нибудь подошел бы к нему поближе, то был бы поражен, увидев, какой откровенной радостью горели глаза торгаша, когда он бормотал:
   — Отвели судно задаром! Дураки! Идиоты! Ничего не взяли с меня за это!
   В словечке «задаром» снова проявилась вся его сущность: он был не способен понять, что можно оказывать услуги бескорыстно.
   Отныне и бесповоротно остров Гурби был покинут людьми. На последнем клочке французской колонии остались только птицы и те животные, которые ускользнули от загонщиков, но и они должны были замерзнуть. Не найдя другого пристанища, птицы снова слетелись на остров, и это лишний раз убеждало в том, что земля кругом бесплодна.
   В этот день капитан Сервадак и его товарищи торжественно вступили во владение своим жилищем. Улей Нины понравился всем, и каждый радовался тому, как удобно, а главное как тепло в новом доме. Общей радости не разделял только Хаккабут; он не пожелал даже заглянуть, вовнутрь и сидел один на тартане.
   — Боится, должно быть, что его заставят платить за квартиру, — сказал Бен-Зуф. — Ну, да ладно! Придет час, когда он сам выползет из своего логова, мороз выгонит старую лисицу из норы!
   Вечером в большом зале отпраздновали новоселье, За горячим ужином, приготовленным на огне вулкана, собралось все население Галлии. Во время пира не раз поднимали бокалы, в которых играло французское вино из погреба «Добрыни», — пили за здоровье генерал-губернатора и его «административного совета». Разумеется, Бен-Зуф принял добрую часть этих почестей на свой счет.
   Ну и весело же было! Особенное оживление внесли испанцы: один взял гитару, другой кастаньеты, и все запели хором. Затем Бен-Зуф исполнил знаменитую «песенку зуава», широко известную во французской армии; но лишь тот, кто слышал ее в виртуозном исполнении денщика капитана Сервадака, способен оценить ее по достоинству:
   Мисти гот дар дар тир лире, Тир лир лир лиретт лира.
   Кипит игра, Раздайся шире — Нам забаву отыскал Зубоскал.
   Без конца под вой свинца скачи, гояцы!
   Если поняли припев — Вы молодцы!
   Затем состоялся бал, бесспорно первый бал на Галлии. Матросы с «Добрыни» сплясали русскую и заслужили бурное одобрение публики даже после фанданго, изумительно исполненного испанцами. К концу вечера Бен-Зуф показал сольный номер, блеснув в модном танце, весьма принятом на Монмартре, с такой грацией и мужественной силой, что снискал самые искренние похвалы Негрете.
   К девяти часам торжества окончились. Всем захотелось подышать свежим воздухом, потому что после танцев, особенно при здешней температуре, было очень жарко.
   Шествие возглавлял Бен-Зуф; он вел своих приятелей по главной галерее, выходившей на побережье Теплой Земли. Капитан Сервадак, граф, лейтенант Прокофьев, не торопясь, шли позади. Вдруг до них донеслись крики. Они ускорили шаг; в сухом и чистом воздухе оглушительно, словно оружейная пальба, раздавались восклицания, однако вовсе не выражающие ужас: то были крики «ура» и «браво».
   Подойдя к выходу из галереи, Сервадак и его спутники увидели, что все столпились на скалах, а Бен-Зуф в несказанном восторге замер, указывая рукой на небо.
   — Ах, господин генерал-губернатор! Ах, монсеньер! — восклицал он в неописуемой радости.
   — Ну же! Что там такое? — спросил капитан Сервадак.
   — Луна! — отвечал Бен-Зуф.
   Он сказал правду: из вечерней мглы выплыла Луна, впервые за все это время взойдя на небосклоне Галлии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,

кончающаяся маленьким, но довольно любопытным опытом из области занимательной физики

   Луна! Но если это Луна, то почему ее не было до нынешнего вечера? А если сейчас она явилась снова, то откуда? До сих пор Галлию в ее обращении вокруг Солнца не сопровождал никакой спутник. Неужели же вероломная Диана изменила Земле и перешла на службу к новому светилу?
   — Нет, это немыслимо! — сказал лейтенант Прокофьев. — Земля удалена от нас на многие миллионы лье, и Луна по-прежнему тяготеет к ней!
   — Ах, лейтенант, — ответил Гектор Сервадак, — что мы знаем? Разве нельзя предположить, что Луна с недавних пор попала в сферу притяжения Галлии и стала ее спутником?
   — Тогда бы она появилась раньше, — возразил граф, — и нам не пришлось бы ждать три месяца ее появления на этом горизонте.
   — Что поделать, — сказал Сервадак, — по чести говоря, все, что с нами здесь происходит, более чем странно!
   — Господин Сервадак, — вмешался лейтенант Прокофьев, — невозможно принять гипотезу, будто Галлия обладает столь мощной силой притяжения, что способна перетянуть к себе земного спутника!
   — Хорошо, лейтенант, — ответил Сервадак, — а кто нам докажет, что те самые силы, которые оторвали нас от земного шара, не могли заодно совратить с пути истинного и Луну. Блуждая в пространствах солнечной системы, она пристала к нам и…
   — Нет, нет, капитан, — прервал его Прокофьев, — есть совершенно неопровержимый довод против вас!
   — Какой же?
   — Масса Галлии бесспорно меньше массы спутника Земли, поэтому не Луна должна была бы стать спутником Галлии, а наоборот — Галлия стала бы спутником Луны!
   — С этим я, пожалуй, соглашусь, — ответил Сервадак. — Тогда как доказать, что мы не стали луной Луны и не сопровождаем земного спутника по межпланетному миру, если ему была предназначена новая орбита?
   — Вам очень хочется, чтобы я опроверг и эту гипотезу? — спросил лейтенант Прокофьев.
   — Нет, — улыбнулся капитан Сервадак, — потому что, если наш астероид действительно только спутник спутника, ему не понадобилось бы три месяца, чтобы пройти полпути вокруг Луны, и мы бы уже неоднократно видели ее после катастрофы.
   Тем временем спутник Галлии, пока о нем спорили, быстро поднимался над горизонтом, что подтверждало последний довод Сервадака. Теперь планета вполне поддавалась наблюдению, и когда принесли подзорные трубы, стало совершенно ясно, что это отнюдь не прежняя Луна, не Феба земных ночей.
   Дело в том, что хотя спутник Галлии и находился к ней ближе, чем Луна к Земле, он казался гораздо меньше Луны, — поверхность его была примерно раз в десять меньше земного спутника. Итак, сателлит Галлии представлял собой лишь уменьшенную копию Луны и так слабо отражал солнечный свет, что не затмил бы даже звезд восьмой величины. Галлийская луна взошла на западе как раз в точке противостояния с дневным светилом, — следовательно, было полнолуние. Спутать эту планету с Луной сейчас уже не смог бы никто. Сервадак поневоле признал, что на диске его нет ни морей, ни борозд, ни кратеров, ни гор — словом, ни одной из тех особенностей рельефа, так ясно видных в лунных картах. То не был кроткий лик Аполлоновой сестры, по одним преданиям — свежей и юной, по другим — старой и морщинистой, которая уже столько веков бесстрастно созерцает бытие смертных в подлунном мире.
   Следовательно, на небосклоне сияла какая-то особенная луна, — по предположению графа, это мог быть астероид, притянутый Галлией, когда она проходила через пояс малых планет. Что же это за светило? Принадлежит ли оно к разряду ста шестидесяти девяти малых планет, уже подсчитанных современными астрономами, либо к другой, еще неизвестной их разновидности? Впоследствии, вероятно, удастся узнать и это. Существуют совсем крохотные астероиды, и хороший ходок мог бы за сутки совершить пешком кругосветное путешествие по такому астероиду. Их масса значительно меньше массы Галлии, и сила ее притяжения способна была повлиять на это крошечное светило.
   Первая ночь в Улье Нины прошла спокойно. На следующий день был окончательно установлен общий распорядок. «Монсеньер губернатор», как титуловал капитана Бен-Зуф, не терпел безделья. Пуще всего он боялся вредных последствий праздности. Поэтому он самым тщательным образом распределил ежедневные обязанности между всеми колонистами; работа нашлась для каждого. Много труда требовал уход за скотом. Кроме того, заготовление пищи впрок, рыбная ловля, пока море еще не замерзло, очистка подземных галерей, которые надо было сделать пригодными для жилья, — словом, множество ежедневно возникавших забот не позволяло никому сидеть сложа руки.
   Надо сказать, что в маленькой колонии царило полное согласие. Русские и испанцы прекрасно ладили между собой и понемногу стали уже изъясняться на французском языке, так как он был признан официальным языком Галлии. Сервадак начал заниматься по всем предметам с Пабло и Ниной. А по части забав незаменим был Бен-Зуф. Он не только познакомил детей со своим родным языком, но и выучил их говорить на самом изысканном парижском диалекте. Он обещал сверх того, что поедет с ними в город, расположенный «у подножья горы», которому нет равных на свете. Бен-Зуф рисовал его в самых радужных красках, и читателю нетрудно догадаться, какой город подразумевал восторженный наставник Нины и Пабло.
   К этому же времени удалось разрешить и один из вопросов этикета.
   Как читатель помнит, Бен-Зуф представил вновь прибывшим жителям Галлии своего капитана в качестве генерал-губернатора колонии. Но не довольствуясь этим званием, Бен-Зуф кстати и некстати величал его «монсеньером». Гектор Сервадак, которому надоел этот неуместный титул, запретил Бен-Зуфу так его называть.
   — А все-таки, монсеньер? — всякий раз отвечал Бен-Зуф.
   — Замолчишь ли ты, дубина!
   — Так точно, монсеньер!
   Однажды, не найдя иного способа обуздать Бен-Зуфа, Сервадак сказал:
   — Послушай, ты перестанешь называть меня монсеньером?
   — Как вам угодно, монсеньер, — ответил Бен-Зуф.
   — Да знаешь ли ты, упрямая твоя голова, какой проступок ты совершаешь?
   — Нет, монсеньер.
   — Так ты даже не знаешь, что значит это слово, и употребляешь его, не понимая смысла?
   — Да, монсеньер.
   — Так вот, — это слово по-латыни означает «мой старик», и, обращаясь так к своему начальнику, ты нарушаешь субординацию.
   И уверяю вас, после этого урока из словаря Бен-Зуфа навсегда исчез титул, присвоенный капитану.
   Между тем суровые холода, ожидавшиеся во второй половине марта, все не наступали, и новоселы, которым морозы грозили заточением в Улье Нины, даже совершали прогулки по побережью и вглубь нового материка. Они обследовали его в радиусе пяти-шести километров от Теплой Земли, но кругом простиралась все та же мрачная каменная пустыня, лишенная даже признака растительности. Замерзшие тоненькие ручейки и выпавший кое-где снег говорили о том, что на поверхности Галлии есть вода. Но сколько веков должно было пройти, чтобы в этом каменистом грунте могла пробить себе русло река и докатиться до моря! И что представлял собой тот однородный массив, которому галлийцы дали название Теплой Земли? Остров? Материк? Простирался ли он вплоть до Южного полюса? Галлийцы были лишены возможности ответить на этот вопрос, ибо никакая экспедиция не смогла бы пробраться сквозь непроходимый лес кристаллов.
   Правда, капитан Сервадак и граф Тимашев составили себе общее представление о местности, осмотрев ее с вершины вулкана, расположенного на крайней оконечности мыса Теплой Земли. Высота вулкана достигала приблизительно девятисот или тысячи метров над уровнем моря. Это была огромная глыба сравнительно правильной формы, напоминающей форму усеченного конуса. У самого среза верхушки открывался узкий кратер, откуда извергалась расплавленная масса; над кратером клубился столб испарений, словно исполинский султан на шляпе.
   Если бы такой вулкан вдруг оказался на земле, подниматься на него было бы трудно и утомительно. Его крутых склонов и гладких откосов не одолели бы самые завзятые альпинисты. Во всяком случае, такое восхождение далось бы нелегко и потребовало бы большой затраты сил. А на Галлии Сервадак и граф, благодаря тому, что значительно уменьшился их вес и увеличилась их мускульная сила, совершали чудеса ловкости и выносливости. Пожалуй, даже серна не прыгала бы с таким проворством, как они, со скалы на скалу, птица не перепорхнула бы легче с одного каменного зубца на другой над самой бездной. Они поднялись на вершину высотой в три тысячи футов всего за час, а добравшись до кратера, чувствовали усталость не большую, чем если бы прошли полтора километра по ровному месту. Нет, решительно, жизнь на Галлии при всех ее неудобствах имела свои достоинства!
   Осмотрев местность с вершины горы в подзорную трубу, наши исследователи убедились, что общий вид астероида всюду совершенно одинаков. На севере — огромное Галлийское море, гладкое, словно зеркало; было почти полное безветрие, — казалось, весь воздух застыл от холода, царившего в верхних слоях атмосферы. В туманной дали чернела еле видная точка — остров Гурби. На востоке и западе расстилалась та же водная пустыня, безжизненная, как всегда.
   На юг, далеко за линию горизонта, уходила Теплая Земля. Эта часть материка напоминала огромный треугольник, вершину которого и представлял собой вулкан; основание же терялось вдали. Казалось, для человека, смотревшего вниз с высоты вулкана, неровности почвы должны были бы сглаживаться, однако Сервадак и граф ясно видели, что местность непроходима. Миллионы шестигранных призм торчали из-под земли, делая ее совершенно недоступной для пешехода.
   — Воздушный шар или крылья! — воскликнул капитан Сервадак. — Вот что нам нужно, чтобы обследовать нашу новую территорию! Тьфу ты, пропасть! Нас носит по вселенной на какой-то кристаллической штуке. А уж она-то наверное представляет не меньший интерес, чем иные музейные редкости, хранящиеся под стеклом!
   — Заметили вы, капитан, — сказал граф, — как отсюда ясно видна выпуклая поверхность Галлии? Стало быть, нас отделяет от линии горизонта сравнительно небольшое расстояние.
   — Заметил, граф, — отвечал Сервадак. — Здесь повторяется то же явление, которое я наблюдал, глядя вниз со скал острова Гурби. А если бы с высоты в один километр смотрел наблюдатель на Земле, линия горизонта отстояла бы от него значительно дальше.
   — Да, земной шар куда больше, чем наш галлийский сфероид, — сказал граф.
   — Конечно, но Галлия достаточно велика для нынешнего населения. Правда, площадь плодородной земли на планете сводится всего к тремстам пятидесяти гектарам на острове Гурби.
   — Да и то, капитан, эта земля родит только два-три летних месяца, а зимой будет бесплодна — почем знать? — на многие тысячи лет.
   — Что же вы хотите, — улыбнулся Сервадак. — Нас поместили на Галлии, не спросив нашего согласия, остается только отнестись к этому по-философски!
   — Не только по-философски, капитан, но и с благодарностью к тому, кто зажег лаву в этом вулкане. Мы бы погибли от холодов, если бы подземный огонь Галлии не нашел себе здесь выхода.